Рядом с облаками

Евгений Аршанский
РЯДОМ С ОБЛАКАМИ

I часть

Восемнадцатая осень
1. ПРИБЛИЖЕНИЕ               
   
       Я, гражданин  Союза  Советских   Социалистических   Республик,
   вступая   в   ряды   Вооруженных  Сил  СССР,  принимаю  присягу  и
   торжественно клянусь быть  честным,  храбрым,  дисциплинированным,
   бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну,
   соблюдать Конституцию  СССР  и  советские  законы,  беспрекословно
   выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.
       Я клянусь добросовестно изучать военное дело,  всемерно беречь
   военное   и  народное  имущество  и  до  последнего  дыхания  быть
   преданным своему  народу,  своей  Советской  Родине  и  Советскому
   правительству.
       Я всегда готов по приказу Советского  правительства  выступить
   на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик
   и,  как  воин  Вооруженных  Сил  СССР,  я  клянусь   защищать   ее
   мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и
   самой жизни для достижения полной победы над врагами.
       Если же я нарушу эту мою торжественную присягу,  то пусть меня
   постигнет суровая кара советского  закона,  всеобщая  ненависть  и
   презрение советского народа.

ВОЕННАЯ ПРИСЯГА   
         (утверждена Указом Президиума ВС СССР от 23.08.1960 -
                Ведомости ВС СССР, 1960, N 34, ст. 325)

Наверное, интересно было бы взглянуть на наш мир откуда-нибудь, издалека, из Космоса. Смотрите! Вот тут звезда пылает, согревая горсть планет, летящих по своим орбитам. Смешные эти планеты. Одна в юбке. Другая – огромная и, будто газированная. Та – махонькая, горячая, словно уголёк, выпавший из костра. А эта, как раз проплывающая мимо, голубенькая, куда спешит?
Если приблизить любопытный взор к поверхности, пронзив атмосферу, можно разглядеть океаны и материки. Целый мир, живой и изменчивый. Чего в нём только нет.
Рваные коврики белых облаков, парящие над поверхностью, кое-где закрывают обзор.
Спустимся ниже.
Что это там, в степи неподалёку от Каспия? Городок или посёлок? Надо бы познакомиться поближе. С высоты птичьего полёта замечаем нечто, похожее на военный гарнизон с множеством отдельных подразделений. А тут на окраине полигон со строительными кранами! «Учебка», что ли? Верно! Строительная учебная часть. Нам туда!

Сегодня в огромной рассчитанной на полторы тысячи военнослужащих солдат полковой части пусто. Уже неделя, как пусто. Вернее, почти пусто. В приземистом одноэтажном здании штаба работают бухгалтера. Полковник, командир части на своём месте. Офицерский состав в расположениях, кто где. А вот два трёхэтажных дома, – в них находятся казармы для шести рот общей численностью более тысячи человек. Длинные ряды аккуратно заправленных кроватей сиротливо ждут. Перед каждой кроватью одиноко пустует добротная табуретка с прорезью по центру, для удобства переноски. Ряды раковин в умывальной комнате блестят начищенными кранами, но из них даже капля не прольётся.
Где все?
Да вот же календарь! На нём 23-е ноября. А что это значит? Это значит, что неделю тому назад весь состав учебного полка, более тысячи солдат срочной службы, отдав в течение двух лет воинский долг своей стране, имя которой Советский Союз, отбыли по домам. Демобилизация, называется!
Но Советская Армия без личного состава не останется. Строительные батальоны повсюду нуждаются в свежем пополнении. И оно на подходе.
Приложив ухо к рельсам железной дороги, нежно прижавшейся к гарнизону своими шпалами, но убегающей дальше, в казахские степи, к Байконуру, до которого меньше сотни километров, можно услышать перестук колёс. Если подождать ещё чуток, увидим и сам поезд. Его вагоны полны. Многоликая, шумная когорта парней, которым уже исполнилось по восемнадцать, забила все полки от первых до третьих.
Вчера ещё эти молодые люди были свободными гражданами огромной страны, вольными идти куда заблагорассудится и делать всё, что душа пожелает. А сегодня они станут защитниками Родины.
Один нюанс. Защищать её им придётся не с автоматами в руках, а с лопатами. На экскаваторах, в котельных, в кабинах башенных и автомобильных кранов или со сварочными аппаратами в ярких снопах искр от газовых горелок. Потому как они – будущие военные строители.

2. ПРОБУЖДЕНИЕ

Я –  башенный кран.
Вслух произнёс это? Да, кажется, вслух.
Как-то странно, вчера ещё я им не был, а сейчас - вот, полюбуйтесь. Стою на рельсах, голова... стоп, какая голова? У нас, кранов, нет головы. Только стрела такая...
Длинная... Поворотная башня, кабина с окошками, где сидит этот... Как его там?
Неважно. Я отлично вижу себя со стороны. Высокий, стройный. КБ-100 –  это мой серийный номер. Имя моё!
Кэ-бэ. Кран башенный. Сто. Сто... Что сто?? Фу-х, заминка...
Ну, им там виднее, какие цифры ставить. Может это вес мой. Или грузоподъёмность. Или возраст?
Нет, только не возраст. Точно, не возраст, мне же 18 лет  недавно хряпнуло. Это и причина...
Наверняка им всем страшно на меня смотреть. Белое-белое. Всё белое и наверху и вокруг. Наверху – небо. Должно быть голубым, но почему-то белое. Вокруг снег. И я стою.
Я –  башенный решётчатый кран. 40 тонн подниму, если будет надо. Спина не треснет. Сто процентов, не треснет. Она уже треснула вчера, когда дежурили... Сто про... ну да, вот что эта сотня –  проценты!
Про центы. Про какие центы тут можно говорить, если так страшно смотреть на небо. Оно уже не белое. Красное, сизое...
А они все стоят внизу и пялятся. На меня, на небо над моей пилоткой. Какой пилоткой, стрелой же... Стрела нацелена. Я готов выстрелить. Тетива натянута, звенит. Звон резкий, ушам больно. Это гроза? Громыхает над самой головой. Я не кран?

Рота, подъё-ооом!! –  истошный вопль дневального "на тумбочке" взорвал тишину вонючей казармы. То, что только что было сном, испарилось каплей воды на раскалённой сковороде.
       Кхе! –  руки сдёрнули одеяло с груди, и тело "на автомате" подскочило с койки. Босые ноги лихорадочно нащупывали на ледяном полу застывшие за ночь армейские тапки. Удачно. Как нож в ножны. Появилась лёгкая уверенность. Ногам уютней, жить легче. Мозг ещё не проснулся окончательно, но моментально включился в процесс побудки. В полуприкрытых веками глазах ещё мелькают смутные тени, калейдоскопом образов ночного сновидения. Но, тут же бесследно растворяются в доли секунды. Краны, сизые облака, рельсы, стальные решётки и снежные сугробы, –  всё мгновенно заменили новые и вполне зримые фигуры солдат. Часть из них горохом сыплется со вторых этажей двухъярусных казарменных кроватей с панцирными сетками. По всей казарме слышен неистовый стук босых пяток об пол.
Остальные, обитатели нижнего этажа коек, суетливо натягивают на себя армейскую форму, мотают на ноги портянки и, впрыгивая в сапоги, уже бегут строиться, на ходу застёгивая пуговицы гимнастёрок и пряжки ремней.
- Живей, сукины маракасы! Кто последним в строй станет, ноги повыдираю! –  это орёт дежурный сержант Корсунов. –  Хана тебе, рядовой, ползунки подтяни, жопу потеряешь! –  он даёт доброго пинка под зад пробегающему мимо бойцу. Тот уже оделся почти полностью, но, по всей видимости, ещё не проснулся. Лямку штанов умудрился заправить в сапог, и она мешает бежать. Пинок сержанта выправляет ситуацию.

       Евгений уже привык к ежедневной процедуре утренней побудки. Сперва казалось, что к такому привыкнуть невозможно. Он уже в первые дни на собственной шкуре прочувствовал разницу между гражданской жизнью и армейской службой. Это там ты студент, представитель какого-то факультета, личность. У тебя есть фамилия, имя и даже отчество. Тебя никто не пнёт ногой и не пошлёт по матушке в дали дальние. Ты можешь пойти на занятия для получения образования, но можешь и не пойти. Завалиться на кровать в кроссовках и пить пиво прямо в комнате общежития. Пока, разумеется, комендантша не засекла. Но и она тебя вряд ли будет тыкать кулачишком в лицо.
А тут ты никто и звать тебя, в лучшем случае, –  рядовой. Или боец. Или ещё проще – «эй, подбежал быро!» Именно так – быро. Буквы «ст» и то лень им произносить. И попробуй-ка возмутиться. Моментальное образование гарантировано. В виде синяков и ушибов плюс изрядно потрёпанное достоинство.
Не нужно забывать и о гражданском долге. Евгений не сомневался, каждый обязан защищать Отечество, вопросов нет. Враги повсюду, так и норовят отхватить себе лакомый кусок нашей Родины. Нравы у них, буржуев, прямо скажем, гадкие. Зря, что ли, американцы этим летом бойкот Олимпийским играм в Москве устроили? Сейчас отношения с ними натянуты, как тетива у лука. Газеты вот про международные проблемы на первых страницах в передовицах постоянно трубят. То в Америке безработица, то во Франции трудящиеся забастовку устроят, зарплаты себе требуют повысить. В Зимбабве кого-то львы сожрали. Неспокойно в мире.

3. КАЗАРМА

В ушах ещё звенит крик дневального «Р-р-р-ота, подъё-о-о-о-м!». Противно, конечно. Но уже не так омерзительно, как в первые дни службы.
Застёгивая лямочные пуговки на комбинезоне и поправляя пришитый с вечера свежий подворотничок, Евгений поспешно пробирается меж снующих в лихорадочной беготне солдат к месту построения роты, в центр длинного коридора. Не надо обращать внимания на толкотню и крики. Главное, сменив тапки на кирзовые сапоги, вовремя занять своё место в строю. Пятым по росту в отделении из двенадцати человек.
Коридор такой длинный. При первой встрече с этим коридором Евгению показалось, что он вообще бесконечный. Где-то далеко между двумя рядами железных двухъярусных кроватей, безмолвно стоящих вдоль окон первого этажа, виднеется старенький цветной телевизор на высоком фанерном постаменте. Это «красный уголок», место отдыха и политинформаций. Но чтобы до него дойти и не поскользнуться на натёртом до блеска деревянном полу необходимо проявлять крайнюю сосредоточенность. Нужен навык. И солдатня приобрела его в первую неделю службы. Пяток раз грохнешься на пол под дружное ржание товарищей, а затем перестанешь. Организм начинает сам выбирать необходимую амплитуду движений.

Первый взвод уже весь в сборе. Все три отделения с красными лицами, запыхавшиеся, но довольные, переминаются в ожидании дальнейших событий. Успели в допустимые три минуты. Столько отводилось на построение роты при утренней побудке. А рота не маленькая. Шесть взводов по три отделения в каждом. Почти две сотни бойцов.
Три минуты на построение это ещё по-божески. Тренировки первых дней «в роте» – так называют всё помещение – имели цель добиться от неуклюжих молодых парней почти молниеносного выполнения команды «Подъём!». Сержант, держа в руке хронометр, резко командовал:
- Подъём! По полной форме становись! – и следил за секундомером. 45 секунд, и ты должен уже стоять возле своей табуретки полностью одетый. Причём, портянки должны быть намотаны по всем правилам Устава, штаны надеты, гимнастёрка застёгнута на все пуговицы, на лице невозмутимое выражение.
С выражением лица проблем не возникало, сложнее было с одёжкой. Добрая половина взвода с последней истёкшей секундой оказывалась либо в одном сапоге на босу ногу и портянками в руках, либо с пуговицами штанов, пристёгнутыми к гимнастёрке. В общем, облом. Сержант грозно вращал глазами и орал:
- Отставить! Отбой! Ковыряться будете в носу на «гражданке», а тут я вас научу задницами шевелить, обезьяны! – И тренировка продолжалась. Через полчаса таких мучений только самые нерасторопные не укладывались в норматив. Но если сержант продолжал, с нормативом уже никто не справлялся по причине усталости. Обычно, перебирать лимит времени тренинга, издеваясь над 18-летними парнями, предпочитал только сержант Довгер.
Исключительный, редкостный дебил двухметрового роста с постоянным брезгливым выражением перекошенного злобой лица. Мозг Довгера был замещён выдающейся физической силой, которую он, не стесняясь, использовал, тренируя на подшефных солдатиках приёмы защиты. Впрочем, на него никто никогда не нападал. Защищаться ему было не от кого. Скверный характер этого верзилы приводил к постоянному состоянию одиночества. Все его избегали. Присутствие Довгера в роте мог терпеть только старший по званию, любой из прапорщиков или офицеров. Их-то этот садист трогать не смел. Остальные стремились покинуть расположение роты, только услыхав голос сержанта, поминутно раздающего приказы и тумаки несчастным солдатам, попавшим во взвод, командовать которым он был поставлен. Лающий и скрипучий, как у простуженной собаки, голос этот эхом гулял по просторам ротного помещения, и, казалось, табуретки, съёжившись, стремились стать незаметными.
Солдаты ненавидели своего сержанта и ожидали от него поминутно любую пакость. Портить жизнь людям он умел. Каждый во взводе Довгера уже получил про запас столько нарядов вне очереди, что хватило бы всей роте на полгода вперёд. В результате подобного командования взвод вечно плёлся в хвосте всех показателей по роте, что только добавляло злости Довгеру и ненависти к нему солдат.

4. КАПТЁРКА

Ещё несколько секунд и грохот солдатских сапог прекращён. Последние прибежавшие заняли свои места в строю, сержанты умолкли, пристально оглядывая рядовых. Все ли на местах, внешний вид бойцов не навлечёт ли гнев вышестоящего начальства?
- Рота, р-р-авняйсь! Смирно! Вольно! – Дежурный по роте сержант Корсунов повернулся к старшему сержанту Ищенко, лениво разгуливающему по коридору казармы вблизи двери ведущей в каптёрку.
Ищенко служил в должности каптенармуса роты, чему многие тихо завидовали. Везунчик.
Устроиться каптёром, как сокращённо называли эту «халявную» деятельность в армии, редкая удача. О таком тайно мечтают все. Все рядовые, разумеется. В каптёрках хранится обмундирование, снаряжение, сапоги, чистое бельё и прочая армейская утварь, необходимая солдатам для прохождения срочной службы.
Подчинялся Ищенко непосредственно старшему прапорщику-интенданту Мазуру, ротному старшине. Вдвоём они представляли собой всё население каптёрки и скрывались там почти круглосуточно, показываясь в случаях построений или посещения столовой. Во всяком случае, Анатолия Ищенко можно было увидеть не чаще раза в неделю. Чем они со старшиной занимались в каптёрке, легко можно было догадаться. При каждом выходе Ищенко из двери каптёрки в казарме ощущался мощный запах алкоголя. Сержант разговаривал неестественно громко и норовил с кем-нибудь поссориться. Но это случалось ближе к вечеру. С утра же Толя бывал, по обыкновению, тих и сдержан, тоскливо поглядывая на часы.
- Готово. Построились. Зови. – Корсунов кивнул Ищенко, уточнив, – Старшину зови.
Бледное лицо каптёра, контрастирующее с ослепительной чернотой идеально начищенных хромовых сапог, размылось в кривоватой улыбке.
- Сам выйдет. – Стоя спиной к двери, он пяткой легонько стукнул по створке, поморщившись при этом своём стуке. Видимо, лёгкое сотрясение отозвалось в голове нешуточной болью.
- Ждём. Минутку, – пожав плечами, каптёр побрёл в умывальную комнату.
В казарме воцарилась редкая тишина. Слышно было только, как Толик жадно пьёт холодную воду из-под крана в умывальнике, пофыркивая при этом, словно конь.

5. СТАРШИНА

Явление старшины народу произошло внезапно. Скрипнув в петлях, дверь каптёрки выдала роте нечто, напоминающее злобного Лепрекона, гнома-волшебника, исполняющего желания. Но, в отличие от персонажа ирландского фольклора, этот кудесник ничего путного кроме выдачи обмундирования предложить солдатам не мог. Делал он это руками каптенармуса раз в неделю по пятницам.
Пятница в части служила помывочным днём. По уставу в этот день солдатскому обеду предшествовала баня, смена постельного и нижнего белья, в комплект которого входили и портянки. И вот тут заключалась самая главная загвоздка. Солдатик мог получить на руки нормальный портяночный материал в виде прямоугольного отрезка плотной и мягкой белой байки или смешанной из хлопка и шерсти ткани. Собственно, белой она бывала лишь при первом применении, теряя цвет по мере использования. Но, если по какой-либо причине солдат не нравился старшине, бедняге могли подсунуть дырявые тряпки неопределённой формы и размера, которые доставляли владельцу одни неудобства. Заменить их старшина категорически отказывался. Спорить с ним? Попробуйте. Легче было искупать в ванне бешеную собаку.
Главным оружием прапорщика-интенданта Мазура была отборная матерщина.
- Что, м…даки, притихли! Не забыли ещё старшину Мазура, который вам, г…донам, мозги вправлял вчера и будет вправлять сегодня? Старшина Мазур терпеть не может маменьких хлюпиков, привыкших на «гражданке» сопли на хрен мотать. Тут на вас у Мазура свой дрын имеется. Смир-р-р-рно, пля…! – старшина вышел в центр прохода, став боком к строю.
Его непропорционально большая голова в профиль казалась ещё крупнее в сравнении с тщедушным тельцем.
Стянутое в поясе кожаным ремнём, оно отдельно могло принадлежать семикласснику, но крупная голова выдавала взрослого мужика неопределённого возраста. Казалось, морщины на лице старшины нарочно располагались таким образом, чтобы молодому солдату-срочнику сразу было понятно, – перед ним порочный человек, склонный к алкоголизму, курящий и предельно циничный. И прапорщик Мазур старательно поддерживал этот свой имидж, настойчиво убеждая всех, что служба в его роте мёдом уж точно никому не покажется.

Старшина Мазур стал для Евгения настоящим открытием. К судьбоносной осени, которая разделила жизнь юноши на два периода, – «до службы» и «армейский», – Евгений пришёл в статусе, когда подобные люди знакомы лишь по книгам. Всему виной воспитание.
В семье самыми бранными словами были странное «мракобес» и смешное «фекалии». Родители интеллигенты, что тут поделаешь. Изредка, на юношескую выходку своего внука старшеклассника дед мог укоризненно выдать:
- Женуля, не шали!
Мать грозно констатировала: «идиотина»! Отец периодически обзывал бестолочью.
И всё.
Студенчество познакомило паренька с набором словечек, служивших острой приправой к речи и иногда жизненно необходимых для эмоционального усиления смысла. Но чаще просто для связки слов. Это были цветочки. Ягодки, как оказалось, созревали впереди.
В тот первый день, когда полутора тысячный набор призывников доставили поездом в часть, где им предстояло провести минимум полгода жизни, Евгений понял: восемнадцать лет от него скрывали всю полноту и многозначность русского языка. Старшина Мазур открыл эту полноту в её трёхэтажной красоте с переливами и метафорами, от которых любая школьница грохнулась бы в обморок, а у вокзальной буфетчицы покраснение щёк могло заменить стоп-сигнал паровозного семафора.

6. ПРИБЫТИЕ

Просторный асфальтированный плац наполовину покрывала шевелящаяся людская масса. Молодые парни, возбуждённые сутки длившимся переездом в поезде, с сумками или чемоданчиками в руках, переминались с ноги на ногу, обсуждая всё, что видели, и о чём думали в пути.
- Так и знал, когда на призывной пункт шли, что повезут к чёрту на кулички.
- А это и так понятно, чувак. У нас северян на юг гонют, южан на север, главно шоб от хаты кудысь подальше, тудой, где Макар козу не имел.
- Деревня! Это чтобы побегов не было, разве не ясно? Куда Макар тёлок не гонял! – поправка была не точной, но своевременной.
- Сам ты деревня. Я с Кишинёва. Это город. Большой….  А шо, бегуть?
- Часто. У нас один через месяц прибёг. Говорил что «деды» задолбали, мочи не было.
- И как он?
- Да как, вернули обратно. Свезло ему, что присягу не успел принять, а то отхватил бы «дисциплинарку». Ночь дома у мамки переспал, утром к подруге метнулся, а там его «менты» приняли тёпленького. Ждали уже.
- Ну, само собой. Видать сразу по телефону на родину позвонили из части. Где же ещё ловить бегунка-то? Ему бы, дурню, сховаться где-нибудь, переждать.
- Где ж ты переждёшь? В тайгу побежишь, медведя накормить? Любой сразу до хаты ломанётся.
- Не, братва, я бы домой и не дёргался. Ясно же и ежу, сразу заметут. Я бы у корешей залёг.
- Глупо это всё. Бежать глупо. Ну, посудите, какой смысл? Поймают всё равно рано или поздно. Получишь дисциплинарный батальон, а там, я думаю, ничего хорошего не жди. Лучше уж два годика отмучаться, а там – свобода! «Дембель»!
- Главное, чтобы войска были хорошие. А то попадёшь в какую-нибудь дыру типа монгольских степей, где вместо баб одни верблюдицы…
- Или, не дай бог, в «Афган» загребут. Совсем хана.
- Не каркай, «Афган» тебе не светит. Ты ж в очках, а туда исключительно полностью здоровых берут. Нам одна дорога – в стройбат. А вот насчёт степей всё как опасались. Пока в поезде тряслись, я в окно только степь видел. Верблюдов не было, коней наблюдал. Коров полно.…  Только где именно нас высадили, непонятно. «Покупатель» наш отморозился, на все вопросы отвечал: «потерпите, пацаны, сами всё увидите». Козлина!
- «Лейтёха», что с него взять. Им, младшим офицерам, видимо, не положено заранее карты раскрывать. Вдруг мы прямо в вагоне бунтовать вздумаем!
- Как ни крути, а на юге служить легче, чем на севере. Всё же теплее.
- Мы вроде не на севере, а «зусман», чуете, как пробирает? – одетый в лёгкую куртку парень поёжился, оглядываясь на два трёхэтажных здания, соседствующие с плацем. – Что-то долго нас тут мурыжат. У меня после вчерашнего гужбана башка – чисто колокол. Звенит.
- Да, полночи в вагоне «гудели». Ребята оторвались напоследок, всю горючку вылакали, на утренний опохмел не осталось. Кормить-то хоть будут? Пора бы уже, а то на пустой желудок стоим. И присесть некуда.
- Прилечь ещё предложи! Оба-на! Глядите, парни, пацанчик какой-то к нам топает!
Из одноэтажного строения, напоминающего сельскую амбулаторию, только вместо змеи, обнимающей «гиппократову чашу», над входной дверью красовалась бордовая звезда и под ней табличка «ШТАБ», вышел худенький парнишка, как вначале показалось многим. Он уверенным шагом приближался к пёстрой толпе призывников.
- Ша, братва, мальчонка в военной форме, гляди!
Все смолкли, разглядывая приближающуюся фигуру.
- Прапорщик. Страшненький какой-то, мордашка обезьянья. Подождём, что дядечка скажет. – Парни весело перекликались, но уже не так громко, вполголоса. И дядечка сказал.

- Гляжу я на плац и что я вижу? Свежего дерьма навезли, за месяц не разгрести, итить его так и разэтак в такую-то растакую-то (длинная тирада непечатных слов) маму.– Прапорщик, расставив ноги и держа руки в карманах, исподлобья оглядел нестройные ряды молодого пополнения. Он был похож на испанского тореадора, предвкушающего момент убийства быка, которого сам же и довёл до состояния бешенства. Первым делом нежные уши Евгения, не привыкшего к такому тону, свернулись в трубочку. Потом почему-то вдруг ему стало стыдно.
Тем временем «дядечка» продолжал.
- Обращаться ко мне – «товарищ прапорщик». Скажут вам, босоте неорганизованной, что у вас есть командир батальона капитан Козырев, что у вас есть непосредственные командиры – сержанты и что всей этой учебной частью командует полковник Репан, – не верьте. Потому как, прежде их всех тут вам мамкину сиську и папкины тапки заменит старшина Мазур! Он перед вами. Повторю для самых слепых,  кто не слышал. Это там, за забором вы Петьки и Васьки. А тут писюн вам. – Он многозначительно подмигнул и торжественным голосом судьи, объявляющего приговор, заключил – Вы теперь рядовые военнослужащие Советской Армии, приписанные к военно-строительной учебной части номер… не скажу какой номер. Военная тайна, мамашу вашу!
Глядя на товарищей, Евгений заметил, как унылое выражение на лицах сменилось лёгким просветлением. Все с момента прохождения медосмотра и объявления военной приписки с призывного пункта знали и были уверены, что попадут прямиком в стройбат. Ведь у каждого рода войск были свои определённые дни сборов и отправки по всевозможным воинским гарнизонам. А тут приятная новость – «Учебка». Значит, не придётся сразу рыть траншеи и строить блиндажи.
Конечно, представление о службе в армии у каждого было своё. Из рассказов, журналов, телевизионных передач и слухов, множащих всяческие небылицы. Женя с детства любил читать романтические книжки о приключениях разных героев. И армию представлял соответственно в патриотическом и героическом свете. Пока не окунёшься с головой в пучину мутных глубин житейского моря, всё видится в розовых тонах.
Ладно, думал Женя, подвиг совершить, конечно, было бы здорово, но это ещё успеется. Служить буду хорошо, стараться буду, чтобы лицом в грязь не ударить. Только бы грубиянов разных меньше встречалось. Вот уже повезло, что не строительная часть, а учебная. Учиться не в пример легче, чем лопатой и киркой махать на морозе. Хорошо бы ещё чтобы кроме этого гнома-прапорщика какой-нибудь вежливый командир у нас был. Что он там насчёт сержантов говорил?
Этот вопрос Евгений задал стоящим поблизости товарищам. Но старшина опередил их ответ, расставив всё по местам.
- Значит так, заср…нцы, слушай сюда внимательно! Рядовыми военнослужащими вас называть пока рано. Сегодня вы призывники. Пройдёте курс молодого бойца, примете воинскую присягу и только тогда… Короче, топтать вам этот плац сапогами ещё месяц в чине новобранцев. 
Сейчас сержанты распределят всю вашу банду по взводам. Через пять минут третья рота должна быть построена, все шесть взводов, включая хозяйственный. Сержанты, ваша задача уже обсуждалась на утреннем разводе. Вопросы?
- Товарищ прапорщик, можно спросить? – раздался тихий голос из толпы новобранцев.
- Можно Машку за ляжку, дубина ты редкостная! В Советской Армии обращаются по Уставу: «разрешите обратиться»! Усёк, глазолупенко? Пять шагов вперёд! Выйти из строя! – старшина наклонил лобастую голову, высматривая на асфальте точку, куда должен был встать новобранец. Красные прожилки вокруг носа, оставленные зелёным змием, и мешки под глазами выдавали в старшине опытного пропойцу. Из строя выскочил щуплый паренёк в очках, замерев перед прапорщиком по стойке «смирно». Тот приподнял взгляд и произнёс:
- Вторая попытка.
- Разрешите обратиться, товарищ прапорщик!
- Разрешаю.
- Нам будет позволено посещение туалета?
- Ишь ты, нежный какой. Позво-о-лено… – передразнил Мазур паренька. – Не туалет, а полковой сортир. Само собой, здесь не «гражданка», срать где попало, не дадим. Отныне будете гадить строем и по команде. – Впервые за всё своё выступление старшина улыбнулся. – Вольно, очконавт, стать в строй! Сержанты, определитесь с желающими проветрить жопы на «очке»! – он повернулся и ушёл в направлении штаба.

7. БАНЯ

Плац зазвенел зычными командами сержантов. Новобранцев подгоняло не только армейское правило неукоснительно выполнять приказы старших, но и голод, усталость и желание поскорей оказаться в тёплом помещении.
Ага, думал Евгений, тут ледяное дыхание чувствуется уже в ноябре. До костей… Жуть, что же будет зимой? Ладно, не надо загадывать наперёд, только нервы зря тратятся. Ух, скорей бы куда-то в дом зайти, согреться!
После тёплых домашних апартаментов и грязных, но не выстуженных ветром, вагонов, выдернутым из поезда на плац парням уже стало невмоготу. Лёгкая обувь в родных краях грела сносно. Тут в степи почему-то ноги сразу задубели, как ни перетаптывайся с одной на другую.
Наконец, всех разделили по ротам и взводам. Евгений с интересом поглядывал на шагающих с ним бок о бок парней.
Самые рослые шли впереди. Плечистые парни, крепкие. Он с лёгкой досадой мысленно констатировал свою физическую ущербность в сравнении с этими ребятами.
Эх, мне бы такую мускулатуру! Спортсмены, поди, явно же, или лёгкой атлетикой занимались до армии или самбо каким.
Рядом семенили несколько равных с ним по росту и фактуре. Оглянулся назад. Ну, нормально! Пяток мелких, даже один есть на голову ниже.
Слава Богу, я не хуже других!
Следуя заранее намеченному плану, всех завели в казарму, где заставили сдать в каптёрку личные вещи, чемоданы с барахлом – их привезли с собой явно деревенские парни, городские при себе имели вещмешки или маленькие сумочки с простым набором самого необходимого на время следования поездом к месту службы.
Женя без сожаления расстался со своим вещмешком, куда, уходя из дома, положил только предметы личной гигиены, тёплую кофту и какую-то книжонку. Такую, которую не жалко выбросить в случае чего. Расставание с пышной шевелюрой, объектом его гордости, было более болезненным.

Гарнизонная баня, одна на весь военный городок, встретила новобранцев сногсшибающими ароматами хлорки, хозяйственного мыла, сырости и лязгом цинковых шаек, который стал слышен уже в предбаннике. Снаружи баня выглядела, как покосившаяся дряхлая хатёнка, но внутри была вполне обширной и вмещала добрую сотню солдатиков. Помывочное мероприятие началось с радостной стрижки, в ходе которой головы новобранцев с помощью электрических машинок для бритья лишили волосяного украшения. После «оболванивания», как выразился кто-то из парней, все, вооружившись кусочками мыла и шайками, проходили в душевую. Там и ушли в сливные отверстия на полу последние остатки гражданской жизни.
- Всё, парни, обратного ходу нет. Таким же лысым я был только в те дни, когда родился. – Сосед Евгения, улыбаясь, нежно погладил свой обритый наголо затылок. Кстати, давай знакомиться. – Он протянул мокрую руку. – Миша. Соловьёв Михаил.
- Евгений Брянский. Можно просто Женя. Руки в мыле у меня. Вот, держи локоть.
- Ну, отлично, познакомились. Давай держаться рядом, мы же в одном взводе и даже в одном отделении. Ты уже видел нашего сержанта?
- Кажись, видел. Если не ошибаюсь, это тот высокий с двумя лычками на погонах, что нас сюда вёл.  Я ещё не очень хорошо разбираюсь в званиях.
- Две лычки – младший сержант. Три — просто сержант. Такой у другого взвода есть, я видел.
- А нашего как зовут, он не говорил?
- Нет, ещё не представлялся. Думаю, скоро узнаем.

8. СЕРЖАНТ

Сержанты бывают разные. Кроме уставной градации по старшинству, где всё просто – две лычки на погоне, три и одна, но широкая — соответственно младший сержант, сержант и старший сержант. Таков стандарт, предусмотренный Уставом. Но существует и другая классификация этой категории военнослужащих, основанная на восприятии солдат. Тут наблюдается огромное разнообразие. На просторах армейских соединений можно встретить сержантов таких типов: батя, свой парень, «ништяк», бабуин, весельчак, зануда, придурок, зверюга, лапочка, носорог и множество других, ещё более одиозных. Как видим, спектр большой, ибо, солдатской фантазии предела нет. Всё зависит от нюансов в отношениях сержанта к своим солдатам и, соответственно, солдат к нему.

Сержант Игорь Истомин на первый взгляд казался злюкой. Хмурый и неулыбчивый. С едким прищуром чёрных глаз и обиженно надутыми губами. Как ребёнок, у которого собираются отнять игрушку, но она ему в принципе и не нравится. На второй взгляд это впечатление уже менялось. Напускная сердитость Игоря служила паранджой, скрывавшей внутреннее благородство сержанта. Его можно было принять за франта аристократических кровей. Причиной тому были и безукоризненный внешний вид и лёгкая небрежность движений, которые Истомин совершал с неуловимой долей напускной ленцы, как бы нехотя.
Все азы строевой подготовки лежат на сержантах, входят в их обязанности. Именно они проводят курс молодого бойца, заставляя новобранцев часами шагать по плацу или выполнять повороты-развороты-перестроения в шеренги и тому подобную военную канитель. И каждый элемент сержанты показывают сами, прежде, чем требовать его выполнения от солдат.

С момента похода в баню весь состав части ежедневно проводил по три-четыре часа на плацу.
Взвод совершал стандартные перестроения. Сержант требовал стать то в шеренгу по двое, то выполнить повороты налево или направо, то командовал:
- Разойдись! – А затем снова – В колонну по отделениям, становись! Смирно!.. Показываю ещё раз, как надо ставить ноги! – и безукоризненно выполнял сложный поворот, с показной бравадой слегка приволакивая подрезанный не по Уставу каблук, идеально приставляя вторую ногу. Олицетворение образа: «Салаги, учитесь, пока я живой!»
Высший пилотаж!
Евгений поглядывал на Истомина и думал: «Вот же красавчик, как изящно он ставит ногу при развороте. У меня так не получается, хоть и стараюсь. Уже который день гоняют нас, а хожу как пингвин. Зато сержант исполняет эти повороты… ну, как артист какой-то. Где он так научился?»
Стройная фигура сержанта радовала глаз. Сапожки горят, начищены до блеска, голенище собрано в изысканную гармошку. Не по Уставу, но им, сержантам, можно. Брючки новенькие, не выцветшие. Гимнастёрочка наглажена. Тельняшечка видна под расстёгнутым воротничком. Форсит, конечно. Но им-то можно! Пуговички все золотом горят, прям как в песне! Петлички, погончики, всё подогнано и подшито. А главный атрибут — ремень с пряжкой. Не затянут, как у нас, «салабонов». Висит под пупком, болтается, практически на… гм, как старшина обычно выражается, на «куриных детях до вылупа». А пряжка гнутая! Ну не по Уставу же! Но им можно, они сержанты! Эх…
Евгений так думал, подозревая, что его мысли разделяют и товарищи.
В периоды отдыха или перекуров солдаты постоянно обсуждали своих сержантов.
- Ну как вам, ребятки, наш младшой? Забавный, верно?
- На той неделе Баранецкого отбил у Довгера. Тот хотел Баранецкому по шее съездить. Сержант не дал. «Не трогай, говорит, моего бойца! Я сам с ним разберусь». Тот и отстал. А наш Игорь сказал только: «Рядовой, марш в роту! И не шатайся где попало».
- Человечище!
- Да, повезло нам. Слыхали, во второй роте сержант есть, прибалт. Читкаускас, зовут. Ребята говорят, зверюга редкостный. Росту в нём два метра, морда лошадиная, лапищи огромные, убьёт и не поперхнётся. А голосяра почище, чем у комбата. Как гаркнет, так у всех уши и завяли. Они его боятся, что чёрт ладана. Его сам старшина побаивается.
- Брехня. Старшину вообще ничем не проймёшь. Ему хоть атомная война, он своё – сдать бельё, взять бельё, сдать бельё…
- Не, ребята. Как ни крути, а наш сержант лучше других. Ни разу даже не ударил никого. В тех взводах уже все отличились. Особенно Довгер лютует. И ведь не пожалуешься.
Евгений решил, что сержант Истомин до армии был из интеллигентов. Всё в нём так и кричало: «Эти порядки армейские мне противны. Эта гнусность и солдафонство не для меня. Мне бы в Париж, на Елисейские поля, с мадемуазелями ля-ля…». Ну, может не так конкретно, но в таком ключе.

9. ОХИ-СТРАХИ

Одна мысль назойливым червячком ковырялась в голове у Жени. «Не опозориться». Тайный страх, поселившийся в душе, день и ночь не давал покоя. Более того, он нарастал и в кутерьме повседневных забот поминутно возвращал к одной и той же цели, баюкая её, что младенца. «Не опозориться!»
Но как? Если каждое зеркало, встречающееся теперь на пути, сурово констатирует: чмошник. Зачуханный, неуклюжий и неряшливый.
Вот взять хотя бы в сравнении с сержантом Истоминым, на фоне которого Евгений казался сам себе хромой уткой, случайно провалившейся в канализационный люк и, выбираясь оттуда, попавшей под асфальтоукладчик. Истомин — конфетка. А тут позорище какое-то. Видеть себя в зеркалах было испытанием.
Действительно, когда Женя смотрел на своё отражение, ему неизменно хотелось разбить зеркало вдребезги. Этот образ его не устраивал. Сам себя он обычно представлял высоким статным плечистым парнем с умным и волевым выражением лица, в ладно скроенной и изящной военной форме. Вот он идёт по улицам родного города, суровый и скромный защитник державы. Мужчины с завистью смотрят вслед, а девушки… да бог с ними, с девушками, собаки, и те уступают дорогу, поджав хвосты.
На деле же, мерзкое стекло с нанесённой на тыльную сторону амальгамой являло взору малорослого бритого на лысо детину в мятых выцветших галифе и гимнастёрке, покрытой какими-то жирными пятнами. Коротковатые руки этого уродца сжимали пухлыми пальчиками ремень, обтягивающий бочкообразную фигуру. Но хуже всего были сапоги. Хоть и начищенные гуталином, купленным в армейском магазине на заработанные за месяц службы копейки, сапоги сорокового размера попались с непомерно широкими голенищами. Голенища эти при ходьбе хлопали по ногам, каждая из которых выглядела пестиком в ступке. «Проклятый старшина», – думал Евгений, – «выдал мне со склада самые страшные кирзовые чоботы, которые постыдился бы надеть даже пьяный эскимос». Что касается фигуры, по правде надо признать – первый месяц службы, когда всех нещадно гоняли то по плацу, то по казарме, то ещё Бог знает по каким стадионам и полигонам, позволил скинуть лишний вес. И фигура уже не казалась такой полной, как до призыва. Однако остальное приводило в уныние. Рельефных бицепсов и кубиков в районе диафрагмы, которыми хвастались многие парни, у него отродясь не было. Спорт заменили занятия музыкой, к которым Евгения будто приколотили гвоздями ещё с детского садика. Всё своё домашнее детство он или играл гаммы и этюды на пианино или читал книжки, что наложило соответствующий отпечаток на характер. Когда сверстники бегали по футбольному полю с мячом или курили украдкой на чердаке, он слушал симфонии Моцарта. Само собой, это не способствовало формированию атлетической фигуры…

Армейские будни новобранца это череда бесконечной беготни, строевой подготовки и ожидания чего-то неприятного в любую секунду с момента утренней побудки и до команды «Отбой». Вдобавок, Женю удивляли приказы, часто противоречащие один другому, но требующие неизменного сиюминутного исполнения.
Ежедневные трудовые подвиги, выпадающие на его долю, неуклонно вели к износу гимнастёрки и штанов, а стирка и просушка с последующей глажкой в условиях зимы были затруднительным делом. При этом, каждое ротное расположение включало специальную комнату для сушки обуви, портянок и одежды. Имелась и доска для глажения, в соседстве с которой стоял утюг. Сушилка была оборудована мощными трубами, по которым круглосуточно и круглогодично курсировала горячая вода. На эти раскалённые трубы развешивалось всё, что требовало просушки. Рядом ставили сапоги и тапки. Суровый аромат от прожаренных портянок и обуви с непривычки мог ввести в оторопь любого. Но человек ко всему привыкает.
В принципе, при желании всегда можно было найти время для стирки и проглаживания своей формы. Но желания не было. Женя даже не пытался этим заниматься, поскольку особой аккуратностью и раньше не страдал. Внешний вид его товарищей по взводу тоже оставлял желать лучшего. Курс молодого бойца, который всё никак не заканчивался, держал новобранцев в состоянии загнанных лошадей.
Глядя на своё отражение, он с досадой думал: «Наверное, зеркало неправильное. Кривое». Хотя, и другие зеркала улучшению настроения тоже не способствовали.
Но главная беда, которую он чуял нутром, была впереди. Нависала, словно метровая весенняя сосулька над подъездом, готовая оторваться и рухнуть. Затаилась, как медвежий капкан, коварно присыпанный жухлой листвой. Липкий страх день ото дня подползал, душил горло, холодил спину и сверлил мозг.
Причиной его страха была акрофобия. Паническая боязнь высоты. Но ещё хуже было то, куда Евгений попал, при распределении новобранцев по профессиям военных строителей в соответствующие роты.
Надо же было случиться такому повороту судьбы! Она привёла его в роту крановщиков башенных кранов! И как тут не опозориться?

10. ФОБИЯ

Сколько себя помнил, он с детства часто оказывался в ситуации пугающей, связанной с высотой. В квартире не было балкона, да и второй этаж, где прошло детство, к высоте не приучил. Однажды летом, когда маленькому Женечке было лет пять отроду, семья шла на пляж. Весело, вальяжно, с радостной улыбкой он в сопровождении папы и мамы ступил на лестницу арочного моста, служившего переходом через железнодорожные пути. Первый пролёт ступенек, второй… всё было нормально, пока глаза ребёнка не оказались выше линии крыш соседних двухэтажек. Ноги у него моментально превратились в ватные палочки. Колени подогнулись, он опустился на четвереньки, зажмурился, и уже никакие убеждения мамы и строгие понукания отца не могли заставить беднягу выпрямиться и идти по мосту. Женя только мотал головой, подвывая от страха, и повторял:
- Не пойду, не пойду, тут высоко очень, очень высоко, не пойду дальше!
- И на пляж не хочешь? – отец пытался заманить сына. – Купаться будем, арбуз с собой взяли, мороженое купим!
- Идите сами, я как-нибудь в другой раз.
- Глупенький, да не бойся ты, сынуля, тут не высоко, ограждение есть, вот же, все ходят. – Мама ласково уговаривала, но понимала, что это бесполезно. Тогда отец поступил решительно и жёстко. Подхватив за подмышки, он взвалил брыкающегося и орущего Евгения на плечо, и пошёл широким шагом, стремительно. Все сто метров моста сынуля оглашал округу зычным рёвом. Ему вторил не менее оглушительный паровозный гудок.

Семейная поездка к бабушке в соседний город это так приятно. Особенно когда на дворе лето и первые в жизни  каникулы, а бабушка живёт в центре, где полным-полно небоскрёбов. Ну как небоскрёбов? Пятиэтажек, – ведь выше второго этажа мальчику подниматься ещё не доводилось. А тут чтобы крышу увидеть приходится так голову задирать, - панамка слетит.
- Па, а бабуля Зина на каком этаже живёт?
- Да почти как Карлсон, – усмехнулся отец – только не на крыше, а под ней, на пятом этаже. Балкон у них есть, на город сверху поглядишь. Красотища!
- Ух, здорово, балкон у них есть!
По странному стечению обстоятельств, все родственники родителей, друзья, коллеги, соседи и просто знакомые жили максимум на вторых этажах. Без балконов! «У них балкон, можно выйти, и будет видно всё кругом, весь город и даже море. Скорее бы, скорее. Чего мама с папой так по лестнице плетутся? Интересно же поглядеть!»
Евгений за свои шесть лет видел множество балконов с улицы. Чаще всего они были загружены невообразимым старьём. Дряхлые шкафы, покоцанные этажерки, коробки с ненужными отжившими свой век вещами, которые жаль выбросить, а в квартире приткнуть некуда. Некоторые балконы были застеклены. Но чаще встречались открытые, с деревянными перилами и ажурным металлическим ограждением. На них выходили покурить, подышать свежим городским воздухом или даже покормить голубей, а то и просто поплевать вниз.
Однажды балкон сыграл с мальчиком злую шутку. Летним днём возвращались с пляжа. Вся семья, довольная воскресным отдыхом, в сопровождении парочки столичных родичей, вальяжно брела по затенённому деревьями асфальту вдоль длинной трёхэтажки, фасад которой украшали балконы. Евгению не терпелось поскорее оказаться дома, и он резво забегал на несколько метров вперёд, что почему-то раздражало деда, который поминутно окликал внука.
- Женуля, не убегай далеко! Постой! Не торопись! Иди рядом с нами!
Это мало помогало. Внук не реагировал никак, продолжая вприпрыжку убегать дальше. Дед не выдержал и рявкнул:
- Стоять на месте!!
И в этот момент, когда парнишка застыл, как вкопанный, в полушаге перед ним по ходу движения в асфальт воткнулась неведомо откуда упавшая двухсотграммовая гирька. Не совершённый шаг мог стать последним в жизни. Все застыли с открытым ртом. Такого количества бледных физиономий Женя ещё не видел. Он поднял находку с земли и принёс взрослым.
- Это же гиря! Настоящая! – закричал отец. – Его могли убить. Кто этот гад? Я ему сейчас покажу-у-у!
Он порывался бежать к подъездам искать виновника. Мать с бабушкой еле удержали.
- Алексей, да не суетись, там столько балконов и кто знает, откуда эта гирька упала.
- Сволочи! – никак не мог успокоиться отец, а дед долго ещё стоял, вглядываясь в зелёную листву высоких вязов и софор, как будто они могли что-либо рассказать.
С какого из десятка балконов на третьем этаже выпал или был сброшен сей предмет, осталось загадкой. Но с того дня хождение под балконами для Жени было под запретом, а гирьку хранили как ценный артефакт.
Восторг от предвкушения неизведанных впечатлений заставил ускорить шаг. Евгений птичкой вспорхнул на пятый этаж, торопя родителей.
Бабушка Зина широко распахнула накрашенные синевой глаза и, узрев на пороге долгожданных гостей, всплеснула руками.
- Ой, ну наконец-то, а то мы заждались с дедом. Уж подумали, что вы в наших трущобах заблудились! – В свои 70 лет Зинаида Леонидовна продолжала оставаться молодой девчонкой.
- Ну, так уж и трущобы, – улыбнулась мама. – Вы в центре цивилизации. Мы заметили, что за последние годы с прошлой нашей поездки у вас так разросся район, столько высоких домов понастроили рядом с вашим…
- Зинка, ты чего гостей на пороге держишь! – дед Ваня широким жестом пригласил всех пройти в зал. – Ну, давай знакомиться, – он протянул Евгению огромную лапищу. Ладонь походила на шершавую глиняную тарелку, какую дома ставили для конфет. – Меня зовут дядя Ваня. Я твой двоюродный дедушка. А твоя бабушка родная сестра тёти Зины. Угадай-ка, что у меня в руке!
Женю мало интересовали нюансы родственных связей. Гораздо интереснее, что у деда Вани зажато в кулаке. Оказалось – действительно конфеты.
- Спасибо. У вас балкон есть, я знаю! – торжественно возвестил он, угостившись «Раковой шейкой».
- Балкон? Ах, да, балкон. А как же, есть, ведь мы на пятом этаже.
- И можно на него пойти?
- А ты уже взрослый, тебе уже исполнилось шесть лет? – дядя Ваня сурово нахмурил брови, но прищуренные глаза почему-то смотрели с лукавой хитринкой.
- Я большой, я же уже почти второклассник и мне давным-давно исполнилось семь лет!
- Ну, тогда конечно. Вот дверь на балкон, – дядя Иван распахнул дверь, соседствующую с широким окном гостиной комнаты, – иди и смотри!
Дальше произошло нечто такое, что оставило в душе Евгения яркий след и понимание неприятного факта: есть то, с чем он не в силах совладать.
Бодро шагнув за высокий порожек, отделяющий комнату от балкона, смелый исследователь новых пространств моментально растерял всю свою храбрость. Балкон был выше остальных и прилепился к самому краю дома, что создавало иллюзию полёта. Взгляд словно проваливался в пустоту и глаза слепили невообразимые голубые дали. О том, чтобы посмотреть вниз, не было и речи. Женя резво опустился на четвереньки, стремительно развернувшись назад. Он почувствовал, что балкон вот-вот отвалится от стены и рухнет с ужасающей высоты. Лёгкий наклон пола способствовал этому ощущению. Подвывая от страха, с выпученными глазами мальчик вполз обратно в гостиную.
- Ну что, понравилось? – взгляд дяди Вани искал парня гораздо выше, а нашёл вползающего на карачках. – Да что такое?
- Он у нас высоты боится! – мама явила унылое выражение лица, констатируя неприятный факт.
- Всего лишь пятый этаж. Ох, беда! – сокрушался хозяин квартиры, запирая дверь на балкон в то время, как Евгений сидел в кресле, вцепившись в подлокотники с мертвенно-бледной физиономией.
С того момента дверь на балкон старательно игнорировалась. Да и к окнам приближаться особого желания не было.

Вспомнились моменты, когда он подходил к краю крыши или поднимался на высокие этажи, будучи уже взрослым парнем. Походы в горы, когда тропа, по которой он, турист, шагал рядом с обрывистыми кручами, а сердце билось попавшей в клетку вольной птицей, тогда как ноги норовили подкоситься, становясь мягкими, подобно варёным спагетти. Ощущение вакуума в районе диафрагмы, звон в ушах и шевелящиеся на затылке волосы, – все атрибуты липкого страха, который Женя чувствовал, поднимаясь на высоту более трёх метров. Оцепенение, желание закрыть глаза и распластаться по полу, как тогда в Сочи, когда мать затащила его покататься на «Чёртовом колесе». Ему ещё не было и шести.
- А это не страшно?
- Что ты, глупенький, это очень увлекательно. Тебе должно понравиться.
Колесо обозрения, именуемое в народе «чёртовым», поднимало на высоту 30 метров, а кабинки представляли собой не только подвесные люльки, имеющие возможность раскачиваться вперёд-назад, но были при этом круглыми платформами с рулём по центру. Крутя этот руль можно было вращать кабину в любую сторону, осматривая окрестности.
Женя отчётливо помнил каждый миг страшного путешествия. Длилось оно минут десять, но ему казалось, что мучениям нет конца. Спасало лишь одно – он крепко зажмурил глаза, и никакие уговоры не заставили бы их открыть. Только на самой высокой точке подъёма приоткрыл один, когда мама заявила:
- Ну, ты и дурашка. Самого интересного в жизни так и не увидишь. Быстро раскрой глаза, хотя бы на секунду!
Увиденное не обрадовало. А попытки родителей вращать платформу, покрутив руль, он пресёк истошным воем.

11. НАРЯД

Теперь конечно всё по-другому. Он уже не ребёнок и выть от страха не будет. Но сам страх никуда не пропадал. Надо же такому стечению обстоятельств случиться! Машинист башенного крана? Нелепость. Как вблизи-то хоть эти краны выглядят? Видеть их приходилось только издали, да и понятно, разве пришло бы тогда в голову…
Как на него залазить-то? Лифта там явно не будет. Значит надо прямо по лестнице железной подниматься, с перекладины на перекладину…. Бред!
«Вот ползу я такой отважный – крановщик, в спецовке, рукавицах брезентовых, кряхтя от натуги. Это ж, сколько ступенек надо преодолеть? Всё выше и выше, к самым облакам… вот уже птицы прямо возле уха пролетают, – стрижи, ласточки…. А ветер? Как же без него? Порывы ветра раскачивают башню крана. Она скрипит. Ветер дует всё сильней. Облака уже близко, сгущаются вокруг, темнеют. Вот же кошмар! Руки устали, не дай Бог сорвусь, а там внизу пропасть…. Ноги надо ставить надёжно, но ног не чую! Ничего не чую. Вонь только, мерзкая, и скользко. Под ногами скользко, а облака… странные эти облака. Разве они должны быть горячими?»
- И-и-еу!! Кто остановится, ноги переломаю, слышали все?! А ну бегом, салабоны, бего-о-ом, я кому сказал! – истошный вопль взорвал и без того грохочущее пространство.
«Вот чёрт, задумался не вовремя. Сейчас Воробей вообще визжать начнёт от злости». Окружающая действительность не позволяла расслабиться даже на минуту, низвергнув Евгения с облачных высот на грешную землю. Точнее, в кухонный отсек солдатской столовой, где проводилась раздача алюминиевых бачков с горячим супом. Наполненные почти до краёв бачки со свежеприготовленным солдатским питанием разносили по столам. Процессом руководил рядовой Воробьёв по кличке Воробей. Разумеется, называть его Воробьём имели право лишь старослужащие. Полгода службы у него за плечами. А это значит, что право имеет гонять новичков в хвост и в гриву.

Взвод сержанта Истомина в первую же неделю службы попал в наряд по столовой. Можно сказать, влип. Новобранцы и не подозревали, через что им придётся пройти. Утренние ранние побудки с последующей пробежкой по территории части, строевая подготовка, чистка сапог и практика наматывания портянок под грозные окрики сержантов, – всё отойдёт на второй план.
Началось с того, что после обеда взводу выдали новую форму. Это была рабочая роба, похожая на детский комбинезон, состоящий из длинных зелёных штанов с лямками через плечо, застёгивающимися на две пуговки на пузе. Плюс курточка из плотной ткани зелёного же цвета. Весело, с шутками и прибаутками парни натягивали штаны, пристёгивая их лямками, без которых штаны попросту падали. Размерчик в основном не соответствовал комплекции солдата, а пояс не был снабжён ни гульфиком, ни резинкой.
- Мне бы ещё пропеллер, и буду похож на Карлсона.
- Пока что, ты похож на идиота в штанишках с лямочками. Нахлобучить бы того, кто эту робу придумал. Стыд и срам.
- Спортивные штаны не в пример лучше. Когда ещё наденем их, хлопцы…
- Эх, мне бы точно пропеллер не помешал. Я б домой улетел из этого ада.
- Да, я ожидал, что они дадут военную форму, но такое… вот для чего, интересно, эти лямки внизу штанин?
Лямку следовало обернуть вокруг стопы и пристегнуть к той или другой пуговке сбоку штанины, для регулировки её длины.
- Хлопци, сэржант казав, що в наряд пидэмо усим взводом на сутки. По столовой.
- Вона как! Ну, тогда мы красавчики, в новеньких нарядных робах с лямочками.… Хоть пожрём спокойно там.
- Ага, жди. Дадут тебе там пожрать. Сырую картоху чистить будем.
- Всё по логике. Мы нарядились и пойдём в наряд!.. Шухер, сержант на горизонте!
По «взлётной полосе*» решительным шагом в их сторону направлялся сержант Истомин.
Остановившись перед бойцами, он слегка улыбнулся и молвил:
- Мои поздравления! Сегодня у вас будет дискотека.
Бойцы молчали, давно осведомлённые про то, как в армии прозвали мытьё посуды в нарядах по столовой. Скользкий пол и огромные ванные, в которых солдаты отмывали грязные тарелки. Пар, грохот, лязг и настоящее светопреставление – ну чем не дискотека?
______________________________________
*«Взлётная полоса» или «взлётка» – на армейском жаргоне так называли длинный коридор казармы.

Первую неделю в армии каждый шаг в диковинку. Никто ещё ни разу не был в наряде. Про наряды вне очереди всё знают хотя бы по книжкам. А этот наряд законный. Оказывается, ежесуточно какой-то из взводов части дежурил по столовой, выполняя весь необходимый объём работ. Мытьё посуды, уборка залов, раздача еды, чистка картофеля и прочие обрядовые действия, существующие ещё с незапамятных времён. Взводов в части было много, поэтому дежурство по столовой выпадало раз в полтора месяца. Но запомнилось почему-то только первое.
- Знаешь, – сказал Миша Соловьёв, – я в детстве прямо мечтал, чтобы у меня был такой вот комбинезончик. Но мне мама не купила. Кармашки на брюхе, гляди! Напихал бы в них игрушек целую кучу.
- Ничего, мне что-то подсказывает, наиграемся мы сегодня, мама не горюй…
Сержант Истомин, молча и невозмутимо, привёл взвод к столовой, где и передал его в распоряжение Воробьёва, служившего в хозяйственном взводе на должности старшего по залу. Из рук в руки, так сказать.
Двухэтажная полковая столовая должна была вызывать положительные эмоции уже своим весёленьким парадным входом. Он украшен разноцветной керамической плиткой. Сразу было видно – плитку не экономили. Налеплена она была на цемент везде, где нужно и где можно было обойтись. Причём, плиточник явно не был профессионалом, выполнив свою работу абы как. Узоры не придерживались симметрии, просветы между некоторыми сегментами были в палец толщиной. Но, это же армия! Налепили и ладно. Сойдёт. Главное – быстро и без нервотрёпки.
Пустой вестибюль первого этажа украшала лепнина. Тут уж не пожалели гипса. От плинтуса на полу до потолка все стены были покрыты резными орнаментами, фигурками неведомых существ и геометрическими символами. Фантазия изготовителей сего шедевра зашкаливала. Если у солдата было время стоять и разглядывать изображения, он бы заметил и сказочных двугорбых дельфинов и огнедышащих оленей. Красивая белая полярная сова, сильно напоминающая водолаза, хищно ухватила зайца шестипалыми лапами. Впрочем, заяц тоже больше смахивал на поросёнка, только с длинными ушами. Многие фигуры ещё требовали опознания, но усталые глаза служивых были непритязательными. Столовая для того, чтобы не голодать!

Хозяйственные помещения первого этажа включали цеха по очистке овощей, склад посуды, склад продуктов не холодного хранения, подсобки для поваров и отдельный кабинет начальника столовой. Весь второй этаж занимали два зала — малый и большой, а по центру располагались хлеборезка, посудомоечная и варочный цех — сердце столовой. Варочный цех - это помещение, где стоят котлы, в которых готовится суп, компот-чай, каши и тому подобные кулинарные изыски. Наряд по варочному цеху тягает бачки с готовой едой в окошко на раздачу. Оттуда другие дежурные мечут бачки по столам, где солдатам предстоит самим раскладывать себе пищу по мискам.
Функциональная нагрузка здания не ограничивалась столовой. В нём имелся армейский магазин, каморка полкового сапожника, бойлерная и ещё ряд помещений, о назначении которых можно было лишь догадываться. Кроме украшенного керамической плиткой парадного входа в остальном фасад столовой ничем примечательным не выделялся. Разве что, запахами, аромат которых наполнял воздух всей прилегающей территории с её лужайками и дорожками, где асфальт жёстко истоптан солдатскими сапогами.
- Головные уборы снять! Убрать в карман. С этой минуты вы, птенцы, будете у меня летать стрижами по кухне, и не дай Бог… всем понятно?
- Так точно, товарищ… рядовой. – Всех смущало, что приходится подчиняться такому же рядовому, как и они.
- Ко мне обращаться: «Товарищ старший по залу», салабоны. Не слышу!!!
- Есть, товарищ старший по залу! – дружно гаркнул взвод. Эхо пронеслось по залам столовой. Жалобным лязгом откликнулись алюминиевые миски, грудами лежащие на стеллажах в посудомойке. Внушительная кастрюля с солдатским компотом грюкнула крышкой, выдав на свободу струйку пара.
Вообще, пар был повсюду. Непривычный нос с отвращением улавливает запахи пищевой гнили, и это кухонное зловоние не способствует хорошему настроению. Варочный цех отчаянно пыхтит горячими протуберанцами, пыжась от избытка приготовленной на полторы тысячи человек еды. В котлах кипит борщ, бурлит поджарка из крупных кусков жирной свинины, купающихся в луково-мучном соусе. Посвистывает белыми струйками гигантская  скороварка с традиционной солдатской перловкой. Как только эту кашу не именуют в армейских кругах, – и «шрапнель» и «кирза». Тут она носила гордое прозвище «дробь-16».
Всё это изобилие так и просится поскорее в голодные желудки молодых парней. Впрочем, офицеры и прапорщики в возрасте тоже не прочь плотно поужинать.
Чернявый парень по фамилии Санду, стоящий в третьем отделении слева от Евгения, пробормотал:
- Повариху бы, молоденькую… а потом и пожрать.
Сказано тихо, но Воробей услышал.
- Я не понял! Хто-то шо-то вякнул? – он встал перед взводом, продев большие пальцы рук под ремень и приняв угрожающую стойку. Все втянули головы в плечи.
Внешность Воробья к себе не располагала. Колючие глазки, крупная голова с высоким лбом.
Всем видом своим напоминал он босяка и хороших манер не демонстрировал.
- Шаг вперёд, боец! Как звать, боец?
- Толик… Санду. – тихим обречённым голосом выдавил боец.
Коротко пнув Санду носком сапога под коленную чашечку, Воробей осклабился и ласково воскликнул: «Й-еа!», явив всем частокол крупных зубов желтовато-бурого цвета – результат частого курения.
- Жрать будешь, когда стемнеет, а вместо жирной поварихи я тебе организую мытьё жирных кастрюль. Усёк?
- Так точно!
- Стал в строй.
Поварихи в варочном цехе конечно были. Две внушительных габаритов тётки лет пятидесяти в засаленных поварских одеждах. Эротических фантазий они не вызывали. Кулинарных — сколько угодно.
- Толян, молчи уже, – шепнул Миша Соловьёв, глядя, как несчастный Санду, посапывая, сжимает губы в молчаливой борьбе с болью, беснующейся в травмированном колене.

12. АДСКАЯ КУХНЯ

И началось.
Возможно, со стороны это было похоже на муравейник, в который сыпанули сахар и плеснули кипятка. Бешено мечущиеся муравьи, хватая всё, что можно спасти, суетливо носятся по коридорам и закуткам, попутно обнюхивая друг друга…
Нет. Всё гораздо прозаичней и поэтому страшнее. Необходимо было за полчаса накрыть столы к ужину на полторы тысячи голодных ртов. Воробей распределил команду. Несколько человек выбрасывали алюминиевые миски и тарелки со стеллажей посудомоечной в варочный цех. Со скоростью машинки для стрельбы мишенями. В роли охотников выступали солдаты, снайперски раскидывающие посуду по столам. Правда, вначале как-то не клеилось. Первые пять минут тарелки с мисками с жутким громыханием разлетались по полу. Но физическое внушение в виде увесистых пинков, раздаваемых Воробьём налево и направо, значительно повысило скорость и точность работы. Повара наполняли бачки. Часть кашей, часть мясом. Ещё одна команда должна была расставить бачки на столах, постаравшись не разлить и не рассыпать ничего на пол. А выполнить сию задачу без потерь, учитывая состояние полового покрытия и ажиотаж, нагнетаемый Воробьём, казалось верхом виртуозности. Пол сложен из керамической плитки, довольно скользкой даже в сухом состоянии. А тут она была сплошь покрыта мокрой, липкой жижей, на которой сапоги скользили, словно коньки. Не пол, а ледовая арена.
- Держи крепче, – рядовой Баранецкий сунул в руки Евгению бачок, почти доверху наполненный мясной поджаркой. – Тащи скорее в Малый зал, не расплескай!
Тяжёлый с пылу-жару бачок издавал одуряющий аромат. Круто развернувшись на каблуках, Евгений бодро зашагал от стойки раздачи к залу, выставив дымящееся мясо перед собой. Заметив Воробья, прибавил шаг, и уже почти было побежал, как, мчавшийся навстречу Генка Тарута, поскользнувшись, нелепо взмахнул руками и загремел всем своим крупным организмом, впечатав спину в пол. При этом он чуть не подбил ногами товарища. Хорошо ещё, что в руках Генки ничего не оказалось. Успел отнести бачок на стол. Резко затормозив, Женя невольно прижал бачок к себе, отчётливо представив, как, случись столкновение, мясо дымящимися кусками рассыпается по лицу Генки, обжигая его, а раскалённый соус заливает глаза….  Жуть!
Воробей коршуном налетел на несчастного Таруту, не стесняясь в эпитетах. Больше в тот вечер, вроде бы, никто не падал.
Пятнадцать минут бешеной раздачи каши, мяса, чая, хлеба и различной посуды, включая эмалированные кружки, черпаки – по два на стол, для каши и для мяса, а также чайников с уже сладким чаем, превратили взвод аккуратно одетых солдат в чумазых, мокрых от пота, пара и жира бродяг. Которые с выпученными мутными глазами, взъерошенные и измученные ошалело бегали по кухне, прижимая к груди заветные бачки с горячим питанием.
К приходу рот на ужин всё было готово.
Осеннее солнце, лениво навещавшее степи днём, неспешно отправилось на ночлег.
Залы столовой в считанные минуты наполнились оживлённым гулом. Один за другим взводы приступали к приёму пищи. Загремели черпаки, наполняя миски, забулькали чайники, разливая живительный напиток по кружкам. Многоголосый хор солдат живо обсуждал перипетии прожитого дня.
Взвод сержанта Истомина поглощал еду молча.

13. ОВОЩНОЙ ПОХОД

Пятиминутный перекур – всё, что Воробей дал на восстановление сил после бешеного аврала, предшествовавшего ужину. В наступивших сумерках там-сям мерцали огоньки сигарет. Притомившиеся новобранцы жадно вдыхали свежий вечерний воздух пополам с табачным дымом.
Некурящий Евгений подошёл к некурящему Таруте, который портил своим унылым видом крыльцо столовой; нога прижата к животу, руки обнимают сапог. От обоих ещё шёл пар. Промокшая насквозь роба робко пыталась просохнуть.
- Ну и вечерочек. Я чуть не сдох, пока с бачками по кухне бегал, думал – Воробей нас поубивает. Твоя-то спина как? – Генка, помолчав, пожал плечами.
- Что - спина? Я ног не чую. Зараза, полы скользкие, грохот стоит, аж уши заложило, этот псих орёт, все мотаются, как угорелые, мисками жонглируют. Цирк на льду!
- Похоже, сейчас второй раунд начнётся. А у меня в сапогах что-то хлюпает. Портянки бы перемотать, или не дадут?
Послышалась зычная команда к построению.
– Не дали...
Успевший отужинать Воробей заметно смягчился в подходе к подопечным. Он даже улыбался. Улыбка была странной, как у сытого кота, поймавшего мышку и размышляющего – играться с ней или голову откусить.
- Ну как, ду;хи, оклемались? – Воробей почесал живот и изрёк: – На первый раз скажите спасибо, что я вам поблажку дал. Ещё кто-нибудь замешкается, будете у меня в наряде неделю пахать. – Он сделал паузу, наверное, чтобы все зримо представили ужасы подобного наказания.
Теперь главное – вымыть посуду. И смотрите у меня, салаги, не дай Бог кто тарелку разобьёт, – загрызу! Гыыы!
Все понимали, что алюминиевые миски не бьются. Шутка удалась. Взвод слегка оживился, послышались сдержанные смешки.
- Молчать! Первое отделение, шаг вперёд! Ваша задача вымыть столы и полы в залах. Но сперва поднять скамейки на столы…. Отвечает за чистоту в залах рядовой Негру. Чего стоим? Бего-о-ом, марш! – двенадцать человек рванули выполнять приказание.
Второе отделение, шаг вперёд! Мухой в посудомойку! Ответственный за посуду рядовой Капустин. Ваша задача отдраить все кастрюли, бачки, миски и ложки. И чтоб блестело, как у кота… что? Не слышу!
- Яйца, товарищ старший по залу! – дружно выдало отделение.
- То-то! Выполнять. Бе-гом!! – дважды повторять не пришлось.
- Остальные, за мной!
Третье отделение в составе дюжины бойцов, включая Евгения, отправилось на первый этаж следом за Воробьём. В маленькой комнатушке пахло гнилью и пылью. Там стояло штук десять металлических сваренных вручную носилок. «В армии, конечно, хватает некрасивых вещей» - прозвучало в голове у Евгения, – «один прапорщик Мазур чего стоит». Но эти носилки показались вершиной уродства. Днище — панцирная сетка, как у старинных кроватей. Ручки сварены из отрезков двухдюймовой железной трубы. Те же трубы образовывали округлые выступы по углам донца, – ставить на землю. Вдобавок, конструкция была ржавой, смердела и выглядела угрожающе.
- Это… зачем?
- Глупых вопросов не задаём. Берём носилки по двое. Взяли…. Понесли!
- Ух, ты, блин, зараза, тяжёлые! – Евгений, ухватившись за металлические трубы, ахнул, поднимая носилки. Пустые, и то тяжело нести.
- А чем грузить-то будем?
- Ну, вы тупые. Не догадались ещё? Картошкой со склада.
Караван из дюжины солдат и шести носилок выдвинулся в направлении полкового стадиона, за которым виднелись высокие металлические конструкции узнаваемой формы. Ага, вот он какой, полигон башенных кранов, на котором Жене пока не довелось побывать. Оказалось, что полковой склад овощей расположен за полигоном. Это и был самый удалённый объект. Возможно потому, что воняло от него за версту. Гнилой картошкой, гнилой морковкой. Ну и дальше по списку. Овощи хранились не в специальных холодильниках, а в подземном бункере, вырытом бульдозером и укрытым бревенчатым настилом. Вентиляция хранилища если когда-то и была, то, похоже, сломалась. Дощатые двери охранял внушительный амбарный замок.
- И где этот кадр шляется? – Воробей огляделся. Вблизи хранилища живых не наблюдалось. – Ладно, покурите пока.
Сгорбленные фигуры солдат, освободившись от ноши, медленно распрямились. Со скрипом, как показалось Евгению. У него самого давно уже ныла спина. Принявшие морковно-свекольный оттенок ладони не торопились расслабиться. Мысль о том, что сейчас предстоит наполнить носилки, хотелось куда-нибудь прогнать. Покурить, конечно, не успели.

14. СЧАСТЛИВЧИК МОТЯ

Задувший вдоль полигона вечерний ветерок темноту не разогнал, но унёс значительный процент вони, распространяемой гнилыми овощами. Он же, подталкивая в спину, привёл тщедушного паренька-ефрейтора, торопливо спешащего на выдачу казённого товара.
- Ну, чо, тощий, выдавай! – осклабился Воробей.
- Да ну вас, покурить не дали на очке. – Ефрейтор выудил из кармана гимнастёрки ключи и вскрыл замок. Распахнутые двери тут же выдали свежую порцию застарелых миазмов.
- Как ты этим только дышишь? Смрад, такой… в ж..пе и то лучше пахнет.
- Ну, блин, тебе лучше знать насчёт её, – огрызнулся кладовщик – вообще-то, я тут не сижу.
- Ага, на очке ты сидишь!..
- Зато рожу твою редко наблюдаю!
Так, незлобно подначивая друг друга, подошли к запасам картошки. Залежи её, сваленные горой в рост человека, напоминали больше кучу бурого угля, чем что-то съедобное.
- Берём лопаты, грузим. – Воробей сверился с накладной и отдал её ефрейтору. – Отсчитывай, Мотя, пять носилок картошки, одну лука.
Ефрейтор Матвей Швирко был везучим парнем. Умение грамотно писать каллиграфическим почерком плюс изрядная доля пронырливости с первых же дней службы привели его на должность ротного писаря. Это тёплое, по армейским понятиям, местечко позволяло Матвею хоть и огребать иногда от командиров, но зато не принимать участия в различного рода авралах, строевой муштре и топтанию на разводах в стужу или жару. Худенький, скорее даже тщедушный, маленького роста, но весьма умный и практичный, он легко справлялся с множеством обязанностей, возлагаемых на писаря. Тёмные глазки с хитрым прищуром всегда подмечали малейшие изменения в настроении командира роты. В то время, пока остальные солдаты топтали плац или потели в бесконечных нарядах и уборках территории, Мотя занимался делопроизводством, передавал и получал сообщения от подразделений, телефонограммы и почту для «старлея» начальника. Ещё он занимался вызовом солдат по приказу командира, сдавал дела в архив и даже налаживал приём гостей. В общем, был на побегушках, но, справляясь с любыми задачами очень быстро, имел кучу свободного времени. Частенько командир вызывал его прямо к себе домой, где писарь помогал по хозяйству и игрался с маленьким сыном начальника, пока отец был в отлучке по служебным делам. Ротный был вдовцом, третий год находясь в активном поиске.
Уже к концу первого года службы, пользуясь протекцией своего начальника, Матвей стал младшим сержантом, побыв перед тем немного в звании ефрейтора, которое ему, как писарю, присвоили почти сразу. Держа «нос по ветру», он слегка обнаглел и уже почувствовал себя кумом королю.
Тем временем, начальник в своих поисках второй половинки, наконец, обрёл долгожданное. В густых дебрях серых армейских будней появилась светлая полянка, – фигуристая Оксана, миловидная и добросердечная секретарша из соседней воинской части. Незамужняя, она отвечала всем требованиям старшего лейтенанта, хотя и была не без изъяна, – косила на один глаз. Впрочем, косоглазие у женщины по меркам североамериканских индейцев это вершина привлекательности. А старлей от индейцев почти ничем и не отличался. Тоже любил тяпнуть «огненной воды», выкурить трубочку и пострелять из пистолета, заменявшего ему индейский лук. Они с Оксаной осчастливили местный ЗАГС заявлением и уже предвкушали счастливую супружескую жизнь. Беда пришла нежданно.
Ослеплённый красотой невесты и уверенный в себе, офицер потерял бдительность.
Возвращаясь из офицерского клуба в прекрасном расположении духа, насвистывая какую-то популярную мелодию, он открыл дверь в квартиру. Эротическое весеннее настроение резко сменилось шоком и ступором, когда жених опознал свою любимую в объятиях писаря Матвея Швирко, младшего сержанта. Надо ли говорить, что случилось потом?
- Я тебя, сучкА, в Афгане сгною, крыса канцелярская! – самое мягкое из выражений, эхо от которых ещё долго не смолкало над городком.
Справедливости ради нужно сказать, что командир роты ограничился лишь тем, что писаря сняли с должности, отправив в другую роту кладовщиком, а, кроме того, отняли одну лычку, вернув звание ефрейтора.
Раздосадованный Мотя под строжайшим секретом поведал о своих приключениях на ушко близкому другу, прапорщику-интенданту своей, теперь уже бывшей роты. Взяв с того клятвенное обещание, что – никому. Прапорщик оказался честным человеком и никому ничего не рассказал. Кроме собственной жены. Уже на следующий день история эта в самых красочных подробностях звучала повсеместно, пробравшись даже на Дальний Восток. Самое интересное то, что старший лейтенант всё-таки расписался со своей Оксаной. Простил ей минутную слабость. А куда деваться? Новая офицерская семья, ячейка общества, гораздо важней всяких мелких неурядиц!

15. ЧИСТИЛИЩЕ

- Смелей, толстый, загребай, чё ты ковыряешься, – распылялся Воробей, глядя как Евгений пытается аккуратно поддевать совковой лопатой картошку чтобы не повредить её.
- Так я же её порежу.
- Режь, кромсай, как получится, лишь бы быстрее. Не то будете до утра сидеть колупаться.
Поднажми, детвора!
Детвора поднажала, и гружённый чёрной, покрытой какой-то белёсой слизью картошкой караван отправился в обратный путь. Уже через сто метров пришлось поставить носилки на землю. Отдышались. Следующий переход был почти таким же. Нести сотню метров железные носилки, наполненные с горкой, по ощущениям, что бежать с пудовыми гирями в руках. Если на пути к хранилищу Евгений не разглядел строительные краны, то теперь даже голову поднять было трудно. Ладно, в другой раз!
Подходя к столовой, останавливались уже каждые десять метров. Никакие крики Воробья в попытках подбодрить бойцов и ускорить процесс передвижения не помогали. В темноте лица солдат были неразличимы в слабом свете фонарей, освещающих подходы к столовой. Зато дыхание и сердцебиение слышались наверняка.
В конце концов, каторжный труд привёл к успеху. Картошку и лук доставили в цех обработки. Теперь предстояло всё почистить.
- Да-да, и это тоже всё предстоит сделать сегодня. Чем быстрей справитесь, тем быстрей будет вам отбой. Остаются на очистку рядовые Соловьёв, Баранецкий, Брянский, … – Воробей стал перечислять фамилии бойцов третьего отделения, – Тарута, Сролик, Санду…. Это что, Санду, фамилия у тебя такая?
- Да. Молдавская.
- Ты откуда такой взялся, морда, уж не с Кишинёва ли?
- Да, так точно. Рышкановка.
- Гля, земеля, – улыбнулся Воробей, – почти весь призыв молдавский. Хоть я и русский, но живу в Кишинёве. Ты в Рышкановке, я в Чекановке, соседний район. На этот раз в призыве полтысячи молдаван. Ладно, присоединяйся. Земляк, не земляк, а картошку почистить надо.
Снабдив бойцов ножами, Воробей радостно покинул цех, пообещав наведаться через пару часиков.
Глядя на огромные горы картофеля, все понимали, – ночной сон в опасности. Эх, не повезло. Лучше бы попал в посудомойку или зал мыть, – думал каждый. Но тут дверь раскрылась и в цех ввалилась целая толпа товарищей по взводу. Оказывается, после мытья посуды и залов их направили помогать чистильщикам картошки.
- Ну, теперь дело пойдёт быстрее!
- Пошло бы быстрее, если бы на всех хватало ножей. Придётся меняться. Одни чистят, другие отдыхают. Воробей сказал, пока всю картошку не почистим, спать никто не пойдёт.
Оказалось, что ножей всего полтора десятка. Половина бойцов осталась не при делах. Хоть пальцем картошку очищай. Но за разговором дело пошло веселей.
- Толян! Санду! Так, выходит, Воробей тебе земляк.
- Ага, мы с Кишинёва оба.
- Вот же злыдень. Мог земелю поберечь, не нагружать так работой-то.
- Ничего. Я как все, я вас не брошу. – Толик улыбался, выковыривая глазки из картофельного клубня.
- А ну, молдаван, сказани чего-нить по-вашему!
- Почему же, только он? Я тоже с Молдавии, и вообще нас тут много. Правда, я не молдаван, я гагауз. Ганган моя фамилия. Юра Ганган. – заявил маленького роста коренастый и похожий на взрослого мужичка солдат. – Слыхали о такой нации? Нас, гагаузов, мало, но у нас свой язык. Я и молдавский* неплохо знаю.
- Ну, так скажи что-то на молдавском!
- Де че ну ешть берберит?!
- Чего??
- Это он спросил: «Почему ты не побритый?» – сообщил Санду.
- Да когда тут самому бриться! Сперва картоху побрить надоть.
- Братва, мы уже битый час ковыряемся, а её как гора была, так меньше и не становится. Давайте как-то ускоряться. Спать уже охота. Вы глазки не выковыривайте, режьте всё подряд до кучи, не надо такой тонкий слой снимать, шинкуй, как нож ляжет, лишь бы быстрее!
______________________________________
*«16 марта 2023 года парламент Республики Молдова утвердил в окончательном чтении законопроект, согласно которому словосочетание «молдавский язык» заменяется на «румынский язык» во всём законодательстве Республики Молдова, включая Конституцию.

Все ожесточённо принялись выполнять совет. И действительно, с потерей качества количество очищенной картошки возросло.
- Мдя. Дома я так не халтурил. Теперь понимаете, почему и в борще и в поджарке картошка такая уродская, вся в чёрных пятнах? Просто большие объёмы нереально почистить качественно. В части нас полторы тысячи.
- Эту кучу картофана за сутки всё равно сожрут. А завтра, слава те, Господи, не мы уже будем в наряде.
- Гляди, братцы, тут у них в цеху машина для чистки имеется. А нас заставили вручную…
Все обратили внимание, что вдоль стенки стоит неведомый агрегат. Явно для очистки овощей, и, скорее всего, именно картошки. А вот и жёлоб, по которому уже очищенная она должна катиться на промывку.
- Не обращайте внимания, машина не работает. Ей в обед сто лет, видимо, давно уже не пашет.
- А это всё потому, что тут нормально с техникой никто обращаться не умеет.
- Умеют, но не хотят. Мне один знакомый с другого взвода рассказывал. Был в прошлом или позапрошлом году у них случай тут. Работал в цехе по разделке хлеба, то бишь, в хлеборезке солдатик один, туповатый, но энергичный. Ну, вы все знаете, как хлеб на столы подают. Буханку белого и буханку чёрного на один стол, на десять человек. А разрезана буханка на десять одинаковых кусков, пластами. Можно ножом резать, конечно. Но у них тут машина электрическая есть. Специальная. Надо только буханку в неё подсовывать, а она режет. Круглым таким лезвием. Лезвие острое, что и говорить…– он замолчал, положил нож и встал с табуретки, собираясь выйти из цеха.
- Ну, и что дальше было? Рассказывай!
- Погоди, дай я в сортир сбегаю, потом дорасскажу.
- Э, нет, начал, так уж продолжай. Всем интересно. Давай, трави, а в сортир позже, успеешь! – сразу несколько голосов придержали рассказчика на месте.
- Ну ладно. Всё просто. Резал он, резал, а потом возьми да и сунь руку под это лезвие. Только брызги полетели. Хрррясь! Кровянка по всей хлеборезке. Ему четыре пальца напрочь оттяпало, за секунду.
- Брр, кошмар! А потом?
- А что потом? Списали из армии домой. Пошёл, так сказать, на «дембель» досрочно. Всё, я в сортир! – он выскочил за дверь.
- А ну его на…, такой дембель! Я лучше два года аккуратненько, тихим сапом…. Но, чтобы все запчасти в наличии оставались!
На некоторое время все приумолкли. Сидели, хмурясь, сосредоточенно кромсая клубни. Очищенные картофелины бросали в большие кастрюли с водой. Потом за них примутся повара.
Время неумолимо приближалось к полуночи. Уже давненько позади час отбоя. А целая сетка картошки ещё стоит, ждёт. И ведь не спрячешь её никуда!
- Воробей загрузил всех, а сам дрыхнет давно. Может, завтра дочистим, если пораньше встать?
- И не думай. Конечно, вам там хорошо было посуду мыть. Тепло, светло, и тяжести не таскали, как мы. Я чуть диафрагму не порвал.
- Завтра помоешь, не переживай, – подал голос молчавший до этого Лёша Капустин. – Ещё дважды драить посуду, после завтрака и после обеда. Меня сегодня назначили старшим по посудомойке. Вы даже не представляете, какой это адский труд. Нужно было вымыть полторы тысячи комплектов посуды и ложек. В посудомойке пар, горячая вода с содой, тут же стеллажи для сушки бачков и тарелок и под ними калориферы. Два часа кряду мы бултыхались, драили этот алюминий. Наконец закончили и стали расставлять посуду на столы. А потом нарисовался майор из медсанчасти и стал проверять чистоту посуды. Заявил, что сегодня будет проверка откуда-то из центра, будут столовую проверять. Забраковал, гад, нашу работу, сказал, что посуда жирная, и заставил всё перемывать заново. Как вам? Дал ещё два часа времени. Бачки и тарелки надо, мол, мыть с каустической содой руками в перчатках от ОЗК (общевойсковой защитный комплект, кто не знает), а ложки засыпать в ванну, стоящую там для подогрева воды паром, и прокипятить их. Перчатки нам, конечно, никто не дал. Бачки и тарелки после повторного мытья стали скрипеть под руками, а ложки после кипячения всё равно остались жирными. Глядите, у меня руки распухли от этой соды.
- И у меня! И у меня!
Другие бедолаги знакомые с посудомойкой тоже продемонстрировали свои натруженные руки.
Наконец, спустя ещё полчаса беспощадной войны с подгнившей картошкой, взвод с изрядной долей облегчения побрёл в казарму спать. Чтобы с утра продолжить свой наряд по кухне.
«Весёленький, однако, выдался вечерочек…» – уже лёжа на койке, подумал Женя, прежде чем упасть в объятия заслуженного с таким трудом сна.

16. КЛИМАТ

Пока молод, легко приспосабливаешься к любым климатическим изменениям в природе. Вот родился ты в таком месте, где зимы тёплые, не трещат суровые морозы, столбик термометра елозит где-то между нулём и минус пятью. Осень, как осень, с дождиком, слякотью, но чаще тёплая и сухая. Весна короткая, быстро переходит в лето, которое уже не стесняется в градусах, доводя их порой и до сорока, особенно, когда солнце в зените. А в целом погода ровная, климат мягкий. И живёшь ты в таких условиях год за годом, взрослеешь, переплывая реку своего детства на уютном и крепко связанном плоту. Но восемнадцатая осень преподносит тебе испытание. Так уж устроено наше государство, каждый должен отдать ему воинский долг служением в рядах Советской Армии. Наступает пора идти в кирзовых сапогах по каменистому полю взросления, протаптывая собственную тропу, хочешь ты этого или нет.
Казалось бы, совсем не так давно няня пропихивала тебе в ротик ложку манной каши, а ты упирался, отчаянно брыкаясь маленькими ножками. А на ночь кто-нибудь из домашних, чья очередь подходила баюкать ребёнка, мурлыкал тебе возле кроватки колыбельную. И ты сладко засыпал, жмурясь от удовольствия. Где она, та счастливая безмятежность? Теперь, чуть рассвет, невидимая пружина выстреливает тебя под крики «Рота, подъём!» в холодное неуютное пространство казармы, ароматизированное суровым солдатским бытом.
Акклиматизироваться к местам, куда Евгения забросил долг перед Отечеством, оказалось не просто. Подняв роту, дежурный сержант выгонял всех бегом на улицу, причём по пояс голыми. Далее следовала стремительная пробежка по территории части. Мимо казарм и вокруг теплицы, а затем на стадион. Сделав большой круг по стадиону, останавливались, разминаясь с помощью нескольких несложных движений: повороты туловища, наклоны, приседания, махи ногами и руками. Точно так же, как и в пионерском лагере. Затем бегом возвращались в казарму, где уже принимали водные процедуры – умывались, брились, чистили зубы. В общем, готовились к приёму пищи, то есть, к завтраку. Сапоги начищали гуталином ещё с вечера. Тогда же пришивали и свежие подворотнички, чтобы утром времени на это не тратить. В летний период утренняя пробежка была в удовольствие. С приходом осени, а следом и зимы, алгоритм действий не поменялся, но ощущения стали другими. Попробуйте в мороз спросонок побегать по улице в одних штанах. Это бодрит. Зато осенью на утренней пробежке солдаты передвигались гораздо резвее. Скорее бы обратно в тепло казармы. Но и тут ледяная вода из кранов в умывальнике смывала последние остатки ночного сна. А что, бывает разве ещё и горячая вода в умывальниках? Наверняка, но не тут.
За периметром полковой части, приютившей Женю на два долгих года, расстилалась бескрайняя казахская степь. Островки седого ковыля оживляли однообразную зелёно-коричневую массу трав, прерываемую каменисто-песчаными плешами. В степи часто можно было увидеть худенького суетливого суслика, жирного байбака или зайца. Увидеть не значит поймать. Заметив человека, мелкие грызуны тотчас ныряли в норки. Ими так изрыта почва, что местами земля напоминает дуршлаг. Впрочем, дырки в земле лучше руками не исследовать. Там вполне может сидеть паук каракурт или змея. Но главный и постоянный обитатель степей – ветер – не имел привычки прятаться. Наоборот, присутствие его ощущалось круглый год повсюду. И это не способствовало адаптации.
Умение уживаться с ветром, терпеть его постоянное настойчивое присутствие, присуще коренным жителям этих мест. Жизнь приезжих превращалась в настоящее противостояние.

17. МАЛЕНЬКИЕ РАДОСТИ

Несколько первых, проведённых на службе дней, уже научили новобранцев философски подходить к тем тяготам воинских будней, которые поначалу пугали. Сон в казарме в присутствии сотен храпящих незнакомых людей, ранняя побудка с последующей пробежкой, непривычная форма и бесконечные придирки командиров всех рангов, включая своего взводного, в ежедневной муштре, призванной приучить молодых парней к строевому шагу и прочее, прочее…. Вдобавок, постоянное чувство голода. Оно прерывалось лишь в моменты приёма пищи, но даже от стола уходили с лёгким ощущением, что можно было бы скушать ещё чего-нибудь. Желательно, сладенького. Со сладким тут более, чем скромно. Сахар, растворённый в чае. И всё.
Евгений был сладкоежкой с детства. Дома постоянно водились всяческие варенья. По любым событиям покупались или пеклись торты. Да и сам он любил и умел готовить всевозможную сдобу.
Полковой магазин, располагавшийся в левом крыле столовой, предлагал незатейливый набор товаров, служивших подпиткой для солдат как раз на такой случай. Прежде всего, там продавалось галетное печенье в пачках. Процент сладости в нём был невелик, но истосковавшимся по сладкому солдатам печенье это казалось отборным деликатесом. Лимонад, шоколад и конфеты нескольких сортов на основе карамели также можно было купить, но стоили они довольно дорого, тогда как месячный бюджет рядового составлял 3 рубля 85 копеек. Ровно столько получал любой призывник, служивший не по контракту. Раз в месяц солдат заходил в Штаб, где в окошке с табличкой «Касса» ему под расписку выдавали жалование. Зелёненькую бумажную «трёшку» и горсть мелочи по 20 и по 15 копеек. Много это или мало? Судите сами. Щётку сапожную купи. Баночку гуталина купи. Зубную пасту, зубную щётку, две иголки, нитки белые, нитки чёрные, отрез простой белой ткани для подшивки подворотничка, конверты и тетради для писем на родину, – всё это купи. А уж если какие-то денежки остаются, можешь их употребить и для услады организма.
Первые дни службы проходили в напряжённо диком темпе и пытались привести в уныние даже самого оптимистичного новобранца, такого, как рядовой Сролик. Этот человек мог легко рассмешить любого мрачного зануду. Родом из какого-то села возле Жмеринки, он не обладал выдающейся внешностью. Среднего роста, слегка сутулый, горбоносый с желтоватыми от постоянного курения зубами. Но в маленьких, близко посаженных глазах Сролика, всегда присутствовала какая-то живая искорка. И, где бы он ни появлялся, уже через пару минут слышен был смачный хохот.
За незлобивый характер и позитивное восприятие жизни Евгений, шагавший обычно в строю чуть впереди Сролика, готов был простить ему всё, хоть Сролик своей неуклюжестью действовал ему на нервы. Он постоянно сбивался с шага, наступая впереди идущему Жене на каблуки или подбивая ногами, при этом изрядно пыхтел, обдавая таким дыханием, что хотелось надеть респиратор. Вдобавок, он поминутно сплёвывал на землю и тихо бубнил себе под нос едкие ругательства. А говорил Сролик на странном диалекте, мешая русские и украинские слова. Такой язык зовётся суржиком.
В свои восемнадцать лет Вовка Сролик испытал многое. Пережил два пожара, три потопа и развал курятника, как он сам рассказывал.
- Чуетэ, хлопци, кажу я вам, – бисова холера ти пожежи. Перша трапылась колы я вугилля с пиддону розсыпав. Хата зовсим нэ сгорила, так, трошки позапэклась. Вдруге, сусид, падлюка, бухал-бухал доки нэ добухався. Вструмив  в розетку нэ тэ, що трэба…
- Что же он туда воткнул?
- Я и кажу, не тэ, що трэба. Вилку, бляха-муха, вструмив!
Оказалось, вместо вилки со шнуром, чтобы включить телевизор, сосед, допившись до зелёных соплей, воткнул в розетку обычную вилку, которой едят. Результат – пожар. Сосед живой, но «трохи пидсмаженый», как выразился под дружное ржание товарищей Вовка Сролик. Соседа спасли, а хата сгорела.
- Вилка не должна влезать в розетку. Как же сосед умудрился? – спросили ребята Сролика.
- Вин не помнит, мабуть, зубья разогнув! – опять всеобщий «ржач».
История с развалом курятника проста до безобразия. Его ещё прадед до революции соорудил. Ветхий, он бы и сам рано или поздно рассыпался, но Володя ему помог. Одна из несущих балок слегка выпирала. Её он и облюбовал в качестве подставки для распила дровишек. А что? Очень удобно. Бревно упиралось одним концом в эту балку, другим в подставленный пень. Понемножку, за несколько приёмов, распиливая брёвна, цеплял Володя пилой и эту несущую балку. Но не рухнул курятник. А вот уже на следующий день, собирая свежие яйца, хозяин поимел результат своих трудов. Под громкий хруст и кудахтанье, в клубах пыли и куриного помёта. Вес Володи оказался той критической массой, в результате давления которой соседи Сроликов получили два часа принудительного труда, вытаскивая горемыку из-под завалов.
Школу Вова не окончил, уйдя ещё в восьмом классе в трактористы. Успел до армии жениться, купить машину и поработать шофёром. Он гордо демонстрировал обручальное колечко на правой руке, а шоферским байкам собственной придумки придавал эпический статус.
- Тыняюсь якось я, братишки, пешком по узбиччю…
- По обочине, что ли, идёшь?
- Так. Зупыняют два гаишника. Требуют предъявить права. А я их у хате оставил. Пешком же иду, навищо мэни права с собой тягать? Говорю, мол, права дома залышылыся! Они меня в свою машину приглашают, и давай протокол составлять. Накрутили по полной. Тут и пересечение двойной сплошной и не прыстэбнутый, габариты не горят, та иншэ, та иншэ. В-целом, рокив на пять лишения прав с конфискацией транспортного средства. Потом говорят, что всё можно решить проще, якщо бабки при себе имеются.
А в мэнэ, як на грих, бабуся ще прошлым литом помэрла, царствие ей небесное, долгожительница была, 93 с хвостиком... И так мне её шкода стало, что аж слезу пустил. Дывлюся на йих нахабни морды, а сам плачу, зупынытыся не можу.
И що вы думаетэ? Видпустылы!
- Ладно, – говорят. – Катись отсюда, сморчок, и больше нам не попадайся!
Есть всё-таки нормальные люди в нашей доблестной госавтоинспекции, дай Бог им здоровье и вымя коровье! – серьёзное выражение лица Володи контрастировало с всеобщим весельем.
Одна только фамилия — Сролик, странная и смешная, несла радость и уют. Всё ерунда, поживём ещё! Поборемся! Послужим!

В первое своё посещение армейского магазинчика Женя почти всю полученную в кассе сумму вложил в приобретение жизненно необходимых насущных предметов. Рассудил, что хватить их должно на долгий срок. В следующий раз деньги можно расходовать экономней. Но без этих вещей никак. Сапоги чистить надо ежедневно. Не будешь же клянчить каждый день сапожную щётку! Опять же, гуталин. Металлическая баночка стоила недорого, но уж что-то подозрительно быстро заканчивалась. Подворотнички, пришивать которые сержант всех обучил уже в первый вечер, должны быть свежими ежеутренне. Поэтому конечно пришлось купить ткань, нитки и иголки. По Уставу солдат обязан иметь две иголки и два набора ниток. Иголка втыкается с внутренней стороны пилотки или шапки, а на торчащие концы наматывается нитка. Восьмёрочкой. Точно так же канаты, сброшенные с корабля, береговой матрос накручивает на причальный кнехт. Чёрная нитка всегда соседствует с белой. Что-то в этом есть такое, философское…
Во всяком случае, удобно и в любой момент под рукой.
Предметы личной гигиены, – тут без вопросов. Ну а десяток конвертов, ручка и простая тонкая школьная тетрадка, хоть и стоят не ахти какие деньги, но оставили в карманах жалкие медяки. Решил и их пустить в оборот, чтобы не потерялись. Хватило на горсть карамельных конфет. Конфеты эти существенно скрасили нервозность Жени, временно притупив чувство голода и страх, вызываемый неизвестностью. Как там дальше будет, с чем предстоит столкнуться? Рано или поздно заставят лезть на башенный кран. Это же смерть!..
Как выяснилось, с конфетой, сладенько тающей за щекой, смерть уже не казалась такой ужасной.

18. КЛУБ

Этим промозглым ноябрьским утром небо затянуло чем-то серым. Не то тучами, не то дымом. Роту будущих крановщиков выстроили на плацу. Как положено, повзводно.
Гладкий асфальт всё чаще теперь становился по утрам белым от инея. Вот и сейчас промозглый ветер, задувавший ещё с ночи, старательно высушивал плац, покрытый ледяной корочкой изморози. Пяти минут хватало, чтобы выстудить душу. Командиры взводов тоже легко одеты. Переминаются с ноги на ногу, но терпеливо ждут. Солдаты тихонько перешёптываются. Давно пора сменить форму обмундирования с осенней на зимнюю.
Маленький духовой оркестр отыграл положенный репертуар разводки. Значит уже есть девять. Что-то долго не приходит комбат. Кого ждём?
Оркестранты, сбивая шаг, почти вразвалку и нехотя перестроились, но остались на плацу, чуть в стороне.
Ну вот, наконец-то! Сверкая блестящими хромовыми сапогами, с показной уверенностью чеканя шаг, на центр вышел капитан Козырев, комбат. Точно оловянный солдатик. Ножки тонкие, но крепкие, брючки со стрелочками, выглажены. Плотный, коренастый с жёстким взглядом тёмных глаз, одним своим видом он уже заставил всех на плацу умолкнуть.
- Рота, смирно! – выкрикнул дежурный лейтенант сиплым от холода голосом.
Затем, подойдя к командиру, доложил:
- Товарищ командир батальона, первая рота в составе пяти взводов выстроена. Отсутствующих нет. Дежурный, лейтенант… – он назвал свою фамилию.
Капитан заговорил, негромко, но в тишине его слова были отчётливо слышны всем. Лишь ветер порывами своими иногда пытался помешать, да быстро скис, видимо, усмирённый начальственным авторитетом.
- Товарищи курсанты! Сегодня я уже хочу обратиться к вам именно так. И хоть курс молодого бойца вами ещё окончательно не пройден, предстоит освоить много такого, что прописано в Уставе нашей Советской Армии, вы уже не новобранцы. Но и не воины. Впереди важное событие, принятие Воинской Присяги, которое последует сразу после строевой подготовки. Этот торжественный, можно сказать праздничный факт вашей жизни будет лишь один раз. Советую не пропустить. – Он улыбнулся, продолжив, – на Присяге могут присутствовать близкие родственники. Пусть приедут и разделят вместе с вами эту радость. Только, приняв Присягу, вы станете настоящими курсантами учебной части, рядовыми Советской Армии, обязанными служить нашей великой Родине – Союзу Советских… вы понимаете каких замечательных… Республик. Со всеми вытекающими, согласно Уставу.
Далее. – Он оглядел строй.
- Все наверняка заметили, что похолодало. С сегодняшнего дня переходим на зимнюю форму. Прапорщику Мазуру, – капитан оглянулся на казармы – выдать обмундирование. Чтоб стояли на плацу и не ёжились! Труситесь тут, словно зайцы…. Вольно! – рота с облегчением ослабила стойку, дружно согнув одну ногу в колене. Комбат повернулся к оркестрантам и махнул кому-то рукой, подзывая.
- Рядовой, подойдите. Можете говорить.
От оркестрантов отделился парень с небольшим медным музыкальным инструментом в руках. Он вышел к комбату и встал рядом, повернувшись к строю.
- Внимание, я хочу сделать объявление. Возможно, среди вас есть те, кто владеет какими-нибудь музыкальными инструментами и нотной грамотой. Есть кто-то, кто учился музыке в детской музыкальной школе или музучилище? Короче, музыканты, выйдите из строя!
В этот самый момент тучи расступились, позволив солнцу пробиться лучами своими к земле. Оно, хоть и по-осеннему не жаркое, но всё ещё яркое, озарило плац, пригрев на пару минут плечи застуженных солдат.
От слов оркестранта на Евгения повеяло чем-то родным, чем-то таким, что аж мурашки по спине…. В коловороте событий последних дней он уже успел забыть, как давний сон, о своём музыкальном образовании. Ведь на призывной пункт его вызвали повесткой прямо с учёбы в музыкальном училище. Выдернули из учебного процесса, резко и бесцеремонно, причём это был четверг, середина недели. Покинув дом, он уже и не надеялся, что ремесло музыканта в ближайшем будущем как-то сможет пригодиться. А тут вдруг такое!..
Тем временем, из оживившихся слегка взводов на передний план выдвинулись несколько новобранцев. Среди них были и соратники Евгения по взводу, Генка Тарута и Миша Соловьёв. Он, долго не раздумывая, также поспешно шагнул вперёд.

Музыкант из оркестра вёл их, пятерых, по направлению к полковому Клубу. Прежде им один раз уже довелось посетить это примечательное место, центр досуга и отдыха. В минувший субботний вечер их водили сюда в кинозал. Эту воинскую традицию никто никогда не нарушал. Фильмы по субботам — святое право каждого, кто несёт службу в войсках Советской Армии. И, ежели войны нет и суббота, то, будьте добры, после ужина – на просмотр кинофильма!
- Сейчас идём в Клуб. Представлю всех Гудиму. Пусть решает, кого куда определить, на что вы годны. А я вас там покину, надо альтушку на место поставить.
Они миновали здание столовой.
- Укоротим путь. Толпа ходит по асфальту вокруг, а мы напрямик.
Открывшуюся зелёную полянку по диагонали пересекала узкая дорожка, покрытая бетонной плиткой. Она и вывела всех напрямик к Клубу.
Полковой Клуб показался Жене прекрасным и удивительным. Теперь, при свете дневного солнца, он сиял-переливался радужными огнями. Так отражались солнечные лучи в зеркальной плитке, вкрапления которой чередовались с простой цветной, покрывавшей весь фасад здания. Широкую квадратную площадь перед входом украшал скульптурный бюст Владимира Ильича Ленина, стоявший на высоком белом постаменте. Вождь пролетариата был тоже белый, видимо вырезанный из гипса. Край площади защищала от степных ветров, примыкающая к зданию, высокая, в два этажа кирпичная стена, на которой были нарисованы громадные символические Серп и Молот на фоне красной звезды. Рисовали, как видно, давно, потому, что часть краски уже облупилась. У звезды недоставало пары лучей, а Серп и Молот больше походили на полумесяц и кочергу. Положа руку на сердце, и о схожести Ленина с оригиналом можно было поспорить. Лысина и бородка это же ещё не всё. Зато по периметру бюста Ильича вилась клумба с цветами. Тут росли хризантемы, именуемые в народе «дубками», и совсем недавно они ещё цвели, но теперь, утренние заморозки заставили их почернеть и скукожиться.
- Поднимайтесь, ребята, на второй этаж. В оркестровую. Там будет табличка на двери. Я вас догоню.
- Как к тебе обращаться?
- Да просто зовите Васей. Науменко Василий. – он улыбнулся и подмигнул правым глазом. Второй глаз у Васи был, похоже, незрячий и туманно смотрел куда-то вниз и к переносице. – Сами идите, я альтушку к инструментам отнесу и догоню.
Они миновали входные двери в концертный зал и стали подниматься по широкой лестнице. Второй этаж открылся длинным коридором, на который смотрело множество дверей с табличками. Тихонько пошли по деревянному полу, читая надписи на табличках: «Библиотека», «Кинооператор», «Художник». Ага, вот оно, – «Оркестровая комната». Остановились.

19. ГУДИМ

- Зайдём или Васю подождём?
- Сказал – догонит, значит, будем ждать.
Но ждать долго не довелось, Вася уже поднимался по лестнице, и уже через мгновение они очутились внутри просторной, как показалось Евгению, светлой комнаты. В ней, кроме десятка стульев, расставленных вдоль стен и окон, ничего не было. Кроме пухленького мужичка среднего роста в гражданской одежде. Видеть на мужчине обычные брюки, рубашку и пиджак было странно. Они уже привыкли к тому, что повсюду, куда ни глянь, одни военные. Мужчина, круглолицый и с брюшком, уже в возрасте. Навскидку, ему можно было дать не меньше шестидесяти лет. Он повернулся к раскрывшейся двери и, дождавшись, пока все войдут, заговорил:
- Ну, здравствуйте, хлопцы. Я руководитель и дирижёр военного духового оркестра. Николай Андреевич Гудименко. Вася, это всё? Всех привёл, больше не было?
- Пятеро, Николай Андреевич. Все, кто отозвался.
- Присаживайтесь на стулья, поговорим.
Беседа продолжалась минут десять. Дирижёр сообщил, что оркестр нуждается в пополнении. По причине отбытия на демобилизацию баса. Что тот, кто остаётся в оркестре, не будет отправлен в строительный батальон после окончания учёбы.
Первые полгода в «учебке» каждый курсант получал начальное образование в какой-то строительной профессии, а затем весь призыв уже перераспределяли по частям. На то и строительная учебная часть. Где-то в стройбатах требовались сварщики, где-то котельщики или бульдозеристы, ну а где-то машинисты башенных кранов.
Так вот, оркестранты освобождаются по воле Гудима и из расчёта целесообразности от дальнейшей службы в стройбате, оставаясь в «учебке» на весь срок службы. Они попадают в хозяйственный взвод. Но это только через полгода, когда остальных отправят по частям. А до того времени надо учиться вместе со всеми. И параллельно играть в оркестре.
- Раньше такого не было. Только научу какого-нибудь бедолагу на баритоне играть, как его уже отправляют дальше по этапу, – сокрушался Николай Андреевич. – Но теперь у нас договорённость с командованием части. Так что, выбирайте сами, сидеть тут в тепле с дудкой или махать лопатой в мороз где-нибудь на Таймыре.
После короткой вводной Гудим задал главный вопрос каждому из пятерых. Какое образование и на чём играешь.
Расклад был ясен. Оказалось, что Генка Тарута успел отучиться год на баяне в музучилище и бросил учёбу, увлёкшись спортом, точнее вольной борьбой. Гудим покачал головой, нахмурился, но промолчал. Миша Соловьёв за спиной имеет опыт игры на трубе в музыкальной школе. Услышав, что по классу трубы, Николай Андреевич оживился, но после уточнения – «в музыкальной школе», немного скис. Евгений скромно объявил, что в армию его призвали, аккурат, со второго курса музучилища…
Гудим одобрительно кивнул.
- Отделение теории музыки, специальный инструмент – фортепиано, – завершил Женя своё представление. Гудим повернулся к остальным:
- Ну а вы?
- Я могу на гитаре. И песни пою, частушки разные, прибаутки могу, танцевать умею, в бубен бью…
- А я тоже в бубен могу бить. Ну и на гитаре знаю аккорды разные. А ещё художественно свистю. Свищу, то есть…. Показать?
- Не надо! – Гудим поднялся со стула и обратился к Васе:
- Ты что, не мог сразу на месте выяснить кто чего? В бубен они бьют…. Дать бы тебе в бубен, дурню, чтобы зря ребят не тягал. Отправь этих двоих обратно, а остальные останутся.
Василий вывел гитаристов за дверь, а Николай Андреевич продолжил:
Значит так. Баян и рояль это замечательно. Но для духового оркестра не подходит. Трубач нам нужен, так что ты, – он указал на Мишу – сможешь на трубе играть. Свободный инструмент есть, сейчас пойдём, глянем на него. Трубу свою будешь содержать в чистоте, смазывать… ну, надеюсь, ты умеешь.
- Конечно, умею, Николай Андреевич, – заверил Соловьёв.
- Ну, вот и замечательно. Каждый несёт личную ответственность за состояние своего инструмента.
Теперь вы, гаврики. – Он повернулся к Жене и Генке. – Начнёте у меня учиться на тубе играть. Тебя как звать?
- Геннадий Тарута. Гена…
- Гена, у тебя мордоворот покрупней, посажу тебя на «бэйный» бас. А ты, как тебя там? – Евгений представился – Ага, Женя. На твою «моську» «бэйный» крупноват, будешь на «эсном» играть.
Чуть позже им удалось раскрыть значение новых понятий. Оказалось, что туба – самый большой медный духовой инструмент в оркестре, с густым басовым голосом. Евгению раньше доводилось видеть такой инструмент, но только на картинках в учебниках.
«Бэйным» Гудим назвал тубу, строй которой начинается с очень низкого звука Си-бемоль Большой октавы. Этот звук в нотах обозначается латинской буквой «В». Соответственно, выше на несколько тонов находится основа строя «Эсного» баса – звук Ми-бемоль, на латинице «Еs».
- Теперь мне, наконец, понятно, в чём тут соль! – воскликнул Тарута. – Я всегда путал слова туба и труба. Думал, что когда написано «туба» это просто пропустили букву «эр» в слове труба. А туба и есть труба, только басовая.
Гудим времени даром не терял. Сразу же повёл новых подопечных в коридор, где напротив оркестровой комнаты имелась дверь с табличкой «Инструментарий». Оказалось, это склад инструментов духового оркестра. Ребята увидели стоящие в углу огромные тубы, лежащие на полках футляры с трубами, кларнетами, пару бронзовых тарелок, слегка позеленевших от времени, и прочие специфические предметы.
- Это тут что, целый оркестр?
- Нет, основной состав инструментов оркестранты сюда складывают на ночь. Ещё вечерний развод играть, вот они и ставят всё на первом этаже. Ленивые бездельники! – усмехнулся Николай Андреевич. – Подойдите-ка сюда, к столу. Тут всегда лежат партии каждого инструмента, – он указал на стопку самодельных книжечек, сшитых из половинок нотных тетрадей. Каждая озаглавлена. «Корнет», «Альт», «Тенор» – можно было прочитать на верхних обложках брошюр.
- Вот это твоя, смотри – он вручил Евгению книжицу с надписью «Бас Es» - «Эсный» бас, то есть ми-бемоль мажорный. Нотную грамоту ты конечно знаешь. Гляди, вот твой инструмент!
Дирижёр поднял с пола большую тубу, жёлтую и блестящую. Затем, порылся в ящике стола, выудил из картонной коробки увесистый металлический мундштук, напоминавший маленький колокол, и приладил его к соответствующему отверстию в инструменте.
- Смотри и запоминай. Это – мундштук. Он формирует звук, который затем усиливается в этой длинной скрученной трубе, расширяющейся и заканчивающейся раструбом. Левая рука держит корпус тубы, правой нажимаешь клапаны. Их тут три штуки. Большой палец продет в кольцо, для удержания инструмента. Аппликатуру первой октавы ты увидишь в книжке. Остальные октавы выше, звук повышаем за счёт передувания… но это всё позже. Первую неделю будешь просто дуть длинные нотки, чтобы поставить дыхание. А ну, держи! Попробуй!
Евгений взял из рук Николая Андреевича тубу. Увесистая!.. Таа-ак… Значит, левой рукой сюда. Правой рукой сюда, большой палец в кольцо, первый, второй и третий удобно ложатся на овальные металлические клавиши. Туговато. Ну конечно, это не рояль…
Он осторожно поднёс губы к мундштуку, – холодный металл подарил ощущение чего-то неизведанного, – набрал воздух в лёгкие и дунул.
Звук, конечно, получился, но явно не музыкальный. Как будто трактором кошку задавило.
- Извините, Николай Андреевич, я никогда…
- Да уж, понятное дело – пианист. Дай-ка тубу!
Гудим вынул мундштук из инструмента и отдал его Жене. А тубу поставил обратно на пол.
- Каждый день после обеда приходите сюда в оркестровую комнату и три часа кряду дуете длинные ноты. Сначала просто в мундштук. Стараетесь, чтобы звук был равномерным, а дыхания хватало надолго. Удобнее, когда при этом считаешь до десяти. Всё понятно?
Всё было понятно. Евгений дождался, когда Тарута получит свою тубу. Визуально она была больше, чем у Евгения. И тяжелее. «Повезло» – думал он. А то пришлось бы таскать такую бандуру…
И так нагрузили по самые… но, зато музыка! Музыка, по которой он уже соскучился.

Генка, выйдя из Клуба, радостно улыбался. Он оптимист. Высоты не боится! А что, это был главный проблемный вопрос в жизни Евгения, на который не было ответа. Всё остальное – так, оттяжка неизбежного. Можно сколько угодно ходить дудеть или в нарядах мыть полы. Можно учиться на крановщика в уютном классном помещении, с табличками и схемами различных узлов, механических, электрических. Но расплата неминуемо приведёт его на полигон, к этим жутким монстрам, верхушки которых маячат где-то среди облаков…. И командиры заставят подниматься! А соскользнёт рука или нога? А голова закружится и слабость в коленях, как обычно, когда высоко поднимаешься! И хряпнешься так, что…
Он гнал от себя эти гнусные мысли, но они не желали уходить. Что же делать?

20. БРАТСТВО МУЗ

Неожиданный поворот судьбы, что привёл Женю в полковой Клуб и дал в руки новый инструмент, требующий постоянных тренировок и усердия, случился на фоне других, не менее волнующих событий. Пока Евгений, в компании товарищей-музыкантов, знакомился с Клубом и его обитателями, остальные курсанты не отправились маршировать на плац. Сержанты не приступили к привычной уже, ежедневной строевой подготовке, загоняя своих подчинённых до седьмого пота поворотами, разворотами и перестроениями. Нет, все роты после утреннего развода были выведены из части и дружной колонной, чеканя шаг, двинулись по улице посёлка. Впервые за несколько дней службы, если не считать поход в баню, курсанты очутились за пределами полкового мира, такого привычного и знакомого. Ну, как одиночная камера в остроге. Было в диковинку встретить случайных прохожих, одетых в гражданское и с улыбкой взирающих на молодых, на лысо обритых парней. Особый интерес вызвали встречные женщины, не молодые, по-осеннему закутанные во что-то невзрачное, но, тем не менее…. Все взгляды солдат, сосредоточившись на этих фигурках, словно кричали: «Ух, ты, чёрт меня подери, какая киса!».
Радость от свободы продлилась лишь до конца улицы. Курсантов привели в полковую Учебную аудиторию. Здесь в двухэтажном здании размещались классы для занятий по разным видам строительных дисциплин. Будущие машинисты башенных кранов получат «корочки», дающие допуск к работе на кранах, лишь досконально изучив все узлы этого чуда техники.

- Где вас носило, бродяги? Мы что, мы это… учиться будем, а вы по клубам прогуливаться?
- Нас в оркестр возьмут. Мы музыканты.
- Скажите, пожалуйста, все люди, как люди, а эти – музыканты… – злые глазки Баранецкого сердито буравили троицу, вернувшуюся из Клуба. Этот весьма недалёкий и довольно грубый парень из затерянного в междуречье Днестра и Прута молдавского села сразу не понравился Евгению. «Деревенщина неотёсанная» – думал он, глядя, как тот курит, зажав сигарету между большим и указательным пальцами, прикрывая её остальными, как будто от ветра. Или ест за обедом, смачно чавкая при жевании, а потом с громким хлюпаньем всасывает горячий чай из солдатской кружки. Всё раздражало Женю в этом человеке. Что-то верблюжье было в его лице, хранившем вечное недовольство. Бронислав Баранецкий по любому поводу постоянно брюзжал, хмуря кустистые брови. Оттопыренная нижняя губа при этом тряслась, как у старика с болезнью Альцгеймера. Да и сам он напоминал старика своими морщинами и сутулостью. Огромный размер обуви делал фигуру Баранецкого слегка карикатурной, и это не добавляло ему обаяния.
- Иди к чёрту, Броня! – огрызнулся Тарута. – Чем это вы тут таким важным занимались, пока нас мурыжили в Клубе?
- Нажаль, хлопцы, багато вы пропустылы. Докы вы гулялы, мы знов шкилярамы сталы! – весело сообщил Сролик.
Разговор состоялся перед обедом. Воссоединившись со своим взводом, музыканты узнали, что по приходу в учебную аудиторию всех рассадили по классам, за парты. По факту, классы эти от школьных ничем не отличались. Только учителями были сержанты или прапорщики, а иногда и младшие офицеры. В первый день состоялось лишь одно занятие. Это был вводный курс по общестроительной тематике и обзор по кранам.
- Эгей! Ты уже тут! – дружеский хлопок по спине чуть не сбил Женю с ног. Широкая улыбка Толика Санду погасила острое желание дать пинка в ответ. Только Толик мог вот так, по-простецки выражать свои эмоции.
- Эй, полегче! Убьёшь ведь…
- Ну, извини. А мы вас потеряли. Мне ведь в Клуб тоже надо было с вами. И Гангану Юрчику.
- А вам зачем?
К ним подошёл Юра Ганган.
- Привет, Жека! Ну, что там, в Клубе?
- Да вот, определили нас с Генычем на тубах играть. Учиться только сначала, а то мы ни разу тубу в руках не держали. А Мишка Соловьёв, тот трубачом будет в оркестре.
- А мы с Толиком тоже на трубах играли на гражданке.
- Да, знаешь, как я на свадьбах играл! Цельную ночь кряду дуешь, дуешь, пока губы не посинеют! – вставил Толик.
Тем временем, взвод расселся по обеденным скамьям в Большом зале столовой. Потенциальных оркестрантов словно примагнитило друг к другу. Они очутились за одним столом.
- А где же вас носило, когда на разводе музыкантов в Клуб позвали? – спросил Соловьёв.
- Санду после наряда грязное бельё в прачечную отвозил, а я что-то ступил, … постеснялся, что ли. Толик играет хорошо, а я – так себе. Образование у меня не музыкальное. Виноградарь я и винодел. А на трубе самоучкой. От дядьки инструмент мне достался. Ну, вот я и дудел, пока по виноградникам лазал. Поработаю часик-другой, потом трубу в зубы и давай дудеть! Делянка огромная, моя труба никому не мешает.
- Ну, так за чем дело стало? – подытожил Тарута. – После обеда подойдём к Васе Науменко. Он тут же, в столовке –  старший по Малому залу. А хозяйственный взвод, в котором Вася служит, в нашей роте расположен. Пусть Васёк и вас Гудиму покажет. Наверняка Гудим всех возьмёт, у них в оркестре, как я понял, трубачей тоже не хватает.
Евгений рассчитал так: до обеда они будут учиться на крановщиков, а потом, как пополнят желудки в столовке, потопают в Клуб и там «зависнут». До вечера, если смогут.
В спокойной и уютной атмосфере Клуба можно находиться сколько угодно, лишь бы не видеть мрачные солдатские физиономии, не слышать крики сержантов и не нюхать вонь казармы. Атмосфера в ней так давит, что хочется поскорее смыться. Подальше. Куда угодно. Клуб — самое то место!
Выходя из столовой, Женя задумчиво улыбался. Прекрасная перспектива! Жизнь уже не так страшна. «Дамоклов меч» ужаса, глядящий с высоты башенного крана, отлетел куда-то за степной горизонт. Хотелось петь, прыгать и играть на рояле что-нибудь джазовое.

21. ДНЕВАЛЬНЫЙ НА ТУМБОЧКЕ

Замечательный план рухнул уже через четверть часа. По возвращению из столовой Евгения подозвал сержант Истомин.

- Рядовой Брянский, ко мне!
- Товарищ сержант, рядовой Брянский по Вашему приказанию прибыл! – чётко и радостно отрапортовал Женя с улыбкой, которая исчезла с лица, как только он услыхал приказ сержанта.
- Сегодня заступаете в очередной наряд на сутки. – Как обычно, Игорь Истомин смотрел из-под тонких бровей хмурым обиженным взглядом.
- Это куда? Опять в столовую или куда-то ещё? – упавшим голосом спросил Женя.
- Раскудахтался! Я же говорю, наряд очередной. По роте. Короче, так, солдат, поступаешь с шести часов вечера в распоряжение сержанта Корсунова. Он всё объяснит. Понял?
- Понял, товарищ сержант!
- Выполняй. Свободен.
Ну вот. Сходил на учёбу, на репетицию, расслабился в узком кругу служителей муз…
Знакомство с Корсуновым не сулило радости. Евгению уже приходилось видеть, как этот сержант орал на дневальных, гоняя их по казарме. Впрочем, хорошо, что не Довгер. Было бы ещё хуже. Надо освежить в памяти обязанности дневального по роте.
Женя зашёл в «Ленинскую» комнату, где на стене крепились стенды с выпиской из Устава.
Ага! Вот оно!
Дневальный по роте
«302. … Дневальный по роте подчиняется дежурному по роте…
303. Очередной дневальный по роте несет службу внутри казарменного помещения у входной двери, вблизи комнаты для хранения оружия. Он обязан:
никуда не отлучаться из помещения роты без разрешения дежурного по роте; постоянно наблюдать за комнатой для хранения оружия».
Ну, это понятно. Наблюдательность – мой конёк!
«Не пропускать в помещение посторонних лиц, а также не допускать выноса из казармы оружия, боеприпасов, имущества и вещей без разрешения дежурного по роте».
Резонно! Главное, тапки чтобы не унесли. Их и так не хватает.
«Будить личный состав при общем подъеме, а также ночью в случае тревоги или пожара; своевременно подавать команды согласно распорядку дня»
Какая радость хоть разок проорать «Рота, подъём!», душу отвести…
Особенно порадовал пункт 304-й.
«304. Дневальный свободной смены обязан поддерживать чистоту и порядок в помещениях роты и никуда не отлучаться без разрешения дежурного по роте, оказывать ему помощь в наведении порядка в случае нарушения уставных правил взаимоотношений между военнослужащими роты; оставаясь за дежурного по роте, исполнять его обязанности».
Он представил себе, как суровым голосом командует: «Всем лежать! Руки за голову! С вами говорит дневальный по тумбочке! Сейчас я зачитаю вам ваши права….» Тьфу, бред!
Сутки теперь придётся бегать по казарме с тряпками, швабрами, вёдрами. И стоять «на тумбочке», как у Мавзолея.
На главном посту в роте с унылым лицом достаивал последние минуты своего суточного наряда щупленький белобрысый солдатик из соседнего взвода. Он занимал небольшой постамент рядом с тумбочкой, на которой стоял телефон. Стену позади дневального украшала символика в виде герба и флага державы. Сегодня по роте дежурил старший сержант Михальчук. С ним, вроде бы, солдатам было легче. Вроде бы. А там, кто его знает?
Стоять на тумбочке конечно утомительно. Зато не надо накручивать километры трусцой или маршировать. От постоянных строевых упражнений ноги уже распухли, мозоли из-за периодически сбивающихся в комок портянок нещадно ноют. Кстати, где-то тут рядом есть и оружейная комната. Но она всегда под замком, а за обычной дверью ещё одна, решётчатая металлическая. Поэтому вынести оружие и боеприпасы вряд ли кому удастся. Тем более, если на посту будет стоять такой вот бравый воин!
К оружейной комнате примыкала офицерская.
Евгений уже не раз порывался заглянуть в эту обитель полковой элиты.
Ага, ща-зз.
Офицерская комната так и осталась для него загадкой. За два года службы и нахождения в казарме Женя ни разу не смог разглядеть, что там внутри за закрытой дверью. Но там явно было что-то такое, что позволяло офицерам, входящим в роту в состоянии хмурой озабоченности, посетив офицерскую комнату, выходить из неё радостными, улыбающимися, раскрасневшимися и слегка пошатывающимися. Видимо от осознания собственной значимости в ежедневных боевых и трудовых подвигах родной армии.

В шесть вечера Михальчук передал дежурство Корсунову. Тот построил личный состав наряда, всех пятерых солдат. По одному из каждого взвода. Шестой взвод, хозяйственный, в дежурствах по роте не участвовал.
Краткая инструкция и суровый взгляд сержанта.
- Вопросы есть?
- Никак нет, товарищ сержант! – с лицами висельников провозгласили дневальные.
Лицо Корсунова говорило лишь об одном: пощады не ждите, твари, будет тяжело!
Одного бойца сразу определили на пост, к телефону.
- При появлении дежурного офицера орёшь: «Дежурный офицер в роте!». Если входит командир части, не дай Бог, орёшь, что есть мочи: «Рота, смиррррррррно!»
Понял? Повтори!
Белый, как стенка, солдат промямлил что-то невнятное. Грозный вид Корсунова лишил его дара речи.
- Пля, подарил Господь команду, одни дебилы. – Сержант скривился, поднял, было, руку, но не ударил. – Стой и повторяй шёпотом, ушлёпок. Через двадцать минут подойду, проверю знания!
Дневалить возле телефона предстояло всем по очереди. По два часа. Особенно тяжко приходится тому, кто стоит с двух ночи до четырёх утра. Это время, когда спать хочется сильней всего. И каждая минута кажется нескончаемо долгой.
Остальные тоже не гуляли, занимаясь уборкой огромного казарменного помещения. Протереть пыль со всех поверхностей, начиная с подоконников, влажной тряпкой. Поправить койки, заправленные не очень аккуратно. Выровнять табуретки по одной воображаемой линии. Вымыть кафельные полы в туалете и умывальнике. Далее начиналось главное действо – натирка коридора и пола спальной зоны мастикой. Это уже утром, когда личный состав покидает казарму.
«Чтобы скользило, как на льду, и блестело, словно зеркало. Не увижу своё отражение, будете заново натирать! Схватили «Машку» и вперёд. Мастику попросите у Ищенко, она у него хранится, в каптёрке».
Подчиняясь железной воле сержанта, принялись за работу. «Машкой» солдаты прозвали швабру на войлочной основе, тяжеленную, с деревянной ручкой. Ею растирали по полу специальную мастику для натирки паркетов. Пол казармы деревянный. Доски длинные и хорошо подогнаны. Почти паркет. «Машка» требовала к себе особого внимания и усердия. Тяжёлая, она не желала скользить. Приходилось упираться в древко грудью и наваливаться всем весом, проталкивая упрямую полотёршу вперёд и дальше по дощатой глади коридора.
До отбоя в основном занимались протиркой пыли с любых горизонтальных поверхностей. И слежкой за сержантом Корсуновым. Чтобы находиться как можно дальше от него и, в случаях неожиданного появления деспотичного дежурного, создать видимость напряжённого труда. Старательно тёрли и без того чистые панели с подоконниками.
В умывальной комнате сержант приказал с помощью зубной пасты начистить все металлические краны до ослепительного сияния. Драить эти краны было приятно, но утомительно. Они никак не хотели заканчиваться. Уже через пару часов работы Евгений почувствовал сильную ломоту в спине. Спина, словно шептала: «Сядь, отдохни, будь человеком, я же не железная!»
Хорошо ещё, что по казарме перемещались в тапочках, а не в сапогах. Хоть какое-то облегчение.
На ужин сержант отвел ровно 20 минут. Пришлось бегом смотаться в столовую, где они проглотили положенную порцию, почти не пережёвывая, ибо, опоздавшему в роту было обещано полностью оторвать ноги, руки, уши и то, что позволяет мужчине стать отцом.
«Зато в роте порядок» – думал Женя. – «Вот, что называлось в Уставе «Осуществлять контроль за чистотой помещения».
Проходивший мимо Тарута сочувственно улыбнулся и тихо сообщил:
- Без тебя мне сегодня в Клубе было тошно. Сидел один, дул в мундштук, пока перед глазами красные круги не пошли. Вдвоём было бы не так скучно.
- А мне до завтрашнего вечера тут ковыряться. Скучать не дают. Сейчас на тумбочку заступлю. Хоть не надо будет пару часов с тряпкой бегать, а то Корсунов задолбал уже… «Трите, трите, салаги, труд облагораживает!»
- Сочувствую, – ухмыльнулся Генка.
- Да ну тебя, лучше бы помог с утра полы натирать!
- Ну, мне ещё придётся с «Машкой» танцевать, в своё время. Сегодня ты, а завтра, глядишь, меня в наряд поставят.
В эту ночь Евгению довелось стоять «на тумбочке» сразу же после отбоя, с десяти до полуночи. Ничего примечательного, кроме слабости в ногах и постоянного желания спать. Но и в полночь лечь в койку не пришлось. По неведомой никому какой-то садистской причине Корсунов не отпускал дневальных почти до двух часов ночи.
- Я не сплю и вам нефиг дрыхнуть. Бдите, рано ещё в кроватку. Родина вам доверила охранять её покой!
Сам он в этот момент лежал и читал книжку.
Спящая казарма издавала дружный храп двумя сотнями носоглоток. Кто-то стонал во сне. Кто-то бормотал невнятное, то повышая, то понижая тон голоса. Атмосфера тёплой вони, продуцируемой кишечной деятельностью солдат, располагала к философским размышлениям о бренности бытия и принадлежности человека к миру животных. Едкий запах свежей мастики, которой натёрты полы, заставлял глаза слезиться.
Господи, куда ты меня привёл? И почему «дневальный на тумбочке»? Правильно же сказать «у тумбочки» или «возле тумбочки»!
Внутренний голос Евгения отозвался немедленно:
- Скажи спасибо, что не внутри тумбочки! Привыкай, парнишка, это армия. Тут чудес хватает.
Скорее бы «дембель»!

22. ГОЛОД

Евгений был готов к службе в рядах отечественных вооружённых сил лишь отчасти. Он, конечно, понимал, что армия это необходимость, которую диктует и чувство долга и желание быть не хуже других сверстников. Ведь некоторые из них защищают Родину в горячих точках, на самых опасных рубежах, рискуя жизнью. Афганистан, – вот где нет гарантии вернуться домой. А во флоте служат по три года! А каково на северных морях, где упал в воду и через минуту тебе каюк от переохлаждения! А в десантуре? Парашют не раскрылся и жди встречу с архангелами.
Нет, тут, куда он попал, всё-таки по-божески! Климат сносный. Подумаешь, летом плюс 50, зимой минус 30. В среднем же, это 20 градусов по Цельсию! Кормят трижды в день. Заботятся, в баню водят, следят, чтобы вшей в голове не было, обучают и кранам и новой лексике…
Одним словом, курорт.
Что не так? Да всё нормально, если разобраться! Одна беда, кушать очень хочется. Постоянно, днём и ночью. Ну, ночью, допустим, спишь как убитый. Но еда всё равно снится.
А с шести утра до десяти вечера желудок голоден, словно стая волков в зимней тайге. На короткое время, пока завтракаешь или обедаешь, он притихает. Но уже через пару часиков, как будто и не ел ничего! Так сосёт под диафрагмой, что кроме еды ни о чём думать не хочется. А что удивительного? Возраст – 18. Растущий молодой организм, ему только давай!
Вот и приходится рыскать по товарищам в поисках завалящей печенюшки или сухарика. Бывает, что повезло, пришла товарищу на почту посылочка, угостит он тебя конфетой или половинкой конфеты. Но чаще, вернее, как правило, нарываешься на такие же голодные глаза. И жалко и стыдно, а поделиться нечем.
Вот поэтому неожиданная находка доставила Евгению такую бурную радость.
В другой раз он бы и не поверил, что зубок чеснока способен заставить сердце отчаянно колотиться, а рот наполниться слюной. Что руки будут трястись от опасения уронить вожделенное яство в унитаз. Почему в унитаз? Да потому, что зубок чеснока был случайно найден им в тряпичном кармашке для туалетной бумаги, крепящейся к внутренней стенке одной из кабинок туалета в казарме. Кто его туда положил? Может быть, такой же голодный бедняга, оставивший заначку на чёрный день. Неважно! Чеснок абсолютно свежий, от него пахло замечательно. Чем-то забытым, домашним и от этого таким притягательно-манящим.
Может быть, обстановка не соответствует приёму пищи внутрь? Отнюдь. В туалете было вполне чисто. Об этом ежедневно заботились дневальные, которым приходилось драить каждую плиточку пола, деревянные стенки кабин и вообще всё, что находится внутри. Поэтому никакой брезгливости Женя не ощущал. Наоборот. Расположившись над сливным отверстием, сидя на корточках, он очистил зубок от шелухи и отправил его в рот. Аромат защекотал ноздри. Ни в коем случае не жевать! Рассасывать. Медленно, не спеша, смакуя вкус и запах. Дольше, как можно дольше продлить удовольствие и призрачное ощущение сытости.
Кругом тишина. Лишь журчит тихонько вода. Можно представить себе, что сидишь на берегу ручейка где-нибудь в лесу. Это если закрыть глаза. А если не закрывать, отлично видно, что сидишь в кабинке армейского сортира. Без унитаза. Над дыркой. С чесноком во рту. Боже, до какой степени падения можно дойти! Но… какое блаженство этот чеснок!.. Как мало уже его осталось.… Почти весь растаял. И горечи никакой в нём не было…
Почему же раньше он думал, что чеснок противный и горький на вкус?
Нет, прав был Альберт Эйнштейн. Всё относительно!

23. В-ОБНИМКУ С ТУБОЙ

Будни оркестрового басиста тяжелы, скучны и неказисты!
Монотонный голос очкарика-лейтенанта, словно в попытке загипнотизировать аудиторию, вещал ровно, без интонационных всплесков:
- Ходовая основа изготовлена из профиля квадратного сечения, сварная. В верхней части к ней приварено собранное сегментированное кольцо, при помощи которого рама монтируется с опорно-поворотным шарнирным кругом. – Он глянул поверх очков на фигуры солдат, склонившихся над тетрадями конспектов. Ни звука. Лишь слабое шевеление шариковых ручек. Продолжил. – По углам к ходовой раме шарнирно закрепляются при помощи цапф поворотные флюгера, которые опираются на двухколесные ходовые балансирные каретки с грузоподъемностью 40 тонн. Фиксируются флюгера в рабочем положении при помощи пальцев, которые вставляют в отверстия проушин ходовой рамы и флюгера…
Последняя парта! Что там такое?
За последней партой двое курсантов играли в «Морской бой». Встрепенулись, поспешно пряча планы сражения.
- Пишем, пишем, товарищ лейтенант!
- Да можете и не писать. Мне плевать, ядрён гуталин! Это вам потом зачёт сдавать.
- А что будет, если не сдадим, товарищ лейтенант? На второй год оставят?
Оживление в аудитории разрядило обстановку. Лейтенант, улыбнувшись на фоне общего смеха, выдал:
- Шутники, ядрён гуталин. На второй год не оставят, а парочку нарядов вне очереди можете схлопотать. Он продолжил – …при помощи пальцев, которые вставляют в отверстия проушин ходовой рамы и флюгера…
- Это что-то новенькое. Вставил пальцы в отверстия – получи наряд вне очереди! – попытался шёпотом пошутить кто-то, но шутка не прошла.
  Разумеется, этого лейтенанта солдаты меж собой прозвали Гуталином. Он вёл курс механики башенных кранов. Электрическую сеть крана курсанты изучали под руководством самого сержанта Истомина. В его присутствии почему-то никто шутить не решался.
Ознакомиться с разновидностями кранов и их техническими характеристиками было интересно. Особенно, на фоне ежедневных бытовых солдатских напрягов, которых хватало с избытком. Дежурства, наряды по очереди и вне очереди, строевая подготовка, беготня в качестве посыльного всевозможных сержантов или прапорщиков. А как иначе? Идёшь так по своим делам мимо сержанта, не имеет значения в какой он роте, и вдруг…
- Э, боец, подойди-ка!
Останавливаешься в недоумении. Ну что ему от тебя нужно?
- Сгоняй-ка быстренько на почту, спроси, нет ли посылки на имя Сергея Бабушкина. Мухой!
- Товарищ сержант, так я же… – слабая попытка объяснить, что ты уже получил задание от своего прапорщика и направляешься в Клуб за новой материей для обивки стен «Красного уголка» в роте, гасится моментально.
- Я что-то не понял, или ты глухой, или давно не получал по соплям! Бегом, марш, я сказал!
И летишь, спотыкаясь, на почту, где узнаёшь, что никакой посылки Бабушкину нет в помине, и, что не пойти бы тебе к такой-то матушке. Бегом, весь в поту, с распаренной мордой возвращаешься, а сержанта и след простыл. Ищешь его ещё минут двадцать. Находишь на третьем этаже чужой роты в компании ещё нескольких сержантов. Пытаешься обратить на себя его внимание.
- Товарищ сержант! – Глухо, как в танке.
- Товарищ Бабушкин, сержант!
Он долго не реагирует, наконец, поворачивает свою башню в твою сторону.
- Ты кто? Чего тебе надо? – он возмущён, что ты отрываешь его от содержательной беседы.
- Вы просили узнать про посылку!
- Какую ещё посылку? – оказывается, он начисто забыл всё, что говорил полчаса тому назад.
В итоге возвращаешься на маршрут, по своему заданию, но с большой задержкой, за что отхватываешь пилюлю от прапорщика. А кто виноват? Сам виноват, нечего ходить пешком вблизи чужих командиров! Если уже оказался рядом, лети на всех парах, словно метеор. Вот так, постепенно, набивая шишки, привыкаешь лавировать в джунглях армейских будней, полных колючек и ядовитых гадов.
После обеда с трёх до шести самая благодатная пора. Они с Тарутой в Клубе на репетиции в обнимку с басовыми инструментами разучивают оркестровый репертуар. С начальством давно оговорено – музыканты в послеобеденное время до вечернего построения на ужин должны находиться в Клубе в распоряжении начальника. А там хоть трава не расти. Главное — командир взвода должен знать, где дислоцируются его подчинённые.
Первые несколько дней Николай Андреевич заставлял их дуть только в мундштуки. Рано, мол, вам в руки тубу брать. Надо сперва дыхалку разработать.
Объяснял он просто и доходчиво.
- Приложил мундштук к губам, чтобы просвета не было. А потом будто шелуху от подсолнечной семечки сплёвываешь, активно так: тфу-у-у-у-у! И дуй ровно, долго, как сможешь.
Они смогли. Времени было предостаточно. Три часа кряду в трубу медную дуть – это вам не сапогами по плацу шлёпать. Уже через неделю туба в руках Генки Таруты гордо ревела: «Прр-у-у – б-бу-буууу!» Евгений, не сомневаясь в своей виртуозности, выдавал: «Фунц-фунц-фррррр—рууууу!» Оглушительный медный дуэт часами разносился по коридорам Клуба, заставляя звенеть стёкла в оконных рамах.
- Эх, на «гражданке» ещё не скоро будем щупать девчонок! Так хоть с тубой по обнимаюсь, – улыбался Тарута, ласково гладя холодный блестящий корпус инструмента. – Девочка моя, сладенькая!
- Моя чуток поизящней твоей будет. У тебя-то натурально – бомба! Мечта поэта.
- Почему поэта?
- Да, вспомнил я тут одну картину…
Евгений рассказал, как побывал однажды в Москве. Повела мать в картинную галерею, а там, на стене шедевр висит «Муза, вдохновляющая поэта».
- Не помню, кто автор, но мне Муза эта напомнила трёхстворчатый шкаф, который у нас в детстве в маминой спальне стоял. Квадратная такая женщина. И челюсть у неё квадратная была, а нос, формой, – ну копия твоей тубы.
- Ладно, давай-ка ещё разок по репертуарной книжке пройдёмся. Ты уже «Егерский марш» начал разучивать? Я застрял на Гимне плотно.
- Да я уже и «Егерский» и «Славянку» и Гимн, – всё выучил, практически наизусть.
- Ну и память у тебя!
- Нас в училище мощно дрессировали, диктанты писать постоянно приходилось. У меня и слух, и память, всё натренировано.
Генка сообщил, что на сцене за кулисами видел пианино. Так-то они обычно в зале могли сидеть лишь во время киносеанса по субботам. Задник на сцене снабжён белым экраном. А в стене, напротив, из будки киномеханика через специальные отверстия луч кинопроектора этот экран оживлял, радуя искусством мирового кинематографа личный состав полка.
- Время ещё есть до ужина, пошли в зал, побренчим на рояле.
- Если только это пианино настроено. На плохом играть невозможно.
Они убрали басы по местам и спустились на первый этаж. Двери в концертный зал были прикрыты, но не заперты. Тихие звуки доносились изнутри. Войдя, друзья обнаружили в зале Мишу Соловьёва, который сидел возле лестницы, ведущей на сцену, и держал на коленях квадратную подушечку с песком. В руках Миша держал барабанные палочки, выстукивая по подушечке какой-то замысловатый ритм.
- Ты что тут делаешь? – Тарута не ожидал увидеть товарища в столь странном амплуа. – Ты же трубач!
- На трубе я уже отзанимался сегодня. Вдоволь. Половину книжки с репертуаром отыграл, аж голова разболелась. Теперь сижу, навык ударника развиваю. Я ведь до армии и на ударной установке барабанил. У меня своя дома есть, фирменная. Но с собой в часть забрать, сами понимаете…
Евгений поднялся на сцену и убедился, что Генка прав. Тут стояло маленькое чёрное пианино «Одесса». С первого взгляда было понятно – инструмент военный. Вид у него был такой, как будто оно участвовало в высадке союзников на укреплённые позиции побережья в Нормандии во время Великой Отечественной. Чёрный лак местами сошёл, обнажив деревянную основу. А внутри? Трепеща сердцем, Женя поднял крышку. Все клавиши были на местах. Кроме нескольких крайних справа, в пятой октаве. Белые пластиковые накладки клавиш там кто-то оторвал, но пятая октава вообще-то используется редко. Следы ожогов от окурков, которые тушили прямо в дереве, отчётливо виднелись по краям клавиатуры на панелях. Пахло пеплом, пылью, мышами и старой ветошью.
- Изверги, как с инструментом обошлись грубо! – Женя подставил стул, сел и…
И замер, глядя на клавиши. Как будто видел фортепиано первый раз в жизни. Что-то удерживало его, не давало поднять руки и прикоснуться. Прикоснуться к чему? К клавишам или к музыке? А может быть, к детству своему, к тому, что осталось за чертой, разделившей юность и зрелость. Казалось, армия такое место, где нет нежности, нет тех чувств, необходимых для рождения красоты, без которых душа не поёт. Как известно, пока звучат пушки, Музы молчат…. Он молчал, смотрел сосредоточенно, грустно и молчал…
- Ну, ты чего? Разучился, что ли? Давай, не томи! – Генкин голос, словно толкнул, выводя из транса.
Евгений поднял руки и оживил несколько клавиш. Строй у пианино был. Не то чтобы идеально, но звучало сносно, что позволило Евгению успокоиться и расслабиться. В тишине концертного зала зазвучали его любимые мелодии. Женя играл, сперва робко, вспоминая уже слегка подзабытые аккорды, но с каждым звуком память возвращала приобретённые навыки. Гена с Михаилом удивлённо стояли рядом, не произнеся ни слова. Наконец, пианист взял паузу.
- Шикардос! Кто это там так наяривает? – по проходу к сцене шагал высокий чернявый солдат в чине ефрейтора. Это был киномеханик Ильгиз Мелик-Керимов. Свою должность волшебника, дарящего солдатам чудо кинематографа, он совмещал с игрой на теноре в оркестре. – Слышу, в нашем полку музыкантов прибыло. Даже пианист есть. А ну, сбацай что-нибудь для меня!
- Ну, Шопена могу сыграть. Ноктюрн. – Евгений заиграл фрагмент ноктюрна, который ещё помнил наизусть.
- Молодец. Харрису как раз такой клавишник нужен.
- А кто этот Харрис? – спросил Тарута.
- Харрис наш трубач, а ещё он руководитель эстрадного ансамбля. Ну, ещё познакомитесь, всему своё время. А ты, Шопен, классный пацан. Хоть и молодой.
- Меня Женя зовут.
- Нет, мне проще тебя Шопеном звать. Иначе не запомню!
Ну, Шопен так Шопен. Главное, чтобы ногами не били! Эх, кого только не встретишь тут, вдали от родного дома. Хорошо, что я ему что-нибудь из Чарли Чаплина не сыграл! – думал Евгений, идя в столовую на ужин. Рядом шагали товарищи, чему-то молча улыбаясь.

24. ФРАНЦУЗ

Судорожные вздохи заключительных дней осени сопровождались жестокой схваткой деревьев с ветром. Он яростно срывал оставшиеся сухие листья, увлекая их в свой безумный танец. Маленькие вихри танцующих листьев на плацу – последний бал перед надвигающейся зимой.
Самым тяжким испытанием для солдат стало пребывание вне помещений. Контраст между жаркой, нагретой мощной системой отопления атмосферой казарм и ледяным дыханием улицы был разительным. Высовывать нос за дверь категорически не хотелось. Поэтому каждый старался найти себе занятие в помещении. Баловни судьбы, музыканты, как только выдавалась свободная минута, бежали в Клуб.
С понедельника по пятницу по утрам всех дружным строем гнали на учёбу, поэтому думать о Клубе можно было лишь с обеда. Зато выходные дни превращали Клуб в заманчивую уютную гавань, куда будущие оркестранты выправляли курс сразу после завтрака. Миша Соловьёв, Юра Ганган и Толик Санду, по обыкновению, обживали места на сцене зрительного зала, в драпировке кулис. Лишь там свисающая с потолка ткань хоть как-то заглушала громкие звуки репетирующих корнетов. Женя с Генкой шли на второй этаж, где по три часа без перерыва продували свои басовые трубы натужным дыханием. В стремлении достичь необходимого уровня исполнительского мастерства. Того, которого требовал Гудим.
По выходным Николай Андреевич в Клубе не появлялся. Когда-то бравый прапорщик, а теперь пенсионер в отставке, он возглавлял духовой оркестр исключительно для своего удовольствия. Не сидеть же дома, пока ещё полон сил и энергии, а место работы рядом, в двух кварталах от квартиры. Да и жена Николая Андреевича, о которой он предпочитал помалкивать, не отличалась кротким нравом и покладистым характером. Денег ей вечно не хватало, а присутствие мужа в доме она считала избыточным, предпочитая одиночество у телевизора. Два выходных дня становились для супругов регулярным испытанием на прочность семейных уз. До драки, конечно, не доходило, но по понедельникам Гудим выглядел раздражённым и уставшим. Он тоскливо взирал на мутное оконное стекло слезящимися глазами, молча раздумывая о чём-то не очень приятном, судя по всему.
Понедельник – во всех отношениях день тяжёлый. Вот и теперь, когда Евгений с Тарутой шли в Клуб, предварительно отобедав в компании родного взвода и отпросившись, как положено, у сержанта Истомина, с неба срывались мелкие колючки ледяного осеннего дождя. Ветер подхватывал капли, с силой бросая их в лицо. Норовил попасть за воротник и вообще всячески мешал их продвижению. Упрямо склонив головы, друзья стойко преодолевали последние метры до входа.
- Слыхал новость? – Тарута наклонился к уху, чтобы перекрыть шум ветра, – вернулся из отпуска начальник Клуба. Ребята вчера говорили.
- Что за начальник?
- А ты не знал? В Клубе, как положено, свой начальник есть. Лейтенант какой-то. Сказали, что кликуха у него – Француз. Сегодня на службу возвращается. Наверняка сейчас знакомиться с нами будет. Поглядим?
- Ага.
Они вошли в тепло вестибюля. Закрытая по обыкновению дверь, справа от входа, на которой крепилась табличка «ЗАВЕДУЮЩИЙ КЛУБОМ», на этот раз была растворена практически настежь. Из неё, как чёртик из табакерки, выскочил прежде незнакомый ребятам офицер с лейтенантскими погонами на кителе.
- Слышу, слышу – дверью кто-то хлопнул, о-ля-ля, это наши новенькие подопечные лабухи Гудименко, если я не ошибаюсь? Се ля ви!
Точно, француз. Они переглянулись. Лицо лейтенанта, открытое, улыбающееся, внушало доверие и располагало к задушевной беседе.
- Зайдите-ка на минутку ко мне, монсеньоры, – не дожидаясь ответа, продолжил Завклубом, сопроводив приглашение изящным жестом, будто собираясь воткнуть в соперника мушкетёрскую рапиру. 
 «Так вот почему лейтенанта прозвали французом» – подумал Женя. – «Похоже, насмотрелся кино про Д’Артаньяна».
- Вам нужно будет расписаться в журнале по эксплуатации имущества. – Он вернулся в кабинет, открыл ящик стола и выудил из него какую-то толстую тетрадь. – Йо-хо-хо, и бутылка чего? – не дождавшись ответа от растерянных солдат, топтавшихся на пороге, Француз не смутился. – Рому!
          Он раскрыл тетрадь.
- Ну, кто первый, подходи. Вот тут, мусью, поставьте Вашу подпись! Надеюсь, не надо объяснять, что всё имущество в Клубе имеет свою ценность. И вы, господа, несёте ответственность за музыкальные инструменты, которые вам доверили.
Господа расписались, согласно кивая головами.
- А ну-ка, гляньте, сэр, что у меня на носу! – Француз обратился к Таруте, хитро щуря глаз.
- Я не совсем понял, товарищ лей…
- Ха, да шучу! На носу у меня концерт по случаю Дня Советской Армии! Вот, сижу, сочиняю сценарий. Мучения души, да и только! Среди вас нет сценаристов?
- Нет.
- Жалко. Вот придумал, послушайте. – Он продекламировал с чувством:
                Блестят на женщинах браслеты в лучах заката.
                Шагает по планете лето. А мы – солдаты.
                Нам Родина дала задачу – служите честно!
                Сегодня нам нельзя иначе!..
Дальше застрял, миль пардон, не могу подобрать…
- Вперёд, и с песней! – Женя предложил окончание фразы, тут же замолчав и прикрыв рот рукой, как бы в смущении.
           Француз склонил голову набок, в восхищении распахнув глаза.
- Ты гля, вот так, сразу? Я два дня думал, сочинял! Точно! Подходит! А Вы, мусью, молодец, о-ля-ля! Будете мне помогать сценарий сочинять, договорились?
Ну как откажешь начальнику, тем более такому весельчаку? Разумеется, Евгений дал согласие.
Француз сообщил, что в команде сценаристов будущего события он не один, есть ещё библиотекарша. Надо подняться к ней и договориться о времени, когда они смогут сесть втроём или даже вчетвером с художником – и поработать над тематической частью праздничного концерта.
Тарута ушёл в зал к трубачам, покалякать о том-о сём, пока выпал свободный час. В литературных делах он полный баран. Ежели на баяне «Барыню» завернуть или там мотоцикл перебрать, это – пожалуйста. А стишки сочинять – уж увольте.
Поднимаясь в библиотеку, Евгений ожидал увидеть пожилую женщину, одну из тех, что работали в столовой поварихами. Он мысленно представлял за столом с формулярами и книжками грузную тётку в летах, с кислым выражением лица скучающую в окружении классиков отечественной литературы. Такие библиотекарши не раз встречались ему до армии. А уж что-что, но толк в библиотеках он знал. Не было в городе ни одного мало-мальски крупного собрания книжных полок, где бы фамилия Брянский не имела свой читательский формуляр.
До этого дня заходить в полковую библиотеку у Евгения не было причины. Он знал, что солдат-срочников первые полгода там не принимают. Для того чтобы стать читателем, нужно было попасть в хозяйственный взвод, оставшись служить тут, в Учебке. А это только в конце весны. Но сейчас, получив приказ Завклубом, посетить книжную обитель придётся.
Распахнув дверь, он оказался перед стеллажами с книжками, занимающими почти всю комнату, светлую и какую-то располагающую к себе, словно озарённую радостью. У окна стоял стол, на нём что-то лежало. Может быть, деревянная коробка с разделёнными сегментами для формуляров, расставленных по алфавиту. Или пользовательская книга. Может, что-то ещё. Неважно. Он не замечал ничего, кроме ослепительного образа, представшего в центре комнаты, неожиданно и внезапно.
В центре комнаты он увидел ангела.

25. БИБЛИОТЕКА

Ангел стоял в профиль. Но крылья не были видны. Судя по фигуре, ангелы по всем признакам – женщины. Впрочем, какие такие ангелы?!.. Нет и не может быть никаких ангелов! Это религиозная чушь. Воспитанный в духе марксистско-ленинской идеологии, сугубо материалистической, он  оторопел. Показалось?..
Действительно, показалось. Девушка. Небольшого роста, стройная, она словно излучала тёплый, какой-то домашний свет. Давненько он не видел вблизи женщин, да ещё столь молоденьких. Давненько?.. Но с момента призыва прошло меньше месяца. Вот, оказывается, как быстро отвыкаешь от гражданской жизни. Учитывая, что тут тебя круглые сутки окружает грубая половина человечества, начинаешь забывать, как выглядят женщины.
Скрип дверных петель заставил девушку обернуться. Заметив солдатика, застывшего на пороге, она широко улыбнулась. С этого момента он уже не мог оторвать взгляд от её лица. Да что там взгляд. Стоя в дверях, он даже не мог сделать следующий шаг, чтобы войти внутрь библиотеки. Практически окаменел.
- Добрый день, проходите, пожалуйста! – она сделала жест рукой, приглашая его войти. Обычный при других обстоятельствах, сейчас девичий голос прозвучал для него волшебной музыкой.
Глядя в лицо девушке, он вспомнил свой прошлогодний приезд в Москву к родственникам. Там на двери ванной комнаты висел японский календарь с роскошными фотографиями гейш, располагавшихся в различных позах. Экзотический антураж был разнообразен. То возле бассейна, то в саду в окружении живописных растений и причудливых камней. И даже на фоне горы Фудзиямы. С веерами в руках, с пышными причёсками, из которых торчали длинные деревянные шпильки, японки эти, одетые в цветастые кимоно, обладали столь идеальными чертами лиц, что казались нереальными, словно нарисованными. На ногах, поверх беленьких носочков, у них были деревянные сандалии, кажется, называются они гэта. Такие, в форме скамеечки. Все гейши загадочно улыбались, призывно глядя в глаза.  Помнится, тогда он чуть не целый час стоял, разглядывая удивительную красоту. Неужели такие девушки бывают?.. Или это результат скрупулезной работы фотографа, убравшего с помощью ретуши все родинки, веснушки, морщинки и пятнышки. Ну не может же на лице взрослой женщины не быть хотя бы малюсеньких изъянов! Чудеса заграничной фотографии – вот что это такое!
Девушка в библиотеке совершенно не походила на японку. Впрочем, что-то такое восточное было в овале её лица. Он это заметил, но позже. Первая мысль, прозвучавшая в голове, чуть было не заставила Женю выскочить обратно в коридор. Мятая засаленная гимнастёрка, пузыри на коленях брюк-галифе и позорные широченные голенища сапог – вот что она увидит прежде, чем… Он стоял, словно приклеенный к полу, чувствуя, как краснеет от стыда за свой внешний вид.
Но глаза девушки остановились на его лице, и в голосе не было слышно даже намёка на насмешку.
- Проходите же, я Вас слушаю! Вы, верно, хотите записаться. Мама приболела, и я временно заменяю её. Это не страшно? Или Вам нужна Айгуль Матабиевна, моя мама?
Внезапно состояние ступора прошло. Мелодия девичьего голоса вернула Женю в реальность. У него есть миссия. Приказы заведующего клубом обязательны к исполнению.
- Здравствуйте! – первое слово прозвучало глуховато, и ему пришлось откашляться. Дальше дело пошло гладко.
- Мне нужна библиотекарь, а значит, это – Вы! Вообще-то, я тут впервые и маму Вашу ещё не видел.
Он объяснил задачу, поставленную начальством. О том, что нужно помочь Французу, простите, лейтенанту сочинить сценарий, о своей новой неожиданной роли музыканта в полковом оркестре, об огромной любви к книжкам и чтению вообще. Евгения словно прорвало. Хотелось высказать этой девушке о себе всё. Что он уже вполне образован, что не какая-нибудь деревенщина, что начитан и даже где-то музыкально одарён. А ещё хотелось, чтобы она с ним говорила. Просто говорила. О чём угодно, но долго. Очень долго.
Других посетителей в библиотеке не было. Какая удача, – подумал Евгений. Выбрав один из стульев, приставленных к библиотекарскому столу, он примостился на краешек и только тогда почувствовал в ногах какую-то нестойкость. Это лёгкое потение ладоней и ощущение слабости в ногах приходило и раньше, каждый раз в присутствии симпатичных незнакомок. Опытом в общении с женщинами он явно не мог похвастать. Робость – вот черта, с которой ему хотелось вести непримиримую борьбу. До армии все его попытки одержать победу в схватках с собственной робостью заканчивались поражением. И что характерно, он никем не был взят в плен, но был изгнан с территорий, которые пытался атаковать. Образно говоря.
- Я Евгений, а Вас как зовут? – улучив момент, задал он вопрос.
- Зови просто Диной. – Она совершенно непринуждённо перешла на «ты». – Меня все так зовут. А вообще Динара.
- Среди имён моих знакомых такое прежде не встречалось.
- Это национальное казахское имя. Папа у меня русский, а мама казашка.
- Динара, – задумчиво повторил Евгений, – что-то такое денежное, из древности.
- Правильно. У нас каждое имя что-то означает. Динара – серебряная монета. А мама у меня Айгуль. Это лунный цветок. Красиво, правда ведь?
- Очень поэтично! – Он подумал о неведомом мужчине, которому подарили лунный цветок, и почувствовал острую зависть. Конечно, есть счастливчики даже тут, в степях Казахстана. А ему не то, что серебряной монеты, даже ломаного гроша не видать.
На вид Дине было лет 17. Тонкие пальцы её рук проворно сновали по столу в процессе поиска чистого читательского формуляра. Сосредоточенная на заполнении документа, она лишь иногда бросала короткие взгляды на Евгения, но этого было достаточно. Сердце у него трепыхалось подобно пойманному мышонку. Он хотел, чтобы время замерло. Хмурился. Казалось, что в любую секунду кто-нибудь из солдат или сержантов грубо ворвётся в помещение и бесцеремонно порвёт тонкую паутинку их мирного общения. А ему так не хватало нежности, пусть даже надуманной и витающей только в мечтах. Поглядывая искоса на Дину, заполняющую формуляр, он рассмотрел её миловидное личико с широкими скулами в рамочке из светлых, цвета льна волос, небольшой аккуратный носик. Взгляд остановился на маленькой родинке, украшающей верхнюю губу. Хотелось вскочить, перепрыгнуть стол, бухнувшись перед девушкой на колени, и, обняв их, не выпускать никогда. И чтобы она ласково касалась своими губами его шеи, затылка, ушей.… И шептала что-нибудь тихонько. Не имеет значения – что. Чёрт побери, как ему хотелось такого! Но это невозможно.
Где тут в строительной учебке найдёшь хотя бы призрачное подобие женских ласк? В бухгалтерии Штаба, на кухне? Сомнительно! Нет, ну офицеры, разумеется, не в счёт. Они в большинстве своём семейные и не живут в части. У них есть жёны. А полторы тысячи солдат обречены два года пучить голодные глаза на всех, кто в юбке. Запертые в ограниченном пространстве, окружённом высоким забором, подчиняющиеся, согласно Уставу, своим командирам, они изгои. Так ему казалось. А тут в библиотеке он – о, чудо! – наедине с прекрасным созданием… только бы никто не…
Правильно говорят, что мысли имеют свойство материализоваться. Раздался явственно слышный скрип половых досок в коридоре, и в дверь просунулась плотная морда довольного, как сытый кот, Таруты.
- О, Динка, привет! Жека, ты тоже тут? А я думал, в сортире сидишь, застрял, бедолага. Лицо Таруты озарила широкая улыбка. Он подошёл и примостился рядом с Евгением на соседний стул.
Вот же зараза, не мог один в роту пойти, такой момент испоганил. – Евгений с досады лишь угрюмо взглянул на товарища, но промолчал.

- Ну вот, Вашу карточку я заполнила. Будете сразу книги брать или потом?
Резкий переход девушки на официальный тон и смутил и расстроил. Евгений вздохнул. Выразил желание выбрать какую-нибудь книжку.
- У Вас есть фантастика? Почитаю на досуге.
- Фантастика, в основном, на руках. Знаете, она ведь пользуется большим спросом среди читателей. Но кое-что, вроде бы, есть. Минуточку, подождите.
Девушка встала и пошла к лабиринту из стеллажей с книгами.
- Богиня! – шепнул Тарута, приблизив губы к самому уху товарища. – Фа-фа-фа-фааа…– напел он мелодию, в которой Женя без труда узнал знаменитые «Опавшие листья».
- Чего приуныл? – Генка подозрительно посмотрел на друга и кивнул в сторону Динары, – из-за неё, что ли?
- Когда ты успел с ней познакомиться? – спросил Женя, подумав при этом, что Генку сам чёрт принёс. Так не вовремя.
- Вчера ещё. Ты как раз в наряде на сутки застрял. Пришёл я сюда подуть часик в тубу свою, а тут она по коридору топает. Мамаша у неё вроде как заболела. Дочурка на подмену пришла.
- Тихо, потом расскажешь…
- Вот, нашла для Вас отличную фантастику. – Динара вернулась к столу и присела, записывая книгу, как положено, в формуляр.
Евгений сидел, молча, облизывая вдруг пересохшие губы. Он смотрел на родинку, украшавшую девичий рот, боясь даже дышать. Генка тоже молчал, ковыряя носком сапога ножку стула. Повисла звонкая, словно летний полдень, тишина.
- Готово, записала. – девушка подняла голову на музыкантов. – Вы приходите, ребята, в библиотеку, не стесняйтесь. Пока мама болеет, я буду её заменять, а потом и она вернётся.
Евгений подскочил, схватив книгу, собрался выходить, но Генка тоже рванул к выходу, и они чуть не столкнулись. Женя приостановился и обернулся. Девушка сидела за столом, улыбаясь.
- Спасибо Вам, Дина! Я скоро прочту и сразу принесу. И ещё, чуть не забыл… 
Мы с Вами через пару часов должны встретиться с заведующим Клубом. Вы придёте?
- Да, конечно.
- Тогда до встречи! – он выскочил из библиотеки следом за Тарутой, который уже успел преодолеть всё расстояние до Оркестровой комнаты.

26. ПАСТОРАЛЬ

- Смотри, фантастику она для меня нашла! – он кивнул на книгу, которая лежала рядом на стуле, – «Волны гасят ветер», Стругацкие! Она и сама фантастическая, просто куколка!
Он мечтательно прикрыл глаза, обняв покрепче свою басовую трубу. Жалко, что только трубу, но что поделать.
Они сидели с Генкой в Оркестровой комнате, «раздуваясь» и повторяя репертуар.
- Да ну их к чёрту, этих баб! Одни беды от них, глаза б мои на этих тварей не глядели!
- Чего так?
Вместо ответа Гена дунул в трубу. Звук был долгим и противным.
- Ну, ты объясни мне, хотя бы вкратце. Что у тебя с девчонками произошло, раз ты такой злой на них?
Оторвав, наконец, губы от мундштука медной красавицы, Тарута ухмыльнулся:
- Было дело под Полтавой. А точнее, в селе неподалёку от нашего Тирасполя…  Да ладно, долго рассказывать. – Он опять прицелился к мундштуку, собираясь взять очередную длинную ноту.
- Э, друг, коли уж начал, так продолжай! – Евгений не хотел тратить время на бесконечное повторение и без того уже выученных позиций. Не в этот раз. Быть может, позже. А сейчас хотелось помечтать, поговорить о чём-то приятном. Ну вот, хоть бы и о любви.
И Генка рассказал.
Поступил он, значит, в музыкальное. Ну, это, как его, училище! По баяну. Баян купили ему родаки, в смысле мать с отцом, у какого-то алкаша соседа. Тот и играть толком не умел, и петь не умел, но пил здорово. И, по пьянке, отдал инструмент за бутылку. А баян был классный. Не ширпотреб какой-нибудь с фабрики. Мастером изготовленный. Перламутр там, все дела. Регистры по полной, выборный. Короче, цены ему не было. На курсе все на его баян косились. В группе было человек двадцать «народников». В основном придурки наши городские, ветер в башке у каждого. Бухать любили, курить. Я-то, как видишь, не курящий. Ну, и девок, конечно, штук несколько примешалось. Куда без них. Кто на кобзе, кто на цимбалах бренчит. Им баяны-аккордеоны тягать тяжело, вот и учатся играть на том, что полегче. Но баянистов тоже хватало. Человек десять. Играли так себе. По нотам. И с ошибками. Но среди всей этой шушеры приметил я деваху одну. Скажу тебе сразу – таких только у нас в Молдавии встретить можно. Но редко. Раз в сто лет, думаю. Аккордеонистка. Главное — на морду обыкновенная, а фигура – обнять и сдохнуть! И не городская. Селянка. Марыськой звали. По паспорту-то Марина, но все привыкли: Марыська и Марыська. Я глаз на неё положил. Втрескался, короче. Сразу, как увидел, моментально. Бывает такое.
Гена скинул с плеча лямку от тубы, кряхтя, встал со стула и отнёс инструмент к стене. Поставил, как обычно, раструбом к полу.
- На сегодня харэ дудеть. Надоело.
Женя поступил соответственно.
Затем друзья взгромоздились на подоконник. Генка мрачно поглядел на серый пейзаж за окном. Небольшой парк, примыкавший к Клубу, имел унылый вид. Осень уже давно сорвала с редких деревьев их наряды, оставив мёрзнуть на ледяном ветру.
Недостатка в ветрах эти края не знали. Считанные дни в году они не прочёсывали степь шквальными порывами, неся пыль и песок на километры. Вот и сегодня комки рваных туч грязно-серого цвета быстро плыли, прижимаясь низко к земле, словно старались лечь на неё, но ветер им не давал этого сделать. Ряды кустарника волчьей ягоды дрожали под порывистыми дуновениями Борея. Дождь уже закончился, повсюду лужи и не одной живой души, куда ни кинь взор. Пусто. Лишь две нахохлившиеся вороны сидели на кромке каменного простенка и жались друг к дружке в напрасных поисках тепла.
«Вот так и мы с Генкой» – подумал Женя. «Сидим тут вдвоём каждый день по три часа. Дуем в тубы, пока не подходит время – идти на построение к ужину…»
- Она сразу заметила мой интерес. Но виду не подавала. Мы пересекались, в основном, играя в студенческом оркестре. В ряду, где баяны-аккордеоны сидят. Между нами сидело ещё трое или четверо, но я так часто поворачивал голову в её сторону, чтобы взглянуть… Чаще, чем смотрел в ноты. Гляжу и думаю себе: что же в ней такого особенного? Лицо? Ну, обычное. Овальное. Волосы длинные, в косу заплетены. Короткий подбородок, шея… Шея, как и все шеи, что тут сказать! Глаза карие, нос крупноват, ну и что. Но вот ведь тянет меня к ней, как магнитом, тянет! И с каждым днём тяга эта усиливалась. На её фигуру, конечно, все парни засматривались. Но я ведь не из робкого десятка. Мне с бабой замутить – раз плюнуть! А тут – облом. Сколько раз себе давал команду: встань, подойди, заговори! Ноги как свинец. Сижу дуб дубом. И никаких подвижек. Ни в кино сводить, ни на танцы пригласить. Хоть бы в кафетерий зазвал чаю выпить, да угостить даму порцией мороженого. Куда там!
- И что дальше?
- Дальше? Слушай! Подходит ко мне как-то весной одна наша девчонка, Светка. «Я», говорит, «с Марыськой в общаге рядом живу. В соседних комнатах обитаем. Захожу на днях к ним. То ли соли попросить, то ли картошки, неважно. Глядь, а у ней на кровати твоя фотокарточка лежит. Я тебя на ней сразу узнала. Ты там с баяном своим стоишь. Гордый такой. Баян на солнце сверкает, чисто брилянтевый…» – Бриллиантовый, – поправил я. – «Ну не важно, ты главное пойми, сохнет она по тебе». – Так и сказала? – «Ага, так и сказала. Только ты меня не выдай. Я тебе ничего не говорила, понял?» – Понял, что же я, дурак, что ли? Где только она фотку эту взяла? – подумал. Да где угодно! Я большой был любитель увековечить свою физию. И началось. В тот же вечер я подкатил к Марине. Ну, там, шуры-муры, туда-сюда, трали-вали, лесостепь…. Короче. Дошло у нас до поцелуев на последнем ряду в кинотеатре. Хорошо помню – «Зорро» показывали. Но я сам фильм смутно… всё больше руками шуровал, да губы её в потёмках обрабатывал. Грудь там, я тебе скажу! Распыхтелся, аж народ оглядываться стал, шикать на нас.
Евгений слушал Таруту, а сам криво улыбался. Ему такими похождениями хвастаться не приходилось.
- Вышли мы с киносеанса, а у меня всё аж кипит. Воспылал любовью так, что душа ноет, продолжения просит. А где нам продолжать? У неё в общаге? Народу там столько, что уединиться нет возможности.  У меня дома родаки толпой. Что придумать? Тут она мне и предложила на выходных к ней в село приехать. Только обязательно с баяном. Мол, мама очень хочет послушать, как дочуркины товарищи по учёбе музыку играют. Мы, мол, дуэтом сыграем, мама с папой растают и к тебе проникнутся. Ты же меня любишь, Геночка? – как будто я уже жениться обещал. Ладно, думаю. Разок можно побаловать девчонку. Смотаюсь в село, покувыркаемся там, да и воздух свежий не помешает. Природа. Знаешь, какая у нас природа? Сказка! Глянешь по сторонам, и сразу вспоминаются пасторальные сценки на прикроватных ковриках. У нас в детстве возле всех кроватей такие тканые ковры висели. Живьём, конечно, ещё красивее. Поляны широченные, до горизонта тянутся, зелень выше пояса. Река спокойная течёт – Днестр, рыбы в ней дофига и больше. Хочешь – рыбу лови, хочешь – грибы, ягоды собирай. Я таких карасей из Днестра вытаскивал, по пятнадцать килограммов весу.
- Врёшь!
- Вру немного. Но за пару часов в общей сложности столько и выходит. А охота у нас какая! Осенью на зайца. Пельмени из зайчатины ел?
- Представь себе, ел. Нам сосед с охоты как-то раз зайца привёз. Бабушка пельменей налепила. Ели всей семьёй, но мне это мясо показалось каким-то жёстким.
- Так и должно быть. Это ж заяц, он дикий, бегает всё время. Жиру у него отродясь не было, потому и жёсткий. Дичь!
За утками по болотам с батей целыми днями бродили. Он у меня охотник. Когда не пьёт… Мдя.… Ну, так вот, наступила пятница. Марыська отучилась и уехала в свои Шерпены. Так её село называется. Ну а мне на другой день велено было к ней явиться. Зарядился я с утречка парой бутылок. Не внутрь, конечно, а так, с собой взял. Чехол с баяном на горб закинул и потопал к автобусу. В Спее ещё пришлось вылезать, и до Шерпен на какой-то бричке через лес целый час по колдобинам мотылялись. Задрало меня всё, только и ждал, что встречусь с Марыськой опять. За сутки уже соскучился. Ну, доехал, значит. Село вдоль Днестра тянется. Местность неприметная, полянки, перелески. Нашёл по адресу дом, стучу в калитку. Встречают меня, прикинь, Марыська и два её брата старших. Им лет по двадцать пять-тридцать. Ну, всё, – думаю. Попал я. А они нет, смотрю, спокойно так здороваются, вежливые такие. Проходите, говорят, знакомиться будем. Один Ян, другой Марик. Вроде нормальные ребята. Я расслабился. Марыське украдкой киваю, пойдём, мол, куда подальше, на природу. А она мне и заявляет, что сейчас все вместе пойдём, с братьями. Пикник будем делать возле реки. Жратвы набрали, бутыль какую-то с белой мутной жидкостью прихватили. Видать, самогон. Я водочку придержал, не стал показывать. Думаю, пригодится ещё, мало ли. Марина аккордеон свой взяла, я баян потащил. Играть, так играть. Эх, знал бы я, чем всё закончится, дома бы остался.
- Драка была?
- Лучше б драка.
- Так что же? Не томи!
- Нашли поляну прямо возле воды. Днестр течёт, тишина, птицы посвистывают на деревьях. Весна уже была в разгаре. Первая травка зелёная вылезла. Расстелили мы пару дерюжек на траве, приземлились. И давай пить-есть, да на пылесосах своих музыку наяривать.
- Это ты баян пылесосом обозвал?
- Да в шутку, понятно же. Марыська на своём меха тянет, во всё горло песни советские поёт: «Ледяной горою айсберг…», а я ей в тон: «Из тумана вылезает…»
- Выплывает!
- Ну да. Выплывают расписные стеньги-деньги, не помню уже, что там выплывало, но к самогону ихнему я прикладывался неоднократно. И они не жалели, подливали охотно, по полному стакану. Потом решили дислокацию поменять, мол, сыро тут возле воды. И поменяли. Что дальше было, всё в тумане. Вроде бы, шли к ним домой. Или не к ним, но куда-то всё же шли. Дальше – мрак. Отрубился я намертво. Просыпаюсь утром в одних трусах где-то на сеновале. Голова гудит. Во всём теле ломота, во рту привкус такой, как будто я тухлого кота сожрал. Побрёл я на воздух, а во дворе вся компания. Трезвые. Ржут над чем-то. Меня увидели, улыбаются. Одежду свою я сразу нашёл там же в сарайчике, где сеновал. Сказали, что в доме меня не стали размещать, так как боялись, что ковёр запачкаю. Понятно, – говорю. А где мой баян? Чехол стоит, но пустой.
- Вот это поворот!
- Так вот, в том и фокус, что баяна нигде не было. Мне сказали, что я потом, уже вечером, рванул с баяном на улицу. Требовал меня пустить концертировать по селу, людям, мол, на радость. И через часик вернулся, но уже без баяна. И где был, вспомнить не мог. Так они объяснили. Но я не поверил. А как проверишь? Ходил, бродил по округе часа два. Никто ничего не знает из соседей. Как сговорились.
- В милицию надо было.
- Ха! Я туда ходил. Они мне сразу объяснили, что пить надо меньше. Я их слёзно просил найти мой инструмент. Заявление написал. По сей день тишина. С того дня к бабам я с подозрением отношусь. И сельские пейзажи эти не люблю. Пасторали всякие… Тьфу, напасть!
- А как же девчонка эта, Марыська?
- Больше к ней не подходил. Да и она на меня уже не смотрела. Как отрезало. А через лето, в сентябре, узнал я, что у неё аккордеон новенький появился, импортный и дорогущий. И мне всё стало ясно, как божий день. Аферисты! Они эту схему заранее продумали ещё задолго до нашего с ней знакомства. Специально подговорили Светку, специально, понимаешь?! А доказать ничего нельзя. Учёбу я бросил. Больше уже в училище не возвращался. Шоферить стал. Батю пьяного за рулём заловили, права отобрали, так я на его машине клиентов развозил. Зато деньжата завелись, наш город и округу всю изучил. Где какой переулок, улица там… всё знаю. А с музыкой завязано.
- Страшное дело!
- Вот и Динара эта, ты думаешь, простушка? Хочешь, я тебе такое скажу, что ты к ней больше не подойдёшь?
- Ну, скажи.
- Папаша у неё знаешь кто?
- Кто?
- Командир нашего полка, Репан, полковник Репан! Вот так, дружище. Суши вёсла.
Евгений молчал, кусая губы.

27. ПОЛКОВНИК

- Гулечка, ну что, как ты себя сейчас чувствуешь? Температура есть? Давай я тебе ещё и плед принесу, укроешься. – Вячеслав, подправляя сбитое одеяльце, всячески старался угодить приболевшей супруге, которую очень любил, прямо боготворил.
- Не надо плед, Славочка… – она закашлялась, отодвигаясь от мужа как можно дальше, опасаясь заразить его. Вдруг у неё настоящий грипп? Это странное недомогание, ломота во всех суставах, сильный насморк и кашель, мучающие вот уже второй день. Как некстати!
Видимо, просквозило, – подумала Айгуль. В библиотеке все окна законопачены плотно, но ведь пока до работы дойдёшь. По улицам ветрище гуляет сумасшедший. Вот как тут не простудиться? Слава говорил, у них вся медсанчасть забита простуженными солдатиками. Ведь такое каждый год. Весной и осенью. И немудрено. Стоят на плацу часами под ветром в любую погоду. А одеты легко.
- Славочка, у меня уже весь платок мокрый, можешь поменять? С носа течёт, как из пробоины в борту корабля. Уже устала откачивать. – Она вымученно улыбнулась.
Он сбегал в соседнюю комнату к шифоньеру и принёс чистый сухой «носовичок».
- Вот тебе платочек, держи. Температуру давно мерила?
Взял со стола градусник, встряхнул и пригляделся. Ушла ртуть вниз или до сих пор сообщает им про жуткие 38 по Цельсию? Неужели грипп? Это означает, что и он следующий на очереди. А ему сейчас болеть никак не положено. В полку дел по горло, кто разгребать будет?
Командир строительной учебной части полковник Вячеслав Репан был человеком дотошным и обязательным, готовым к самопожертвованию и при этом требовательным к своим подчинённым. Все его приказы и даже маленькие указания выполнялись беспрекословно и со рвением, что редко встречается на просторах воинских подразделений. Но тут, в домашних стенах, полковник был только мужем и отцом, опорой семьи.
- Давай, ещё разик измеряем. – Он резко встряхнул градусник, передал супруге. – Что бы там не показывало, а «Скорую» я всё-таки вызову.
- Нет, я тебя умоляю, никаких врачей. Сама. Отлежусь немного, я уверена, всё пройдёт. Не первый же раз. Лучше посиди со мной рядышком, Слава, пока я меряю. Минут десять надо ждать. Давай поговорим.
- Ты со здоровьем не шути, Гуля, я тебя прошу. Вдруг грипп? Это же вирус, зараза, которая даёт потом осложнения. Всё что угодно может отказать – печень, почки, сердце, не дай Бог.
- Не думаю. Простудилась на ветру и всё. Вон у тебя в части все солдаты ещё в летней форме ходят. Я же вижу, когда мимо плаца иду в библиотеку. Они на ветру стоят, жмутся, а гимнастёрочки тоненькие. Пилотки вообще не согревают. Слава, ты бы приказал выдать уже зимнее об.. пчх-х. – она сморщилась, чихнув, но договорила, – …мундирование. А?
- Ну вот, опять ты поперед батьки у пэкло. –  Он чуть нахмурился, но голос был мягкий и нежный. – Не от меня зависит. Сверху приказ будет, выдадим моментально. Это начальник гарнизона тянет резину. Я и сам понимаю, осень не ждёт, полторы тысячи личного состава заморозить – не шутка. Эх, Гульчик, Гульчик, ты ещё не знаешь про все проблемы, которые у меня вот где сидят. – Он постучал ребром ладони себе по шее.
- Так поделись со мной!
- Не дождёшься, цветочек!
- Лунный – улыбнулась Айгуль.
- Не только, ещё и солнечный. Ты – моё солнышко. Вы обе – два моих солнышка. – Он наклонился к жене, обняв её – загрёб вместе с одеялом в охапку. Вспомнив о дочери, выпрямился.
- Динарка там за тебя в библиотеке сидит?
- Да, подменяет. Сегодня домой пришла такая уставшая, что поужинала и сразу спать.
- Ну и хорошо. Пусть работает, ей полезно с народом пообщаться, хоть и с армейским. Прочувствует, каково это — служба. Лучше будет понимать отца. Давай потише, а то разбудим…
- Да что она там прочувствует? Книжки знай себе, выдавай. Солдаты читают мало. У них на это времени нет. Сержанты тоже редко заходят. Ты же знаешь. В основном те офицеры, которые не бегают, высунув язык, исполняя твои приказы. И те – редкие гости.
- Они книгам водочку предпочитают, разве ты не догадываешься? Тем более в осенне-простудный сезон. Впрочем, кого я обманываю, пьют они круглый год в любую погоду. Вот никак, Гуля, не могу я понять, что их тянет постоянно за воротник закладывать. Ладно бы по праздникам, так нет же. В любой момент, только и гляди. Захарычу на днях говорю: «Степан, ты ж на службе уже не просыхаешь. Глянь в зеркало! Морда, как у сеньора Помидора из «Чиполлино», красная вся. Удар тебя хватит, не жалуйся! А ещё лучше, выгоню я тебя из части на вольные хлеба. Дождёшься ведь». А он только в пол смотрит и пыхтит: «Товарищ полковник, ну товарищ полковник…»
- Какой ты ему товарищ? Ты ж вообще непьющий. А зам. по тылу твой на поросёнка стал смахивать. Разжирел за последние годы. Вы точно из поговорки парочка — гусь и свинья. А гусь свинье…
- Ладно, я-то понимаю. Но не в моих силах его перевоспитывать. А без него в части тоже никак. Пить пьёт, но дело своё знает лучше многих других. Заменить его мне вряд ли кто сможет…  Я что, правда, на гуся похож? – внезапно вскинулся Вячеслав.
- Милый, это я образно. Гусёнок мой дорогой, как хорошо, что ты трезвенник у меня! – Айгуль приподнялась от подушки и обхватила мужа обеими руками за плечи. Уткнулась лицом ему в грудь и, шмыгая простуженным носом, запричитала:
- Ой, как не хочу болеть! Как хочу быть здоровенькой и бодрой.
- Осторожно, ты градусник раздавишь, – он испугался и мягко высвободился из обхвата горячих рук жены.
Осмотр градусника не обрадовал обоих. Он был цел, но показывал 38,4 градуса. Вот же безобразие!
- Всё, я иду звонить в «Скорую»! И не возражай.
Айгуль только вздохнула горестно. Он сделал несколько шагов по направлению к коридору, где возле большого, с вензелями, зеркала украшал стену изящный, в старинном стиле, подвесной телефон. Но не успел снять трубку с рычажка, как аппарат разразился пронзительными трелями. Полковник поспешно подхватил трубку, приложил к уху:
- Слушаю, полковник Репан.
Трубка выдала Вячеславу взволнованную тираду сильно завышенной громкости:
- Товарищ командир части, докладывает дежурный по части старший лейтенант Вареник. У нас ЧП! – старший лейтенант Алексей Вареник по странному стечению обстоятельств оказывался дежурным по части именно в моменты чрезвычайных происшествий. Вот и теперь он с досады так орал в трубку, что вместо «старшего» получилось «страшный лейтенант».
- Спокойно, Алексей, не кричи так, я хорошо слышу. Докладывай, что там у вас стряслось, на ночь глядя. – Вячеслав кинул короткий взгляд на левое запястье. Командирские часы показывали 23.00.
- Прошу прощения, что беспокою в такой поздний час. У нас побег. Точнее, пропажа. Одного новобранца недосчитались на вечерней поверке.
- Так вечерняя уже давно прошла. Что же вы сразу не доложили?
- Товарищ полковник, прошу прощения, ждали же. Думали, что сам придёт.
- Кто пропал?
- Из третьего взвода первой роты рядовой Крейман. Илья Крейман. Похоже, наркоман. Сержант Корсунов у них командир взвода. Он доложил, что за этим парнем уже водилось нечто подобное. Подробности не по телефону, товарищ полковник. Что мне делать?
- Меня ждать. Ничего пока не предпринимать. Но территорию части прочесать необходимо. Ищите. Через десять минут я подъеду.
Он повесил трубку на место. Из комнаты дочери раздался взволнованный голос:
- Папа, кто звонил, что случилось? Что там мама? Как она?
Динара появилась на пороге в ночной рубашке. Заспанное лицо в полосках – следы от подушки. Нахмуренные брови выдавали волнение.
- Диночка, это мне. По службе. Надо съездить в полк. Я быстро. А потом всё-таки маме вызовем врача. Температура у неё не падает. Зайди, скажи, что меня срочно вызвали на службу. Объясни там, ну ты знаешь…
Дочь понимающе кивнула, направляясь в спальню к маме, а полковник снял шинель с крючка, подумав: «Хорошо, что водителя не успел отпустить».
Полковой «УАЗ-469» терпеливо ждал у ворот их дома.
Судя по всему, командиру полка Вячеславу Репану предстояла «весёленькая» ночка.

28. ВЕСЁЛЕНЬКАЯ НОЧКА

Пуля нервничал. Обычно невозмутимый и привычный к любым перипетиям судьбы, сегодня он всем нутром своим чуял какой-то подвох. Ещё в обед, найдя на помойке крупную кость с остатками хорошо проваренного мяса на ней, он стал временно счастливым. Вечер обещал быть тихим и томным. Схватив кость, Пуля замер, обводя глазами округу. Ни кошек, ни ворон! Он первый. Редкая удача. Вечно эти мерзкие соседи вычищают всё до последней картонки из-под масла или молока! Но не сегодня!
К вечеру Пуля, крупный бездомный пёс непонятной породы, обросший густой шерстью так, что не разобрать со стороны – мальчик он или девочка, лежал на пузе, наслаждаясь покоем. Позади – обширный пустырь, простирающийся на пару сотен метров. Его личные владения. Перед носом, через дорогу – большие металлические ворота с огромными красными звёздами на каждой створке. Пуля ежедневно дежурил по вечерам перед этими створками. Лёжа в своей излюбленной позе – хвостом к пустырю, мордой к воротам – он безмятежно наблюдал, как заходящее солнце перекрашивает звёзды в чёрный цвет. Потом можно было подойти к двери, через которую люди обычно проникали внутрь и выходили наружу. Там, в застеклённом помещении контрольно-пропускного пункта, всегда находился кто-то, кто непременно заговорит с ним.
- А, Пуля, ты опять побираться прибежал?
- Гони его к чертям, а то лейтенант орать станет, что псарню развели.
- Может, ему кинуть чего-нибудь? У тебя там от обеда ничего не осталось?
- Глянь на полке под столешницей, может, что-то и завалялось. Хлеб точно был.
- Да он и хлебу обычно рад. Жрёт всё подряд, что ни кинь.
- Вот на тебе, псина, лови! Да не глотай же так быстро, подавишься! Хорош, всё! Больше нет ничего. Нет, я тебе сказал! Не лезь мне на сапог, зараза! Пшёл отсюда! Весь глянец стёр, тварь.… Кыш, говорю, дёрни пулей отсюда!..
Как правило, разговоры заканчивались угощением, после чего мохнатого бродягу гнали прочь.
Пёс лежал, насторожив уши. Уже давно стемнело. И за воротами тихо. Что же там не так? Собачий нос не сообщал о каких-либо изменениях. Но чутьё Пули было шире одного лишь обоняния. Сердце подсказывало: «Сегодня попрошайничать бесполезно. Сегодня ничего не дадут. У них что-то стряслось»!
Обычно вечернее время в полку проходит деятельно и шумно. Шутка сказать – полторы тысячи человек проживают на территории, занимаемой лишь двумя трёхэтажками. Всем есть чем заняться, тем, кто не на дежурстве. В каждой роте смотрят телевизор, занимаются починкой формы, подшивают свежие подворотнички, пишут письма домой – да мало ли какие дела у служивого народа. Но, как только после вечерней поверки звучит команда «Отбой», в считанные мгновения повсюду гаснет свет и уже через несколько секунд сотни носоглоток выдают в пространство казармы дружный храп.
Сегодня после отбоя не спалось многим. Сержант Корсунов в «Ленинской комнате» вёл допрос бойцов из своего взвода. Первое отделение в количестве десяти человек в одних трусах, переминаясь с ноги на ногу, стояло перед ним по стойке «смирно».
- Ну что, папуасы, допрыгались? – Корсунов грозно оглядел бойцов и угрожающим шёпотом продолжил:
- Кто последним видел этого глиста? Вы хоть понимаете, что ему грозит за побег?! – он покосился на Красное знамя, прибитое к стене, и стоящий возле него бюст вождя мирового пролетариата. – Опозорил, гадёныш! Всех. Весь взвод подвёл под трибунал. Да всю державу, дрищ поганый, чего уж там!..  Я им, как людям – всё, пожалуйста! И отдых, когда другие пашут. И письма на Родину.… И портянки перемотать. Учу, стараюсь, зараза. А они что мне в благодарность? Найду – убью вот этими вот руками! – сержант распалялся всё больше и больше, повышая голос до крика.
Новобранцы, опустив глаза в пол, молчали. Вид у них был, как у побитой собаки.
- Ну, чего молчим? Давай по одному, рассказывай. Ты! – он требовательно уставился в лицо первому бойцу, исполнявшему обязанности командира отделения.
- Товарищ сержант! Я Креймана последний раз видел еще, когда это… ну, до ужина. Перед столовой… все тогда построились. Он тоже в строю был. И потом пошли туда и всё, больше я его не видел.
- Хорошо. Ты!
- Товарищ сержант! Днём видел, а потом не помню…
- Я помню, кажись! – один из бойцов оживился, вспоминая события дня, – мы после ужина вышли из столовой. Перекур был, а он, вроде бы, в туалет побежал. Да! Точно помню – Крейман один побёг туда, в полковой сортир. Мы потом в роту вернулись, и уже я его больше не видал.
- Ладно, Кузин, я понял. Все по койкам. Лежать, но не спать. Второе отделение сюда, ко мне. Живо!
Бойцов как ветром сдуло. Через минуту второе отделение взвода в неполном составе предстало перед сержантом. Не хватало одного бойца — Ильи Креймана.
Проблемы с этим новобранцем у сержанта возникли с первого же дня. Призывник постоянно ныл и по любому поводу выражал своё недовольство. Еда в столовой ему не подходит. Койка скрипучая. Сапоги натирают. В сортире, вот безобразие, нет унитазов! И вообще, папа у него директор Универмага. Разрешите только написать письмо папе, и сыночка Илюшу быстренько отсюда заберут в какие-нибудь элитные войска, а не будут заставлять маршировать днями на этой помойке! Он поэт. Его душа требует свежего воздуха и свободы! Вот послушайте, из последнего:
«Маревом жёлто-блискучего миража в поле колосья пшеницы тревожно топорщатся.
Плотным давлением ветра к сиденью прижат рыцарь дорог, оседлавший дракона.
Нет и не будет того куража, что задёрнул полог, подмигивая заговорщицки.
Сброшен доспехов железных обхват и ушли сторожа.
Нет для меня наказания выше Закона!» – Декламируя эту бредятину, новобранец прикрывал глаза и запрокидывал голову, приподнимая острый подбородок. Кадык торчал вперёд, как дуло автомата.
Ну как? Он же почти гений!
А портянки на ноги этот «гений среди удобрений» так и не научился правильно наматывать.
Взглянув на Креймана, сержант сразу заметил странности. Было в нём что-то болезненно ненормальное. Рост обычный, но исключительная худоба. Все рёбра можно запросто пересчитать. Чёрные круги вокруг глаз, отдающих желтизной. Щёки впалые, землисто-серого цвета лицо…. Подумалось, что боец переболел желтухой. Возможно, так оно и было. Но разве родители не могли там, «на гражданке» нормально откормить своё чадо? Как из концлагеря парень.
Позже, уже через несколько дней, все подозрения получили простое объяснение. Новобранец зависим от наркотиков. С собой в день призыва он взял в дорогу изрядный запас этого зелья в виде куска «пластилина», как называли наркоманы плотную массу зелёного оттенка из пыльцы, собранной на полях цветущей конопли. Марихуана была у Креймана и в виде сухого сена, которое он смешивал с табаком, набивая «косяки».  А ещё он прихватил несколько пачек «колёс», как именовались таблетки наркотического свойства. Всю эту терминологию Корсунов прекрасно знал, хоть сам и не употреблял ничего, кроме алкоголя, а курил исключительно табачные изделия. Как новобранцу удалось пронести, сохранить свои запасы и долго скрывать пагубное пристрастие – уму непостижимо. Но это объясняло все странности в поведении бойца. То он скован, угрюм и выглядит вялым, прямо смертельно больным. То необычайно оживлён, разговорчив и порывается куда-то бежать, читать свои стишки – или прыгает по койкам, словно молодая обезьянка в цирке, хохоча во всё горло. Постоянно приходилось тратить на него нервы и ругаться. Он нарывался на наряд вне очереди ежедневно. Однажды опоздал на построение, заявив, что у него был понос, и он не мог покинуть сортир. Теперь понятно, чем он там занимался. Ведь никто из взвода так часто, как Крейман, не отпрашивался по нужде.
Сержант опрашивал уже третье отделение взвода. Может быть, кто-то из них что-то знает? Увы, похоже, что с ужина новобранец в роту не возвращался.
Зараза, зараза, зараза! – Корсунов с досады хряпнул кулаком по столу так, что из этажерки вывалилась картонная коробка с шашками, и они рассыпались по полу «Ленинской комнаты». Солдатики все, как один, бросились собирать шашки.
На пороге внезапно выросла огромная фигура сержанта Читкаускаса. Тот спустился со второго этажа, чтобы навестить товарища по сержантскому «цеху». Похоже, до второй роты уже дошёл слух о пропаже.
- Ну что, Серёжа, твои ду;хи подарок тебе преподнесли? – громогласный голос двухметрового верзилы эхом пронёсся по казарме. Вряд ли найдётся тот, кто при этом не проснулся.
- А ну, смирно, щеглы! – он гаркнул на новобранцев, складывающих шашки в коробку. Те вытянулись в струнку и замерли. Глаза у всех стали круглыми, зрачки расширились.
От грозного взгляда громилы-сержанта бойцы почувствовали некоторую слабость в коленях. Казалось, они перестали даже дышать.
- Сурово ты с ними. – Корсунов, улыбаясь, пожал руку Читкаускасу. Его не такая уж маленькая ладонь, однако, утонула в могучей лапе прибалта.
- Сейчас командиры сбегутся, шорох будет. Твоим сегодня спать явно уже не придётся, пока всю округу не обшарят. Плохо, что темень. Ни зги не видать. Фонарей-то у нас того, почти нет. И не думаю я, что дух этот тут где-то прячется. – От низкого тембра могучего баса Читкаускаса звенели стёкла шкафов, в которых пылились на полках стопки журналов «Военный вестник» и подборки газеты «Красная Звезда» – используемая для политинформации периодическая печатная литература.
- Я тебе говорил, что он – наркоша?
- Да, помню. Говорил. Видать, кончились запасы, вот и рванул отсюда домой. Терпеть долго они не могут. Думаю, встречать его нужно уже там, дома. Откуда он?
- Симферополь. Это в Крыму. Ладно, разберутся. Подождем, что начальство скажет. Отделение, по койкам марш, бегом! Лежим, не спим, ждём, – он отправил солдат из комнаты, – будет приказ, подниму всех на поиски.
- Это уже без меня. Спокойной ночи. – улыбнулся Читкаускас, отдав честь товарищу.
- Куда уж спокойней, – проворчал Корсунов, выходя в коридор и прикрывая за собой дверь.
Казарма, погружённая в темноту, тем не менее, тихо гудела. Такой гул можно услышать, если сунуть голову в крону цветущей вишни в мае, в самый разгар пчелиного медосбора.
- Рота, смирно! Товарищ дежурный по части…  ой, товарищ полковник, дневальный по роте рядовой Козак в роте… – стоящий у тумбочки с телефоном солдат, заметив входящих офицеров, растерялся и заорал положенное приветствие, путая уставные команды.
- Тише, рядовой, не кричи, рота спит! Чего орать-то? – дежурный по части лейтенант Вареник шикнул на парня.
- Похоже, что рота и не спит вовсе. Ну, это и понятно. Бойца нет на месте. – Полковник Репан, сопровождавший дежурного, махнул в сторону коридора рукой. – Позовите мне сержанта Корсунова, лейтенант!
Расположившись в офицерской комнате, они обсудили ситуацию. Лейтенант доложил:
- Мы подняли документацию на этого Креймана и вот что узнали: до нас у него уже был опыт призыва в армию, который закончился через два дня после прибытия в часть. Строительный батальон в Ростове. Который на Дону. Он сбежал, военный патруль задержал его в центре города и вернул в расположение части. Парня, как не прошедшего присягу, не стали наказывать, дали наряд и всё. На следующий день он перерезал себе вены на руках и попал в санчасть. Оказалось, что виной всему наркотики…
При слове «наркотики» полковник Репан нахмурил брови и коротко стукнул сжатым кулаком по столу. Лейтенант вопросительно умолк на пару секунд, глядя на командира, но тот только плотно сжал губы. Вареник продолжил:
- Он зависимый. В медицинской карте такой букет, Вы не поверите. Его уже дважды лечили в стационаре, там, в Крыму. Он кололся. То ли морфием, то ли героином. Вроде бы, вылечили. А тут подошёл возраст для службы. Ну, его и призвали. Из санчасти, где ему зашили порезы, он был переведён в госпиталь на реабилитацию от наркозависимости. Там он хорошо себя зарекомендовал, и через некоторое время его направили домой, дав отсрочку до осени. Служить ведь всё равно придётся. Тут Родине долг, хочешь – не хочешь, а отдай. И вот… осень. Теперь он у нас куролесит.
- Так, я всё понял. Поднимайте свой взвод, сержант, пусть одеваются. Поделитесь на тройки и прочёсывайте всю территорию по периметру. Ну и во всех возможных местах. Лейтенант, обзвоните все роты. Возможно, он где-то там затесался, среди солдат. Хотя, это всё, думаю, как мёртвому припарки. Скорее всего, он уже сел либо на поезд, либо на попутку.
Полковник подумал и добавил:
- Не забудьте позвонить в госпиталь, в милицию, на железнодорожный вокзал. А я иду в Штаб, сообщу в гарнизон о происшествии. Чтобы оповестили патрули. Надо ещё будет по меж городу сделать звонок ему на родину, в Крым. Предупредить. Пусть встречают, если мы не найдём.
Отзвонившись в Штаб полка по намеченным адресам, Вячеслав Репан прошёл в свой кабинет. Сел за стол, подперев голову руками. Она была тяжёлой и гудела. Похоже, что подскочило сердечное давление. А ведь он ещё не старик! Как там Айгуль, не стало бы ей хуже. Надо срочно возвращаться домой. Но что, если с этим Крейманом случилось что-то серьёзное. Жив ли он ещё? Нельзя ничего предугадать. Эх, Илья, Илья, задал ты нам задачку!

Часы на запястье, подарок от генерала, показывали полночь. Полковник понимал – скрыть происшествие от гарнизонного начальства уже не удастся. Каков бы ни был исход событий, а нареканий  ему не избежать. Парня необходимо непременно вернуть в часть. Хоть бы был здоров. Иначе одним выговором не закончится. Полковник погасил свет в кабинете – надо экономить энергию – прилёг на кушетку, положил руку под затылок, глядя в потолок. На белом фоне штукатурки весело плясали причудливые тени. Это ветви деревьев, что растут за окном, в свете фонарей, освещающих плац перед Штабом, гнутся под ночным ветром, раскачиваются. Листьев уже нет. «Словно ведьмы танцуют с мётлами в руках» – подумал Вячеслав, прикрывая глаза.

Стук в дверь. Резкий и громкий. Полковник подскочил, как возвратная пружина из армейского пистолета. Который час? В темноте светящиеся стрелки командирских часов предъявили ему два часа ночи. Как? Как он мог уснуть в такой момент?!
- Да, зайдите! – Вячеслав щёлкнул выключателем, возвращая электроны вольфрамовым нитям лампочки в плафоне потолочного светильника.
- Товарищ полковник, нашли! Нашли его, малахольного! – голос старшего лейтенанта Вареника звенел ликованием. На лице, однако, темнела печать безмерной усталости.
Репан собрался с мыслями, глядя на погоны дежурного по части. Спаситель! Надо будет ходатайствовать о присвоении ему «капитана».

29. НАЙДЁНЫШ

Исчезновение Креймана, прежде всего, ударило по бойцам его взвода. Им предстояло вместо положенного по Уставу ночного отдыха активное бдение. Сержанту Корсунову показалось несправедливым распоряжение полковника. Почему только его взвод должен искать беглеца? Пусть и другие подключаются. Чем больше народу, тем больше шансов, верно ведь?
И он сердечно попросил коллегу, сержанта Истомина, о помощи.
- Ты пойми, Игорь, я же не для себя прошу, для всего полка.
Истомин, молча, качал головой. А надо, чтобы кивал.
Со второй попытки Сергею удалось смягчить суровое сердце товарища.
- Ладно, дам пятерых. Больше не проси. Иди вон на второй этаж к Читкаускасу. Тот или поможет или пошлёт. Но пошлёт громко. Так что, лучше не ходи. Довгера задействуй. Пообещай ему что-нибудь. Он клюнет, вот увидишь.
- Ну, спасибо и на том. К Довгеру не пойду. Во-первых, он дрыхнет уже давно. Пока его разбудишь, пока объяснишь. Проще самому всё сделать. А во-вторых, он на меня обижен.
- Это почему?
- Я ему в сапог сухарей накрошил, в шутку. Ну, он на своих солдат свалил, успел всем по наряду раздать, пока я ему не признался. Теперь дуется.
- Вот вы клоуны, – улыбнулся Истомин и пошёл к койкам своих подопечных бойцов.
- Первый взвод. Пятеро, подъём. Сролик, Соловьёв, Ганган, Брянский и Санду. Через две минуты, одетыми, построиться возле выхода, – скомандовал Истомин шёпотом, но отчётливо. – Остальные, отбой до утра.

- А почему мы, товарищ сержант? Крейман этот ведь из другого взвода.
Они широким шагом пересекали полянку между казармами и теплицей. Сухая трава хрустела под ногами, редкие кусты маячили в темноте ночи там и сям. Было зябко. Злой осенний ветер раздувал полы гимнастёрок, забирался за воротники, оглаживая солдатские спины невидимыми холодными лапами.
- Его взвод весь задействован, а вас я дал им в помощь.
Однако, ведь и сам сержант пошёл с нами в эту холодрыгу. А мог бы остаться в тёплой роте. Значит, чувствует свою ответственность за подчинённых, – подумал Евгений. – Таким и должен быть командир.
Гордость за своего начальника быстро улетучилась, когда Женя растянулся на асфальтированной дорожке, споткнувшись в потёмках о бордюр. Вскочил, отряхивая руки от мелких камушков и грязи.
- Аккуратней, боец! Вы мне нужны живые и без переломов.
Они подошли к теплице. Деревянная дверь была заперта. Подёргали, убедились, что войти невозможно. Внутри было темно. Центральная дорожка между зарослями каких-то овощных культур ещё проглядывалась, но вокруг мрак.
- Конечно, Дима Дони запер теплицу и спит в казарме. Ладно, не будем же мы возвращаться за этим агрономом.
По мнению большинства, улыбчивый молдаванин оказался самым счастливым и удачливым в части. Ему несказанно повезло устроиться служить на два года в тёплом местечке. Действительно, разве найдётся что-либо более привлекательное для службы, чем полковая теплица. Райские кущи! Поливай себе, да жуй помидоры с огурцами, когда захочешь. Вот же жук! Но Дмитрий Дони был настолько обаятельным парнем, что обидеть его как-то не поднималась рука даже у самых задиристых. А до армии он действительно учился на агронома.
Они долго шли к самому дальнему крану, добравшись до полигона. В потёмках башенные краны напоминали сборище великанов, пришедших на ночное рандеву. Подсвечивая себе фонариком, сержант провёл бойцов вокруг каждого крана, внимательно вглядываясь в пространство между рельсами, на которых стояли ходовые основы. Посветил и выше, по линии башен, вверх, куда смог дотянуться слабый луч фонарика. Обычно, площадку с кранами освещали прожектора, но сегодня по неизвестной сержанту причине они были отключены.
- Не взобрался же он на кран?
- Если только с ума соскочил. Я бы ни за какие коврижки туда не полез. В такой «зусман», да в потёмках…
- Э, брат, не зарекайся. Ещё придётся полазить по этим железякам. Куда ты денешься? – наигранный оптимизм в голосе Миши Соловьёва всё же не вызвал приятных эмоций.
У Жени от ужаса перед стальными монстрами полигона бешено колотилось сердце. Страх высоты острым клинком вонзился в спину, заставив похолодеть и без того замёрзшие руки и ноги, тогда как тело мелкой дрожью выражало крайнюю степень возмущения и отрицания. Как он сможет подняться туда, в эту жуткую высь? А ведь уже очень скоро придёт пора это сделать.
- Кошмар! – вырвалось у него.
- Да ладно, мы же сейчас в потёмках не полезем туда, чего вы разволновались? – успокоил их сержант. – Но через пару неделек действительно начнётся ваша практика. В роте мой взвод первый на очереди. Заранее уже могу вас поздравить. Вы – первопроходцы!
Невозможно! – подумал Евгений, но промолчал. Поживём нормально ещё пару недель, а потом что? В бега, как Крейман? Ну, уж нет. Лучше просто отказаться наотрез, и пусть переводят в другую роту. Вот, хотя бы к котельщикам или бульдозеристам. А что? В котельной можно неплохо устроиться. Тепло, горячая вода. Вон Серёга Бутко в бойлерной целыми днями сидит, книжки читает. И под душем плещется постоянно. Сделал себе там душ, чистюля. Красота! Или вот на бульдозере. Ездишь себе по карьеру, копаешь ковшом разные ямы, траншеи. Знай себе рычаги дёргай. Они там, практически, как и на кране. Но ведь не сравнить, — рядом куры будут бегать, а не ласточки со стрижами летать. Совсем не страшно.
Неподалёку показались фигуры солдат, бредущих вдоль забора. Это была одна из поисковых групп. Похоже, у них результат не лучше.
- Бесполезняк. Можно тут хоть всю ночь прогуливаться, только он уже давно тю-тю. Окопался где-нибудь в деревенском сарайчике, ищёт способ найти травку.
- Да что там травка, он на «тяжёлых» уже давно сидит. Ему травка и не вставит. Надо что-то покрепче, а где он возьмёт? Скорее всего, рванул на хату, к своим поставщикам. Там ему и дозу подкинут и спрячут от ментов и армейских на время, чтобы пересидел.
- Да как он доберётся-то? Наверняка, в поездах патрули уже секут, а автобусы все шмонают. Разве что, на попутных…
- Гадалка ты наша.
- Обидно, все нормальные люди дрыхнут, а мы тут в потёмках за каким-то укурком шаримся.
Они обречённо шагали по темному закулисью части, беззлобно переругиваясь от скуки, пока сержант не прикрикнул:
- А ну цыц, малышня, заглохли все! Специалисты тоже нашлись. 
- А мне, товарищ сержант, даже жаль его, бедолагу. Вот ведь сами посудите, – с одной стороны тяга к наркоте не даёт ему спокойно жить, с другой стороны теперь охотятся на него все, кому не лень. Влип парень по самые… уши.
- Так на кой вин гыдоту таку вживав? Не трэба було отрутою бавытыся! – Как всегда, Сролик подвёл итог с железной логикой простого деревенского парня.
- Не понял.
- Товарищ сержант, он говорит, что не нужно было Крейману этому наркотиками баловаться, гадость всякую употреблять.
- Само собой. А ну стой! – Истомин внезапно остановился, и Евгений мог бы сломать очки, наткнувшись с разгону на идущего в шаге перед ним Юру Гангана. Хорошо, что тот низкорослый. Подбородком Женя стукнулся о затылок товарища, который от неожиданности даже присел и шарахнулся в сторону.
- Бойцы, мне кажется, или там стекло разбито? – сержант сделал несколько шагов по направлению к темнеющей справа теплице. Они подходили к ней с тыльной стороны. Прошли бы мимо, но цепкий взгляд Истомина выхватил что-то, что заставило его проявить живой интерес.
- Поглядим.
Они двинулись за сержантом. Уже в пяти метрах от теплицы стало видно, что стекло в одном из сегментов задней стенки отсутствует. Не разбито. По краям в рейках не торчат осколки. Стекло, похоже, аккуратно вынули. Квадрат небольшого размера, примерно 60 на 70 сантиметров, чернел пустотой. Это было самое нижнее стекло, которое должно было опираться на рейку, проложенную по земле. Став на четвереньки, любой мог протиснуться внутрь теплицы.
- Опаньки. – Истомин направил фонарик в проём. Полковая теплица имела внушительные размеры. В длину метров семьдесят, шириной около шести, тут, в основном, выращивались огурцы и помидоры для столовой. И, хотя осенний урожай уже был собран, засохшие останки овощных культур Дони со своим помощником ещё не выкорчевали. Заросли подвязанных к металлическим рейкам кустов двухметровой высоты мешали обзору. Даже определить в темноте сразу – помидоры это или огурцы, поисковая команда не могла. Да и какая разница? Необходимо было проникнуть внутрь.
- Надо проверить. Так, бойцы Ганган и Брянский, вперёд, на разведку!
Юра, кряхтя, опустился на четыре конечности, получив возможность пролезть в зияющую амбразуру теплицы. Он на удивление резво протиснулся в узкий проём, а вот Евгению пришлось сгруппироваться. Лишний вес не способствовал вёрткости.
Земля на ощупь холодная, но сухая. Он слышал тихое ворчанье Гангана, с треском продирающегося сквозь заросли сухих стеблей:
- Ну вот, как собаки тут… нашли себе приключения…  чёрт, всё лицо в паутине, мерзость какая.
Внутри земля была чуть теплей, но воздух всё равно прохладный. Электрический котёл, которым отапливали конструкцию для создания необходимой температуры вызревания, давно отключен. Зато не ветрено. Евгений представил, как они выглядят со стороны. Двое на карачках в кромешной тьме отважно ползут в поисках третьего! Захотелось смеяться, но он только хмыкнул с досадой. Каких ещё приключений нужно ждать в такую чудную ночь?
Они, наконец, выбрались из овощных дебрей на центральную дорожку, бегущую от входа через всю постройку к её задней стенке. Стеклянный потолок впускал тусклый свет луны. Когда только она успела взойти? Стёкла были немного мутными, но окружающее пространство худо-бедно просматривалось. Пройти между рядами подвязанных верёвочками стеблей, засохшие листья на которых, скрученные в трубочку, имели весьма унылый вид, ничто не мешало. Кроме одного предмета, загромождавшего дорожку.
Что за мешок там валяется? – подумал Женя. Юра остановился и повернулся к товарищу.
- Что там такое? – хриплый его голос выдавал изрядное волнение.
Сделав ещё пару шагов, они убедились в том, что на дорожке лежал вовсе не мешок.
«Конечно это никакой не мешок», – подумал Женя. В голове промелькнуло воспоминание, как пару часов назад на вечерней поверке боец не отозвался на свою фамилию.
- Рядовой Ивлев!
- Я!
- Рядовой Кобзу!
- Я!
- Рядовой Крейман!
…………………
- Крейман, твою дивизию!!! – тишина.
И ещё через пять минут от тишины ни следа. Её сменила громогласная психическая атака дежурного по роте на взвод, на сержанта Корсунова, вообще на всех, кто оказался поблизости. Ещё бы! В полку чрезвычайное происшествие…
Они замерли, распознав очертания человека в лежащей на земляной дорожке куче тряпья. Оба испуганно молчали, и, казалось, вся теплица остекленела от удивления. Звенящая тишина стала оглушительной.
- Р-р-ра-апчхии! – Юра с остервенением чихнул. Видимо, пыль попала в нос. Евгений подпрыгнул от неожиданности. Лежавший на земле человек даже не шевельнулся.
Откуда-то сзади послышался далёкий, будто из другого мира, голос:
- Ну что там, чего молчим? Нашли что-нибудь?
Это сержант Истомин высказал нетерпение.

30. БЕССТРАСТНО О ЛЮБВИ

Лицо запыхавшегося лейтенанта Вареника сияло в ночи. На его фоне блекли даже прожектора, освещавшие плац. Лейтенант был безумно рад успеху, которым завершились ночные поиски пропавшего солдата. Эта радость, облачённая в слова, выплеснулась в лицо полковнику:
- Нашли его бойцы из отделения сержанта Истомина, которые помогали в поисках! Оказывали поддержку взводу, откуда парень этот попытался сбежать.
- Попытался, значит, … где же он был? – спросил полковник. Лейтенант поспешил ответить, чуть снизив тон:
- Представьте, обнаружили в теплице. Выставил стекло и забрался внутрь, а там наглотался чего-то, или накурился, не знаю ещё. В состоянии полной невменяемости. Приволокли его под белы рученьки в санитарный блок. Там ему сейчас наши медики промывание желудка делают.
- Ещё неплохо было бы промывание мозга ему организовать.
- В санитарном только медбрат и сестра. Главврач майор Мурадов ещё не в курсе. Дома ночует.
- Вызывать майора придётся. Пусть разберётся с этим больным парнем. Гарнизон и так уже о наших событиях половину ночи гудит. Сейчас буду звонить, просить, чтобы отбой объявили. А то по всей округе заслоны успели поставить. Думали, что он из части сразу рванёт куда-нибудь подальше, а оно вон как. Ну и, слава богу!

Уже светало, когда полковник Репан подходил к своему дому. Впервые за долгое время он пошёл пешком. Хотелось побыть одному, подышать ночным воздухом. Он не стал будить своего водителя, старшего сержанта, чутко дремавшего в комнате отдыха дежурного по КПП. Проходя через контрольно-пропускной, полковник козырнул вытянувшимся по струнке бойцам и предупредил дежурного:
- Хочу пройтись своим ходом, пусть Леонид поспит, не будите его. Утром жду, как обычно, возле дома.
- Есть, товарищ полковник, так точно! Всё передадим, не беспокойтесь.
- Вольно, сержант!
Улица перед воротами части была пуста. Осенний ветер напомнил о себе, но полковник снял фуражку, подставив ему свой горячий лоб.
С противоположной стороны дороги в рассветном полумраке нарисовался силуэт крупной мохнатой собаки, разбуженной шагами человека. Пёс негромко заворчал, вероятно, обругав, разбудившего его, на своем, собачьем языке, и неспешно затрусил в глубину пустыря. Далеко у горизонта степь окрасилась светлеющей полосой. Рождался новый день.

Полковник отпер входную дверь. Хорошо, что не забыл взять связку с ключами и полковой печатью. Звонить и будить домашних он не стал бы ни при каких обстоятельствах, так и сидел бы на скамеечке возле клумбы с цветами, украшавшей вход. Уже с порога он услышал звуки, доносящиеся из кухни. Айгуль была там. В расшитом передничке, аккуратно причёсанная и опрятная, как будто сейчас не предрассветные часы, а разгар дня, она стояла у плиты и что-то готовила, помешивая содержимое кастрюльки ложкой. Жена негромко напевала одну из своих любимых мелодий и, не подозревая, что за ней наблюдают, пританцовывала на месте, смешно повиливая задом.
- Гуля, ты почему встала?
- Ой! – от неожиданности жена чуть не опрокинула кастрюльку, – ты уже пришёл, Слава?!
Я не могу спать. Вот решила тебе завтрак приготовить. А Динара спит.
- У тебя же температура, я хотел вызвать врача.
- Не волнуйся, я уже чувствую себя гораздо лучше. Мне Динуся таблетки дала. Температуру сбили. Я только что мерила. Нормальная температура.
- Сколько?
- Тридцать шесть и шесть.
- Не обманывай меня, я же вижу, ты вся красная. – Он подошёл к супруге, обнял её и, слегка подталкивая корпусом, стал оттеснять от плиты. – Давай-давай, обратно в постельку!
- Ну, Слава, перестань! Я действительно хорошо себя чувствую. Дай пять минут. До готовлю и лягу, раз ты так приказываешь.
- Да. Это приказ, – улыбнулся Репан.
- Слушаюсь, мой командир! – она шутливо приставила ладошку к своему уху, отдавая честь.– Знаешь, мне Лидистепанна звонила уже. Не удержалась, говорит. До утра терпения у неё не хватило дождаться, представь. Доложила всё. Что солдата искали, что нашли, что всё уже хорошо, он живой и был на территории полка.
- Откуда она про такие вещи знает?
- А что ты думаешь, супруга начальника гарнизона будет не в курсе дел своего мужа? Это ты от меня всё скрываешь, партизан! – Айгуль обняла мужа за плечи и прикоснулась губами к его небритой щеке. – Я же волнуюсь.
- Ну, зато теперь все волнения можно забыть. Ладно, давай, накладывай в тарелку. Чего ты там наготовила?
- Мне бы ещё минут пять. Ты пока иди, мой руки. Только Динару не разбуди.
Вячеслав зевнул и отправился в ванную комнату, стараясь не шуметь. Он представил себя капитаном дальнего плавания, вернувшимся домой из затяжного путешествия.

После триумфального возвращения поисковой команды в роту, героям ночи приказали спать. Но сон не шёл. Взбудораженный минувшими событиями, Евгений, в который раз мысленно возвращался к ним. Привести найденного новобранца в чувство прямо там, на месте, они не смогли. Пришлось посылать гонца – Сролика – в казарму, будить Диму Дони. Тот прибежал с ключом от входной двери в теплицу. Через неё и выволокли находящегося в отключке беглеца. Исхудавшего, его нетрудно было взвалить на плечи и отнести в медсанблок. Хорошо, что до медицинского блока от теплицы — рукой подать.
В голове роем вились всякие мысли. Призрачные очертания балочных стрел крана в чёрной мути небес. Падение с огромной высоты. Удар. Тело, распластанное на земле. Нет, это не его тело, это наркоман накачался ядовитыми испарениями. Он же не умрёт? Его ждут дома близкие люди. Женя, ну зачем же ты полез на эту конструкцию? Неужели на земле мало дел? Небо — птицам! Землю – крестьянам! Пролетарии всех стран, обедать пора!.. Что это я? Ах, чёрт, сон не идёт, дурацкие мысли лезут… и кушать хочется, хоть ночью, хоть днём!
Как хорошо было в пионерском лагере, лет семь тому назад, очень давно. Влюбился он тогда. Всё такое горячее кругом. Крымское лето, солнце, жара, зелёные сосны. И по вечерам танцы. Большая площадка, асфальтом покрытая. Круглая. А по краям скамеечки. Там темно. Но центр освещён. На столбах фонари, прямо на середину круга направлен свет. И репродуктор на центральном столбе. А из него Юрий Гуляев поёт. Уже в который раз звучит эта песня:
- Три слова, будто три огня-а…
Две девочки. Обе такие хорошенькие. Он смотрел на них и не мог выбрать. В его отряде девчонок было много. Но эти две какие-то особенные…
- Придут к тебе средь бела дня-а...
Может потому, что обе обращали на него своё внимание? Он, по обыкновению, общался лишь с Гришей, весельчаком и болтуном. Григорий толстый, даже толще Жени. Но их отряд именно такого назначения – для слишком уж упитанных и, наоборот, – для излишне худых. Все сидят на разных диетах. А Грыня, как он часто именовал товарища, не чурается своего избыточного веса. Наоборот. Он выглядит очень самоуверенным. И с девчонками разговаривает! Совершенно без стеснения...
-  Придут к тебе порой ночно-ой,
   Огромные, как ша-ар земной… – замечательный певец Гуляев так красиво ведёт мелодию. А над танцующими парами вспыхивают маленькие искорки и тут же гаснут. Это комары, летающие в лучах осветительных фонарей. Их крылышки отражают свет. А хоботки жадно ищут подходящее разгорячённое тело. Они жаждут крови! Крови влюблённых, надо полагать…
Он решается. Долго собирался, но есть же предел сомнениям. Нужно быть дерзким и неустрашимым, как Грыня!
Две девочки, одна беленькая, другая чёрненькая. Обе стоят рядом друг с дружкой. Беленькая это Нина. А Галя чёрненькая. Или наоборот? Боже, как давно это было!
Он мысленно подталкивает себя вперёд. Шаг, ещё шаг. Шаг за шагом по асфальтовому кругу, по диагонали через всю площадку. Туда, где они стоят и смотрят на него своими прекрасными глазами. Остаётся несколько метров и надо выбрать, кого из них пригласить на танец. Нину или Галю? А, чего уже тут выбирать! По курсу ближе Галя. Чёрненькая. Кажется, женщины с таким цветом волос – брюнетки. И Юрий Гуляев в репродукторе не останавливается:
- Как будто парус – кораблюу-у-у…
- Можно тебя? – он выдавил эти слова, как пасту из тюбика. А она сразу протянула руки, положив ему на плечи, как будто всю свою жизнь этого ждала. Парус привёл корабль в нужную гавань!
Галя и Нина худышки. Но он не мог почувствовать худобу девочки. Его руки прикасались к её талии так легко, без нажима, что прощупать выпирающие девчачьи рёбрышки не было никакой возможности. По сути, он едва касался её, а краска почему-то залила лицо. Нет, это лишь после слов певца:
- Три слова: «Я тебя люблю»…
Господи, он танцует с девочкой! Он уже в неё влюблён! В это худенькое тельце, одетое в короткое платьишко. Белые сандалики на ногах. Наверное, красивые, но взгляд его не может опуститься ниже её лица…
- Какие старые слова,
А как кружится голова,
А как кружится голова…
У него кружится голова, у него потеют ладони. Они специально подобрали такую песню? Как они угадали его чувства? Как этот Юрий Гуляев заранее узнал – о чём именно нужно спеть?
Короткие тёмные волосы девочки раскачиваются у самого лица Жени. Безумная мысль – поцеловать её! В щёку? И что будет? Вдруг она заплачет или оттолкнёт его? Нет, нет, это невозможно! Он попытался опустить взгляд ниже, на её коленки. Опустил. Сердце затрепыхалось ещё больше. Ноги загорелые, в пляшущих тенях от танцующих вокруг ребят, они кажутся чёрными. Коленки оцарапанные. Она, молча, танцует. Молча, глядя то на него, то куда-то в сторону, будто думает о чём-то своём, девичьем.
Песня закончилась. Он проводил Галю, возвращая её подруге. Та стоит, теребя свою длинную русую косу. Большие глаза распахнуты, она смотрит на него. Что же, он уже опытный в этих делах. Танцевать, так танцевать! Он делает шаг навстречу Нине.
- Можно тебя?
- Хорошо. Только давай дождёмся, когда опять эта же песня будет! Сейчас пойдут быстрые, а для пар нужен медленный.
Он кивнул. Быстрые танцы не для него. Вилять задом на потеху публике? Ну, уж нет. Как настоящий мужчина, он будет танцевать с дамой.
Через несколько мелодий Юрий Гуляев вновь запел свою сердечно-трепыхательную песню про три волшебных слова. Они с Ниной, вцепившись друг в друга, выписывали на асфальте танцплощадки всё более живописные круги. Он, млея от нежности, не мог оторвать взор от её уха, в мочке которого блестела в лучах фонарей маленькая серёжка-капелька. Весь первый куплет. На втором куплете храбро опустил взгляд. На ней были надеты красные лакированные босоножки. Два маленьких фонарика на сером поле асфальта. И он вновь почувствовал нечто, наверняка похожее на любовь. На словах последнего куплета «А как кружится голова» она поцеловала его в нижний левый угол подбородка…
О ночной драке двух девочек в женской спальной комнате отряда он узнал лишь на следующий день.

31. ЗАКУЛИСЬЕ

- Женя, привет! Сейчас бери Генку, дуйте в Клуб, я туда минут через десять тоже подойду.
- Вася, ну… давай, чуть позже.
- Чего это? Никаких отсрочек!
- Да пфф, Васёк… я хотел в магазин идти, у меня закончились припасы, надо зубную пас…
- Ты не понял? Я же говорю, быстро дуйте вдвоём в Клуб! – перебил Науменко, категорически не желая слушать рассуждения Брянского о чём бы то ни было. – Вас там ждут. И не вздумайте слинять на сторону. Харрис психанёт, мало не покажется.
- Зачем мы понадобились?
- Смотрины вам устроим, что-то типа того, – Вася улыбнулся, подморгнув здоровым глазом. – Там все оркестранты собрались, Гудим придёт, что-то хотел нам объявить. Ну и, заодно, познакомим тебя и Таруту с нашими музыкантами. Харрис, руководитель эстрадного ансамбля, желает поглядеть на новеньких.
Как-то не вовремя. Момент удобный, только обед закончился, дали часок на личные дела. Вот и надо бы в полковой магазин смотаться, купить на остатки от солдатской получки всё, что требуется. А тут Василий со своими смотринами… – Евгений поморщился, но спорить со старшим по сроку службы больше не стал. Отмахнуться от Харриса явно не получится. Да и интересно было бы узнать – что за ансамбль, чем они там занимаются? Возможно, удастся поиграть с ними. В смысле коллективного музицирования, по которому уже соскучился.
- Я понял, Вася, сейчас уже иду за Генкой. Будем в Клубе минут через десять, точно.
- Хорошо, давай мигом, чтобы Гудим не нудил. А то вечно кто-нибудь опаздывает, когда Андреич с новыми идеями приходит.
Вася развернулся на каблуках и, махнув рукой, пошёл из роты, а Евгений двинулся в сторону умывальника, где, по его расчётам, торчал Тарута. Тот любил поплескаться в холодной водичке. Вот и теперь он, опустив голову в раковину, оплёскивал из ладоней лицо. Мокрое, оно дышало свежестью.
- Генчик, хорош купаться, выныривай!
Разговор с Геной в умывальнике был коротким. Тот не стал оспаривать слова Васи и, утираясь казённым полотенцем, ответил кратко:
- Ну что ж, погнали! – И друзья поспешили в Клуб.
Послеобеденные часы они теперь ежедневно посвящали тренировкам на тубах, разучивая заветную книжицу с оркестровым репертуаром. Её экземпляр Гудим вручал каждому, но только после того, как убеждался, что новички успешно овладели приёмами звукоизвлечения. Прикасание к мундштуку инструмента рождало у Таруты мощное медное рычание, а Евгений выдувал нечто, более прозрачное по тембровой окраске, но, зато технично и без ошибок. Могучие басы Генкиной тубы заставляли дребезжать стёкла в оконных рамах. Евгений, молча, завидовал, ибо его инструмент лишь вызывал лёгкое сотрясение паутины, развешанной клубными пауками по углам оркестровой комнаты. Максимум. Ну, это и понятно. Размеры туб были разными. Генкина – чуть больше, да и «мордоворот» у друга пошире, чего уж там.
Страница за страницей пополнялся багаж их музыкальной памяти. Книжечка для оркестра довольно толстая. Тут и вальсы с польками, для торжественных и праздничных дней. И знаменитый «Танец с саблями» армянского гения Арама Хачатуряна. Ну и, разумеется, полный набор военных строевых маршей, включая «Прощание славянки» Василия Агапкина, «Егерский» марш и множество других, которые всегда на слуху у обывателя. Евгению и до армии приходилось слышать все эти произведения. При различных обстоятельствах. Главным опусом оркестрового репертуара был, конечно же, Гимн Советского Союза. Его Николай Андреевич требовал выучить как можно лучше, неукоснительно следя за ритмом и темпом басовых партий. Он уже несколько раз просил Гену и Евгения сыграть те или иные фрагменты из книжки. Судя по всему, остался доволен. Определить, доволен Гудим или нет можно было лишь одним способом – не ругается, значит доволен. Лицо его при этом всё равно сохраняло угрюмое выражение.
Пришла пора вводить новые кадры в основной состав оркестра. Главная задача стояла, как всегда — играть утренние и вечерние разводы полка. Без басов на плацу жалкие трубы и альты с тенорами звучали излишне пискляво. Не хватало, как говорил Гудим, «мяса».
За прошедший месяц знакомства с тубой друзья свыклись со своими инструментами. Если поначалу туба казалась Жене громоздкой, тяжеленной и очень неудобной, то теперь он уже привычно подхватывал с полу свою медную подругу, вскидывая лямку ремня на плечо, и, найдя губами мундштук, уверенно пыхал в него. Чётко и ритмично выдувая нужные по гармонии тона. Незатейливые и не очень разнообразные по мелодиям партии баса вызывали у Евгения постоянное желание усложнить их, добавить свои, дополнительные звуки, импровизировать. С музыкального училища появилась у него любовь к джазу, к эстрадной музыке. Фортепиано для него – дело привычное. Пальцы давно знакомы с клавиатурой. Хоть закрывай глаза, а нужные звуки найдут. И вот теперь – туба. Хотелось играть сольные партии, вести мелодию. Особенности строения медных духовых позволяли оставаться исключительно в рамках данных технических возможностей. Но Женя не сдерживал попытки выйти за эти рамки. Он, легко запомнив все танцы и марши, постоянно дудел что-то своё. Его стремлениями руководила свобода. Свобода самовыражения хотя бы в музыке, если уж в остальном Армия держит своих детей в «ежовых рукавицах», ограничивая их рамками суровых статей Устава.
Да шут с ним, с этим Уставом! Тут, в Клубе царила особенная атмосфера. Какая-то творческая, с ароматом вольной жизни. С оглядкой на старослужащих, разумеется. Именно они представляли для новобранцев главное препятствие, не давая расслабиться. Ветераны оркестра, прослужившие уже полтора года, готовящиеся будущей весной к «дембелю», требовали уважения к собственным персонам. Чуть что не так, косо взглянул, не уступил дорогу, не выразил взглядом покорность и достаточную степень подобострастия – жди неприятностей.
С первых дней новобранцам дали понять: старослужащие это все те, кто прослужил больше года. Пришёл ты по призыву в часть служить, стало быть, ты салабон. Иногда щегол. Или чижик. Или гусь. Чаще всего применяли термин «дух». Прослужил от полугода до года, ты – молодой. Всё так же «деды» тобой помыкают, но, зато самому приятно. Как-никак, уже не желторотый щегол, можно иногда слегка и огрызнуться. Прослужившие полтора года получали новое жаргонное прозвище. В разных частях оно варьировалось, говаривали солдаты, от «котла» или «черпака», до «фазана» или «помазка». Но уж когда тебе перевалило за полтора годика, служба пошла, что называется, под гору. И тогда уже частенько можно наблюдать такую картину: развалившись на койке, рядовой свистом подзывает такого же рядового к себе. С виду они мало чем отличаются. Разве что, у одного форма чуть более выцветшая. И пряжка ремня погнута. Да и сам ремень не затянут, а висит под брюхом, болтается. Хоть два кулака под него просовывай. На ногах не портянки, а гражданские носки. Лёжа прямо в тапках на заправленной койке, он лениво цедит сквозь зубы:
- Слышь, дух, сгоняй в сушилку. Там по центру на радиаторе мои сапоги уже, должно быть, высохли. Узнаешь их по гармошке фирменной. Принеси. Только сперва почисти. Понял?
- Да я, вроде как, спешу. На почту надо. За посылкой. Сам-то что, не мог бы взять?
- Дедушка старенький, дедушка устал.
- Хорошо. – Спорить бесполезно, проще почистить и принести.
Вслед бойцу еще вдогонку:
- Принесёшь сапоги, вместе на почту сходим, на посылку твою поглядим. Гы-ы.
Ну, всё, думает новобранец, угрюмо бредя в направлении комнаты для сушки обуви. Накрылась посылочка медным тазом. Распотрошат, ироды…
Последние полгода «деды», как называли старослужащих, позволяли себе то, чего никак нельзя было делать молодым. Нарушать Устав. На эти мелкие нарушения начальство, по обыкновению, закрывало глаза. Иногда, разумеется, для острастки, командир роты или батальона мог рявкнуть на солдата:
- Почему воротник гимнастёрки не застёгнут, как положено? И пилотка на затылок сдвинута,  не по форме! А это что у Вас, ефрейтор? Пряжка согнута! Вы что, под экскаватор попали? Или под каток? Немедленно разогнуть!
- Есть разогнуть, товарищ капитан! – Голос услужливо-виноватый. А через пять минут всё снова на местах, и пряжка, и пилотка и грудь нараспашку.

На этот раз в Клубе было непривычно людно. Уже с порога Тарута с Евгением приветствовали Воробья, который, спускаясь с лестницы, ведущей на второй этаж, волочил в сторону зала свой тяжеленный барабан. К верхней части барабана была прикручена тарелка. Вторую тарелку, он нёс в руке, прижимая под мышкой ещё и колотушку, обитую толстым слоем войлока. Навстречу Воробьёву из зала вышел ефрейтор Мельник, улыбаясь во весь рот.
- Что, птица, тащишь свой посудный набор на сцену?
- Почему посудный? – не понял Воробей.
- Да тарелок же куча.
- Ну, дык это ж главный инструмент в оркестре. Барабан! Не то, что твоя пепельница! Что с альтушкой, что без неё, всё одно. А без меня вы хрен чего надудите.
Огромный Мельник широко улыбался. Его обидеть было практически невозможно. Сжимая в широких ладонях маленький оркестровый альт, он уступил дорогу большому барабану, кивнул вошедшим басистам и заорал на весь вестибюль:
- Вот, кто нам нужен! Басы! Как говорит милейший Николай Гудимыч, то бишь, Андреич, – «Оркестр без баса, что борщ без мяса!»
Друзья только переглянулись промолчав. Воробей уже успел скрыться за дверью, ведущей в зрительский зал.
- Проходите, ребята, сюда, на сцену. Там уже практически все собрались. Сейчас будет репетиция.
- Идём, только в оркестровку поднимемся. Инструменты наши там стоят. Мы быстро.
Пока они поднимались на второй этаж, Генка успел просветить Евгения о составе оркестра.
- Смотри, Жека, там ребята в общем нормальные. Мельник, он на альте лабает, и ещё один альтист, из «дедов». Касатонов, кажись. Он тут художником устроился. Уже давно. Скоро на дембель рванёт.
- Много дембелей-то?
- Та не очень. Сам посуди, Воробей ещё молодой, хоть и гонору у него, как у деда. Мельник добряк, он мухи не обидит. Парочка дедов ещё там, трубачи, баритон. Ну и Харрис.
- А что за Харрис? Я только и слышу – Харрис, Харрис. Имя не наше. Он откуда сам?
- Прибалтика. Типичный латыш или литовец, я не разберу их. Харриус Цинкманис – у него так звучит полное имя и фамилия.
- Да откуда же тебе всё известно?
- В списках случайно подглядел. Когда в каптёрке портянки выдавали. Гляжу, примечательная фамилия. Этот, я тебе скажу, паскудный типок, судя по замашкам. Год уже прослужил, стало быть, нам с ним ещё вместе лямку тянуть. Ежели, конечно, нас по стройотрядам не распределят.
- Сейчас со всеми увидимся. – Они вошли в оркестровую комнату, взяли тубы.
- Жека. Ты их всех уже должен был видеть. Они же в хозвзводе, а этот взвод в нашей роте.
- Да некогда мне приглядываться к тем парням. К ним лучше в роте вообще не подходить, пока не припахали. Вечно к кому-нибудь пристанут, то им сапоги поднеси, то тапки, то табуретку. А уж за посылками следят, как будто их не нам родители из дома присылают. Ни разу ещё не было, чтобы кто-то из нашего отряда посылку целиком до роты донёс. Прямо там, на почте потрошат.
- А как ты хотел, почтальон тоже в хозяйственном взводе. Мимо него и мышь не проскочит. Тут в части как? Новобранцы учатся полгода на разные строительные профессии. Затем всех отправляют по стройбатам. А те, кто попал в столовую или на почту, или в теплицу, сапожник, художник… короче, все хозяйственники, – те остаются в части. Для них хозвзвод и предназначен. Так два года в нём и служат.
Дверь в зал была полуоткрыта, и оттуда доносились мощные звуки духовых. В резонанс трубам, баритонам, тенорам и альтам дребезжали стёкла где-то в удалённых помещениях Клуба. Они вошли, держа тубы наперевес, и остановились в нерешительности, пройдя уже добрую половину зала. На сцене суетились оркестранты. Кто-то расставлял стулья, кто-то уже сидел, разыгрывался, согревая дыханием свой инструмент. Холодная медь звучит глухо. Заметив вошедших, музыканты прекратили двигать мебель и играть. В наступившей тишине вдруг громко стукнула входная дверь позади. Друзья обернулись. Вошедший, а это был Вася Науменко, широким шагом двинулся по проходу. В руках он держал свой альт, тускло поблескивающий в свете неярких ламп. В зале не включили полный свет. Как следует, освещена была лишь сцена. Поравнявшись с новобранцами, Вася громко объявил:
- Принимайте пополнение, это наши басы! – И добавил, указывая рукой – Гена и Женя.
Оживление на сцене. Возгласы:
- Давненько ждём!
- Проходите, сейчас зазвучим, как никогда!
- Вот сюда! Да нет, не на передок, тут корнеты. Сзади садитесь!
- Давай, малышня, ко мне ближе. Да не топчись ты по ногам, сссс… – это Воробей, сидевший, широко раздвинув ноги, между которыми на полу примостился громадный барабан.
Евгению, проходящему с громоздкой тубой мимо, он успел двинуть колотушкой по ноге. Поморщившись от боли, Женя плюхнулся на стул, мебельный век которого явно подходил к концу.  Рядом на таком же обшарпанном стуле примостился и Генка. Они поправили свои инструменты, воткнули в гнёзда мундштуки и стали ждать. Воспользовавшись моментом, Евгений присматривался к окружающим солдатам, пытаясь определить их характеры, понять, с кем ему придётся, образно выражаясь,  делить партитуры. Как и положено, в оркестрах басы и ударные занимали последний ряд, у стенки. Справа их от зрительского зала прикрывала длинная, из плотной материи штора-кулиса. Она свисала откуда-то сверху до самого пола. Даже немного ложилась на пол. Генка со своей мощной тубой находился рядом с ней, а Евгений бок о бок с Воробьём. Он сразу понял, что в этом ему не повезло. Воробей оказался нервным и ужасно непоседливым соседом. Поминутно он вскакивал, что-то кричал, жонглировал своей деревянной колотушкой с большим войлочным набалдашником. Осклабясь на соседей, корчил рожи, скаля в грозной улыбке два ряда желтоватых прокуренных зубов, заливисто ржал от собственных острот. Ему казалось, что он шутит, но Евгений был на этот счёт другого мнения, о чём, разумеется, благоразумно молчал. Грубый солдафонский юмор Воробьёва сложно было воспринимать благосклонно, учитывая, что частенько он в порывах чувств использовал барабанную колотушку не по назначению. При этом особенно страдала левая нога Жени, принимающая на себя шуточные, но весьма болезненные удары. Бронзовая тарелка в руках чувствовавшего полную безнаказанность Воробья описывала опасные круги в воздухе в рискованной близости от шеи соседа. И он, жертва позорной дедовщины, царящей в армейских соединениях, не решался возмущаться громко вслух. Как человек, утомлённый домашним воспитанием, Евгений являл полную противоположность Воробью по характеру. «Уж я-то себе не позволю подобных выходок в отношении молодых солдат, когда стану черпаком» – думал он. А на словах только криво улыбался, мямля что-то невнятное:
- Ну, Юра, больно же, что ты так разошёлся…
Ему хотелось, чтобы кто-нибудь из старших сослуживцев Воробья сделал замечание зарвавшемуся рядовому. Казалось, что это обязательно должно произойти, но…
Никому не было дела до них, только чернобровый ефрейтор Ильгиз Мелик-Керимов, повернувшись к Воробью, молвил со своим лёгким восточным акцентом:
- Что, Юрэц, рэзвишься? Давай, чутка тише барабань.
- Гы-ы-ы, – Воробей только развернул рот шире, запевая в очередной раз свою любимую:
Вот я откинулся, какой базар-вокзал!
Купил билет себе в колхоз «Большое Дышло».
Ведь я железно с бандитизьмом завязал!
Всё по уму, но лажа всё же вышла!!..
- Хорош уже там петь, закрыли пасти все, тихо! – Отдал команду выполнявший обязанности руководителя оркестра Харриус Цинкманис. – Здравия желаем, Николай Андреевич!

32. БЛИСТАЮЩАЯ МЕДЬ

Сегодня Николай Андреевич Гудименко находился в прекрасном расположении духа. Прямо купался в нём, как в тёплом озере жарким летом.  Жена, столь длительное время пребывающая в депрессии, похоже, вышла из неё. Почти без потерь. Если не считать определённой суммы денег, которые будут потрачены. А потрачены они будут обязательно. Радость, осветившая их квартиру вчера, не давала им спать всю ночь. Ещё с порога, вернувшись с работы домой, супруга с восторгом в голосе заявила:
- Коля, танцуй, зараза!
Николай Андреевич давно привык к подобному обращению и лишь пожал плечами:
- Чего это?
- Танцуй, я тебе говорю, бегемотина ты моя курносая!
Это уже прозвучало в качестве комплимента. А Николай давненько не слыхал от жены комплиментарных речей. Тут же, её словно прорвало.
- Танцуй, танцуй, бобёр мой лысый, морда медвежачья!
- Да что случилось, Клементина? Премию дали?
На самом деле жену звали Валентиной. Но Николай Андреевич звал её по имени не всегда. Ещё с молодости между ними закрепилось нечто вроде игры. Когда они не ссорились, по случаям приятным для обоих, в праздничные дни или, к примеру, в юбилей совместной супружеской жизни она его в шутку обзывала различными словечками, заимствованными из мира фауны, то есть зверья. А он её – Клементиной. Почему Клементиной, он и сам не понимал. Но жена, обращаясь к нему, вспоминала таких зверей, которые на удивление точно походили на Николая. Или он на них. Это было немного обидно, хотя терпеливый супруг не подавал виду. Вот и теперь, желая узнать, наконец, что именно так возбудило вторую половинку, Николай Андреевич притопнул пару раз ногой и крутанул мощным задом. Это, по его представлениям, являлось изящным танцем. Поведение жены интриговало.
Интрига не затянулась надолго. Оказалось, профсоюз на работе жены выделил ей путёвку в Болгарию. Туристическую. На одно лицо.
- Всё, Колюня, дождалась я! Еду уже через две недели. Оторвусь по полной. Ты же понимаешь, – в кои-то веки за границу смогу попасть.
- Ну, так уж и за границу. Болгария социалистическое государство, мы дружим с ними давно, да и море там, как и у нас – Чёрное. Могла бы в Крым летом съездить, какая разница?
- Сравнил тоже. Огромная разница!
Разница, конечно, была и немалая. В деньгах. Жена заявила, что на поездку придётся потратиться. Муж вздохнул, но согласился. Его грела мысль, главная во всём этом событии. Он останется один на всё время, пока супруга путешествует. А иначе, с чего бы ему танцевать, когда путёвку дали жене!
Так и прошёл вечер, а следом и ночь, – в мечтах. Она грезила о том, как увидит мир. Пусть не всю Европу, а только Болгарию. Хоть что угодно, но подальше отсюда, лишь бы вырваться из этого вонючего военного городка с его убогой солдатнёй и постоянным ощущением надвигающейся беды. Подальше от порядком надоевшего мужа, от ледяных ветров, гуляющих по бескрайним степям, от плиты с кастрюлями и сковородкой. Хотелось обновления в жизни. Каких-то приключений, что ли.
Валентина припомнила, как в позапрошлом году бухгалтерша с их работы моталась в Копенгаген, а там ещё и в Берлине попутно побывала. Разговоров тогда было, восторженных рассказов – на весь год. Конечно, капстраны это страшно, но тут – родная Болгария, коммунистическая, наша…. «Вот надену, наконец, свой новенький синий купальник, войду в море… тьфу ты, сейчас ведь уже практически зима, какое море! Нет, ну должен же быть там хотя бы один поганенький бассейн. С хлоркой и подогревом воды. Это же Европа!»
Николай, слушая посвистывание и похрапывание засыпающей в соседней комнате супруги, лежал, прикрыв глаза, с лёгкой улыбкой на губах. Перед его мысленным взором мелькали две картинки: гараж, где можно будет с друзьями заняться ремонтом дряхлого «Москвича» с последующей обильной дегустацией спиртных напитков, и зимняя рыбалка, на которой эта дегустация сможет достичь своего апогея.
Они с женой спали уже много лет в разных кроватях и в разных комнатах. Причин было достаточно. Интимные встречи случались у них от силы раз в год. И то – в високосный. Его раздражала привычка жены во сне разбрасывать руки и ноги в разные стороны, а ей мешал его храп вызывающий содрогание стен.

- Оркестр! – скомандовал Цинкманис. Музыканты, умолкнув в секунду, поднялись со своих мест. Поскрипывая армейскими ботинками и тяжело отдуваясь, Николай Андреевич восходил на сцену. Грузное его тело, соприкасаясь со ступеньками, заставило их скрипеть в такт ботинкам. Для своего возраста руководитель оркестра был излишне пузат, и виной тому следовало считать регулярное баловство пивком, которое он очень уважал, пару-тройку кружечек которого пару раз в неделю позволял себе испить.
Встав перед оркестрантами, Гудим с минуту молчал, угрюмо водя глазами из стороны в сторону, рассматривая присутствующих. Наконец, взгляд его остановился на новичках.
- Добрый день! – он достал из кармана брюк большой носовой платок и обтёр им шею. Тщательно, не спеша. Затем сложил платок аккуратно по сгибам и сунул его обратно в карман. Оркестр стоял в полной тишине.
- Вася, стул.
Вася Науменко поспешно поднёс дирижёру стул, на который Гудим тут же сел. Оркестранты тоже расселись по местам и приготовили уши к новостям.
- Спасибо. Вы уже заметили пополнение. Сразу два баса взамен дембельнувшегося недавно Серёжи. Мне его, конечно, не хватает, но, надеюсь, новые ребята не ударят лицом, как говорится.
Он хлопнул себя ладонью по колену и с оживлением в голосе продолжил:
- Начнём репетицию. Подозреваю, что на разводах вы меня позорите там на плацу. Давненько не слышал, надо будет прийти, поглядеть. Харрис, я прав?
- Ничего подобного, Николай Андреич. Играем нормалёк, всё в ажуре! Васька вон не даст соврать, да и Мельник подтвердит. Стандарт, как и репетировали!
- Ври больше, вам, мартышкам, дай волю. Давно уже не было сводной репетиции. – Гудименко надул щёки, затем резко выпихнул воздух наружу, издав звук, похожий на вылет пробки из бутылки шампанского. – Сейчас поглядим. Вася, раздай ноты!
Вася распределил загодя принесённую пачку репертуарных книжиц между музыкантами. Их поставили на пюпитры, которые каждый для себя захватил из оркестровой комнаты.
- Играем «Егерский»! – Николай Андреевич поглядел на коллектив. Коллектив замер. Все, как один, не сводили глаз с дирижёра. Он поднял обе руки на уровень груди. Ауфтакт! Раз! Два! Раз! Два!..

…Последний такт. Замкнув руками звучание, Гудим секунд пять отдыхал. Лицо его, красноватое с прожилками мелких сосудов, налилось кровью, ещё больше покраснев. Затем, нахмурив брови, дирижёр обрушил на солдат праведный гнев:
- Это что было? Это «Егерский», я вас спрашиваю? Это дерьмо, а не «Егерский»! Трубы! Вы там вообще охренели? Что за «киксы» через каждый звук? Ноты перед носом у всех стоят, а они играют невесть что! Баритоны, где ваша мелодия? Почему какие-то рваные тряпки вместо мелодии? Я хочу услышать вас, альты! Что-то вас вообще не слышно было. Котячьи всхлипы – вот что вы там выдаёте! С первой цифры, ещё раз! – он вновь поднял руки. –…И-и-и – оркестр грянул начало марша, – Сто-о-оп! – заорал Гудим, останавливая музыку. –
Опять мимо нот играете! Басы!.. Басы молодцы. Мдя. Басы, как и учили, всё правильно. Одна беда – звук у вас хилый. Ну, совсем слабенький. «Пук-пук-пук…». А надо – «Грум-Грум-Грум»! Будете тренировать мощь и силу звука, ясно?
Долго ещё распинался Николай Андреевич, стараясь довести звучание оркестра до того уровня, который ему был нужен. Проработав десяток произведений, музыканты сидели с мокрыми спинами. Воробей уже не тыкал Евгения колотушкой. Рукавом он оттирал пот со лба, тихо матерясь себе под нос. От постоянного звона тарелок и оглушительного барабанного боя у Евгения шумело в ушах, а перед глазами плыли красные круги. И тут руководитель оркестра решил, что репетиция окончена. Но перед тем, как покинуть зал, он заявил:
- Вы, конечно, играете громко, но звучит всё это очень плохо. Потому, что вы – чмошники!  Вот какие вы по жизни чмошники, такая и музыка у вас тухлая! А чему тут удивляться? Поглядите-ка на свои инструменты! Сразу видно, что вы думаете только о том, как поскорее на дембель смыться. Правильно я говорю? Это ж надо до чего вы свою медь довели!
Медь должна блистать! Гореть на солнце и даже в темноте! Так, чтобы за километр видно было – это военный духовой оркестр! А не сборище цыган с балалайками. Дудки уже практически позеленели, а вам и невдомёк, что их чистить надо постоянно.
- Ну, Николай Андреевич, мы же…
- Молчи, Ильгиз! Ты свой тенор всегда держишь в порядке, молодец. Но только ты. Остальные даже не почесались. Вася, там у нас в оркестровой комнате должна быть паста ГОИ*.
_________________________________________
*ГОИ - государственный оптический институт, где изобрели специальную пасту для полирования оптических стекол. Её можно было использовать и для чистки медных духовых инструментов.

К моему завтрашнему приходу ваши инструменты должны сиять. Всем понятно?
Все закивали, один Воробей радужно улыбался, поглаживая широкий обод барабана.
Николай Андреевич двинулся к выходу, но, остановившись, добавил:
- Завтра к вашему составу ещё четверых трубачей прибавлю. Они тут уже репертуар освоили почти весь. Пора вливаться в коллектив. – И, заметив сияние на лице Воробья, выдал:
- А ты чего радуешься, Юрец? Ты что, тарелки к барабану начищать не собираешься?
Воробьёв потерял улыбку, но при этом многозначительно посмотрел на Таруту и Брянского. Они всё поняли. Вечер обещал быть долгим и, учитывая размеры их инструментов, чертовски утомительным.

33. ЭКЗАМЕН

Интересно, кого же Гудим возьмёт? Трубачей набирается уже достаточно, – подумал Женя. – Сролик разве что только не играет. А так, каждый, кто хоть раз в руках трубу подержал, уже готов бежать в оркестр. С Гудимом такой номер, разумеется, не пройдёт. Ему спецы нужны. Вон как к каждому звуку придирается. Наверняка, Толик Санду придёт, возможно, Юра Ганган. Соловьёв, конечно, без вопросов. Но кто четвёртый? Ладно. Поглядим.
Он стоял задумавшись. Внезапный толчок в плечо прервал размышления. Вася Науменко что-то говорил, но смысл слов дошёл до Жени только через пару секунд. 
- Жека, поставь пока свою трубу, поднимайся на сцену. Харрис зовёт. Ну, ты чего застыл? Иди к роялю!
- Иду!
Несколько человек окружили пианино, за которым сидел Харрис Цинкманис. Он пытался играть песню Юрия Антонова «Под крышей дома твоего». У Евгения потуги эти вызвали скептическую улыбку, которую он благоразумно скрыл, подходя ближе и подумав: «Харрис явно не пианист». Завершив очередной кургузый и фальшивый пассаж, Цинкманис убрал руки от клавиш и повернулся к подошедшему.
- Это правда, чувачок, что ты на пианино играть умеешь? Мне Ильгиз тут все уши прожужжал. Нам в эстрадный ансамбль клавишник нужен. – Он встал со стула. – Ну-ка сядь. Давай, сыграй что-нибудь.
- Мурку давай! – заорал Воробей, манерой и голосом подражая бандиту из знакомого всем фильма. – Ты не ссы, голубок, мы тебя не больно зарежем. – Он попытался вытащить из-под Брянского стул, но тот уже плотно сел. Стул не поддался.
- Закрой паяльник, Воробей. – Харрис отпихнул барабанщика в сторону, положив руку на плечо Евгению. – Не обращай внимания, играй.
- Не мешай Шопену, Юра! – добавил Ильгиз Мелик-Керимов, стоявший чуть в стороне.
- Что сыграть? – Брянский почувствовал себя сдающим экзамен в музыкальном училище перед строгой комиссией. Вопрос был лишним, так как пальцы уже бежали по клавишам, повторяя ту самую мелодию, которую пытался подобрать Харрис. Нутро старенькой, замученной солдатнёй, чёрно-белой «Одессы» выдало из себя знакомый многим мотив: «Мы все спешим за чудесами, но нет чудесней ничего, чем та земля под небесами, где крыша дома твоего…». Оркестранты, стоящие вокруг, притихли. Боковым зрением Женя заметил улыбки на лицах. Самая широкая из них открывала два ряда белоснежных зубов Мельника.
«Некурящий, как и я!» – мелькнула мысль.
- Шопен может, я же говорил!
- Погоди, Ильгиз, пусть играет. Давай, пухлый, жарь ещё! – Харрис требовательно хлопнул ладонью по верхней крышке пианино. – Из «Машины» что-нибудь знаешь?
«Пухлым обозвал. Обидно, конечно, но на правду чего обижаться?» – Евгений лихорадочно вспоминал названия популярных песен, вокально-инструментальных групп, те, что до армии звучали по телевизору, в магнитофонах или на дискотеках. Беда в том, что к дискотекам он был равнодушен, танцевать не умел и не любил. Скорее всего, как раз потому, что не умел. А эстрадные коллективы, особенно рок-музыканты, прежде его мало интересовали. И виной тому было академическое направление в музыкальном образовании. Педагоги и программа обучения делали акцент именно на классической музыке. О популярной эстраде учителя либо не говорили ничего, либо отзывались в уничижительном ключе. Мол, «низкопробное искусство, китч*. Весь этот рок – веяние Западной культуры, чуждое для советского человека». Разумеется, от чуткого уха музыканта не могли скрыться звучащие, что называется, «из каждого утюга» песни. И постоянно встречающиеся в лексиконе окружающих его людей имена музыкантов, вокально-инструментальных групп, их репертуар, – всё это было у него на слуху. «Машина» это конечно Андрей Макаревич и его «Машина времени». Нет проблем!
________________________________
*Китч (кич) — культурно-эстетическая категория, которая включает в себя клишированные произведения искусства серийного производства.

Он сыграл, хотя до этого никогда не пробовал, «Позади крутой поворот…», после чего ещё и «Синюю птицу» – «Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдёшь…» Опыт позволял играть даже то, что слышал лишь пару раз, да и то, давненько.
- Во даёт, молоток, басист! – восторгался Мельник. – Надо его на клавиши сажать, Харрис!
Опять встрял Воробей:
- Сбацай, чтобы душа развернулась, а затем обратно свернулась!
Евгений поморщился, подумав: «У них в деревне, наверное, только два фильма крутили по выходным – «Свадьба в Малиновке» и «Место встречи изменить нельзя». Шутки Воробья он воспринимал с содроганием.
- Сгинь, Юрец, достал уже! – Харрис одобрительно хлопнул Брянского по спине и сообщил о том, что с завтрашнего дня эстрадный ансамбль начнёт работать над новым репертуаром.
- Француз дал добро на репетиции. У командования, кого надо, отпросит. Завтра сбор тут сразу после обеда, всем ясно? Разумеется, оркестровый репертуар тоже учите, а то Гудим по стенке размажет.
Пока что, у Евгения сложилось о Харрисе двоякое впечатление. С виду типичный наглый старослужащий, почти «дед» со всеми присущими замашками, худой, высокий и холёный прибалтийский парень был очень высокомерным. Лихо закрученные усики над брезгливо изогнутой верхней губой выдавали в нём натуру эгоистичную и самовлюблённую. Взгляд водянистых глаз серо-голубого оттенка был холоден и безразличен. Вместе с тем Харрис проявлял изрядную долю музыкальных способностей, играя на трубе или на гитаре. И пел он, как оказалось, весьма симпатично. Любую песню схватывал моментально, причём никогда не врал мелодию. Приятный баритон делал своё дело. Все просили Харриса спеть, и наличие в полку эстрадного ансамбля подразумевалось само собой. А что это был за ансамбль, Евгению пришлось понять уже на следующий день.
Он ждал этого дня с надеждой и страхом. Надеждой познать неизведанное и страхом, что не справится, что станет посмешищем в глазах этих парней. Или, что ещё хуже, будет с позором изгнан. Нет! Самолюбие музыканта требовало только уважения и похвалы. «Что же завтра ждёт меня? Как это, играть в ансамбле?» Он ни разу ещё никогда не играл в настоящем эстрадном ансамбле.
После ужина они чистили пастой ГОИ свои тубы. Довели их до такого блеска, что глазам стало больно смотреть даже при свете обычных лампочек.
- Завтра утром первый раз на разводе играем, – напомнил Тарута, – и это офигенно здорово, а то мне уже набрыдло стоять на плацу в качестве заслонки от ветра.
- Ну не зря же мы с тобой столько дней зубрили этот репертуар. Вот и дунем во все раструбы на свежем воздухе. Гляди, как моя блестит! – Женя приподнял свою тубу, показывая Геннадию.
- Тебе легче, она же меньше моей. Давай тогда и тарелки воробьёвские потри. Хоть немного. Чтобы он на нас не кидался потом.
- Ну, хорошо, пойду за барабаном.
- Да вот же он, в углу стоит. Воробей сразу сюда принёс.
- Ну, точно. – Евгений принялся начищать бронзовые тарелки.
- Генка, завтра после обеда репетируем с эстрадным ансамблем. Харрис меня взял.
- Я в курсе. Ты там скажи, ежели что… может, им баянист нужен? Так я готов. И петь и на баяне наяривать. Всё лучше, чем по плацу вышагивать. Подъём ноги – метр!
- Курс молодого бойца подходит к концу. На днях присяга. Так что, потерпеть осталось совсем немного. Ну вот, гляди, Ген, пойдёт так? – Тарелки из зелёновато-буровато-жёлтых превратились в ослепительно жёлтые с медным отливом.
- Думаю, птица будет доволен. – Изрёк Тарута.

Наутро военный духовой оркестр в полном составе, учитывая басы, бодрым шагом двигался в направлении плаца. По времени построение полка обычно проходило сразу после завтрака. Утренний развод определял дальнейшие действия командиров взводов и рот. Кому идти на учёбу, кому в дежурство заступать, кто отправится на выполнение особых заданий, озвученных комбатом или командиром полка. Оркестр при этом стоял чуть в стороне, в его задачу входило играть разводные марши.
Впервые сегодня Женя и Гена шли с тубами, удерживаемыми ремнём через плечо. В одном строю с другими музыкантами, подбадриваемые короткими и чёткими командами Цинкманиса, они приближались к плацу. «Кто б мог подумать ещё летом, когда я лежал вверх пузом на горячем песочке пляжа под ласковыми лучами крымского солнца, что уже через полгода буду в военном духовом…, а ещё через некоторое время придётся залезть на башенный кран!» - при этой мысли сердце громко заявило о желании выпрыгнуть из груди. Он еле сдерживался, чтобы не издать стон отчаяния. Уже скоро, очень скоро эти проклятущие практические занятия. Страх высоты никуда не собирался уходить. Наоборот, с каждым упоминанием о кранах, с каждым днём, прожитым в ожидании «часа Икс», как мысленно Брянский называл главный экзамен последних лет жизни, страх усиливался. Женя помотал головой, прогоняя дурные мысли. Шагавший рядом Воробей бодро глянул на него. Громадный барабан он нёс привычно легко.
- Что, первый раз на разводе, страшно, да? Ты не бзди, прорвёмся! – Он весело шмякнул Евгения колотушкой чуть ниже спины. – Да, кстати, за тарелки спасибо! Послужишь с моё, братан, и тебе кто-нибудь сапоги чистить начнёт. Вот увидишь.
«Ну, это уж вряд ли» – Женя мысленно решил, что такого свинства он себе не позволит. «Даже когда до «дедушки» дослужу, с молодыми солдатами буду вежливым и не стану помыкать ими. Должно же во мне остаться что-то человеческое! Я не какой-нибудь Воробей или Довгер поганый…» – представив себе лицо упомянутого сержанта, он еще раз заключил: «Уж точно не Довгер!»
То, что происходило дальше, Евгений воспринимал, как документальные кадры фильма, в котором, по стечению обстоятельств, играл важную роль. Развод батальона шёл в торжественной атмосфере, её создавала музыка. Оркестр играл без дирижёра, как и положено, на разводах, где гражданские лица участия не принимали. Поэтому отмашку на вступительный такт давал трубач, первый из трубачей. Эту задачу воплощал  Харрис. Лучше всего у оркестра звучал «Егерский» марш. Под звуки «Егерского» все взводы отправлялись к местам службы. Перед глазами Жени мелькали сюжеты, видеть которые отныне ему предстояло все два года, день за днём.
После доклада дежурного по части командиру батальона и короткой речи комбата капитана Козырева перед строем появился полковник Репан. Он объявил о переходе на зимнюю форму одежды. О необходимости принятия присяги. О том, что надо служить Родине честно и беззаветно. О том, что скоро, уже через пару дней начнётся для курсантов Учебного Строительного полка практическая часть, к которой они так усердно готовились…
Солнце в это утро освещало плац холодными, но яркими лучами. В них ослепительным огнём горели трубы, альты, тенора, баритоны и басы. А ярче всех бликовали и ликовали восторженным звоном, бередившим всю округу, блещущие золотом тарелки истошно барабанившего Воробья. Он звенел этими тарелками так, словно страстно желал разбить их вдребезги. Вот только они никак не желали разбиваться.

34. МГНОВЕНИЯ ДЕТСТВА

Он не ударил лицом в грязь на разводе. Играл, как положено, чётко, без ошибок или киксов*. Все вступления и окончания фраз, всё, что требовало синхронного с оркестром звучания, – выполнил на пятёрку. Рядом Гена пыхтел, старался, выдувая из своего баса мощные раскатистые звуковые фигуры. Они радовались возможности быть полезными, задействованными в таком важном для всего полка деле, как военный духовой оркестр. С этого момента можно было не бояться за дальнейший ход службы. Уж что-что, а отправить их в какую-нибудь захудалую строительную «мабуту**» вряд ли кто-то пожелает.
______________________________________________
*Кикс — неудавшийся звук, как по чистоте, так и по его ровности. Термин относится преимущественно к игре на духовых инструментах.
**Мабута – сленговое выражение военнослужащих спецназа, обращение к «рядовым» родам войск. Предположительно появилось из-за низкой оценки боевых качеств боевиков диктатора Мобуту (Конго) нашими военными советниками. Также мабутой называют — костюм прыжковый для спецподразделений обр. 1981 года.

 «Мабутой» в Учебке презрительно обзывали военно-строительные войска, те, в которых солдаты действительно занимались стройкой, ремонтом всего, что только понадобится ремонтировать на огромных просторах развитого социалистического государства. Теперь, когда они успешно влились в состав оркестра, найти и подготовить других басистов уж в этом-то году точно никто не сможет. Но отвертеться от изучения башенных кранов и практической на них работы, пусть только в учебном качестве, ему вряд ли удастся.  Подойти к сержанту Истомину и прямо сказать о своих страхах Женя не мог. Это было выше его сил. И другого способа как-то изменить ситуацию он не видел. Всю оставшуюся зиму придётся учиться на крановщика. И весной по итогу учёбы получить «корочки». Возможно, они ему даже пригодятся. Когда-нибудь потом, на «гражданке». Кто знает, вдруг жизнь так повернётся, что ему работа крановщика подойдёт? Хотя, в страшном сне такое бы не приснилось. Это он знал точно. Перейти в другую роту, к экскаваторщикам или котельщикам? Можно было бы попроситься, придумать какую-то причину. Да вот хотя бы и эту – боязнь высоты. Правда есть правда. Чего её скрывать! Подумаешь, посмеются сначала. Но ведь отказать не посмеют? Или откажут? Нет. Пробовать он не будет. Пусть всё идёт, как идёт. Пусть он умрёт от страха. А вдруг не умрёт? Он же ещё ни разу не пробовал забраться на такую высоту. А, впрочем, почему же не пробовал? Бывало, что лазали они с друзьями по деревьям в детстве.
Частенько заседали в развилке облюбованного серебристого тополя, что рос неподалёку от их квартиры. В парке. Этот тополь, в отличие от пирамидальных, которые вообще не подходят для лазания, удобен. Толстенный ствол с шершавой корой, изломанной многочисленными трещинами и прорезями, позволял поставить ногу, а затем, ухватившись за нижнюю ветку, вскинуть тело вверх, туда, где можно было удобно расположиться.
Они часами сидели в развилке ветвей, превратив тополь в свой штаб. Разрабатывали там планы. Что за планы? Разумеется, смешные для взрослого человека, которым Женя уже себя чувствовал давно, лет пять. И очень важные планы для шестиклассников или семиклассников. Как накопить в короткие сроки денег на покупку автомобиля! Игрушечного, разумеется, но, зато на радиоуправлении! Или как лучше подкатить к соседской девчонке с недвусмысленным предложением, от которого она наверняка откажется. Но надо сделать так, чтобы не отказалась. От одного поцелуя ничего ведь ей не сделается!
Штаб в ветвях тополя был не единственным их штабом. Это был штаб №1, но параллельно имелся ещё штаб №2 – отличное место прямо на земле вплотную к стене дома, под окнами квартиры, где жил друг детства и одноклассник, а одновременно с этим сосед по подъезду Серёга. Вдоль стены были посажены кусты маклюры, колючего растения с широкими листьями. Маклюра нередко вырастает в настоящее дерево, дающее плоды, в народе прозванные «адамовым яблоком».
Большие ядовито зелёного цвета шарообразные плоды маклюры можно частенько видеть на рынках, где их продают старушки. Считается, что настойка этого «яблока» на спирту излечивает от ревматизма и других сопутствующих старости заболеваний. В пространство между густыми кустами маклюры и стеной здания Серёга запихал толстый домашний матрас, взятый по разрешению родителей. Под этим матрацем ребята хранили свои сокровища. Это была жестяная банка с цветными морскими камешками, среди которых преобладали прозрачные на просвет халцедоны. В банке ещё лежала найденная Женей большая монета – кайзеровские германские 5 марок размером с железный рубль.
Блокнот с придуманным шифром в виде алфавита из причудливых закорючек и много чего ещё было в этой банке. Открывать её разрешалось только с дозволения командира, а этим командиром был у них Серый – такое обращение к Серёге применялось обычно. Командир планировал разные приключенческие вылазки. Походы в парк, чтобы карабкаться по деревьям или мастерить копья из жасминовых прутьев. Вылазки на близлежащие чердаки в поисках сокровищ. Разведывательные рейды с целью посещения одноклассниц или соседских девочек. Мир их интересов не пересекался, но общаться очень хотелось. Свободное от походов время можно было проводить тут, в штабе. Сидеть на матрасе было уютно и тепло. Родители справедливо рассудили, что уж коли мальчишкам нравится играть в укромных местах, пусть они хоть сидят не на голом асфальте, дабы не застудились.
Существовал ещё штаб №3, вот его-то и можно было считать настоящим тренажёром по испытанию на смелость. Старинная генуэзская башня, одна из тех, что сохранились с древних времён, служила местом туристического интереса и не только. Часами просиживали на её каменной осыпи некоторые ребята, в частности он с Серёгой. Осыпь примыкала к одной из стен, доходя по высоте практически до половины башни. На самую верхотуру с зубчатой каменной кладкой они забираться не рисковали, но избрали для штаба №3 удобную прогалину в камнях осыпи, откуда до земли было метров десять. Весьма приличная высота. Спасало то, что подъём был не вертикальным, а под углом градусов в 60. Хорошо ещё, что родители не видели, в какие опасные места могут забраться их чада на прогулке. А фантазия юных искателей приключений могла завести их куда угодно. Вот, хотя бы, на карусель. Не простую, а особенную.
Рядом с генуэзской башней располагался парк, в котором работали аттракционы. Там можно было прокатиться на детских педальных лошадках, машинках или даже на электромобилях в детском автодроме. Неуклюжие машинки, в которых помещалось либо двое детей, либо один взрослый с ребёнком, по бортам снабжены резиновыми бамперами, смягчающими столкновения. Электрическим питанием машинку снабжала длинная антенна, скользящая по металлической сетке, натянутой под потолком. Грохот сталкивающихся автодромных машинок вместе с детским смехом разносился далеко по парку. Рядом весело кружилась детская карусель, размашисто раскачивались деревянные качели-лодочки, стоял ряд игровых автоматов. В них можно было пострелять по подводным лодкам, появляющимся на экране. Прицеливаться требовалось, глядя в специальный бинокль-перископ.
Особым успехом неизменно пользовался тир с пневматическими ружьями. По три копейки за выстрел. На больших качелях в виде лодок, где обычно мощно раскачивались взрослые, Евгению делать было нечего. Он даже не пытался купить туда билет. Маленькие качельки уже не привлекали. Чаще всего он пользовался услугами тира, в котором почти всегда выбивал десять мишеней десятью выстрелами. Но была ещё одна карусель, которая всегда привлекала внимание зрителей. Два самолёта с пропеллерами, Ил-2, такие, какие в войну с фашистами пришли на замену знаменитым бипланам «кукурузникам». В кабинке самолёта помещались двое желающих прокатиться и почувствовать себя лётчиками-истребителями. Прозрачный купол-фонарь опускался на кабину, плотно закрывая её, и две длинные штанги, к концам которых крепились самолёты, начинали раскручиваться. Тягу создавали пропеллеры самолётов – всё по-настоящему. Рёв моторов, мельтешение красных звёзд на крыльях, бешеный полёт по кругу…. Постепенно ускоряясь, самолёты вместе со штангами приподнимались над землёй так высоко, что становились «на крыло», то есть боком к земле. Что чувствовали бедняги, находясь в кабине, Евгений не представлял, да и не хотел представлять. Частенько, выходя из кабин этой карусели, посетители бурно расставались с содержимым желудков, опрометчиво съеденным накануне.
В холодное время, когда заканчивался курортный сезон, аттракционы закрывались. И тут мальчишки обнаружили замечательную возможность покататься. Забравшись на каменный забор, который был продолжением крепостной башни, можно было запрыгнуть с этого забора прямо на крыло одного из самолётов, того, что был ближе. По какой-то неведомой причине штанги с самолётами могли свободно вращаться, хоть сам механизм и был отключён. Прыжок на крыло заставлял самолёт медленно плыть вперёд. Вторым прыжком на проплывающий противоположный самолёт товарищ добавлял скорости. И вот уже они, лёжа на крыльях, кружатся, как настоящие лётчики, захватившие пиратским способом эти замечательные летательные аппараты! Аж дух захватывает! Ну, разве не нужна для этого отвага?
Но самым главным состязанием с собственными страхами были посещения чердаков и крыш. Тут уж неуёмная жажда приключений гнала мальчиков всё выше и выше, заставляя забираться на чердаки всех окрестных домов, куда только был возможен доступ. А доступ был. Чердаки редко запирали. Зайдя на лестничную площадку последнего этажа в подъезде, можно было, поднявшись по металлической лесенке, примыкающей к чердачному люку, забраться туда, в таинственную сень пыльных стропил. Обширные чердачные помещения трёх и четырёхэтажных сталинских домов радовали своими секретами.
Гнёзда голубей с самками, высиживающими птенцов, или просто кладки голубиных яиц, паутина, пышными коврами занавешивающая проходы. Старые детские игрушки, сломанные велосипеды или просто живописные кирпичные кладки, – всё привлекало внимание любопытных пацанов.
Им чертовски везло на разного рода чрезвычайные происшествия. Часто это было связано с огнём. Правильно говорят, спички детям не игрушка! Весной, когда тополя роняют свой пух, он длинными дорожками укладывается, благодаря ветерку, вдоль бордюров. Им очень нравилось поджигать этот пух и смотреть, как огонь весело бежит по белой полоске, превращая её в прах. Обычно этим всё заканчивалось, но не тогда, когда на пути огненной змеи встретилась прислонённая к каменной стене котельной куча сухих веток, которую накануне дворники состригли с деревьев во дворе. Зелёные насаждения положено стричь! И дворники, не ожидая подвоха, смели сухие обрезки в одну здоровенную кучу. Метра два высотой. Когда огонь, насыщаясь тополиным пухом, добрался до сухих веток, они мгновенно вспыхнули. Отчаянно пытались друзья затоптать костёр, но уже через несколько секунд им ничего не оставалось, как спасаться бегством. Треск пылающих ветвей слышен был позади ещё долго. Потом, через десять минут, прячась в штабе на тополе, они распознали в городском шуме сирену пожарной машины. Вернуться в родной двор друзья не решались до самого вечера.
Итог: кострище, залитое водой и пеной, на фоне жуткой чёрной стены, прежде аккуратно побеленной. Так в нашей жизни чёрная полоса всегда сменяет белую полосу, верно?
В другой раз, поднявшись на лестничную клетку верхнего, четвёртого этажа, они нашли в электрическом щитке то, что заставило их прятаться. Маленькая железная дверца щитка не была плотно прикрыта. Что там? Любопытный Серёжа протянул руку…
- Эй, не лезь, там же ток. Убьёт. – Женя испугался за друга.
- Не бойся, я аккуратно. Провода трогать не буду.
Пространство за дверцей было достаточное, чтобы не прикасаться к клеммам и проводам. Зато там лежала пачка сигарет «Орбита».
- Секи, Жека, это же сигареты. – Прошептал Серёга.
- Прячь скорее, пока нас не засекли. А то заловят, скажут, что курим.
Страх быть пойманным и уличённым в курении был всё же чуточку слабее любопытства. Пошарив ещё в щитке, Серёга обнаружил коробок спичек. В любой момент на лестничную клетку мог выйти кто-нибудь из жильцов, вот хотя бы тот, кто тут курил и оставлял заначку.
Друзья полезли в чердачный люк. Обширное пространство чердака манило исследовать и бродить, но табачная добыча забрала себе всё их внимание. Тут же возле люка, который они закрыли за собой, Серёга с Женей решили покурить. Прежде им этого никогда не приходилось делать.
- Доставай, что там, много папирос? – Женя с нетерпением вглядывался в примятую пачку.
- Это не папиросы. Папиросы называются «Беломорканал». А это сигареты. – Серый вынул одну сигарету из пачки, в которой ещё оставалось две или три штуки. – Гляди, у них тут фильтр есть.
- Я знаю про папиросы, у нас этот «Беломор» дядя Вася шмалит, когда в гости приходит. Одну за другой. Вонючие такие. Его бабушка тоже гонит курить на лестничную площадку.
- Сигареты лучше. Они не воняют и фильтр есть. Для безопасности.
- У меня папа не курит. Никто вообще не курит. А у тебя?
- Жека, я вообще не собираюсь курить, отец тоже никогда не курил. Но надо попробовать. Другого случая может и не будет, верно?
- Попробовать надо. Мы по чуть-чуть, правда? Не в затяжку.
- Весь вред от них, когда в затяжку курят. Лёгкие потом могут рак поймать.
- Или ещё рак нижней губы бывает, я слышал. От курения!
- И пальцы желтеют. А зубы крошиться начинают и выпадать. – Серёга понизил голос и добавил:
– И писюн отвалится!
- Та ну тебя! – Женя, широко раскрыв глаза, возмутился, – не ври!
- Шучу я, давай, поджигай! – он протянул коробок. – Ничего с писюном не случится. Если, конечно, не в затяжку…
Они долго пытались зажечь конец сигареты. Он никак не хотел разгораться. Потом догадались, что надо раскуривать, втягивая ртом воздух через фильтр. Сергей, как главный, взял это дело на себя. Но тут же закашлялся, согнувшись пополам. Женя тоже попробовал дым на вкус. Легонько, не вдыхая полные лёгкие. Это было отвратительно. Откашлявшись, они сделали вывод, что «Орбита» – дрянь.
- Серый, я думаю, что это дешёвые сигареты, поэтому они такие противные.
- Давай тут пока спрячем их, а потом заберём. Гляди, все трубы ватой обмотаны. Можно за ватой запихать.
- Это стекловата, лучше её руками не трогать, там мелкое стекло битое, от него всё чесаться будет.
- Интересно, она горит или нет? – Сергей, как и положено исследователю, интересовался буквально всем, что окружало их. Всегда и везде.
- Думаю, что не горит. Стекловата не должна гореть. Но, лучше не пробовать.
- Да ерунда, смотри! – Серёга чиркнул спичкой по коробку и поднёс огонёк к свисающему клоку стекловаты, которой были обмотаны отопительные трубы. Послышался треск, вата вспыхнула, а от неё во все стороны стали разлетаться маленькие искорки.
- Это неправильная вата, тушим скорее! – но попытки потушить были тщетными. Голыми руками они не могли это сделать, а других средств поблизости не нашлось. Бегство! Вот что могло спасти парней из этой ситуации! С чердака четвёртого этажа они буквально вывинтились за три секунды по лестнице и этажам подъезда на улицу. А ещё через пять минут они уже сидели на крыше дома, стоявшего напротив. Оттуда они видели чердачное окно, из которого валил густой чёрный дым.
Пожарная служба в городе была отлично отлажена, потому, что уже через пять минут во двор влетела огромная красного цвета машина, оборудованная лестницей и баком для воды, с нависающими на боках рукавами пожарных шлангов. Несколько рослых мужчин соскочили с машины и побежали в подъезд. Их брезентовые ботинки громко топали по земле. Но ещё громче стучали сердца мальчишек, вцепившихся в жестяную крышу и молча наблюдавших за тем, что они натворили. В этот момент Евгений даже не думал о высоте. Страх высоты сменил ужас от мысли о том, что может сгореть целый дом.
Но обошлось. «Вырасту и стану пожарным» – думал он. – «Или лучше всё-таки космонавтом?» Тут на крыше небо казалось таким близким, таким желанным.

35. ЭСТРАДНАЯ СТРАДА

Чем ближе он подходил к полковому Клубу, тем сильнее чувствовал озноб. «Заболел я, что ли? Или это просто нервное такое ощущение… внутри прямо всё гудит, будто внутрь, под рёбра, пчелиный улей запихали». Ладони стали влажными. Щёки покраснели и горели. Во рту отчётливый горький привкус. Странное состояние, скорее всего, объяснялось нервным напряжением в ожидании репетиции эстрадного ансамбля, куда его накануне настоятельно позвали, даже не спросив желания. Может он не хочет? В конце концов, кто ему Харрис? Ни командир, ни начальник. Такой же солдат срочной службы. Можно было бы отказаться, сославшись на то, что абсолютно не умеет играть. Но кого теперь обманешь? Они же всё видели. Да и самому хочется попробовать. Не зря же он столько лет по клавишам стучал гаммы с этюдами пополам. До посинения. «Надо доказать им всем, что я не какой-нибудь гармонист-самоучка, а настоящий профессионал с прекрасным образованием, и смогу сыграть всё, что понадобится» – решительно обрубил Женя все тревожные мысли, толкая входную дверь Клуба.
Сцена на этот раз была заполнена эстрадной аппаратурой. Во всяком случае, прежде на сцены, где ему приходилось выступать, выносили только пианино или выкатывали рояль. А тут.… В центре, у самой рампы, на стойке торчал микрофон с длинным шнуром. Шнур тянулся по всей сцене куда-то назад к большим ящикам. Один ящик служил подставкой для пульта управления. Такой агрегат Евгений увидел впервые. Тяжёлый, с виду. «Килограммов пятьдесят, не меньше» – подумал он, разглядывая панель, усеянную разного вида тумблерами, кнопками, круглыми регуляторами и прочей фурнитурой, видимо для акустического сведения звуков в ансамбле. От пульта тянулись ещё провода. В обе стороны к краям сцены, где, подобно ладьям на шахматной доске, мощно громоздились две внушительные колонки. «Ну, прямо крепость с башнями по углам» – он уже заранее исполнился уважением к этим динамическим монстрам. Попутно мелькнула мысль, что кто-то же должен будет эти колонки таскать. Но это в случае передислокации ансамбля в другое помещение. Понятно – кто. Не Воробей же. И уж точно не Харрис…
Сам Харрис колдовал над микрофоном, периодически повторяя в него разные слова.
- Раз. Раз! Один. Один! Два! Два!! Три!!! Пррррр-роверка звука! Что там, Воробей? Низов добавить?
Воробей мотался по зрительному залу, прислушиваясь к звучанию. За пультом расположился ефрейтор Мельник, по обыкновению улыбаясь во весь рот. Круглое лицо его выражало блаженную расслабленность.
- Эй, морда, крути бас на первом канале, добавь мне частот! Что ты лыбишься там?! – Харрис нервно подёргивал усиками над искривлённым в гримасе нетерпения ртом. – А вы, говнюки, хорош бренчать, тащите остальную технику!
Это он обращался к гитаристам. Стоявшие возле кулис Вася Науменко и ещё один парень, которого Женя видел впервые, настраивали электрогитары. В руках у Васи была блестящая в лучах сценических светильников гитара с декой, отделанной зелёным перламутром, с несколькими круглыми регуляторами и проводом, тянувшимся к пульту управления. Его партнёр держал такую же, только синюю. У неё возле круглой «розетки», которой оканчивался гриф, торчала изящная изогнутая дугой ручка серебристого металла. Назначение этой ручки было Евгению не известно. Ему раньше не приходилось иметь дело с электрогитарами. Только с обычными, акустическими шестиструнками. Мать с отцом однажды подарили на день рождения такую гитару. Правда, совсем дешёвенькую. Она была, в отличие от распространённых в музыкальных отделах шестиструнных красавиц болгарского производства, изящно отделанных и иногда даже инкрустированных, на порядок меньше размером. Этикетка гласила, что изготовлена гитара в городе Ленинграде и стоит 15 рублей. «Спасибо и за такую» - с благодарностью думал Женя. Он знал, что болгарские инструменты знаменитой фирмы «Орфей» стоят намного дороже, рублей 50-60. А эта была хоть и меньше, но удобная. С ней легко ходить в поход, в лес, в горы. Маленькая, компактная. Струны с красивой ферромагнитной* оплёткой серебристого цвета имелись всегда в продаже. Можно было, конечно, поставить и нейлоновые струны, более мягкие, но они звучали тише. Это для профессиональных гитаристов. А так, хватит и металлических. Он очень быстро разучил и запомнил несколько аккордов в ля миноре. Самых простых, но позволяющих спеть практически любую песню. Пяти аккордов с головой хватало. Появление собственной гитары значительно разнообразило художественную творческую составляющую жизни Евгения.
______________________________________
*Ферромагнитная струна – с обмоткой из ферромагнитного сплава обладает ярким, сочным звуком.

С того памятного дня рождения он повсюду таскал гитару с собой, радуя друзей и родственников неожиданными концертными минутами, наполняя их уши популярными песнями в собственном исполнении.
Подойдя к краю сцены с гитарой наперевес, Вася Науменко заметил в зале Евгения.
- О, Женёк, подгребай скорее сюда!
- Очкарик, прыгай к роялю, – добавил Харрис, – сейчас пару песен попробуем сделать. А ну, Воробей, выноси свою установку!
- Сам, что ли, я таскать её должен! Щегол, давай-ка, подсоби! – он поманил Женю за собой к дальней двери, прятавшейся за кулисами. Дверь, как оказалось, вела в комнатёнку, где хранился разнообразный инструментарий. Там не было разве что паровозного котла. С многочисленных приколоченных к стенам деревянных настилов, этажеркой взметнувшихся к потолку, на них глядели стопки кое-как сложенных бумаг, свёрнутые полотнища флагов союзных республик, плакаты и транспаранты ко всем государственным праздникам, ёлочные игрушки, частью разбитые, порванные цветные флажки для гирлянд, маскировочная сеть гигантских размеров. Пылились тут и музыкальные инструменты, вернее, останки инструментов, вероятно давно списанных по старости. Половинки от аккордеонов и баянов, внутренности фортепиано с россыпью деревянных молоточков и смотанными в кольца фортепианными струнами. Струны, бывшие когда-то медными, зеленели ярким изумрудно-купоросным цветом. Рядом в молчаливой коме застыли штук пять пионерских горнов без мундштуков, позеленевших, видимо за компанию со струнами. Парочка пионерских барабанов с продавленными боками уныло мерцали в дальнем углу. Всё в комнате покрывал внушительный слой пыли. Понятно, что к хламу давным-давно никто не прикасался.
В комнате имелось много чего ещё. Даже старый самовар и сломанная раскладушка, на которой недоставало половины пружин. Но разглядывать всё это сокровище Али-бабы и неведомых разбойников им было некогда. Их интересовали специфические блестящие предметы, разбросанные тут и там по полу – части ударной установки. Вот её-то и нужно было оживить!
И вот уже большой барабан-бочка, механическая педаль-колотушка для него, стойки с тарелками, бонги и том-томы различного размера, – всё, на что указал Воробей, расставлено в центре сцены. Оседлав специальный крутящийся стул и вооружившись двумя барабанными палочками, Воробей истошно завопил – «Иииии-ииии!!», принявшись своими палочками сокрушать тарелки и мембраны барабанов, колотя в главный бас так, будто свихнувшийся шаман из чукотского племени пытается вызвать дождь в разгар десятилетней засухи с помощью магического бубна. Над ним и установкой взметнулось облачко пыли, частицы которой магически засверкали в лучах сценических софитов.
На Воробья принялись кричать все. Он немного успокоился, и на сцене воцарилась минутная тишина. Утерев пот со лба, Евгений сел к пианино. Гитаристы приготовили каждый себе по микрофону на стойке. Мельник взял в руки бас-гитару. У неё было только четыре струны, зато гриф очень длинный. Это Евгений успел отметить про себя. Репетиция началась.
- Давно мы не лабали эстраду. – Вздохнул Харрис. – С лета, наверное. Как Шурик с Дерибасом откинулись, так и не с кем стало играть. А теперь наверняка и репертуар забыли. Мельник, помнишь эту?
Он вырвал из струн пару аккордов и спел, приблизив рот к микрофону:
- Лишь позавчера нас любовь свела… – замолчал и глянул на Воробья. Красивый тембр Харрисова голоса в мгновение изменил настрой присутствующих. Все притихли, а Воробей аккуратно, тихонечко так застучал по малому барабану: ты-ц-ц-ц, ты-ц-ц-ц, ты-ц-ц-ц. И звякнул тарелками «чарльстона»* – бздынь! Харрис продолжал:
- А до этих пор, где же ты была?
- Да тут я сижу, Кощей! Гляди – вот он я! – воскликнул Мельник, соорудив самую большую улыбку, какую смог. Иногда он в шутку звал Харриса Кощеем, тогда как тот дразнил товарища по службе Пузатой Лычкой. Звание ефрейтора Мельнику далось неожиданно, и он этому не был рад. К одной лычке в армейских частях почему-то все относились с пренебрежением и даже с некоторым презрением. Даже поговорку придумали, мол, лучше иметь дочь – проститутку, чем сына – ефрейтора. Евгению это казалось странным и совсем не логичным. Звание есть звание, что тут такого?
Между тем, Харрис рявкнул на Мельника, не оценив его шутку:
- Морда, ты оборзел! 
- Да шучу я, Кощей, знаю, конечно, песню. Славик Добрынин молодец, классная штука! – он взял пару басов на своей гитаре.
- Ладно. Ты там, за роялем, не молчи, давай, подхватывай, если знаешь.
___________________________________
*«Чарльстон» – он же хей-хет – спаренная тарелка в составе ударной установки для эстрадного ансамбля.

Евгений прекрасно помнил эту песню, как и многие из репертуара Вячеслава Добрынина, творчество которого было необычайно популярно у публики всех возрастов. Женя сразу услышал тональность. При первых аккордах, которые он начал играть, Харрис одобрительно кивнул и продолжил:
- Скоооо-олько дней потеряно. Их вернуть нельзя… – гитаристы в свои микрофоны подхватили:
- Падала листва и метель мела. Где же ты была?
Ко второму куплету они уже довольно сносно демонстрировали слаженную ансамблевую игру. Оказалось, что Воробей отлично держит ритм. Мельник неплохой басист. Вася Науменко классно поёт в два голоса с Харрисом. Евгений уверенно справлялся со своей партией, старательно вылепливая из звуков старенького пианино образ песни и внимательно вслушиваясь в общее звучание коллектива. Что-то в нём было, всё-таки не так. Не очень чисто. Он понял – косячит гитарист. Не Науменко. Тот, другой.
- Стоп. Грек, ты нормальный или прикидываешься? – Харрис внезапно накинулся на стоявшего возле Васи Науменко парня. – Что ты там лепишь поперёк квадрата? Сначала Ре, потом Соль, потом опять Ре. А у тебя что? Ре, Соль, а потом не поймёшь – что! Давай, учи аккорды. Вася, помоги ему разобраться. Пойдём, Воробей, выйдем, покурим.
Воробей бросил палочки на барабан и пошёл следом за солистом к выходу.
Пока Вася помогал Греку, к Евгению подошёл Мельник.
- Ну, ты молодец, молодой. Знатно играешь, всё чётко. Нам пианист до зарезу нужен. Одни гитары, сам понимаешь, тускло звучат. Однобоко как-то. А с клавишами другой коленкор совсем. Краски другие. Ты на этого новенького Грека не смотри. Вася его натаскает. Нам сейчас главное – репертуар наработать. Скоро, возможно, свадьбу кто-нибудь закажет. Шанс
есть. А это клёво, сечёшь?
- Ага, секу. Никогда на свадьбе не был. Мне интересно. А Грек это кто? – Женя покосился на парней, отрешённо терзающих гитарные струны поодаль. – Он в духовом не играл.
- Да это из хозвзвода чувак, ему уже на дембель весной идти. Опять придётся гитариста искать. У Грека, похоже, со слухом проблемы. Играть аккорды он может, а вот менять их вовремя не всегда успевает. Харрис психует из-за него часто.
- А Грек это его фамилия?
- Не-а. Он реально грек по национальности. Фамилия у него Спанидис. А имя русское – Серёга.
- А вот твоя фамилия Мельник. Ты русский? А почему имя у тебя не русское – Ян?
- Нет, я вообще не русский. Родители меня маленьким сюда привезли из Праги. Я чистый чех.
Детство моё прошло в Чехословакии.
- Так ты что, и чешский язык знаешь?
- А как же, – улыбнулся Мельник – знаю, конечно.
- Скажи что-нибудь.
- Мы чеши исми мели клуци. Не мужешь нас окламат!
- О, здорово! А что это ты сказал? Переведи.
- Мы, чехи, славные ребята. Нас на мякине не проведёшь! – Лучезарная улыбка обнажила ровные ряды белоснежных зубов Яна. И пусть она слегка контрастировала с прыщавым лбом и щеками, Евгений почувствовал дуновение детства с его теплом и наивной добротой.
- А моя мать была в Чехословакии пару лет тому назад. Ездила по туристической путёвке. – Женя хотел сказать «мама», но почему-то произнёс более жёсткое «мать». Однако, он был рад дружескому контакту, который наладил с ним Мельник. Лишний друг службе не помеха. Когда-то поддержит, а от чего-то, возможно, и защитит, ежели что.

- Эгей, ханурики, по местам! Перекур закончен. Воробей, за барабаны. Ян, не сожри там нашего пианиста. Грек, я тебя струной от гитары задушу, если будешь лажать, понял? – Харрис, легко взлетая по ступенькам на сцену, схватил гитару и щёлкнул пальцем по микрофону. – «Обручальное кольцо». Надеюсь, все знают песню? Ля минор! Поехали! – Репетиция продолжилась.

36. ВРЕМЯ БИТЬ В БАРАБАНЫ

Он уже не зачуханный солдатик в кирзачах с широченным голенищем, замурзанный и утомлённый ежеминутными воинскими заботами. Он, как дельфин, которого по ошибке, выхватив из моря, унесли в лесную чащобу и там кинули в жёсткую траву, полную колючек и острых камней, режущих шкуру. А потом, как будто опомнившись, вернули в приятную водяную прохладу, позволив нырнуть в глубину, смывая с себя налипшую хвою и грязь, а затем плескаться и резвиться в привычном мире, жадно ловить голоса товарищей и наслаждаться музыкой океана.
Разные мысли лезли в голову Евгения на втором часу их затянувшейся репетиции.
Он заметил, что справляется со своей задачей легко и без особого напряжения. Всё было понятно с лёту, – каждый звук, аккорд, каждая фраза. Как будто он уже много лет только тем и занимается, что играет в эстрадном ансамбле. Это его призвание! Он на своём месте.
Они уже успели разучить второй десяток песен. Многие из этих популярных мелодий Евгений никогда раньше не играл, но слышал часто. А на музыкальную память ему жаловаться не приходилось. Ещё во время учёбы в школе учительница музыки констатировала родителям: «У вашего мальчика чудесные способности. И слух отменный и память такая цепкая. Надо постараться, чтобы он окончил музыкальную школу, не бросил».
И ведь права была. Наступил такой момент, когда он решительно заявил родителям о том, что не хочет больше ходить в эту «поганую музыкалку, бренчать на этом противном пианино». Надоело! Все ребята на улице в футбол и волейбол. Он сидит и разучивает этюд какого-то Карла Черни, где все пальцы сломаешь, пока до конца доберёшься. Все друзья на море и в «Кафе-мороженое». Он дома, привязанный к клавиатуре, пытается играть ломаные арпеджио в ля-мажоре. Кто их поломал, кстати?
- Мама, ну, пожалуйста! Ты же видишь, я никак не могу выучить эту дурацкую прелюдию. У меня ничего не получается. А скоро академконцерт. Я не сдам, и меня всё равно выгонят.
- Ты же ещё только десять минут сидишь! Перестань ныть, не морочь мне голову. Сейчас отца позову, пусть он с тобой разбирается.
- Что, опять забуксовал? – это подошедший отец включается в диалог.
- Лёша, у меня с ним уже нервов не хватает разговаривать! Он же ленивей соседского кота, только коту положено быть таким.
- Мама, я не кот!
- Ты не кот, ты скот ленивый, а ну быстро играй, кому сказано!
- Люся, ну зачем же нервничать, давай, правда, заберём его из этой музыкалки, тем более, что она платная. Хоть свежим воздухом будет больше дышать, да и мы деньги сэкономим.
- Ты это серьёзно, Алексей?
- Да куда уж серьёзней. Сама видишь, каждый день скандалы. Ну, лентяй, это понятно. Так хоть тишина в квартире будет. Мне и самому эти гаммы уже в печёнках сидят.
- Хорошо. Давай заберём его. Шестой год учится, а толку мало. Завтра сходим туда, к директору.
На другой день родители в полном составе предстали перед директором детской музыкальной школы, скромно постучавшись в дверь его кабинета, и прямо с порога заявили, что пришли забрать документы. Седой ветеран Великой Отечественной поднял голову от каких-то документов и сурово посмотрел на вошедших. Затем, расправив плечи, медленно поднялся со своего стула. Рост у него был внушительный. Великолепный голос – драматический бас, которым он очаровывал публику в моменты своих выступлений в качестве певца-солиста на всевозможных концертах коллектива учителей, загремел на всё здание школы.
- Что?? Вы?! Вы хотите забрать мальчика из школы тогда, когда ему осталось всего два года до получения диплома! Это будет самая большая глупость, которую вы сотворите в своей жизни! И я вам не позволю её совершить! Да если вашего мальчика исключать, тогда я должен буду половину школы разогнать. У него же талант! Слышали вы мои слова?
- Слышали… – робким дуэтом промямлили родители. Авторитет этого человека во всём городе был непререкаемым и абсолютным.
- Значит так. Кррруу-гом! Домой, шагом марш! Дать парню ремня и более к этому вопросу не возвращаться! – и он припечатал кулачищем зелёное сукно директорского стола так, что в шкафу подпрыгнули все папки с документами, а метроном, стоявший на подоконнике внезапно начал оглушительно отстукивать шаги в темпе аллегро модерато*.
Домой родители вернулись бегом. Евгений получил воспитательную порцию отцовского ремня, и вопрос о досрочном окончании музыкальной школы был категорически снят.
*Аллегро модерато – умеренно скоро. Итальянский термин, обозначающий темп движения музыки.

- Малиновки заслышав голосок, – звенел над сценой тенор Харриса, – припомню я забытые свиданья, в три жёрдочки берёзовый мосток над тихою речушкой без названья.
Женя проворно охаживал послушными пальцами чёрно-белую клавиатуру. Рядом стоящий Ян невозмутимо дёргал толстые струны баса. Воробей, красный и вспотевший от физических усилий колотил в барабаны, скаля зубы мрачному Греку Серёге, старательно елозившему ладонью по грифу своей электрогитары. На припеве Вася присоединился к Харрису, и они дружно выдали:
- Прошу тебя, в час розовый напой тихонько мне как дорог край берёзовый в малиновой заре! Во весь голос, совсем не тихонько, но весело и по-молодецки.
Армейский вокально-инструментальный – это вам не какой-нибудь слащавенький столичный ансамбль типа «Самоцветы». Это – сила! «Жаль, друзья не видят меня сейчас» – думал Женя.
Друзья не могли его видеть, не могли слышать музыку, которую он играл. Друзья остались там, на гражданке. Они почти все моложе него, многим ещё предстояло быть призванными на срочную службу, но лишь года через два-три. Возможно, им удастся вообще избежать этого. В том случае, конечно, если поступят в институт, где есть военная кафедра. Там, насколько ему было известно, студенты проходят службу без отрыва от учёбы, сразу получая офицерское звание. Им не придётся два года топтать плац в кирзовых сапогах, как ему. Или, того хуже, три года на флоте драить палубу военного судна под грозные окрики мичманов. А вокруг до горизонта лишь водная гладь. И волны, кидающие корабль, как щепку во все стороны. А если шторм? Ведь тонут же. Наверняка тонут. Ужас! Или вот ещё страшнее – попасть служить на подлодку. Быть запертым в душном узком пространстве без окон в окружении железных переборок, о которые в случае качки будешь биться головой поминутно. Или там не качает? Ну да, это же подводный корабль. Погрузится на глубину метров сто, и молись, чтобы не сломалось что-нибудь. Лучше бы уже качало, зато солнце видно и воздух свежий всегда. А главное – больше шансов спастись в случае чего.
Однажды, ещё школьником, побывал он на экскурсии со своим классом. Водили их на подводную лодку, стоявшую на приколе у причала в военном порту. Город детства был приморским и дарил ему такие возможности, какие другим только снились. Лазали они с одноклассниками, мальчишками и девчонками по многочисленным отсекам подводного корабля целый час, пока не утомились. Уже тогда он заметил, как там всё нашпиговано приборами, делавшими нутро лодки необычайно тесным. Тесным – для них, для детей малых.
А что уже о взрослых дядьках говорить! Эх, хорошо, что он на флот не попал. А куда попал? Машинистом на башенный кран!..
Как только Евгений вспомнил о кранах, настроение у него моментально скисло. Музыка, музыка…. Краткий отдых перед главным испытанием. А оно намечено на понедельник. Тарута по секрету сообщил, дескать, слышал разговор сержантов. В понедельник начнутся практические занятия на полигоне кранов.
Перед глазами возник образ могучего решётчатого агрегата. Вот она, основа, на колёсной платформе. Внизу рельсы, по которым кран ездит взад-вперёд. Метров на двадцать. Этого хватает. А над платформой начинается нечто ажурное, длинное-предлинное, с квадратным сечением, уходящее ввысь. Он медленно поднимает взгляд. Выше и выше. Ажурное с металлической лесенкой внутри тянется, похоже, к самым облакам. Мельчает на высоте, становясь практически недосягаемым.
А там, наверху, где-то меж облаков легла параллельно земле мощная стрела, с которой тонко струится канат железный с крюком на конце, словно вода из приоткрытого водопроводного крана. Канат двойной. И блочные системы…. Он вспомнил, как учили их на занятиях по-научному называть все эти штуки: «Кран стрелового типа — кран, у которого грузозахватное устройство подвешено к блокам на концевой части стрелы или подвешено к грузовой тележке, перемещающейся вдоль стрелы».
Отчётливо представил себе картину: он забирается по короткой лесенке на поворотную платформу и делает шаг к башне крана. Перед ним основная лестница. Железные ступени узкие, но прочные, уходят вверх. Он решительно хватается руками за поручни и приступает к подъёму. Сердце, прежде незаметно гоняющее кровь по жилам, начинает напоминать о себе тупыми мощными толчками. Он старается не смотреть по сторонам, не смотреть вниз и вообще никуда не смотреть. Но, зажмурив глаза, трудно контролировать свои движения. Так и сорваться недолго. Надо смотреть! И это самое жуткое. Гулкие удары сердца будто резонируют с корпусом башни, передавая ей вибрацию. Кран начинает раскачиваться. По мере того как он продвигается выше, амплитуда раскачивания увеличивается. Он испуганно замирает. Проходят секунды. Они кажутся минутами. Надо подниматься выше, к кабине, которую не видно совсем. Он смотрит наверх, подняв подбородок и крепче вцепившись в поручни. Кабины нет. Всё застилают облака. Он снова возвращается к движению. Вот они, облака. Совсем рядом. Белые барашки огромных размеров, свободно парящие в небесах. Они не могут упасть. Разве что, превратившись в капли дождя. А он может сорваться и полететь. Полететь только вниз навстречу земле. И эта встреча станет для него последней. Страх сжимает спину стальными обручами. Ноги, словно чужие, одолженные у паралитика. Мокрые ладони скользят по железу, но вытереть их невозможно. Для этого нужно отцепить пальцы. Зачем он сюда полез? Что забыл в небесах? Нет ответа…
- Эй, Жека, уснул, что ли! – Вася Науменко схватил резко за плечо. Женя вздрогнул и вскинулся. Наваждение, охватившее его, исчезло, вернув ему окружающую действительность. Сцена, зал Клуба, Вася.
- А? Что?
- Уснул, говорю? Ты где витаешь?
- Рядом… с облаками.
- В смысле? – не понял Вася. – Мы уже закончили играть. Ребята ушли, ты тут один застрял. Увидел что-то?
- Кран.
- Какой кран?
- Башенный!
- Бешеный. – Вася улыбнулся. – А, ну да, я в курсе, что ты на крановщика учишься. У нас вся рота такая. А чего переживаешь?
- Знаешь, Вася, я ведь высоты боюсь! – он решительно выдал свою тайну. Скрывать её дальше смысла уже не было. Смеяться станут, и пусть. Не его вина.
- Да плюнь! И разотри. Кто высоты не боится? Все немного боятся, я тоже боюсь. Это нормально. По первому разу страшно, потом привыкнешь. Все привыкают.
- Легко тебе говорить. А у нас в понедельник уже практика.
- Фигня, Жека! Сегодня пятница только. Выходные будут, отдохнёшь от строевой, от учёбы, настроишься. Всё путём. Главное – в штанишки не напруди. Народ рассмешишь. – Вася лукаво щурил рабочий глаз, кося незрячим куда-то в сторону.
Женя решительно встал со стула, закрывая крышку фортепиано.
- Убедил, спасибо. Постараюсь не напрудить.
- Гляди, мы молодцы сегодня, штук тридцать песен в репертуар взяли. Уже можно выступать, только ещё пару дней поработать, отшлифовать кое-что. Француз намекал, что вскорости намечается какая-то гастроль.
- В смысле?
- Ну, в смысле свадьба или ещё что-то на выезде. В основном, у офицерья. А там, брат, кормят не хило. Ресторан, скорее всего. Ты был в ресторане?
- Разумеется! – соврал Женя, который в ресторане ещё ни разу не был. Зато однажды провёл вечерок в настоящем ночном коктейль-баре. Дело было на зимних каникулах, на первом курсе.
Первый курс музыкального училища изменил жизнь кардинально. Он уже не домашний  мальчик, как в школьные годы. Свои финансовые расходы и доходы он теперь привыкал регулировать самостоятельно. Пока был школьником, про деньги можно было вообще не думать. Всё, что нужно, давали родители. Одежду покупали. Питался дома, поэтому на еду тоже тратиться не приходилось. А тут всё по-другому. Жил, то на съёмных квартирах, то в общежитии. С того долгожданного дня, когда его наконец выпустили из школы, обучая предварительно всяким, нужным и не очень, премудростям целых десять лет, началась совершенно другая жизнь. Словно камень преткновения, неотвратимо преградивший дорогу путнику, герою многочисленных русских сказок. «Налево пойдёшь – коня потеряешь. Направо пойдёшь – совесть…». Его, разумеется, предупреждали. Директриса, напутствовавшая выпускников при вручении им аттестатов о полном среднем образовании. Классная дама, по совместительству учитель обществоведения Степанида Моисеевна, стращавшая четыре десятка своих подопечных великовозрастных деток ужасами и проблемами с законом в случае нарушения оного или совершения поступков, не свойственных молодому строителю коммунизма. Участковый милиционер, приглашённый незадолго до государственных экзаменов с лекцией о правонарушениях среди подростков и молодёжи, о дорожно-транспортных происшествиях и вреде курения, а главное – алкоголя. Он в таких ярких красках описывал «зелёного змия», что у слушателей округлились глаза и начала выделяться слюна. По широкой красной с синими прожилками физиономии лейтенанта было видно – сам он знает о болезненном воздействии алкоголя на растущий организм не понаслышке. Мама просила:
- Женечка, будешь жить в городе один среди чужих людей, веди себя прилично. Не позорь нас с отцом и бабушку с дедушкой.
Он обещал не позорить.
Свобода кружила голову. Поступление в музыкальное училище принесло массу новых впечатлений и ощущений,  знакомств и открытий. Все чувства обострились. Эмоции переполняли душу. Хотелось поминутно вскакивать и что-то кричать.  «Я – студент! Я буду музыкантом!» – что-нибудь, подобное этому. Глупо конечно, но какая-то собачья радость вселилась в него. Разве что, хвостом не размахивал. Не было этого хвоста. Причин такой радости можно было назвать множество. Огромный город, в котором, по сравнению с его городком, жителей было в десять раз больше. Масса улиц с высоченными зданиями, роскошные магазины с привлекательными витринами. Заходи, покупай что угодно. Были бы деньги. С деньгами, кстати, сразу возникла проблема. Мать твёрдо решила, что будет выдавать ему на неделю ровно пять рублей. Это на всё. На поездку из дома по утрам в понедельники и обратно по пятницам на выходные. На проезд по городу в троллейбусах. На питание, разумеется. А то, что останется, так и быть, можно употребить для развлечений типа похода в кинотеатр. И, как хочешь, но умудрись продержаться, ноги не протянуть. Исключением стала ежемесячная оплата за жильё. Её возложили на стипендию, которую получать крайне обязательно. А для этого нужно учиться без троек.
Многочисленные сокурсники и сокурсницы, имевшие самую разнообразную финансовую поддержку, не являлись примером для подражания. У многих богатенькие родственники, львиная доля курса проживает по месту учёбы. Вот тут ему и пришлось пораскинуть мозгами и затянуть потуже ремень на штанах. Синяя купюра в пять рубликов конечно не бог весть, какие деньги. Однако, он научился распределять траты таким образом, чтобы к концу недели оставался какой-то излишек, хотя бы в полтинник. Неделя за неделей, полтинник к полтиннику, он откладывал и откладывал, экономя на всём. Прежде всего, нужно было побеспокоиться о пропитании. Первые полгода пришлось снимать комнату в далёком от училища районе. Троллейбусом по утрам добирался почти сорок минут. Поэтому не завтракал, не успевал. Экономия, однако! В обед наполнял желудок в училищной столовке, питание в которой рассчитано на студентов. То есть, совсем недорогое. В посещении кинотеатров себе полностью отказывал. На квартире мог поужинать, но использовал в основном то, чем родители снабжали на неделю – крупы, яйца, консервы. Ходовым в меню набором были бычки в томате, плавленые сырки и конечно супчики в пакетиках, которые варились буквально десять минут, были малокалорийными, зато горячими и ароматными.
Это спартанское существование давало кучу преимуществ. Позволяло экономить деньги – раз. Не давало обрастать жиром ему, упитанному не в меру после бабушкиных калорийных яств – два. Обостряло все чувства – слух, зрение, обоняние – три. Мозг работал как часы. Логика и сообразительность, все реакции были на высоте! Перемещаясь по городу на троллейбусах, он прикидывался ушастым и пушистым лесным трусишкой, скрываясь от контролёров. Это тоже экономило средства. В один из учебных дней, уже под вечер, задержавшись где-то в библиотеке, он пошёл проводить до дома симпатичную сокурсницу.
Крупная, крутобёдрая, полногрудая деваха, легко тягающая громадный аккордеон в чехле с лямками для переноски на манер рюкзака даже не дала ему нести свой груз. Она была на целую голову выше Жени. Шумно дышала и делала такие большие шаги, что он семенил рядом, чувствуя себя Санчо Пансой, сопровождающим грозного идальго в военный поход. По приходу домой, она вынесла ему маленький презент в виде пачки говяжьего фарша, свежего, упакованного в целлофан. Он сердечно благодарил, глотая слюну в предвкушении жареных котлет, а сам думал: «как хорошо, что я играю на рояле». Он согласился бы на флейту, скрипку или даже саксофон. Но таскать на себе баяны! Нет уж, увольте. Домой возвращался уже в полной темноте. В тот вечер о котлетах пришлось забыть. Но на следующий день он после учёбы рванул на съёмную квартиру, как спринтер со старта на финальных соревнованиях. Он думал, что умеет жарить котлеты. Ведь отец умел. Жарил их так восхитительно, пальчики оближешь. Женя видел много раз, как отец ловко формирует котлетку, обминая её с боков, придавая форму. Затем обжаривает на сковороде.
К сожалению, панировочных сухарей не было. «Да и ладно, обойдёмся без них!» Он, подражая движениям отца, вылепил красивые котлеты, штук пять. Стал жарить. Каким жестоким разочарованием окончилось это волшебное действо! В рецепте не хватало яйца, хлеба, перца и соли, чеснока и вообще всего того, что входит в состав котлет. О том, как на самом деле готовят котлеты, он узнал гораздо позже. А в тот раз на алюминиевой сковородке шипело что-то непотребное, развалившееся на дымящиеся кусочки. Съедобное, но совершенно невкусное месиво. Тогда он усвоил важную вещь: знание – сила!
Задолго до зимних каникул студентам первого курса объявили: в январе, в каникулярный период организуется десятидневная экскурсия на поезде во Львов. Побывать в старинном польском городе, историческом архитектурном  и культурном центре Западной Украины вызвалось много ребят. Твёрдо идя к намеченной цели, Евгений к моменту поездки накопил приличную сумму, откладывая и экономя. Когда мама узнала, что он собирается ехать в такую даль, то попыталась отговорить.
- Зимой, во Львов? Это же ужасно дорого. Что делать там без денег? А у нас их не густо. Я смогу тебе выделить рублей двадцать, но этого будет мало.
- Гляди сюда! – позвал сын, показывая конвертик с пачкой красных червонцев, – девяносто рублей!
- Откуда столько??
- Накопил! – гордо сообщил будущий Ротшильд, собирая чемоданчик в поездку.
Во Львове он уже не экономил. После вечернего прибытия и заселения в шестиэтажный мотель, компания студентов во главе с молодой и шустрой преподавательницей английского языка пустилась во все тяжкие. Англичанка по секрету сообщила, что неподалёку расположен настоящий, как на Западе, коктейль-бар. С музыкой, с горячим шоколадом в виде напитка. Такого они дома ни разу нигде не пробовали. Коктейли, в составе которых, как в иностранных романах, – ром, коньяк, виски или джин!
Увы, поступали в училище сразу после восьмого класса, поэтому мало кому было больше пятнадцати отроду. А это значит – на спиртное табу. Но им до умопомрачения хотелось посетить знаменитый львовский ночной коктейль-бар. Окунуться в атмосферу чужого мира, страшного, и, вместе с тем, манящего. Проскальзывали мимо охранников, просеивающих толпу на входе, как Одиссей мимо Циклопа. Все приподнимались на цыпочки, стараясь казаться выше ростом. Паспорта с них не потребовали, поверив, что молодым людям уже есть по 17 лет. Обязательная покупка спиртного была главным условием этого заведения. По вечерам. А днём бар не работал. И вот уже они сидят за маленькими круглыми столиками, сжимая в руках ледяные бокалы с адской смесью чего-то цветного и ароматно-пенящегося, с кусочками льда, наколотым на ребро ломтиком лимона и вставленной трубочкой, через которую, блаженно жмурясь, посасывают содержимое коктейля. Вишенкой на торте был заказ горячего шоколада.  Через полчаса в глазах у него вертелась чехарда мутных теней, уши свернулись трубочкой от гремящей музыки в странных и непривычных стилях. И немудрено. Ведь в училище им вливали в сознание шедевры классиков уровня Баха и Бетховена. А тут – рок и попса иностранная. Захлёбываясь грохотом динамиков и всосав изрядную долю непонятных смесей с лёгкой добавкой водки, они в итоге приплелись в свои гостиничные номера, наутро испытывая лишь физические муки и сожаление о потраченных деньгах. Но лишь на короткое время. Потом уже никакого сожаления не было. Был восторг от красоты, льющейся в глаза со всех сторон в экзотических краях, посещённых ими за время экскурсионной поездки.
Боже, как далеко всё это позади! Теперь он не студент. Солдат? Нет, даже не солдат. Солдатам ведь положено ходить с оружием в руках, защищать землю свою от врагов. А кто тут враг? Он вдруг отчётливо понял – кто. На данном этапе у него лишь один враг. Собственная трусость. Других врагов нет. Он должен побороть самого себя, свою слабость. Задавить её, спрятать от чужих глаз прочно. Иначе – позор.
Громко хлопая широкими голенищами своих сапог, он решительно зашагал по направлению к казарме, сурово сдвинув брови к переносице. Ать-два, ать-два…

               

II часть


Преодоление
1. ЛЕСЕНКА В НЕБО

Наутро, без всякого предупреждения, их городок, окрестности, да и всю окружающую степь, продуваемую ледяными ветрами, сковал мороз, сопровождавшийся обильным снегопадом. Зима, словно опомнившись и, удивляясь тому, как благосклонно позволила осени задержаться на лишний срок – вовсю гулял декабрь – наконец решительно прогнала её мощным пинком прочь, основательно, насовсем.
Ночное небо, попрощавшись с осенним воскресеньем, приветствовало зимний понедельник, выдавив из себя первую снежинку. Не успела та коснуться стылой земли, как следом уже парашютировали полчища шестилучевых подруг, хороводя в лёгких пришепетываниях ночного ветерка, мягко ложась на подвернувшуюся поверхность. К утру, когда дневальный «на тумбочке» проорал подъём, выбежавшая на утреннюю зарядку полуголая солдатская братия ощутила дыхание зимы в полной мере.
Понедельник. Шесть утра. Две трёхэтажные казармы в предрассветной мгле засветились гирляндами окон. Заглянувший в них, мог бы заметить единообразие действий на всех этажах: суетливо соскакивающие с коек парни быстро натягивают зелёные лёгкие хлопчатобумажные штаны и, обмотав портянками ноги, впрыгивают в сапоги, поспешно направляясь к выходу. Повсюду слышен скрип кроватных пружин, топот ног, подбадривающие крики сержантов.
Двери первых этажей распахнулись, и мощными потоками хлынули из них уже очень подвижные, но ещё не совсем проснувшиеся воины. Все с голым торсом, как и положено на утренней пробежке. Если вчера ещё, спустившись со ступенек у входа, солдатские кирзачи гулко топали по асфальту, сегодня картина резко изменилась. По самое голенище сапоги тонули в мягком пушистом снегу. Никакого топота. Ушам приятно. Зато тело моментально подверглось испытанию на морозоустойчивость.
Евгений бежал в составе своего отряда. В затылок ему часто дышал Миша Соловьёв. Впереди колыхалась мощная спина Юры Гангана. Морозный воздух обжигал лёгкие. Женя попробовал делать вдох носом, но и слизистую носа жгло. Мысль о том, что так не должно быть, что их обязаны вернуть обратно в тепло, дать возможность одеться, пришла в первые же секунды после того, как отряд покинул жарко натопленное и пропитанное за ночь всевозможными испарениями помещение роты. Но никто и не собирался давать команду на разворот. Путь, как и в любой другой день, пролегал по главной дорожке мимо плаца, мимо Клуба, мимо теплицы и медсанчасти к полковому стадиону – огромному футбольному полю с беговой дорожкой по периметру. Тут и проходил ежеутренний моцион всего состава. Сержанты, нацепив личину школьных учителей физкультуры, яростно выстреливали команды. Разве что, без свистка на верёвочке. Повороты, махи руками и ногами, приседания, отжимания – весь набор традиционной зарядки, включая подпрыгивания и бег на месте. На этот раз особенно порадовала команда «упасть-отжаться». В снежные объятия, понятное дело. А подышать теплом на застывшие руки после отжиманий никто времени не дал. Конечно, солдаты старались делать все элементы быстрее, желая поскорей вернуться в тепло казармы. Сержанты, напротив, как-то по-особенному, не спеша, всё медленнее чередовали свои команды. Как будто специально желая заморозить подчинённых. Им самим не холодно, что ли? Хорошо ещё, что нет ветра.
В это утро снег превратил серую и унылую с виду территорию полковой части в празднично-белую сказку. Значит, пришла зима! Значит уже не осень. И это замечательно, ведь после зимы обязательно будет весна, а там и до дембеля недалеко. Во всяком случае, на одну зиму меньше.… Но, чёрт побери, какой же зусман! А зима вся ещё впереди…
- Я так долго не продержусь, зараза, у меня уже звон между ног, как в нашей церкви на Пасху! – бурчал Баранецкий, гремя костями где-то справа от Евгения. Они резво пыхтели в сторону казарм, мысленно проклиная такое морозное утро.
- Первый снежок в эту зиму, красота! – Миша Соловьёв, казалось, совсем не замёрз, на бегу радостно созерцая окружающие деревья, застывшие повсюду, словно кораллы Красного моря. Женя благодушно взирал на белое кружево кустарников и прислушивался к хрусту снега, вдыхая новые ароматы, созданные морозом. Сегодня решающий день. Резкая перемена в природе это знамение. Так ему казалось. Мысленно он старался обнадёжить себя. Возможно, случится так, что неожиданный мороз даст повод начальству отменить практические занятия на полигоне. Перенести их на другой день, когда погода будет теплее, снег сойдёт. Ну да, разумеется! Кто же заставит курсантов рисковать жизнью и лезть в такой мороз на эти гигантские железяки, в ледяную стужу? Там наверху наверняка ещё холодней, чем на земле. Это же понятно. Металлические детали на холоде могут обледенеть. Краны на полигоне уже наверняка покрыты толстым слоем льда. Как они в такую погоду будут работать? На занятиях в учебной части говорили о морозе и о ветре. При сильном ветре, вроде бы, когда порывы достигают, … сколько там было метров в секунду? Он напряг память. Вроде бы, 15 метров. Ну да, верно! Не зря ведь Женя все зачёты сдавал на «отлично» и часто помогал отстающим, деревенским парням, туго усваивающим материал. Ему-то на память жаловаться не приходилось. Женя отчётливо вспомнил, как, поблёскивая очками, лейтенант по прозвищу Гуталин монотонно гундосил: «При разработке элементы конструкции башенного крана рассчитываются на предельную ветровую нагрузку, при которой обеспечивается эксплуатация крана с полезной нагрузкой. В инструкции по эксплуатации крана производитель указывает максимальную скорость ветра, свыше которой работа крана не допускается…. Алё, курсанты, не храпеть! Быстро подняли лица с парт! Зачитываю: «Инструкция для крановщиков по безопасной эксплуатации башенных кранов» РД 10-93-95: «Крановщик обязан прекратить работу крана, если скорость ветра превышает допустимую величину, указанную в паспорте крана».
Да, всё верно, но ведь ветра-то и нет. Только мороз со снегом. Стоим тут уже минут десять, промёрзла вся спина, а колени вообще, словно иголками ледяными кто-то в них тычет.
После завтрака всех выстроили на плацу, как обычно. Утренний развод. Ну, хорошо, раньше тоже было холодно, ветра, дожди, но не так, как сейчас. Пора бы уже тёплое обмундирование выдавать!
Всех уже отправили в учебную часть продолжать теоретическую подготовку. Лишь рота крановщиков, все пять взводов со своими взводными сержантами, осталась на плацу. Мороз не жалел никого. Пробирался за шиворот, под галифе, трусы, тельняшки сержантов. Все притоптывали сапогами в попытках отогреть пальцы на ногах, которые ломило от холода, независимо от того, в чём они – в портянках или шерстяных носках. Морозу было плевать. Он служит зиме, которая в этих краях обычно беспощадна к людям.
Когда, наконец, перед личным составом нарисовался комбат Козырев, облачка пара над головами ожидавших дальнейших поворотов судьбы солдат, улетучились. Видимо потому, что они прекратили, оживлённо матерясь и сетуя на мороз, гадать о дальнейших шагах начальства, и обратились во внимание. В воцарившейся тишине капитан объявил:
- Товарищи курсанты, хочу поздравить вас с наступлением зимы. Это, такскть, прелюдия.
Он обвёл орлиным взглядом ряды солдат, откашлялся и продолжил:
- Вы приняли присягу, прошли курс молодого бойца, успешно посещаете занятия по изучению кранов. Армии и стране нужны хорошие специалисты, грамотные военные строители. И сегодня некоторым из вас предстоит подняться на настоящий подъёмный кран, прочувствовать, такскть… на своём опыте, такскть. Поэтому, я обязан задать вопрос: кто-нибудь боится высоты? Не стесняйтесь, ребятки, это не зазорно. В случае отказа никаких наказаний не будет, просто переведём в другую роту, такскть, ближе к земле.
Улыбнулся. Подождал. Стояла тишина. Евгений крепко сжал кулаки, приказывая себе молчать.
- Ну и прекрасно! Сержант Истомин, ко мне!
Подошедший чётким строевым шагом к командиру Истомин доложил:
- Товарищ капитан, сержант Истомин по Вашему приказанию прибыл.
Козырев что-то тихо стал объяснять сержанту. Тот кивал головой. С лица не уходила привычная для сержанта хмурь.
Комбат козырнул и удалился. Игорь Истомин объявил всем следующее:
- Сегодня, как уже было сказано раньше, начинаются практические занятия на полигоне. На первый раз пойдёт партия из пяти курсантов. Работать будет один кран, инструктор – сержант Корсунов. На практику отправляются по списку: первый взвод, то есть мой, – рядовой Брянский. Второй взвод – Тарута, третий взвод…. Он продолжал называть фамилии счастливчиков, которым предстояло первыми из всего призыва подняться на кран. Остальные будут посещать полигон по мере освобождения инструктора и крана, поэтому пока что направляются в учебную аудиторию. Сержанты увели личный состав с плаца, на котором остались пятеро героев дня во главе с прапорщиком Сушковым, ответственным по полигону.
Евгений забыл о морозе потому, что его кинуло в жар. Затылок сжали тиски страха, сердце отплясывало джигу где-то за грудиной.
- Жека, мы с тобой первыми пойдём.
- Геныч, я ща сдохну.
- Закоченел, что ли?
- Нет, ты же в курсе, я высоты боюсь.
- Ты, вроде, говорил, я уже и забыл. А чего ж промолчал? Козырь же спрашивал, – кто очкует. Да, проблема…. А с другой стороны, поговорку помнишь? Клин клином вышибают.
Прапорщик Сушков, круглолицый и долговязый с длиннющими руками, свисающими, казалось, ниже колен, как у павиана, крякнул и скомандовал:
- Так, бойцы, в колонну по двое становись. За мной, шаго-о-ом… короче, пошли на полигон потихоньку. Не отставать! – и он рванул с места в карьер.
У Сушкова и ноги были длинные, так что пришлось всем пуститься чуть ли не бегом. В стороны от «кирзачей» взлетали белые протуберанцы снега. Тарута загребал своими сапожищами рядом с Евгением, посматривая искоса на товарища. Ждал от него вопросы.
- Клин клином это как? – спросил Женя, стараясь не сбиться с шага. Он понимал, о чём речь, но хотелось хоть как-то успокоить взбудораженные нервы. В разговоре с Генкой искал спасение. Ощущение надвигающейся панической атаки не проходило.
- Ну как. Страху надо заглянуть прямо в самое рыло. Боишься змей – лезь в змеиное гнездо, хватай их руками, наматывай через локоть. Боишься пчёл – лезь в улей.
- Так закусают же.
- Да и хрен с ним. Пчелиный яд только на пользу.
- Да уж лучше бы я в улей полез, а не на кран.
- Скажешь, что у нас на полигоне краны? Не краны это вовсе, а недомерки. Чисто для тренировки таких вот, как мы. Ты ещё настоящих кранов не видел. В Кишинёве у нас новостройки с многоэтажками. Там такие монстры, я тебе скажу. Крановщик утром к восьми на работу приходит, подниматься начинает и только к обеду до своей кабины добирается. Пару раз стрелу повернул и баста. Обед.
- Шутишь!
- Ясен пень, шучу. Но это тоже ещё фигня. Есть краны, где лифтом надо к кабине ехать. Это за рубежом. Там небоскрёбы этажей по сто. Прикинь сам, какой кран нужен, чтобы на верхние этажи грузы зафигачить.
- А если мороз, кран же должен переждать, верно?
- Это ты у прапора спроси. Вон чешет впереди как паровоз. Спешит. Нас сдаст крановщику, а сам поскорей в тепло забурится. Узнай у него про мороз.
Они уже проходили мимо стадиона. До полигона оставалось метров триста. Евгений, ускоряя шаг, поравнялся с прапорщиком и спросил:
- Товарищ прапорщик, а разве в сильный мороз на кране можно работать?
- Тю, так, то в сильный мороз! А сейчас шо? Сейчас ваще жара. Ты ещё, парень, мороза не видал. – Прапорщик присвистнул. – Я в Сургуте родился. Там морозы. И то – краны работают. Ну, не все, конечно. У каждого крана свой уровень допуска. Если ниже минус двадцати, то амба – выходной у них…. Ну, вот и дошли.
Он подвёл курсантов к решётчатому крану. Кабина у крана находилась на высоте третьего этажа. Это был, практически, самый маленький кран на полигоне. Соседствующие с ним агрегаты для перемещения грузов могли доставать и до пятых этажей. А стоящий поодаль трубчатый – вместо стальных решёток у него цельная труба, внутри которой скобы для подъёма, – явно превосходил остальных. Подобно мусульманскому минарету, гордо взирал он на окрестности. Женя углядел в верхней части этой самой трубы дыру, рядом с которой прилепилась кабина. Это значит, что крановщик сперва лезет внутри трубы, цепляясь за скобы, а затем, выбирается через дыру на махонькую площадочку. Она соединяет выход из корпуса с кабиной. Просто ужас! Какую надо иметь железную волю! Или просто они психи. Те, кто идёт работать в такую профессию. Кран башенный, а крановщик… безбашенный!
Сила воли конечно нужна, не только для подавления страха высоты. Без силы воли и с кровати утром не встанешь. А ведь, если припомнить тот случай в общежитии, где он на втором курсе перед призывом успел пожить немного.…  Припомнить? Да такое и не забудешь. Разве тогда не было риска для жизни и высоты? Был и риск и высота была. Причём, немалая, пятый этаж как-никак! Память в ярких красках нарисовала ту памятную августовскую жару. Конец месяца, все съезжались в общагу, обустраивая комнаты, готовясь к очередному семестру. Солнце нещадно прожаривает и без того засушенную за июль до состояния вяленой воблы землю. Тень не спасает. Воду пить бесполезно, вся выходит по;том моментально. Вентиляторы можно обнаружить лишь в редких комнатах. В основном у девчонок. Пользы от них мало, гоняют горячий воздух от стенки к стенке. Но хоть какое-то подобие прохлады. Одна радость – посидеть с кем-нибудь и поболтать о том, кто как провёл лето.
Евгений рано прибыл в общагу. Комната, куда его поселили к двум уже проживающим с прошлого семестра парням, пустовала. Жаль, он так надеялся на компанию. Не доехали, видать, ещё. Ничего, завтра уже будет людно.
Сидеть одному в душной комнатёнке тошно. Терпения хватило минут на двадцать. Затем он выскочил наружу и побрёл по коридору в поисках. В поисках чего? Приключений, разумеется. В одной из девчачьих комнат услышал голоса и заглянул. Сидело двое. Обе с третьего курса, возможно и постарше. Но они радостно заверещали и пригласили зайти. Ну, понятное дело, он уже не первокурсник робкий. Чинно присел на свободную кровать. Завязалась беседа. И тут в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, вошла ещё одна девчонка. Женя узнал её. Пианистка с третьего курса. Лицо её выражало крайнюю степень взволнованности. В одном халатике и тапочках, через плечо свисает полотенце. В руках Олеся – так её звали – держала зубную щётку, тюбик зубной пасты и пластмассовую коробочку. В таких обычно хранят мыло.
- Блин, девчонки, катастрофа… – она осеклась, увидев мальчика, – ой, привет!
- Привет, – он вежливо кивнул и опустил голову в пол, чтобы не так явно рассматривать полуодетую Олесю, халат у которой был практически нараспашку, давая возможность узреть нижнее бельё. Девчонкам, конечно, плевать, но мальчику в его возрасте, скажем так, тревожно.
- Что случилось?
- Да, блин, ребята, дура я, сама дверь захлопнула, а забыла же, что там замок ключом только открыть можно! Ключ внутри остался.… И ведь уже не первый раз такая вот гадость. Но сейчас вообще пипец. Мои ж только завтра приедут. С ключами. Я одна. Называется – в умывальник на минутку забежала...
Она с надеждой посмотрела на Евгения.
- Может наши ключи подойдут? – предположили девочки. Вот, держи.
И они тоже выразительно повернулись к нему, протягивая связку ключей.
Конечно, конечно! Моментально и с удовольствием! Он вскочил, схватив ключи. Кому, как не мужику, решать девичьи проблемы. А он тут сейчас единственный представитель сильного пола.
Решительными широкими шагами Женя пересёк комнату и вышел в коридор к захлопнувшейся так некстати для Олеси двери. Девушка семенила рядом, источая аромат надежды.
Попытки вставить и повернуть какой-нибудь из нескольких ключей провалились. Он сходил в свою комнату и принёс свои ключи, захватив нож. Эти ключи тоже не подошли. Ножом пытался поддеть собачку замка. Бесполезно. Горделивый рыцарь, сидящий в нём вначале, медленно превращался в рыцаря печального образа. Огляделся. Длинный коридор пятого этажа был пуст, и вообще повсюду царила тишина. В пик обеденной жары народ либо залёг в спячку, либо разбежался в поисках прохладительных напитков, как испанцы во время сиесты.
- Ой, мамочки, что я наделала! – Олеся готова была заплакать.
Сердце Евгения рвалось на части от желания помочь несчастной и невозможностью его выполнить. Но тут он вспомнил о Длинном Венике.
Вениамин Семаков по прозвищу Длинный Веник проучился на третьем курсе музыкального училища только до зимы. Весной решением педагогического совета и дирекции он был исключен с курса за пьянство, многочисленные прогулы и постоянные срывы занятий по причине безобразного поведения. Любил Веник третировать и удивлять публику. Работал по наитию душевному своему постоянным клоуном. Но не в цирке. Клоунада – его призвание. А родители, богатенькие и своенравные, ошибочно настояли на скрипичном образовании. Слухом господь Веника не обделил, музыка ему давалась легко, но ещё легче он махал на занятия и всяческую учебно-трудовую деятельность рукой, пускаясь во все тяжкие. Будучи уже исключённым, тем не менее, Длинный Веник продолжал посещать общежитие, периодически проводя в нём разгульную ночь, хоть и жил на другом конце города в родительском доме. Посторонним проникать в студенческое общежитие категорически запрещалось. Вене Семакову, однако, везло. Частенько, его отлавливали только наутро, когда, отягощённый за вечер и ночь спиртными напитками, он шатался по этажам в поисках лекарства от похмелья.
В тот памятный вечер Евгений задержался в одной из многочисленных комнат у каких-то баянистов-первокурсников. Внезапно дверь приоткрылась.
- Мужики, водка есть? А если найду?
Это был Веник. Явно пьяный. Не успели ему ответить, как лицо исчезло за дверью. Кто-то дёрнул Веню за шиворот. Собутыльники?
- Да уж…  – ребята переглянулись. – Сейчас на уши весь этаж поставит. Это он умеет.
- Сегодня же Тоня дежурит. Как она его пропустила?
Прошло минут десять. Они принялись чистить картошку для коллективного ужина. Послышался нарастающий в коридоре шум.
- О, слышите, уже где-то шухер подняли. Тоня, она же сразу, чуть что, милицию вызывает.
Из-за двери доносились звуки громкого разговора. Затем раздался топот, и началась беготня. Прежде, чем ребята успели выглянуть, дверь распахнулась. Веня резво проскочил в комнату и моментально прикрыл за собой дверь. Пошарил ошалелым взглядом по кроватям, тумбочкам. Скривился. Тут его глаза остановились на окне. Одна створка была открыта полностью. Проветривали.
- Так, малышня, если кто пикнет, задушу! Вы меня не видели!
Он прыжком вскочил на подоконник, распахнул вторую створку и полез в окно наружу. Как будто, это был не пятый, а первый этаж. На улице давно стемнело. Пышные кроны высоких каштанов и орехов не пропускали свет вечерних фонарей. Веник шагнул куда-то в кромешную темень и пропал из виду. Вдруг оттуда, из темноты сдавленно донеслось:
- Прикройте ставни, чудики!
Совершенно одурев от происходящего, кто-то из ребят прикрыл окно. Не прошло и десяти секунд, как в дверь властно постучали. Стук был простой формальностью. Сразу же в комнату ввалились трое: два мужичка в милицейской форме и Антонина Фёдоровна, комендантша этажа. Это была внушительных габаритов пожилая женщина в рыжем парике, которую между собой студенты называли Тоней, а в её присутствии робели и старались вести себя тише мыши. Ходил слух, что Тоня во время войны партизанила. Более того, героически сражалась с фашистами в партизанской разведке. Утаить от неё что-либо было практически невозможно.
Антонина Фёдоровна, отодвинув милиционеров назад мощными локтями, вышла в центр и обвела комнату суровым взглядом.
- Только что парень заходил? Посторонний. Поддатый. Видели?
- Нет, никого не было.
- Да врёте вы всё. Он же тут вот только что бегал по всем комнатам. От наряда прятался. – Она кивнула милиционерам, и те шустро полезли посмотреть под кроватями. Даже в шкаф заглянули. Никого.
- Ладно. Ты, Брянский, что тут в чужой комнате делаешь?
- Да я так, компанию поддерживаю. Вот, картошку хотим поджарить…
- За мной, пошли дальше! – Тоня махнула милиционерам и генеральским шагом покинула комнату. Наряд послушно последовал за ней.
Окно распахнулось, и на подоконнике волшебным образом возник Длинный Веник, живёхонький и улыбающийся.
Оказалось, что он воспользовался пожарными крюками, вмонтированными снаружи в каменные плиты стены в промежутках между окнами под самой крышей. По идее, за эти крюки должны цепляться выдвижные лестницы пожарных машин. Возможно, что крюки служат и для подвесных люлек, которые используют строители, или для крепления строительных «лесов». В любом случае Веник, рискуя жизнью, цеплялся за крюк, перекидывая ногу с карниза одного окна на карниз другого. Таким образом, он мог даже перебраться из одной комнаты в другую по наружной стенке дома. Ну не циркач? Этот фокус, отработанный Веником давно, позволял ему периодически скрываться от преследователей.
… Семаков мог, а Брянский не сможет? Почему бы не попробовать? В данной ситуации другого решения Евгений не видел.
- Погоди-ка, Олеся. Стой тут, не уходи никуда, я сейчас…
Он вернулся к девушкам, уныло сидевшим на своих кроватях. Подошёл к окну и дёрнул ставню со стороны Олесиной комнаты. С улицы в лицо ударил жар полуденного солнца. Воспользовавшись приставленным стулом, Женя взобрался на подоконник и выглянул за край стены. Вот незадача! Окно запертой изнутри комнаты находилось дальше, чем он думал. Трюк, проделанный Вениамином, помнилось, предполагал наличие одного крюка между двух окон, находящихся в метре друг от друга. Теперь же, между комнатами был, как оказалось, удвоенный промежуток. Расстояние больше полутора метров и два крюка. Он знал о наличии двух крюков между некоторыми окнами, но надеялся на везение. Ребята рассказывали о том, что можно перепрыгнуть и по двум крюкам, только технология такого прыжка чуть сложнее. Держишься одной рукой за раму, другой хватаешься за ближайший крюк. Затем надо прыгнуть в направлении второго окна, попав ногой на его карниз, при этом перехватывая первый крюк рукой, державшейся за раму, а освободившейся рукой ухватить второй крюк. После чего, упираясь ногой в карниз, отталкиваясь от крюка, дотянуться до рамы и влезть в окно. Вроде бы, в теории всё просто. Но Женя и по одному крюку никогда не перепрыгивал. Скажи ему кто-нибудь, что он полезет на два крюка, – ни за что не поверил бы.
И вот момент истины! Времени на долгие раздумья он себе не дал. Сосредоточившись на последовательности действий, не глядя вниз, рванул по стене к вожделенному окну. Смотрел только на крюки. Молил судьбу лишь об одном: «Господи, пусть её окно будет не заперто!» Обратный прыжок было бы совершенно нереально выполнить. Как же далеко этот второй крюк! Не зря ведь Веника прозвали Длинным. Ему-то проще…
Открывая дверь перед Олесей, лицо которой озарила совершенно счастливая улыбка, он чувствовал такую гордость, какой не испытывал ранее никогда.
- Ты же мог разбиться, глупый! – заявила она. Он только презрительно пожал плечами.
- Не благодари! Рад был помочь. – И ушёл к себе на мужскую половину этажа.
Ну, вот же, вот! Смог же побороть страх. А в детстве, когда во дворе установили железный флагшток для летней площадки? Он хорошо помнил, как в тот день торжественно поднимали флаг двора. Предварительно нужно было продеть верёвку для флага через колёсико блока на верхушке флагштока. Никто не решался туда лезть, а школьный друг Серёга, поплевав на ладони, полез, словно в спортивном зале по канату. И ведь залез. И продел верёвку. Все смотрели на него с восхищением. Девчонки и мальчишки. И всё лето потом ежедневно по утрам поднимали флаг. В минуты, когда во дворе никто не гулял, Евгений украдкой пробовал подняться на этот металлический шест, в котором было метров пять высоты. Не получалось. Он упрямо подходил на следующий день. Раз за разом ползти наверх было всё легче. И однажды, в конце лета, когда во дворе собралась детвора, Женя, небрежно подойдя к шесту, полез наверх. Серёга тоже гулял неподалёку. По мере продвижения к вершине гвалт детских голосов стихал. Женя коснулся острой макушки флагштока, сполз на землю и, обтерев руки о штаны, пошёл куда-то в другой конец двора, как будто ежедневно только тем и занимался, что покорял вертикальные столбы. Не оглядываясь, он отчётливо чувствовал на своей спине одобрительные девчоночьи взгляды. Во всяком случае, так ему казалось.
Пятеро курсантов, готовые к практическим занятиям, топтали снег, стараясь хоть немного согреться. Тонкая ткань гимнастёрки создавала лишь иллюзию тепла, не согревая. Прапорщик поднялся в кабину, где уже должен был сидеть сержант Корсунов, сегодня выполнявший роль инструктора – крановщика.
- Так и околеть не долго, – проворчал Тарута.
- Кажется, я всё-таки умру молодым! – Неудачно пошутил кто-то. Даже не улыбнулись.
- Корсуну хорошо, тепло, небось. Там же в кабине печка!
Из кабины, стёкла которой были совершенно запотевшими, и поэтому с земли не видно было инструктора, начал спускаться прапорщик Сушков. Спрыгнув на землю с поворотной платформы, на которой крепилась башня крана, подошёл к курсантам. Лицо прапорщика, раскрасневшееся и довольное, вызвало подозрение, что тот уже успел принять на душу что-нибудь горячительное.
- Ну, всё, можно подниматься. Кто первый идёт?
Решительно и безапелляционно Евгений заявил:
- Я первый. Разрешите идти?
- Валяй. Стой, погоди! Держи варежки. Слезешь – передашь следующему.
Женя принял варежки, надел их, развернулся и взобрался на поворотную платформу. Там он, как в своём недавнем видении, шагнул к башне и пролез между решёток к ступеням. Поперечные металлические скобы холодили руки даже через варежки. «Забудь про всё, просто двигайся к кабине. Там печка, там тепло» – думал он. С каждой перекладиной перед ним открывался просторный мир полигона, а за ним зимней степи, простирающейся до горизонта. Страх понемногу отпускал, сменяясь ощущением красоты и свободы. Вот и кабина. Толкнул дверь. Просторно. Кресло в окружении четырёх командо контроллеров, предназначенных для управления краном, пустое. Это для него. Рядом ещё одно небольшое сиденье для инструктора. Его занимал сержант Корсунов.
- Товарищ сержант, рядовой Брянский прибыл для тренировки!
- Дверь закрой, сквозит! – ухмыльнулся Корсунов. – Садись, осваивайся.
Женя закрыл за собой дверку кабины и примостился на место крановщика. Три стенки и половина двери были застеклены. Стекло уходило и вниз, прямо под ноги. Так что можно было увидеть землю под собой. Но пока что, ничего не видно. Все стёкла покрыты узорчатыми морозными разводами, будто матовые.
- Сейчас печка разогреется, ждать надо минуты три.
И действительно. Таяние узоров на стекле было недолгим. Через пару минут перед Евгением, словно чёрно-белая фотография в проявителе, медленно, но неуклонно во всей своей красоте высветился знакомый всем птицам простор. Сердце замерло на секунду, прекратив гонять кровь по сосудам. Но, словно опомнившись, снова застучало, быстро и радостно. Лесенка наконец-то привела его в небеса. Он – крановщик!

2. НА СТРАЖЕ РОДИНЫ

- Товарищ сержант, а кабина эта не отвалится, случайно, вдруг?
- А как же. Каждый день отваливается, мы её к утру обратно проволокой прикручиваем!
Шутку Евгений оценил и немного успокоился.
- Ну, давай, как учили. Поворот башни направо.
Женя прекрасно помнил весь комплекс работ с командо контроллерами. В учебной аудитории стоял тренировочный макет крана полутораметровой высоты с удобным креслом и рычагами управления, где каждый курсант мог маневрировать, сколько хочет. Первым делом нужно подать сигнал стропальщикам. Он вдавил сапогом послушную педаль под креслом, и далеко внизу раздался резкий звон, оповещавший всех, кто находился рядом с краном. Давать такой сигнал следовало перед любым переключением рычагов.
- Правильно, не забыл, – кивнул инструктор. Воодушевлённый первым успехом, Женя решительно передвинул рычаг командо контроллера, отвечающего за поворот башни, вправо на два деления. Кран резко дёрнулся, поворачиваясь всем корпусом. Это было неожиданно и жутковато.
- Эге-й, стооой! Куда так сразу на вторую скорость? Завалишь нас набок. Начинай последовательно. Сначала первую, а потом уже вторую, – Корсунов терпеливо объяснял курсанту его оплошность, но не ругался. – Давай-ка ещё разик.
Ну вот, может же человеком быть. Не то что тогда в наряде зверствовал – заметил про себя Женя, вспомнив, как гонял их в хвост и гриву Корсунов пару недель назад.
Они ещё минут пять заставляли кран то прокатиться по рельсам, то поднять или опустить стрелу. Полигон то и дело оглашали заливистые трели предупреждающего сигнального звонка. В конце тренажа сержант потребовал опустить крюк к земле, и кто-то из стоящих внизу парней нацепил на него воображаемые стропы, продетые в петли бетонной плиты, над которой завис крюк.
- Хорошо, на первый раз справился. Свободен. Зови следующего сюда.
Странно, но, выбираясь из кабины и спускаясь к земле, он полностью забыл о своих недавних страхах.
- Варежки-то отдай! – потребовал совершенно синий от мороза Тарута. Ему таки удалось выбить право лезть к печке вторым. – Видишь, нестрашно было, судя по твоей довольной физиономии.
- Ну да, держи, грейся! – Женя стащил варежки, передавая другу. – Почти совсем не страшно. Разве что, самую малость. – Он задрал голову наверх и небрежно добавил: – Да и кран мелкий.
Все согласились.
Генка взлетел по лестнице в считанные секунды, скрывшись внутри кабины. Кран ожил, завертел башней во все стороны, принялся ездить взад-вперёд. То и дело Тарута тренькал зуммером, опускал и поднимал крюк. Отогревался и тренировался одновременно.
Трое очередников ожесточённо спорили, кому следующему подниматься в кабину. Главная задача была – у печки погреться, а не рычаги покрутить. Евгений ощущал лёгкое состояние эйфории.
Вернувшись в казарму, покорители высоты узнали, что их ожидает аудиенция с прапорщиком Мазуром. Получать зимнюю форму. Шинель и меховая шапка-ушанка, очень кстати сменившая пилотку, согрели тело и душу. Женя подумал, что вместо кирзовых сапог неплохо было бы надеть валенки, но – увы. Тут в южных краях они не предусматривались. Зато для тех, кто в наряде, полагался бушлат. Об этом прапорщик Мазур сообщил в своей привычной манере. Когда Евгений постучался в дверь каптёрки, интендант неровной походкой вышел на порог со списком. Мрачно вглядываясь в него, не поднимая глаз, вопросил:
- Фамилия?
- Рядовой Брянский!
- Херанский! Держи шинель, да гляди, чтоб и муха не обосрала! Другой уже не будет.
- Так точно, товарищ прапорщик.
- Проточно, товарищ рядовой! Вспомнили Мазура, ага? Думали, старшина Мазур никому не срался, а тут – опа-на!..
Почесав синюшную алкогольную щёку в красных прожилках, прапорщик добавил:
- Пойдёшь в наряд, возьмёшь бушлат… – он удивился собственной рифме и выдал: – Стихи, пля! Я практи… практисиски Пушкин! – после чего захлопнул перед Евгением дверь каптёрки, откуда напоследок вырвался мощный залп алкогольного аромата.
Бушлат понадобился уже через пару дней. Сержант Истомин подозвал Евгения и сообщил ему тихим голосом:
- Брянский, сегодня с вечера заступаешь в очередной наряд по периметру.
- Есть, в наряд! Товарищ сержант, я ещё «по периметру» не был. Это как?
- Там узнаешь. Инструкции получи у дежурного по роте.
- Так точно, разрешите идти?
- Идите, рядовой, – насупив брови, суровым тоном велел сержант. «Действительно в его голосе присутствовали отеческие нотки или показалось?»
Разыскав дежурного по роте, он узнал, что в наряд отправляются ещё двое: Владимир Сролик и Анатолий Санду. И им втроём предстояло сутки патрулировать периметр, то есть, обходить всю часть вдоль забора, примечая нарушения и препятствуя потенциальному врагу проникнуть на запретную для него территорию. Возможно, состав караула был больше, но остальные, скорее всего, не из их роты.
- Получите бушлаты в каптёрке.
- А оружие нам дадут? – поинтересовался Женя, просто из любопытства, понимая, что вопрос риторический.
- Может вам ещё гаубицу прикатить? Мы же не военная часть, а учебная, забыл? Найдёте там себе по кирпичу, чтобы от ворон отмахиваться, и вперёд. – Улыбнулся дежурный. – К половине шестого инструктаж у помдежа по полку! – напомнил он.
По воинскому Уставу: «личному составу, заступающему в суточный наряд, в день заступления, в часы, указанные в распорядке дня, должно быть предоставлено не менее трех часов, а при заступлении в караул через сутки – не менее четырех часов для подготовки к несению службы, в том числе не менее одного часа для отдыха».
До половины шестого вечера их оставили в покое, предоставив возможность отдохнуть и приготовиться к дежурству. Они получили в каптёрке у Ищенко полагающиеся бушлаты. Примерили. Бушлат отлично сидел на Евгении и прилично согревал. В казарме. А что будет на улице?
На улице будет прохладно, поняли они, направляясь на инструктаж к помощнику дежурного по полку. Ровно без десяти шесть вечера все, заступающие в наряд, были выстроены на плацу для развода по местам. Построение выполнялось, как положено по Уставу. На правом фланге – караулы, а затем справа налево: дежурные по парку, по фельдшерскому пункту, дежурные по штабу полка, по ротам, посыльные и сигналист; помощники дежурного по КПП; дневальные и далее по списку.
Было морозно. С заходом солнца ветерок ощутимо пробирал, старался до самых косточек добраться. Под сапогами хрустел снег, уже порядком грязный от многочисленных перемещений по нему. Мелкие снежинки всё ещё сыпались сверху на головы солдат, ледяными иголочками впиваясь в незащищённые участки кожи. Ветер активно распылял их, превращая нахождение на открытом пространстве плаца в масштабный сеанс иглоукалывания.
Наконец, прапорщик-помдеж отрапортовал дежурному по полку, старшему лейтенанту, о построении личного состава. Тот, в свою очередь, выдал краткий инструктаж, поинтересовавшись, знают ли поступающие в наряд свои обязанности. Готовы ли они к несению караульной и другой службы. Стандартный развод завершился, и все поспешным строевым рассосались по местам дежурств.
Фонари, скупо освещавшие полковую территорию, не радовали численностью. Два-три на плацу, пять-шесть по всем остальным участкам. Один стоял перед медсанчастью, другой перед Клубом. Парочка посвящала себя дорожкам, ведущим от столовой к дальним углам. Всё остальное пространство в тёмное время суток освещал отражённый снегом лунный свет. Теперь же, когда небо в тучах, повсюду темно.
До ужина они успели обойти кусок периметра в районе контрольно-пропускного пункта, плаца и столовой, стараясь далеко не удаляться. Резонно, ведь всё равно скоро идти заправлять желудок последний на сегодня раз. Обычно, заступивших в наряд кормили за полчаса до основного состава.
Сролик был молчалив. Вопреки своей постоянной манере всё комментировать, он хмурился и минут сорок не произносил ни слова. Толик же, наоборот, беспрерывно твердил:
- Нормально погуляем сегодня. Я рад, что мы не в казарме и не должны драить пол. Здорово же, никаких тебе сержантов над душой, никто не тычет носом в углы и не требует что-то протирать, чистить…
- Холодно, – заметил Женя. – Лучше б уж в казарме чем-то заниматься...
- Ты что? Какая казарма? Ты забыл, как гоняли нас в наряде? Сейчас пожрём, а потом на свободе будем всю ночь, ни сержанты, ни деды – никто нам не указ!
Женя хорошо помнил, как в наряде по кухне Воробей обошёлся с Анатолием. Лишь недавно Санду перестал прихрамывать. Понятно, почему его так тянет быть подальше от любых старослужащих.
Они дождались ужин. На входе в столовую пришлось снять бушлаты и шапки, как полагалось во время приёма пищи. В малом зале длинные столы уже были накрыты. Бачки с кашей и мясом. Хлеб белый и чёрный, нарезанный аккуратно пластами, лежал стопочками. Алюминиевые кружки толпились вдесятером на краю стола в ожидании чайника. Аромат пищи грел душу и тело. Они заняли отведённые для дежурных места, наполнили свои миски горячей «шрапнелью», добавив в них по половнику дымящихся кусочков гуляша, и принялись поглощать свои порции. Аж за ушами трещало!
- Надо хорошо поесть, тогда не так холодно будет, – заметил Евгений.
- Да тут уже не важно – холод или жара. Это, Жека, армия. Хорошо надо поесть в любом случае, это тебе не дома. Тут тебе не там. А там было… – он мечтательно улыбнулся, – там было о-го-го как классно.
- Ты говорил, что до армии жил в Кишинёве. В каком-то районе.
- Рышкановский я парниша.
- Рышкановка? Название смешное, что оно означает?
- Да читал я историю своего района в нашем краеведческом музее, помню. Где-то ещё в пятнадцатом веке писарь Оцел владел нашей землёй. Потом за 130 татарских золотых половину земли выкупил у него Еремия Вистерникул. Он был казначей. Богатенький, стало быть. По его имени назвали землю – Вистерничень. А уже в конце 18 века та часть, где я живу, перешла во владение боярина Константина Рышкану.
- У вас частенько фамилии заканчиваются на «У». Вот и твоя – Санду.
- Ты заметил! Верно, очень часто. Из-за румын. Ну и вот, этот Рышкану, он и церквушку выстроил, где была родовая усыпальница всех знатных кишинёвских парнишек. И он вообще прославился потом.
- Чем же?
- Стал самым первым в Бессарабии предводителем дворянства, основавшим Благородное собрание.
- Вона как! – подал голос Сролик, тщательно пережёвывавший кусок мяса, – Видома хвигура, мабуть. – Он потянулся за чайником и набулькал в свою кружку чай до самых краёв.
Глаза у Толика потемнели, он сжал кулаки и тихо добавил:
- Кое-кто раньше обзывал наш район самой захудалой и нищей окраиной города. Мол, беднота тут живёт, тупые потому что. Типа, улицы кривые, извилистые, грязно. Мои предки, отцы и деды выходили драться с такими на кулаках. В кровь им рожи разбивали. Да и я часто ребят соседских водил на разборки с вонючими козлами из других районов! – повышая голос до крика, Санду злобно ткнул воздух кулаком, чуть не опрокинув свою кружку с горячим чаем.
- Да ладно, не кипишись*, чего ты!
- Всё, Женя, я спокоен. Просто вспомнил, как мы одним приблудным хари начистили. У меня, порой, кулаки чешутся, чтобы всем этим Воробьям зубы пересчитать. Знаешь, как я сильно кулаком бью?
- Догадываюсь.
Понемногу, Толик сменил гнев на радость. Его лицо опять озарила улыбка. Вовка Сролик допил свой чай, и они направились к выходу.
- Их было человек двадцать. А нас семеро, представьте! – Санду снова оседлал своего конька.
Они уже спускались на первый этаж в вестибюль со стенами, теми, что покрыты странного вида рисунками, выбитыми или вырезанными в белых плитках.
______________________________________________________
*Кипиш – криминальное жаргонное выражение: крик, скандал, разборка.

Один из образов  являл собой клыкастую морду, не то кабана, не то зайца-мутанта. Не разобрать. Фантазия автора этой стенописи зашкаливала. Толик указал на кабана:
- Во, глядите, такие рожи я у себя дома каждый день вижу. И, как только скажут мне поперёк хоть слово, – гашу на месте!
- Зараз остынешь, чуешь? Заспокоишься, – подвёл итог Сролик, выталкивая товарища за дверь столовой, на мороз.
За порогом их принял в ледяные объятия разыгравшийся не на шутку ветер. С неба уже не мелкая пыль сыпалась, а валил настоящий плотный снег. Ветер пихал его комьями за шиворот, пытался нашпиговать людям уши и носы. Метель с ветром – нередкая погода для здешних мест, как говаривали старослужащие. Сапоги у всех троих сразу же ушли в свежий сугроб, успевший прилечь на землю, пока они ужинали. Тщетными стали попытки повернуться к ветру спиной. Куда ни отвернись, отовсюду в лицо летели колючие снежные стрелы. И это была не мягкая новогодняя ёлочная вата, имитирующая снег, а замороженная стекловата, несущая боль!
Продвижение сквозь ночную метель к Клубу заняло не пять минут, как раньше, а все пятнадцать. Дорожка, по которой они шли, оказалась непроторенной. Её уже так сильно заснежило, что каждый шаг давался с трудом. С утра в Клуб, похоже, никто не ходил. Оркестр в эти дни на разводах не задействовали. Возможно, кто-то и был тут до них, но следы давно замело. Все окна Клуба были тёмными. В это время уже не работает ни библиотека, ни художник. И репетиций нет. Во мраке ночи двухэтажное здание казалось мёртвым и внушало благоговейный трепет. Путь наряда лежал мимо Клуба дальше, туда, где за реденьким яблоневым садом и канавой, заросшей бурьяном, тянулся забор. Это, своего рода спина полковой территории, тыл периметра. За забором открывалось свободное пространство степи. Её небольшие пригорки, волнообразно чередуясь, вели к железнодорожной насыпи. Степь чем-то напоминала море. Зелёное разнотравье, холмики и низинки, – словно морская поверхность в лёгком волнении колышется до самого горизонта. Рельсовые пути, венчающие верх насыпи, вправо уводили, как рассказывали, в сторону военного космодрома, откуда запускали баллистические ракеты. А влево к горизонту тянулась стальная ниточка, соединяющая его Армию с его Родным домом. Хорошо, что ниточка стальная! Сталь не разорвёшь, а это значит, что рано или поздно он вернётся.
Миновав Клуб, они побрели по глубокому рыхлому снежному покрову через сад, где там и сям торчали из белой пены чёрные стволы яблонь. Похоже, что никто никогда так и не увидел на этих яблонях спелые плоды. А ведь весной, говорят, яблони цвели.
- А тут вообще яблоки растут?
- Нас осенью призвали, их уже наверняка давно ободрали. Вот летом поглядим.
- Ха, до лета ещё дожить надо! Судя по погоде, я что-то сомневаюсь в этом. – Жене не добавлял оптимизма ветер, мешавший идти. Кроме того, лишь он носил очки. Теперь, залепленные снегом почти полностью, они представляли дополнительную помеху для движения.
- Доживём. Эх, сейчас бы чего-нибудь жиденького с градусами хлопнуть. Глядишь, и потеплеет. – Санду дышал в спину Евгению, замыкая движение. Первым прокладывал дорогу сквозь тьму Сролик.
Через некоторое время, превратившись в снежных людей, с замёрзшими синими руками – варежки не помогали, – с облепленными снегом бушлатами они добрались до проволочного забора и остановились. Опустили уши своих шапок, завязав тесёмочки под подбородком. Ветер не унимался. Пурга в степи – суровое испытание. Тем более, для такого теплолюбивого южанина как Евгений. Молдаване, естественно, тоже не могли похвастаться морозоустойчивостью. Ведь в тех краях, где находится их Кишинёв, климат тёплый и вполне мягкий. Все трое тяжело дышали, сбившись в маленькое человечье стадо. Лицом внутрь как овцы.
- Братики, надо что-то делать, замёрзнем же нафиг. До утра так не протянуть. Вернее, ноги-то протянем, а вот здоровье сберечь сложно будет. Я на такое не подписывался.
- Сказано было охранять периметр, но не умирать, – поддержал Толика Евгений. Вовка Сролик покрутил головой в разные стороны, понюхал воздух и решительно двинулся вдоль забора:
- Докы я у свои руки командование нэ визьму, малышня, проку не будэ. Пишлы за Сроликом! – приказным тоном провозгласил Володя, – Сролик зараз прытулок швыдко знайдэ!
Крупная металлическая сетка забора была во многих местах разодрана. Кое-где она вовсе отсутствовала. Это, видимо, мало кого из начальства волновало. Не государственная же граница, – этот забор, – не полоса отчуждения. Зачем же тратить средства на восстановление чисто символического ограждения!
Снаружи холмики заснежены не так сильно. Поэтому, они вышли за сетку.
- Глядите, там железка, – Толик показал на насыпь железной дороги.
- Давайте туда!
Они добрались до полотна с рельсами. Осмотрелись. Тьма не была непроглядной. Вдалеке мерцали светлые пятна полковых строений. Казармы, столовая. Людская обитель смутно угадывалась сквозь снежную пелену.
- Ну вот, тут хоть снега меньше! – констатировал Женя, – пойдём по верху. Действительно, с высокой насыпи снег сдувало в низину, по краям которой он накапливался. Они двинулись по шпалам в ту сторону, где находился стадион, а за ним полигон с башенными кранами. Это и было направление на космодром, но, где он в реальности находится, не знал никто. Периодически, вечерами или средь белого дня можно было наблюдать в небе необычные явления. Вертикальные облака, похожие на свечу, уходящие так высоко, что верхней части не разглядеть. Странные закаты кровавого цвета. Далёкий гром при ясном небе. Проходящие мимо поезда, у которых вагоны-платформы были нагружены непонятного вида техническими приспособлениями, затянутыми наглухо в брезент. Что везли на них в пустую степь, всю в норках тушканчиков и сусликов, давным-давно решивших квартирный вопрос со своими ближайшими соседями – каракуртами и гадюками? Всё покрыто вуалью военной тайны.
- Как думаете, который час?
- Сейчас по солнцу определим! Вот же беда, солнца не видать! Вовчик, у тебя ж был хронометр, вроде?
- Дай пошукаю… вот бисова холера, пальцы скрючило вид холоду. Дэж вин був… хренометр цей. А! Ось, знайшов, – он выудил из кармана часы и поднёс к самому носу. Вгляделся и мрачно изрёк: – Так и думал. Дэвъять.
- Что?? Не может быть! Мне казалось, что мы уже половину ночи тут бродим. Точно девять? Не полночь?
- Ребята, прапор велел до полуночи караул нести, а потом идти в казарму, где нас сменят до четырёх утра. И в четыре снова выходить, до завтрака опять наша очередь должна быть. Выходит, нам ещё три часа тут мёрзнуть?
- Или смена прямо тут нас должна искать? Вряд ли. Точно, три часа ещё гулять придётся.
- И утром наши закоченевшие тушки станут откапывать из сугробов. Меня осталось сахаром посыпать и можно будет продать, как огромный брикет мороженого. Реально, ребята, я на грани полного окоченения.
Далеко впереди по ходу рельсов высветлился горизонт. Белая точка, появившаяся внезапно, постепенно увеличилась, и этот свет приближался. Они шли к нему, а он не думал никуда сворачивать и с каждой секундой становился ярче. Ближе, ярче, ещё ближе и уже ослепительно, прямо на них. Это был поезд. Кубарем все скатились с насыпи. Наверху загромыхал локомотив, тащивший нескончаемую вереницу грузовых вагонов. Перестук колёс продолжался несколько минут. Затем, поезд умчался в темноту.
- Домой катит. Ко мне домой… – с сожалением произнёс Толик, – эх, чёрт… и не вскочишь на него. Быстро летит.
- Что это тут под нами? – Женя взобрался на метровой высоты выступ, возле которого они очутились, скатившись с насыпи. Какая-то бетонная штука квадратной формы два на два метра. В центре возвышенности снега не было вовсе, зато виднелся люк.
- Братцы, это же люк теплотрассы, – догадался Санду, – там внутри труба проходит, по ней горячая вода течёт. Вот почему вокруг снег растаял.
- А если мы туда залезем? Там же тепло должно быть. Можно согреться.
Они общими усилиями сдвинули крышку люка, поддев её железным дрыном, найденным рядом с сооружением. Похоже, что этим рычагом уже кто-то пользовался. Внутри действительно проложена толстая труба, обмотанная тонкой жестью. Из-под жестяной обёртки виднелись клочья стекловаты, предохраняющей трубу от потери тепла. Температура возле трубы значительно отличалась от уличной. Было тепло и сыро. И места хватало, чтобы могли сидеть все трое.
- Люк задвигать не будем. Мало ли, что. Вдруг тут газы какие.… И так прекрасно, в тепле.
- Тут вообще можно до самого утра перекантоваться.
- Гарну схованку знайшлы. Я б трохи покимарил. – Сролик устроился удобнее, оперевшись спиной о трубу, и блаженно прикрыл глаза.
Жизнь уже не казалась им суровым испытанием. И домой можно не спешить. Служба, конечно, не мёд. Но – терпимо. Из любого положения найдётся выход. Или вход, на худой конец. Вот как этот люк в теплотрассу.

3. СТРЕЛЬБА ПО САМОЛЮБИЮ

Огромная кабина башенного крана, в которой он находился, показалась весьма странной. Ряды кресел с красной обивкой, как в кинотеатрах. Однако, в кинотеатрах кресла эти были все соединены между собой, а тут стояли отдельно друг от друга, вдобавок криво, сикось-накось.
«Не хорошо. Надо бы пройти и выровнять ряды» – подумалось. Светло. Свет шёл из широких, во всю высоту стены, окон. Почему-то, за окнами пейзаж не напоминал стройку или полигон. Краны ведь не ставят в лесу. А за окнами был лес, в котором сосны чередовались с берёзами и ещё с какими-то не привычными глазу деревьями, формой схожими с огромной бутылкой, из горлышка которой торчат во все стороны длинные листья. Бутылочное дерево? А, это же африканский лес! Тогда всё правильно. Но почему кабина крана так низко? Ну вот, поехали! Верхушки деревьев за окнами резко поплыли вниз. Поднимаемся! Лифт вмещает целый зал людей? Невероятно! Вот же они, люди! Зал моментально наполнился солдатами. Почему-то, на них нет военной формы, да и возраст для солдат-срочников слишком… старики одни. Седые, серьёзные, в костюмах. Пиджаки и брюки, как на подбор, – все однотонные, серые в полоску. У некоторых в руках букеты цветов. Видимо, какое-то торжественное собрание. Это же не лифт и не кабина крана, а концертный зал! Да! Вот она, сцена. Рояль по центру. Крышка открыта, и длинный ряд чёрно-белых клавишей чего-то ждёт. Волнуется. Как-то сильно волнуется, даже волны по нему, то есть, по ней, – по клавиатуре. Морские волны. В окнах – они уже не квадратные, а круглые… иллюминаторы же, – вода до горизонта. Плыть до берега вплавь? Так он же не готов сейчас плыть! Ему надо выступать. Рояль для него поставили, не иначе. Господи, он же забыл все ноты! Надо объяснить людям, что сейчас он в армии, служащий, а не студент! Шум в зале усиливается. Прямо не шум, а вой. Словно ветер завывает. Жуть просто. Рядом в кресло садится женщина в строгом костюме. Ага, тут вокруг уже не только старики, но и женщины молодые есть. Все смотрят куда-то на вход. Что там? Кто-то толкает его в плечо. Это Динара! Как давно он её не видел. Шумит зал, шумит море, ветер. Сквозь весь этот гул он слышит голос Динары:
- Вставай, скорее, вставай! – он не понимает, чего она хочет. Лицо Динары темнеет, искажается. Какая-то она страшненькая! Это не Динара?
- Вставай, чуешь, Женя! Проспалы, тряси яго холера!
Он вздрагивает и открывает глаза. Это был сон. Вовка Сролик, склонившись над ним в потёмках, трясёт за плечо, будит. Тьфу, чёрт! Разморило в тепле.
- Ага, да, встал уже! Закимарил чуток…
- Ничего себе, чуток! Часа три дрыхли, цуцики, – голос Толика, – надо сматываться.
Они выбрались из люка наружу, в морозную ночь. Путь до казарм через заметённую снежным бураном местность занял ещё полчаса. Сменщики из соседней роты уже заждались.
К утру, когда совершенно стих ветер, пурга ушла дальше, в степь, оставив после себя ослепительно белую целину, где пушистый ковёр снега сметаной покрывал всё, куда падёт взгляд. Взошедшее солнце празднично расцветило снег мириадами искорок. Сумрачное настроение вчерашнего вечера сменилось спокойствием и умиротворением. До встречи с Баранецким.
Как не огорчиться, когда безоблачное небо омрачает ссора? Короткая, но болезненная. В прямом смысле этого слова. Причём, Женя сам в этом виноват. Сам, сам. И нечего руками тут разводить. Заработал – получи! Ведь как всё хорошо шло, гладко. Сменившись после суточного наряда, они в удовольствие поужинали, а затем сели в Ленинской комнате играть в шашки. Обычное дело. Евгений любил настольные игры. Со школы играл практически во все. Хочешь тебе в карты, – пожалуйста! Хочешь в домино-шашки-шахматы, – какие проблемы! Даже в нарды играл. Научили. Трижды за детство своё безоблачное оказывался он в пионерском лагере, куда родители определили сына на один летний сезон. Лагерный сезон для него длился почти месяц, двадцать четыре дня. За это время он успевал загореть, похудеть, что-нибудь себе повредить, переболеть, вылечиться, снова переболеть и чему-нибудь научиться такому, что дома почему-то не встречалось. Приобретал жизненный опыт. Пару раз лагерь располагался вблизи моря, а один раз прямо посреди леса. Лес, а вокруг – горы. Крымские, не такие уж высокие, но всё равно красивые, аж дух захватывает. За смену он умудрился дважды заболеть. Первый раз, когда поел немытых диких яблочек, которые нарвал с дерева. Такие зелёные, что челюсти свело оскоминой от кислятины. Уж лучше бы пацаны позвали с собой девчонок пастой мазать! Нет же, понесла их нелёгкая вдвоём с соседом по палате в другую сторону, к лесу. Совершенно не голод, но неуёмная жажда познания заставляла всё, что нашли в лесу, тянуть в рот. А голодать им никто не позволял. В столовке откармливали детвору вполне питательными яствами. В тот же день скрутило живот, он очутился на больничной койке в лагерном лазарете. Ничего! Пара клизм и таблетки от диареи быстро поставили на ноги. Но настойчивость всегда даёт свои результаты. Уже через пару недель Евгений снова лежал на той же койке с температурой и диким насморком, чихая поминутно так оглушительно, что лагерная псина в будке неподалёку, охранявшая, как ей положено, помещение склада, принималась нервно лаять, и металась по пятачку перед своим домиком, лязгая цепью. Медсестра вынесла свой вердикт: острое респираторное заболевание. Да ну? Знойным летом и в лесу? Такое мог отчебучить только он. Это уже было мнение мамы, после того, как она узнала о болячке сына.
Там, в изоляторе лазарета, он и познакомился с Витьком.
- Витёк! – представился лежавший на соседней койке худющий мелкокалиберный пацанёнок, накрытый до самого подбородка шерстяным одеялом поверх белой простыни. Голова у него была обмотана вафельным полотенцем, похоже, что мокрым. Сам Витёк лежал на боку и смотрел на Евгения огромными грустными глазами. Он казался совершенно несчастным. Из-за полотенца голова была непропорционально большой, а тельце походило на соломинку, завёрнутую в одеяло. Прямо Кикимора из русских сказок-страшилок.
- Женёк, – отзеркалил представление Евгений, после чего сморщился от страстного желания чихнуть. Оно выросло в громкое «арррыы-пчхххииии». Витёк дёрнулся, прикрыл глаза на секунду, а потом попросил:
- Ты можешь не так громко чихать? У меня голова трещит.
- Конечно, могу, – заверил Женя и внезапно чихнул опять. Но уже значительно тише.
- Ох, – вздохнул Витёк, – ну ничего, потерплю. Ты в шашки умеешь?
- Что? – Женя не понял, но тут же догадался, о чём речь, – да, умею. И в обычные и в поддавки. У меня в поддавки вообще никто не выиграет!
- А я в шашки чемпион школы. Меня только Николай Федорович обыгрывал. Учитель наш по физре. Он и кружок по шахматам и шашкам ведёт.
- Ого, кружок, … а у нас такого кружка нет. Меня в шахматы отец научил играть. А ты тут чего в изоляторе-то?
- Сперва тошнило, потом рвало, потом уколы сделали, а потом вообще ангина началась. Я уже тут давно лежу. До тебя никого не было, хорошо, хоть тебя положили. Уже будет не так тоскливо, как одному…
- Простудился я, вроде.
- Ой, извини, – спохватился Витёк, – плохо конечно, что тебя положили. Лучше б не болел.
Вот так и произошло их знакомство, после которого до конца смены они уже не расставались подружившись. Витёк и научил Евгения играть в нарды. Сначала в короткие, а затем и в длинные, – шеш-беш, как их часто называют. Попутно, пока организм боролся с болячками, они осваивали шашки, шахматы и домино. А на третий день их заточения третью койку из четырёх, находившихся в изоляторе, занял Кутузов. Так прозвали ребята парня из старшего отряда, которому ещё в начале смены попала в левый глаз какая-то щепка, и он теперь ходил с повязкой на этом глазу, а окружающий мир разглядывал правым. Но в лазарет он угодил не из-за глаза. Играя в футбол, Кутузов получил травму колена. Рыдающего от боли, его занесли на руках товарищи по команде, положив на свободную койку. Пока медперсонал лагеря колдовал над неожиданным увечьем невезучего футболиста, тот орал благим матом, требуя от окружающих белых халатов одного – исчезнуть немедленно и перестать мучить его уколами. Кутузов боялся уколов, как чёрт ладана.
Придя в себя, через часок, как боль утихла, Кутузов заметил, что в комнате он не один. Видимо, устыдившись своего не совсем мужского поведения, и по праву старшего, он постарался взять реванш, приступив к третированию своих соседей по несчастью. То есть, пытался всячески запугать их, командовать, выставляя свою персону главной. Он тут старший, стало быть, он – король. И баста. А остальные должны быть у него на побегушках. Ходить он не может, а они могут. Значит, должны бегать для него по поручениям. Ходить он, разумеется, мог, хоть и прихрамывал слегка, пока колено заживало. Но гонору в нём было…
Эпизод из детства всплыл в памяти как раз в тот момент, когда они играли в шашки с Толиком Санду. Оказалось, что Толик умеет играть не хуже. Более того, умеет выигрывать. А ведь Женя считал себя непревзойдённым в этой игре. На доске уже сложилась ситуация, где Толик должен вот-вот пройти в дамки. Женя сопротивлялся. Вынужденно открыл тыл в углу, сэкономив ход, чтобы не подставлять шашку под удар. Всё тщетно. Толик преодолел и эту мнимую преграду, укрепив центр свободной шашкой. Ход, другой. Размен шашками. Дамка! Оставалось лишь сдаться. Вдруг Евгений почувствовал чужое дыхание за своей спиной и услышал голос, с насмешливой интонацией произнёсший:
- Чё, сдулся, толстый? – очень знакомый голос. Баранецкий? Он резко обернулся. Позади действительно стоял рядовой Бронислав Баранецкий из его взвода. Та самая «деревенщина неотёсанная». Возможно, Баранецкому было 18 лет, но видом своим он походил на взрослого мужика. Неприятие к этому человеку снова взыграло. Он живо представил себе карикатурный образ: сгорбленная фигура, худоба и большой размер ноги…. Часто, когда солдат устраивал перекур, Женя про себя думал: «Куришь? А вот я не курю!»
- Чего ты лезешь! – он вскочил с табуретки так резво, что Баранецкий сделал шаг назад.
- Да не. Я бы тоже сыграл…
- Уйди, баран!.. – внезапно он осознал свою оплошность, но было уже поздно. Молниеносный удар кулаком в грудь, прямо в центр, отбросил Женю назад, заставив сесть с размаху на табурет, после чего с грохотом свалиться на пол. Вместе с табуретом. Дыхание на минуту отключилось. Было ощущение, что в грудь со всего разгона врезался паровоз. В глазах красные круги, в ушах звон бронзовых тарелок всех оркестров гарнизона. Как рыба, открывал рот, пытаясь сделать вдох. Это удалось только спустя целую вечность. Перед собой он увидел нависшую фигуру Баранецкого с перекошенным злобой лицом. Толик Санду пытался успокоить Баранецкого:
- Броня, не надо, ну не надо, Броня! – соорудив руками перед лицом товарища нечто вроде заслона.
Тот шипел в сторону Евгения:
- Назови меня бараном ещё и получишь сильнее! – он повернулся и вышел из Ленинской комнаты, которую начали наполнять солдаты, прибежавшие на шум.
- Что тут случилось?
- Да всё, парни, порядок, немного повздорили, но уже помирились. – Толик помог Жене подняться с пола. – Ты присядь, отдохни. Когда мне Воробей под колено зарядил, знаешь, как больно было!
- Да уж, теперь знаю. Зря я этого козла бараном назвал.
- Ну, понятно, что зря. Обидно же.
Ничего не поделаешь, сам напросился на удар. «Но ведь как бьёт, зараза! Что кувалдой зарядил. Вот тебе и деревня! Как же я так оплошал?» – думал он. Впредь будет наука. Нельзя с фамилиями шутить. Получишь залп со всех стволов по самолюбию. Вот, как сейчас. И поделом!

4. ВСЕ ДОРОГИ, ВСЕ ПУТИ

Каждый день приносит что-то новенькое. И, как правило, это новенькое не даёт расслабиться и получить от службы хоть какое-то удовольствие. А кто сказал, что надо вообще от чего-либо удовольствие получать? Жизнь – сплошное страдание! Ну, так ведь? Бывает оно либо физическим, либо моральным. Часто и тем и другим одновременно. Вот тут, в армии, как раз и получаешь полный набор. С самого первого дня, даже с первого часа уже намучиться пришлось. Солидную порцию мытарств выделили уже в военкомате. Да ещё за полгода до призыва. Так получилось, что пришла ему повестка в начале осени. Вот, как только учёба на втором курсе вошла в свою колею, после притирки в сентябре. Там ещё полностью не вник, не влился. Присматриваешься – что к чему. На что упор сделать, что учить, а что так, – само усвоится. Он же не зубрилка какая-нибудь. Нельзя по любому учебному поводу упираться рогом до потери пульса. Свихнешься, в конце концов, как уже случалось кое с кем. Ну а конкретно – с Барчуком. Андрюша Барчук привезён был на учёбу собственным папой. Сначала, разумеется, на поступление. Поступил без заусенцев, так как мальчиков принимали на курс охотней, чем девочек. Надо же кому-то рояли таскать. Хотя, конечно, причина в другом. Это так, шутка.
          Папа сыночка своего лелеял, прямо как сломанную руку в гипсе на перевязи. Квартиру целую рядом с училищем снял, на кухне день-деньской самолично колдовал, кашеварил. Готовил будущему лауреату яства, каких обычным студентам даже во сне не видать. По магазинам шарился целыми днями в поисках чего-нибудь деликатесного. Типа икры красной или чёрной. Чтобы сыночек мог, не заботясь о хлебе насущном, углубиться в процесс освоения музыкальной науки со всеми своими потрохами. А было в сыночке их немало. При росте метр восемьдесят восемь, широченные плечи, мощная шея, а главное – зад. Такой тяжёлый, как будто всё, что Андрюша поглощал, в этот зад в виде жира откладывалось. А поглощал он, что подворачивалось, охотно и много. Папа не успевал сковородки и кастрюльки отмывать. При этом, Барчук-старший сам был необъятных размеров, выше сына ростом и не дурак покушать. Вот так, дружной семьёй они на квартире весь первый курс и оттрубили. Точнее, отфортепианили. Ибо в составе арендованного жилья имелось пианино, без которого учёба была бы невозможна. Ведь они поступили на отделение теории, где фортепиано – главный инструмент. К концу первого курса про Барчука в училище начали слагать легенды. В основном, о жадности, о странностях и о нелепом внешнем виде. Дело в том, что папа совершенно игнорировал веяния современной моды, тратясь лишь на пропитание. Поэтому, Андрей ходил в коротких штанишках, из которых давно вырос. Штанины не доставали до лодыжек. Рукава пиджака, потёртого на локтях, локтями этими и оканчивались. Рубашка была мала по причине усиленного роста организма Барчука, окончившего восьмой класс. Поэтому он не мог застегнуть ворот и ходил даже зимой нараспашку, хоть отец и обматывал шею сына тремя оборотами шарфа. Народ в училище был не прочь позубоскалить, находя для этого всегда подходящий повод.
- Вы слыхали, у Барчука в спортзале резинка лопнула?
- На трениках?
- Нет, на скакалке! Он так прыгал, что головой в баскетбольное кольцо попал и застрял в нём! Не верите, сходите, гляньте, – он там до сих пор висит.
Все ржали, но проверять никто не пошёл.
- Ребята, привет! Новость скажу, не поверите. Барчук в сортире в унитазе золотую рыбку поймал!
- Да ну? Желание загадал?
- Что вы, сожрал её сразу, даже не чистил! Он же всегда голодный.
- А мы слышали, он кефира целую бутылку выкушал, и так опьянел, что у рояля стал пятую педаль искать.
- И как, нашёл?
- Не-а. Не нашёл, обиделся, сел и сыграл все фуги Шостаковича наизусть с заду наперёд.
- Это он может!
Действительно, Андрей при всех своих странностях обладал такой музыкальной памятью, что мог прямо «с листа» играть любые незнакомые произведения, включая клавиры симфоний и сложные полифонические опусы композиторов эпохи Барокко. Его огромные лапищи с длинными мясистыми пальцами покрывали сразу три октавы. Целыми днями Барчук не отходил от пианино, совершенствуя свои музыкальные способности. С музыкой он был на «ты». А вот с людьми, к сожалению, ладить совершенно не умел. Дружить с ним было весьма стрёмно. Это Евгений прочувствовал уже в первые дни их знакомства.
- А, заходи, разувайся, я тебя с отцом сейчас познакомлю. – Андрей Барчук, широко раздвинув уголки рта, что должно было, видимо, означать радушную улыбку, предложил Евгению войти в съёмную квартиру.
- Ты приглашал сегодня меня поужинать вместе, помнишь? Я только из библиотеки, домой пока не поехал, это же на другой конец города…
- Ну да, приглашал. Вот отец сейчас нас и накормит. А ты мне поможешь как раз.
К ним вышел огромного роста пожилой мужчина, почти лысый, с массивным лицом, главным украшением которого были брови, густые и кустистые.
«Чисто, Брежнев» – подумал Женя.
- Добрый вечер. Ты Евгений? Мне Андрюша говорил, что вы в одной группе учитесь.
- Папа, мы тут позанимаемся, а ты пока чего-нибудь покушать сообрази. – заявил Андрей. - Пошли, Женя, к пианино!
Он мягко, но настойчиво ухватил Евгения за локоть и повёл в соседнюю комнату к старенькому чёрному «Чернигову». Ноты, стоящие на пюпитре, крупно гласили: «А.Н.Скрябин. Прелюдии».
- Вот, Скрябина взял в библиотеке. Ты Скрябина играл?
- Смеёшься, что ли? Это ж для консерватории ноты. Тут фиг разберёшь. Наворочено…
Однако, Андрей положил свои огромные лапищи на клавиатуру и заиграл. Да так складно, словно учил всё это сложнейшее звукосплетение весь год, минимум. Одну за другой он озвучивал прелюдии Скрябина, с такой лёгкостью, будто это были бирюльки для детского садика.
- Дай и мне поиграть, – Женя попытался выпросить себе минуту для тренировки. Но Барчук отрицательно замотал шевелюрой.
- Ты погоди, я должен завтра этот сборник уже сдать. Потом поиграешь. Где-нибудь.
- Идите к столу! – голос папы. – Вот перекусите пока, а я готовить ужин начну.
На застеленном клеёнчатой скатертью столе стояли три тарелки. Две пустые. Это для едоков. На третьей лежали два бутерброда с салом.
- Извините, я сало как-то не очень люблю.
- Ну, хотя бы хлебушек покушай! – хлебосольно предложил Барчук-старший. По интонации голоса чувствовалось, что и хлебушка ему тоже жаль. Скосив глаза на кухонный стол, Евгений заметил целый сонм, как ему показалось, деликатесов. Там даже лежали настоящие зелёные бананы, целая связка, штук пять! Редкая экзотика в этих краях. Но Андрей не дал ни шанса своему товарищу насладиться кулинарными способностями родителя, заявив:
- Ладно, сокурсник, поезжай домой, а то скоро стемнеет. Мне ещё заниматься надо…
Раскланявшись с «радушными» хозяевами, Женя ехал на троллейбусе через весь город. Ехал и думал. О чём он тогда думал? Ах, да, о еде и о девушках! О чём ещё могут думать студенты!
Теперь, когда все события, связывающие его с домом, остались в прошлом, он – вот незадача – думал о еде и о девушках ещё чаще. По-другому не получалось. И если с едой он имел регулярные встречи, – их кормили чётко по расписанию, – то женские образы нет-нет, да проглядывали сквозь суровую пелену солдатских будней призрачной и недосягаемой мечтой.
«Как вы там, девчонки мои, сокурсницы?» – вспоминал он, вышагивая по плацу на разводах. Представлял лица, фигуры, отчётливо слыша голоса, как будто отвечающие на его вопрос:
- Вот проводили тебя, а сами скучаем. Возвращайся поскорее!..
А, возможно, и так:
- Ты слинял, так мы хоть вздохнули свободно. Два года рожу твою видеть не будем! Красота!
Он мысленно пытался спорить, оправдываться:
- Так ведь я не сам, меня призвали! Родину защищать! Ради вас стараюсь, неблагодарные! А музыка у меня и тут есть, не думайте. Тубу освоил, в военном духовом играю, в эстраде…. Вот!
Как быстро его выдернули из плавного течения учёбных дней, кинув в водоворот армейских перипетий! Не успел он морально подготовиться к резкому повороту в судьбе. Думал, что есть ещё время, надеялся, что пронесёт…. А предпосылки к этому были. Найденная в почтовом ящике повестка, пришедшая в начале второго курса, гласила: «Призывнику Брянскому Е.А., проживающему…». Ниже текст, от которого миллионы молодых парней, получив такую же повестку, наверняка ощутили холодок, пробегающий вдоль позвоночника: «На основании Закона «О всеобщей воинской обязанности» Вы подлежите призыву на действительную военную службу». Ниже предлагалось 07 октября 1980 года прибыть на призывной участок к 9.00 утра по адресу…
Указанная дата пришлась на вторник. Он даже не успел попрощаться ни с кем, кроме хозяйки квартиры, где снимал комнату. В маленьком дедовом чемоданчике с застёжкой-молнией лежала зубная щётка, завёрнутая в чистую смену белья. Ровно в девять обширный двор военкомата был похож на пасеку в разгар медосбора. Гул голосов, в котором смех, матерщина и юношеская бравада сливались воедино, казалось, давил к земле. Повсюду молодые парни, волосатые и не очень, в разнообразном тряпье спортивного стиля или попросту бросовой одёжке, какую не жаль и выкинуть, в случае чего. Ждать пришлось очень долго. Час за часом ничего не происходило. Спустя три часа волнений и гаданий в центр двора был вынесен стол. И снова ожидание. Ещё через полчаса вынесли три стула, на которые присели майор, лейтенант и девушка в такой короткой юбке, что моментально воцарилась тишина. Даже поднятая вверх рука майора-военкома и его слова: «Тихо, товарищи призывники!» были лишними. Все замерли в ожидании своей судьбы, при этом, не упустив возможности с вожделением созерцать стройные ноги молодой сотрудницы военного комиссариата.
И началось. Девушка зачитывала фамилию. Из толпы откликался голос: «Я!»
Призывник подходил к столу и получал на руки извещение о том, в какие войска он попал и когда последует отправка к месту несения службы. В основном, отправление по частям намечалось уже в конце недели. Народу во дворе было много, несколько сот человек. Час за часом, после посещения стола военкома призывники расходились по домам, двор пустел. Получив направление, каждый уходил собираться и прощаться. Фамилия Евгения всё ещё не звучала и тогда, когда осталось всего человек пятьдесят. Он разволновался так, что забыл об усталости. Ведь с утра не кормили и не дали возможность даже присесть. В итоге осталось трое парней, фамилии которых по непонятным причинам так и не прозвучали. Включая Брянского.
- Это всё? – обратился майор к девушке.
- Всё, – выдохнула та.
- Подойдите, вы, трое, сюда! – пригласили их к столу. Они подошли.
- Так, Прутков, это ты? – спросил майор парня, стоявшего слева от Жени.
- Я, Витя Прутков, – скромно подтвердил парнишка.
- Комиссован по состоянию здоровья. Служить не будешь. Свободен!
Стоявший справа, оказался студентом института. Ему майор сообщил об отсрочке до весны.
Весёлым козликом парень рванул за ворота.
- Брянский?
- Я.
- Гуляй до весны!
Ну, как тут не поверить в собственную исключительность? Радости Евгения не было предела. В тот же вечер он нагрузился пятью кружками пива в кругу друзей до позорного состояния. Они вынуждены были проводить его домой на троллейбусе, поддерживая подмышки. В мирном общественном транспорте, шокируя пассажиров, он норовил облобызать каждого, орал популярные песни из репертуара Юрия Антонова и группы «Самоцветы», а на квартире при встрече с койкой вкусил все прелести алкогольных ощущений, называемых «вертолётиками». Наутро, проснувшись, Женя дал себе твёрдое обещание больше пиво не пить. Никогда! И держал обещание более двух лет только потому, что суждено было провести эти годы на службе в армии.
Посыл военкома «гуляй до весны» оказался ложным. Через полтора месяца прохладным ноябрьским утром нашла Женю вторая повестка, сообщавшая, что он обязан уже на следующий день явиться на пункт призыва с вещами для отправки. Прощание с близкими было коротким. Провожал его до поезда один лишь отец. А ведь все уже настроились на отсрочку, обещанную накануне. Какой неожиданный поворот! Видимо, в таинственных глубинах военного ведомства его кандидатура заполнила какой-то недобор. Он так и не узнал причину. Возможно, она была в том, что на момент первого созыва ему ещё не исполнилось восемнадцати. День рождения приходился на конец октября. И вот теперь…. Все дороги, все пути, приводящие молодого человека в казарму, начинаются восемнадцатой осенью или восемнадцатой весной в его жизни.

5. ПИСЬМО

«Здравствуй, мама, и здравствуй, отец! Всегда звал тебя папой, но тут все говорят, что надо писать – отец. Сегодня у меня выдалось свободное время, поэтому решил написать вам подробно, как у меня обстоят дела. Я знаю, что вы любите получать от меня письма. За эти полгода я уже успел написать их достаточно, а вот от вас получаю известия редко. Пишите чаще и не оправдывайтесь, что у вас ничего особенного не происходит, мол, это только у меня новости. Поэтому, прошу вас писать мне подробно обо всём, ведь письма от вас это единственная моя связь с домом, с внешним миром. Не смейтесь, но тут ведь у нас Армия, и всё должно держаться в секрете. Хотя, какой уж секрет в строительных войсках. Как говорят в наших кругах, – два солдата из стройбата заменяют экскаватор. Это шутка такая! Вы уже в курсе, что меня учили работать на башенном кране. Пришлось залазить на такую высоту, о какой я дома даже не мог заикнуться. Да-да, мама, ты боялась, что я не совладаю со своим страхом высоты. Помнишь, в первых письмах ты предлагала мне попроситься в другую роту? Я не стал этого делать, и очень хорошо. Зато теперь я могу гордиться собой. Недавно была последняя практика. Мне довелось подниматься на самый высокий кран, у которого башня –как труба. Ох, это был страх, конечно. Внутри трубы скобки, за которые я цеплялся и лез. Вниз не смотрел, хотя был момент, когда не удержался и глянул вниз. Далеко внизу круглое отверстие, где чуть светлее. Я только крепче за скобки держусь. И тут – вот он, выход – дырка такая в стенке трубы. Вылезаю на площадочку диаметром метра полтора. Ограждение – перила, совсем невысокие, мне по пояс. Надо было шагнуть к кабине и войти в неё через дверку. Это было самое страшное, потому, что вокруг пустота. А в кабине хорошо, тепло. Там печка. В общем, отец и мать, я справился. Следующая новость состоит в том, что через несколько дней всех, кто вместе со мной эти полгода тут служил и учился, отправляют по разным частям. А меня, как музыканта, играющего в оркестре, оставляют в хозяйственном взводе. Генку Таруту тоже оставляют. И Юру, и Соловьёва, короче – всех наших музыкантов. Будем до конца службы тут, в Учебке. Это отличная новость. Музыка, как всегда, меня спасает. А ведь представьте себе, забросили бы меня в какую-нибудь дыру строить военные объекты, бетон мешать или на кране сидеть. И это неведомо где, хоть на Таймыре.… Брр… Мамочка, я так соскучился, может быть, кто-нибудь из вас смог бы приехать. Ведь вы на Присягу не приехали, а сейчас зима прошла. Весна. Тепло уже, хоть и частые ветра. Тут вообще ветра дуют постоянно. Все мозги выдувают. Поэтому вернусь домой через полтора года совсем тупым, с выветрившимися мозгами! Шучу. Папа, то есть, отец, ты береги здоровье своё, не болей. Вот вернусь и помогу тебе дома плиткой цветной весь пол и стены на кухне у нас выложить. Кафель сейчас в моде. Меня тут научили, представь себе! Тут недавно одного солдата заставили облицевать плиткой весь фасад столовой. А меня к нему прикрепили помощником. Цемент готовить и плитку подносить. Я времени не терял, внимательно запоминал всё, как он делает. И теперь я тоже мастер-плиточник. И стекольщик! Стеклорезом умею теперь работать. Было дело, тут один мужичок из соседней роты в столовой окна стеклил. Я ему помогал и вот результат – я уже и плиточник и стекольщик. Можете смеяться и не верить, но я приеду и сам собственноручно всю квартиру застеклю. Вы там пока что можете с окнами не стесняться, бейте их вдребезги! Ха-ха, шутка. Ни фига я не умею, если разобраться. Это всё так, мелочи. Да и крановщик из меня пока никудышный. Корочки получил только 6 разряда. Это самый низкий разряд. Сказали, что на гражданке, если на кране работать, необходим минимум третий разряд. Потребуется стажировка. Но это только, если я вдруг захочу идти работать крановщиком. А я и не собирался. Ты же, мама, предлагала выбрать профессию. Я пока думаю. Может быть, за оставшиеся полтора года ещё чему-нибудь научат, вот тогда и поглядим. Да, вот ещё одна новость – меня уже перевели в хозвзвод и определили мне место работы – в столовую. Вот, мамочка, всё, как ты говорила. Помнишь, ты всегда утверждала, что я любитель покушать и моё место возле кухни? Так и получается. Теперь нам с Генкой Тарутой не быть так часто вместе. Увы, он перешёл в роту котельщиков, и мы будем встречаться лишь на разводах в оркестре. Или на выступлениях эстрадного ансамбля. Генку туда взяли басистом. Я тебе писал уже, что он на гражданке на баяне играл. Тут в ансамбле баяна, разумеется, нет. Ему бас-гитару предложили, но он на ней играть почти не умеет. Его теперь натаскивают. Потому, что скоро басисту на дембель уходить, требуется замена. В общем, полгода позади и теперь начинается новый этап. Позавчера вызвал меня к себе сержант и приказал направиться в столовую в распоряжение прапорщика Худякова. Я пришёл туда. Неприятный тип, этот прапорщик, скажу я вам. Но деваться некуда. Он в столовой — главный. Определил меня на должность старшего по залу. Пока что, в Малый зал. Их у нас два зала – Малый и Большой. В Большом зале есть свой старший, он меня и учит. Тут наука нехитрая. Знай себе, заполняй Книгу учёта да следи за порядком, – как дневальные накрывают на столы перед приёмом пищи, как убирают потом посуду, как моют полы и расставляют столы со скамьями. За всем этим я тут слежу, командую. Неудобно пока что. Ведь ещё не уехали наши. Вот через пару недель появится свежий призыв. Я уже буду, вроде старика, для них. В смысле, старослужащего. Слушаться будут, как миленькие. А недавно смешной случай был. Позвал меня Мишка Соловьёв с собой на почту сходить, за посылкой. Ему родители посылку прислали. Обычно, за посылкой лучше вдвоём ходить. Так больше шансов, что там, на почте её не распотрошат чужие раньше времени. Тут любителей поковыряться в чужих посылках, знаете, хватает. Ну, вот он меня и попросил сходить вдвоём. Приходим, а там уже трое из нашей роты – сержант Корсунов, рядовой какой-то из его взвода и тётка почтальонша, что посылки раздаёт. Стоит она за своим длинным прилавком, смеётся с сержантом о чём-то. Миша говорит, мол, выдайте ему посылочку, так и так, мол, с дому пришла. Корсунов, конечно, ушки навострил сразу. И спрашивает, не нужна ли Мише помощь донести посылочку до роты. Мы с Мишей, разумеется, сразу отказались от помощи, мол – сами справимся. А тётка эта пошла в подсобку искать Мишину посылку. И оттуда вдруг как закричит: «А-а-а-а-а! Крыса!» Мы же солдаты. Мы же должны гражданских защищать, тем более, женщин. Даже от таких врагов как крыса. Других-то, слава богу, нет. Рванули мы всей толпой туда, в подсобку. А там действительно крыса сидит, большая такая, серая. Почтальонша с перепугу на стеллаж залезла прямо с ногами. И орёт. А крыса от её крика замерла и не двигается, застыла на месте. Тут в руках у сержанта оказался пустой ящик от посылки. Он моментально накрыл этим ящиком крысу. Накрыл и держит, а сам нам командует, чтобы нашли какую-нибудь доску, чтобы снизу перекрыть. Мы нашли фанерную дощечку, которую прибивают на посылки в виде крышки. Подсунули под ящик и всё это перевернули. Сидела крыса в ящике тихо. Почтальонша говорит, мол, спасибо, мальчики, спасли. Надо теперь эту тварь как-то утилизировать. И вот тут солдат из взвода Корсунова предложил её газом отравить. Крысу газом, не почтальоншу! В ящике дырки по краю, как у всех посылок, для проветривания. Пока почтальонша Мишкину посылку искала, солдаты нашли шариковую ручку, пасту вынули, а трубочку вставили в дырку. А остальные дырки тряпочками заткнули. Потом вынесли на порог ящик, закурили, и давай поочереди внутрь дым вдувать через трубочку. Крыса сразу же заметалась, словно угорелая. А через минуту стихла. Когда крышку сняли, картина была печальная – крыса лежала на боку мёртвая. Её за хвост и на помойку. А на дне ящика светлое пятно – контур от крысы остался. Прямо, как в тех фильмах про ядерный взрыв в Японии. Мне аж жалко её стало. Вот ведь какие жестокие эти солдаты. Но ты, мама, не переживай, я не такой. И я не курю, вы же знаете. А Мишкину посылку нам тут же выдали. В ней, помимо отреза белой ткани для подворотничков, да байки для портянок, был набор сосательных конфет, пачка овсяного печенья, Мишка такое любит, и банка кабачковой икры. Металлическая. Пришлось делиться тут же с Корсуновым и рядовым этим. Потом остальное в роту отнесли, Мишке в тумбочку. А банка икры осталась. Мишка предложил её в Клубе скушать. Ведь нам, как раз в Клуб надо было идти на репетицию. В Клубе нас уже Генка ждал. Забрались мы втроём за кулисы, чтоб никто не нашёл, а вскрыть банку нечем. Глядим – кирпич лежит. Стали об кирпич банку тереть тем местом, где у неё кромка узенькая есть. Минут через пять протёрли, отвалилось донце. А у нас ни хлеба, ни ложек. Представьте, голодные были, а икра эта так пахнет! Нашли какие-то щепки и ими всю банку, как есть, дочиста вылизали. Вкуснятина! Вспомнилось, как любил я в детстве бутерброды с этой икрой. Помните, бабушка почти каждый день посылала меня купить в магазине пару баночек? Они были по 20 копеек... Засим остаюсь пока тут, в армии, всегда ваш любимый сын, Евгений Брянский. Целую всех крепко. Постскриптум: ещё одна весна, за ней лето, а за ним осень, которая вернёт меня домой!»

6. САМОВОЛКА

Удивительные наступили деньки. За прошедшие несколько месяцев он уже привык к ежедневным побудкам, крикам дневального, понуканиям сержанта Истомина. Голос сержанта, внятный и слегка обиженный его тон, хмурый взгляд из-под сдвинутых бровей – все эти привычные детали вдруг отошли куда-то в прошлое. Исчез и тяжёлый зловонный дух казармы, хотя сама казарма никуда не делась. Вот же она, тут, на месте. И он остался на месте. Не было только привычного уже гомона массы солдат, сопровождавшегося грохотом табуретов и шарканьем сотен тапок по натёртому мастикой полу. Вонь портянок и кирзы, лёгкий ветерок от взмахов и встряхиваний десятков простыней. Все эти неизменные атрибуты солдатского общежития внезапно, за два-три дня, канули. Временно, конечно. Неделька-другая – и всё вернётся «на круги своя». Вернётся привычный порядок дел, разумеется, но не люди. Всех, кто не остался служить в хозяйственном взводе, отправили в разные концы страны, поездами, к местам дальнейшей службы. Кто-то будет крановщиком, кто-то бульдозеристом, кто-то займётся обслуживанием котельных. Строительные части нуждаются в свежих силах. А в казарме поселят новое поколение курсантов. Поглядеть бы на этих новобранцев. Давно уже не видел он патлатых, горластых и безалаберных юнцов, которые привыкли «на гражданке» дышать вольно, ходить, куда вздумается, без разрешения старшего. Ох, не таким ли был он сам всего каких-то шесть месяцев тому назад?!.. Хотя, может и не таким. Время меняет человека. А ведь тут всё проще, – подумал он. – Не надо заботиться ни о чём. Ведь за тебя всё уже продумали. Тебе приказали – выполняй. Тебя кормят по расписанию. Одевают. Весь твой день расписан поминутно. А ответственность вся на командирах.  Действительно, ведь причина, по которой некоторые ребята планировали после срочной службы остаться в армии прапорщиками или сержантами, окончив соответствующие курсы, очевидна. В армии ты на полном обеспечении государства. Послужил 25 лет и на пенсию. Пенсионер, но ещё вполне молод и полон сил. Говорили, что и с финансовой частью всё вполне радужно. Жить можно безбедно.
Единственная передислокация, которую Евгений вынужден был сделать – это поменять койку, перейдя в расположение хозвзвода. По сути, изменения были минимальными. Тот же первый этаж, та же сторона окон. Сдвиг лишь на несколько коек. Место его прежнего взвода располагалось неподалёку, в пяти-шести метрах. Теперь все койки были заправлены и пустовали. Разбросало товарищей по стране. Казарма притихла в ожидании прибытия новой роты.
Чего ему не хватает? В строительный батальон не отправили. Играет в оркестре. Нашли ему и занятие вполне мирное. Правда, хоть в столовой он и ближе к кухне, но перехватить что-нибудь съедобное всё-таки не удаётся. Объедками со стола ведь не будешь баловаться, да и дневальные эти объедки сметают в считанные секунды. Им надо успеть всю посуду перемыть. А в промежутках между приёмами пищи нигде ничего лишнего не найти. В хлеборезке всё на учёте – хлеб, масло да ложки алюминиевые. Хлеба и так хватает на столах. Тут, пожалуйста, можно с собой в карман взять кусок. Но за это обычно ругают нещадно, что сержанты, что офицеры, что «деды». Мол, ты что, солдат, оголодал? Не хватает тебе? А ну-ка давай-ка тут при мне всё заглотил быстренько, до единой крошки!
И стоишь, как идиот, давишься этим куском хлеба. Но всё-таки, как ни верти, а кушать хочется. Растущий организм, против природы не попрёшь. И будет расти, говорят, до 25 лет. Это значит, что?.. Что ещё минимум 6 лет бегать ему голодным? Ха! Дома-то голодать он не станет. Там и магазины кругом, и столовые, и свобода. А тут, хочешь, не хочешь, жди, когда подойдёт время приёма пищи. И промежутки между завтраком и обедом – ох, какие долгие. Прямо жуть, как под ложечкой сосёт. Кажется, готов слона проглотить. Ну вот, наконец, дождались обеда! Часа не пройдёт, а желудок уже сигналит:
– Эй, хозяин, как там насчёт ужина? Не пора ли чего-нибудь пожевать?
– Да уймись! Недавно только в тебя набил кучу всего. И чаем сверху залил, да хлеба умял три куска! Пузо вон распёрло, что подушка надувная! Чего ты? – а желудок всё равно не затихает, урчит, бурчит, колобродит.
– Эх, конфетку бы хоть какую, сладенькую, пососать. Или печенюшку…
Сладости в части – больная тема. В столовой никаких пирожных им не полагалось. Из сладкого был только чай, в который сахар повара засыпали, прямо в варочный бак, строго по рецепту. Где солдат мог подсластить жизнь? Единственное место – армейский магазинчик. Но много ли купишь леденцов или печенья на месячную зарплату рядового, на эти несчастные 3 рубля 86 копеек? Не так много трат, но они есть – сапожная щётка, зубная паста, конверты для писем домой. Как без этого всего? Гуталин и прочие нитки-иголки. На конфеты оставалось, но купленные триста граммов заканчивались быстро. Что ещё?.. А, ну да, почта! Посылки из дома. Это вообще больная тема. Львиная доля содержимого посылок уходила налево. Себе оставалось то, что не забрали ушлые «деды» и чем не поделился с товарищами по взводу. В основном, оставалась ткань для подшивки подворотничков. Каждое утро на воротнике гимнастёрки обязан был быть подшит свежий белоснежный прямоугольник. Вышивать белой ниточкой по ткани учили сержанты в первый же вечер при появлении молодого человека в казарме. Это ежевечернее занятие быстро входило в привычку. Чистоту подворотничков и правильную намотку портянок старшина проверял тщательно, бдительным недремлющим оком. В отсутствие основного личного состава, когда бывшие курсанты, а ныне выпускники Учебки, разлетелись по стране, старшина Мазур брал под крыло хозвзвод, мурыжа ежедневно по утрам всех на утренней поверке. Поэтому даже старослужащие вынуждены были самостоятельно заниматься шитьём. Самостоятельно! Потому что раньше за них это делал кто-то из новобранцев.
Экономить Женя умел и прежде. Полгода службы приучили его не тратить все деньги, получаемые раз в месяц, тем более, что каждый раз объём обязательных к приобретению предметов уменьшался. Глубоко возле сердца, в самом потайном кармашке хранил он заветные три рубля. На особый случай. И вот этот случай представился.
После обеда, когда желудок уже переварил предоставленные ему борщ, кашу с мясом и чай, Женя решил придушить зарождающиеся муки голода чисткой сапог. Он выудил из глубокого кармана галифе круглую жестяную баночку с надписью «Гуталин» и взял в тумбочке припрятанную сапожную щётку. Она хранилась в нижнем отсеке, в самой глубине, куда сходу не так легко дотянуться. Придётся склониться низко и пошарить рукой. Случаи краж сапожных щёток и других предметов личной гигиены были нередки. Поэтому, проще носить всё с собой, чем постоянно покупать в магазине то, что стащили из тумбочек, которые никогда не запираются. В казарме всё в свободном доступе, то, что касается личных вещей солдат. И охранять тумбочки никто не собирался. Карманы галифе и гимнастёрки у Евгения вечно оттопыривались, отягощённые военным билетом, письмами, зубной пастой и гуталином. Он умудрялся носить с собой даже мыльницу и сапожную щётку, что не раз служило предметом насмешек старослужащих. Но другого способа сохранять свои вещи не нашлось. До тех пор, пока его не определят на должность старшего по залу в столовой. Там, в специальной маленькой подсобке для хранения швабр и тряпок, моющих средств и книги учёта, уже можно будет держать личные вещи в сохранности. Это его подсобка, она запирается, и у него есть ключ. Гимнастёрка и брюки смогут, наконец, вздохнуть свободно. Но до обладания собственным ключом оставалась ещё неделя.
Приготовив щётку и гуталин, он критически оглядел сапоги. Да, неплохо было бы поменять их на более пристойные. Надоело уже чувствовать себя зачуханным новобранцем, которому при раздаче обмундирования досталось то, что осталось, но не то, что надо. Просить у старшины бесполезно. Он уже пробовал.
– Товарищ прапорщик, разрешите обратиться!
– Оборачивайся, дудкин сын, только живенько!
– У меня сапоги очень широкие. Можно мне их поменять?
– А мозги тебе не жмут? Что не так с сапогами?
– Голенища хлопают. У меня в них нога, как пестик в колоколе, болтается.
– А ну пройдись! – он прошёлся, – Мдя, действительно. Но сейчас сапог нет. Эти ещё не развалились, ходить можешь. Терпи, солдат! Будешь на разводе в дудку свою дуть, сильно жопу не напрягай, штанишек лишних тоже нет! Свободен!
Со старшиной Мазуром, видимо, договариваться можно только с помощью самогона. А с этим делом у Евгения глухо.
Ушить?.. Но как?.. И где?.. Впрочем, есть ведь сапожник. Сидит в своей мастерской на углу столовой. Каморка там у него, вся забита сапогами, подмётками и каблуками новенькими. Стучит целыми днями молотком, а сам упитанный такой, плотный. Ефрейтор. Набить бы у него на каблуки подковки железные, как у сержантов и «дедов». Теперь-то он уже не салага, теперь можно. Да и ушить голенища, если сапожник, конечно, сумеет. Но этот, говорят, может чудеса творить. Второй вариант – дождаться пополнения. Им свежий набор обмундирования положен, а тут можно и к Ищенко подкатить насчёт замены сапог.
Пока Женя думал думу про сапоги, выйдя из расположения роты на улицу к месту для чистки и мытья обуви, к нему подошёл Соловьёв. Они стояли вдвоём у забора на торце здания казармы. К забору вплотную примыкала улица, по которой их водили в учебный корпус. Женя любил, вытянув шею, заглядывать за забор. На улице можно было иногда увидеть прохожих. Словно перископ, соединяющий подлодку в погружённом положении с поверхностью океана, забор этот, разделявший армию и «гражданку», позволял на минутку заглянуть в другой мир. Туда, где не орут в ранние утренние часы: «Рота! Подъём!», где каждый волен купить себе в магазине такие сапожки, какие понравились.
– Привет, Жека! – Миша загадочно улыбался. – Есть одна идея.
– Рассказывай, а я пока сапоги чистить буду.
– Погоди чистить, тут вот какая штука… ты ватрушки любишь?
– Ого! Нашёл, о чём спросить, кто ж их не любит! – Женя подумал: «Странно, чего это он о ватрушках заговорил?»
До службы Евгений не мог утвердительно сказать, любит ли он ватрушки. Во всяком случае, творог он любил и частенько выковыривал его из ватрушек, оставляя тесто кому-то другому. Теперь же в памяти возник манящий образ аппетитной круглой булочки, центр которой набит пахнущим ванилью сладким творогом. Ватрушка напоминала цветок ромашку, только там центр жёлтый, а тут белый. Сравнение, допустим, так себе. Но зато вкус…. Он сглотнул слюну.
– И что ты хочешь предложить? У нас ведь в части никогда не бывает печёных изделий. Даже по праздникам только котлетами и могут порадовать.
– Да, в части нет. Но я знаю местечко одно. Там кафешка есть. Так вот, в ней, прямо в ней пекут и ватрушки, и булочки сдобные, и чай-кофе наливают. Мы уже один раз с ребятами туда мотались. В это кафе со всех окрестных частей народ бегает.
– Это в самоволку, что ли?
– А как иначе-то? Вот сейчас самое время. Рванём?
Евгений никогда ещё в самовольной отлучке из части не был. Сердце у него ёкнуло.
– Погоди, погоди. А если нас тут хватятся?
– Не хватятся. До репетиции в Клубе ещё часа три. Это тебе. У меня вообще до вечера время свободное. Мы туда и назад. За час управимся, да даже быстрее. Минут за сорок. У тебя деньги-то есть? У меня хватит, чтобы полакомиться чем-нибудь от души. Пошли?
– Стой, стой, не торопись! А если нас патруль перехватит где-нибудь? На «губу» загремим ведь, как пить дать. – Воображение, ох уж это воображение! Моментально подсунуло сюрреалистическую картину. Адский шум и переполох в родном полку. Оглушительно воет сирена. По плацу, сталкиваясь и отчаянно матерясь, мечутся мобильные поисковые отряды с фонарями и автоматами Калашникова наперевес. Периодически они постреливают в воздух. Дежурный по части, майор, весь в слезах, клятвенно просит не срывать с него погоны:
– Товарищи, каюсь, ну не углядел! Откуда ж мне знать, что они так любят пироги и плюшки? – он поворачивается к командиру полка:
– Товарищ полковник, мамой клянусь, искуплю! Не губите, родненькие, не лишайте звания-а-а-а!
А над всем этим бедламом грозный рык полковника Репана:
– Поймать, расстрелять, дать триста суток ареста! Ишь, чего удумали, – среди бела дня за забор драпать! А если война, кого я в бой пошлю? Кого, я вас спрашиваю? – тут из расположения роты крановщиков слышится сухой и хлёсткий щелчок пистолетного выстрела. Это застрелился сержант Истомин…. «Ну, нафиг, какая самоволка?! Да ни за что!» – Женя даже плечами передёрнул и тряхнул головой, отгоняя дурные мысли.
Но Михаил не унимался:
– Главное, улицу пересечь, чтобы наши не задержали. А там к кафешке по пустырю идти. Вряд ли где-то патруль встретим. Сейчас как раз на улице никого. Готов?
– Самоволка – это не для меня. Ну, сам посуди, за ватрушку загреметь на «губёшку»! Глупо же.
– Ты ведь, вроде, трусом не был раньше. Помнишь, как на кран первым полез, а потом рассказывал, что высоты боишься? Ну, решайся!
– Убедил, дружище. Ну, смотри, Мишаня, не подведи. Я на тебя полагаюсь. – Евгений распихал щётку и гуталин по карманам и решительно подошёл к забору. Где тут этот «другой мир»?!
Две тени метнулись от забора через улицу. Оказавшись на противоположной стороне, обладатели теней перешли на ускоренный шаг, затем, удалившись метров на двести от ворот части, свернули вправо на пустырь.
– Гэх, сердце стучит, как никогда. Прям из груди выскакивает. Мишка, ты дорогу-то хорошо помнишь? – учащённо дыша, спросил Женя.
– Помню отлично. Шли через пустырь наискосок. Тут частей нет и домов никаких нет. Видишь, там, вдалеке, постройки? Вот за ними где-то и кафе. Ближе подойдём, я узнаю, куда точно свернуть.
Они шли по пустырю. Вдвоём. Без увольнительной и без разрешения. Самоволка! Господи, как же он решился-то на такое?!.. Ему мерещились глаза. Внимательно следящие за ними глаза, откуда-то из-за забора. Точно! Пока они преодолевали забор, их заметили. И вот сейчас следят, куда они пойдут. В любую секунду завоет сирена, ворота со страшным скрежетом разверзнутся,  и оттуда за ними в погоню вырвется нечто страшное, ощетинившись стволами пулемётов. БМП или БТР. В чём там у них, кстати, разница? Да не важно! Их схватят в три секунды, скрутят и кинут в сырой каменный мешок. Наверняка ведь тут в гарнизоне гауптвахта снабжена карцером. Крысы и мокрицы, плесень и скользкий зелёный мох на стенах – вот что их ждёт! И если с крысами ещё можно как-то договориться, то мокрицы… бррррр.... Спина у него взмокла, пот выступил на лбу и затылке, заструился по шее куда-то назад, между лопаток. Затравленно озираясь, он прибавил шаг. Вроде бы, никто не гонится... Сирену пока не включили…. Но – долго ли?..
Вместе с ужасом первой самовольной отлучки Женя ощущал ещё что-то необычное. Свобода! Воля! Армия будто осталась там, позади, за забором. А тут он сам себе хозяин. Хочет – пойдёт в кафе. Не хочет – повернёт обратно. Обратно?!.. Да уж фигушки вам! Они уже ушли далеко от полка. Погони не было. Лёгкий весенний ветерок приятно обдувал лицо и шею. Тропинка, вытоптанная солдатскими сапогами, тянулась наискось к постройкам, виднеющимся вдалеке. Она мягко обходила холмики и овражки, низенький кустарник, там и сям разбросанные по стылой ещё земле, не успевшей оттаять после долгой зимы. Шагалось легко и радостно. Минут через пятнадцать они уже подходили к разноэтажным строениям непонятного назначения. Судя по большому количеству столбов с натянутыми на них проводами и огромными изоляторами, венчающими эти провода по краям, высокие белокаменные здания представляли собой энерго подстанцию. Двухэтажные домики, вероятно, играли роль хозяйственных складов. Миша остановился, оглядываясь по сторонам.
– Ну, ты чего застыл, Соловей? Куда дальше?
– Минутку. Ты не торопи меня. Время-то прошло, я тут был зимой, когда всё в снегу. Надо сориентироваться. Главное, чтобы кафе работало. А то вдруг закрыто? Мы тогда были в субботу, а сегодня вторник. Вдруг оно только по выходным?
– Было бы обидно…
– И не говори, – он уверенно повернул налево и махнул Евгению, мол, иди за мной.
Пустырь закончился, сменившись асфальтированными дорожками. Впереди показались какие-то люди, в цивильной одежде. Эти не страшны. Да и солдаты или офицеры не страшны. Мало ли кто куда перемещается. Посторонним не придёт в голову интересоваться маршрутом встречных-поперечных солдат. Даже если те в самоволке. Другое дело – патруль. Он предназначен для отлова блуждающего личного состава и проверки документов на предмет полномочий. Что вы тут забыли, товарищи рядовые? Куда вы направляетесь и зачем? Покажите-ка документы! Ах, вы тут без дозволения вышестоящего начальства? Шпионы? Диверсанты? Пройдёмте для выяснения…. И всё. Каюк бедолагам. Что?.. Покушать захотели? Разве в частях доблестной Советской Армии плохо кормят? На сладенькое потянуло? Ничего, теперь служба мёдом не покажется!..
Скверные мысли были прерваны одуряющим ароматом сдобы, достигшим их носы за первым поворотом. Вот оно, кафе! Беленький одноэтажный домик с надписью «Весточка» над входом.
– Хорошее название, – заметил Женя, – прямо весточка из дому. А пахнет-то как!
Оглядевшись по сторонам и не заметив ничего подозрительного, они вошли внутрь.
Аромат свежеиспечённой сдобы наполнял всё помещение кафетерия. За длинной стойкой хлопотала миловидная женщина в белом переднике с чепчиком на голове. Витрину наполняли выставленные на подносах, покрытых матерчатыми салфетками, булочки, ватрушки, печёные пирожки с различной начинкой и целая уйма всяческих вкусностей, при взгляде на которые у Евгения начал радостно подпрыгивать желудок. К продавщице, однако, выстроилась очередь из солдат. Человек шесть. Они пристроились за крайним.
– Ты что будешь брать? – Миша кивнул на витрину.
– Ну, дык… сразу даже трудно решить. Сейчас, дай подумать.
Цены на печёности не превышали 15 копеек за штуку.
– Мишка, да здесь всё дешевле, чем даже у нас дома, до службы.
– Правильно. Армию снабжают хорошо. Тут вон, к примеру, булочка с изюмом по 5 копеек, а у нас в Симферополе такие же точно были по 10. Я хорошо помню, потому, что постоянно их покупал.
Дождавшись своей очереди, они купили по бутылке сладкой газировки «Дюшес» и целый набор печёных изделий: ватрушки, булки с изюмом, пирожки с повидлом и сахарные коржики. Кафетерий имел столики, где можно присесть, и стойки возле окон, за которыми можно кушать стоя. Так как столы уже заняли многочисленные посетители, они с Мишей довольствовались стойкой. Поглощая деликатесы, Женя зорко всматривался в окружающее кафешку пространство. Не появится ли патруль. Он резонно рассудил, что для любого патруля подобное злачное место должно быть весьма притягательным. Где ещё, как не тут, нужно было искать беглых самовольщиков?
– Надо спешить, пока не появился патруль.
– Угу-м… дожёвывая свой пирожок, кивнул Миша.
Тут Женя заметил, что очередь рассосалась, и решил прикупить с собой в часть ещё что-нибудь вкусненькое, так сказать, впрок. Улыбчивая продавщица выдала ему бумажный кулёк с заветным набором из трёх пирожков, начинённых рубленым яйцом и зелёным лучком. Вкуснятина!
Они поспешным шагом направились обратно. По примерным подсчётам первая половина похода заняла всего лишь минут сорок, включая приём пищи. Значит, минут через двадцать они уже будут в расположении полка. Миша шёл впереди. На лице его зафиксировалась блаженная улыбка. Женя двигался следом, глядя под ноги, чтобы не упасть и не рассыпать вожделенный кулёк с вкусняшками. Соловьёв оглянулся, и улыбка внезапно исчезла с лица, будто и не было её вовсе. Глаза у него округлились, а такие глаза Женя видел только в мультфильме «Ну, погоди!», когда волк вдруг оказывался на грани исчезновения своего вида. Что-то явно происходило.
– Жека, не оглядывайся, иди, как шёл, – просипел Соловьёв, – только иди быстрее!
– Что там? – голос подвёл, в реальности это прозвучало так: – О…ам?
– Там, кажется, патруль. Метрах в ста за нами. Вроде бы, идут мимо. – Он пошёл вперёд быстрыми шагами, но через несколько секунд опять оглянулся.
– Вот зараза, за нами прутся. Сейчас догонят и окликнут. Тогда хана.
«Ну вот, дождались награждения с почестями и фанфарами», – подумал Евгений, пытаясь поймать за хвост душу, резво уползающую куда-то в пятки.
– Смотри, Мишка, впереди домик, давай, как только завернём, так сразу – бегом… к пустырю!
Они конвульсивно широкими шагами сбежавших от переплавки роботов-андроидов  направились к небольшой постройке, мимо которой асфальтовая дорожка струилась вдоль пустыря. Как только патруль потерял их из виду, рванули бегом. Чувствовалось: адреналин мощными толчками выплёскивается в кровоток.
– Чёрт, на пустырь нельзя, они ведь нас там хорошо будут видеть, как на ладони. Там не спрячешься. Надо хитрее… – Миша тяжело дышал и виновато прятал взгляд, как будто понимал, что уже минут через десять им придётся чалиться на нарах, и виновным в этом приключении будет он один.
     После спасительной защиты домика адвокатом беглецов попыталась выступить тропинка, по которой они пересекали пустырь час назад. Прямо как в сказке:
«Сударыня тропинка, спрячь нас!» - «А вот хренушки вам, сперва по-спотыкайтесь на моих кочках!» – «Нет, уж спасибо!»
 Сворачивать на тропу не стали, а побежали дальше за стенку дома, где начинался овражек, вдоль которого шёл ряд кустарника, колючего и густого. Убедившись, что патруля ещё нет в зоне видимости, они нырнули в этот овражек. Грязь, мусор, обломки мебели, битое стекло – чего только не было под ногами. Всё это хрустело, скрежетало и мешало передвигаться. Присели на корточки и замерли прислушиваясь. Где-то кто-то что-то кричит?.. Нет?.. Показалось?.. Тишина.
Просидев в овражке минут десять, они решили выглянуть. Что там?.. Вроде спокойно. Вблизи никого.
– Фу-х, кажется, пронесло. Пошли потихоньку к пустырю! – Миша, пригнувшись, медленно пошёл вперёд. Женя не отставал. – Скорее всего, решили не догонять, вернулись. Но я бы не рисковал идти по старой тропе.
– Давай найдём скрытную дорогу, по низинам, по оврагам, по болотам и тайге! – улыбнулся Евгений, у которого теперь на сердце стало немного спокойней.
– Что, очко жим-жим? Испугался?.. Там в патруле трое было. Как положено, лейтенант и два сержанта, скорее всего. Ну ладно, погнали на пятой скорости, а то и так время потеряно.
А уже через пару минут Миша резко пригнулся, скомандовав:
– Падай! Падай быстро на землю! – и моментально принял лежачее положение.
Женя, не рассуждая, свалился рядом, словно подкошенный.
– Что там?
– Да, похоже, это они. Пошли за нами на пустырь, а теперь возвращаются. Прямо на нас идут. Отползай.
«Хорошо тебе, гад, ты налегке. А тут кулёк драгоценный…» – подумал и спросил:
– Куда отползать?
– Вон, левее, ямку видишь? Туда ползём. Авось мимо пройдут и не заметят.
Впереди послышались голоса. Не разобрать, что говорят. Женя вжался в небольшую рытвину, прикрывавшую их от случайного взгляда, брошенного с тропы в сторону. Если будут смотреть на красивую гряду белых облаков, плавно плывущую в небесах, на далёкие кроны деревьев, слушать пение весенних птичек, то это прекрасно…. Но если будут шарить глазами по сторонам, точно могут заметить. Лежали, боясь даже дышать. Холод земли начал пробираться под штаны, спину покрыли мурашки страха. Голоса приближались.
– Я тебе говорил, Шарафутдинов, беги, а ты как корова беременная…. Могли же догнать!
– Товарища младший лейтенант, я бежат плёхо могу. Пыртянка расшатался, нога трёт.
– Дубина ты нерусская. Повезло с подчинёнными, нечего сказать. «Пыртянка» у него, пля…
Голоса уже совсем близко. Только бы прошли мимо! Только бы не заметили! И в этот момент… в этот самый важный и ответственный момент…
Да что за напасть, в конце-то концов?! За что им такое наказание?! В совершенной близости от головы Евгения раздался новый звук. Учащённое дыхание собаки!
Чтоб тебя блохи загрызли, морда, кто тебя звал?! Пёс подобрался к самому овражку, где затаились беглецы. Тихо повизгивая, он шумно внюхивался в распластавшихся на земле парней. Если начнёт лаять, то всё. Патруль непременно заинтересуется, с чего это там собака разволновалась!
«Ну-ка, ну-ка, поглядим»! И, тёпленькими, их доставят туда, куда им оооо-чень не хочется.
Миша многозначительно поглядел на кулёк, который Женя сжимал в руках. Чёрный непомерно кудлатый пёс, шерсть которого от бездомной жизни свалялась в клочья, свисая с боков и морды, высунув красный язык, принялся было тихо поскуливать, в надежде нацелив на Евгения круглые глаза. Да ну, ладно! Сдохни, сволочь, подавись! Со вздохом полнейшей безысходности Женя выдал ему пирожок из кулька. При этом остальные два пирожка неуклюже вывалились на землю, чем несказанно обрадовали собаку. Пуля, а это был он, оголодавший за зиму, как обычно, патрулировал свой пустырь в поисках чего-либо съедобного. И вот, такая удача! Проглотив сходу подаренный ему пирожок с яйцом и луком, Пуля, утробно чавкая, в два глотка расправился с остальными деликатесами, поднимать которые с земли солдатикам уже не было никакого резона. Слёзы счастья выступили на глазах пса. Он кайфовал. Горючие слёзы, капая из глаз Евгения на прошлогоднюю листву, прожгли её насквозь!
Патруль ушёл. Уже через четверть часа, сидя в казарме, самовольщики тихо и самозабвенно занимались стиркой и чисткой, грязные, но не пойманные.

7. ХУДЯКОВЩИНА

- Ушатаю до кровавых соплей! Слышали все? Ещё раз вот так с утра приду, а вы мне тут проблемы вешать станете…. Я вам, гниль кошачья, что сказал ещё на прошлой неделе? Я вам и позавчера, опять же, повторял. Я стенке этой сраной повторял? А? Почему до сих пор кран в варочном цеху течёт? Это я, что ли, должен тут по столовой с ключом гаечным скакать? Это ваша задача…. Была! Всё, хана тебе, Баринов, с..ка. Снимаю тебя с должности. Какой из тебя хренов старший повар? Пойдёшь у меня выгребную яму чистить сегодня, понял? Через час после планёрки уже чтобы вёдра шуршали, и яма к обеду сухая была. Приду – проверю.
Начальник столовой прапорщик Худяков проводил ежедневную утреннюю планёрку. Кабинет начальника, куда все, кто принимал участие в процессе кормления личного состава полка, должны были являться на планёрку, имел лишь одно окно, забранное металлической решёткой. Она наводила на мысли о тюремной зоне. Порядки, установленные Худяковым, мало чем от порядков подобной зоны отличались. Конфигурация кабинета, узкого, словно коридор в термитнике, и длинного, как змеиная кишка, морально давила на психику любого, входящего в оббитую дерматином дверь. В голове кабинета стоял стол начальника, за которым восседал двухметрового роста прапор, худой и жёлчный. Фамилия его, как будто специально, отражала самую сущность характера. Искажённое лицо Худякова периодически меняло выражение злобы на брезгливость, досаду, раздражение и, чаще всего, гнев. Гневался он по любому поводу и без повода, чисто по привычке. Ибо, улыбку на этом вечно хмуром лице могли видеть разве что редкие счастливчики, но с такими никто до сих пор не встретился.
Пять раз в неделю, кроме выходных, ровно в 8 часов утра Худяков проводил планёрку. Длинный стол, за которым рассаживались подчинённые, образовывал букву Т, примыкая к начальственному столу и устремляясь в конец кабинета, к входной двери. По леву руку от начальника сидели вольные служащие – поварихи. Их было трое. Все как на подбор пышнотелые, круглолицые, краснощёкие женщины, словно сошедшие с полотен художника Кустодиева. Остальные работники столовой набирались из основного состава солдат. Старший повар, помощник старшего повара, кладовщик, старшие залов, хлеборез, помощник хлебореза – все занимали места по правую руку от начальника. Вошедшему в кабинет полагалось надевать белый халат и белый поварской колпак. Евгению, как только что принятому на должность старшего по Малому залу, халат ещё не успели выдать. Он сидел сбоку у входа, скромно опустив голову, но внимательно слушал всё, что говорилось, и примечал те странности, которые бросались в глаза. Прежде всего, он был неприятно поражён обилием матерных слов, вылетавших из уст прапорщика Худякова. Начальник столовой в выражениях не стеснялся и не сдерживал эмоций. Даже в невинной беседе по пустяковым вопросам он непременно выстреливал в пространство кабинета хлёсткие матерные слова, чередуя их с нормальными печатными выражениями. Как только эти бедные женщины терпят такое вопиющее хамство? – думал Женя. – Неужели никто не способен сделать замечание этому зарвавшемуся негодяю? И сделал вывод, что никто. Поварихи, как будто и не слышали ничего, выходящего за рамки приличия. Скорей всего, привыкли.
Худяков редко кого-нибудь хвалил. А если и хвалил, то похвала больше походила на ругательство.
- Успел-таки к ужину стойку заварить, сварной, пля. Сукин цваген, радуешь ты меня, хоть и придурок! – это относилось к работе сварщика, вовремя выполнившего приказание по ремонтным делам.
- Ольга, Татьяна, вчера начальство суп хвалило, мать вашу! Можете, вижу, не только жопами вертеть перед солдатнёй, но и дело делать! Да знаю я, знаю, молчите уже, шутку все поняли. – Это в адрес поварих.
Всё время планёрки подчинённые сидели тихо как мышки. Втянув головы в плечи, слушали, как Худяков распинает очередного провинившегося, ожидая, что гнев начальника в любой момент настигнет и их. И обязательно дожидались. Каждый раз прапорщик методично полоскал мозги всем присутствующим в кабинете. Огромные кулаки он демонстративно выкладывал на стол, поигрывая желваками на квадратной челюсти, сверлил тигриным взглядом всех, сидящих перед ним, переводя взгляд с одного на другого, – искал жертву.

Маленький Витёк Худяков, приволакивая ушибленную ногу, ковылял вдоль тына в сторону тёткиного дома. Уже темнело. Скупое осеннее солнце посылало последние свои лучи земле, собираясь залечь на ночлег. Перекошенное лицо Витька выдавало крайнюю степень гнева и обиды. Болела спина. Саднило щёку и жутко ныла голова, особенно в том месте, где Степаныч пытался выдрать клок волос, ухватив мощной лапищей за нечёсаные пацанячьи патлы.  И всё из-за этого проклятущего петуха, которому Витёк уготовил внеплановое знакомство с тёткиной кастрюлей. Петуха угораздило выйти за пределы хозяйского двора именно в тот момент, когда юный Худяков прогуливался по деревне в поисках жратвы. Ну как прогуливался? Рыскал в тщетных попытках чего-нибудь пожевать. Тёткины харчи его не насыщали. Тётка была жадной и скупилась на разносолы, а растущий организм Витька постоянно требовал пропитания. Воровать во дворах фрукты с деревьев Витёк практиковал постоянно, и каждый раз попадался под руку хозяевам, зорко стерегущим своё добро. Результатом воровских налётов на сады и огороды соседей были регулярные побои, которых молодой воришка удостаивался неизменно. Его больше били, чем он съедал.
Упитанный король курятника на этот раз мог стать хорошей добычей. Витёк давненько уже положил на него глаз. Всё надеялся, что рано или поздно петух допустит ошибку и покинет защищённую забором территорию. И вот – свершилось. Петух мирно клевал что-то в траве, увлекшись и не заметив опасной близости молодого человеческого детёныша. Коршуном метнулся голодный Худяков на пернатого красавца, моментально придавив того к земле всем своим весом. На момент преступных действий Витя Худяков уже начал обучение в шестом классе и отличался от сверстников неестественной худобой, но внушительным ростом. Долговязый, длиннорукий, с тонкой шеей и нестриженой головой с торчащими во все стороны протуберанцами волос Витёк ходил вечно голодный и хмурый. Радовала его только лишь еда, да и то ненадолго. Жили небогато, и наедаться досыта как-то не приходилось.
Пойманный и схваченный в охапку петух не пытался даже пискнуть, так как Витёк крепко сдавил ему горло одной рукой. Второй рукой он держал птицу за лапы. Триумф охотника длился коротко. В тот же миг парнишку цепко ухватил за шиворот рубахи хозяин петуха Степаныч.
- Что, гадёныш, чужое добро тырить вздумал? – грозный голос и свирепое сопение мужика выдавали недобрые намерения. И понеслось…
Порция тумаков, подзатыльников, жёсткий массаж спины и пониже спины…. Степаныч не скупился на глубину и объём физического внушения пойманному вору. Петух был выпущен на свободу. Возмущённо хлопая крыльями, он со всех сил рванул к родному курятнику, радуясь жизни. Витёк в наступившем сумраке вечера молча терпел побои, изредка покрякивая от боли, пока не удалось вырваться из рук хозяина подворья.
Детство Худякова не располагало к благодушию и добросердечности. Виной тому стало воспитание, в основе которого лежали постоянные репрессии в адрес несчастного парня. Старшеклассники в школе его чморили ежедневно. И морально и физически. Дома тётка относилась к нему, как к каторжному наказанию, свалившемуся на неё незаслуженно и несправедливо. По её понятиям, разумеется.
- Свинота, язви тя в печёнку! Явился, не запылился! Где тебя носит, сволочь ты мелкопоганая? Темно уже. Я тебя ужином кормить не буду. Где гулял, там и жри. Уроки небось, не делал. Утром к восьми в школу, а он шляется!
Витя скинул драные сандалеты, задвинув их ногой под скамью в сенях, прошёл в горницу.
- Тётка Евдокия, я хотел петуха домой принести, да Степаныч, гад, словил не вовремя.
- Тю, шо ты скажешь, придурок! Опять попался? Да шоб тебя, дармоеда, черти замотали. Вот Манька, сеструха, удружила. Преставилась, царствие небесное, а сынка своего на мою шею!..
Иди, сядь уже, пожри. Да смотри, на колбасу сильно не налягай, откусил и будя. Беда одна с тобой.
Тёткина доброта просто с ног сшибала.
Евдокия Потаповна была женщиной малограмотной и шибко обиженной на свою жизнь. И так всё счастье мимо, а тут ещё и сестра, жившая в соседней деревне, сперва овдовела, а затем и сама отдала Богу душу, невольно возложив на попечение родни обязанность воспитывать единственного сынка Витю. Племянника своего Евдокия воспринимала как обузу и относилась к нему соответственно.
Утренний поход в школу закончился по обыкновению дракой. Троица задиристых восьмиклассников уже давненько приняла за традицию отлавливать после учёбы шестиклассника Худякова и отрабатывать на нём нехитрые приёмы кулачного боя. О предстоящем развлечении они договаривались ещё во время уроков.
- Ну, как сегодня, Худяка попинаем?
- Знамо дело, попинаем! Отчего же не попинать?
- Зырь, паря, кто первым засечёт придурка, тот остальных сразу зовёт, уговор?
- Уговор!
Первая стычка ещё в начале сентября оказалась для Витька безболезненной. Потолкались и всё. Разошлись каждый по своей улице. Витёк был младше агрессоров на два года, однако заметно выше ростом. Может поэтому по первому разу они не решились мутузить его в полную силу. Но чем дальше, тем злостнее становились нападки, и Худяков отчаянно отбивался, стараясь нанести супостатам ощутимый вред. Выцеливал в самые уязвимые места, не давал себя свалить на землю и яростно рычал по-звериному, выбрасывая вперёд крепко сжатые кулаки. Чем сильней отбивался он от старшеклассников, тем больше распалялись они, раздражаясь тем, что мелковозрастный зачуханный пацан имеет наглость оказывать сопротивление. Сдавшись на милость этой троицы, попроси он пощады, возможно, остался бы Витёк не битым. Но в душе Худякова лишь накапливалась злость и обида.
По окончанию последнего урока он выбежал из школы и рванул к дому короткой дорогой, но был тут же перехвачен кем-то из вражеской троицы. На свист подбежали и остальные.
- Что, Худяк, опять хотел домой сбежать без оплеухи? – осклабился низкорослый, но мускулистый и коренастый Колян.
- Я тебе, Колян, сейчас шнобель раскровеню, если не отстанешь! – зашипел Витёк. В ответ сразу с трёх сторон в его живот впечатались кулаки, что заставило согнуться пополам. Чья-то нога сильно врезалась в бедро Худякова, отчего он завалился набок, въехав лицом в кустик крапивы. Через пару минут бой закончился убедительной победой вражеских сил, численное превосходство которых не оставило Виктору шанса на другой исход.
Не имея возможности проявлять какие-либо достоинства в школьной среде, Худяков вымещал все свои накопившиеся обиды на домашних. Муж Евдокии Потаповны, дядька Егор, человек добродушный и мягкий, в отличие от своей половинки, даже не подозревал, какую змею они с супругой пригрели. На долю Егора выпали тяжкие испытания. Первое в виде пятилетнего тюремного заключения по воровской статье. Они с напарником по пьяному делу ранним утром тиснули из деревенского лабаза ящик водки, половину которого осушили за день. Вторую половину ящика не успели, застигнутые со всеми уликами участковым милиционером уже вечером прямо на дому. Находясь в алкогольном угаре, Егор долго не мог понять, за что его судят и почему волокут неведомо куда в такой тяжкий для организма похмельный час. Протрезвев, незадачливый воришка дал себе слово никогда не вступать в противоречия с законом. Отсидев смиренно положенный срок, он вёл себя с той поры так примерно, как это только было возможно. Вторым испытанием стала женитьба на Евдокии. Не любил Егор Евдокию. Даже не собирался влюбляться. Но водка, вот же сатанинское зелье, подвела и на этот раз. Влюбила водка Егора в Евдокию примерно за час до рассвета в романтическую июльскую ночь. Влюбила аккурат на полчаса, за которые Егор, сам того не планируя, превратил Евдокию из девушки в женщину. Случилось это на сеновале, как часто бывает в любой деревне. Утро, понятное дело, принесло раскаяние и растерянность. Но, невзирая на то, что маленькая жизнь в женщине так и не зародилась, отец девушки, Потап, грузный и крутолобый мужик с огромными ручищами одним только взглядом дал понять Егору – женитьба неизбежна. Главное в этом вопросе – избежать позора. Венчание состоялось. Однако, Евдокия так и не забеременела ни тогда, ни потом.
Егор не только игнорировал супругу, но попросту побаивался её. Предпочитал чаще находиться вне хаты, чтобы не встречаться со сварливой и ненавистной бабой. Изредка появляясь дома, старательно искал повод уйти. Молча, ковырялся в огороде, поглядывая то на дверь, то на калитку. Он редко разговаривал вообще. Отмалчивался.
Появление в семье малыша, супружнего племянника, Егор воспринял с энтузиазмом. В Викторе он пытался найти ту отдушину, которая могла бы приносить радость семейной жизни, но и тут Егора поджидал облом. Полный крах. Витёк всей душой возненавидел дядьку. Даже больше, чем тётку Евдокию. Видимо, за мягкотелость или Бог знает за что ещё. Может быть, и не за что, а просто так, из чувства противоречия и душевного беспокойства. И более того, Витёк мстил за свои нелепые детские промахи, за побои, за ругню и голод. Мстил не тем, кто его обижал, а дядьке Егору. Пожалуй, единственному человеку, который относился к нему доброжелательно.
К примеру, кинул дядьке в тарелку с борщом добрячий шмат коровьего навоза, пока тот отвлёкся на минутку.
- Дунька, ты что тут мне наварила? Что за гадость? Это не борщ, это же дерьмо какое-то!
Разборки с женой, по обыкновению заканчивались громким скандалом и побоями. Евдокия лупила Егора чем попало по спине и по голове. Он только кричал матерно, стараясь поскорей убежать из дома.
Любимую кошку дядьки Егора Витёк тайно заманил в овражек за деревней, где жестоко казнил путём удушения. Кошка идти не хотела. Она шарахалась от Виктора повсеместно, где он появлялся в хате, видимо подозревая в мальчишке потенциального убийцу. Но запах валерианы оказался сильней инстинкта самосохранения…
Самым безобидным способом мести дядьке Егору были постоянные потуги Виктора портить одежду Егора, подсыпать ему летом в сапоги мелкие камушки. Зимой это был снег, который, порой, и растаять не успевал, а дядька уже пытался надеть сапоги, после чего дико орал и обвинял во всех грехах собственную супругу. Он не подозревал, что в этих мерзких бедах виновен исключительно любимый племянник. Приняв племяша в семью, Егор Худяков усыновил его, дав свою фамилию. Любил, как умел, воспитывал, как мог. А через несколько лет так и помер, уверенный в том, что сынок Витюша – человек во всех смыслах положительный. Ошибался, конечно.
Ко времени окончания школы, Виктор уже преуспел в подлостях и мелких преступлениях, которые чаще всего не бывали раскрыты. Это придавало ему уверенности. Тайное злорадство навсегда поселилось в душе.
Армия, куда отправился служить молодой Худяков, научила его многим вещам: не пойман – не вор, где бы ни работать, лишь бы не работать. Ну, и подобным, какие нормальный человек воспринимает только в отрицательном контексте. Главной же целью для Худякова стала власть над людьми. Радовало ощущение собственной значимости, чувство жёсткого превосходства над тем, кто чином ниже. Он подался в прапорщики. Пил в меру, занялся спортом. Однако, из всех спортивных дисциплин предпочитал боевые искусства типа самбо или каратэ. Ведь владение ими позволяло Виктору Егоровичу безнаказанно бить людей, особенно тех, кто был слабее или вообще беспомощных, не владевших никакими приёмами.

В день, когда Евгений получил распределение в столовую, к нему подошёл Ян Мельник. По обыкновению широко улыбаясь, Ян радостно сообщил:
- Женёк, ты теперь в нашем хозвзводе. Остаёшься в оркестре, это хорошо. Слышал я, что тебя в столовую отрядили, к Худяку.
- К Худяку? А это кто?
- Скоро узнаешь, братишка, не торопи судьбу. Попал ты, друг, считай не повезло. Ты про Гитлера кино смотрел? Того, который Адольф.
- Конечно.
- Вот этот прапор примерно то же самое, только хуже. От Худяка не скроешься, у него по всей столовой везде глаза и уши. Любит, сука, на людей орать. За любую провинность матюками так фуячит, что уши завянут даже у того, кто Мазура разговаривать учил.
- Да меня ругать-то не за что. Я, вроде, ничего не нарушаю.
- Погоди, он найдёт – за что. Дай срок.
Сейчас на планёрке они с Мельником сидели рядом. Начальник столовой продолжал размазывать несчастного солдата-повара аки масло по хлебной горбушке.
- Сашок, ты в меня зенки жалобно не тычь. Помойку вылижешь, а в другой раз будешь башкой думать, а не жопой своей костлявой.
Несчастный Баринов, прижав подбородок чуть ли не к диафрагме, не издавал ни звука. Он глядел не на прапорщика, а в пол.
- А-кхеее! – зычно кашлянул Худяков, стукнув при этом кулаком по столу. Все присутствующие вздрогнули и втянули головы в плечи. Женю, готового к любым неожиданностям, резкий звук, тем не менее, слегка вышиб из душевного равновесия. Он покосился на огромные кулачищи начальника столовой и подумал:
«Только бы эта зверюга не нашла к чему прицепиться. Но, вроде бы, всё в порядке. Надо держаться гордо и независимо. Меня-то ругать не за что!»
Он твёрдо решил не склоняться под грозным давлением и даже выпрямил спину, глубоко вдохнув носом затхлый воздух кабинета, пропитанный застарелыми кухонными ароматами.

- Гм, ладно, на сегодня пока всё. – Худяков махнул рукой Мельнику, – отведи этого новенького, как там его звать, в Малый зал, объясни ему его обязанности. Как звать тебя, рядовой? – это уже был вопрос к Евгению.
Гордо и независимо Женя взглянул на прапорщика, раскрыл рот и пискнул:
- Женя.
Увы, это прозвучало совершенно не в том мужественно-бравом ключе, на который он настраивался.
- Что? Громче, не слышу! – заорал Худяков.
- Рядовой Евгений Брянский!.. – на этот раз было громко, хотя и хрипло. Так мог бы крикнуть кот в тот момент, когда на него наезжает асфальтоукладчик.
- Покамест определю тебя старшим в Малом зале. Мельник расскажет, что там делать, он парнишка опытный, не смотри, что рожа дебильная. А дальше поглядим куда тебя…. Ладно, свободен. Все свободны.
Сосредоточенно, молча и чуть суетливо работники, пряча взоры, вышли из кабинета.

8. БУДНИ КУЛИНАРОВ

Мечтать не вредно. Вредно курить. Теперь он курильщик. А ведь держался стойко, не пытался дышать дымом целый год. Год службы, когда вокруг практически все шмалят без перерыва. При том, что и до армии он был некурящий. Как же так вышло? Отец не курит. Дед не курит и никогда не курил. Впрочем, отец рассказывал, как в молодости они с друзьями покуривали, чего греха таить. Но однажды на какой-то молодёжной вечеринке, где от табачного чада в комнатушке стоял полумрак, а мухи дохли прямо на лету, попалась парням в руки брошюрка. О вреде курения. Хохмы ради, прочли они её вслух и дружно решили бросить пагубную привычку навсегда или хотя бы до понедельника. У остальных получилось бросить только на денёк, а отец, поразмыслив о будущем, бросил навсегда.
Пример отца был для Евгения серьёзным стимулом оставаться некурящим. И даже в студенческой среде, где не было чуткого родительского контроля и можно было позволить себе любую вольность, в разумных пределах, разумеется, он не встал на путь саморазрушения. А тут вот такой конфуз после целого года воздержания в солдатском окружении! Соблазн выкурить сигарету каждый раз дамокловым мечом висел над Евгением, когда сослуживцы в разгар каких-то работ устраивали перекур. Сидеть рядом с ними, вдыхая отраву, резона не было. Приходилось лишать себя отдыха и продолжать работать. Ведь сержанты ясно давали понять: или ты, как все, куришь, или способен на трудовые подвиги без перекура, раз у тебя «уши не пухнут». Как назло, «уши пухли» у курильщиков с обидным постоянством. Каждые двадцать минут. Эти перекуры начинали раздражать. Мало того, что регулярно курят солдаты, так и сержанты не расстаются с «ароматными палочками», насмешливо поглядывая на некурящих бедолаг.
А тут ещё этот пресловутый армейский магазин, расположенный в правом крыле столовой рядом с дверкой в каморку сапожника. На полках красовались самые причудливые пачки импортных и отечественных сигарет. Чего тут только не было. Изысканные Dunhill и Ronhill из Югославии, капиталистические Rothmans, Bond, Winston и Camel с одногорбым верблюдом на этикетке. Рядом с ними неизменно соседствовали болгарские сигареты Интер, Родопи, ТУ-134, Opal и BT. Главным же украшением табачной витрины всегда были знаменитые разрекламированные на весь мир «Marlboro», самые известные американские сигареты, о популярности которых знали даже в детских садах.
Покупать эти сигареты он не собирался хотя бы потому, что пачка «Мальборо» стоила аж 2 рубля с полтиной. При ежемесячном заработке 3,85 это было бы расточительством. Такие траты могли себе позволить офицеры или сержанты. Простой солдат обходился в основном дешёвенькой «Примой» или «Ватрой».
Совершенно случайно Евгений очутился в компании курящих солдат. Просто так, для поддержки беседы.
- Закуришь? – предложил один из них, протягивая сигарету без фильтра.
- Нет, спасибо, я не курю. – Привычно отказался Женя. Но солдатик вытянул из нагрудного кармана аккуратно запечатанную пачку, на которой красовался верблюд. Надпись латинскими буквами гласила: «Camel».
- А «Кэмел» хочешь попробовать? Мне родаки в посылке прислали. Да не боись, он мягенький, не закашляешься!
Не выдержав внутреннего морального напряжения и давления внешних обстоятельств, Евгений затянулся предложенной сигаретой, подумав при этом, что сегодня исполнился ровно год с начала службы. «Ладно, одну выкурю и всё! Отмечу, таким образом, годовщину. Втягиваться не собираюсь».
Наивный!

Вроде бы, служба в столовой не так уж и тягостна, если разобраться. Подумать, так вообще одни плюсы. Во-первых, воплощается главный принцип  солдатской службы: подальше от начальства, поближе к кухне. И сыт всегда, и проблемы стороной обходят. Во-вторых, работёнка не пыльная и вполне себе почётная. Ведь кормление личного состава даже в мирное время – дело важное и ответственное. Сытый солдат меньше ворчит, не сетует на тяготы и способен дольше оставаться в строю, в боевой, так сказать, готовности. А вдруг война? Кто дольше продержится в военном противостоянии – сытый или голодный? Сытый, разумеется! Голодный только и будет думать о том, как бы чего-нибудь где-нибудь пожевать. Самое большее, на что он способен, так это взять с боем вражескую полевую кухню. Или захватить в плен старшего повара из дивизиона противника, не так ли? А сытому бойцу море по колено. Сколько враг не умоляй о пощаде – сытый на это не поведётся. Как там, в народе говорят? Сытое брюхо к мольбам врага глухо? Ну, возможно чуть по-другому, смысл тот же.
Опять же, всегда в тепле, лишний раз никто на мозги не капает.
В столовой части два зала для приёма пищи. Большой и Малый. Это только названия, а практически они почти одного размера. Оба огромные. Ряды длинных столов, за которыми усаживаются сразу десять человек, по пять с каждого боку. К столам примыкают такие же длинные скамьи. Во время мытья полов дежурные по залам поднимают эти скамьи на столы, переворачивая их ножками вверх. Вот и всё убранство залов. Никакой другой утвари в них нет.
Мельник провёл Евгения в Малый зал и открыл ключом дверь в стене, ведущую в небольшую комнатёнку. Их взвод обычно питался в Большом зале и эту комнату, вернее, крошечную каморку метр на метр Женя видел впервые. Внутри стоял махонький столик, на нём лежала толстая конторская книга. В углу аккуратно выстроились швабры, веники, совки для мусора и жестяные вёдра.
- Вот смотри, Жека. И запоминай. Тут лежит журнал учёта. Будешь в него записывать ежедневно всё движение подотчётных тебе средств уборки зала, моющих порошков, всяких тут бачков, тарелок и тому подобной фигни. Понял? – Мельник прицепил на лицо свою фирменную улыбку, и широким жестом руки обвёл кладовку. – Это теперь твои личные апартаменты. Располагайся.
Он раскрыл журнал учёта. Страницы были исчерчены таблицами, в которых каждая из многочисленных колонок имела какое-нибудь мудрёное оглавление. Остаток на начало отчётного периода… количество и сумма… поступления за отчётный период из кладовой… бой, лом… утрачено, пропало… остаток на конец отчётного периода… и Бог знает что ещё. Перед глазами Евгения поплыли круги, он не ожидал такого внезапного погружения в мир ненавистной ему математики. Все параметры были либо в штуках, либо в рублях. Какой ужас, это же придётся сидеть и считать, считать, считать…
- Ян, разве нельзя обойтись без этих записей? – С надеждой спросил он у Мельника, заранее зная ответ.
- Шутишь! Худяк узнает, что ты что-то не углядел или учёт не вёл – смешает с говном или утопит в котле с борщом. Он уже там половину взвода утопил.
На лице Мельника сияла лукавая усмешка. Понятное дело, шутит.
- Да ты не переживай! Это на первый взгляд тут что-то невообразимое, а внимательно прочтёшь и сразу разберешься, что к чему. На худой конец, я тут рядом, в Большом зале. Когда что-то понадобится, – обращайся.
Действительно, уже через пару дней Женя легко подсчитывал количество выдаваемых бачков, мисок, кружек для кухни, а для уборщиков, заступивших в очередной наряд по столовой,  – швабр и прочих технических прибамбасов, включая хозяйственное мыло. Оно шло на санитарную обработку всех поверхностей, на которые садится пыль или грязь. В его обязанности входила выдача уборочных приспособлений и запись перемещений всякого подотчётного материала в журнале. Со временем это стало привычной нормой. И уже не доставляло неудобств.
Ему даже нравилось чувствовать себя маленьким начальником. Ходить по залу, заложив руки за ремень, зорко наблюдая, как очередной взвод вытанцовывает по скользким плиткам пола с горячими бачками супа наперевес. Дискотека! Не отвертишься, коль выпал наряд по столовой. На его долю в первое полугодие службы пару раз тоже выпадало подобное испытание. Ничего, сдюжили. Теперь-то, в хозяйственном взводе он и сам выступает в роли хозяина столовой, командует новобранцами. Иногда Евгений слегка покрикивал на некоторых нерасторопных бойцов полугодок, пытавшихся схитрить или явно отлынивавших от необходимости шустро бегать по залу от столов до кухонной посудомоечной и обратно. На процесс приготовления к кормёжке отводится мало времени и нужно успеть. Самое страшное – заставить личный состав ждать, перетаптываясь на морозе с ноги на ногу зимой, или жариться под палящим солнцем в летний сезон. Слава Богу, такого не случилось ни разу. С Евгением не случилось, но с его предшественником, увы, произошло именно это. После десятиминутной задержки ко времени начала обеда дежурный взвод получил дополнительный наряд ещё на сутки, а старшего по Малому залу, ефрейтора Махоню, начальник столовой моментально изгнал с должности, направив дежурить в рефрижераторную будку. С той поры этот Махоня так и торчал в небольшой комнатке на углу столовой, охранял холодильную систему и следил там за порядком. Махоней его прозвали солдаты, а настоящую фамилию бойца Евгений так и не узнал. Кличка прикрепилась к Махоне крепко. Маленького роста, тощий, аки Кощей, он напоминал узника лагерей после голодовки. Да и горбился изрядно, в профиль являя собой вопросительный знак, где вместо точки внизу маячили два огромных сапога. Курил Махоня как паровоз. И ругался матом как сапожник. Это он угостил Евгения «верблюжьей» сигаретой, чем фактически сбил с пути истинного.
«Не прощу тебе, глист ты поганый, что втянул меня в это пагубное занятие!» – думал Брянский, оглядывая пыхавшего дымом Махоню. Они стояли рядом возле входа в столовую. Махоня, блаженно жмуря глаза от яркого осеннего солнца, расслабленно потягивал «беломорину».
- Ну как там тебе в залах? Худяк не достаёт? – на секунду парень пристально посмотрел Евгению прямо в глаза.
Надо что-то отвечать. В принципе, начальник столовой за эти несколько месяцев ни разу не разговаривал с ним. На планёрках ежедневно Женя присутствовал, но ощущал себя чем-то вроде мебели. Худяков даже не глядел в его сторону. Ничего не требовал, ни к чему не придирался. Странно, конечно. Но и, слава богу. Меньше нервотрёпки. По-прежнему практически постоянно доставалось от прапорщика всем утренним посетителям кабинета начальника. Евгений, ожидавший грозных выпадов в свой адрес, сидел тихо, опустив взгляд. Вот только что отборным матом Худяков покрыл Баринова, злополучного повара, имевшего несчастье получить до армии начальное образование в кулинарном техникуме. Следующим под горячую руку тут же попал Мельник, соседствующий с Евгением. Ну вот, сейчас и его очередь подходит. Однако, претензий к своей деятельности в роли старшего по залу он ни разу не получал.
- Вроде бы, справляюсь. Не достаёт. – улыбнулся Женя.
- Ну, хорошо. Угощайся, – Махоня протянул пачку «Беломорканала», выщёлкивая из неё свежую папиросу, – Однако, зря ты расслабился. Ещё достанет, помяни моё слово!
Поморщившись от собственного безволия, тем не менее, Евгений принял предложенную отраву и задымил. Из солидарности, надо полагать.
Махоня внезапно зашёлся в кашле, согнувшись пополам. Лицо его слегка посинело от натуги. Худое тельце сильно содрогалось, как старый трактор, у которого мотор пошёл вразнос.
«Вот что с человеком эта дрянь делает», – подумал Евгений. – «Так и до туберкулёза недалеко. Нет, точно брошу, докурю эту гадость и брошу. Завтра». Однако, назавтра он не бросил курить. Не до того было.
На утренней планёрке прапорщик Худяков превзошёл самого себя. Началось с того, что Татьяна, одна из поварих, проштрафилась. Накануне отмечала она в кругу семьи свой очередной день рождения. Муж, дети, накрытый стол, тортик к чаю, всё, как полагается. После лёгкого ужина семья принялась играть в лото, а к имениннице забежала подруга. На минуточку. Поздравить. Вручила, обняла, облобызала и позвала к себе на часок. На чашечку растворимого кофе. Ну как не уважить близкую подругу, Людочку, тем более, что душа именинницы остро желала продолжения праздника. И повод такой славный и удачно, аккурат в то утро, подруга отхватила в продуктовом магазине баночку растворимой «Арабики», которой торговля редко, но баловала жителей гарнизона. Посидели, выпили бутылочку водочки, потом, как и намечалось, по кофейку. И ещё винца бутылочку, а там и пивка чуток для полного счастья. Вечер удался. Да так он был хорош, что домой идти не хотелось. И не моглось! Ибо, после обильных алкогольных возлияний, к которым, кстати, ответственная работница армейской кухни не была склонна, ноги идти категорически отказались. Доставлял загулявшую супругу домой удручённый свалившимися на него домашними заботами муж уже далеко за полночь. А утром хочешь, не хочешь, но на службу повариха обязана явиться к шести. Полутора тысячную ораву голодных солдат кормить завтраком надо.
И вот, на полном «автопилоте», страдающая от жёсткого похмелья Татьяна, засыпая на ходу, принялась засыпать в чан с гречневой крупой положенную порцию соли. Слабо контролируя свои движения, она выронила килограммовую пачку поваренной соли прямо в чан. Полновесный картонный кирпич с солью камнем ушёл на дно чана, выдав лишь один смачный звук: «Бульк!»
Лишь пару секунд Татьяна оторопело взирала на бурлящую массу будущей гречневой каши. Затем, взвизгнув от ужаса, ринулась за большим половником, которым успешно выловила со дна котла злополучную пачку соли. К тому моменту, увы, пачка стала явно легче весом. Примерно, наполовину. В кипящей воде даже гречневая крупа не помешала хлориду натрия быстро и безвозвратно раствориться.
Она не стала даже дегустировать варево. И без того понятно, что там за вкус, причём оправдать происшествие неожиданной влюблённостью вряд ли получилось бы. Однако, кроме Татьяны, присутствующих при этом событии на территории варочного цеха не было. Поэтому повариха предпочла просто промолчать. Авось пронесёт.
Не пронесло. Громогласные трёхэтажные матерные конструкции сотрясали здание столовой, когда прапорщик Худяков широкими шагами покрывал расстояние от кухни на втором этаже до своего кабинета на первом. Прямо, как царь Пётр, внезапно узнавший о готовящемся дворцовом перевороте и предательстве своего любимого фаворита, Александра Меншикова. Волею судьбы именно в это утро начальник столовой решил собственноручно лично отведать на вкус меню готовящегося завтрака. Возможно, потому, что ожидал появления вышестоящего начальства с очередной проверкой.
Худяков шёл по коридору, расшвыривая по сторонам всех, кто попадался ему на пути. Тщедушный Саша Баринов, замешкавшийся на долю секунды, был отброшен в проём цеха для чистки овощей. Пролетев пару метров по воздуху, он впечатался в металлический контейнер для очищенной картошки и медленно сполз на плиточный пол. Поварской колпак слетел с его головы ещё в момент полёта.
В кабинете начальника столовой уже ожидали своей участи все, кто обязан был по роду службы присутствовать на планёрке. Появившийся в дверях прапорщик обвёл всех недобрым взглядом с высоты своего двухметрового роста.
- Где, мать вашу, эта дура?
- Товарищ прапорщик… – Мельник попытался что-то сказать, но мгновенно умолк, получив короткую и весомую затрещину.
- Рот прикрой, собака. Я тебя не спрашивал! Татьяна домой сбежала, я так понимаю. Ну и хрен с ней. Уволена… на!
Разумеется, просто так, по своему желанию уволить кого-либо из гражданских лиц с работы Худяков не имел права. Но он всегда согласовывал эти решения с полковым командованием, добиваясь результата в любом случае.
Началась планёрка в атмосфере грозовой. В течение пяти минут прапорщик сделал полную перестановку, не жалея эпитетов и людей. Мельника перевёл в Малый зал, Баринова в Большой. На должность солдатского повара был назначен другой Саша. Рыжий, как его прозвали ещё во время призыва. Он и был ослепительно рыжим. И притом весьма активным и деловым парнем. Такой справится с любым делом.
Евгений с трепетом ждал, что внезапные перемены коснутся и его. И дождался. Отныне ему было предписано нести службу в хлеборезке.
Ну что же, хлеборез это не так уж и плохо. Наедимся солдатского хлебушка сполна.

9. ШАЙТАН-МАШИНА

Цех по нарезке хлеба, или попросту хлеборезка, как её называли в армии, встретила его плотным и каким-то успокаивающим ароматом выпечки. Хлебный дух, казалось, пропитал всё вокруг, включая стены и потолок. Убранство помещения включало с одной стороны стоящие вплотную к стене деревянные стеллажи, похожие на этажерки. Каждый стеллаж насчитывал восемь пазов, куда вставлялись поддоны для буханок. На одном поддоне умещалось десять буханок хлеба. Стеллаж имел два метра высоты, и его, благодаря колёсикам, можно было катать по полу, перемещая от стены к стене. Но это не требовалось, так как во всю противоположную стену тянулся длинный стол. Металлический, оцинкованный. А центр стола занимала какая-то диковинная машина.
- Вот, входи, осваивайся. Конечно, работёнки тут будет побольше, чем в зале. Зато скучать не придётся. – Мельник, который по указанию начальника столовой, привёл Евгения на новое место деятельности, лукаво улыбался. – Местечко-то хлебное! Гляди, вот главный агрегат, которым ты тут будешь управлять.
Он подошёл к машине, занимавшей часть стола, и провёл пальцем по табличке, крепившейся к корпусу:
- Читай. АХМ-200. Машина для нарезки хлеба.
Что-то знакомое мелькнуло в памяти, Какая-то недавняя беседа, что ли. Погодите-ка, вот же об этой технике кто-то уже говорил ему… или не ему… про отрубленные пальцы…. Точно, вспомнил! Про шайтан-машину ребята толковали в цеху на очистке овощей. Когда картошку чистили в наряде. Вспомнил! Вот оно как…. Евгений мрачно поглядел на безобидный с виду агрегат. Перспектива остаться один на один с таким монстром не радовала.
- А как она работает?
- Ну, гляди, сейчас сам увидишь. Включаем тумблер.
Ян нажал красную кнопку на боковой панели. Машина вздрогнула и мерно загудела.
- Вот тут внутри каретка для подачи буханки. – Он отодвинул заслонку, обнажив внутреннюю часть механизма. Евгений увидел каретку – металлическую платформу, на которую, видимо, надо класть буханку хлеба. Сбоку прикрытый плексигласовой защитной заслонкой вращался круглый нож. Видимо, очень острый, раз он должен легко рассекать хлеб, пластуя на порции.
- Каретка едет к ножу, – продолжал Ян, – нож разрезает хлеб, а затем буханка вылазит с другой стороны на эту подставку.
Действительно, из корпуса машины слева торчала ещё одна платформа, на которую будет выезжать уже разрезанный на куски хлеб.
- Замечательно! – произнёс Женя, а сам подумал: «Буду резать хлеб по-старинке, ножиком».
- Гляди, есть одна сложность.
- Какая? – спросил вслух, про себя констатируя: «Ясен пень, без этого тут никак!»
- Каретка сломана и сама не едет. Поэтому придётся продвигать буханку к ножу правой рукой, а левой перехватывать с другой стороны, по мере нарезки. Тут главное под нож руку не сунуть. Оттяпает пальцы, как пить дать.
- Ну, ничего себе!
- То-то и оно, брат. Я тут в этой хлеборезке полгода проработал. Приноровился. Поначалу, ещё в том году, говорят, машинка чётко резала. И каретка сама ездила. Мой предшественник, видать, замучил её.
Евгений вдруг отчётливо представил себе, как, зазевавшись, он суёт руку вместе с буханкой хлеба туда, под вращающийся нож. Пальцы веером разлетаются в разные стороны…. «Бррр» – он даже головой помотал, отгоняя наваждение.
- И что, по-другому теперь никак нельзя? Они новую машинку не могут купить? Или эту отремонтировать.
- Чудак-человек! Конечно, разбежались они тут тебе новые машинки покупать! Это армия, брат. Гораздо проще нового солдата призвать взамен старого, искалеченного. Ладно, не дрейфь вот гляди.
Мельник, повернувшись к стеллажу, вынул из поддона буханку белого хлеба и положил на каретку. Равномерно продвигая хлеб к ножу, он сделал девять разрезов, перехватив буханку с другой стороны. При этом, она не развалилась на части, так как нож не доходил до самого края, оставляя кусочки соединёнными.
- Остальное уже дорезаем с помощью обычного тесака.
На столе лежала пара широких ножей. Евгений раньше таких и не видел даже. Ширина лезвия сантиметров по десять.
Ян ловко разделил буханку на порции, аккуратно сложив куски стопкой на тарелку.
- Усёк? Теперь давай сам. Я подскажу, если что.
Первые несколько буханок хлеба Евгений испортил. Все пласты были разной толщины, особенно последний. Страшно подносить руку близко к вращающейся плоскости ножа.
Ян не ругался, а терпеливо поправлял все неудачи, лично дорезая слишком толстые куски.
- Не переживай, со временем приноровишься. Думаю, одного дня тебе хватит. Завтра уже всё будет получаться. Не забывай ещё вовремя ножи точить. Вот точильный брусок.
Действительно, уже через десяток буханок Евгений начал делать почти одинаковые по толщине пласты, разрезая буханку ровно на десять порций, по полтора сантиметра каждая, как того требовал Мельник.
Оказалось, в хлеборезке есть ещё и лифт. Квадратная плита метр на метр, которую Женя принял за декоративную панель на стенке, скрывала широкую нишу лифта. По нему на второй этаж в цех для нарезки хлеба поднимали поддоны с буханками. А на первом этаже был цех приёмки. Туда они спустились чуть позже. Мельник объяснил, что ежедневно к ужину к столовой подъезжает машина, привозящая из пекарни свежевыпеченный хлеб. Белый и чёрный, поровну. Через большое окно нужно принимать поддоны, расставляя их по стеллажам. А затем уже с помощью лифта поднимать их этажом выше.
С солдатом, служащим в пекарне и развозящем хлеб по гарнизону, Евгений познакомился в тот же вечер. Перед ужином. Пришлось изрядно попотеть, принимая целую машину. Он перестал считать поддоны уже через несколько минут, думая только о том, чтобы быстрее всё закончилось. Полторы тысячи едоков в части это вам не шутки.
Но главная проблема заключается в том, что переместить лифтом такую массу хлеба в одиночку просто невозможно. Не будешь ведь бегать с этажа на этаж, поднимая по два-три поддона за подход. Нужен помощник. А рубить машинкой буханки? Кто-то ведь должен подавать их, подносить, снимая со стеллажей. И потом доводить до ума, раскладывая по тарелкам. Без помощника не справиться. Ладно бы дело касалось одного-двух отрядов. Но ведь на довольствии полторы тысячи человек. Два хлебореза – нормально. Один хлеборез – пустая трата сил!
Разрешение проблемы пришло уже на другой день. В лице молодого солдата из свежего призыва.

Вопреки предыдущим стрессам, на утренней планёрке было спокойно и даже весело. Худяков так и не уволил повариху Татьяну. Видимо, заменить её было не кем. И теперь она сидела, скромно сложив руки на животе, а на каждую шутку шефа заливисто смеялась, преданно заглядывая ему в рот. Выпустив накануне пар, начальник столовой был на редкость добродушен и улыбчив. Однако, улыбка эта напоминала оскал аллигатора, плывущего к антилопе, пытающейся утолить жажду на берегу африканской речки.
- Вас, поварских, к котлам вообще допускать нельзя. Вон Ольга кардан отъела на казённых-то котлетах. Со стула свисает сразу с двух сторон.
- Да ну Вас, товарищ прапорщик! – Ольга смущённо заёрзала задом, густо краснея лицом.
- Щупать вас некому. Баринов небось со вчерашнего ещё не все свои вывихи повправлял. Летал тут по цеху, гремя костями. Ты уж, Сашок, не серчай. Попал под горячую руку.
Баринов виновато улыбался, но молчал. Он ненавидел Худяка всеми фибрами своей кулинарной души, мечтая только лишь об одном: когда-нибудь кто-нибудь обязательно должен утопить ненавистного начальника столовой в котле с кипящим супом.
Худяков тем временем продолжал:
- Так, хлеборез, слушай и запоминай. Сегодня к тебе в помощники заступает Куликов. Введёшь его в курс вещей. Он ещё в столовой не работал. Полгода службы только, я его из котельщиков сюда перевожу, подсобит мне ещё в одном дельце.
Что это за дельце такое, Худяков не сообщил. Евгений с облегчением вздохнул. Теперь вдвоём справиться с тремя сотнями буханок хлеба будет легче. Да что там с тремя. На самом деле полутора тысячному полку требовалось хлебушка намного больше. Кроме обеда, где положено было каждому по куску белого и чёрного, завтраки и ужины тоже забывать нельзя. Хлеб улетал подчистую. Создавалось впечатление, что машина по доставке новых буханок сновала туда-сюда вообще без перерыва. Евгений только успевал отдышаться после приёмки, нарезать всю эту чёртову гору белых и ржаных буханок и разложить их по тарелкам, как снизу уже сигналили. Мол, давай, разгружай! Спина не просыхала. Конечно, следить за порядком в обеденных залах было намного проще.

Отыграв утренний развод, оркестранты отнесли инструменты в Клуб и разбрелись по своим рабочим местам. Поднявшись на второй этаж, Женя встретил у входа в хлеборезку незнакомого прежде парня, который шагнул навстречу со словами:
- Ну, здорово! Ты тут хлеборез?
Стройные формы, широкие плечи парня контрастировали с мешковатой фигурой Евгения. Он сразу отметил это, с первого взгляда разглядев и правильные черты лица и открытый любопытный взгляд, которым тот мгновенно обезоружил собеседника. Начальственный тон, каким Женя собирался общаться с новым помощником, почему-то улетучился. Как же так-то? Год службы за плечами. Опыт и всё такое. А тут полугодка, салага нарисовался. Но помыкать собою он явно не даст. И правильно!
Евгений как раз мечтал о надёжном помощнике и хорошем товарище, если не о друге. С Генкой они встречаются теперь не часто. На репетициях, да на разводах. Потом Тарута моментально срывается в свою котельную и исчезает на целый день. Чаще всего даже в вечерние часы, когда вся рота сидит у телевизора или занимается личными делами, Генка ещё не успевает вернуться. После отбоя тихонько пробирается на койку, а с утра уже не до бесед.
- Верно. Я хлеборез. – Женя постарался вложить в эти простые слова максимум дружелюбия. – А тебя Худяков поставил мне в помощники, так ведь? Куликов?
- Юра. Куликов, точно. Тебя как?
- Евгений. Будем знакомы, значит. Заходи! – Он отпер дверь и широким жестом пригласил парня в хлеборезку.
- Уютненько. И места свободного полно. Можно заниматься.
- Да уж, тут занятий хватает. Не успеваю поддоны таскать.
- Ну, это понятно. Я о других занятиях…
- В смысле, о каких других?
- Ты не в курсе, я вижу. Худяк меня потому в хозвзводе оставил, что не хочет, чтобы я в стройбат отправлялся. Мой призыв уже того, укатили все по частям. А я Худяку нужен железно. Я тут им тренировки провожу.
- Какие тренировки?
- По каратэ. Кёкусинкай! Слыхал?
- Кё... что??
- Ну, ты тёмный. Боевые единоборства. Не знаешь, что ли? Дзюдо, джиу-джитсу, каратэ, самбо, айки-до, их целая прорва. Я мастер спорта по каратэ. – Он поднёс к самому носу Евгения сжатый кулак. – Гляди!
Костяшки пальцев на кулаке прилично выделялись. Они выпирали твёрдыми буграми так, что сжатый кулак напоминал кастет, каким бандит мог легко вышибить мозги из головы своей несчастной жертвы. Невольно отшатнувшись назад, Евгений удивлённо оглядел крепкую фигуру Юры.
- И давно ты этим занимаешься?
- Семь лет уже точно, – Куликов убрал свой бронебойный кулак от лица собеседника, – но начинал я ещё раньше, с гимнастики. Бросил её потом, потому что каратэ гораздо важнее.
- А как ты такие костяшки на кулаке сделал, зачем они?
- Набитые. Тяжким трудом, знаешь. На кулаках отжимаюсь по много подходов, грушу бью, … могу морду разбить кому хочешь. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, мы в Волгограде с ребятами любую шайку метелили за милую душу. Нас уже весь город боится. Спортзал у меня там, секция своя.
- Ты с Волгограда?
- Родина-мать, Волга, всё моё, с рождения! А ты где живёшь?
- Крым.
- Вижу, откормили в Крыму тебя изрядно. – улыбнулся Юра. Ладно, не обижайся! Потом я тебе ката* покажу. Может, за ум возьмёшься, тренироваться начнёшь.
- Какого кота покажешь? Кошку, что ли, в часть притащил?
- Ха, насмешил. Ката это бой с невидимкой. Комплексные такие движения, которые надо отрабатывать. Потом в спаррингах их применяешь.
__________________________________________
*КАта (японское) — формализованная последовательность движений, связанных принципами ведения поединка с воображаемым противником или группой противников.

«Гляди-ка, минут пять беседовали, а уже столько новых слов услышал» – подумал Евгений.
Вдвоём они довольно быстро управились с непомерным, казалось прежде, объёмом буханок. У Евгения на душе зазвенели серебряные колокольчики. Куликов, переодевшись в спецодежду (для работы в столовой всем полагалось переодеваться в кухонную форму – белоснежные курточка со штанами из хлопчатобумажной ткани, лёгкий поварской колпак и армейские тапки, в каких по казарме ходили) стал похож на японца в кимоно.
Вот только штанины и рукава оказались ему коротковаты. Во все стороны торчали из них оголённые конечности.
- Завтра же поменяю это безобразие на подходящее по размеру. А то, как идиот в коротких штанишках… Детский сад какой-то.
- А что, вполне приличный вид, – пошутил Евгений. – На мне вообще всё мешком сидит.
- Запустил ты себя, я гляжу. Надо тебя гонять, как сидорову козу. Глядишь, через пару месяцев жир сбросишь. На человека станешь похожим.
- Да ладно тебе!
- Я точно говорю. Ты не забывай, у меня опыт ого-го. Мы с корешами весь Волгоград до призыва в кулаке держали. Вот гляди, как надо!
Куликов скинул тапки, выскочив босиком на середину цеха, где принял позу,
напомнившую Евгению самурая из старого японского комикса. Пару лет тому назад довелось ему листать французский журнал «Pif». Главный герой журнала – пёс по кличке Пиф, в честь которого назвали журнал, весьма забавный персонаж. Каких только чудных комиксов там не было. И конечно рисованные похождения экзотических японских вояк в необычных нарядах с огромными мечами, которые там, в стране Восходящего Солнца, зовутся «кАтана*».
Юра, чуть согнув колени, выставил одну руку со сжатым кулаком вперёд, другую, согнув в локте, отвёл назад и принялся резво перемещаться по хлеборезке, то поворачивая влево или вправо, то разворачиваясь назад. При этом он резко выбрасывал вперёд руки и ноги, периодически сопровождая воображаемый удар короткими возгласами «Киай!»
Такого Женя ещё никогда не видел. Это было необычно. Это захватывало и волновало, заставляя сердце биться сильнее. Казалось, встань он на пути, – сметёт его эта боевая машина напрочь.
____________________________________
*КАтана — длинный японский меч (дайто). По форме клинка катана напоминает шашку, однако рукоять у неё прямая и длинная, что позволяет использовать двуручный хват.

Наконец, Куликов завершил свои «самурайские танцы», выпрямился и отвесил поклон, разводя руки по швам.
- Осс!..
Видимо, сообщил, что упражнение окончено.
- Что это было?
- Вот так выглядит ката. Это самый первый уровень. Базовое ката «Пинан Соно Ичи».
- А как по-русски? Я ж японского не понимаю.
- Тебе и не надо понимать. Всё равно с одного раза не запомнишь. Я тоже не сразу запоминал. Главное – регулярно выполнять комплекс, набивать кентос. Кентос это кулак, то есть вот эти костяшки на кулаке, которые становятся твёрдыми, просто железными, если постоянно отжиматься на кулаках и набивать их.
- Как набивать?
- Ну, на тренировках и по груше, и по доскам, и по стене или камням. На улице по стволам деревьев. Вариантов уйма. В каратэ есть разные направления. Я предпочитаю стиль кёкусинкай. Мой кумир Масутацу Ояма. Слыхал о нём?
- Не-а.
- Это был великий мастер. Кулаком мог быка убить.
- Да ну, это выдумки, скорее всего! Как можно кулаком быка убить? Разве что, телёночка маленького.
- На то и гениальный мастер. Ояма мог такое, что никто другой даже не пытался сделать. Можешь не верить, но…
Тут в дверь постучали, затем она приоткрылась, и в проём просунулось лицо Мирона, маслодела из примыкавшей к хлеборезке комнаты по порционированию сливочного масла.
- Вы тут до отбоя торчать собрались? В столовой уже никого, я тоже ухожу, давайте со мной, а то скучно одному в роту топать.
Они переоделись и успели обогнать закатное солнце, войдя в расположение роты прежде, чем оно завалилось спать.

10. КУЛИКОВСКАЯ БИТВА

Дождаться, когда платформа лифта поднимется в хлеборезку. Извлечь один за другим три поддона с хлебом, рассовать их по стеллажу. Нажав кнопку, послать лифт вниз. Там Куликов нагрузит лифт и снова отправит его наверх. Проделать эту операцию двадцать пять раз. Затем, Юра поднимается в хлеборезку. Запущена АХМ-200. Женя кромсает, Юра подаёт буханки, одну за другой. Когда на выходе скапливается внушительная гора, можно заняться дорезкой и раскладкой по тарелкам. Эту процедуру требуется проводить трижды за день. На столе для готовой продукции громоздятся полные тарелки. Половина тарелки с белым хлебом, вторую занимают пласты чёрного ржаного. Кто-то любит белый, кто-то чёрный. Для голодных солдат вкусно и то и другое. Вот только по воскресным дням, когда к кружке сладкого чаю положен не только кусочек масла, но и два варёных вкрутую яйца, приоритет у
белого хлеба. А ещё точнее – у горбушки белого. Это особенное солдатское лакомство практически замена любому пирожному. Вне армейских стен к чаю доступно всё что угодно. Конфеты, вафли, зефир, трубочки с кремом, курабье и пастила, варенье и джемы. Сотни сладостей, которые можно купить или приготовить самостоятельно в домашних условиях. Но тут, в армейской столовой из сладкого только чай. Количество сахара в нём стандартно и постоянно. На краю каждого стола в окружении эмалированных кружек важно стоит чайник с загнутым носиком. Он, как правило, очень горячий. Солдат не ограничивают в желании утолить голод и жажду. Ограничено лишь время, отводимое на приём пищи. Все дни недели на завтрак, обед и ужин пьют или чай или компот. Но вот приходит воскресенье. И на блёклом полотне серых будней появляются два круто сваренных яйца. Белки нужно просто проглотить. А желтки… желткам уготована важная миссия. Они – главное отличие воскресных дней. На горбушку белого хлеба намазывают масло. Равномерно. А сверху очень аккуратно, стараясь не уронить ни единой крохи, распластываются желтки. Со сладким чаем вкуснее разве что торт «Прага». Но его в армии нет. Во всяком случае, в Советской Армии. В чешской – возможно.

- И-чи, ни, сан, си… – из хлеборезки доносятся резкие и короткие возгласы Юры. Стук, возня, какие-то странные звуки. Что он там делает? – Женя медленно приоткрыл дверь. Всё понятно! Юра уже с утра в своём репертуаре – «крутит ката» и отжимается на кулаках.
- Го, ро-ку… – он с силой оттолкнулся от пола и вскочил. Мах ногой в сторону окна. – Си-чи!
Снова мах уже другой ногой. – Ха-чи! – Теперь нога совершила полукруг прямо над носом у Евгения. Тот даже отшатнуться не успел.
- Ку! – гаркнул Юра и, завершая свои кульбиты, добавил: Дзю!
- Ну, ты, даёшь! Чуть мне очки не расквасил.
- Зато, какой миллиметраж! Заценил?
- Ха! С твоим-то опытом. Когда меня обучать начнёшь?
- Да, вот хоть прямо сейчас. Упор лёжа принять! – Он заметил, что Женя чуть замешкался раздумывая. – Смелее, на кулаки опускайся. Да пол чистый, не смотри.
Действительно, в хлеборезке, как и повсюду в столовой, царила идеальная чистота. Худяков своих работников карал за любые признаки пыли или мусора, обнаруженные им в ходе рейдов по цехам. Ежедневно после каждой процедуры, будь то готовка, очистка овощей или резка хлеба всё пространство тщательно вылизывалось. Поддержание чистоты давно вошло в привычку у всех, кто работал в столовой.
Евгений принял позу, опершись не на ладони, как раньше, когда отжимался на уроках физкультуры, а на костяшки сжатых кулаков.
- Двадцать отжиманий! – скомандовал Куликов.
Резво принявшись за простые, казалось, движения, Женя уже на шестом понял, что взял слишком быстрый темп. На десятом он стал подозревать, что не столь спортивен и подтянут, как опрометчиво думал о себе ранее. На двенадцатом отжимании появилось ощущение, что двадцать это как-то слишком много для первого раза. Следующие три отжимания он проделал, кряхтя и постанывая. «Ещё два и всё, рухну!» – эта мысль была прервана тем, что Юра поставил ногу ему на спину, слегка придавив к полу.
- Не отлынивай, работай!
- Всё… не могу больше… – он не узнал своего голоса. – Хва…
- Двадцать и не меньше!
Последние пять дались с огромным трудом. Мышцы рук, словно свинцом налились. Колени дрожали. Он с трудом поднялся, испарина покрыла лоб.
- Ну, вот и молодец. Через пятнадцать минут следующий подход. В течение часа минимум три подхода сделаешь. Как до десяти считать, запомнил? Отжимания сопровождай счётом.
- Запомнил, – обречённо вздохнул Евгений. – И-ти, ни, сан, си, го, ро-ку, си-чи, ха-чи, ку, дзю.
Он старался произносить японские слова с нужной интонацией. Как это делал Юра. С присвистами и пришёптываниями.
- Можешь называть меня сэнсэй. Это значит – учитель.
- Да, сэнсэй. Я правильно всё сделал?
- Для первого раза сойдёт, – ухмыльнулся Куликов. Ты прямо, как Довгер!
- А что Довгер? Он тут при чём?
- Ну, смотри, Худяк спецом ради меня соорудил в подвале тренажёрный зал. Там с заду столовки есть дверь в подвал. Мы когда первый раз в него зашли, я аж поперхнулся. Вонища была, плесень, сырость, и крысы бегали. Но помещение просторное, просто даже огромное. Считай, что два зала вместе взятые. Только залы на втором этаже, а это подвал. Так вот, они там пригнали салабонов человек десять, и те за два дня всё вычистили и выдраили. Потом откуда-то маты притащили, грушу повесили. Кажется, Худяк свою с дому притащил. Даже плакаты на стенах наклеены. С Брюсом и Оямой.
- Брюс это Ли, который? «Дракон»?
- Он самый.… И вот теперь я там Худяка, а с ним ещё пяток сержантов тренирую. Довгер тоже ходит. Тупой он, зараза, всё время ему что-то надо по десять раз втолковывать. Но мяса в нём достаточно, на нём хорошо удары ногами отрабатывать Он и боль почти не чувствует.
- Даже так?
- А это всегда так. Чем тупее скотина, тем меньше в ней чувствительности. Я ему и так и эдак. То по хавальнику заеду, то промеж ног, … а ему хоть бы что.
- А Читкаускас тоже тренируется?
- Да пытался. Но ему Худяк запретил. Похоже, он этого паренька боится. Шутка сказать – шпала два метра и вес такой, что фиг завалишь. Хотя, я-то завалил бы.
Женя решил, что Куликов уж слишком расхвастался. Хотя, кто его знает? Сэнсэй, всё-таки…

Не прошло и двух дней, как судьба подкинула Евгению свежее испытание.
- Там тебя Худяков зовёт, Жека! – разнеслось по всему второму этажу. Даже не ясно, чей голос весточку доставил. Он рванул в кабинет начальника. Не спеша, с достоинством, не очень сильно волнуясь, поправляя на себе белую столовскую форму, вошёл.
- Товарищ прапорщик…
- Вижу, заходи. Так, вы там в хлеборезке с Куликовым уже освоились и, похоже, расслабились. Но тебе придётся взять на себя ещё и масло. Чтоб служба мёдом не казалась. Поработаешь шприцем на благо Отечества. Мельник объяснит, что к чему. Свободен.
«Как это шприцем поработать?» – подумал он, возвращаясь на свой этаж в поисках Мельника. «Я ему что, медсестра какая-нибудь? Вот придумал, вражья морда!»
Всё было гораздо прозаичнее. Шприц – так в столовой называли устройство для порционирования сливочного масла. Стальной цилиндрик с поршнем. Маслодел соскребал им с большого брикета масло и выдавливал его на тарелку. Аккуратные цилиндрики по десять штук на тарелке.
- Пойдёшь сейчас на склад, получишь по накладной масло, притащишь его в маслоделку, и там я уже покажу, как его делить. Да смотри, сам не волоки ящик. Двадцать ка-ге, как-никак. Возьми кого-нибудь из салаг и тележку. – Мельник в своём амплуа заботливой няньки.
Тележка нашлась в цеху чистки картофеля. Но искать помощника для доставки Женя не стал. Сам направился к складу. Раз решил худеть, так и нечего от нагрузок увиливать. Докатить ящик масла он и сам сможет.
Отыскать среди складских помещений Матвея-кладовщика всегда было делом непростым. По обыкновению, он слонялся неведомо где. Но на этот раз всё прошло гладко. Матвей покуривал, сидя на скамеечке у входа в складской холодильник.
- Что там у тебя? – поинтересовался он, заглядывая в накладную.
- Масло там.
- Вах! Двадцать три кило. Прилично. Ну, хорошо, пошли, выдам.
Евгению был вручён запечатанный пак сливочного масла.
- В паке ровно двадцать. А остальное сейчас довеском отрежу. – Матвей распечатал ещё один пак и, вооружившись длинным ножом, отделил увесистый кусок, кинув его на весы. Стрелка весов резво побежала вперёд и, не дойдя до цифры 3, откинулась назад, а потом долго не могла успокоиться. Не дав ей остановиться полностью, кладовщик подхватил масло и начал заворачивать его в вощеную бумагу.
- Погоди, там же, вроде, нет трёх килограммов. А по накладной должно быть двадцать три всего.
- Всё там нормально, – безапелляционно заявил Матвей Швирко. – Я тебе что, с запасом буду выдавать? Мне за недостачу знаешь что прилетит? Забирай заказ!
«Мотя жмот» – в этом Евгений даже не сомневался. Вслух, однако, он ничего не сказал. Кладовщик не был бы кладовщиком, если бы не придерживал продукты в свою пользу.
Наконец, масло доставлено. Цех, прозванный «маслоделкой» раза в два меньше, чем хлеборезка. Стол у окна и холодильник для хранения масла, у стены. Правда, вид из окна вполне вдохновляющий. Со второго этажа можно обозревать аллею, ведущую к Клубу. Сейчас она вся зеленеет молодой листвой и нежной весенней травкой.
- Приволок? – весёлый, как всегда, Ян Мельник радостно скалит зубы. – Давай, покажу, как с этим шприцем управляться. Скребёшь по брикету масла, набираешь полный цилиндр, потом лишку просто пальцем срезаешь. Вот так. Затем жмёшь на поршень и выдавливаешь масло на тарелку.
- А сколько набирать? Можно же и больше и меньше…
- На рыло 20 граммов, так по Уставу положено. Вот из этого расчёта и выдают по накладной. Каждый день пересчитывают количество едоков в части. И составляют новую накладную.
- А зачем пересчитывать?
- Ну, так ведь кто-то в командировку уехал, кто-то на губу сел. Тех, кто сегодня тут жрать не будет, не вносят в список. Понял?
- Теперь понятно, почему Сашка Баринов постоянно себе под нос какие-то цифры бормочет.
- Ха! – Мельник оценил шутку. – Ну, давай, продолжай. Тебе ещё тут долго ковыряться. Скажи салажатам из наряда по столовой, чтобы принесли чистые тарелки сюда. По десять кусков масла на тарелку ставь и в холодильник. Смотри, завтра надо кормить 1150 человек. Так по накладной выходит.
- Точно, 23 килограмма по 20 граммов это и будет столько. Я посчитал еще, когда со склада тачку сюда катил.
- Так-то оно так, но есть один нюанс. Не всё тут просто, братан.
- А в чём проблема?
- Гляди, по разнарядке ты правильно считаешь. Но на деле здесь ещё поднабежит куча нахлебников, которым, хочешь, не хочешь, а масло подавай.
- Каких нахлебников? – не понял Евгений.
- Наивный ты пацан. Ну, хорошо, давай считать. Дежурный по части придёт хавать, по-любому. Масло ему вынь да положь. Худяк тоже тут питается. Попробуй ему масло не дать, как думаешь, что будет?
- Да уж… представляю.
- Вот именно. Потом, опять же, офицерьё разное тоже захаживает периодически. Прапора с сержантами обычно не наглеют, но иногда могут по случаю, к примеру, дня рождения к кормушке пристроиться. Короче, у тебя всегда в запасе должно быть лишнее маслице, не менее десяти порций.
- Худяков предупредил, что порций должно быть точно по списку. Посчитает, а у меня сверх расчётного количества…
- Гляди сюда! – Мельник открыл дверцу огромного двухметрового холодильника. – В основной камере, как положено, расставляешь тарелки. А заначку прячь на самом верху над камерой, там простенок узкий есть, туда можно тарелку свободно запихать. И снизу не видно и фиг кто догадается. Усёк?
Евгений понял главное. Двадцать граммов это мечта. В реальности придётся порции чуток урезать. А иначе урежут его самого. Как пить дать.
Он сосредоточился на порционировании. От брикета шёл масляный дух. Первые выжимки из шприца выходили какими-то несуразно кособокими. Они не желали выпадать на тарелку и норовили размазаться по пальцам, по столу, по всему, что было поблизости. Видимо, лучше, когда масло хорошо заморожено. Ну, так целый ящик впереди. Ждёт своего часа. Он явно холодненький, не то, что эти три кило уже слегка подтаявшего масла.
Как ни пытался Женя ускорить процесс, но к новому паку он приступил уже изрядно измотанным. Время близилось к отбою. Утром на разделку масла его уже не пустят, поэтому необходимо всё завершить сегодня. На три килограмма ушёл целый час. Это сколько же надо на полный пак! Ужас охватил цепкими лапами, сжал виски, по спине пробежал холодок. Стало быть, отбой сегодня откладывается. Юрец, который остался «на хозяйстве» в хлеборезке, должно быть, уже отчалил в койку. Внезапно дверь скрипнула и отворилась. На пороге показался Куликов.
- Гляди-ка, он тут застрял! – Юра беззаботно присел на край стола, ловко запрыгнув туда. Новая форма, взятая взамен той, что оказалась маленькой, теперь сидела на нём отлично.
- У тебя нехило выходит. Как будто всю жизнь этим шприцем орудовал. – заметил он.
Действительно, спустя три часа непрерывных стараний, Евгений уже сноровисто выдавливал практически одинаковые кусочки масла, стараясь не сильно укорачивать их, чтобы соблюсти необходимый вес. Во всяком случае, близкий к нормативному. Он постоянно пересчитывал готовые тарелки, опасаясь лишь того, что масла не хватит.
- Ладно, я пошёл в люльку, а ты давай, домусоливай свой пластилин.
- Спокойной ночи, – мрачно ответил Евгений. Иссякнут последние капли терпения, и он возненавидит сливочное масло до конца дней. Ещё нужно сделать 20 порций, а кусочек совсем маленький. Точно не хватит.
И действительно, прижимистый кладовщик доставил-таки нервотрёпку своей экономностью. Пришлось отрезать от каждой порции понемногу для формирования недостающих. На заначку уже ничего не оставалось. «Ладно, в следующий раз сразу буду делать порции поменьше» – подумал Женя, расставил тарелки в холодильник и рванул в казарму, переходя с шага на бег.
Показалось, что с момента как он за полночь входил в роту, до утреннего крика дневального, объявившего побудку, прошла лишь минута, не больше. Спал или не спал? Он так и не понял!

Утренняя рутина, как обычно, радости не принесла. Ну, разве что ощущение некоторой степени свободы. Ведь теперь не стало необходимости бегать по утрам вместе с молодыми бойцами на стадион. Пробежка и зарядка для хозяйственного взвода были делом не обязательным. Кто хотел, тот мог нагружать себя физическими упражнениями хоть до умопомрачения. Но в свободное от прямых обязанностей время. Тут уже приходится выбирать. Либо ты делаешь зарядку, но можешь не успеть в Клуб за инструментами к началу развода. Ведь оркестр должен играть ежедневно. Либо ты не успеваешь выполнить все работы по раздаче хлеба и масла к завтраку. А это во сто крат хуже, чем опоздание на развод.
Поэтому, солдаты, причастные к хозвзводу стремились покинуть казарму минут за пять до подъёма. Как свободные люди. Относительно свободные, разумеется. Приятно чувствовать себя человеком, которому не орут в ухо утренние «будильники», стоящие «на тумбочке». Поднялся тихонько, заправил койку, надел форму, хлопнул ладошкой по пустой табуретке, мол: «Пока, – до вечера!» и вышел на свежий воздух.
Сладко вдыхая полной грудью утреннюю порцию кислорода, радуешься, что вырвался из вонючего смрада казармы. Там сзади тотчас выстрелит свою сакральную фразу «Рота, подъём!» дневальный, и загрохочет пятками по полу толпа сонных парней, сыплющаяся со вторых ярусов, польются во все стороны акустические волны, сотканные из криков сержантов, кряхтенья и сопенья солдатиков, хруста сапожных голенищ и металлического лязга застёгиваемых ременных пряжек. А тем временем хлеборез уже наряжается в белоснежную хэбэшку. Нахлобучивает на голову поварской колпак. Надо кормить защитников Отечества. Быстрая раздача хлеба и масла на столы. Для этого сноровистые помощники из наряда по столовой резво носятся по всему этажу, расставляя посуду. Вроде, всё. Ну, а теперь переодеться и бегом в Клуб. К разводу нужно успеть взять тубу из «оркестровки». Генка Тарута, Вася Науменко и все остальные уже тут. Мрачные, что дождевая туча. Впрочем, они постоянно мрачные. Один Мельник улыбку не прячет. У него всегда хорошее настроение. Харрис командует к построению.
- Оркестр, становись!.. Матка боска, Воробей, хорош курить, погнали!
Быстрым шагом оркестр направляется в сторону полкового плаца. Идут в колонне по три. Впереди корнеты, то есть трубачи. За ними, как и положено, альты, тенора и баритоны. Замыкают строй тубы и барабанщик.
Летом на утреннем разводе хорошо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем зимой, когда зуб на зуб не попадает. Командир озвучил необходимый набор приказов, и грянули любимый «Егерский» марш. А вечерние разводы обходятся без оркестра.
На последних тактах марша плавным и широким разворотом по плацу оркестранты берут курс обратно, на Клуб. Ну, а дальше опять приходится идти в столовую, теперь уже до самого обеда, когда можно смотаться на репетицию. После завтрака в столовой начинается та самая рутина. Нарезка хлеба, доставка и порционирование масла. Каждый день одна и та же процедура. С одной стороны, она начинает надоедать. А с другой стороны, вырабатывается привычка, это даёт возможность всё делать быстро и чётко. Начинаешь экономить время. Евгений уже привык к однообразному набору движений. Мерное гудение ножа хлеборезной машины, проталкивание буханки и перехват её из одной руки в другую. Расфасовка масла. День за днём совершая одни и те же действия, он научился оптимизации и теперь уже на приготовление хлеба уходило не два-три часа, а только час. И разделить всю норму масла на порции умудрялся за сорок минут. Вот только масло иногда могло разочаровать.
Принеся со склада очередной пак, он начал орудовать шприцем и был неприятно удивлён. Масло не такое, как прежде. При каждом скребке от шприца во все стороны разлетались брызги воды. Масло было водянистым. А это сказалось на его весе. Недостача! Конечно, он выкрутился, урезав порции до смешного. Маленькие кусочки, расставленные на тарелках, были явно ниже ростом, чем обычно. Сколько он наслушался гневных речей после обеда! А кому объяснишь причину? Кто поймёт? Пришлось срочно ретироваться. На этот раз он пересидел в Клубе. Но если такое опять повторится…
Один Юра Куликов плыл, что называется, на одной волне с Женей. Он даже посочувствовал:
- Не горюй! И не ссы. Если кто-то что-то пискнет, скажешь мне, и я разберусь. Ты ещё не забыл, что у меня чёрный пояс?
- Ты их поясом задушишь, что ли?
- Я и голыми руками легко справлюсь. Знаешь, как Ояма с быком расправился. Я фильм смотрел. Это нечто! – он увлечённо принялся рассказывать сюжет фильма про знаменитого каратиста.
- Там Ояма в роли какого-то мафиози. Идёт такой с чемоданчиком. Шагает, насвистывает себе что-то под нос. Довольная рожа. Ему это… надо было куда-то что-то отнести, я уже точно не помню. Но помню самое интересное. Ты слушаешь?
Евгений слушал, а сам думал о том, что надо бы продолжить тренировки. Давненько он на кулаках не отжимался.
- Ты продолжай, а я пока поотжимаюсь. – Он опустился вниз, упёршись в пол кулаками.
- Ага, хорошо. Так вот, слушай. Идёт он, Ояма в смысле, такой… ля-ля-ля… свистит себе что-то, улыбка до ушей. Видимо думает о чём-то приятном. И вот он вдоль забора идёт, идёт.… А забор длинный такой. Доски в нём редкие. И в одном месте доска сломана. Дыра там. Ояма шаг не сбавляет…
- Погоди, – Евгений в промежутке между пятым и шестым отжиманием замер, повернув голову к Юре. – Ты про какую яму говоришь?
- Блин, почему яма?! Я тебе про Масутацу Ояму рассказываю! Помнишь, я говорил, великий каратист был, он основал школу кёкусинкай.
- А, ну да, я вспомнил! Продолжай.
- Да… Блин! Сбил меня с мысли. О чём я тут рассказывал?.. А ну вот, вспомнил! Идёт Ояма с чемоданчиком вдоль этого забора и тут внезапно в дырку между досками просовывается башка с рогами. Бычара. Огромный! Глаза с кулак. Ноздри, как два стакана. Сопит на всю округу. Он прямо на Ояму бежит и вот… зрителю вообще кажется, что он сейчас Ояму зашибёт вусмерть. И тут, прикинь, Масутацу отпускает чемоданчик из руки. Молниеносным движением бьёт быка прямо в лобешник и тот падает. Труп. Бац! И, главное, Ояма это делает так быстро, что тут же успевает подхватить чемодан – тот не успел на землю упасть – и, как ни в чём ни бывало, идёт себе спокойненько дальше вдоль этого забора! Я просто офигел, когда увидел.
- Ты сам это видел?
- Ну, не совсем. Мне дружбан рассказал всё, в подробностях. Прикинь, какая у Оямы была реакция!
- Бычка жалко.
- Да чего его жалеть-то, его потом на мясо пустили. Говядина, Женёк, полезное мясо.
- Кино это всё. А бык был ненастоящий. В кино и не такое снимут.
- Всё было по-настоящему. У Оямы руки как железо.
- Гляди, а у меня уже «кентос» крепче стал? – Евгений показал костяшки на кулаке. Юра глянул.
- За неделю? Это вряд ли. Вот гляди, когда сможешь так, будет тебе счастье. – Стоя прямо перед Евгением, практически вплотную, он резко взмахнул ногой. Пятка прошла в миллиметре от головы, прямо над носом. На своём лбу Женя почувствовал дуновение ветерка. А Юра уже стоял твёрдо на двух ногах, как ни в чём не бывало. – «Маваши Гери!*»
Евгений оторопело замер на месте. Подумал: «Ну, ни фига себе, мамаша! Жуть, ноги, что вентилятор. Такой убьёт и фамилию не спросит». Потом ещё подумал: «Зато я на рояле играю, а он не умеет!» – и эта мысль слегка согрела сердце.
_______________________________________
*Маваши Гери — удар ногой, используемый в японских боевых искусствах.

11. ТЕНИ В НОЧИ

Работа в хлеборезке напоминала что-то очень знакомое. Нужное слово вертелось на языке, и Евгений уже не раз порывался его озвучить, но оно ускользало в последний момент. И вот, наконец, память смягчилась, сняв запрет на французские термины. Он вспомнил это слово. Бенефис, – вот как оно звучало! Ежедневный непрерывный бенефис Юрия Куликова. Судите сами.
Шесть ноль-ноль утра. Юра стоит посредине хлеборезки на голове в позе свечки. Это для того, чтобы кровь отлила от ног, насытив мозг и создав лёгкость в икроножных мышцах.
Шесть десять. Юра сидит на столе в позе «лотоса». Поза из йоги, но в каратэ тоже хорошо помогает сосредоточиться перед комплексными упражнениями. Тревожить в этот ответственный момент его не стоит. Можно огрести.
Шесть тридцать. Юра агрессивно перемещается по всей хлеборезке, энергично молотя окружающий воздух кулаками и пятками, выкрикивая при этом традиционные японские возгласы, чередуя «ки-ай» со счётом до десяти. В такой напряжённый момент лучше заранее покинуть хлеборезку и переждать.
Шесть сорок. Юра с голым торсом отжимается на кулаках 20 раз. Затем ещё 10 раз на пальцах. Снова на кулаках. Садится на поперечный шпагат. Ходит по хлеборезке «гусиным шагом». Прыгает на носках. Задирает ноги над головой по очереди. Опять отжимается. И так пока не взмокнет. После чего идёт умываться.
Семь тридцать утра. Атмосфера в хлеборезке напоминает ту, что царит в цирковой конюшне после представления.
В воздухе висит тяжёлый запах каратэ. Довольный собой и сытно позавтракавший Куликов вяло нарезает хлеб тупым ножом, беседуя с Евгением на кинематографические темы.
- Видел «Золото Маккены»? Там такая крутая деваха в озере купалась, я чуть с ума не съехал. Прикинь, абсолютно голая!
- Это про индейцев, апачей, что ли? Они там золото своё охраняли?
- Ага. Видал, как там Грегори Пек* стреляет? От бедра сразу несколько выстрелов. Шарах,
шарах, индейского деда с лошади как ветром сдуло. А девка когда купалась, вообще атас!
- Видел я это кино. Только не купалась она вовсе.
- Что ты там видел! Это мой любимый фильм, я его раз десять пересматривал. Хотя, постой, когда у нас в кинотеатре «Авангард» –
_______________________________________
*Грегори Пек (5 апреля 1916 — 12 июня 2003) — американский актёр театра и кино, один из наиболее значимых голливудских актёров XX века, звезда 1940–1970-х годов.

это в моём районе, Киевском, – «Маккену» крутили, девица там одетая была. Да и эпизода с купанием там не было. Вырезали, гады. А до этого я в «Комсомольском» смотрел, и в других кинотеатрах. Всё ещё была сцена. Тебе, видимо, не повезло. Покромсали, как они это любят делать. Я, помнится, на «Клеопатру» ходил. Так там вообще непонятно что к чему. Весь фильм из каких-то лоскутов. Цензура! Чуть что-то любопытное… зрелищное, можно сказать.… Ну, там, девчонку раздели или критикуют что-то советское, так они сразу. Безжалостно.
- Раз режут, значит, нам это смотреть вредно. Пусть буржуи сами смотрят и разлагаются.
- Ты шутишь или серьёзно, я вот не пойму. Да у этих буржуев всё самое лучшее. Музыка лучшая, боевые единоборства вообще зашибись. Хавчик, опять же. Ананасы-бананасы разные. Ты хоть бананы ел когда-нибудь?
Бананы Евгений никогда не пробовал. Где? В Крыму? Их нигде не продавали. А за границей, в жарких странах ему пока побывать не довелось. Но ведь жизнь впереди долгая. Евгений искренне надеялся, что и бананы и омаров отведать он ещё успеет.
- Ни разу не ел, – честно ответил он.
- Я тоже. – На этот факт сочинять небылицы не имело смысла. – Ананас ел. У нас морячки их часто привозят. Кислятина. Мне не понравилось.
Ананас Женя пробовал однажды. И действительно, это заморское чудо оказалось кислым.
Юра вновь оседлал любимого конька:
- Мне японские фильмы нравятся. Вот «Семь самураев», к примеру. Акира Куросава – великий режиссёр. Видел этот фильм? Самураи японские взялись защищать деревню от разбойников. Самураев всего семеро. А бандюков этих тьма тьмущая, все с оружием, катаны, мечи, луки, стрелы, все дела. Самураи сказали колхозникам, что не дадут никого в обиду и те поверили.
- Там что, в Японии тоже колхозники?
- Ну, крестьяне, в смысле, бестолковые и нищие. Землепашцы.
- А самураи, выходит, богатые?
- А то. Хотя, эти были уже без своих хозяев. Бесхозные, так сказать, самураи…
Восемь ноль-ноль. Пора бежать на развод, но легко ли оторваться от увлекательных Куликовских повествований про умопомрачительные приключения героических воинов страны Восходящего Солнца! Евгений терпеливо выслушал и, убегая в Клуб, не сомневался в том, что после утреннего развода бенефис гарантированно продолжится. На очереди в репертуаре Куликова многочисленные байки о любимом ансамбле «Куин» и его гениальном фронтмене Фреди. О нём он мог говорить часами, без устали, в промежутках между исполнением ката и шпагатами. Куликов так красочно описывал таланты знаменитой английской группы, что прознай об этом музыканты из «Куин», они бы ему приплачивали за рекламу, это точно.

После развода, когда вернули блестящую медь на места и уже возвращались из оркестровой комнаты, Вася Науменко подозвал Женю к себе:
- Женёк, иди-ка, надо кое-что сообщить.
- Говори, я после сегодняшнего завтрака пока что добрый и внимательный, – улыбнулся он.
- Сильно не радуйся, ночь будет ещё та.
- В смысле, какая ночь? Ты о чём? – переспросил Евгений. – До ночи ещё дожить надо.
- Такие дела, нас, меня и Харриса, созвал к себе Француз и в приказном порядке дал задание. Оно никому не понравилось. Но отказать начальнику… сам понимаешь, – будет всем нам жо… дупло ниже спины! – Культурный Науменко не любил грубых выражений.
- Да что за задание такое? Не темни, Вася, говори всё как есть!
- Короче, ты наверняка не в курсе, что идёт ремонт в библиотеке. В столовой постоянно пропадаешь. Так вот, Француз хочет новые стеллажи сварганить, под книжки. А для этого нужны трубы. Обычные металлические трубы, длинные.
- И где их брать?
- Нигде! Будем думать. После ужина он всех собирает. Зовёшь Таруту, Гангана и остальных,
кто там, рядом с тобой в казарме, и чтобы сразу после ужина, как суслики тут, у кабинета начальника стояли. Без опозданий. Усёк?
Он, разумеется, всё усёк. День прошёл в мрачном томительном ожидании неизбежных неприятностей.
Вечернее собрание «сусликов» состоялось при полном сборе оркестрантов. Лейтенант уже поджидал их, периодически выглядывая из своего кабинета. Обычно улыбающийся, сейчас он был на редкость суров и хмурил брови:
- Пардон, конечно, мои преданные мушкетёры, такскть. Но сегодня вам надлежит послужить во благо королю и Отечеству. Шутки в сторону! Потрудитесь для родного Клуба, понятно? – он принял важный вид, заложив большие пальцы рук за брючный ремень. – Главным, кто поведёт всех на баррикады, назначаю Науменко. Милорд, Вам всё известно?
Вася кивнул. Француз многозначительно сощурил глаза и сжал губы в трубочку так, что лицо его превратилось в сухую грушу из компота. В качестве последнего напутствия он изрёк:
- И чтоб никакого пердюмонокля*! Ясно?
Мушкетёры озадаченно молчали.
- Ясно, я спрашиваю?! – возопил новоявленный кардинал. – Наш девиз!
- Один за всех! – браво гаркнули оркестранты.
- Желаю счастья! – улыбнулся лейтенант, вскинул руку со сжатым кулаком в приветственном жесте и удалился в кабинет, притворив за собой дверь.
 _____________________________________
*Пердюмонокль — (жарг.) нечто, вызывающее сильное удивление. Казус, неудача.

Сформированный боевой отряд по добыче железных труб для конструирования библиотечных стеллажей Вася собрал в привычном для всех месте – за кулисами на сцене. Требовался чёткий инструктаж, ибо никто ничего не понимал. Куда идти, что делать, а главное, – при чём тут пердюмонокль? Все молчали, ожидая разъяснений.
- Значит так, парни. Мы с Французом тут целый час кумекали, где взять трубы. Он по идее должен был бы заказать их, как положено, подав рапорт. Ну и всё такое. Сами понимаете, ждать пришлось бы года два. Как у нас всё делается, вы конечно знаете. Да и не факт, что дадут. Поэтому надо проявлять инициативу и выкручиваться самим. Проще говоря, будем тырить трубы со склада.
Оказалось, что неподалёку, за железнодорожным полотном, есть большой строительный склад. По сведениям начальника Клуба там имелись трубы различного диаметра и длины. Вот оттуда и следовало натаскать труб, желательно как можно больше, чтобы хватило на все стеллажи. Кража труб – дело серьёзное. Более того, можно загреметь не на гауптвахту, а прямёхонько под трибунал. Поэтому Француз приказал действовать осторожно. Не попасться ни при каких обстоятельствах.
Всё это Вася объяснил, как можно понятнее:
- Пойдём ночью, по темноте есть шанс не нарваться на охрану.
- А если всё-таки нарвёмся? – На этот счёт предусмотрено. Француз дал пузырь. Отдадим им. За пузырь вряд ли кто-то станет шухер поднимать. Поделятся трубами.
- Нормально. Если охраны не будет, то мы пузырь и сами раздавить сможем, так ведь?
- Определённо. Но только после завершения операции!
- Ну, ты, Васёк, объясни, что за перди... пердёж он там упоминал?
- Да я и сам не знаю. Выражение такое у них, у французов, видать. В смысле, что если облажаемся, – пердеть нам в монокль! Я это так понимаю…. Ну, если вопросов нет, давайте по казармам. Встречаемся тут после отбоя.

Ночная тьма плотно накрыла гарнизон и всю округу в считанные секунды, что часто бывает в этих широтах летом. Команда полковых корсаров собралась, как и договорились, у входа в Клуб сразу после отбоя, лишив себя радости погружения в спасительный сон. Ведь время сна – лучшее время суток в период армейской службы.
Вход в Клуб слабо освещался единственным фонарём. Имелись ещё два, но они почему-то не горели уже давненько. Женя заметил, что тут, в армии, если что-то поломалось, то так и остаётся сломанным практически навсегда. Это не касалось жизненно важных вещей.
Часто обновляли даже стенды и плакаты, призывающие защитников Родины честно исполнять свой воинский долг. Что касается идеологической составляющей, – тут всё принципиально. Командиры старательно держат высокий уровень политической подготовки личного состава. Но если дело касается фонарей или, скажем, лопат... Какую только рухлядь не приходится использовать. И не возразишь. Лучше помалкивать. Он и сейчас помалкивал, как и остальные. Перетаптываясь с ноги на ногу, его товарищи ждали Васю, который слегка запаздывал. Наконец, и он подошёл, проявившись в темноте, как фотография в лабораторной ванночке.
- Вижу, все собрались. Выдвигаемся. Только без лишнего шума.
Хотя, до места назначения было ещё далеко, шли сосредоточенно молча. Густая темень окружающего пространства вблизи периметра почти не проглядывалась. Лёгкий летний ветерок, сопровождающий тёплые ночи, игриво расшатывал ветви деревьев, что порождало многочисленные тени. Они плясали, водили хороводы, рождая в душе какую-то нервозность.
Каждый шёл, думая о том, что их ждёт там, за забором, на чужой территории. Можно сказать, в тылу врага. А что? Ведь если они собираются грабить, то пощады ждать не придётся. А вдруг там вооружённая охрана и будут стрелять? Почему нет? Это же военный склад. Или не военный? Но всё равно, мы все находимся в военном гарнизоне, значит любые склады тут военные. Похоже, надо готовиться к худшему.
Они перелезли через железнодорожную насыпь и шли уже так далеко от родной части, куда Евгений ни разу не заходил. Вася бесшумным шагом двигался впереди всей компании, поминутно останавливаясь и прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за заборов и построек, смутно темнеющих в ночи. Останавливались и остальные, терпеливо ожидая продолжения маршрута.
- Ну, что там? Пришли уже? – не выдержал кто-то.
- Тише ты, – зашикали на него. – Молчи, Васёк разберётся.
А Науменко упорно шёл вперёд. Ему одному известно направление. Где и как пройти на тот самый заветный склад, куда их направил начальник Клуба. Женя огляделся вокруг, высматривая, кто идёт впереди, кто позади него. Шли практически гуськом. Сзади топал Тарута, шаркая сапогами по гравию. Он уже тяжело дышал, но не отставал. Евгению и самому было нелегко. Спина взмокла, сапоги давили, невзирая на то, что портянки он намотал тщательно. Иногда он спотыкался о крупные камни, торчащие из утоптанной земли на тропе. Они по-прежнему перемещались вдоль железнодорожного полотна. Так устроено, что, в основном, все воинские подразделения гарнизона расположены вдоль «железки».
Внезапно, все остановились. Впереди послышался неясный разговор. Науменко что-то обсуждал с кем-то из ребят. К Евгению подошёл Санду и тихо прошептал:
- Стоим пока. Вася взял Гангана, и они пошли разведать. Кажись, мы уже добрались до места…
Ждать пришлось долго. Чтобы не отсвечивать на фоне горизонта, решили присесть на землю. Сырая земля была ещё довольно тёплой, не успев остыть после дневного прогрева. Женя попытался расслабиться. Прошло минут десять по ощущениям. Клонило в сон. Но спать нельзя. Где же эти разведчики? Что-то странно тихо кругом.
- Идут, идут… – послышался шёпот. Через минуту разведка доложила:
- Тут в стене дыра. Заходим по двое, бежим через открытую площадку. Она освещается, поэтому надо действовать быстро. Там дальше будет длинный навес, а под ним лежат штабеля труб. Трубы разные. Есть толстые, чугунные. Их не берём. В конце с краю те, что надо. Они с руку толщиной и по шесть метров в длину. Надо брать по две трубы и очень тихо тащить их сюда, за забор. Охраны там, вроде нет. Мы никого не видели.
- А чего так долго ждали?
- Сидели, думали, что охрана будет ходить. Вроде бы, чисто. Складируем тут столько, сколько сможем унести. Дай бог, пузырь не пригодится. Но надо шустро всё сделать. Понятно?
Всё было понятно. И началась операция по захвату того, что плохо лежит. То есть, труб. Переметнувшись через открытую площадку, Евгений вдвоём с Тарутой добежали до темнеющей под каким-то навесом массы. Только подойдя вплотную, они разглядели трубы. Большой штабель длиннющих труб толщиной сантиметров по пять каждая. Схватили в каждую руку по трубе за концы. «Ох, ты ж, зараза, тяжеленные какие!» – подумал Женя, направляясь к дыре в заборе. Позади Тарута тащил свой край трубы, молча, сосредоточенно сопя носом на весь двор, как показалось Евгению. Они успели сделать две ходки, когда в дальнем окошке дома, возле которого находился навес с трубами, загорелся свет. В этот момент последняя пара грабителей несла свои две трубы прямо по центру освещённой площадки. Они явно не успевали скрыться с глаз того, кто мог вот-вот выйти из дома.
- Бросай трубы! – зашипел Вася, – оставь их там и ходу сюда!
Они бросили трубы. Бросили, а не положили, как, вероятно, полагал главный корсар Науменко. Раздался грохот.
- Да чтоб вас, идиоты! – Вася чуть не поперхнулся от злости. Санду с кем-то ещё уже подбегали к дырке в заборе. Но на территории склада началась нешуточная суматоха. Затопали сапоги, захлопали двери. Криков было не разобрать, но явно кто-то что-то кричал.
- Рвём когти! – резюмировал командующий походом. Они дали дёру со всех ног в обратном направлении, откуда пришли. О том, чтобы прихватить трубы, и речи быть не могло. Бежать в темноте ночью ещё сложнее, чем просто идти по незнакомому маршруту. Спотыкаясь на каждом шагу, толкая друг дружку неслись вдоль железнодорожного полотна, страшась одного – услыхать за своей спиной выстрелы. Через пару минут, отбежав на порядочное расстояние, они залегли в каких-то кустах.
- Ти…хо…– еле отдышавшись, Вася снова взял управление в свои руки. – Погони нет. Всё путём. Лежим, ждём.
Ждали минут десять. Потом Вася заявил, что надо вернуться и проверить, как там похищенные трубы себя чувствуют. Нашли их хозяева склада или впотьмах не стали искать.
Идти снова навстречу опасности было довольно страшно. Но настойчивые музыканты не зря жертвовали собственным сном, чтобы отступать. Они вернулись. Темень непроглядная и тишина, встретившая их возле дыры в заборе, успокаивали. Внезапно, Ганган грохнулся на землю, зацепившись носком сапога за что-то металлическое. Это была труба. Все присели, ожидая ответной реакции от охраны склада. Однако, обошлось. Видимо, охрана не сильно желала покидать территорию посреди ночи, а, пошумев для порядку, отправилась обратно в дом, спать. Все похищенные трубы были тут. Началась вторая стадия операции под названием «Дело-труба». Переноска тяжестей на большое расстояние.

- Ну, вот и наша часть… – бормотал Науменко, ковыляя по тропе и пошатываясь, нагруженный двумя шестиметровыми трубами. Его товарищи волокли свою добычу, уже не имея сил что-либо отвечать.
Трубы они складировали в вестибюле Клуба. Возвращались в казарму незадолго до рассвета. На асфальтных дорожках парковых аллей всё ещё плясали тени, отбрасываемые акациями. Теперь этот танец напоминал итальянскую тарантеллу, мавританский характер которой отражает неистовую бурную радость. Сердце стучало, словно кастаньеты. Видимо, от усталости, но, скорее, от облегчения, что эта изнурительная ночь уже позади.

12. ЭКРАННЫЕ СТРАСТИ

Француз был доволен. Командование, конечно же, поинтересуется, откуда взялись материалы для ремонта. Впрочем, не факт. Старенькая библиотека уже давно требовала обновления всех компонентов, начиная с мебели и заканчивая книжным фондом. И решение всех этих задач лежит на плечах начальника Клуба. Законным путём, выпрашивая мизерные подачки в виде краски, клея или всяческой канцелярской мелочи, он конечно шёл. Но крупные приобретения могли случиться, разве что, по счастливому случаю. Надо действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Победителей, как известно, не судят. Поэтому, где он взял трубы, дело сугубо личное и никого не касается. Так рассуждал лейтенант Филипенко по прозвищу Француз.
Количества наворованных солдатами труб вполне хватало на три новых стеллажа. Как раз, чтобы заполнить пустое пространство и разместить все книги. Те, что не вошли в представленную экспозицию, а стопками лежали в подсобной комнатке. Осталось дело за малым – найти сварщика, способного сварить всё аккуратно. Затем ещё покрасить новые конструкции. А потом опытная библиотекарша Айгуль Матабиевна расставит книги. Она, конечно, заинтересована в обновлениях. И всё понимает. Стало быть, скрыть от её мужа, комполка, происхождение труб для стеллажей, ясен пень, нереально. Но ведь никого не поймали! А не пойман, – не вор. Всё прекрасно!
Напевая себе под нос песню Атоса «Есть в графском парке старый пруд…» из любимого фильма о мушкетёрах, Француз запер кабинет и вышел из Клуба, направляясь в сторону столовой. Он собирался отобедать. Настроение замечательное. Сегодня суббота, день короткий, можно будет тихо мотнуть со службы домой сразу после обеда. Вечером, как обычно, по субботам, в Клубе надо крутить фильм. Но это уже без него. Ильгиз, киномеханик и сам справится, вчера ещё притащил два контейнера с плёнкой. Впрочем, фильм, кажется, довольно любопытный. Кто-то ему рекомендовал посмотреть. Название чудное какое-то. То ли «Чудес не бывает», то ли «Чудеса бывают». Ну, неважно. На самом деле чудом можно назвать то, что оркестрантам удалось натаскать такой ценный материал – трубы! Теперь он может смело вставлять третью звёздочку в погоны. Старший лейтенант! Давненько он ждёт повышения в звании. Это даст прибавку в денежном довольствии. А она бы не помешала. Новая звёздочка… – тысяча чертей, мечтать не вредно, но сперва нужно завершить ремонт…
Шагая по асфальтированной аллее, Француз задумался и чуть не налетел на ведро. Оцинкованное железное ведро! Оно стояло прямо посередине аллеи кверху дном.
- Каналья! – вскричал лейтенант, – какая бестолочь… – он с размаху двинул хромовым сапогом по ведру – выставила тут…?! – Ведро с грохотом отлетело прочь, но из-под него на свет божий внезапно выскочило совершенно невообразимое существо. От неожиданности Француз потерял равновесие. Нога, пнувшая ведро, ещё не успела вернуться, а тело дёрнулось назад от испуга. Лейтенант не ожидал увидеть то, что сидело под ведром. Он с размаху брякнулся на асфальт, приземлившись задом. Раздался треск, и офицерские брюки лопнули по шву. Сидя в лёгком ошеломлении на асфальте посреди аллеи, Француз проводил глазами совершенно лысую ворону, резво упрыгивавшую в сторону забора. Через пару секунд ворона, на которой не оставалось ни единого пёрышка или даже пушинки, скрылась в высокой траве. Собственно, ворону в этом несчастном существе, которое подверглось солдатской жестокости, узнать можно было лишь по массивному клюву.
Прикрывая ладошкой позорную прореху на штанах, лейтенант поспешил обратно в Клуб. Он надеялся, что художник или киномеханик дадут иголку с ниткой. Любой солдат носил на пилотке с изнанки приколотые иголки с намотанными нитками. По Уставу, видимо, как раз на такой вот случай. Только бы в Клубе кто-то был…
Лейтенант не догадывался, да и не мог знать того, что весь солдатский состав Клуба в этот момент, еле сдерживаясь от громкого хохота, прыская в кулаки, прятался за углом, наблюдая за приключениями начальника. Музыканты поймали ворону накануне. Случайно, птица запуталась в старой волейбольной сетке, которая валялась на задворках Клуба, придавленная камнем. Сетка почти сгнила, но была достаточно крепкой, чтобы ворона, выискивающая что-то в траве, зацепилась и не могла взлететь. Тут её и накрыл ведром кто-то очень проворный. Недолго думая, солдаты ощипали пленницу, тщательно следя, чтобы ни одного пёрышка не осталось. Идея подшутить над Французом пришла сразу. В акции не принимала участие одна лишь библиотекарь. В результате лейтенант в поисках иглы с ниткой не нашёл в Клубе никого. Только поднявшись в библиотеку, он застал там Айгуль. Робко приоткрыв дверь, Француз не вошёл, стесняясь показывать рванные на заду брюки.
- Добрый день ещё раз, Айгуль Матабиевна! – шёпотом поздоровался он.
- Здравствуйте, заходите! – отозвалась она, но лейтенант не входил.
- Что-то хотели?
- Ну… как сказать. Дело в том… – он мялся, не зная, каким образом объяснить произошедшее.
- Да что ж такое? Говорите же, что случилось?
- У Вас иголка с ниткой найдутся?
- Найдутся. А зачем?
Пришлось объяснить. Услыхав гневную речь начальника Клуба про ощипанную ворону и дурацкие солдатские шутки, Айгуль нахмурилась, но затем заливисто рассмеялась.
- Вот, и Вы туда же! – обиделся лейтенант, отвернувшись к окну. Вдруг он заметил разбегающихся в разные стороны от Клуба солдат и всё понял.
- Ах, канальи! Ну, я им задам, гадёнышам! Попрыгают они у меня по плацу с барабаном!
- Конечно, очень плохо солдаты поступили! Надеюсь, несчастную птицу съест кошка, и она не будет долго страдать – поспешила заверить начальника Айгуль. – Дайте-ка сюда свои брючки, я зашью!
- Не-е-ет уж! Давайте мне иголку, я сам зашью, у себя в кабинете. – Тут Француз был непреклонен. – Пардон, мадам! Мерси!
Приняв иглу с нитками из рук библиотекарши, он галантно поклонился и, пятясь задом, покинул помещение.

Субботу всегда ждут с нетерпением. Всю неделю только и мыслей у солдата, что о выходных. Особенно хороша суббота. Вот хотя бы варёные вкрутую яйца, которых в будний день не получишь. По правде сказать, в воскресенье тоже дают яйца, но, зато в субботу в Клубе непременно демонстрируется художественный фильм. А уж это событие пропустить никак нельзя. Сразу после ужина личный состав полка строят на плацу повзводно. И затем сержанты в приподнятом настроении ведут своих подопечных в Клуб. А настроение у них хорошее ещё и потому, что в субботу в части почти нет офицеров. Выходные дни позволяют сержантам и прапорщикам немного передохнуть от приказов вышестоящего командования, тем более, что приказы эти зачастую противоречат один другому. Попробуй поступить правильно, когда дежурный по части приказывает одно, а командир полка тут же совершенно противоположное. Обязательно огребёшь, если не от первого, так от второго, точно. Зато по выходным красота. Каждый сам себе начальник. Тут уж главное, чтобы не было травматизма или других каких чрезвычайных происшествий. Типа побегов или самоволок с последующим попаданием в лапы гарнизонного патруля. Пиши потом рапорты и объясняй, почему и как не углядел за личным составом вверенного тебе отряда. А солдат, он такая зараза. Вечно норовит попасть в историю. То кипятком обварится какой-нибудь раззява, то наркоман из свежепризванных пустится в бега.… А отдуваться за всё это кому? Правильно — сержанту. Поэтому, хочешь, не хочешь, но и по выходным надо держать ухо востро и глаза зоркого с солдат не спускать. Ибо в армии главное это дисциплина.

По части дисциплины у Игоря Истомина всегда порядок. В его взводе за год практически не случалось серьёзных происшествий и нарушений. Ну, если не считать, конечно, злополучный побег Ильи Креймана. Но ведь и нашёл беглеца в тот же вечер не кто-нибудь, а сам Истомин. Так что, хвала ему и благодарность. Вот только благодарности он тогда не дождался. Наоборот, взыскание получил. Лично от командира батальона, капитана Козырева. Мол, не смог вовремя распознать в доверенном его командованию бойце неустойчивую личность и болезненное пристрастие. Какова формулировочка, а? Сам-то Козырь молодец, вообще и близко не присутствовал в полку на тот момент. Но так уж заведено тут. Крайнего непременно надо найти и в показном порядке наказать. Хорошо, хоть наказание вышло чисто символическое. Лычку не сняли, на губу не посадили. Даже выговор дали не строгий, а обычный. А это просто пшик. Слова на ветер, если разобраться. Зато у других сержантов за этот период косяков, хоть отбавляй. Довгер, так постоянно перед Козырем по стойке смирно стоит и выслушивает гневные тирады комбата, с тупым выражением лица. Собственно, это его обычное выражение. То у него боец руку сломал, поскользнувшись на жирном полу в посудомоечном цехе. То сразу трое отравились, нажравшись каких-то ягод. Где они их только взяли, ведь на территории части Истомин не встречал кустарника с ягодами. А тот недавний случай, когда боец из отряда Корсунова побежал жаловаться на мордобой и синяк показывал дежурному офицеру? Корсун его и пальцем не трогал. Зарядить в физиономию обычно может Довгер. За ним не заржавеет. Чуть что, по рылу. Но жаловаться ни один боец из его взвода не смеет. Боятся они его, как чёрт ладана.
Истомин никогда бы не ударил солдата. Даже самого тупого. Или не выполняющего приказания. Да что там, вообще никогда и никого. Самолюбие не позволяет. Достоинство. Солдат ведь не может дать сдачи. Права на это у него нет. Вернее, физически-то наверняка может. Но каждый прекрасно понимает, что последует потом. Неуставные отношения плохо заканчиваются для всех. Вот почему воспитанный Игорь Истомин фактически презирал не только Довгера, но и всех, кто позволяет себе, пользуясь преимуществом, поднимать руку на подчинённого. Может быть, и поэтому тоже Истомин был на хорошем счету у командования.
В последнее время Довгер и некоторые другие сержанты зачастили по вечерам в каратэ-секцию к Куликову. Подвал в столовой манил их, как кота запах валерианы. Довгер звал и Истомина, но тот мягко отказался под каким-то надуманным предлогом. Игорь понимал, что физически он уступает многим, а уж Довгеру и подавно. На тренировках им наверняка пришлось бы схватываться в спаррингах. А уж этого Истомин допустить никак не мог. Физическому накачиванию мышц он предпочитал шахматы и чтение книг. Кино тоже привлекало Истомина. Вот почему он, как и остальные обитатели полка, с нетерпением ждал очередной субботы.

После обеда Юра пришёл в хлеборезку какой-то загадочный. Заговорщицки подмигнув Евгению, он запрыгнул на стол и принял свою излюбленную позу.
- Смотри, Юрец, нагрянет проверка, а ты сидишь на столе в виде индийского йога. И хлеб кругом разбросан. Погонят нас из столовой, как тараканов.
- Не надо паники. Кто войдёт? Все по норам да по домам. Сегодня суббота, кстати. И у меня кое-что есть! – Тут он потянулся к карману и что-то из него выудил, на секунду разжав кулак. Женя не рассмотрел, что это было, так как Юра снова сжал кулак.
- Что там?
- Не догадаешься, не пытайся. Колёса!
Первую мысль об автомобильных колёсах, которые умещаются в ладошке, Женя сразу отогнал. Потом подумал об игрушечных машинках. Но Куликов на ребёнка не похож…. И тут он вспомнил, как при поисках Креймана ребята говорили о таблетках. Ясно! Это специальные такие таблетки, которые «бьют по мозгам». Их тоже колёсами называют. На наркоманском жаргоне, разумеется.
- Таблетки, что ли?
- Ну, ты молоток, Женёк! Просёк сразу. Ребята угостили.
Он разжал ладонь. На ней лежала свёрнутая квадратиком бумажка. Юра развернул её и показал две таблетки.
- Сегодня, надеюсь, удастся вечерком кайфонуть. – Мечтательно произнёс он.
Евгений много раз слышал и читал о действии подобных лекарств. Говорили, что они разные и эффект бывает совершенно различный. От одних в депрессию впадаешь. Другие, как настоящие наркотики. Принял таблетку и улетаешь куда-нибудь на облака. И паришь там, блаженно улыбаясь, пока на землю не брякнешься. Ибо, потом жестокий «отходняк»! А ещё существует страшная опасность привыкания к ним. Со временем, чем больше их принимаешь, тем больше тянет. И надо постоянно увеличивать дозу, пока уши не отсохнут и зубы не повыпадают. Так ребята говорили.
- Юра, я тебе не советую баловаться этой дрянью!
- А ты-то сам, хоть раз, пробовал, советчик? Зря ты болтаешь то, чего не знаешь. Это безопасная штука. «Промедол», называется.
Таблетки были без упаковки, поэтому оставалось только поверить на слово.
- Вот ты же анальгин пьёшь, когда голова болит, верно?
- Ну, иногда бывает.
- А когда бессонница, — «димедрол», так ведь?
- И что?
- А то, что это, – он потряс пакетиком, – такая же цацка, только чуток посильнее. Я уже пробовал раньше. Половина таблетки – в самый раз. И кайф будет и последствий никаких.
Сильная вещь, этот промедол, волшебная!
- Сомневаюсь я, что-то. Наркотики же.
- Если б наркотики, мне бы их никто не дал. Ребята поделились, сержанты. Вот ты ж раньше не курил?
- Да, до армии не курил, а что?
- Теперь куришь. И не умер ведь? Я с тобой поделюсь. Примешь всего четвертинку таблетки. От такой дозы вообще ничего не случится, не переживай.
Отказываться значило показать себя трусом и тряпкой.
- А когда будем принимать?
- Да вот перед фильмом, думаю, в самый раз. Там, если что, в зале темно, и никто ничего не заметит. Нам всё равно идти только в последний момент. Пока все будут в Клуб на плацу строиться, мы тут должны убраться и к завтрашнему дню приготовиться.
Действительно, работники столовой не могли присоединиться к общим развлечениям до тех пор, пока не проведут весь необходимый комплекс работ в хлеборезке. Евгению ещё надо было завершить распределение масла. Затем ещё убрать за собой, переодеться.
После ужина все направились на плац, строиться. Без вечернего развода и суббота не суббота. В хлеборезке же началась лихорадочная подготовка к вечерней дегустации волшебных таблеток. Белый и чёрный хлеб раскладывали по тарелкам, а тарелки по стеллажам. Точили ножи. Подметали пол и вытирали столы до блеска. Блестеть должно было вообще всё, так требовал злобный гений солдатской столовой, прапорщик Худяков. Но в реальности удавалось лишь тщательно протереть столы и хорошенько вымести пол. В маслоделке уже расставлены в холодильник все тарелки с порциями масла, а заветная заначка тщательно запихана в самую дальнюю щель, между трубками с фреоном, – газом, который создаёт в охлаждающем агрегате условия сибирской зимы. Наконец, все работы выполнены и можно приступить к приёму «колёс», как обозвал свои таблетки Куликов.
Они заперли дверь. На случай, если забредёт случайный нежелательный свидетель. Юра аккуратно ножом раздробил таблетку на четыре части. Вручил Евгению четвертинку. Женя набрал в кружку воды — запить снадобье.
- Ну, с Богом! – Юра заглотил свою долю и сделал глоток воды.
- Ты уверен, что это безопасно? Обещаешь? – Женя нервничал и никак не мог заставить себя взять в рот маленькую белую крупинку.
- Да не бойся, я же говорил. Пей и смотри, что дальше будет!
- Эх, была – не была!
- Главное, чтоб не уплыла! – улыбнулся Куликов. - Держись рядом со мной. Если почувствуешь себя как-то не так, не суетись. Ходи ровно, не виляй задом, всё будет пучком! Я тебе говорю, это бомба! Скоро сам поймёшь. Ха! Ха, … а… вооооот… глянь там за дверь, есть кто?
Он, не дожидаясь реакции товарища, резво выскочил за дверь и широкими шагами направился к лестнице. Женя вышел следом, запер хлеборезку и поспешил за товарищем.
- Стой, Юрка, погоди! Я за тобой не хочу гнаться. Давай спокойным шагом до Клуба дойдём, пока ещё киношка не началась.
На улице они остановились. На лице Куликова блуждала довольная улыбка.
- Что, сэнсэй, уже?
- А у тебя?
Он подумал, повертел головой…
- Не-а. Вообще никаких признаков.
- А ты подожди чуток. Пошли в Клуб!
Они зашагали по дорожке к Клубу, весело прихлопывая голенищами сапог. Евгению внезапно захотелось сделать что-нибудь выдающееся, неординарное. Научное открытие, к примеру. Вот бы открыть новую звезду или полететь куда-нибудь на Марс! А что? Вот на Луну же американцы смогли высадиться, а Марс чем хуже? Или вот ещё, можно поплыть на плоту прямо через Атлантический океан. Как Ален Бомбар! Только он на резиновой лодке плыл, а я прямо на плоту. Хотя, нет, Тур Хейердал ведь уже на плоту плавал по океану. Кажется, по Тихому.
- По Тихому он плыл? – Женя задал этот вопрос Куликову, даже не подумав, что тот никак не мог следить за ходом его мыслей. Казалось, что Юра просто обязан был их слышать.
- Почему по-тихому? Громко плыл! А кто?
- Тур.
- Какой ещё тур, в натуре? Ты про что?
- Забудь! – он осознал, что Юра вряд ли сможет дать правильный ответ. Он же не учёный. Он – каратист. А каратисты, хоть и умеют по-японски говорить, но по океанам не плавают.
Тут они подошли к Клубу, и оказалось, что все уже сидят в зале, и вот-вот начнётся кинофильм.
- Давай за мной, я вижу свободные места, – шепнул Юра, и полез в центр ряда, наступая на чьи-то сапоги и опираясь на чьи-то плечи. Солдаты зашикали было на наглого опоздавшего, но узнав в нём работника столовой из хозвзвода, притихли. Евгений не отставал.
Как только они заняли свободные места, свет погас, и на экране побежали вступительные титры. Громкая таинственная музыка окутала зал, и крупные буквы сложились в название фильма: «Чудеса ещё случаются!»
Именно в этот момент Евгения накрыло. Музыка, сопровождающая фильм, будто отдалилась и звучала где-то далеко-далеко. Словно голову ему придавили огромной мягкой подушкой. Свет, льющийся с экрана, стал резким и очень ярким. Это расширились зрачки. По спине побежали мурашки. Не те, какие обычно бегут в момент испуга или щекотки. Какие-то необычные мурашки, каких ранее ему ещё встречать не доводилось. Они перебрались со спины на шею, затем полезли по щекам прямо ко рту. А во рту уже происходило какое-то жужжание. Язык распух и, раздвигая губы, попытался высунуться на волю. С трудом он запихал его обратно на законное место. Музыку фильма сопровождал гул в ушах, а экран, прежде большой, во всю сцену, стал стремительно съёживаться и отплывать куда-то вдаль. При этом он сперва посинел, потом пожелтел, а в итоге сделался ослепительно зелёным.
Женя замотал головой, отгоняя наваждение. Экран медленно вернулся в обычное состояние. Оказалось, что зелёным он стал неспроста. Это по сюжету фильма весь экран заполнили джунгли. Целое море зелёных джунглей, непроходимых и загадочных. Молоденькая девушка куда-то летела, сидя в салоне небольшого самолёта. То ли из Индии в Малайзию, то ли из Бирмы в Китай. Он так и не понял, потому, что не успел. Внезапно самолёт начал разваливаться на куски прямо в небе. Все жутко перепугались. Бравые солдаты притихли и вжались в кресла. Мурашки, путешествующие по лицу Евгения, тоже куда-то спрятались. Девушка на экране, истошно крича, вцепилась в своё кресло. Вокруг неё творилось форменное безобразие. Через огромную дыру в боку самолёта из него выпадала вся начинка, люди, чемоданы, приборы и стюардессы. Жуткий вой и крики несчастных пассажиров, дым, пламя и треск разламывающихся крыльев, -- всё смешалось в одну общую массу, полную ужаса и безысходности. Катастрофа дошла до своей кульминации в тот момент, когда героиня прямо вместе со своим креслом выпала из разрушенного самолёта и стремительно понеслась к зелёной траве.… Нет, это же сплошной ковёр из джунглей, но такой далёкий внизу, что напомнил зелёную лужайку. Это не трава, а верхушки деревьев. И вот она на дикой скорости врезается прямо в кроны огромных тропических исполинов. Задевая ветви, проламывается кресло с пристёгнутой к нему девушкой всё ниже и ниже. Наконец, зацепившись за нижнюю ветку, кресло повисает метрах в трёх от земли. Девушка без сознания. Наступает мёртвая тишина. Джунгли замерли от ужаса. Птицы не поют, бабочки не порхают, крокодилы не едят антилоп.
К этому моменту уже все зрители почти в бессознательном состоянии. События на экране захватили их и повергли в шок. Ну и кино! Такого они ещё не видели.
Самое интересное ждало впереди. Оказалось, что после всех приключений девушка умудрилась вернуться к людям, в цивилизацию, и вдобавок не подпортила своего здоровья. Да, чудеса ещё встречаются! Не зря такое название у фильма. Более того, он снят, как написали в заключительных титрах, на основе реальных событий.

Возвращаясь в казарму, Евгений обнаружил ещё одно удивительное свойство волшебной таблетки. Когда он поворачивал голову, чтобы посмотреть направо, перед глазами ещё полсекунды висело предыдущее изображение. Переводя взор обратно, он удивлённо наблюдал, как пейзаж, только что наблюдаемый им справа, медленно плывёт следом, не спеша фокусироваться, вроде бы это продолжение кинофильма…
«Ну их, к лешему, такие таблетки!», – решил он. Пусть Куликов и дальше своей дурью мается. Сэнсэй и есть сэнсэй, что с него взять…

«К чёрту эти кинофильмы!», – возвращаясь в казарму, думал сержант Истомин. «Теперь полночи спать не смогу. Страсти такие, мама не горюй». Он никогда ещё не летал на самолётах и сегодня твёрдо решил никогда на них не летать.

13. КРАЖА

Даже в суровых буднях армейской службы можно накопать немало радостных моментов. Одним из них вполне справедливо считать очередной поход в библиотеку за новой книгой. Чтение всегда отвлекает от повседневной рутины, а фантастика и подавно может унести в неведомые миры, увлечь так, что на какое-то время почувствуешь себя не солдатом срочной службы, а межзвёздным странником.
Фантастическую литературу Женя обожал с ранних лет. Везде, где мог, находил в родном городе новые библиотеки. Записавшись, первым делом спешил к полкам с фантастическими шедеврами знаменитых авторов: Александра Беляева, Артура Кларка и многих, многих, которые за годы школьной учёбы стали, чуть ли не членами семьи. Он с упоением погружался в миры братьев Стругацких. Бродил вместе с их героями по коварным ландшафтам Марса, полным опасностей, высаживался на астероиды. Летал в дальние Галактики и плёл интриги на планете разумных обезьян ведомый изобретательным умом Пьера Буля. Фантастика будоражила воображение, подстёгивала мысль и рождала ощущение того, что человеку подвластно любое дело. Ловля за хвост комет, пролёты сквозь огненное горнило звезды, философские беседы с андрогенными роботами, – чего только не придумают фантасты.
К разочарованию Евгения Динара больше не показывалась в библиотеке. Её мама продолжала выдавать книги, и ни разу не заболела. Это конечно хорошо, но Евгению очень хотелось хоть разок ещё взглянуть на миловидное личико девушки. Периодически заходя в библиотеку за новой книжкой, он порывался задать свой вопрос её матери, но долго не мог на это решиться. И всё же, наконец, собрался с духом:
- Айгуль Матабиевна, а где Ваша дочь, Динара? Что-то давненько её тут не видно было.
- Динара учится. В Ростове. Она ведь рисует хорошо. Студентка художественного училища!
- Я понял, спасибо.
- Вот как сентябрь начался, так она туда и поехала – добавила Айгуль. В её голосе звучала гордость за дочь.
«Вот и ладно, вот и славненько!» – подумал он. Теперь можно будет объяснить Генке причину отсутствия «крали», как тот называл Дину, частенько норовя подшутить над товарищем.
- Что-то ты по ночам стал вздыхать, как будто тебе воздуху мало. Кралю свою вспоминаешь? – хитро улыбаясь, вкрадчиво спрашивал Тарута.
- Ничего я не вздыхаю. Ночью сплю как убитый.
- Понимаю… убитый горем. Бедный, бедный ты наш! – горестно вздыхал Генка. – Жертва любви.
- Да отстань ты уже, наконец. Сам знаешь, что мне на неё начихать. Дочь полкана! Какие уж тут вздохи.
- И не говори, – соглашался друг, – к такой подкаты бесполезны. Ей дорога замуж за офицера рангом не ниже майора, я думаю.
Он помолчал и выдал:
- А хочешь, я тебя после службы со своей сеструхой двоюродной сведу? Она к тому моменту аккурат в самом соку будет. Машунькой звать. Можно и сейчас ей письмецо чиркнуть, но сейчас-то рано.
- В смысле, рано?
- А то, что десятку мотает.
Женя не понял.
- Посадили? За что?
Тут Тарута начал смеяться. Оказалось, что сестра Генки учится в десятом классе.
- Тётка моя жаловалась на неё, все уши прожужжала, мол, не столько учится, сколько по танцулькам да по вечеринкам лазает. Пацанам на шею вешаться начала, прикинь. Боится тётушка, как бы Машка в подоле не принесла раньше времени-то.
- Не, дружище, спасибо. Мне бы кого постарше да к дому моему поближе. А то за твоей такой невестой аж в Молдавию ехать придётся.
- Правильно, шучу я, не бери в башку. Ей, вертихвостке, не такой, как ты, нужен.
- А я какой?
- Да как те сказать… ты культурный шибко. Начитанный.
- Так разве ж это плохо?
- Вот я и говорю. А она ещё в девятом классе матюки гнула. Даже у меня уши вяли. Кстати, тебе, скорее, такая баба как Динара нужна. Давай, дуй в библиотеку! Чем чёрт не шутит? А вдруг?
Скептически поразмыслив над рассуждениями Таруты, Евгений направился в библиотеку. Пришла пора поменять книжонку, которую он брал пару недель назад. Книжка оказалась так себе. Не увлекла. Рассказы о войне, конечно, тема интересная, но он давно мечтал найти что-нибудь из фантастики. Как назло, книги в этом жанре всегда были нарасхват, и ему постоянно приходилось довольствоваться более скучной заменой.
Первым вопросом, после вежливого приветствия был:
- Что-нибудь из фантастики сейчас есть?
- Вы посмотрите на столе, там несколько стопок ещё не расставленных книг, которые принесли утром. Вроде бы, среди них есть и фантастика. А, точно! Журнал «Аврора» найдите в стопке. В нём повесть Стругацких.
На столе лежала целая куча разноцветных фолиантов и, подойдя ближе, Женя сразу приметил широкоформатный журнал. Пролистав страницы, он с бьющимся сердцем нашёл имена знаменитых братьев-фантастов. «Парень из преисподней» – гласило название повести.
- Есть! Нашёл! Беру. А ещё что-нибудь?
- Ну, Вы же знаете, по одной книге на руки. Прочтите эту повесть, а потом найдём что-нибудь ещё, – улыбнулась Айгуль Матабиевна.
Прижимая заветное чтиво к сердцу, он поспешил в столовую, где его ожидали ароматные буханки хлеба и пак свежего сливочного масла. Придётся потрудиться над ними. Вечером, когда образуется часок свободного времени, можно будет засесть за Стругацких.
Завершив хлебо-масличные работы, Женя присел читать там же, в цеху. Не терпелось.
С первых же страниц фантастические миры поймали его в свои сети. История о пареньке с планеты, где два народа постоянно противостоят друг другу в нескончаемой войне. Герой обучается воинскому делу в заведении, откуда он должен выйти «бойцовым котом», как именовали тамошние вояки своих универсальных десантников. Им не страшен сам чёрт. Они готовы лезть в пекло и не щадят своей шкуры. В любой момент, не задумываясь, отдадут жизнь по приказу командиров. Начало повести оказалось таким увлекательным, что у Евгения даже мурашки по спине побежали. Он представлял себя на месте главного героя. А что, чем не схожая ситуация у них? Тут тоже учебная часть. Тут тоже командиры требуют безупречного выполнения приказов. Хорошо ещё, что жизнь пока отдавать не нужно. Но ведь всякое возможно, кто знает…
Чтение затянулось. Уже стемнело, скоро в казарме объявят отбой, надо возвращаться. Конечно, за тружениками столовой или других хозяйственных точек в полку особого надзора не ведётся. И сержанта над ними нет. У каждого свой начальник. Для столовских это Худяков, но он наверняка давно уже дрыхнет в своей постели дома. Однако, выспаться-то перед завтрашним днём не мешает. Утром снова на плац, играть развод с оркестром. Продолжить чтение придётся завтра.
Поразмыслив над тем, где оставить журнал, он решил всё-таки отнести его в казарму и спрятать в своей тумбочке. Наутро заберёт и будет держать под рукой, тут, в хлеборезке. Лучше, когда книга под присмотром, бережёного бог бережёт, как говорится. Хотя, в принципе, бояться нечего. Молодое пополнение по тумбочкам старослужащих не шарится. Да и кто будет портить отношения с хозяйственником? Запрыгнув в свою койку, он уснул как убитый.

… День длился вот уже сотню часов, не меньше. Только вдобавок на небе прямо в зените висели сразу две луны. Евгения почему-то это совершенно не удивляло. Странно было другое. Собственные руки, они выглядели так, словно громадный мохнатый котяра цепко держит в своих лапах оружие, сильно напоминающее автомат Калашникова. И этот котяра – он сам. А руки, вернее лапы, это его лапы. Правда, автомат какой-то ненастоящий, будто бы из пластмассы или ещё какого-то непонятного материала. Но явно не металлический. Да и не автомат это вовсе. Хотя, он не сомневался, что держит настоящее грозное оружие и в любой момент начнёт применять его. Вдобавок, он был не один. Кинув взгляд  по сторонам, обнаружил рядом с собой ещё двоих. И это не люди. Это тоже коты. Чёрт побери, настоящие коты, только почему-то даже быстрый осмотр выдавал в них мыслящих и вполне себе цивилизованных существ. Ну, вот совсем как люди. Как и он сам, все облачены в комбинезоны с множеством пристёгнутых карманов разного размера. Кроме этого, на головах у соседей имелись настоящие шлемы, только не круглые, а с ушками. Кошачьими. Лица, вернее, крупные кошачьи морды, на которых выделяются ярко горящие зелёным глаза с вертикальными зрачками. Точь-в-точь как у рысей или тигров. В остальном всё в рамках привычного, человеческого. Хвоста нет ни у кого. И самое неожиданное: всё это его ничуть не смущает.
Они втроём лежали на животах, по-кошачьи подобрав задние лапы и пристально вглядываясь в кусты. Сами на полянке, только вместо травы красноватый песок, крупный. Такой песок редко встретишь возле рек или водоёмов. Да и пляжи приморские обычно выглядят по-другому. Там песок из дроблёной ракушки, цветной. Его образовывают раковины, то есть скелеты древних моллюсков и все разных пород. Часть из них чёрные, другие жёлтые или фиолетовые. Весь набор оттенков. А тут песок однородный, все крупинки одного окраса и неестественно крупные. Каждая с мышиный глаз. Миллиарды мышиных глаз, только бусинки эти не чёрные, а светло-красные. Кусты обрамляют полянку плотно, густыми рядами. До кустов шагов двадцать, не больше. Спутники лежали, не шевелясь, прикрывая его с боков. Засвербело в носу, он дёрнулся почесать, слегка громыхнув амуницией.
- Тише, капрал! Сейчас полезут, нам их не сдержать на этот раз, – замяукал на него сосед справа. Хотелось спросить, кто полезет, почему надо кого-то сдерживать и вообще, что происходит. Где они? Кто они, в конце концов? Но ответа на свои вопросы он не получил. Потому, что не успел задать вопрос. Жуткий вой придавил всех к песку.
Не прошло и секунды, как из кустов прямо на них попёрли толпы животных, сильно смахивающих на енотов. Но это были не еноты. Он осознавал, что енотов тут быть не должно. Да и не могло быть у енотов таких жутких клыков. Клыки он заметил сразу, а вот рассматривать остальные черты было уже некогда.
- Идут! Зерфы идут, стреляй! – хриплым мявом заорал сосед слева. Его оружие полыхнуло синим пламенем в сторону набегающих клыкастых существ.
Ну, зерфы, так зерфы. Заметив на боку автомата торчащую кнопку, он надавил что есть силы в лапе. Оружие изрыгнуло сноп синего пламени. Почему-то пламя не жгло енотов, а просто отбрасывало их назад, к кустам. Но те, кого пламя сбило с ног, после нескольких кувырков назад уже не поднимались с песка. Зерфов было много. Издавая страшный вой, всё новые и новые особи, продираясь сквозь плотные ряды кустарника, вываливались на поляну в тщетном стремлении добраться до боевых котов. А те поливали нападающих струями синего огня, сметая напористых енотов. Минута… две…
Внезапно всё стихло. Оказалось, ни один клыкастый зверь более не выпрыгивает из кустов. Бой окончен. Полянка перед ними буквально завалена тушками полосатых тварей. Каждый зверёк размером с… кого же? Да с енота они были размером. Вот только у обычных енотов таких клыков нет. В пол руки. Чудеса на этой планете! Он уже понял, тут не Земля.
- Ждать новых зерфов смысла нет. Веди, капрал, к своим на базу!
Как ни странно, но он знал, куда именно вести этот маленький кошачий отряд.
Солнца они не наблюдали, но было всё ещё светло. Только две луны закатились за горизонт, уступив место трём другим, правда, гораздо меньшего размера. Маленькие желтоватые шарики медленно заскользили по небу, от горизонта к зениту.
Его спутники передвигались, молча, изредка скаля зубы, приподнимая верхнюю губу, как обычные коты при виде опасности. Странно было видеть шагающих на двух конечностях котов, прикидывающихся людьми. Но и он от них ничем не отличался. Обращение к нему, как к старшему по званию накладывало груз ответственности. Капрал? Ммм… хорошо ещё не прапорщик. Он зорко оглядывал окрестный пейзаж, подмечая всё новые и новые чудеса. Не потерять бы нужное направление! Горы на горизонте горами не назовёшь. У них вершин нет. Вместо вершин нечто похожее на птичьи крылья огромных масштабов. Впереди показался лес. Точнее, нечто напоминающее лес, но лесом не являющееся. Деревья в этом лесу формой схожи с фонтанчиками, какие выбрасывает кит из своей единственной ноздри на затылке. Варьировались либо фонтанчики метра по три в высоту, либо высоченные гейзеры, достигающие двадцати метров. Но главное – все деревья не из древесины, а каменные. Лес хранил мёртвую тишину. Будто уши заложило.
Войдя в этот странный лес, они всё-таки услыхали далёкий звук. Что-то постукивало и побрякивало впереди. Далеко.
- Слышь, капрал, – вкрадчиво заговорил котяра с большой вмятиной на затылочной части шлема, – не сдавай Бригадира, а? Сожрут же с потрохами. Я эту породу знаю.
- Подумать надо, – ответил он, лихорадочно вспоминая, кто такой Бригадир и о чём речь.
- Да чего думать, не сдавай, а? Промолчи. А мы тебе суркана подгоним, настоящего, не фуфло какое-нибудь. Верно, Фик?
Кот, что шагал сзади, подтвердил коротким «Ага».
- Точно настоящего?
- Да шоб я сдох! Фик, подтверди!
- Шоб он сдох! – подтвердил Фик.
Чутьём он понимал, что хорошо иметь суркана, не каждый может себе это позволить. Жаль только зрительный образ суркана никак не фокусировался в сознании. Ну и ладно. Действительно, почему бы не удовлетворить просьбу товарищей.
Войдя в чудной лес, они перемещались между каменными деревьями сначала легко, но по мере продвижения вглубь плотность посадки нарастала. Вот уже требуется искать проходы, с каждым шагом тропа сужается. Наконец, наступил момент, когда деревья выстроились перед ними плотной стеной. Без просвета. Он замахнулся ногой, то есть задней лапой, чтобы хорошенько пнуть ближайший ствол.
Ай, стой! – вскричали спутники хором, но было поздно. Нога не встретила особого сопротивления, хотя ему казалось, что эти каменные сооружения природы очень прочные. Удар! Сильный звон саданул по ушам. Высокое «изделие» напоминавшее застывший гейзер мгновенно рассыпалось на отдельные фрагменты, и всё это рухнуло на головы боевых котов с десятиметровой высоты. Словно вырубили свет. В глазах померкло, лишь звон в ушах оставался. Мало того, он быстро нарастал, дробился на отдельные звуки, мерцал и пульсировал. Звуки странно напоминали что-то очень знакомое.

Бзззз… дрррр… ооо… пооо… рота…! Наконец сознание вернулось вместе с криком дневального. Спутанные обрывки яркого сна мельтешили в голове. Тягостное желание лежать в койке, не раскрывая глаз, было сильным, но чувство долга, выработанное за год службы, заставило проснуться. Фу-х! Приснится же такое! Надо бежать в столовую, готовить всё к завтраку, да и не опоздать бы на развод. Быстро одевшись, он намотал портянки, сунул ноги в сапоги и вспомнил про журнал «Аврора», прочитанные строки из которого навеяли столь странный сон. Подробности сна он уже не помнил. Только ощущение фантастической нереальности происходившего оставалось на периферии сознания. Сегодня он продолжит читать братьев Стругацких и узнает, что дальше происходило с героем повести! Потянувшись к своей тумбочке, Женя приоткрыл дверцу и сунул руку внутрь. Журнала там не было.

Он пошарил рукой в глубине, потом на другой полке. Пусто. По спине молнией пробежал холодок. Затылок сжала жёсткая рука неизбежности. Надежда ещё пыталась шепнуть что-то вроде: «Не переживай, всё на месте, только надо поискать», но разум уже констатировал факт. Журнал украли. Значит, повесть, так увлёкшую его воображение, дочитать не удастся. Это было катастрофой.
Распрямив спину, Евгений огляделся. Соседние койки пустовали. Обычно, служащие хозяйственного взвода даже ночевать приходили не всегда. Кто-то так и оставался на своих рабочих местах. Некоторые точки требовали не только дневного, но и ночного присутствия обслуживающего персонала. Кто-то уже давно успел покинуть казарму, рано поднявшись в желании избежать утренней суеты, неминуемо бьющей по нервам.
Кто? Кто мог посягнуть на святая святых, на фантастику, с таким трудом добытую в библиотеке? Молодое пополнение можно в расчёт не брать. Они не тронут ничего из вещей, принадлежащих тому, кто прослужил больше года. Да и некогда им книжки читать. Курс молодого бойца это такая штука, которая выматывает похлеще марафонского забега. Значит, кто-то из своих.

Весь день, встречая соратников из хоз. взвода, Евгений не забывал задать вопрос:
- Привет, ты случайно не брал у меня в тумбочке журнал?
Неизменно отвечали отказом. Так продолжалось и на другой день. И неделю спустя. В конечном итоге он смирился, дав себе обещание никогда больше не оставлять ничего без присмотра. Удручала мысль о неизбежном признании в утере. Новые книги ему, разумеется, не выдадут, пока эту не сдаст. Значит, мечты о чтении можно отбросить прочь. Лучше вообще не показываться на глаза библиотекарше. Он так и поступил. Входя в Клуб, спешил в оркестровую комнату. Репетировали на сцене, играли развод. На втором этаже Клуба Женя старательно обходил дверь с надписью «Библиотека». Однажды он поделился своими переживаниями с Тарутой.
- Где-то я его видел, – задумчиво произнёс Гена.
- Кого?
- Да журнальчик твой. Ты же говоришь, что он называется «Аврора». Так вот именно такой я уже где-то видел. Хотя, не уверен.
- Ох, ты, да, пожалуйста, напряги память, вдруг вспомнишь, где именно? У кого.
Тарута долго морщил лоб и шевелил губами. Потом хлопнул Евгения по плечу и бодро сказал:
- Как только вспомню, сразу тебе скажу, не сомневайся!
В душе у Жени робкая надежда приподняла голову и открыла глаза.
- Хотя, знаешь, возможно, это я видел не журнал, а газету или вообще какую-то другую книгу.
Надежда закрыла глаза и уронила голову обратно.

Бодро отыграв «Егерский» на утреннем разводе, Женя возвращался из Клуба к своему рабочему месту. Прохладное ноябрьское утро настойчиво пыталось рассказать ему об уходящей осени. Даже короткий двухсотметровый переход от Клуба к столовой успел доставить неуютные ощущения от морозного ветерка, пробирающегося за ворот гимнастёрки и шарящего по коже проворными холодными пальцами. Скорее в хлеборезку! В тепло, в уют. Заняться привычным рутинным делом и придушить тягостные раздумья, связанные с наступлением новой зимы. Мрачное ожидание неизбежного приближения той поры, когда напряг службы усугубляется сложными погодными условиями. Шквалистые ветры, морозы с метелями или ледяные колючие дожди – в арсенале местной зимы чего только не было.
Дверь в каморку ефрейтора Махони, ту самую, где тот проводил львиную долю времени, обслуживая и охраняя холодильные системы столовой, приоткрыта. Заглянуть, что ли? Как там поживает завзятый курильщик? Ну, разумеется! Тяжёлый запах табачного дыма пропитал маленькое помещение. В воздухе висел сизый туман. Махоня, развалившись на маленькой кушетке, безмятежно посасывал «беломорину», периодически стряхивая пепел прямо на пол. Часть пепла попадала ему и на штаны, но, похоже, такая мелочь не стоила внимания. Он лежал с прикрытыми глазами, поначалу не заметив входящего. Мощная концентрация дыма заставила Евгения поперхнуться. От этого кашля Махоня резво подскочил, открыв глаза.
- Тьфу ты, чёрт! Не надо так пугать, я уж подумал, что Худяк ломится, – вскричал ефрейтор, а, узнав соратника по столовой, вскочил на ноги, отбросив прочь папиросину, и полез в карман.
- Добрый день! – поздоровался Женя, но Махоня, не отвечая, выудил из кармана огромную связку ключей и решительно направился к двери.
- Хорошо, что ты зашёл, – озабоченно заговорил он. – А то я чуть не проспал. Мне же срочно надо бежать. Давай-давай, на выход, а то я опоздаю. Спасибо, спасибо, дружище, давай выйдем, я запираю и убегаю.
Он, торопливо подталкивая Евгения в спину, выпихнул его из каморки, выскочил следом и быстро прикрыл дверь. Покрутив в руках связку ключей, Махоня выбрал один, вставил в замочную скважину и дважды провернул. Затем, резко развернувшись спиной к Евгению, поспешил прочь.
Столь стремительный уход ефрейтора не вызвал бы никаких подозрений, если бы не одно обстоятельство. Когда Махоня подталкивал гостя к выходу, тот боковым зрением заметил в полумраке маленькую этажерку, заваленную каким-то хламом. Стеклянный граненый стакан, лежащий на боку, пустая пачка из-под «Беломора», зажигалка, куски чёрствого хлеба…. Чего там только не было. Но было и то, что показалось Евгению половинкой толстого широкоформатного журнала, частично прикрытого обрывком газеты. Из-под газеты виднелись две буквы: А В….
Конечно, сомнений быть не могло. Это он, тот самый журнал!
- Махоня! – повернувшись к похитителю, воскликнул Евгений. Но того уже и след простыл. Окон в каморке не было. От заветного журнала отделяла лишь запертая дверь.
Евгений знал характер этого хитрого и пронырливого парня. Ведь ни за что не признается. Скажет, что нашёл. Или взял в библиотеке. Придумает, конечно, как отвечать, даже если Женя припрёт его к стене. Как же быть? Что делать? Возможно, Махоня и не догадывается, что незваный гость заметил журнал.
Весь день его не оставляли мысли о том, как вернуть украденное. Заявить прямо в лоб не вариант. Махоня, скорей всего, будет отнекиваться, пошлёт его подальше и, возможно, перепрячет журнал. Интересно, он носит с собой ключи от рефрижераторной будки постоянно? А куда он их кладёт на ночь? В тумбочку, под подушку или так и оставляет в кармане? Надо проверить…
Вечером объявили отбой. Он лёг. Но сон не шёл. Казалось, мысли толпой окружили его, лезут в самый центр головы, расталкивая друг друга. «Что ты собираешься предпринять?» – кричала одна мысль. «Ты же прекрасно знаешь где он спит! Проверь вещи!» - настойчиво убеждала другая. Он представил себе ночь и холодный лунный свет, молча сопровождающий крадущуюся к столовой фигуру. Дверь в каморку. Прямо за ней наверняка лежит похищенная повесть Стругацких, вернуть которую в библиотеку его святой долг.
Решительно открыв глаза, Евгений понял, что сон уже не придёт сегодня. По крайней мере, до тех пор, пока он не сделает хотя бы попытку спасти свою пропавшую вещь. Выдержав достаточно времени и убедившись, что рота спит, он, крадучись, приблизился к койке, которую занимал ефрейтор. Тот громко храпел. Похоже, спит крепко. Форма, как и полагается, аккуратно сложена на табуретке. Эх, надо решиться! Он прощупал китель и брюки. Вот она, связка! Тяжёлая. Крепко сжимая ключи в кулаке, он потянул их из кармана спящего Махони. Не звякнули, слава богу! Теперь надо самому одеться и выйти из помещения. Дневальному всё равно. Он и слова не скажет. Стоит себе «на тумбочке», куняет носом. Бедняга. 
Луны на небе не было. Кромешная тьма скрыла фигуру, шагающую к столовой. Ну и прекрасно. Свидетелей быть не должно. Надо спешить! Вот и заветная дверь. В потёмках замочная скважина не видна. Пришлось искать наощупь. Евгений начал методично подбирать ключ. Один за другим опробованы шесть ключей. Три из них вообще не соответствуют типу замка. Замок английской системы. Это он знал. Приходилось когда-то читать занимательную статейку в журнале «Техника молодёжи» о знаменитом фокуснике Гарри Гудини. Тот с юных лет изучал всевозможные замковые системы и научился открывать запоры с любым секретом. В этом Гудини равных не было.
Осталось три ключа, которые свободно входили в скважину. Но, как ни старался взломщик, ни один из ключей не желал проворачиваться. Усилия, прилагаемые им в отчаянных попытках отпереть упрямую дверь, чуть было не привели к поломке одного из ключей. Прошло уже десять минут безрезультатных стараний. Евгений взмок от напряжения. Хоть плачь, хоть рыдай, хоть рви у себя на голове волосы, но преграду между ним и вожделенным журналом «Аврора» так и не удалось преодолеть.
«Нет, я не Гарри Гудини!» – с горечью констатировал он и направился обратно в казарму. Вернуть связку ключей на место и лечь спать было делом трёх минут. Ещё через минуту сон сморил неудачливого читателя фантастических приключений.

Наутро, когда Женя колдовал в хлеборезке, кромсая буханки на части и слушая, как Юра Куликов во всё горло поёт «Барселону» своего музыкального кумира Фреди, к ним заглянул Махоня. Он вручил Евгению журнал «Аврора» с повестью братьев Стругацких, заявив:
- Держи, я прочитал всё от корки до корки, и тебе советую вот что. Не храни такие вещи в тумбочке. Сопрут ведь!
Повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

14. О ЧЁМ ПОЮТ СОЛДАТЫ

Харрис бесновался на сцене Клуба. Он держал электрогитару одной рукой за гриф, как душитель держит свою жертву за горло. Второй рукой Харрис вышибал из струн резкие аккорды один за другим, синхронно с ними выкрикивая в микрофон:
- Где же, где же эти твари? Сколько, сколько можно ждать? Надо им расквасить хари! Ноги всем повыдирать!
Получалась песня. Микрофон разносил истошные вопли по всему Клубу, но результатом надрывных стенаний был лишь весёлый смех Яна Мельника. Тот сидел в первом ряду и сопровождал экспромт товарища по оркестру заливистым ржанием во всю глотку.
- Ох, блин, Харрис, ты меня уморил. Ха-ха-ха! Тебе надо песни сочинять. У тебя классно выходит.
- В гробину такие песни! Полчаса уже ждём, холера ясна! Где эти салабоны шляются? Я, что ли один должен тут петь?
Гнев Харриса был оправдан. Сегодня четверг. На часах шесть вечера. А в субботу, как сообщил Цинкманису Француз, призвав его к себе в кабинет утром, их эстрадному ансамблю предназначено ответственное мероприятие. То есть, свадьба. А свадьба это вам не получасовые танцульки в полку по случаю Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Тут не обойдётся парочкой вальсов и десятком маршей вперемешку с женскими романсами в исполнении любимицы полка бухгалтерши Людмилы и выступлениями духового оркестра.
По обыкновению, сценарий любого праздничного мероприятия в полку опирался на трёх китов, то есть, на три блока: патриотический, развлекательный, Людочка исполняет романсы.
Патриотический блок состоял из гимна, торжественных песен о партии, о Ленине, о героической службе в армии и гражданском долге каждого молодого человека перед Родиной. Главным действующим лицом этого блока выступал духовой оркестр, исполнявший гимн. Следом за оркестром выдающиеся мужские голоса части в лице двух офицеров и трёх прапорщиков ласкали слух воинов, заполнявших под завязку зал Клуба, песнями героического содержания. Вторым блоком концерта шёл эстрадный коллектив, состав которого постоянно менялся в зависимости от репертуара. Но это мало кого волновало. Все ждали третий блок. На сцену выходила тридцатилетняя бухгалтерша Людочка с аккомпаниатором. Это мог быть кто угодно. Пианист, гитарист, аккордеонист – не суть важно. Гвоздём концерта была сама певица. Впрочем, пела она, мягко скажем, не очень. Вполне возможно, бухгалтерские отчёты давались ей гораздо легче. Но природные достоинства бухгалтерши, её великолепные женские формы напрочь аннулировали любые певческие недостатки. В принципе, Людочка могла бы вообще не петь, а просто стоять на сцене или ходить по ней от одной кулисы к другой. Эффекта это не меняло. Пятый номер бюста вкупе с глубочайшим декольте повергал в шок даже самых женатых офицеров преклонного возраста. Длинные стройные ноги и роскошные волосы, окутывающие кукольное личико исполнительницы романсов довершали композицию. При её появлении по залу прокатывался дружный вздох восторга, после чего наступала мёртвая тишина. Людочка пела романсы, но после её выступления почему-то никто и никогда не мог вспомнить, какие именно и о чём. Зато образ бухгалтерши надолго сохранялся в памяти лишённых женского общества солдат, рождая понимание того, за что именно они стоят на страже мира в родном Отечестве. И наверняка у многих молодых солдатиков в голове рождались шальные мысли о свадьбе. А что свадьба?
На свадьбе вообще марши и вальсы не нужны. Ну, разве что, вальс для молодожёнов, который они должны станцевать в качестве подарка гостям. И, разумеется, традиционный шедевр Феликса Мендельсона, без которого свадьба – не свадьба вовсе. Для музыкантов всё это тяжкий труд в течение длительного времени. Изнуряющий и требующий внушительного репертуара. А где этот репертуар взять? Правильно, репетировать надо! На свадьбе музыка вообще самое главное дело. Остальное можно даже в расчёт не брать. Собираться толпой на весь вечер, а то и на два дня, чтобы тупо поглощать пищу под периодические возгласы: «Горько!» – занятие бессмысленное. Кушать приятно и без молодожёнов. А вот попрыгать под весёлые песни или потоптаться в обнимку с кем-нибудь потным и пьяным под грустную мелодию – совсем другое дело. Музыка настраивает на размышления. В такой момент самое время дать оценку происходящему, расставить приоритеты и путевые столбы на дороге жизни. Не зря ведь сплошь и рядом в свадебных песнях слова, подобные этим: «Обручальное кольцо – не простое украшенье. Двух сердец одно решенье…», «Был жених серьёзным очень…», «Говорила мама мне про любовь обманную…»
Не ошиблась ли с выбором одна из бракосочетающихся половинок? Не поспешил ли жених подставить палец под золотую обручалку? Не вешают ли ему заодно и ярмо на шею? Не впустит ли девушка в свою жизнь неведомого монстра, который очень скоро сожрёт её с потрохами?
Да уж, свадьба действительно серьёзное мероприятие и оно требует от музыкантов соответствующей подготовки.
Эстрадный коллектив Клуба собирал Харрис. Себя он назначил на роль ведущего солиста, так как обладал красивым голосом и неплохо владел электрогитарой. Вторыми гитаристами периодически становились разные солдаты. Это мог быть и Вася Науменко, неплохо владеющий дворовым репертуаром. Подпевать Харрису мог и Мельник, да кто угодно. На ударных неизменно тарахтел Воробей. Ему это очень нравилось. Он, нисколько не заботясь о динамических нюансах, со всей силы колошматил палочками по барабанам и тарелкам ударной установки, подпрыгивая при этом на своём стульчике. Харрис беспрерывно орал на Воробья.
- Воробей, козлина, ты музыку слушать собираешься? Тут в припеве нежно надо, тихонько, а ты лупишь с размаху! Угомонись, собачий сын!
- Йе-ааа! – осклабясь во весь рот, радостно верещал Воробей и умолкал ровно на минуту. Харрис терпел ещё некоторое время, а затем подходил к Воробью и пинал ногой стул, на котором восседал барабанщик. После небольшой шуточной потасовки репетиция продолжалась в том же духе. Вася Науменко, глядя на бесчинства Воробья, только мрачнел, качая головой. Мельник, напротив, был весел и периодически подначивал Воробья, когда Харрис выходил на улицу перекурить:
- Ты чего, птица, прибалту этому барабан на голову не наденешь? Наглая у него харя. Да вот и имечко подходящее – Харрис. Не слушай ты его! Будет критиковать, а ты его палкой в глаз!
Ага?
Воробей тупо смотрел на Яна и не понимал, шутит тот или говорит серьёзно. А Мельник продолжал:
- Ты ж у нас талантливый такой. А партия барабана в музыке вообще главная. Понимаешь, зритель только на тебя смотрит! Ты в центре. Сидишь такой, загадочный, в руках два дрына. И по шкурам тыц-тыц, тыц-тыц, только пыль во все стороны. Главное – «монализость» сохраняй! Усёк?
- Чего сохранять? – не понял Воробей.
- «Монализость», дурында! – это в смысле улыбку Моны Лизы на лице держи. Картина такая есть у Леонардо да Винчи, «Джоконда». Там баба с загадочной улыбкой сидит.
- А, ну да, видел… Ян, зараза, ты шутишь! – наконец сарказм Мельника достигал центра мыслительных процессов Воробья. Обижаться на Яна было абсолютно бесполезно. Даже рядовой Воробьёв это понимал.
Евгений влился в коллектив ансамбля моментально и по праву. Им как раз не хватало пианиста. Теперь же, состав сформировался окончательно. Альтернативы Евгению всё равно не было. Очень скоро выяснилось, что на клавишных инструментах кроме него практически никто играть не умел. Тарута, по правде сказать, иногда присаживался к пианино и даже наигрывал пару мелодий. Но даже сидел он как-то боком, не по правилам. И абсолютно не умел импровизировать. Он так и пояснял:
- Вот дай мне ноты, я любую вещь слабаю в момент. Особливо если потренироваться с месячишко. А на слух – нет, и не просите. Токмо за деньги!
Но Женя чётко понимал – ежели слуха нет, то хоть миллион тебе предлагай, – толку не будет. Зато для него любую песню подобрать проблем не возникало. Сходу играл нужные аккорды. Харрис сначала даже не верил, что Евгению достаточно всего лишь разик-другой прослушать незнакомую мелодию. Он моментально схватывал и ритм и гармонию. Цинкманис быстро стал принимать за должное то, как проворно скользят пальцы молодого пианиста по клавишам. Замечания он делал всё реже, иногда только передёргивая маленькими усиками. Ознакомив Евгения со старым, уже привычным для ансамбля репертуаром, Харрис желал лишь одного – как можно быстрее довести количество песен до полусотни. А лучше до ста. Ян лишь широко улыбался, вышибая из своей бас-гитары мощные низы. У него была важная роль – следить за Воробьём. Неукротимый нрав барабанщика в любой момент мог сыграть со всеми злую шутку.

Воробей тоже опаздывал на репетицию. Терпение Харриса иссякало.
- Ну, всё. Через минуту не придут, – я Француза натравлю. Пусть всех на губу отправляет. Как тут свадьбу работать, когда репертуара нет!
Над будущим браком неведомых молодожёнов нависла угроза. Но тут, на их счастье, в зал ворвался Вася Науменко, а следом за ним и остальные музыканты эстрадного коллектива. Через минуту на весь Клуб уже гремело:
- Среди обычаев прекра-ас-ных мне вспомнить хо-чет-ся-а один!..
Процесс набора репертуара развивался стремительно. Одно за другим, Харрис записывал в тетрадочку названия песен, которые можно было бы использовать на момент свадебных гуляний. Достаточно было удостовериться, что слова песни он сам знает, а музыканты знают мелодию, количество куплетов и места возможных интродукций, то есть проигрышей между куплетами. Члены ансамбля, ковыряясь в собственной памяти, старались выудить оттуда как можно больше песен, имеющих отношение к лирике. Ведь далеко не каждую песню можно петь в такой момент. Никому не придёт в голову исполнять на свадьбе, к примеру, гимн юных пионеров-ленинцев «Взвейтесь кострами, синие ночи!» или колыбельную Волховы из оперы Римского-Корсакова «Садко».
- Так, подсчитаем… – Харрис присел на колонку и развернул свою уже порядком замусоленную тетрадочку. Женя откинулся на спинку стула, получив возможность передохнуть. В ушах ещё звенел голос Харриса, воспевавший обручальное кольцо и прекрасный свадебный обычай дарить его любимой. И любимому.
- Двадцать песен почти готовы. По две минуты на каждую, плюс болтовня, плюс поцелуи… практически час уже закроем. Но это капля в море. Надо ещё пять раз по столько.
- Ты кого целовать собрался, Харрис? Воробья, что ли?
- Ян, не борзей, мы свадьбу играть будем. Там жениху с невестой каждые полчаса «Горько» орут. Лучше давайте, накидывайте ещё подходящие песни.
- Во! «Замок из песка» обязательно нужно петь! – встрепенулся Вася Науменко. – Классная вещь. Помните? Это группа «Экипаж», из их репертуара.
- Молодец, Васёк, я знаю её. Давай!
Харрис взял пару аккордов и нежным тенором затянул:
- Я сам постро-о-оил этот замок на песке-е-е-е…
Вася подыграл, Воробей негромко отбил ритм, нажимая на педаль барабанной «бочки». Мельник и Евгений песню не знали, поэтому стояли и слушали.
- Его укра-асил я волшебными цвета-ами…– продолжал Харрис, но заметив, что не все музыканты участвуют, замолчал.
- Э, вы охренели, что ли? Я один должен надрываться?
- Да я эту песню первый раз слышу! – возмутился Ян. Надо сверить басы, выучить мелодию…. Шопен вон, тоже не в курсе. Верно, Жека?
Женя уже привык, что товарищи по оркестру и ансамблю часто называли его Шопеном. Из уважения, как он считал.
- Ладно. Иду курить, а вы учите «Замок». Через десять минут вернусь, попробует кто-то лажануть, ему крышка!
Вася спел куплет лишь раз, но Евгений уже уверенно аккомпанировал, «размазывая лирику» по клавиатуре, как любил выражаться Воробей. Мельник со своей бас-гитарой затратил намного больше времени, осваивая структуру гармонического скелета песни. Но в итоге она зазвучала в ансамбле. И не хуже, чем у знаменитого «Экипажа». Так им казалось.
Харрис всё-таки нервничал. Он был уверен, что репертуара не хватит. Это означало, что музыканты, во-первых, опозорятся. А во-вторых, получат от Француза нагоняй. И неизвестно ещё, что хуже.
- Чуваки, это всё не то! Надо много номеров в запасе иметь. Давайте пройдёмся по композиторам, что ли. Добрынина знаете что-нибудь хорошее?
- О, вспомнил! «Синяя птица», ансамбль, пели «Ты мне не снишься, я тебе тоже и ничего мы сделать не можем…» – оживился Евгений. – Пойдёт?
- Ещё как пойдёт. Лабаем!
Через четверть часа они уверенно и самозабвенно распевали добрынинские песни. Затем плавно перешли на популярные мелодии Юрия Антонова. Репетиция продолжалась уже два часа, а музыканты будто и не замечали течения времени. С каждой новой разученной песней азарт толкал на поиски следующей. И следующей. Вспоминались забытые, но всеми любимые мелодии. В копилочку вошли и традиционные танцы.
- Давай, Шопен, наяривай! – покрикивал Мельник, довольный тем, что у товарищей дела идут так резво. Харрис, как истинный прибалт, относящийся с немалой долей презрения к другим нациям, не стеснялся в выражениях:
- Шпиле, юден, шпиле! – растягивая усики в циничной улыбке, Харрис изображал фашиста времён Великой Отечественной. Вероятно, ему это казалось очень смешным. Воробей, при этом, истерично ржал, кидая палочки на барабан и хлопая себя по коленям.
Позже, Женя спросил у Мельника:
- Ян, что значит «шпиле, юден»?
- Это по-немецки. Переводится, как: «играй, еврей».
- Странно. Я не еврей. Вернее, еврей, но наполовину. Чего это он?
- Не обращай внимания. Латыш, что с него взять. Он ко всем так. Меня тоже «Пепиком» дразнил раньше. Пока я ему по мордасам не врезал, как следует. Перестал…

Насобирав в тетрадочку около тридцати свадебных номеров, Харрис отложил гитару и выскочил из зала. Мельник подошёл к пианино. Облокотившись о крышку, задумчиво произнёс:
- Эх, как бы я хотел играть вот так на клавишах. Но в детстве меня обучали другим вещам.
- Каким же?
- Строгать, пилить и водку пить!
- Шутишь.
- Нисколечко! Так и есть. А ты, Жека, умеешь полонез Огиньского?
- Легко, - ответил Евгений и заиграл полонез.
Воробей с Васей Науменко тоже подошли. Они слушали, молча, стоя позади. И, хотя корпус старенького пианино не мог похвастать зеркальной полировкой, Женя спиной ощущал одобрительное сопение товарищей по искусству.
Стремительное появление Харриуса Цинкманиса прервало идиллию.
- Внимание, лабухи! Француз договорился с дежурным по части. Нам разрешили наплевать на отбой. Будем репетировать тут хоть всю ночь.
- Да ну, Харрис, задрал уже! Спать охота. Завтра ещё побренчим, – заныл Воробьёв.
- Отставить рыдания, птица! За барабаны прыжками, живо! Задача – догнать репертуар до полусотни. Ян, Вася, к микрофонам! Шопен, начинай «цыганочку». Дадим им в субботу жару! Всем ясно?
- Ясно – дружно отозвались лабухи.
- Поехали!

15. ГАСТРОЛИ

Аппаратуру доставили к ресторану маленьким автобусом ПАЗ-672. Жёлтый, как канарейка, он радовал глаз на фоне серых строений части. Загрузили весь ансамблевый скарб через заднюю дверь. Пришлось особенно повозиться с размещением крупногабаритных предметов, таких как барабаны и динамики. Те, кто старше по сроку службы, разумеется, в загрузке не участвовали. Харрис покрикивал на молодёжь, по-тараканьи шевеля тонкими усиками, злобно взирая на окружающих. Выражений он не выбирал. Стоял, широко расставив ноги, напоминая фигурой Эйфелеву башню. Его даже слегка пошатывало, скорее всего, от недосыпания. Накануне они половину ночи репетировали, стараясь довести репертуар до намеченных пятидесяти песен. Но, когда дошли до пятидесятой, забыли первые, путаясь в словах, привирая гармонию и ритмы. Пришлось всё снова повторять по несколько раз, пока репертуар уложился в голове. По этой причине спали мало.
Евгений чувствовал себя разбитым, как никогда. Но перспектива вырваться из полкового антуража на свободу, увидеть людей, одетых не в военную форму и вольных, как ветер, разжигала в душе костёр надежды. Впервые за долгие месяцы нахождения в замкнутом пространстве их части, обстановка сменится на что-то иное. Ненадолго, да и то отрада. Обрести свободу даже на несколько часов – счастье.
Ян Мельник с Васей Науменко, особо не утруждаясь, занесли в автобус каждый свою гитару, после чего уселись на свободные кресла. Воробей никому не доверил грузить барабанную установку, лично разместив все её детали так, чтобы не повредились при движении. Всё остальное легло на плечи молодёжи. То есть, Евгению пришлось таскать и колонки и микшерский пульт с проводами, и всяческую мелочь, без которой ансамбль – не ансамбль. Благо, что не понадобилось брать с собой пианино со сцены. Француз сообщил о наличии инструмента в банкетном зале, где музыкантам предстоит выступать. Генка Тарута с Мишей Соловьёвым помогли Евгению с погрузкой, но на гастроли никто из них даже не думал проситься. Француз ещё накануне объявил состав ансамбля, до минимума сократив количество выезжающих за пределы части. Он и Васю Науменко не хотел брать, мотивируя тем, что двух гитар достаточно. Но Ян с Харрисом категорически восстали против лейтенантского произвола.
- Товарищ лейтенант, если Вася не будет играть, я в гробу видел всю эту музыку. Смотрите сами: бас-гитара, ритм-гитара и гитара-соло плюс клавиши и барабаны – такой состав всегда, по-любому! – Харриус Цинкманис был категоричен.
- Ага, из каши крупу не выкинешь, – добавил Мельник. У лейтенанта округлились глаза, но он, помолчав, согласился.
- Хрен с вами, мусью, гастролируйте впятером.

Поездка к ресторану длилась всего лишь пять минут. Но и этих коротких минут Евгению хватило, чтобы дать разгул мыслям…
Уже на соседней с частью улице всё не так. Деревья и кусты другие. Дома цивильные. Двухэтажки с уютными двориками. На балкончиках вторых этажей кое-где сушится бельишко. Не зелёное армейское, а вполне себе гражданское, цветное. Детское, маленьких размеров. Женское. Боже, даже бюстгальтер мелькнул на секунду. При этом сердце чувствительно дёрнулось, а в голове у Евгения пронеслись давно забытые образы девчонок-одногруппниц.
Проскочили магазин с внушительной вывеской над дверями, аппетитно гласившей: «Гастроном». Эх, сейчас бы колбаски пожевать, да с булочкой, да кефирчиком запить холодненьким, ядрёным. Давненько он уже не пробовал настоящего магазинного кефира. Дома-то что, нет проблем с этим. Сбегал по-быстрому за угол, в магазин. Тот, что «под часами». Там над входом здоровенные круглые часы присобачены. Циферблат в метр диаметром и смотрит перпендикулярно стенке, вдоль улицы. Электрические, как он предполагал. Они видны издали, метров за триста, и всегда точное московское время показывают. В магазине этом несколько отделов. Бакалея, молочка, мясной, рыбный. Всё есть. И очередь не очень чтобы длинная, человек пять-шесть как правило. К вечеру, конечно, побольше народу. Все с работы приходят, надо запасы пополнять, как водится. Но купить бутылочку кефира и пару пачек печенья дело трёх минут. Прибежал домой, на кухне вдавил пальцем крышечку из фольги зелёненькой и – буль-буль — набулькал себе полную кружку холодного кефира. С печеньем или булочкой просто знатное удовольствие.
«Пазик» сбавил ход и затормозил.
- Вылезай, приехали, – хлопнул дверью водитель, покидая свою кабину. Ресторан с претенциозным названием «Коммунист» располагался метрах в ста от гастронома, мимо которого они только что проезжали. Вестибюль встретил всех радужным блеском цветных витражей, украшавших оконные проёмы. Стены и пол, покрытые разнообразной керамической плиткой, дарили ощущение надвигающегося торжества, неминуемого и официозного в своей суровой патриотичности, учитывая бюст Ленина, занимающий центральное место у стены между двух широких окон. Мелькнувшую мысль насчёт того, что же забыл в ресторане вождь мирового пролетариата, Евгений быстро подавил, кряхтя от тяжести динамика, который необходимо было занести в зал.
Антураж вестибюля и главного зала для торжеств и питания, красота убранства, где тяжёлые шторы с бахромой на окнах, зеркала и потолочные люстры с висюльками «аля горный хрусталь» соседствовали с накрахмаленными белоснежными скатертями, коими были укрыты столы, составленные в длинные свадебные ряды – всё это конечно впечатляло. Но главным был всё-таки убойный запах. Запах, который заполнял собой всё пространство ресторана и проник в ноздри отвыкших от роскошных яств солдат ещё на подходе, за дверью. Пахло так, что слюна брызгала бы из ртов служивых сынов Отечества на пару метров вокруг, если бы они не старались сдерживать её, сглатывая и давясь.
- Хана, братцы, сейчас сдохну! – заявил Вася. – Это же шашлычком тянет, если не ошибаюсь?
- Не-а, Васёк, это курочка жареная и, кажется, апельсины. – Мельник потянул носом и блаженно улыбнулся. – Точно, апельсины! Вот я их на гражданке жрал… тоннами.
- Что, мальчишки, не ожидали такого? – ухмылялся Харрис. Это вам не казённая столовка. Эх, дембельнусь и первым делом в кабак пойду, – мечтательно добавил он. – А там, холера ясна, попробует кто-то меня остановить. Водяру с мясом, шампанское и всё, что душа пожелает, наворачивать стану, пока бабки не кончатся. А они у меня не кончатся никогда!
- Очень похоже, что они у тебя ещё и не начинались, – мрачно заключил Воробей, подкручивая пружину педали, которая управляла колотушкой для большого барабана.
- Заткнись, птицефабрика. Ян, ты там рядом с ним, пни его под зад!
Шутливо переругиваясь, они тщательно настроили аппаратуру, приготовившись к исполнению своих прямых обязанностей. Зал уже заполняли прихожане. Гости с букетами и подарочными коробками, украшенными бантами из цветных лент. Все радостные, возбуждённые и предвкушающие весёлый вечер. Девушки в чистых передничках и кокошниках – официантки – резво сновали вдоль стола, покрывая всю поверхность скатерти многочисленными тарелками, блюдами и салатницами, рюмками и фужерами, бутылками и графинами, вилками и ножами, бумажными салфетками для рта и «слюнявчиками» для взрослых едоков, то есть, специальными полотенечками для предохранения одежды от случайного попадания пищи. Мелодичный звон посуды, басовитый мужской гомон и нежные переливы женских голосов, стук и скрип двигающихся кресел, топот – все эти звуки порхали по залу, сливаясь в единый гул, который поднимался к потолку, заставляя дрожать люстры.
Евгений сидел за пианино, внимательно разглядывая посетителей свадебного торжества, в ожидании главных героев события. И дождался. Ведущий свадьбы, молодой энергичный мужичок с рыжими волосами и растрёпанной бородкой, схватив микрофон, воскликнул:
- Друзья, встречаем наших молодых!
На пороге показалась пара. Прыщавый юноша огромного роста в чёрном костюме и белой рубашке с галстуком в горошек вышагивал по проходу. У него на локте висело что-то, что Евгений принял сперва за внучку Деда Мороза, Снегурочку. Но нет. Это была невеста, одетая по свадебной традиции во всё белое. Расфуфыренная, словно дочь африканского короля. Только вместо перьев и ожерелий из крокодильих зубов на ней было длинное платье с множеством блёсток и пайеток, с перелиной, украшенное перламутровыми цветами, бантиками и какими-то фигурками то ли птиц, то ли зверушек. Туфли с очень высоким каблуком так и не смогли существенно добавить росту девушке, которая и в туфлях едва доставала жениху до подмышки. Она цепко держалась за руку своего суженого, стремясь не отстать от него и не потеряться в плотных рядах яростно орущих гостей. Восторженная толпа приветствовала молодых криками «Ура» и аплодисментами. Жених прибавил шагу, спеша покрыть расстояние от дверей до почётных мест, выделенных молодожёнам. Внезапно, нога у него подвернулась. Парень толкнул свою партнёршу, в результате чего она неловко отпрянула вбок. Каблук на одной туфле обломился. Толпа испуганно вскричала, когда невеста резко стала ещё ниже ростом, не отпустив, однако, спасительной руки. Рыжий ведущий крякнул в микрофон что-то неожиданно матерное, но моментально взял себя в руки и вернул потерянный настрой общества в торжественное русло, возвестив радостным тоном:
- Вот и прекрасно, товарищи! Хорошая примета. Теперь в жизни наших молодожёнов больше никаких препятствий уже не будет. Это было единственным. Ура, товарищи!
Евгений понял, что настал его черёд и дал волю рукам, заиграв «Свадебный марш» глубокоуважаемого им композитора Мендельсона. Остальные музыканты моментально присоединились.
Жених мужественно подхватил свою даму на руки. Благо, это не составило для него особого труда. Так и донёс её до стола, после чего свадьба дала старт.
Музыканты старались изо всех сил. Гитаристы садили по струнам так, что, казалось, желают разодрать их на мелкие кусочки. Евгений вышибал из старенького пианино дух, ломая пальцы о белые клавиши и сдирая кожу с них на чёрных. Ему всё казалось, что инструмент звучит недостаточно выразительно и как-то слишком тихо. Видимо потому, что свадебные гости поминутно орали «Горько», заставляя уже и без того непомерно зацелованную невесту вновь и вновь протягивать опухшие губы к прыщавому жениху, что ей явно не нравилось. Но традиции превыше всего.
Одна за другой чередовались заведомо подготовленные коллективом ансамбля песни. Рыжий бородач, примерив на себя роль тамады, лихо манипулировал толпой, постепенно повышая градус веселья. Параллельно этому повышался и градус алкогольного опьянения у гостей, истово налегавших на водку и коньяк. Дамы баловались винами, не брезгуя чередовать их и с более крепкими напитками. Уже через час, натрапезничавшись за столом, публика выбралась в центр зала с решительным намерением танцевать. Людям необходимо было хорошенько подвигаться, уплотнив всё, что вошло в желудки для дальнейшего их наполнения.
Тут служителям муз пришлось ох как несладко. Каждый офицер считал своим святым долгом, дать музыкантам совет: что играть и как играть. Причём, в процессе танца и в приказном тоне. Но Харрис был невозмутим. Он перестал петь и намекнул Евгению, что пора пустить в ход тяжёлую артиллерию. В бой вступили инструментальные фортепианные войска – полечки, лезгинка, цыганочка с выходом и всевозможные вариации на танцевальные темы народов мира. Воробей неистово колотил свои многострадальные барабаны палочками. От него шёл пар. Всем присутствующим было ясно: танцевальные ритмы – его конёк.
На всенародно любимом еврейском танце «хава нагила» хореографический запал толпы ожидаемо сник, постепенно сойдя на нет. С танц-пола к столу гостей сманила вторая смена блюд. Официантки понесли горячее.
Музыканты с тоской поглядывали на столы, ломящиеся от аппетитной и многообразной снеди. Женя в мыслях представлял себе телевизионную программу, в которой зрителю демонстрируют шикарные приёмы где-нибудь в королевских дворцах. Лакеи в ливреях с канделябрами в руках, горящие свечи, огромные серебряные блюда с грудами жареных рябчиков и тетеревов, поросята в окружении дымящихся трюфелей, что там ещё… он уже и представить не мог, не хватало фантазии. По правде сказать, тут лакеев не было. Их заменяли официантки. Да и рябчиков ожидать бесполезно. Хоть бы простой колбаски кусочек пожевать… Желудок сводила болезненная пустота. Обед, который они поспешно проглотили в полковой столовой, стремясь не опоздать к отъезду, стал далёким и давно забытым. Вероятно, те же муки испытывали и его товарищи. Их голодные взгляды блуждали по сытым лицам шумной команды гостей. Усики Харриса топорщились, словно иглы дикобраза, вышедшего на тропу войны. Лицо Мельника выражало отвращение. Косой глаз Васи Науменко начал жить самостоятельной жизнью, сосредоточившись на переносице.
И тут к музыкантам подрулил широко улыбающийся начальник их Клуба, лейтенант по прозвищу Француз. Он прибыл в ресторан почти одновременно с ансамблем и давно находился среди гостей, видимо, приглашённый специально для музыкального обеспечения свадьбы. Поглощая яства наряду с другими счастливчиками, лейтенант зорко приглядывал за своими подопечными, незримо руководя художественным процессом.
- Так, друзья мои. Вижу, справляетесь. Теперь перерыв. Минут двадцать. Пусть люди от музыки отдохнут, перекурят, оправятся.
Он посмотрел на реакцию солдат. Те молчали. Француз стал серьёзным и добавил:
- Думаю, вам тоже нужно перекусить. Верно?
- Ну, наконец-то! – выдал Мельник, – я уж было подумал, что до утра жрать не дадут. В части-то уже ужин, пожалуй.
- Вот, ждите, сейчас подойдёт тётя Оля, – сообщил лейтенант, развернулся и пошёл шаткой походкой, взяв курс обратно к свадебному столу.
Не прошло и минуты, как от дверей, ведущих в таинственные глубины ресторана, откуда официантки прежде выносили корм для гостей, в направление музыкантов выдвинулась массивная фигура. Облачённая во всё белое и поварской колпак к ним приближалась дородная женщина метра полтора в обхвате. Красный румянец на её пухлых щёчках ярко контрастировал с белоснежным передничком.
- Похоже, тётя Оля идёт, – предположил Харрис и не ошибся.
- Господи, какая же аппетитная женщина… – пробормотал Ян Мельник. – Я бы её сейчас целиком сожрал.
- Ян, гляди не подавись, – хохотнул Харрис.
- Мальчики, небось проголодались, ага. Давайте-ка идите за мной, я вас накормлю сейчас, – тонким певучим голосом сообщила тётя Оля.
Её появление было сродни прилёту ангела-спасителя в разгар смертельной битвы с чертями. Как зачарованные крысы, влекомые волшебной дудочкой датского мальчугана по имени Нильс, гуськом двинулись музыканты за поварихой. Оформленный кафельной плиткой проход привёл друзей в маленькое предкухонное помещение, посреди которого располагался квадратный стол, покрытый клеёнчатой скатертью. Все остановились и замерли на мгновение. Зрелище впечатляло. Стол был сервирован на пятерых. Мельник ахнул и осёкся. А Воробей тихонечко застонал, прикусив зубами нижнюю губу.
- Присаживайтесь и ешьте. Да не стесняйтесь. Мало будет, ещё принесу, – волшебно возвестила тётя Оля, вмиг ставшая всем родной и близкой. Долго упрашивать никого не пришлось.
На столе можно было отыскать всё, что и у гостей, кроме, разве что, спиртного. Зато стоял внушительных размеров графин с томатным соком.
- Гляди, ребята, тут даже грибочки, маринованные с лучком.
- А вот и курятинка, как ты и хотел!
- Ядрёна Матрёна… котлеты… – эти слова были единственными, какие смог произнести Вася Науменко, после чего он уже не говорил, а ожесточённо работал челюстями.
Когда через двадцать минут Француз пришёл звать ансамбль к продолжению концертной программы, стол был пуст. Тарелки с остатками костей свидетельствовали об окончании битвы с голодными желудками, из которой музыканты вышли абсолютными победителями. Дальнейший вечер ребята провели с энтузиазмом. Репертуара вполне хватало, настроение было приподнятым, голоса молодых солдат звенели под сводами ресторанного зала так, как будто судьбы мира зависели от их песен.

Триумфальное возвращение в родную часть произошло в два часа ночи. Харриса переполняла гордость за благополучный исход мероприятия. Особенно грела душу украденная Мельником с гостевого стола бутылка водки, которую они с Воробьём тщательно запрятали в звуковую колонку, для чего пришлось открутить у неё заднюю стенку. Колонка внутри оббита поролоном, и окаянная жидкость спокойно пережила переезд, словно младенец, убаюканный в колыбельке. Разумеется, к распитию бутылки Евгения не пригласили, да и когда именно это распитие состоялось, он так и не узнал.

16. БОЛЬ

Нормально же всё было. И служба текла ровно, и в столовой никто не цеплялся, не сверлил мозг. Размеренно чередовались дни утренних разводов, после которых он привычно выполнял весь нехитрый набор столовских обязанностей. Так нет же! Пришла беда, откуда не ждали, как говорится. Действительно, оттуда уж точно подвоха Евгений не ожидал. Ну, вот не тянуло его искать на свою пятую точку приключения. И, тем не менее…
Первое время какой-то странный дискомфорт сзади пониже спины вызывал лишь досадную гримасу на его лице. Когда ходишь, вроде бы, нормально. Но стоило нагнуться, и в районе копчика рождалась тупая боль. С каждым днём она набирала силу. Вот уже и нагибаться не нужно, больно при любом шаге. Если стоять и не шевелиться, то не болит. Но как долго на армейской службе можно стоять, не шевелясь? Если не считать тех моментов, когда ты выстаиваешь положенные часы в наряде «на тумбочке» в роте. Тут можно вполне себе прикинуться мраморной статуэткой. Одна проблема – хочется спать так сильно, что приходится вынужденно совершать любые телодвижения в попытках прогнать коварного бога Гипноса, который, как известно из древнегреческой мифологии, заведовал сном и сновидениями. Вредная греческая тварь, третирующая весь Олимп своей привычкой вводить любого в транс, каждую минуту норовила затащить солдатика в глубокий сон. А уснуть стоя, неся караульную службу, событие малоприятное.
Через пару дней болевые ощущения в собственном заду затмили для него весь окружающий мир. Сосредоточившись на незапланированных пыточных страданиях, Евгений ещё слабо надеялся, что вот-вот всё само пройдёт. Рассосётся. Ну, вот ещё час-другой, и болячка улетучится. Напрасно надеялся. Ниже спины, будто гвоздей с десяток вколотили. Каждый шаг давался с трудом.
В конце концов, он сам себе стал казаться подстреленным индюком, нелепо ковыляющим в последних судорожных попытках сохранить достоинство и жизнь. Подобного индюка он когда-то видел в каком-то мультфильме. То ли охотники подстрелили беднягу, то ли волки покусали. Но над раненым все зрители потешались в голос. Теперь же Евгению было не до смеха. Передвижение по земле-матушке сопровождалось целой гаммой не самых приятных ощущений. Вжик-вжик – кто-то пилил копчик острой пилочкой для ногтей. Хрррясь! – теперь ножовкой. Левая нога судорожно дёргалась. Шлёп! Шмяк! – сапог припечатывал к асфальту каблук, а позвоночник получал резкий болевой удар. Словно выстрел из чего-то огнестрельного аккурат между ягодиц. Он замирал, впитывая очередную порцию мучений. За какие грехи?
Это, выходит, опять придётся топать на поклон к начальству и униженно просить отпустить раненого воина на лечение? Сжальтесь, мол, хвораю, помираю! Что же тебя, боец, так скрутило? Серьёзное ранение в… а куда, собственно, ранение? Да вот же, прямо в жопу! И ладно бы на войне, так нет же. Посреди всеобщего здоровья, как говорят в Одессе. Засмеют ведь, стыдобище!
Совершенно не хотелось снова иметь дело с санитарной частью полка. Такой опыт у него уже был в первую осень. О-о-очень короткий опыт.

Шёл курс молодого бойца. Маршировали по плацу ежедневно, по много часов подряд. Вдобавок, постоянные переходы в учебный корпус и обратно, в столовую и ещё Бог знает куда. Всё время в движении. А тут, вдобавок, Истомин поминутно покрикивает:
- Выше ногу, бойцы! Носочек тянем! Чётче движения рук, печатаем шаг резче! Чтоб искры от каблука летели!
Ну и нормально. Когда ты здоровенький, то конечно всё в порядке, можно печатать и искры метать во все стороны. А тут, как на грех, на ноге ноготь большого пальца слегка в мясо врастать начал. И радость маршировки резко переросла в печальное состояние, когда при каждом шаге искры уже не от каблука, а из глаз брызжут, от боли.
Истомин, конечно, направил Евгения в санчасть. Доковыляв до длинного приземистого одноэтажного домика, хромая и стеная от неприятных ощущений в пальце, Женя проник внутрь лечебного корпуса. В нос ударил сильный запах то ли карболки, то ли спирта. Скорее всего, это была смесь и того и другого. Долговязый ефрейтор в накинутом на плечи белом халате будто выпал из боковой двери с табличкой «Приёмный покой». Этого парнишку Женя уже видел раньше. Периодически полковые лекари во главе с майором Мурадовым совершали медицинский осмотр всех солдат прямо в расположении казарм. Собственно, медиков было двое – сам майор Мурадов и вот этот молодой дрыщ, видимо из того же призыва, что и Брянский. Там он вёл себя скромненько и молчал. Только подавал начальнику различные медицинские инструменты, которые доставал из чемоданчика с большим красным крестом на крышке. Пинцет – в носу пошуровать, зеркальце с дыркой посерёдке – в глазу поискать что-нибудь запретное, по их медицинским понятиям. То фонендоскоп майору вытащит, то перчатку резиновую протянет. В-общем, санитар на подхвате. Но тут он явно чувствовал себя хозяином.
- Чего тебе, гусь? – тон санитара был недобрый и Евгению не понравился. Он, нахмурясь, промолчал. Ефрейтор выдал несколько непечатных слов. Похоже, для самоутверждения. Последние изречения он всё же завершил нормальным вопросом:
- Жалобы какие?
- Да вот, нога болит, ходить невозможно. Сержант меня к вам сюда направил. Посмотрите?
- Давай проходи, скидАвАй сапоги. Поглядим, что ты тут напридумывал. Вы, гуси, всё норовите болячку себе какую… да любую наковырять, лишь бы по плацу не вышагивать, верно?
В итоге, осмотрев ногу, он всё же присвистнул, заявив:
- Не, ну тут реально ты, пацан, не заливаешь. Похоже, панариций. Поэтому и ходить больно. Будем резать.
- Что резать? – струхнул Евгений, решив, что его хотят оставить без ноги.
- Да не боись. Всё будет чин чинарём. Майор придёт, чики-пуки сделает, и ты спокойненько на койке отлежишься, отдохнёшь пару деньков. А, возможно, и недельку. Как пойдёт заживление. Сейчас старшая сестра тебя определит в стационарчик. Но учти, у нас порядки строжайшие. Майор не терпит дисциплинарных нарушений. Чуть что, шаг вправо, шаг влево – расстрел! Проще говоря, выгоняет нафиг из палаты в казарму.
- За что же?
- А за то. Курить нельзя, на улицу бегать нельзя. Сортир тут есть свой, внутренний. Форточки открываем, проветриваем. Что ещё надо человеку? Лежи, балдей, лечись. Но всё равно найдётся какой-нибудь жучара. То курить вылезет, то по территории гулять…
- А я не курю.
- Все так говорят, гусик, все так говорят. Мурадов за последний месяц троих выгнал. Наверняка, уже померли где-нибудь под забором.
- ???
- Да шучу я! А вот и сестричка подоспела. – Он передал воображаемые бразды вошедшей в приёмный покой медсестре.
Старушка в белом халате, действительно, судя по возрасту, самая старшая медсестра, выделила Брянскому больничный набор. Штаны, мятые и полосатые. Курточку, застиранную до потери изначального цвета. И ещё тапки. Вернее, то, что раньше было тапками. Далеко в таких не уйдёшь. Да и куда теперь ходить? Теперь ходить некуда.
Палата, в которую Евгения определили, была наполовину заселена. То есть, на одной из двух кроватей лежал незнакомый Евгению парень. Вторую кровать занял он сам. Санитар с медсестрой удалились, оставив больных в покое. Сосед по палате оказался старослужащим, которому уже весной идти на дембель. Какую-то пустячную «вавку» он с радостью использовал для того, чтобы отдохнуть недельку в чистой и тёплой палате.
- Кормят тут нормально. В столовку ходить не нужно, всю жрачку прямо в палату приносят, – сообщил дембель, – лежи, лечись, думай о приятном. Я уже практически дома. Осталось зиму перекантоваться, а по весне гудбай, армия, ту-ту. Бунэ зиуа, бастина!
- Это как понять?
- Добрый день, Родина! Это на моём, на румынском.
- Так ты румын?
- Ага, но родился и жил всегда в Молдавии. Родаки у меня с Бухареста когда-то попали в Кишинёв.
Проболтав на разные темы часа три, они умолкли и лежали, размышляя каждый о своём. И всё было бы хорошо. Всё было бы прекрасно, если бы не одна маленькая гадкая вещица. Сигарета.
Ближе к вечеру, уже темнело, Драгомир, таким именем представился сопалатник, вдруг встрепенулся.
- Чёрт, уши пухнут, курить охота. У тебя есть курево?
- Не курю.
- Пойду в тамбур, там наверняка у ребят заначка найдётся.
Румын соскочил с койки и исчез за дверью.
Тишина. Давненько Женя не слушал тишину. Где её взять, когда вокруг такая масса солдат, сержантов и прочих населяющих полк мужчин. Эх, вот бы в такой тишине денька два-три побыть! Красота! Продавленная пружинная койка с видавшим виды матрацем погоды не портила. Ветер, завывающий за окном, звучал музыкой шопеновских сонат. Однако, через пару минут одиночество стало тяготить и он, кряхтя, вышел в коридор. Никого. Где этот Драгомир, куда исчез? Курить же запрещено. Накажут его, выгонят, а Евгению тут в одиночестве куковать? Надо бы позвать товарища в палату, хватит ему пыхтеть всякой дрянью.
В маленьком тамбуре, где с трудом развернулись бы двое, стоял лёгкий сизый туман, и воняло табачным дымом. Женя даже поперхнулся и, кинув взгляд вниз, обнаружил лежащую на дощатом полу сигарету. Машинально поднял её, и в эту самую секунду в дверном проёме появилась массивная фигура майора Мурадова. Оба замерли. Брови майора поползли вверх. Рука Евгения машинально потянулась к голове, отдать честь офицеру. Сообразив, что на голове нет пилотки, он одёрнул руку. В ней была сигарета. Ну не выбрасывать же её на пол!
- Разве не понятно, что курить в лазарете категорически запрещено?! – заорал майор. Лёгкий восточный акцент в его голосе напомнил арабскую сказку про Али-Бабу и сорок разбойников. Главным разбойником, по-видимому, оказался сам Евгений. Но сказкой тут и не пахло. Уже через пять минут, изгнанный из санчасти с позором, Брянский с мрачным лицом ковылял в расположение роты. Румына он так и не видел ни до, ни после. А попытки объяснить медицинскому светилу, что сам является некурящим и, более того, ярым врагом курения, наткнулись на глухую стену непонимания.
Да уж, та первая армейская осень принесла немало переживаний. После неудачного посещения санчасти ему пришлось промаяться болью ещё ночь. А наутро дежурная машина по просьбе сержанта Истомина отвезла Женю в гарнизонную поликлинику. Там суровая женщина-хирург, не проявляя никаких эмоций и не слушая жалобы больного, произвела операцию по удалению ногтя. На всё про всё ушло две минуты. Первым делом в палец шприцем вогнали замораживающий раствор лидокаина. Больной даже не понял последующих манипуляций хирургини. Видимо, она просто пассатижами выдрала из пальца вросший ноготь. Палец после укола был, как деревяшка, и Евгений ничего не почувствовал. Абсолютно ничего. В тот момент. Его вывели в общий коридор и наказали сидеть. Ждать. Он терпеливо ждал двадцать минут. А потом действие обезболивающего препарата прошло. И ожидание превратилось в настоящее испытание на выносливость. Забинтованная нога с туго натянутым на неё сапогом не желала безмятежно отдыхать. Как будто её в костёр положили. Через сорок минут прибывшая дежурная машина увезла обратно в полк бледного солдата, всего в поту, с устойчивым острым желанием упасть в спасительный обморок. Но настоящим спасением оказалась таблетка анальгина, которую заботливый водила выудил из бардачка своего грузовичка. Растворённая в недрах организма она в итоге задушила болевые ощущения страдальца. Жизнь продолжалась.

17. ОПЕРАТИВНОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО

             Тьма кромешная и далёкий неясный гул. Тела нет, но есть сознание, вернее, осознавание себя живой субстанцией. Мыслей никаких нет. Человек или бестелесный дух? Ещё нет чётких границ, очерчивающих пространство. Какие ощущения могут царить при купании в мягких и пушистых облаках из ваты? Или это пух? ... Провал в небытие.

            Нарастающее чувство блаженной неги под медовые звуки колокольчиков. Нежный шелест где-то вокруг, сменяющийся лёгким дуновением ветерка. Нет, не ветерка. Это морской бриз. Он шевелит волосы на спине. Откуда на спине волосы? Но ведь там явно что-то происходит, какие-то махонькие существа своими цепкими лапками касаются кожи. Темно. Но какой-то кокон истомы опутал его целиком. То сожмёт, то отпустит сердце. Волны накатывают на берег и, проползая по белоснежному песку, пузырятся... шипят. Звон колокола.... Провал.

       Сколько прошло времени? Вечность? Кажется, когда-то было больно. Но сейчас никаких признаков боли нет. Возможно, их никогда не существовало. Что такое боль? Есть только блаженство, бесконечный кайф в огромной паутине из сладких грёз. Неясные голоса что-то воркуют, о чём-то поют. Слова или просто звуки? Вообще не разобрать. Так далеко. Будто лежишь под толстым слоем пуховых перин. Они и сверху и снизу. Очень приятно. Лежишь или паришь в чём-то, как в невесомости? Веса нет, нет давления на тело. Возможно, и тела нет. Потому, что есть только слух. Звуки. Очень тихие. Очень... Провал.

          Резкие голоса где-то позади. Он их слышит, но слов разобрать не может. Зато, чувствует своё лицо. Чувствует лоб, прохладу, касающуюся лба. И звон в ушах. Где он, что вообще происходит, почему всё так необычно. Так никогда не было. Он начинает что-то вспоминать. Медленно, очень медленно тянутся мысли. Да! Было больно, а теперь наоборот, волшебное чувство спокойствия и умиротворения. Вот так пусть будет всегда. Как будто тонешь в прохладном озере, сотканном из пушинок одуванчика и лепестков незабудок. А может быть так воспринимает мир Дюймовочка, вспорхнувшая с нагретого солнцем листа сирени. Как хорошо! Что это со мной?
         Маленькими шажками подкрадывалось понимание. Он хотел разобраться в окружающем мире, проявлявшемся подобно фотографической бумаге, опущенной в раствор. Сначала листочек белый, но вот местами на нём сгущаются тени, словно невидимый художник вырисовывает карандашом элементы мозаики. Она складывается в узоры, орнаменты, а затем и более чёткие рисунки и образы. Их фотограф давно запечатлел на плёнке, но только теперь они становятся ясными. Вот оно что! Ему сделали операцию.
        Сознание Евгения, наконец, всплыло из бездонного колодца, погружённое в него мощной анестезией. Он лежит на больничной койке. Лицом в подушку, то есть, на животе. Никогда ещё он не переносил операцию под общим наркозом. Это первый опыт. Ну, надо же!
И, похоже, он в палате не один. Тут есть люди. Он же слышал голоса.
        Резкий скрежет открываемой двери бьёт по ушам.
- Ну, как тут наш солдатик, пришёл в себя после операции? – громкий женский голос врывается в пространство его мира, ещё не совсем освободившееся от наркоза.
- Похоже, пришёл. Кряхтит и что-то бормочет вон уже минут двадцать. – Это теперь мужской голос откуда-то с другого боку. Ему вторит ещё один, тембром повыше:
- Сестричка, ужин скоро? А то кишки хороводы водят и уже цельный час дружно поют Интернационал! Нельзя так над больными издеваться, грешно это...
- Гы-гы-гыы! – первый сосед по палате одобрительно загоготал, соглашаясь с позицией второго.
- Сегодня четверг, рыбный день. Так? – голос медицинской сестры был странно суров.
- Ну, вроде бы, четверг.... А что, — озадаченно молвил невидимый Евгению больной, — обед же был...
- Вот, повар и ушёл опять на рыбалку. Видать, не клюет! – теперь голос сестры радостно звенел, выдавая широкую улыбку на её лице.
- Тьфу ты! Я уж было подумал, это что-то взаправду серьёзное! Всё шутишь, сестричка.
- Шучу, шучу. А поголодать вам действительно полезно. Быстрей на поправку пойдёте.
        Евгений почувствовал, как заботливые руки поправляют его постель. Глаза открываться пока не хотели. Двигаться он тоже не мог. Медсестра пару минут манипулировала с его простынкой, видимо перестилала. Он ощутил прохладу, то ли от её пальцев, то ли от проникающего под ткань воздуха. Но это было очень приятно.
- Он должен лежать на животе. Следите, чтобы катетер из банки не выскочил. Если что, зовите меня.
- Всё будет чики-пуки! – отрапортовал вслед уходящей сестре один из сопалатников. – Эй, про хавчик не забудьте! Загнёмся тут, ведь вас же и накажут.
- Хорош бузить, Толян, — одёрнул соседа товарищ.
- Лады, умолкаю. Что там наш свежерезанный, очнулся?
        Наступила минутная тишина. Евгений сообразил, что они смотрят на него и ждут отзыва.
- Ммм-наа... Да, я тут... Слы...шу вас.
Говорить, лёжа на животе, было неудобно. Голос, будто чужой. Глухой и невнятный. Однако, они поняли.
- О, живой! Ну, молодец! А то мы тут уже решили, что ты до утра не очухаешься. После операции твоей полдня прошло. Как принесли тебя ещё до обеда, положили, так и лежишь без шороха. Бревно бревном. Гы!
- Ну, а как ты хотел. Наркоз убойная вещь. Сам-то не забыл ещё, как отходняк ловил тут, а?
- Как забыть! У меня это третья операция. Всё что-то там внутри вырезают, вырезают. Так скоро и органов не останется.
- А я после второй. И что забавно, встал после первой операции на весы. Гляжу, пять кило как ветром сдуло. А после этой уже три сбросил. Они там с меня, думаю, ливерную колбасу делают и на рынок выносят.
- Точно. На спирт меняют. Не иначе. Им же спирт нужен. Ватки смачивать!
Товарищи по палате дружно заржали. Как могут эти тупые шутки казаться смешными?
Потом пришла ночь. Это была самая безмятежная ночь в его жизни. Видимо, накачанный лекарствами, он лишён был возможности чувствовать малейшую боль и неудобства, несмотря на то, что лежал на животе. Просто наступила темень, как в палате, так и в его сознании. Наутро жизнь снова вернулась в привычное русло. Толян и Лёха утром переместились из послеоперационной палаты в соседнюю, для выздоравливающих. Часто заходила медсестра, что-то подправляла на его постели, меняла какие-то банки-склянки. Они стояли близко, прямо под ним под койкой. Он не видел что там такое. Любопытство заставило поинтересоваться:
- Сестра, что там такое у меня под кроватью? Зачем нужна там банка, которую приходится менять?
- Лежи, лежи спокойно, котик. Это баночка для приёма физраствора. Он промывает твою рану и стекает вниз. А с другой стороны туда вставлена трубка и из капельницы по ней заходит физраствор.
- Это как?
- Вот потерпи. Сейчас на соседнюю койку второго такого же, как ты привезут. Всё сам увидишь. – Она ушла.
Лежать на животе ему уже порядком надоело. Но перевернуться на спину или хотя бы на бок он не мог. Что-то сильно мешало. Даже ворочаться было не просто. На спину, будто мешок с песком положили. Хорошо хоть нет боли. Он вообще почти не чувствовал своё тело. Приятная истома по-прежнему мягкой паутиной заключала его как шелкопряда в коконе. Можно было поворачивать голову. Он так и делал. Вот перед глазами кусок подушки, край матраса с белой простынёй, чуть поодаль пустая койка с по-военному настороженной подушкой. У неё острый угол парусом торчит вверх. Повернул голову на другую сторону. Там пейзаж точь-в-точь такой же, не считая деревянной тумбочки, нагло зелёного цвета.
И тишина. Так и с тоски сдохнуть можно. Это ж, сколько ему на пузе валяться, а? С момента прихода в сознание после оперативного вмешательства в организм прошло уже столько часов. Он не ел, в туалет не ходил, даже не повернулся…. Вертеть тыковкой вправо-влево – это что, вся перспектива на ближайшее время? Даже побеседовать не с кем. Нет, так дело не пойдёт. Мы так не договаривались.
- Сестриич… ка… – попытался закричать Женя, дёрнувшись при этом крике. Но тут внезапно почувствовал острое и очень неприятное ощущение сзади в районе копчика. Ох! Больно же!
Видимо, действие лекарств притупляющих боль ограничено по времени. Рано или поздно все ощущения должны вернуться. Они и возвращаются помаленьку. Надо будет меньше шевелить задом, – решил он.
Медсестра не обманула. Скрип колёс каталки он услыхал ещё до того, как распахнулась дверь. Целая толпа народа, как ему показалось, ввалилась в палату. Двое управлялись с каталкой, кто-то тащил какие-то вещи, кто-то нёс штатив для капельницы, на котором уже были прикреплены две или три банки с раствором. От них прямо к больному тянулись прозрачные катетеры. Санитары дружно переложили полуголого парня с забинтованным задом на койку рядом с Евгением. Каталку увезли. Оставшиеся в палате медсёстры суетливо оснастили больного простынками и баночками, оставив лежать на животе. Признаков жизни парень не подавал. Лишь когда все ушли, и в палате воцарилась тишина, Женя понял, что сосед жив, только не отошёл ещё от наркоза. От стоящей рядом капельницы целых три катетера свисали вниз, уходя под простынку к спящему. С другой стороны четвёртый катетер был заправлен в стоящую на полу банку.

Так они и лежали рядом. Два солдата с одним диагнозом – «киста копчика».
В то же утро пришедший на обходе врач обстоятельно рассказал Евгению, как важно было вовремя попасть на операционный стол, как неприятна эта болячка и что к ним двоим была впервые в стране применена абсолютно новая, практически революционная методика по заживлению открытых ран при подобных операциях.
- Доктор, а зачем эти трубочки? Долго мне с ними лежать?
- Понимаете, голубчик, они как раз и являются тем кардинально новым способом, который позволит Вашей ранке быстрее зарубцеваться. Раньше мы просто резали и зашивали. Резали и зашивали! – повторил хирург, блаженно жмуря глаза. – И при этом часто наблюдались нагноения ран, а заживление шло медленно. Периодически даже приходилось выполнять повторную операцию. То есть, опять резать! Опять резать, – он снова прикрыл глаза, видимо смакуя сказанное.
- Я понял. А теперь вы промываете?
- Ну, голубчик мой, Вы совершенно правы. Теперь через ранку постоянно циркулирует целительный раствор. Поэтому заживление должно идти гораздо быстрее. Главное – вылежать положенный срок и не трепыхаться. Кисту копчика я удалил. Теперь всё в руках природы-матушки. Надеюсь, больше Вашу жо… пардон, попу оперировать не придётся.
Хирург улыбнулся, но глаза у него были грустные. Он удалился, продолжив утренний обход своих пациентов.
Позже слова врача подтвердились. К ним применили впервые в практике новый метод послеоперационного заживления. Лежать в таком вот состоянии, с протянутыми через рану трубками, по которым круглосуточно сочился физраствор, придётся неделю. Кормили их скудно. Жидкая смесь напоминающая суп, только без картошки и других твёрдых ингредиентов. Видимо, потому, что в туалет ходить пока рано. Да и просто невозможно, учитывая их лежачее положение. Первые дни только на животе. Потом понемногу удавалось перекатиться на бок. Не без болезненных ощущений, разумеется. Макар, – так звали соседа по болячке, – оказался улыбчивым словоохотливым парнем. Положение у них было абсолютно одинаковое. Поэтому делили пополам все тяготы больничного существования. Перевязки, кормление, уколы и таблетки – всё на двоих поровну.

- Знаешь, Брянский, как нас прозвали медички? – Макар лежал на животе, повернув голову к товарищу. – Хвостатые!   
Они уже вставали и сами ходили на перевязку или в туалет. Но под повязками по-прежнему находились катетеры, их просто отстёгивали от капельниц. И те болтались из-под пояса подобно крысиным хвостам. С каждым днём болезненные ощущения уходили в прошлое. Трудно было лишь засыпать вечерами. На помощь приходила дежурная медсестра, снабжавшая горемычных солдат димедролом.
Сутки напролёт им ничего не оставалось делать, кроме как беседовать друг с другом. В палату привозили оперированных, затем увозили. А хвостатых не спешили переводить. К концу второй недели больничного заключения, когда друг о друге они уже знали столько, что почувствовали себя родными братьями, стало по-настоящему тоскливо.
- Давай пиши. Ты себе, я себе. – Макар вынул из тумбочки толстую тетрадь листов на 48, такие продавались наряду с тонкими. – Слово такое длинное, какое сможешь придумать.
- Зачем?
- Сыграем. Есть такая игра – нужно из букв одного слова составить как можно больше слов.
Вот, к примеру: электрификация. Длинное слово?
- Так. Ну и что?
- Пишу: фикция, риф, лекция… ща, погоди. – Он задумался.
- А мне что писать?
- Ты должен из этого же слова составить своих как можно больше. У кого слов больше, тот и победил. Одинаковые слова не считаются. То есть, которые у нас совпадут, мы вычеркнем. Понятно?
- Да, я уже пишу, не мешай. – Евгений сосредоточился. Через несколько минут у него на листке, выдранном из Макаровой тетрадки, уже значилось: лак, кал, литр, цитра, як, акр, катер, кефир, факир, три, трек, кряк…. Он увлечённо выискивал всё новые слова, используя буквы придуманного Макаром слова. При этом, поглядывая искоса на товарища, Женя заметил, что тот всего лишь пару раз черканул ручкой по бумаге.
- Ну что ты там, много уже набрал, готов сравнивать?
Они принялись зачитывать свои варианты. У Макара явно не хватало фантазии. Река и акция – максимум, что добавил Макар. А услыхав слово «цитра», озвученное Евгением, он возмутился:
- Что ещё за цитра такая? Нет такого слова в природе, не выдумывай!
- Вот те раз! Это же музыкальный инструмент, струнный. На нём и немцы, и белорусы играют. Не знал, что ли?
- Ну ладно, ты музыкант, я тебе поверю, – улыбнулся товарищ. – Ци-тра.… Ха! Фиг с ней, пусть будет!
Все последующие дни они увлечённо составляли слова. Десятки, сотни слов. Тренировка памяти ведь не помешает. Да и занятий в палате других не было. Зато навыдумывали кучу разных мудрёных словечек. А самым длинным было вычитанное где-то Евгением – человеконенавистничество.

18. ЛОЖКИ

В юные годы на тебе всё заживает так стремительно, что собака позавидует. Да и какая собака может себе позволить проваляться три недели в госпитале, где за ней день и ночь ухаживали бы медсёстры, заботливо лечили и сытно кормили.
Отдохнувшим и посвежевшим от лечебного питания и витаминов он вернулся в привычный антураж своей казармы. Остался лишь маленький шрам на месте, где спина плавно переходит в ягодицы, а позвоночник прячет под кожей последний признак первобытности, – копчик, рудимент хвоста. Столовая, место службы, от которого он уже успел немного отвыкнуть, встретила привычными запахами прогорклости, грохотом посудомоечного цеха, духом свежего хлеба доносившимся от хлеборезки, и вонью картофельных очисток. Громогласный Ян Мельник при появлении Евгения радостно возвестил:
- Ба! Какие люди без охраны! Курортник наш вернулся, сапогами мне по харе! Ты уже с концами или на побывку?
- Всё. Пролечили, прокололи, залатали, подкормили! – в тон ему ответил Женя.
- Ну, ты, брат, погулял. Тут без тебя дела такие творились, мама не горюй.
- А что было?
- Да разнообразное. Худяк половину состава выгнал и поменял на других. Поварихи новые, в цехах ремонт делали, в хлеборезке твоей вообще чепе с кровью случилось.
- Что такое, рассказывай!
- Иди в хлеборезку, там Мирон, он тебе сам всё расскажет.
Евгений ворвался в хлеборезку и ничего нового там не обнаружил. Мирон, молодой солдат-первогодка, спокойно раскладывал хлеб порциями по тарелкам. Сосредоточенно и молча. На приветствие только кивнул.
- Всё нормально? А то тут Мельник мне про какое-то чепе говорил…
Тут только Евгений заметил, что правая рука Мирона выглядит как-то странно. Что-то не так с ней. Пальцы слегка искривлены.
- Что с рукой? Ну-ка покажи.
Парень молча протянул руку. Свежий шрам проходил через все четыре пальца, красный, некрасивый, даже уродливый.
- Это ты как?
- Да как-как… хлеборезка эта вот… ножом. Сунулся с буханкой, а нож мне – хрясь! И застрял. А я стою, тупо гляжу. Машинка остановилась, а мне даже не больно в первый момент было. Потом уже, когда кричать начал, ребята прибежали. Нож пришлось силком назад вытягивать, а тогда уже и кровянка брызнула. Две недели в санчасти проторчал, рука в бинтах, сам в соплях. Больно, блин.
- Ух, друг, как же ты так, неосторожно…
- Да так. Бывает. Ну, ничего, шрамик конечно остался, но ведь шрамы украшают мужчину, так ведь? Худяков теперь вообще запретил этой машинкой пользоваться. Тесаками хлеб вдвоём с Куликовым режем.
- Хорошо. А я вернулся, наверное, втроём будем работать.
Работать, конечно, хорошо. Когда есть работа, ты занят, кому-то нужен и что-то делаешь, это здорово. Когда ты свободен и судьба твоя в твоих собственных руках можно даже ощущать себя счастливым. Но не под дамокловым мечом, в роли которого выступал прапорщик Худяков. Все, кто служил под началом этого человека, постоянно ощущали присутствие чего-то дьявольского и коварного. Нет Худякова на службе – все спокойно выполняют свои обязанности. Улыбаются, беседуют на любые темы, шутят и передвигаются раскованно и вальяжно. Появление начальника столовой в радиусе ста метров моментально обнаруживается первым, кто это заметил, и в мгновение ока становится известным всем находящимся внутри. В тот же миг разговоры смолкают, лица хмурятся, становятся напряжёнными и погрустневшими. Не слышно смеха, громких голосов. Передвигаться работники столовой стараются лишь в тех направлениях, которые, по их мнению, не пересекутся с возможным присутствием Худякова.
В редкие минуты у прапорщика появляются проблески хорошего настроения. Возможно в преддверии зарплаты. Или заломал кого-нибудь субтильного в подвале, где Куликов тайно обучал избранных костоломов убойным приёмам карате. Но в основном радостное состояние души посещало Худякова перед утренней планёркой в предвкушении разноса, который он собирался устроить своим подчинённым.
Женя не боялся Худякова. Он его попросту презирал и тихо ненавидел. Такие люди раньше не встречались ему в жизни. Таким людям просто не было в ней места. Но что такое 18 лет? Разве это срок? Ох, многое ещё предстоит узнать, повидать и повстречать. Значит, есть и такие представители гомо сапиенс. Периодически встречаются на просторах Ойкумены. Вот же, встретился один подобный. А что это означает? Это означает, что жизнь совсем не такая уж идиллистичная картина. Всегда найдётся что-то, что всколыхнёт спокойное её течение, устроит внезапный водоворот посредине безоблачного штиля.
Кто бы мог предположить, что обыкновенные ложки сыграют в его служебной бытовухе такую пакостную роль, что аж тошно. Ну как обыкновенные? Алюминиевые. Те, что в чертогах армейского питания всегда кладут на столы, дабы солдаты могли откушать и супы и каши с мясом. Или без такового. Но пусть не будет мяса, пусть не готовят повара праздничных котлет, а ложки нужны ежедневно. И надо же такому подлому повороту судьбы случиться, что ответственность за столовские ложки в полном их соответствии казённому количеству по инвентарному реестру Худяков возложил на Евгения. В качестве дополнительной обязанности. Ежедневно по утрам хлеборез должен был выдать наполненные ложками подносы на-гора. А к вечеру собрать их после посудомоечных мероприятий и упрятать под замок до следующего завтрака. Всё было бы отлично, если бы не одна маленькая гадость. Ложки постоянно пропадали. Их численность невообразимым образом таяла. Чуть ли не каждую неделю он недосчитывался одной-двух ложек. Учитывая огромный контингент пользователей, внешне гора ложек как будто не становилась меньше. Все они на одном подносе и не помещались. Для полного сбора требовалось пять подносов. Это чтобы ложки не рассыпа;лись по сторонам на пол. Инвентарная книга бесстрастно сообщала, что ложек по списку ровно тысяча двести восемьдесят пять. Все эти серые лязгающие горки «вёсел», коими их окрестили солдаты, разумеется, ежедневно пересчитывать никто и не пытался. Дурацкое ведь занятие, не так ли?
При кратком размышлении на тему: «почему и куда пропадают ложки» ответ найти было не трудно. Как ни следи, как ни пересчитывай, но частенько отдельно взятый человек в погонах прихватывал ложку, вынося её из столовой. Это мог быть кто угодно. К примеру: дежурные по КПП могли взять столовые приборы для того, чтобы откушать положенный им паёк прямо в дежурном помещении. Хоть посреди ночи. Ночью, видите ли, солдату тоже кушать хочется. Даже сильнее, чем днём. Устаёт солдатик за день. А чем лучше всего лечить нервную и физическую усталость? Жратвой, разумеется! Идём дальше. В удалённые от части места, такие как гараж, свинарник или котельная, постоянно отвозили для бойцов, несущих там службу, завтраки, обеды и ужины. В специальных контейнерах. После приёма пищи контейнеры и столовые приборы возвращались в столовую. Но на десяток-другой возвращений обязательно хоть разик какая-нибудь ложка норовила затеряться в пути. И, в конце концов, бухающие от тоски и безысходности служебных будней прапорщики и офицеры, не желавшие лишать себя маленьких радостей жизни, включая рыбалку или простые соображалки «на троих», должны же были чем-то доносить до рта закуску! Они нагло забирали ложки, тайком, но без малейших шансов на возвращение. Где-нибудь по каморкам, служебным кабинетам, тумбочкам или шкафам, гаражам и помойкам эти ложки валялись. Они же не могли испариться. К огромному сожалению ответственного за столовые приборы, разыскать и вернуть пропажу было не реально. А ведь он каждый раз выслушивал клятвенные заверения всех выносивших еду за пределы столовой. Что непременно вернут. Что «нафига нам твои ложки, конечно, привезём обратно, мамой клянусь!»
Разумеется, миски и кружки тоже пропадали. В тех же пропорциях. Но в этот раз Худяков поднатужился и лично пересчитал только ложки, сравнив итоговый результат с инвентарным списком. Видимо, результат ему не понравился. Спустя малую толику времени по всей столовой гремело:
- Ну-ка позовите ко мне этого толстожопого в пенсне! Живо! – Он добавил ещё пару непечатных выражений. Видимо для ускорения процесса.
Метнувшийся в хлеборезку народ, однако, Евгения там не обнаружил, о чём было немедленно доложено начальнику. Худяков только улыбнулся загадочно. Это не была улыбка Джоконды. Скорее, лицо его походило на морду сытого кота, поймавшего жирную мышь, но отсрочившего её поедание до завтрака. Он коротко заметил:
- Репетирует с оркестром, видать. Ладно, на планёрке разберёмся.
Так до следующего утра Евгений и не узнал о желании начальника поговорить с ним. Никто не сказал. Берегли нервы? Интересно, чьи.

Планёрка началась с решения обычных рутинных проблем. Чистка котлов, задачи дежурному взводу, замена перегоревших лампочек и необходимость вызвать сварщика для изготовления стеллажа под кастрюли и тазы. Это обговаривалось быстро и чётко. На всё ушло минут пять. Получившие ценные указания, кивали головами и, облегчённо вздохнув, опускали взгляды к собственным коленям. Наконец, глаз Худякова остановился на Брянском.
- А, сука, сидишь и молчишь! Музыкант, твою мать!
Евгений вздрогнул. Он не ожидал ничего подобного и слегка растерялся. В принципе и возразить было нечего. Он действительно сидел и молчал. И был музыкантом притом. Что же заставило начальника так психовать? Ответ незамедлительно последовал.
- Я тут ненароком обратил внимание на недостачу в твоём ведомстве. – Начал Худяков тихим голосом. Вкрадчивый и нарочито мягкий тон не сулил ничего хорошего. – Где вёсла?
В первые секунды Женя не понял, о каких вёслах речь. Но начальник столовой продолжал распрямлять бараний рог своих мыслей.
- Думаете, я не могу посчитать, верно? То есть, я тупой, по-вашему? Или мне плевать на казённое имущество?
Внезапно Евгений всё понял. Речь идёт о пропавших ложках. А это не сулит ему ничего приятного. Худяков, наконец, раскрыл карты:
- Где двести ложек, я тебя спрашиваю?!
- Как двести, почему двести?
- А вот так двести! Я пересчитал их сам лично.
- Но там от силы штук тридцать не хватает. Двести это же целый поднос. Я бы заметил. Да и как уследишь…
- Молчаааать! – Заорал Худяков, припечатав ладонь к столу. Все от неожиданности подпрыгнули на своих стульях. Женя отчётливо понял, что лучше закрыть рот и молчать.
- Значит так. За халатное отношение к своим обязанностям и растрату казённого имущества объявляю десять суток ареста! С отбыванием этого срока на гарнизонной гауптвахте.
Он обвёл присутствующих плотоядным взором и завершил планёрку:
- По местам работ разойдись!

19. ПОДЪЁМ НОГИ

- Подъём ноги – метр! – Мощный голос ефрейтора зычно гремел над квадратной
территорией небольшого плаца. На плечах ефрейтора ярко горели в лучах солнца красные
погоны, в руках автомат Калашникова. Сам плац невелик, площадь его со сторонами не более тридцати метров окружена высоченными четырёхметровыми стенами. По верхнему краю стен колючая проволока в виде широких спиралей. Полезешь через этот забор и не только изрежешься в кровь, но и запутаешься так, что потом будешь похож на терновый куст. Вместо четвёртой стены приземистое одноэтажное помещение. Это и есть гарнизонная гауптвахта. Всё как положено – ворота для въезда, в углах наверху стен бесстрастные одноглазые прожектора вечернего освещения. Асфальт плаца безукоризненно чистый, ни соринки.
Они уже часа два натаптывают круги по периметру плаца. Ефрейтор с автоматом наперевес неспешно прогуливается в центре площадки и поминутно выстреливает хлёсткими фразами, требуя от арестантов совершенно бессмысленных, по их мнению, действий.
- Спину держать ровно! Отмашка рук! Подъём ноги, собаки! Я сказал, ногу на метр поднимать! Ща прикладом уработаю, кто не старается! – Он угрожающе делает пару шагов в направлении страдальцев. Арестованные, в числе которых и Евгений, старательно тянут ногу как можно выше. В первый час этой пытки строевой маршировкой было ещё терпимо. Но потом с каждой минутой силы идут на убыль. В голове лишь одно желание: скорее бы прекратить, хоть на минуту остановиться и передохнуть. Яркое октябрьское солнце почти в зените и не облегчает, а наоборот, усугубляет мучения арестованных. Мало того, вся эта экзекуция происходит уже после того, как они часа три кряду рыли траншею на одной из городских улиц. Ефрейтор не унимается. Он явно получает наслаждение от своего превосходства.
- Тяни ногу, морда! Тебе, тебе говорю, рожа крокодилья. Чего спину сгорбил, выпрямляй или могу подровнять её «калашом»?
Солдат, идущий впереди Жени, спотыкаясь, пытается расправить плечи. Но усталость берёт своё. Он пошатывается и, кажется, вот-вот упадёт.
- Что, мерзота, ухандокались уже? До обеда ещё далеко, я вас тут сгною, пока не начнёте ногу поднимать на метр от земли. Как положено.
- Сам бы попробовал костыли свои на метр задирать, скот, – пробурчал тихонько себе под нос кто-то из солдат. – В сортир бы сбегать.
- Стой, раз-два. – Остановил движение ефрейтор. – Ты что там гундосишь, рядовой?
Последовало стандартное «разрешите обратиться» – «разрешаю» и просьба сходить оправиться. Ефрейтор дал команду разойтись, после чего уже через минуту последовал новый приказ:
- Так, мартышки. Нагулялись. Оправиться! Затем заняться чисткой сортира и территории. Увижу мусор, пеняйте на себя.
Сортир на углу плаца был и так в идеальном состоянии. Его вылизывали ежедневно и ежечасно. Собственно, на территории «губы» других занятий не было. Либо ты выискиваешь на плацу случайно залетевшие извне соринки, занесённые ветром, либо драишь сортир. Ну и, разумеется, строевой шаг по периметру. Вот и всё.

После злополучной планёрки, где Худяков объявил Брянскому десять суток ареста, прошла целая неделя. Каждый день, выходя на построение полка по утрам, Женя с трепетом ждал продолжения. Ян объяснил ему, что сам Худяк не может отправить подчинённого на «губу». Не имеет на то полномочий. Но вполне способен настучать ротному, а тот уже в свою очередь волен отдать подобный приказ.
- Не дрейфь, Жека, ротный – мужик суровый, но справедливый. Сажает только за настоящую провинность. Но ты же не виноват?
- Знамо дело, не виноват. Не я же эти ложки тырил.
- А с другой стороны все они повязаны. Худяк ведь кто? Худяк главный по столовой. Они все у него с рук кормятся, понимаешь какая штука.
Евгений понимал. В конце концов, на одном из утренних разводов роты капитан Козырев всё-таки его вызвал. В это утро оркестр не был задействован, и Евгений находился в строю.
- Рядовой Брянский, выйти из строя на два шага!
- Есть, выйти из строя! – чётко отрапортовал Евгений, делая два шага вперёд.
- Рядовой, по ходатайству начальника столовой прапорщика Худякова за утерю казённого имущества объявляю Вам пять суток ареста!
Оставалось только ответить: «Есть пять суток ареста!»
Сопроводить арестованного до места отсидки поручено было сержанту Шумовскому, писарю из соседней роты. Шли молча. Шумовский хмурил брови, и, сосредоточенно пожёвывая собственные губы, неспешно вышагивал по пустынным улочкам гарнизонного городка. По его «сократовскому» лбу гуляли морщинки. О чём он думал, было неведомо. Евгений обречённо плёлся рядом. Путь до «губы» занял минут пятнадцать, не больше. Лишь раз Женя задал вопрос:
- Толян, скажи, а как там, на «губе»?
- Я там не был. Посидишь, потом расскажешь. – Вот и весь диалог.
Приняли их сухо и без сантиментов. Первым делом потребовали вытащить из брюк ремень с бляшкой. Арестованному ремень не полагался. Евгений подчинился. Ремень принял Шумовский. Скручивая его в улитку и засовывая в карман, пообещал:
- Как только вернёшься, сразу же отдам. Полежит у меня в столе. – Кивнул и ушёл, показав на прощанье указательный палец. Мол, – «не бузи».
Войдя на территорию плаца, Женя моментально был добавлен к уже шагавшей по периметру дюжине арестантов. Все без ремней, но в пилотках. Осеннее солнце всё ещё могло ужалить в темя своими пылкими лучами. Особенно в полдень.
Но до полудня ещё далеко. Не прошло и четверти часа, как за ними прибыл грузовик.
- Давай, повезай все на богт, не задегживай, – командовал сильно картавый сержант, подгоняя заключённых, – погаботаете на свежем воздухе, тганшею будем говнять. Шевеви мосвами!
Круглым лицом своим сержант напоминал сказочного Колобка. Было бы смешно, если б не было так печально. В грязном кузове грузовика сиденья не предусмотрены. Горка лопат громыхающих при каждом подпрыгивании машины на кочках сильно мешала солдатам. Все пытались удержаться и не упасть, сидя на корточках и придерживаясь за борта. За десять минут, пока грузовик добирался до нужной точки, пассажиры измотались. Но главное испытание ждало их впереди. Начатая кем-то из предшественников траншея тянулась вдоль улицы параллельно тротуару по краю проезжей части.
- А ну, вопаты газобгали, живо! На пгохожих не гвазеть, собаки! По мозгам повучите, я свежу! Габотать!
Задача в принципе понятная. Надо копать дальше. Они принялись за работу, а охранник периодически покрикивал что-то грозно-ободрительное, стоя под деревом в тени и покуривая сигаретки. Докурив, сержант щелчком пальцев отправлял окурок в полёт, целясь не то в древко лопаты Евгения, не то в её лезвие. Окурок за окурком. Ни разу не попал. Женя только ухмылялся, думая о том, какие же туповатые парни попадают в охранные войска. Или это только кажется, и скрытый интеллектуал просто вынужден натягивать на себя маску эдакого хамоватого и ограниченного вояки? Возможно. Надо же как-то наказывать арестованных. Не только физически, но и морально давить на них. Иначе, зачем же тогда нужна вся эта гауптвахта? Наверняка ведь придётся тут узнать почём фунт лиха.
Он не ошибся. Последующие дни, проведённые «на губе» полностью подтвердили его опасения. Рытьё траншеи плавно переросло в маршировку. Ко времени обеда, когда Евгений уже порядком проголодался после физического труда на свежем воздухе и бодрых маршей по кругу, тихий поначалу ропот усталых арестантов становился всё внятнее и громче.
- Задрали, сволочи, хоть бы присесть на пару минут дали…
- Ноги гудят, аж в ушах больно, мать их.
На пороге появился прапорщик. Он подозвал сержанта, командующего строем, к себе.
- Шагать, шагать, не останавливаться. Ногу выше! – Сержант явно не собирался давать передышку. Но после короткого разговора с начальством объявил:
- Стой! Разойдись! Готовьтесь к приёму пищи. Обед прибыл.
Собственная столовая гауптвахты не имела кухни. Да и столовой её назвать можно было с натяжкой. Еду доставляли из соседней части в контейнерах. А приём пищи осуществлялся в маленькой квадратной комнатушке, где помещался один длинный стол, вдоль которого рассаживались едоки. Окон не было. Сиротливая лампочка без плафона свисала на шнуре с центра потолка. Возле стола две скамьи, а у стены небольшой буфет для хранения посуды. И мойка, где посуду можно очистить. Главной достопримечательностью этой буфетной комнаты были сотни мух, роящихся под потолком. Их дружное гудение Евгений услыхал сразу, как только арестанты вошли внутрь, рассаживаясь на скамьях. Даже урчание дюжины голодных желудков не могло заглушить жужжание мушиного оркестра. Откуда в середине осени столько мух? Им уже давно пора отправиться на зимовку. С потолка свисали гирлянды липучих лент, в которых уже не было никакого смысла. Ленты были чёрные от плотного слоя прилипших к ним насекомых. С каких древних времён они тут висели, не понятно. Но поменять ленты, видимо, никто не удосуживался.
Он представлял себе «губу» примерно такой, как описывались тюрьмы в книжках, прочитанных в детстве. «Граф Монте-Кристо» Дюма, где несчастный узник провёл почти тридцать лет в каменных казематах без возможности видеть солнечный свет. Ну как забудешь столь яркий образ, придуманный великим писателем? Идя по улицам гарнизона в сопровождении Шумовского, он так и ощущал себя. Узником, безвинно брошенным в застенки. Человеком, которого осудили за преступления, совершённое другими. Конечно, не сравнить утерю каких-то алюминиевых ложек с убийством. Но ведь лишение свободы от этого не поменяло своей сути. За что его посадили вместе с этими людьми? Он-то ни в чём не виноват, а они, возможно, виновны. Вот парень справа, сосредоточенно жующий, с усталым осунувшимся лицом. Что он совершил? Убил генерала? Выдал врагу военную тайну? Конечно, нет, глупость. Скорей всего, сходил в самоволку или не угодил какому-нибудь прапору, типа Худяка. А солдатик напротив? Он похож на киноактёра Баниониса. Только очень худой и долговязый. Нос, скулы, глаза… ну ведь вылитый Банионис! Как там его? А, вспомнил, – Донатас! Классный был фильм «Солярис». А потом ещё этот, где Банионису ногти пассатижами выдирали. Как там название-то? Сезон… сезон… какой-то сезон. Про разведчика. Точно, – «Мёртвый сезон»! Жаль, что солдат этот – не Банионис. Было бы, о чём потолковать.
- Всё, доели, подъём, посуду в мойку кладём. Выходим, строимся! – резкий голос сержанта прервал мирные размышления. Евгений поспешно заглотил оставшийся кусочек мяса. К его удивлению, баланда, которую он ожидал увидеть тут в качестве еды, была лишь книжным термином. Кормили, как и в части, вполне сносно. И борщ и каша с мясом. Даже чай вполне горяч и сладок. Ну что ж, хоть тут не так всё печально.
- Куда теперь, товарищ сержант? – вопрос адресованный охраннику остался без ответа.
Их снова погнали маршем по периметру плаца. Но уже через пару минут объявили построение и вывели за ворота. Теперь пешком команда направилась для новых работ. В тот день им пришлось разгружать полный кузов щебня на каком-то пустыре. Для чего там щебень нужен, ведал только тот, кто его привёз. То есть, шофёр грузовика. Но он сидел далеко, на скамеечке в тени большого ясеня. А косноязыкий сержант на все вопросы отвечал коротко:
- Беги больфе, кидай дальфе! – и недвусмысленно приподнимал приклад автомата. Вести с ним разговоры было бесполезно. Евгений поначалу пытался загребать совковой лопатой больше щебня. Но очень скоро понял, что делать это не следует. Поясница не железная. Да и мозоли на руках, полученные от утренней траншеи, не располагали к трудовому рвению.
Ломота в спине достигла уровня, за которым должны уже начинаться ощущения еретика пытаемого на средневековой дыбе. А гора щебня, заполнявшего кузов, казалось, не уменьшается. Лишь когда небо потемнело, и день начал склоняться к вечеру, они вернулись в свою тюрьму. До ужина ещё немножко потоптали плац – как без этого – и дождались, наконец, вечерней трапезы. Тело так ломило после всех физических упражнений, что рука с трудом подносила ложку с едой ко рту. После ужина сержант оставил двоих, включая Евгения, в камбузе, – так он обозвал комнату, где они трапезничали.
- Все будут маршировать до отбоя. А вы… считайте, что вам повезло. Резво схватили мухобойки, и чтоб ни одной летучей твари я тут на камбузе не обнаружил, когда снова зайду. Задача ясна?
- Так точно, ясна! – Гаркнули арестанты дуэтом.
На комоде лежали две пластмассовые шлёпалки для убийства зазевавшихся мух. Раньше Евгению уже приходилось испытывать подобные штуки для уничтожения назойливых насекомых. Они вдвоём с партнёром принялись ожесточённо прихлопывать вредных тварей. Бойня разыгралась нешуточная. Бац-бац! Шмяк-шмяк! Ежесекундно обрывалась хрупкая жизнь очередной осенней мухи, и без того короткая. Ребята быстро вошли во вкус и со смаком давили мушиную братию.
- На тебе, сволочь, на! Получай, фашист, гранату!
- Ах ты, скотина, убежала… ну я тебя сейчас достану! Вот тебе, гэээх! – с оттяжкой пришиб Женя очередного шестилапого летуна.
- Ты не торопись, – попросил товарищ – а то перебьём всех за пять минут, и потом опять на плацу шагать. Давай сдержанней, хорошо?
Евгений разделял опасения коллеги по заключению и поэтому сбавил темп мухоуничтожительной операции. Впрочем, опасаться и не стоило. Количество насекомых было столь внушительным, что ребята и за сорок минут смогли убить не всех. Оставшиеся особо злобные мухи, видимо наделённые нечеловеческими способностями по увёртыванию от смертельной мухобойки, стремглав носились по кухонной территории из угла в угол. Как немецкие мессершмитты, спасающиеся от советских истребителей в годы Великой Отечественной. Запыхавшиеся охотники на мух уже выдохлись к тому моменту, когда вернулся сержант. Он оглядел помещение и присвистнул:
- Ну и месиво.
- Старались.
- Ладно, будем считать, что работа выполнена. Но не все сдохли. Завтра добьём, хрен с ними, пусть поживут ещё денёк.
«Вот бы нам самим прожить ещё денёк» – мрачно подумал Женя.

20. ВЕРТОЛЁТЫ

Вечерок не обещал быть томным. После ужина временных обитателей гауптвахты продолжили развлекать сержанты краснопогонники, заставляя наматывать круги по плацу. Как им не надоедало постоянно орать одни и те же команды? Но служба есть служба. Что приказано начальниками, то сержанты и выполняют. Доброта, вежливость и отеческая забота о солдатах остались за забором.
Стемнело. По периметру вспыхнули прожектора, взяв пятачок плаца в плотное кольцо яркого света. На смену дневной жаре пришла долгожданная вечерняя прохлада. Но насладиться ею арестанты не успели. Поглядев на свой ручной хронометр, сержант дал команду к отбою. Их погнали умываться к нескольким рукомойникам, располагавшимся в тамбуре у входа. Смахнуть с лица под струйкой воды гнёт дневной пыли и вселенской усталости было делом приятным.
- Вертолёты разобрать! – Последовала команда.
Что ещё за вертолёты? Вот эти штуковины, что выставлены вдоль стены? А, ну да! Это же деревянные топчаны! У них дома на пляже такие выдавали летом в курортный сезон. Напрокат. Только те, пляжные, были с ножками и приподнятым подголовником. Для удобства. А у этих ни ножек, ни подголовников. Просто несколько досок, сбитых вместе. Прямо на пол их класть, что ли, вместо матраса? А кроватей, значит, нет? И белья тоже? – он чуть не произнёс всё это вслух, но сосед, схвативший свой топчан, словно услыхал мысли.
- Ага, и на ночь колыбельную песенку нам тоже никто не споёт. Вот засада.
Они разобрали топчаны и вошли в коридор, вдоль которого с обеих сторон виднелись обитые железом двери. Каждая дверь снабжена глазком, закрывающимся шторкой. На каждой двери номер. Понятно, это и есть камеры. Всех вместе втолкнули в первую.
- Пожалуйте в спальный номер, господа, – язвительно произнёс сержант и запер за арестантами дверь на ключ.
Камера представляла собой пустую комнату без мебели с единственным окошком под самым потолком. Вместо обычного стекла в нём был вставлен стеклопакет. Днём, скорее всего, он пропускал свет, но даже птиц, летающих в небе, разглядеть было бы невозможно. Сейчас за окошком была уже темень. Камеру освещала маленькая, тускло горящая лампочка, забранная металлической решёткой. Самым необычным оборудованием камеры были две металлические трубы в виде широкой буквы «П», торчавшие из цементного пола на высоте сантиметров сорок и тянувшиеся почти от входа к противоположной стене. Вот на них и следовало опереть топчаны. Поглядев друг на друга, ребята разместились на топчанах.
- И как тут на них спать? Ни подушек, ни подголовников…
- Привыкай, друг. Я тут уже третий день. Так и спать. Под голову клади руку и пилотку. Сложи её пополам, так толще будет.
- Третий, говоришь? Я уже пятый раз на «губе» сижу. В общей сложности месяц набежал. Первые дни конечно непривычно, но потом ничего… можно жить.
- За какие это грехи тебя сюда пихают?
- Не поверишь! Просто так.
- Конечно, не верю. Просто так даже котята не мяучат.
Прошла всего пара минут плотного знакомства с топчаном, а Евгений уже отлежал себе бок.
Он, кряхтя, перевернулся на другой. И оказался лицом к лицу с тем бойцом, с которым
недавно казнили кухонных мух. Но к разговорам тяги не было. Оба закрыли глаза.
Спать.… Надо спать.… Выспаться перед новыми испытаниями. Судя по их дневным злоключениям, продолжение будет не менее увлекательным. Тяжёлое дыхание солдат, их беспрерывное ворочанье с боку на бок, стоны и кашель, зловоние, исходящее от натруженных за день ног и от портянок. Покрытые ими сапоги стояли тут же в изножье топчанов…. Всё это совершенно не располагало к безмятежному сну. И лампочка под потолком всё ещё горит. Выключатель в коридоре. Они сами даже не могли погасить свет. Лежать на твёрдой деревяшке было настолько неудобно, что уже через пару минут он испытывал непреодолимое желание повернуться на другой бок. Приходилось вертеться подобно пропеллеру. Вот почему эти топчаны прозвали вертолётами!..

Открыл глаза. Ощущения такие, будто лежит в зловонной яме. Вокруг темень. Что это, где он? А, ну да, вспомнил! Это камера гауптвахты и сейчас ночь. Лампу всё же выключили. Сколько прошло времени с момента отбоя? Час? Или больше? Тело ныло так, будто по нему пробежало стадо африканских слонов. И жара. Страшная жара, африканская. Лоб покрылся каплями пота. Душно, адски душно! Похоже, включили отопление, но явно переборщили с этим. Вокруг тишина, только тяжкие вздохи спящих. Как они могут спать в такой душегубке?
В голову лезли мысли о газовых камерах в фашистских концлагерях. Маленькое помещение явно не рассчитано на такое количество людей. «Дайте свободу, гады!» – хотелось крикнуть в голос. Но из гортани вырвался лишь тихий хрип. Женя попытался заснуть. В тяжкой голове с тугим скрипом копошились тяжёлые мысли. Было муторно и тревожно. В удушливой, спёртой атмосфере воздух почти лишился кислорода. Каждый вздох давался с трудом, словно в лёгкие он пытался вобрать чужеродный газ пополам с плесенью.
Неодолимое желание заставило Евгения искать глоток свежего воздуха. После того как топчаны положили на трубы, образовался узкий проход мимо них вдоль стенки и маленький пятачок у входной двери. Пол цементный, значит, он должен быть охлаждающим. Всё что угодно, лишь бы прижаться к чему-то холодному! Он пополз к проходу и слез с топчана. Как оказалось, желание найти избавление от духоты и жары посетило не его одного. Рядом уже ворочался сосед по несчастью. Они спустились на цементный пол, распластавшись на нём. Прижавшись щекой к цементу можно было ощутить желанную прохладу. В той стороне, где дверь, они увидели яркую полоску. Это был свет из коридора, пробивавшийся в узкую щель между дверью и порогом камеры. В голову пришла мысль – там свежий воздух. Поползли к двери. Добравшись до щели, они подставили носы как можно ближе к просвету, жадно вдыхая внешнюю атмосферу. Живительный кислород, словно по капле вливал бодрость и надежду в замутнённые духотой рассудки арестантов. Сколько они пролежали вот так, уткнувшись носами и ртами в просвет под дверью, память не зафиксировала. Спустя какое-то время разум подсказал им вернуться на вертолёты. На цементе пролежать всю ночь? Так и до больницы недалеко. В конце концов, усталость и измотанность взяли своё. Он помалу переместился из неизбежной реальности в спасительный сон.

21. ФИОЛЕТОВЫЙ РАССВЕТ

Спали крепко, сквозь утренний сон даже не услыхали, как повернулся ключ в замочной скважине, и распахнулась дверь их камеры. На пороге появился сержант одновременно со вспыхнувшей лампочкой.
Подъём! –  ножом резануло по ушам. Колокольным звоном гулко прогулялось эхо от затылка ко лбу и обратно. «Ёммм… оммм…!» Тело, привыкшее к армейским побудкам, попыталось бодро вскочить на ноги, но позвоночник запротестовал. Однако, сержант не сдерживал себя, яростно выплёскивая на арестантов весомый набор тюремного лексикона, где словосочетания «бараны тупорылые» и «твари тифозные» были, пожалуй, самыми мягкими.
- Да, боже мой, ещё темно… – стонал кто-то из бедняг после ночи проведённой в каменном мешке, называемом камерой.
И действительно, маленькое окошко со стеклопакетом совершенно черно. Они вывалились толпой в коридор, захватив свои «вертолёты». Свежесть ударила в голову, заставив поёжиться от неожиданного перепада температуры. Умывание под холодной струёй на этот раз приятным не стало.
Он уже знал, что подъём тут на час раньше, чем в полку. Было пять утра. Завтрак только в семь. А в восемь обычно отправляют на работы. Заранее никому не ведомо, куда пошлют и чем заставят заниматься. Могут вообще оставить маршировать до обеда. А это гораздо хуже, чем трудовая повинность.
Пять часов утра в ноябре фактически ещё ночь. Плац освещал один прожектор. Его хватало, чтобы ходить, не спотыкаясь. Выстроились у порога. Позёвывая и пошатываясь на ослабевших ногах, арестанты тщетно пытались унять дрожь. Утренний холодок пробирался за шиворот, щупал спину и бока не подпоясанные ремнями. Небо не являло звёзд. Чернота кругом, тяжесть на сердце и сильный озноб, всё это не располагало к радости, а наоборот, ввергало в уныние.
- Ну и зусман, братушки. Так и околеть можно. – Посетовал кто-то.
- А ну заткнул пасть, живо! – не дал развить тему сержант. – Слушай сюда! Сейчас будете подметать территорию вокруг «губы». Все дорожки, весь асфальт очистить от мусора. Кто халтурить захочет, отправлю драить сортир. Это чтобы вам не скучно было до завтрака. Понятно?
- А чем подметать?
- Веники сами себе нарвёте. Кусты тут везде. Не впервой, чай, кусты драть. – Он раскрыл ворота и вывел отряд арестантов за территорию. Перед ними раскинулся небольшой парк с частым кустарником и редкими деревьями. Одна широкая дорожка вела от ворот куда-то вдаль, к проезжей улице. Остальные примыкали к ней, разбегаясь в обе стороны ёлочкой.
Впотьмах по дорожкам ходить, конечно, можно, но лезть в кусты и ломать из них веники получается только наощупь. Так и пришлось поступить. Они погрузились в кромешную темень и принялись выламывать прутья, складывая их в пучки. Там и сям слышался хруст ломаемой зелени. В итоге у каждого в руках появился импровизированный веник. Построившись цепочкой, начали мести от центра дорожки к краям. В потёмках не было видно мусора, но это не имело значения. Главное – сам процесс. Спешить некуда, разве что от холодка, пробиравшего полураздетых солдат, хотелось двигаться интенсивней в попытках согреться. Небо над головой постепенно сменило черноту на фиолетовый цвет. Мало-помалу утро тянулось к рассвету. Вот уже видны отдельные кустики и деревья, асфальтовое покрытие дорожек проявляется всё отчётливей, уже можно различить мусор и камешки. Всё это тщательно сметается в стороны. Как приказал сержант, – чтобы блестело!
Конечно, гнуть спину с пучком веток в руках, стараясь удалить с земли мельчайшее подобие мусора, это та самая служба, о которой он мечтал. В шесть утра на далёкой астраханской земле в объятиях фиолетового рассвета под крики долговязого парня, у которого в руках автомат. Возможно, «калаш» не заряжен боевыми патронами. Но не в том суть. Сюрреализм происходящего, ирония ситуации – вот, что заставляло Евгения горестно усмехаться, мужественно претерпевая нарастающую боль в сгорбленной спине.
Через час окончательно рассвело. И тогда сержант прошёлся по дорожке обратно к воротам, внимательно вглядываясь в асфальт. Его радости не было предела. Он обнаружил мусор! Вероятно, это были кусочки веток и листьев, облетавшие с веников, которыми подметали, что не помешало охраннику заставить команду арестантов повторить проделанную работу ещё раз. Тем более, что до завтрака оставалось время.
- Фигня, братушки, подметать на свежем воздухе – розовая мечта моего детства. – Пошутил кто-то из ребят.
- Ага, – подхватил другой, – всё лучше, чем по плацу сапогами шарашить… подъём ноги – метр… сука.
- Ничего, ничего, мы тут временно, на несколько дней. А тебе, скоту, все два года здесь за забором торчать. Это радует, – сказано было в спину сержанту, который отошёл так далеко, что услышать не мог.
- Вонючка вертухайская!

В тот день они в полной мере вкусили плотских радостей гауптвахты. Поездка на цементный завод, где пришлось таскать со склада мешки весом по 50 килограммов и забрасывать их на грузовик. Вдвоём такой мешок нести можно. Когда он один. Но если требуется загрузить целый борт, где помещается штук сто, а грузчиков всего пятеро? Таскать, не перетаскать. Часть мешков, которые сделаны из крафтовой, то есть специальной крепкой бумаги, оказались бракованными в части целостности упаковки. Во время переноски они норовили треснуть посерёдке и обдать всех окружающих клубами серого порошка, грохаясь прямо под ноги. К концу работ все арестанты напоминали весёлую троицу беглых заключённых из выдающегося фильма «Джентльмены удачи» после знаменитой поездки в бочке с жидким цементом. Они кашляли, еле стояли на ногах, а лицами походили на копателей из рудников времён британских угольных штолен 17 века. Кашель не отпускал их ещё добрых три дня, минимум.
После героических трудов на цементном заводе им устроили передышку в виде маршировки. Привычный плац, привычный подъём ноги. Передышка затянулась настолько, что и весь следующий день шагали, не выезжая на строительные работы. Видимо, не пришла разнарядка. Обед протекал в обстановке мрачного жевания и ожесточённого взаимного антагонизма сторон. Арестанты с ненавистью поглядывали на охранников, те, в свою очередь, сохраняли на лицах невозмутимо довольное выражение. Страдания и мучения арестованных? Не знаем. Бессмысленная ходьба по кругу? Нам это всё фиолетово. Наше дело – донести до вас, червей бесправных, что вы тут никто и звать вас никак. Чтоб служба мёдом не казалась.

Какую-то пользу для Евгения «губа» всё же несла. За несколько дней он замечательно натренировался работать лопатой, киркой, управляться с тачкой, малярной кистью и даже мухобойкой. Его ознакомили с удобными способами перетаскивания тяжёлых камней, рытья канав и траншей, погрузки металлических листов и деревянных брёвен, а также самой распространённой забавой в строительных войсках, выражаемой фразой: «Бери больше, кидай дальше!» Он узнал множество поговорок типа: «два солдата из стройбата заменяют экскаватор», «чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона». Очень приятной была фраза «солдат спит, служба идёт», но вот возможности присесть или прилечь им как раз и не хватало.
Проходя после обеденной трапезы через коридор, они услыхали невнятные шумы. Вопли и выкрики на неизвестном Евгению языке доносились откуда-то из дальней камеры.
Все остановились и замерли, прислушиваясь.
- Кто это там так надрывается?
- Да придурок один, чечен, кажись. Его под замком держат, маршировать не дают, даже кормят там, в камере.
- А чего это?
- Да, ребята говорят, он под суд пойдёт за что-то, но я не в курсах.
- Я знаю, сержант сказал. Это не чеченец, это с Кавказа, типа, грузин или армяшка, снасильничал, дебил.
- В смысле, снасильничал? – не понял Женя.
- Ну, так и есть, девчонку какую-то изнасиловал. Теперь сядет на полную катушку. Или вообще расстреляют…
Из дальней камеры в глубине коридора слышались глухие стуки, будто кто-то бился головой об дверь.
- У-у-у… Бля-аааа! Оууу!.. А-а-а! – заключённый в «одиночке» арестант не унимался, стеная и подвывая, периодически жестоко матерясь. Громкие удары продолжались. Похоже, что он действительно бьёт по стене или двери, то ли кулаками, то ли своей дурной головой.
- Видать, с отчаяния. Раскаивается, да поздно уже.
- И что теперь с ним будет? – Евгению было как-то не по себе, даже мурашки по спине побежали от ужаса. Он представил судьбу этого парня, который так страшно преступил закон. – Жуть какая!
- Отправят туда, откуда вряд ли возвращаются на своих двоих.
- Понимает же, гадёныш, что натворил. Вот и воет, словно шакал.
- А и пусть воет. Ума нет, значит туда ему и дорога, скоту.
Все, молча, согласились и поспешно выскочили из помещения наружу.
Да уж, одно дело просто гауптвахта, где посидел чуток и вышел, а другое – искалеченные жизни. Нет, закон есть закон, нарушать его нельзя. Это Евгений уже усвоил намертво. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. В ушах крепко застряли отголоски воплей насильника. На душе скребли кошки. Он никак не мог успокоиться и всё думал об этом. Примерял ситуацию на себя. Какие бы чувства испытывал он, сидя взаперти, ожидая суда и мучительно сожалея о содеянном. Стало страшно. Нет-нет, даже представить невозможно, что такая история может произойти с ним самим. К девушкам он всегда относился с великим почтением, и обидеть созданную природой красоту не смог бы ни при каких обстоятельствах. Да-да, он и воспринимал их, как чистую красоту. Эти грациозные создания, нежные и очень привлекательные внешне, разве не чудо природы? Немало подобных чудес она создала. Тропические коралловые рыбки, цветы… орхидеи, к примеру. А бабочки? Когда-то давно, ещё до армии он с родителями ездил в столицу и там они ходили в музей. Коллекцию бабочек в этом музее забыть невозможно. Просто фантастическое разнообразие форм и расцветок. Да и во всём так. Мир животных, мир растений, космос.… Одни только снежинки, если их разглядывать под микроскопом, безмерно удивляют. Двух одинаковых нет. А ведь их количество даже не поддаётся подсчётам.
- В шеренгу становись! – Его размышления были прерваны грубым образом. Сейчас опять шагать? Господи, ещё не начинали, а ноги уже болят!
- Есть, кто в электричестве разбирается?
О, это что-то новенькое. Арестанты даже слегка растерялись, и несколько секунд стояла тишина.
- Я спрашиваю вас, электрики есть тут?
- Ну, есть, я электриком работал на гражданке, а что? – отозвался стоящий рядом с Евгением высокий парень. Тот самый, с которым они уже успели познакомиться. Даже фамилия у него была созвучна с его фамилией – Танский.
- Шаг вперёд. Фамилия?
- Ефрейтор Танский.
- Значит так, ефрейтор, тут что-то с проводкой, не горит половина прожекторов. Разберёшься?
- Попробую. А инструменты найдутся? Хотя бы отвёртка и пассатижи. – Он подмигнул Евгению и добавил, – И мне понадобится помощник, лестницу там подержать, инструменты подавать и всё такое.
- Да, всё найдём. Бери любого себе в помощники.
Уже через несколько минут два арестанта, Танский и Брянский, лезли на чердак ремонтировать прожектора. Так Женя стал электриком. Временно, конечно. Всё лучше, чем по плацу на жарюке дефилировать.
Чердак был грязный, пыльный, весь в ошмётках голубиных перьев. Повсюду под ноги попадались старые гнёзда голубей, гнездившихся тут. Стропила, часть которых опутана проводами, мешали нормальному перемещению, приходилось нагибаться и тщательно выбирать путь. Но зато тут была свобода! Никто не наблюдал за ними, не понукал и не грозил автоматом. Это же здорово!
Танский справился с поломкой за пять минут. Даже пассатижи ему не понадобились. Отвёртка и изолента – нехитрый набор любого практикующего электрика, – он моментально нашёл изъян в проводке и исправил его.
- Ну что, спускаемся? – спросил Женя.
- Зачем? Мы же не идиоты. Будем тут сидеть столько, сколько сможем. Они ведь не догадываются, что я уже всё закончил. Пусть думают, что работа сложная. Надо только делать вид.
Они так и просидели на чердаке часа полтора, периодически постукивая по трубам и стропилам пассатижами. Якобы, трудная работа. Этот день стал для них хоть маленьким, но всё-таки праздником.

22. РЕЖЬ, СВОЛОЧЬ!

В армии обязательно должны быть праздники. Как без них? Даже представить себе невозможно службу без праздников. На «гражданке» с этим делом вообще зашибись. Что ни день, то праздничный. Это пошло ещё с древности. С церковной службы. Оно ведь как? На неделе каждый день в церкви служба. Если не простая, то праздничная. А помимо церковных ещё и куча других. Сельскохозяйственные там, по календарю которые. То посеять надо, то урожай собрать. И каждое событие обязательно потом отпраздновать. А ещё дни великих и маленьких побед над врагами всевозможными, которые издавна норовили отхватить кусок от жирного пирога. То есть, от земельки нашей кровной. А ополченцы наши их всех тудыть… к ногтю. Кыш, басурмане! Ну и, разумеется, отпраздновать радость великую пожалуйте. К столу. А личные даты? Дни рождения, свадьбы, похороны. Да-да, похороны тоже туда же. Порой, такой пир народ закатит, что не поймёшь, умер кто-то или наоборот, родился. А когда добавились профессиональные праздники, то тощий поначалу календарь праздничных дат раздулся до неимоверности. Впору многотомник издавать. Тут и день геолога, и день шахтёра и даже международный день секретаря. Его в Америке придумали ещё в 1952 году. Иноземные праздники, конечно, можно не считать. Это они пусть там у себя отмечают «хелоуны» всякие. А нашему человеку дороже Масленица да Новый год. Блины любят все. Оливье тоже.
В армии главный официальный праздник конечно 23 февраля. День, когда любой офицер может наклюкаться уже не просто так, а на законных основаниях. А простой солдат радостно отведает кроме положенных по выходным варёных яиц ещё и котлеты. Редкое лакомство. Дома ты их хоть каждый день кастрюлями ешь. А тут исключительно по большим праздникам. Вот прямо с утра, как наступает праздничный день, солдат ждёт явление обеда. Он твёрдо знает, что на завтрак получит варёные яйца, а в обед две котлеты. С гарниром, разумеется. Хоть тут что, тайфун или цунами, но две котлеты ему в миску положи. Яйцом солдата не удивишь. Яйца он и так по выходным ест, а по будням чешет. Но котлеты…. Их запах разносится от столовой по всей территории части далеко-далеко, во все пределы. И слюни уже текут и радость от предвкушения вожделенной вкуснятины наполняет грудь. И вся эта муштра, все казённые бранные загибы от прапорщиков и сержантов кажутся такой ерундой, на какую и внимание обращать не стоит.
Но есть в солдатской среде и негласный праздник, которого ни в одном календаре не сыскать. Математически точно выверенный. С плавающей датой подобно Пасхе или тому же Дню секретаря, который отмечают исключительно по средам в последнюю полную неделю апреля. Как там у Высоцкого? «А день, какой был день тогда? Ах, да, среда!» Да и бог с ними, с секретарями. Профессия конечно нужная, но банально обычная. Полугодичный армейский праздник гораздо более романтичен. Назвать его можно было бы по-разному. К примеру, День демобилизованного. Но это как-то тускло звучит. Гораздо приятнее для солдатского уха то название, что закрепилось на долгие времена: «Сто дней до приказа!»
Дважды в году Министр обороны издаёт приказ согласно статье 103 постановления Верховного Совета СССР «О порядке введения в действие Закона о всеобщей воинской обязанности» гласившей: «Увольнение военнослужащих из рядов Вооруженных Сил СССР по демобилизации производится на основании Указов Президиума Верховного Совета СССР приказами Министра обороны СССР». Это одна из тех статей Закона, которая подобна живительному бальзаму для истомлённой солдатской души. Кстати, для матросской тоже. Матросам полагается отдавать долг Родине целых три года. Куда деваться, военные корабли устроены позаковыристей автоматов Калашникова, пушек и даже башенных кранов. Приходится морячкам тщательно изучать премудрости морской навигации, а заодно и привыкать к качке и штормовым особенностям службы.
Однако, как служивого не забавляй, какие для него испытания не придумывай, срок истекает. Сколько портянку не наверчивай, а сапог снять придётся.

Свирепый декабрьский ветер весь день загонял несущих службу на улице бедолаг в любую щель, лишь бы немного согреться. Дежурный патруль перемещался по территории чуть не бегом. Кажется, ещё минут пять и нос станет сосулькой. Щёлкни по нему пальцем, –  он вдребезги. Редкие фигуры в серых шинельках сновали в обозримых пределах промёрзшей насквозь «Учебки». Однако, к вечеру ветер стих. За год службы в этих суровых степных краях можно бы уже и привыкнуть к ветрам и пробирающему холоду. Но не получалось. Хотелось тепла и домашнего уюта.
Евгений, сидя в Клубе в компании товарищей по оркестру, Таруты и Соловьёва, тихо радовался. И было чему. Как же – поужинали, отрепетировали. Нарядов нет, можно просто сидеть и ничего не делать практически до самого отбоя. В Клубе более-менее тепло, батареи горячие. Вокруг одногодки, приятно побалакать о гражданской жизни, послушать рассказы Генки о многочисленных любовных похождениях, коими он периодически хвастал. Каждый раз в его историях фигурировали различные длинноногие красотки с экзотическими именами. Крыся, Марыся, Аурика, Веорика и даже какая-то Ферюза. Откуда ей в Молдавии взяться? Из Генкиных любовниц можно было бы сформировать две или три роты солдат для женского батальона. Если не целый батальон. А обрюхатил он их столько, сколько – по его собственному выражению – в ясельной группе каши не хватит. Прибрехнуть Геннадий мастер. Но, всё равно, слушать – в удовольствие.
А можно и просто помолчать. Молчать им удавалось вполне замечательно. Каждый мечтательно закатывал глаза, представляя себя кем угодно, но не военным. Женя вспоминал лето, пляж с крупным жёлтым песком, на который настойчиво набегает лёгкая волна, пузырясь и ласково воркуя. А он лежит в одних трусах, щекой прижавшись к горячему песку. Солнце всё сильнее жарит спину, прямо утюгом раскалённым. Словно поставили на спину утюг и в розетку… Чёрт! Он подскочил и понял, что сидел, прислонившись спиной к батарее отопления. Чуть гимнастёрку не прожгло, вот ведь как топят, не жалеют уголька! Ладно. Можно и отодвинуться, прикрыть глаза, пока сладкие грёзы не убежали прочь.
- А ну, подъём, ханурики! Живо!
Резкий окрик заставил ребят подскочить. Перед ними стоял Воробей. Мрачный взгляд из-под крутого лба и сжатые кулаки ничего хорошего не предвещали.
- Чего расслабились, салаги, харэ балдеть, марш за мной, задание для вас грандиозное нарисовалось. Шевели жопами! – он парой пинков поднял всех троих.
Вышли на площадку перед Клубом. Вечерело. Стального цвета небо затягивало железными стружками облаков. Кругом пусто, мрачно и холодно.
- Так. Молодёжь. Гляди сюда, есть работа! – Воробей ткнул пальцем в одиноко растущее сбоку дорожки дерево. То ли клён, то ли слива, – не понять. На дереве ни листочка. Торчащие в стороны от ствола прутья голых веток рождают унылую картину зимнего одиночества. 
- Задача простая, – изрёк работодатель. – К утру шоб зеленело, шоб весна.… Усекли?
- Как… это? – Генка даже поперхнулся. – Какая весна, через три дня только январь будет.
- Не гневи меня, дубина! Сто дней до приказа, может слыхал? Так вот, старики приказали, шоб дерево зазеленело к утру. Если проблем не хотите, озеленяйте. У вас получится. Гы… – он осклабился. – У меня ж когда-то получилось. Это традиция, детвора. Дембель ждёт маршальского приказа, аки соловей лета. Зима, мороз, снег, деревья лысые стоят. А он утречком выходит на свежак, а тут – нате вам! Дерево зелёное. Приятно? Приятно!.. Приятно, я вас спрашиваю? – заорал Воробей.
- Приятно! – хором гаркнуло трио новоявленных мичуринцев-озеленителей.
Уходя, Воробей предупредил, что Харрис уроет всех, если утром нигде не найдёт зелёного дерева.
- И скажите спасибо, что не целую рощу надо красить. Раньше дембеля молодых так и заставляли делать. Теперь попустили чуток, уже легче вам, лентяям. Харрис дембель, ему пофиг. Уроет!
Несколько минут друзья в растерянности стояли, недоумённо глядя на дерево.
- Молодое. Метра три всего высотой… – промямлил Соловьёв.
- Ты, Соловей, часом не рехнулся? В нём все пять метров. Да и какая разница. Чем его озеленять, ума не приложу. Тут, блин, зима лютая, а ты всё лета ждёшь!
- Геныч, не пыли. Всё просто. Из бумаги листьев нарезать, на нитки нанизать, типа гирлянды. И развесить. – Женя чётко представил себе, как на рассвете дембель Харриус Цинкманис подходит к Клубу и видит фантастическую для зимы картину, дико радуясь, что ровно через сто дней на него выйдет приказ… – Вот, только где взять зелёную бумагу?
- Я придумал. Зелёнку попросим у ребят. Я у киномеханика видел пузырёк. Зелёнкой и выкрасим. А бумаги в Клубе дофига по комнатам набросано. На целый лес хватит.
И закипела работа, словно от её результата зависел приход весны. Добыли зелёнку, ножницы. Засели в закутке между кулисами, приспособив ящик в качестве стола. Очень быстро сообразили, что одних ножниц на всех не хватает. Побежали искать ещё. Поиски не принесли успеха. Решили резать по-очереди. А свободные от ножниц руки будут нанизывать и красить листочки. Нитки требовалось экономить. Их количество ограничивалось тем, что намотано на шапках у каждого. На одной иголке белая нить, на другой чёрная.
- Эх, красиво было бы резные листочки делать. Как у дуба.
- Ты ещё предложи на них прожилки рисовать. Мы так за неделю не управимся. Уже отбой давно сыграли. Все нормальные люди спят, и сны смотрят.
- Не говори. Воробей, гад, сам должен был листву мастерить. Это же он – молодой. Ему дембеля приказали. А он нас подставил за себя.
- И то верно. Но назад дороги нет. Если утром дерево не зазеленеет, Харрис Воробью навешает, а тот уже нам. И кому хуже, неизвестно.
После третьей сотни листочков их форма стала из овальной постепенно превращаться в квадратную. Так было быстрее и проще резать. И тут на пороге клубного зала возникла новая фигура. То был Сролик.
- Тю, та дывысь, що воно тут робыться! Вы, хлопци, сдурели, чи шо?
- А ты тут какими судьбами, Вовчик?
- А мэнэ Воробей послав за вами присмотреть.
- Вот и прекрасно! Держи ножницы, садись, резать будешь. Нам помощник нужен, а то уже руки отваливаются.
- Та я вам що, скаженый, чи шо? Нэ хочу я ризаты папир поганый.
- Режь, сволочь! – хором воскликнули музыканты, протягивая к шее Сролика шесть зелёных рук.
Владимир покорно влился в команду ночных озеленителей. Через час и его руки превратились в лягушачьи лапы от зелёнки, которую ещё три дня потом пришлось отмывать. 

Первым ярко зеленеющую под Новый год сливу узрел начклуба, лейтенант Француз, который пришёл на службу к восьми утра, по обыкновению.
- Охренеть, какие твари! Замусорили мне тут всю территорию, канальи! Харриус, где Харриус? – лейтенант широкими шагами резво двинулся в сторону столовой, где завтракала вся армейская братия. Но далеко от Клуба отойти не успел. Навстречу уже шли все старослужащие оркестранты, возглавляемые дембелем Цинкманисом, на лице которого цвела широкая улыбка. Солдаты остановились, восхищённо разглядывая покрытое гирляндами зелёных листьев дерево.
- Урррраааааа! – задорно воскликнул Харрис. – Сто дней до приказа! – он хлопнул по плечу стоящего рядом Касатонова. – Весна, брат!
- Урррррааааааа!! – громогласно прокричали остальные. Лейтенант промолчал, но лицо его заметно просветлело.
Все восторженно оглядывали по-весеннему зеленеющее дерево.
- Налюбовались и финита ля комедиа! Чтоб через час этого безобразия не было!
- Будет сделано, товарищ лейтенант, – пообещали оркестранты.
К обеду в окрестности Клуба снова вернулась зима.

23. ТЕПЛИЧНЫЙ ДИМА

- А не родственник ли ты, случайно, Юрию Алексеевичу? – спрашивал Дмитрия каждый третий.
- Брат, – неизменно отвечал Дима, – родной брат.
Каждый третий при этом радовался такой редкой удаче – познакомиться с родным братом самого Гагарина.
- Ты смотри, как две капли с космонавтом. Вылитый Гагарин!
- Почему Гагарин? Дони. Юрий Алексеевич Дони – мой младший братишка. В пятый класс пойдёт. И на меня он совершенно не похож.
Каждый третий разочарованно пожимал плечами, сообщая, что Дмитрий – копия знаменитого космонавта. Действительно, невысокого роста, Дима Дони поразительно напоминал Гагарина, особенно своей мягкой улыбкой и лучистым взглядом карих глаз. Родом он был из Кишинёва, где учился в аграрном институте, откуда и забрали парня в армию, невзирая на студенческий билет и плоскостопие. Аграрная наука всегда влекла Дмитрия, ещё с малого возраста, когда мать просила помочь по хозяйству, в огороде.
- Димась, ты где, сына? Слазай-ко на грядки, там у меня морква не прополота. Повыдергай сорняки-то, а? – однажды попросила мать. Сын послушно побрёл в огород, оставив на крыльце недоструганную рогатку, над которой трудился с усердием с раннего утра. А что? Популять камешками в ворон да галок – знатное развлечение. Меньше будут в саду груши да яблоки клевать. Плохо, когда плоды ещё не поспели, а уже почти все птицей покоцаны.
Он добрался до грядок, где мать высаживала морковку, и, согнувшись вдвое, заботливо повыдёргивал всю молодую поросль вдоль рядков. Всё, что принял за сорняки. Управился быстро, за десять минут. Уже через час, когда рогатка была готова, отшлифована и снабжена тугой резинкой с пришитым по центру кожаным квадратиком, куда надо вкладывать камень перед выстрелом, мать запричитала на всё подворье:
- Ах, же, ты, окаянная душа, бесёнок недоделанный, что ты тут мне понадёргал? – Она гневно потрясала увявшими уже пучками молодой морковной ботвы, аккуратно сложенной Дмитрием вдоль грядок. – Ляксей, а, Ляксей! Ну, гляди, что твой агроном начудил. – Это уже к мужу, вышедшему из хаты на шум. Муж, мягко усмехаясь, только пожимал плечами. Он никогда не повышал голос на сына, тем более не поднимал руку на него.
- Мал ещё, десяти лет нет. Повзрослеет, научится. Ты же ему не объяснила что к чему. Не реви, отрастёт морква заново, никуда из земли не убежит.
С того курьёза и началась страсть Димы ко всему, что зеленеет и укореняется. Школьником постарше он уже стал полноценным помощником матери по саду и огороду. Лучшего собирателя гербариев в селе было не найти. Разбирался Дима во всех подвоях, привоях, сортах фруктовых и даже умудрился вырастить экзотический для тех мест лимон. На кустике лимона на удивление всем созрел жёлтый цитрус, который всей семьёй торжественно разрезали и употребили с чаем.
Школьные годы прошмыгнули так быстро, что Дмитрий не успел и опомниться, как обрёл студенческий билет. На факультете агрономии единственного в республике сельскохозяйственного института студентов училось немало, но Дони среди всех был самым странным. Он не дарил девушкам цветы. Не стоит думать, что Дима не любил девушек. Очень даже любил. Но при виде сорванных или срезанных цветов этот страстный любитель растительности приходил в ярость. Дарить цветы в горшках, то есть живые, а не умирающие, Дима стеснялся. Да и странным бы это могло показаться. Всем давно привычно рвать цветы, садовые, полевые. Дарить их по одному или букетами. Да хоть корзинами, как это бывает у театральных артистов на их бенефисах или премьерах спектаклей. В конце концов, цветы ведь не могут обижаться. Они просто вянут и засыхают, после чего отправляются в мусорный бак. Это нормально.
Дима считал иначе. Любое растение Дмитрий наделял душой, как мыслящее живое существо, жителя нашей планеты. Такого же равноправного, как и люди. Дима искренне считал, что растения всё чувствуют, имеют эмоции и желания, могут общаться друг с другом и ощущают боль, холод, жажду, голод и этим от людей не отличаются. Просто форма их жизни несколько другая, её темп гораздо медленнее, чем у людей. И поэтому желание человека сорвать тюльпан, чтобы подарить его любимой, Дмитрий Дони воспринимал как убийство. Кроме того, Дима не курил, не пил спиртное и спал исключительно на животе. Но это никому не мешало. А вот агрессия молодого студента-агронома порой могла породить скандал.
- Ты что, хочешь идти один, – возмущённо кричал Дима, – не гневи меня!
Поводом для возмущения послужила попытка товарища по курсу зайти в цветочный магазин для покупки трёх хризантем. Они спешили на день рождения к подруге этого товарища, которая училась на парикмахера и уже взяла привычку практиковать свои ещё недостаточно устойчивые профессиональные навыки на любимом парне. Отчего голова его была похожа на огромный репейник с торчащими там-сям протуберанцами волосяных завихрений. В руках Димы был тортик, а Юлиан – так звали товарища – нёс подарочный набор состоящий из открытки, серёжек-капелек и флакончика польских духов «Быть может». Для полноты картины не хватало цветов. Юлиан совершенно естественным образом порывался купить букет хризантем. Он был сыном богатеньких родителей и мог себе позволить даже розы. Лянка любила розы. Он знал это, но на полках цветочного магазина роз через витрину не углядел. Зато роскошные белые хризантемы сразу привлекли внимание влюблённого в будущую парикмахершу студента. Его нежные чувства к девушке не могли сдержать даже чудовищные эксперименты с причёской. Он знал, что будет любить её хоть лысый и с порезами на ушах. И только Дима Дони встал на пути парня как Брестская крепость.
- Эти цветы умирают. Их срезали, и они агонизируют, кричат истошно о том, как жестоко с ними поступили. Разве ты не слышишь эти вопли? – он размахивал тортиком и брызгал слюной так, что прохожие начали шарахаться в стороны.
- Да угомонись ты, торт уронишь. – Юлиан пытался вразумить товарища. – Всего-то три хризантемы. Всё равно их уже назад к корням не пристегнёшь. А Лянке приятно будет.
- Может ей ещё приятно будет тебе уши отрезать, как кто-то отрезал эти цветы! Посмотрел бы я потом на тебя. И башку отпилить, а потом в магазине продавать желающим.
- Да ты же будущий агроном! – Юлиан пожал плечами. – Как ты будешь комбайном зерно собирать? Колосья ведь нужно срезать. Под корень.
- Ну, сравнил. Во-первых, зерно не агроном, а комбайнёр собирает. А во-вторых, колосья к тому моменту уже не живые. Они засохли! Двойка тебе по предмету. Вот Лянка же тебе волосы стрижёт, и ты не плачешь. Не больно, потому, что…
- Ты, Дима, не понимаешь что такое любовь. Жаль мне тебя, убогого.
- Меня жалеть не надо. Цветы пожалей.
Так и пришли они к девушке без цветов. Но она всё равно была рада гостям, особенно Юлиану, да и другие приглашённые, коих было предостаточно, надарили ей букетов. Дони весь вечер угрюмо молчал, впрочем, не отказавшись от угощения.

Через какое-то время, не то месяц, не то полгода, Диме пришла повестка. Обычно студентам давали доучиться, а потом они могли идти послужить, либо пополнить сержантский состав или стажироваться на лейтенантов. Но в Димином случае система, похоже, дала сбой. Ходили слухи, что племянник военкома вошёл в призывной возраст, и дядюшка отмазал его, заткнув образовавшуюся вакансию тем, кто под руку попался. А попался Дима Дони. В военкомате его успокоили, пообещав тёплое местечко на два года. «У Вас же плоскостопие, никакой Афганистан Вам не грозит. Есть тихие тёплые местечки, не переживайте, молодой человек». Таким тёплым местечком в итоге оказалась полковая теплица. «Учебка» строителей могла бы обойтись без теплицы, но территория позволяла, возможности были. Почему бы не побаловать командный состав свежими помидорами и огурцами прямо с грядки. Да и солдатикам кое-что перепадало.
Предшественник, отработавший в теплице свои армейские годы, уже отбыл на домашние харчи, поэтому Дмитрия вводил в курс дел кто-то из дежурных офицеров. Непосредственного начальника над работником теплицы в части не было. Диме объяснили где и что лежит, что и где росло, как работает печка-буржуйка и где находится койка в расположении хозяйственного взвода. На этой койке ему предстояло ночевать в летний сезон, когда не нужно отапливать теплицу. В зимний же сезон, и вообще в холодное время года тепличному служащему разрешалось ночевать прямо внутри, чтобы топить печку круглосуточно. Иначе растения могли замёрзнуть. В остальном Дмитрию предстояло разобраться самостоятельно. И он прекрасно справлялся. Следил за состоянием остеклённости крыши и стен, за рыхлостью почвы, вскапывая её лопатой. Тяжёлый труд копателя радовал Диму хотя бы потому, что в то же самое время остальных новобранцев муштровали на плацу, гоняли по стадиону, водили в учебную часть, впихивая в молодые мозги массу информации о башенных кранах, экскаваторах и котельном деле. Дмитрия Дони никто не беспокоил. В теплице у него образовалось собственное маленькое государство. Снаружи мог идти снег или дождь, завывали ледяные ветры или бегала толпа полуголых солдат на утренней пробежке. Дима сладко посапывал, лёжа на приспособленном для отдыха топчане, периодически подкидывая в печку дровишки и уголёк.
В армии не так много мест, где солдат, которому, как считалось, повезло, часто ощущал на себе завистливые взгляды сослуживцев. Писари, штабные или клубные работники, медбратья и личные водители командира полка могли себе позволить многое из того, что недоступно обычному рядовому солдатику. Но самым защищённым чувствовал себя начальник огурцов и помидоров, командующий грядками и рассадой тепличный Дима. Первый год службы Дима просидел в полном одиночестве у себя в теплице, днями и ночами ухаживая за овощной братией, ответственность за жизнь и здоровье которой он стойко нёс на своих плечах. Занимался Дони теплицей самостоятельно, так как начальное агрономическое образование ему позволяло разбираться в тонкостях тепличного дела. Литература на эту тему имелась. Все необходимые орудия производства были под рукой. Он вскапывал и рыхлил почву, вносил в неё удобрения и навоз, селитру и даже опилки, если требовалось. С дежурной машиной ездил на местный рынок закупать рассаду или семена. Тщательно следил за подвязкой поднимавшихся кустов, за тем, чтобы их не грызли вредители. Боролся и с колорадским жуком и с медведкой и даже с сусликами, отдельные представители которых так и норовили прорыть норы с улицы в теплицу и поживиться там чем-нибудь вкусненьким.
В помещение теплицы было всегда тепло и влажно. Даже зимой Дима ходил в одних штанах с голым торсом, благодушно поглядывая на запотевшие стёкла сквозь которые он наблюдал за армейской жизнью, протекавшей как бы где-то там, далеко. Целый год Дима не испытывал никаких стрессов, ну, если не считать того случая с Крейманом. Когда беглец, отравленный наркотиком, чуть не нашёл свой последний приют на тепличных грядках. Было немного тревожно, но не более того. И вдруг…
В теплицу заглянуло улыбающееся лицо и сообщило Диме, что его вызывают в Штаб.

- Дони? Гляди-ка, практически Гагарин!.. – удивился дежурный офицер и заявил, – Рядовой Дони, получите назначение на командировку! – Ему вручили бумаженцию с каким-то текстом. – Распишитесь вот тут и тут. Утром за вами прибудет лейтенант Вареник. Он отвезёт вас на вокзал.
- Какой вокзал, зачем? А теплица? Куда я должен ехать? Почему? – Вопросов было много.
- Твоё дело выполнять приказ, рядовой.
Дежурный помолчал, оглядел ошарашенного Диму пытливым взглядом и уточнил:
- Поедете вдвоём с рядовым Брянским, он тоже тут в приказе, ему уже сообщили. Будете работать полтора месяца на гарнизонном складе в Ростове-на-Дону. Подробности завтра у лейтенанта. Крру-гом! Свободен.
Это слово «свободен» прозвучало как приговор. Дима почуял, что завтра его относительная свобода превратится в настоящую каторгу.

24. ВАРЕНИКИ

Евгению никогда ещё не доводилось бывать в командировке. Дома, помнится, дед частенько выезжал куда-то. Бабушка объявляла семье:
- Завтра Виктор Ильич едет в командировку, в Одессу. Я его уложила. Пусть выспится хорошенько, ему рано вставать. Давайте все тише…
- Хорошо! – Кричали домашние. Тут бабушка делала огромные глаза и зловещим шепотом внушала семейству, что «тише» это вообще без звуков. Как будто дома никого нет.
Клетки с канарейками занавешивались тёмной тканью; впотьмах птицы не поют. Все ходили на цыпочках и, встречаясь взглядами, прикладывали указательный палец ко рту. Типа, тссс… Дед отсутствовал несколько дней, а по возвращению обязательно вручал домашним сувениры. Кому шариковую ручку, кому блокнотик для записей или значок с видом на памятник Дюку Ришелье или на Одесский оперный театр. Чем занимался дед в командировках, Евгений не знал, да и не интересовался в ту пору. Маленький был.

После утреннего развода они встретились с Димой Дони возле КПП. Лейтенант Вареник не заставил себя долго ждать.
- Вольно, бойцы! – Ответил он на стандартное козыряние рядовых. – К командировке готовы?
- Готовы. А куда едем?
- Сперва ко мне домой, тут недалеко. А потом на автовокзал. Наш рейс будет только через четыре часа. Поехали, по дороге всё расскажу.
Готовиться к командировке ребятам не пришлось. Нечего было готовить. Всё, что есть у солдата, по карманам лежит. За год службы Евгений уже привык ничего не оставлять в прикроватной тумбочке. Сопрут. Даже зубной щёткой не побрезгуют. Поэтому карманы его гимнастёрки и брюк всегда были отягощены средствами гигиены, включая жестяную баночку чёрной сапожной ваксы, а, заодно, и письменными принадлежностями – бумагой и шариковой ручкой. Весь этот скарб хлопал при ходьбе по бокам и по ляжкам, но его это не смущало. Зато всё своё ношу с собой – думал он. Дони тоже пребывал в состоянии умиротворённом, о чём свидетельствовала добродушная улыбка на его лице.
Лейтенант повёл подопечных пешком по улицам городка. Вокруг буйствовало лето, и деревья радостно шелестели на ветру своими зелёными причёсками. Внезапно командировочные поняли, что они уже не в закрытой зоне, а свободны, хоть и временно. Можно расслабиться и получать удовольствие от созерцания новых, не приевшихся глазу картин. Минут через двадцать они вошли в жилой район, где уже не было военных частей, и проживало гражданское население. В тенистых двориках обрамлённых двухэтажными домами бегала детвора, бродили мамочки с колясками. Двухэтажки имели по два или три подъезда. Уверенным шагом лейтенант вошёл в один из них.
- Смелее, за мной, – подбодрил он солдат, заметив, что они нерешительно топчутся у входа в подъезд, – я тут живу. До отъезда побудем дома. Перекусим, заодно.
Женя осмотрелся. В подъезде было чистенько и уютно. На первом этаже маленькая площадка с тремя дверями. Номера квартир нарисованы на деревянных дверях зелёной краской. 7,8,9 – гласили надписи. Вареник – ну и смешная фамилия – надавил пальцем кнопку звонка возле двери с номером 9. Послышались лёгкие шаги, дверь открыли.
- Настенька, это я, – мягко произнёс лейтенант, – не один, с солдатами. – Он шагнул в прихожую и жестом пригласил ребят войти.
- Лёнечка, я уже заждалась, варенички остывают, давайте быстренько мыть руки и – к столу.
Она была молода и прелестна. Коротенький домашний халат едва прикрывал колени. Верхняя пуговица халата не застёгнута. Взгляд Евгения переместился выше, туда, где ему долго задерживаться не полагалось. Распахнутый немного больше допустимого, ворот халатика являл две заметные выпуклости женской груди, заставившие гулко забиться сердце. Он резко отвел глаза в сторону, на большое зеркало, украшавшее стену. Заметив этот внезапный порыв смущения, Анастасия Вареник быстро запахнула халат и, виновато улыбнувшись, обратилась к мужу:
- Лёнь, ты с ними сегодня в Ростов-на-Дону?
- Да, скоро автобус, но перекусить вполне успеем. – Из соседней комнаты голос звучал тихо, но по-прежнему ласково. Понятно, что дома с любимой женой лейтенант разговаривал не так, как на службе с солдатами.
Дима Дони тщательно мыл руки в ванной комнате. А Евгений всё разглядывал своё отражение. Лучше бы не смотрел. Зеркало показывало зачуханного рядового с оттопыренными карманами, в нелепо топорщащейся гимнастёрке, размер которой был чуть больше нужного. Осунувшееся, похудевшее за год лицо не добавляло элегантности всему облику. Хорошо, что успел побриться. Нагрудные карманы были забиты плотно: военный билет, бумага для писем, белая ткань для подворотничка. И весь этот скарб выпирал, словно он горбатый, но горб не на спине, а спереди. Грудь колесом, что называется. Он мысленно сплюнул и отвернулся. Жена лейтенанта красавица. Теперь даже стыдно показаться перед ней в таком виде. Но, деваться некуда. Женя побрёл в ванную вслед за Дони, мыть руки. В голову лезли мысли, толкая друг дружку невидимыми локтями. Что это за командировка в Ростов-на-Дону, где он никогда не был? Почему отправляют только его и Дони? Что их объединяет, тепличного работника и оркестранта-хлебореза? Что там такого в этом городе, что они вдруг понадобились? Вареник вполне мог бы объяснить, пока шли, но он отмалчивался. Дони, похоже, также в недоумении, но делает вид, что всё в порядке. Он всегда невозмутим и безмятежно спокоен. Вот бы мне такой характер.
- Ребятки, Лёня, давайте к столу, – нежный голос жены лейтенанта заставил сердце Евгения биться сильнее, – варенички остынут!
Ну, разумеется, – подумал он, – чем же ещё будут угощать супруги Вареники, как не варениками! Это у них, видимо, коронное семейное блюдо. Он не удержал широкую улыбку, губы расплылись сами собой.
Дома, на «гражданке» в его семье тоже было любимое блюдо. Вернее, несколько блюд, у каждого своё. Бабушка постоянно жарила оладьи. Они считались её коронным блюдом, хотя, если честно, нравились эти оладьи только самой бабушке. Причина в том, что для жарки использовалось нерафинированное подсолнечное масло, а бабушка частенько отвлекалась и оладьи подгорали. Сочетание вкусов было отвратительным. Из вежливости, однако, домашние хвалили бабушкину стряпню, обречённо давясь оладушками. Отец великолепно готовил котлеты. Крупные, обваленные в панировочных сухарях, они своим ароматом могли свалить с ног любого, кто только входил в подъезд, ещё до двери в квартиру. Дедушка не готовил на плите, но не ел ничего мясного без тёртого хрена, баночка которого обязательно должна стоять в холодильнике. Хрен дед предпочитал готовить самостоятельно. Для этого он лично ходил на рынок, где покупал крупный мясистый корень хрена. Дома тщательно натирал его на тёрке до полного измельчения, добавлял сок варёной свеклы и немного соли. Получалась розовая кашица настолько ядрёная, что однажды Женя чуть не задохнулся, лишь лизнув её кончиком языка. Категорически отказывались от употребления этого блюда и все остальные. Поэтому наслаждался своим яством лишь дед. Бабушка благосклонно относилась к его пристрастию.
- Ну, ты, Витюша, молодец! Натёр хрена на целую роту. Половина холодильника – хрен. А мне куда борщ ставить? Что, прикажешь теперь снова холодец варить?
- Вари холодец, Лина, я давно о холодце мечтаю. Вари! – Улыбался дедушка.
А мама не готовила вообще. Она любила конфеты, которые ей дарили на работе пациенты. Коробки от конфет не выбрасывались, а хранились в серванте годами. Почему? Да фиг его знает!
Анастасия наполнила тарелки горячими дымящимися варениками с творогом. Именно такие Женя всегда любил. Нежное тесто, чуть сладковатый творог в качестве начинки, – Женя готов был съесть хоть целую кастрюлю. Дони сидел напротив, уплетая за обе щеки. Было заметно, что он даже жмурится от удовольствия.
- Да вы не стесняйтесь, подкладывайте ещё сметанку, ешьте, ребята. Изголодались небось там, на казённых харчах, – приговаривала хозяйка. Они и не стеснялись, поглядывая на лейтенанта, который наворачивал уже вторую порцию. Наконец, он поднял глаза и заявил:
- Раньше бы рассказал, да уж больно вареников хотелось. Итак, объясню вам, чтобы были в курсе. Отправляют вас на гарнизонный склад в Ростов-на-Дону. Туда из нашей части постоянно кого-нибудь командируют для оказания помощи работникам склада. Видимо, командование сочло вас не сильно нужными в полку. Месячишко поработаете на погрузке, а потом обратно. Мне поручено вас доставить на склад, ну а назад в часть вы уж своим ходом будете добираться. Поездом.
- А как же теплица? – Разволновался Дима.
- А что с ней станется? Урожай и без тебя соберут, а новую посадку ты уже сам сделаешь, после возвращения. Пока лето, теплица и не нужна вовсе, думаю.
- Попереломают мне там всё, угробят… – начал было сокрушаться товарищ, но лейтенант категорически отрезал:
- Приказ есть приказ. Обсуждать не будем.
После угощения они начали собираться к отъезду. Вернее, собирался лейтенант Вареник, а они просто сидели и ждали. Наблюдали, как Анастасия порхает вокруг мужа, словно мотылёк возле лампочки, собирая его в дорогу. Вот она – любовь! Он завтра вернётся, а она переживает так, словно лейтенант отправляется на войну. Напоследок поцеловала его в щёку и обняла.
- Лёнечка, ты смотри там, осторожно. Мало ли что?
- Ну что, что там может случиться, Настя? Не позорь меня перед солдатами. – Шепнул  он ей на ухо. И, повернувшись к командировочным, скомандовал нарочито суровым голосом:
– Всё! Пошли!
Лейтенант привёл их на автовокзал. Купил билеты. Погрузились в большой красный «Икарус», сиденья которого были так удобны и мягки, что захотелось развалиться, откинув спинку, и спать, спать, спать… Они действительно заснули под убаюкивающее мерное движение автобуса. Евгению досталось место у широкого окна, и всю дорогу до Ростова-на-Дону в нём боролись два желания: спать или наблюдать за проносящимися мимо окна аулами, посёлками, городками, перелесками, озёрами, речками. Порой вдалеке проплывали тучные стада коров, табуны пасущихся лошадей. Желание спать оказалось сильнее. Сквозь дрёму, охватившую его, Евгений сонно констатировал появляющиеся названия селений на табличках вдоль дорожного полотна. Смешные названия: Колобовка, Солодовка, Маслово, Бобры. Он задремал. Проснулся, рядом проплыла табличка со словом «Батайск». Уже вечерело. Большой мост через широкую реку перенёс их в настоящую городскую застройку со светящимися, словно жёлтая мозаика, окнами величественных многоэтажек. Это был Ростов-на-Дону. После пересадки, уже поздно вечером городской автобус увёз их от центра города куда-то на окраину. Многоэтажки постепенно сменились приземистыми и довольно мрачными индустриальными постройками, в которых даже не везде светились окна. Уже совсем поздно, в районе полуночи они оказались на контрольном пункте возле широких ворот с огромными выпуклыми звёздами. Передав подопечных из рук в руки дежурному, лейтенант Вареник исчез в ночи в поисках такси. Он надеялся вернуться в город и заночевать в гостинице. А дежурный повёл Дони и Евгения через широкую площадь к видневшемуся на её противоположной стороне одноэтажному зданию. Окна там не горели, но ребята сразу догадались, что это казарма.
- Где мы?
- Добро пожаловать на гарнизонный склад. Жить будете тут, в казарме. Сейчас заночуете, а утром вас введут в курс ваших обязанностей.
Таймер командировки включился.

25. ЭХ, ТАЧАНКА-РОСТОВЧАНКА

- Эге, да тут уютно, гляди, Дима! – Казарма внутри оказалась очень маленькой, коек на двенадцать, не более. Причём, все они были одноярусные. То есть, простые панцирные кровати. Как в больнице, вернее, как в медпункте.
- Выбирайте себе любые койки, какие хотите. Всё равно, кроме вас двоих пока никого нет. Партизаны должны прибыть, но не завтра. Дня через три, думаю.
- Я вот тут, у окна, – выбрал койку Дима Дони.
Евгений подошёл к понравившейся кровати и поинтересовался у дежурного кто такие партизаны.
- Вы чё, не в курсах? Да это же старикашки. Ну, те, что уже давно отслужили.
- В смысле?
- Ну, есть же такое, по закону. Отслужил, а потом тебя раз в год снова вызывают в военкомат.
Евгений вспомнил, что уже слышал от кого-то о партизанах. Так называли отслуживших мужчин, которых выдёргивали из гражданской жизни на переподготовку. Прямо с работы снимали и на день-другой, а то и на целую неделю отправляли в какую-нибудь часть. Поработать. В шутку их называли партизанами.
- Понятно.
- Вот отслужишь, и потом тоже будешь периодически партизанить.
- Всю жизнь?
- Зачем же всю жизнь? Пока тебе пять десятков не стукнет. Потом уже не трогают.
- Кошмар. Пятьдесят лет. Это, считай, всю жизнь. – Для него такой возраст казался весьма преклонным.
- Да ты чё, парнишка, шутишь? В пятьдесят вторая молодость приходит, попомни мои слова. Ладно, ложитесь уже, отбой. Свет не забудьте погасить. Тут вам дневальных не будет. Сами, всё сами. – Дежурный ушёл. Воцарилась тишина.

Наутро их ожидал ряд новостей, часть из которых показалась очень даже неплохой, а часть достаточно приемлемой. Главный плюс – над ними нет начальников и командиров! И утренних разводов тоже не будет. Нет привычных для армейских будней дневальных, стоящих «на тумбочке» и мерзко орущих подъём ранним утром. Самой тумбочки с телефоном они тоже нигде не обнаружили. Не нужно было никуда спешить на рассвете. Тут нет ни клуба, ни столовой, ни плаца. Ну не чудеса ли?
По привычке Женя встрепенулся и открыл глаза за минуту до того, как дневальный проорёт своё обычное: «Рота, подьём»! Стояла тишина. Над ним не было второго яруса коек. Это уже вызвало странное ощущение. Что-то не так. Он поначалу даже не понял, что именно.
Наконец, дошло. Не было привычной казарменной вони. Запах гражданской жизни, от которого он отвык, напомнил о себе ароматом чистого постельного белья. Это был запах свободы.
Их с Димой кровати стояли торцом друг к другу. Он услышал, как товарищ засопел, заворочался. Похоже, тоже проснулся. Привычка открывать глаза за минуту до общего подъёма берегла нервы. Если заорут в момент сна, то поневоле вздрогнешь. А так, вроде бы подготовился, и подъём не застаёт тебя внезапно, тёпленького и расслабленного.
- Дима, ты не спишь?
- Не-а.
- Встаём?
- Погоди-ка, на часы гляну. – У Дони были часы на кожаном ремешке. – Половина шестого!
- Выходит, будить не станут. А кормить? Чёрт, Димка, это же классно, глянь-ка. Сами себе хозяева, никто над душой не стоит, не треплет нервы. Можно ещё поспать полчасика, как думаешь?
- Думаю, можно. Сам посуди – это склад. Нафига тут разводы и прочая полковая мутотень?
Тут им нужно только чтобы мы работали грузчиками. Тебе тяжести таскать приходилось?
- Не пробовал. Я на спортсмена не тяну. Силы в руках нет, какой из меня грузчик?
- Городской… понятно. Я-то сельский парнишка, мне привычно. Ну, поглядим. Давай ещё покемарим, пока можно…
Они дремали до семи утра. Затем заправили кровати, умылись; комната для умывания примыкала к спальному помещению. Вышли на порог, где их уже поджидал вчерашний дежурный.
- Ну, чё? Продрыхлись, трудяги? Жрать-то небось хоцца? А то день длинный, до обеда далече, а силы вам понадобятся.
- Где столовая тут?
- Ха, не дождётесь. Самим придётся забирать бачки с КПП. Их туда машина подвозит трижды в сутки. Уже привезли, минут десять тому назад. Идите, там сержант Серёга сидит, он вам всё выдаст.
Они перешли площадь и в контрольно-пропускном пункте обнаружили сержанта Серёгу. Маленького роста, почти лысый он напоминал гнома, бросившего свою шахту с золотой жилой ради службы в армии.
Серёга доедал кашу с мясом, запивая её горячим чаем. Возле него на полу стояли зелёные термоса для переноски готовой пищи. А на столике перед ним лежала развёрнутая газета с разбросанными по ней пряниками. Их аромат сразу шибанул в нос, как только они вошли.
- Ну, здорово, работнички, давайте знакомиться. – Серёга добродушно протянул руку. – Две жёлтые лычки сержанта удерживали гостей от панибратского общения. Евгений обратился по Уставу:
- Товарищ сержант… – но сержант мгновенно нахмурился, махнув рукой, рубанул:
- Отставить товарища сержанта! Давай без этих вот условностей. Мы люди простые. Зовите меня Серёгой. Я так привык.
- Ну, хорошо… Евгений… Женя, так проще, – он пожал протянутую снова руку.
- Дмитрий Дони. Дима, можно и так.
- Вот и славно. А ты, Дима, не родственник ли, случайно... – Серёга широко улыбнулся, тут же сам себе отвечая, – нет, разумеется, но похож. Похож!
- Ага. Есть такое, – Дмитрий давно понял, что схожесть с космонавтом ему не мешает, а наоборот, располагает людей к доверительному общению.
Серёга предложил позавтракать прямо тут, не таская бачки через всю площадь. Потом, когда подъедут ещё работники, можно будет жевать в обеденном зале. Так он назвал комнату, дверь в которую виднелась в нескольких метрах от входа в их спальню. Была ещё и третья дверь, но, что за ней они пока не спросили.
- Угощайтесь пряниками. Пустой чай хлебать, не велика радость. Да поспешите. Тётя Шура с тётей Лилей уже на подходе.
- А это кто?
- Вот они сейчас к восьми часам придут на работу. Тогда вам всё и покажут и расскажут. Ешьте, ешьте спокойно, минут десять у вас ещё в запасе есть.
Поглядев на свои часы, Дима констатировал, что через десять минут будет восемь часов утра. Начинался рабочий день. Уже через пять минут контрольно-пропускной пункт заполнился громогласными голосами тёти Шуры и тёти Лили. Так служащие причастные к гарнизонному складу уже давно величали главных кладовщиц, отвечающих за всю территорию войскового склада. Склад этот не был военным, оружие и боеприпасы тут не хранили. Зато всё остальное, что мало-мальски применяется в армейской жизни, имелось в достатке. Начиная от мелких деталей военной формы: пуговиц, пряжек, лычек и шевронов, крючков и застёжек, офицерских погон и звёздочек, от танковых шлемов и кожаных ремней до громоздких стиральных, швейных и бог весть ещё каких машин. Сотни, а, возможно и тысячи наименований.
Оглядев Дони и Брянского оценивающим взглядом, тётя Шура поинтересовалась:
- Откуда прибыли, ребятки?
- Капустин Яр, что возле Астрахани. Строительная учебка.
- Строительная, говоришь? Худосочные вы какие-то. Покрепче никого не нашлось? – Она повернулась к Серёге. – Гляди, Серёга, совсем мелких присылают, бляха-муха. Как таким работать, сдохнут ведь в первый же день.
- Шура, не стращай солдатиков, мать твою! – Вмешалась тётя Лиля. И поспешила успокоить их, заметив округлившиеся глаза, – она шутит, не принимайте всерьёз. Работа конечно не для дистрофиков, но любой справится, не пужайтесь. Идём за мной, всё покажу. Разъясню чего делать надо.
Квадратура круга, – изрёк Серёга загадочно, глядя вслед удаляющимся женщинам, которые повели солдат на территорию склада. Подоспевший дежурный, услыхав это, поправил:
- Скорее, кубатура. – И причмокнул губами. Обе женщины отличались невероятно крупными формами. У тёти Шуры талии не было вовсе. Она походила на гигантского Винни-Пуха, только в платье, и напоминала всем знатокам живописи знаменитый квадрат Малевича. Тётя Лиля ничуть не уступала ей в объёме, но была ниже ростом, что делало её похожей на круг того же самого Малевича. Обе шмалили «Беломор-канал» вперемешку с «Примой» и «Ватрой». Обе матерились почище старого сапожника, который, уловив всю забористость их словесных оборотов, умер бы от удивления и стыда.

Солнце уже раскочегарилось на всю катушку, когда тётя Лиля завершила короткую экскурсию по главным достопримечательностям своего объекта. Территория склада была внушительной, занимая двадцать гектаров. Может и больше. По всей площади размещались крытые ангары, размеры каждого около 60 метров в длину и 20 в ширину. Снаружи ангар казался не высоким, однако, при входе внутрь ощущение менялось. Деревянные стеллажи, уходящие под самую крышу, крепились на металлических трубах, и высота этих массивных этажерок внушала уважение. Для того чтобы снять что-нибудь с верхних полок, требовалась шестиметровая стремянка. На стеллажах лежали коробки, свёртки, поддоны и прочие ёмкости для размещения всего, что только можно было себе представить. Тут в одном ангаре хранились маленькие ящички с булавками или иголками для швейных машин, а в соседнем ангаре, с виду таком же, стояли штабеля строительной плитки в деревянной опалубке. Склад снабжал целый армейский корпус всем необходимым. И хрупкие плечи складских женщин обнимала обязанность принимать или отгружать товар по предъявленным накладным. В случае с тётей Шурой и тётей Лилей, однако, хрупкими плечи назвать было сложно. Но без грузчиков даже маленькие ящики с какими-нибудь мелкими гвоздями таскать некому. Гражданской ставки грузчика военному складу иметь не полагалось, поэтому всю тяжёлую работу обычно выполняли командированные из разных частей солдаты.
- Дуйте в 29-й, там сапоги. Он в конце третьей линии. Вам покажут, какие ящики таскать на борт, – скомандовала тётя Лиля, закуривая папиросу. Она махнула рукой куда-то в сторону дальних ангаров. Все ангары были пронумерованы, а километровые переходы между ними именовались линиями.
- Есть, товарищ командующая складом! – браво отрапортовал Дима. Тётя Лиля изобразила улыбку и скрылась за дверью конторы, – маленького домика, стоявшего вблизи входа на территорию склада. Дима поспешил в указанном направлении. Евгений старался не отставать, семеня за товарищем, который был чуть выше ростом и шагал широко. До искомого ангара с номером 29 они дошли за пять минут, миновав пару десятков других. У входа стояла грузовая машина. Водитель сидел в тенёчке, подперев кулаком подбородок. Сразу понятно, что ничего носить он не собирается. Весь вид водителя показывал: моё дело крутить баранку, за остальное мне не платят. Они вошли внутрь ангара. За стеклянной конторкой сидела сурового вида бабушка, седая и немножко горбатенькая. Она что-то писала в толстой тетради. Дима кашлянул. Бабушка подняла глаза, несколько секунд рассматривая вошедших, затем отложила ручку, встала и начала выбираться из конторки, ворча:
- Ну вот, наконец-то. Идёмте, покажу ящики.
Следующие полчаса они таскали деревянные ящики кубической формы со стороной в метр. Довольно тяжёлые. Загрузив первый в кузов, спросили водителя про содержимое.
- Кирзачи, – многословием мужчина не страдал, – сапоги такие.
- А, ну ясно.
Первый день работы на складе принёс кучу впечатлений для души и физическое изнеможение для тела. Они побывали внутри десятка различных хранилищ и погрузили не меньше тонны всевозможных ящиков. На склад приезжали грузовики за гвоздями, за лампочками, за солдатскими тапочками, и за постельным бельём. Всё это нужно загружать на борт или же разгружать для хранения. Таскать пришлось самим, но некоторые водители стремились чем-нибудь помочь. Один спросил:
- А чего это у вас ремни не кожаные? Тут вот как раз рядом склад с кожаными. Попросите кладовщицу, она вам поменяет.
- А что, так разве можно?
- Да их там мильён. Выберете любой ремень. Я вот себе сапоги хромовые выпросил. Гляди, как блестят. – Он похвастал новенькими сапогами, сверкающими в солнечных лучах.
- А ведь правда, Жека, это ж склад. – Дима удивился, как это они раньше не догадались. – Можно наше старьё обменять на что-то дельное. От Мазура ничего хорошего не дождёшься. А тут такие клёвые цацки есть. Я видел. Пряжки для ремней новёхонькие, гимнастёрочки с иголочки, галифе, опять же. Вдруг удастся выпросить хромовые сапоги, вместо этой кирзы?
Выбрав свободную минуту, они пошли в ангар, который рекламировал водитель. Там сидела незнакомая кладовщица, довольно молодая. Она посмотрела на солдат мрачно и недобро.
- Кто вас надоумил просить кожаные ремни? Водитель? Вот пусть он вас ремнями и снабжает. А мне скандалов от начальства не надо. Если я всем буду раздавать, скоро в тюрьму сяду. Ясно?
Ушли, разочарованные. Встретив водителя, сообщили ему о своей неудаче.
- А, так это вы на Светку нарвались! Она жадная и никому ничего не даёт. Даже мужу своему не даёт, гы-гы. Потому и детей у неё нет. В других ангарах тоже могут ремни быть. Искать надо.
Поиски затянулись. Но, бродя по длинным улицам вдоль ангаров, изнывая от полуденной жары, они наткнулись на любопытную площадку. Тут стояли настоящие тачанки. Такие Евгений видел в фильмах про гражданскую войну. Телега на колёсах, длинные оглобли, лежащие на земле в ожидании конной тяги, а главное – удивительно, но на заднем сидении каждой тачанки был установлен настоящий пулемёт системы «Максим».
- Гляди, Дима! Мы, что, на «Мосфильм» попали? Это же настоящие тачанки. Обалдеть!
- Самые что ни на есть! Помнишь, как в песне: «Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса…»
- Конармейская тачанка, все четыре колеса! – Допел Женя и с гордостью погладил ствол пулемёта. – Интересно, что они тут делают? Неужели до сих пор такой раритет применяется в армии?
- Думаю, держат на случай съёмок какого-нибудь фильма о революции. Законсервировали. Видишь, всё в масле и густо зелёной краской закрашено. Чтоб не ржавело.
Они пошли к выходу. Однако, время обедать. Настроение было бодрым, революционным. В голове Евгения крутилась мелодия. Он тихонько запел себе под нос:
- Ты лети с дороги, птица. Зверь с дороги уходи…
- Нам пора бы подкрепиться. Ждёт обед нас впереди! – Не удержался Дима, и весь революционный настрой перевёл в обоюдный громкий смех. Они ржали как лошади. Впору в тачанку впрягать. Эх, жизнь…

26. СТРАСТИ ПО КАРТОШКЕ

Работа на складе заканчивалась в пять часов дня. Потом оставалось только дожидаться ужина. В казарме заняться нечем, даже телевизора нет. Ужин привозили в семь, а до темноты было ещё далеко. В августе темнеет поздно. На свежем воздухе, конечно, хорошо, если б не комарьё. Кровососы не церемонились, грызли нещадно. Пять минут, и ты весь чешешься, словно бомж, спавший на стекловате. В первый вечер они просто просидели на своих койках, болтая обо всём, что в голову пришло.
- Ты, Дима, по растениям специалист, как я погляжу. Учился?
- Да, я разве не говорил? В сельскохозяйственном учился, пока не загребли сюда.
- А мне в детстве отец много про деревья рассказывал. У нас в Крыму растительность такая, какой нигде больше нет. Особенно на южном берегу. Кипарисы, магнолии, можжевельник, туя, ленкоранская акация…
- Можешь не перечислять, я в курсе. Это всё субтропические. А мы на агрономов учились, я больше по картошке да огурцам. Сорта, какие есть, когда и как сажать, урожайность и всё такое прочее. В этом я специалист.
- Эх, картошка, картошечка… – мечтательно вздохнул Евгений. – Сейчас бы штук хотя бы пяток где-нибудь отыскать, да в костерок. Мы пионерами знаешь какую пекли? В лагере, к примеру, когда вечером у моря сидишь, самый смак. Романтика! Костёр, девчонки… Ты в лагере был?
- Нет.
- Что, ни разу?
- Ни разу. У нас не было такого. Ну, я-то про лагеря слыхал, видел и по телевизору и в книгах читал. А сам по-настоящему не был ни разу.
- Жаль. Там весело. Особенно, если лагерь на море. Купаться, загорать можно до опупения. Ну, если конечно вожатые не звери. А картошечка печёная просто чудо. Можно было к поварам подойти, попросить. Они сырую картошку всегда давали, она там мешками в больших количествах была. Натаскаешь днём в карманах со столовки десятка два клубней, а вечером их в костёр – бабах!
- Сгорят же.
- Дык не в огонь! Когда уже всё прогорело, в угли надо закопать. А как угли остыли, палкой роешься, достаёшь. Она чёрная вся, горячая. Тут ты её кулаком напополам – хлобысь! А внутри белая, нежная. Пар с неё валит, аромат, – закачаешься. Главное не обжечься. Но всё равно обжигались. Потому что вкусно. Морда потом вся чёрная, в саже. Губы, щёки. Зато – романтика!
- Ух, вкусно рассказываешь, аж самому захотелось…, слюна уже потекла.
- Ага. А ещё, помню, ливни у нас летом бывали мощные. Как только лето настаёт, обязательно в июне раз или два такая стихия разбушуется, мама не горюй. Сперва на небе вместо белой тучки серенькая появляется. Она растёт, растёт. Глядишь, а уже не серая, а ваще свинцово-чёрная какая-то. Аж жуть пробирает. И прямо над головой висит, низко так. Тут вместо привычной июньской жары вроде как прохладный ветерок пробежит. Лёгкий, но только на первый взгляд. Через несколько минут он уже порывами, дёргает, деревья трясёт, что твой великан лапищами за кроны хватается. Это чёткий сигнал всем – драпать пора куда-нибудь или домой или под первую попавшуюся крышу. Главное, не остаться под открытым небом. Все разбегаются. И тут первые капли с неба – бум! Бум! Редкие, но крупные. Гулко так стучат по асфальту. А особенно громко бухают по разным пластиковым кровлям. Или по жестяным. У нас на улицах торговые палатки летом ставят. Открытые, без стен. Вот у них такие крыши пластиковые или жестяные. Рядом с нашим домом пустая палатка была. В ней шашлык раньше жарили и продавали. А потом перестали жарить. Может быть, точку новую нашли для торговли, не знаю. Но палатка осталась и, главное, мангал в ней тоже остался. Не успели забрать или просто бросили, не знаю, опять же. Мы с Серёгой давно уже глаз на этот мангал положили. Хотели в нём костёр раскочегарить и картошку испечь.
- Чего не шашлык?
- Так шашлык нас в ту пору не интересовал вовсе. Да и мяса у родителей не допросишься, а картошка – пожалуйста. В любом количестве. Даже просить не нужно.
- Это вы просто мариновать мясо не умели. Разве можно сравнить шашлык с картошкой, пусть даже и печёной.
- Мариновать я и сейчас не умею. Знаю, что нужно лук резать кольцами, соль, перец туда. Видел, как жарили. Но у нас и шампуров не было.
- Да. Шашлычка бы сейчас похавать.
- Эх, Дима, ты не понял. Там главный смысл был вообще не в еде. Вся прелесть в том, что мы пекли картошку прямо на улице в разгар стихии.
- Это как? В дождь?
- Если бы просто дождь. Это было что-то невероятное. Мы с Серёгой уже поняли, что будет ливень. Нет, даже не ливень. Ливняра, просто ливнище грандиозный! И сразу рванули домой за дровами и картошкой. При первых каплях дождя мы уже набирали сумку. Картошки с килограмм, дрова, спички, соль прихватили. Какая она без соли? Просто преснятина была бы. Мы и в лагере всегда с собой соль носили завёрнутую в бумажку.
- Ну, и, дальше?
- Выскочили на двор и туда, к ларьку бегом. А дождь уже хлещет. Мы под крышу ларька прыг. Там сухо внутри и бортики высокие. По асфальту уже плывут ручьи, а у нас внутри сухо. Народ по улице бежит. Зонтов ни у кого нет. Не ожидали посреди жаркого лета такую вот стихию. А с неба уже не дождь льёт. Просто стена воды! Вокруг на сто метров ничего уже не видать. Грохот стоит. Это по крыше нашей шашлычной вода бьёт. Мы с Серёгой дровишки разложили, бумажками подтыкали, зажигаем. И пошла красота – костёр затрещал, дым, искры. За бортом мокро и холодно, а у нас тепло от пламени такое, что пришлось в угол отходить.
- Вас никто не прогнал?
- Да кому надо? Все разбежались от ливня. Мы одни на улице остались. Глядим, а вода прибывает. Уже редкие прохожие по щиколотку бредут. Хорошо курортникам, они во вьетнамках резиновых. Все насквозь мокрые. Даже не бегут уже, понимают, что мокрее некуда. Смысла бежать нет. И вот мы видим, что с каждой минутой воды всё больше. К нам не заливается, мы на подъёме, да и бортик высокий. А люди уже по колено в воде ходят. И дождь льёт как из ведра. С ветром.
- А почему вода не уходила в канализацию?
- В том и проблема. Нашу улицу всегда заливало при сильном ливне. Канализационные отверстия были забиты. Их не чистили вовремя, видать. А вдоль улицы по краю забор каменный. Воде некуда уйти. Часто заливало так, что машины по крышу стояли утонувшие. А людям вода до пояса доходила.
- Да ну?
- Ей-богу, не вру. Но это только на нашей улице. Потом, постепенно что-то меняли, чистили, и сейчас уже такого не бывает. А раньше было…
Ну, так вот, стоим мы, значит, возле мангала, греемся. А народ на нас завистливые взгляды бросает. К моменту, когда дождь ослабел, у нас уже и угольки были готовы. Мы туда картошку загрузили, сидим, ждём. Нетерпение такое, не передать. Хочется поскорее её достать, а нельзя, рано. Минут пятнадцать терпели. Потом палкой тычем, одну, другую. Вроде бы готова. Серёга одну вытащил. Стал резать, а она внутри сырая. Не угрызёшь.… Ох, и чудили мы тогда с Серёгой.
- Это как?
- Да уж не помню, дождались мы тогда готовности или полусырую погрызли. Не суть. В другой раз мы вообще на чердаке нашего трёхэтажного дома картошку пекли. Мангал туда затащили. Другой, поменьше. Как только дом не спалили, даже удивляюсь.
- А у нас в детстве тоже потеха была. Мы на лошади по селу катались. Без седла.
- Никогда на лошади не ездил, даже не залазил на неё. Да у нас в городе и лошадей-то не увидишь. Мы другие забавы придумывали. Например, наберём воды в презерватив и из окна кидаем. Типа бомба.
- Ха!
- Ну, в презерватив налить воду, это мы уже потом сообразили. Сначала делали бумажные бомбочки с водой. Они на асфальт с большой высоты так клёво плюхаются. Главное – подгадать, чтобы девчонка по улице шла. И чтобы бомба наша аккурат перед ней упала. Тогда веселуха. Брызги, визги, прыжки на асфальте и матюки в сторону окон. А мы-то уже спрятались.
- Злыдни вы.
- Есть такое чуток. Но это давно было. Теперь я женщин не обижу. Если ещё когда-нибудь увижу.
- Эх, бабу бы… – мечтательно протянул Дима, и они отправились ужинать.

27. ПАРТИЗАНЩИНА

Дни наполнились тяжким трудом и бесконечными скитаниями по громадной территории склада от ангара к ангару. Сразу после завтрака тётя Шура давала направление на очередной ангар, в котором необходимо было что-то переносить, передвигать или переволакивать. В зависимости от габаритов. Маленькие ящики с какими-нибудь шевронами или армейскими нитками, которые выпускал Никопoльский пpядильно-ниточный кoмбинaт, носить можно было без особого напряга. Но иногда тётя Шура выдавала нечто такое:
- Мальчики, дуйте на пятый. Там бумагу надо на борт загрузить.
Ну, красота, – радовались они. – Бумага не железо. Хоть передохнём немного, расслабимся.
Часом ранее им довелось таскать стальные трубы по шесть метров длиной. Поэтому перспектива грузить бумагу принесла облегчение. Как бы ни так!
В радужном настроении Дима и Женя приблизились к входу в пятый ангар. Там уже ожидал грузовик. Навстречу вышла кладовщица и широко улыбнулась, глянув на солдат.
- Нет, ну вы только подумайте, – она развела руками. – Двоих прислали. Да вы и впятером надорвётесь.
- Бумага же!
- Ну, да, бумага. Гляди! – Кладовщица раскрыла створку ворот склада. Они обомлели.
Всё пространство было уставлено огромными роликами бумаги, скатанной в цилиндры. Каждый метр диаметром и полтора метра в длину.
- Ого! Это ж, по сколько килограммов они весят?
- По триста каждая бобина. Шесть штук нужно отправить. Тут есть специальные доски, служащие полозьями, по которым можно закатывать бумагу на машину. Вдвоём конечно не справитесь. Придётся Петюню звать.
- А что, кроме Петюни никого нет вообще поблизости? – Она отрицательно мотнула головой.
Им уже доводилось видеть Петюню. Лучше бы как-нибудь без него.
- Водитель тягать ничего не будет, у него своя работа. Вы грузчики, вам и задача. Идите ищите Петюню.
Огромного роста, метра под два, бомж по имени Петюня давно уже прижился на гарнизонном складе. Никто и не помнил, откуда он взялся. Скорей всего, проходил мимо, попросил чего-нибудь, а солдаты на контрольно-пропускном по доброте душевной и угостили. С той поры и кантовался Петюня на складе. Помогал грузчикам. А когда проверка какая-нибудь начальственная шла, прятали Петюню от чужих глаз или прогоняли. На другой день он возвращался. Бомж кошмарно вонял, но в остальном вполне всех устраивал. Был работящим, почти ничего не ел и обладал могучей физической силой. Где Петюня доставал алкоголь, не ведомо, но кроме смрада бомжа, от него всегда разило алкоголем. Пару раз в год Петюню удавалось заставить сходить в душ. На другой день от него струилось исключительно алкогольное амбре. Но через неделю-другую аура восстанавливалась. Находиться ближе пяти метров к Петюне уже само по себе было пыткой. Ребята это знали. Но какой у них выбор?
В поисках Петюни не прошло и трёх минут. Достаточно было крикнуть громко прямо в небо его имя и – вуаля, – волны петюниных ароматов защекотали ноздри. Неповторимый запах Петюни опережал его самого на несколько секунд.
- Звал кто? Чего таскать? Пиво есть? А пожрать будет? – обрушил на них кучу вопросов бомж. Голос его напоминал о мучительных страданиях грешников в аду. Петюня обладал ужасающе хриплым тембром и старался придать ему жалобное выражение, выклянчивая что-либо полезное для себя.
- Поможешь загрузить на грузовик эти рулоны?
- Ну, давай. Какой брать? – Обратился Петюня к кладовщице.
- Брать не надо. Будете их катать. Шутка сказать, каждая бобина весит по триста кило. Давайте аккуратненько, чтобы на ногу не уронить ненароком.
Они принялись накатывать тяжеленные бобины по доскам на борт грузовика. Подкатили первый рулон к доскам, направили ровненько, чтобы вбок не съехал, подхватили и стали заталкивать его наверх. Пока по земле катили, было не очень тяжело, но подъём на борт потребовал от них напряжения всех жил. Особенно тяжко было справляться с рвотным рефлексом, который провоцировало присутствие трудившегося бок о бок с ними Петюни. Перекатив рулон, остановились отдышаться. И тут вдруг со стороны главного входа послышались весёлые голоса, и они увидели приближающихся мужчин. Четверых.
- Ну что, парни, помощь нужна?
Дони с Брянским переглянулись. Откуда тут взялись мужики в гражданских нарядах, явно не военные? Да и возраст у них был приличный. Самому молодому на вид лет тридцать, не меньше. Женя вспомнил о партизанах, прибытие которых анонсировал им на днях дежурный. Точно! Это и есть те самые обещанные партизаны. Вовремя, чёрт подери! Ещё парочку бумажных бобин переместить, и их силы иссякнут напрочь.
- Э, да у вас тут задачка не для троих! Такими рулонами можно, пожалуй, асфальт укатывать, – весело заключил самый улыбчивый из мужиков.
- Точно, на переднее колесо асфальтового катка похожи!
- Ну-ка, навались! – Вновь прибывшие включились в работу и дело пошло быстрее. Последний, шестой рулон чуть не оставил Евгения калекой. Зазевавшись, он подставил мизинец не туда, и прокатываемый всеми рулон зажал палец меж двумя бобинами бумаги. Спасла реакция. От неожиданной боли Женя так резко отдёрнул руку, что успел выдернуть палец и тем самым избежал перелома.
- Ай! – Не сдержал он крика, подумав о том, что ему, музыканту, лишиться пальца, было бы не самым лучшим в жизни событием. Слава богу, пронесло! Но боль не утихала. Схватившись второй рукой за травмированный палец, он согнулся и замер.
- Что такое? – участливо спросил Дима. Переживать друг за друга и поддерживать в любой момент уже вошло у них в привычку.
- Чуть палец себе этой бумагой не отломал. Вроде бы, обошлось, но болит, зараза, сильно.
- Отдыхай, мы уже завершили погрузку. Пора в казарму на обед.
Партизаны курили, весело переговариваясь. Они пообещали Петюне пиво, но не сейчас, а потом, вечерком. Радостно размахивая длинными ручищами, верзила скрылся за ангаром. Вокруг в горячем летнем воздухе медленно растворялся убойный аромат бомжа.

Более беспокойных соседей по казарме, чем свежепризванное партизанское соединение, трудно было отыскать. После тяжких погрузочных работ вместо ожидаемого отдыха четвёрка прибывших развернула бурную деятельность.
- Это что, мужики, магазина тут на территории разве нет? – С явным беспокойством в голосе поинтересовался Алюнча. Алюнчей его меж собой прозвали Евгений с Дмитрием. Вернее, придумал кличку Женя, а Дима поддержал. Этот партизан оказался самым шебутным и подвижным из всей компании, ни минуты не сидел молча. Он представился как Алексей, но внешне чем-то неуловимо напоминал жителя крайнего Севера. Евгений при первом взгляде на Алексея сразу подумал о чукчах. «Буду его Алюнчей звать» – решил он. Кличку второму, низкорослому лысоватому мужичку лет сорока с виду, дал Дима. Фамилия у него была сугубо традиционная – Иванов. Дима решил, что Иванов будет носить прозвище Ванёк. Ванька;, по правде, мать нарекла Андреем, но Дмитрия Дони это не смущало. Третьего и четвёртого партизан ребятам пришлось окрестить довольно вычурно: бра;ты-акробаты. Во-первых, эти двое действительно были братьями. Двоюродными. Они сильно курили, дымили как паровозы. Частенько ссорились друг с другом и активно при этом матерились. Но главное – демонстрировали акробатические номера. Один постоянно норовил встать на голову, в позу свечи. Второй был любителем исполнить известную атлетическую силовую стойку – крокодильчик. Стойка на руках, опираясь ладонями на пол, при полностью вытянутом теле параллельно земле.
За последние дни Дима и Женя привыкли к тишине и покою. Партизаны нарушили этот покой резко и бесцеремонно.
- Служивые, к вам вопрос. Вы ж тут уже давно кантуетесь. Где магазин? Водяры бы прикупить, да жратвы на закусь.
- А вообще, чем тут вечерком заниматься? Девок в округе не видать? Жинка дома осталась, а я что, голодать должен?
- А меня вообще бригадир хотел в столицу командировать на недельку. А тут вот такая хрень вышла. Повестку приносят. Я, было, хотел наплевать, но мне объяснили, что можно и с работой распрощаться, коли не явлюсь в военкомат вовремя. Надеялся по Москве полазить, погужбанить там с корешами. Эх…
- Да у всех такая же фигатень. У меня ваще послезавтра днюха, братва. А я тут ящики таскать должен. Нет, вы как хотите, а я, наверное, сбегу.
- Ну да, сбежишь тут. Потом такую статейку прикрепят, что мало не покажется. Придётся неделю оттарабанить, деваться некуда. Но зато все вечера – наши!
- Вечера, говоришь? Тут окраина города. Ни тебе кафе, ни ресторанов, ни дискотек. Даже поганой общаги с бабами не сыщешь. Это я тебе говорю.
- Согласен. Сто процентов уверен, нас даже за ворота не выпустят.
- Ну, это я на себя возьму. Договорюсь с дежурным, – выпустят.

Подоспел обед. Дежурный открыл ключом соседнюю со спальным отделением казармы дверь. Там оказалось отдельное помещение для приёма пищи. Типа столовой. Туда и притащили привезённые бачки с питанием. На этот раз уже намного потяжелевшие. Как иначе? Команда едоков пополнилась четырьмя желудками.
Длинный обеденный стол покрыт белой клеенчатой скатертью. В центре стола высокий длинный пластиковый стакан, а в нём ребята обнаружили пучок иссохших стеблей – останки букета полевых цветов, который кто-то заботливо поставил для создания уюта. На подоконнике обнаружился электрочайник. А ещё там стояла сахарница с довольно приличным запасом кускового рафинада. Партизаны не обратили на неё никакого внимания. Электрочайник их тоже не заинтересовал. Конечно. Что ожидать от гражданских, у которых дома все эти предметы под носом постоянно. Но соскучившиеся по настоящему сахару солдаты были в восторге. Чаем сладким их поили, разумеется, стабильно. Но просто так сахара не было. Ни в виде песка, ни в виде кусочков. А тут такое вот сокровище и без присмотра!
- Видел чайник, Дима? – Перед уходом на склад спросил Евгений. Они уже отобедали. Партизаны пошли к ангарам, а солдаты задержались. Посуду вымыть.
- Ну конечно.
- У меня идея. Давай нарвём фруктов и компот сварганим! Натуральный свежий компот прямо в этом чайнике можно закипятить. Сахар есть. Что нам ещё нужно?
- Больше ничего и не нужно. Я тут видел поблизости разные фруктовые. И сливу и грушу. И яблони растут. По-моему, даже абрикос в дальнем углу есть. Надо будет утром пробежаться и насобирать. – Он складировал в стопку последнюю тарелку. Тут, в буфете тарелки были самые настоящие, фаянсовые. Мыть их следовало осторожно, чтоб не разбились. Не то, что полковые, алюминиевые. Те, хоть об землю бей, только помнутся.
После рабочего дня партизаны куда-то растворились. В казарме повисла тишина. Дима полез на деревья собирать урожай. Евгений принимал от него фрукты, мыл их и складировал в кучку. Тут были сорванные Дмитрием спелые сливы синего цвета, пяток яблок, пара груш весьма аппетитных на вид, но твёрдых. Решили порезать всё на мелкие кусочки. Так быстрее получится навар. А ещё в компот была добавлена горсть ежевики, которую Дмитрий каким-то чудом обнаружил возле каменного забора. Основной куст рос за забором, а на их территорию торчала пара веточек, с которых он умудрился собрать чёрные спелые ягоды. Весь набор тщательно вымыли, загрузили в чайник и залили водой из-под крана. Затем включили чайник в розетку. Вода закипела почти сразу. И уже через несколько минут на всё помещение столовой распространился мощный аромат фруктов. Слюна чуть не брызгала во все стороны из их ртов.
- Добавляй сахару, да побольше. И пусть постоит, остынет как следует. Компот пьют в-основном охлаждённым.
- Мы всё правильно сделали? А то я никогда компот не варил. Дома обычно бабушка или отец этим занимались.
- Да всё классно, Женя. Мы теперь повара высшего разряда.
Часа два кряду они наслаждались компотом собственного изготовления, смакуя по глоточкам ароматный напиток. Затем с превеликим удовольствием съели фрукты, хоть мощный электрочайник и превратил их в кашу.

Чёрное августовское небо моргало мириадами махоньких жёлтых лампочек. Теплый ветерок ласкал стриженые затылки друзей. Сидеть на пороге казармы можно было хоть всю ночь, бесконечно, если б не комары. Пришлось ретироваться внутрь. 
- Что-то долго партизаны гуляют.
- Похоже, в город сбежали. Серёга, скорей всего, отпустил. Больше некому.
- Уже отбой, где их носит?! Как думаешь, к утру вернутся?
- Попробовали бы мы вот так, в самоволку…
- Нас бы моментально скрутили. А им плевать. Свободные люди, что с них возьмёшь. – Однако, одиннадцать с гаком. Пора ложиться. Не выспимся, как завтра работать? Я и так еле ноги волочу к обеду, а уж к вечеру спина прямо отваливается.
- Всё. Ложимся.

…Они проснулись внезапно от грохота. Кто-то открыл входную дверь пинком ноги.
- Ааа, гады! Где моя кровать? Спааать, я сказал! Ммм… блин. Темно.
Вспыхнул свет. Алюнча, – это был его голос, – заплетающимся языком пытался командовать остальными прибывшими. Получалось плохо, но громко.
- Казаки! Смирно! Я вам не какой-нить салага. Я сержант, вашу мать!
- Спокойно, Лёсик, сядем усе! – отвечал ему кто-то, судя по всему, тоже сильно подшофе.
- Я тебе кто, – орал Алюнча, – я старшой. Серж…жант, понь… л? А посему, наливай. Это при… ик… каз! – Он разикался и долго шлёпал себя ладонью по животу и по груди, пытаясь унять икоту.
Евгений подумал, что в эту ночь вряд ли удастся выспаться. Но повернувшись на другой бок, плотней закрыл глаза и попытался заснуть. Однако, партизаны не унимались.
Послышался шум сдвигаемых кроватей. Звякнули бутылки. Ага, похоже, они решили продолжить веселье. Видимо, не всё ещё выпили. Принесли с собой.
- Где же этот долбаный стакан? Кто видел? Куда мне лить, не с горла же…
- Да пей так, клали мы на этот стакан! Давай по три глотка… – Буль-буль-буль – звуки явственно выдавали осуществляемый процесс. Ванёк, судя по голосу, это был он, – запел:
- Ой, цветёт калина в поле у ручья-а-а-а! Ё!
- Парня молодого полюби-и-ла я! Пля! – Подхватили браты-акробаты. С койки, где пытался спать Дони, раздался жалобный голос:
- Ребята, дайте поспать. Хорош уже гулять, совесть у вас есть?
- Опа-на, мужики, мы ж служивым не оставили. Или есть по глотку? – Встрепенулись партизаны.
- Да какой там! Лёсик, собака дикая, всё высосал. А я предлагал ребятам дозу донести. Ну, ничего, в другой раз оставим. – И они грянули в четыре горла:
- Не могу откры-ы-ыться, слов я не найду-у-у!!
Тут уж и Евгений не выдержал. Он вскочил с койки и заорал:
- Да, вашу налево, бога мать, ядрёна холера, шоб я ещё раз! Заткнулись, черти, алкашня поганая!! – Сам не ожидал эффекта, но партизаны мгновенно умолкли. И разошлись по койкам. И погасили свет. Через несколько минут мощный храп сотрясал казарму. Вот, оказывается, на что словцо крепкое способно.

28. ИРОЧКА

Их никто не провожал. Скупой на слова очередной дежурный лейтенант с вечно брезгливым выражением лица объявил в середине дня:
- Дони и Брянский. Ваш срок командировки сегодня заканчивается. Предписано вернуться в часть. Поедете вечерним поездом. До вокзала дежурная машина вас подкинет. Дальше сами.
Напоследок их накормили досыта. Сержант Серёга пожал Дмитрию и Евгению руки и прикрыл за ними дверь. Ульяновская «буханка»* мрачного зелёного цвета доставила их на железнодорожный вокзал. Билетные кассы – вывеска крупными буквами. Они встали в длиннющую очередь. Внезапно Евгений почувствовал себя безмерно счастливым. Вот оно то, чего ему так давно не хватает! Ощущения, позабытые за долгие месяцы службы, как будто всё это было в далёкой прошлой жизни, которую скрывает туман забвения. Эти радостные суетливые лица людей занятых своими повседневными заботами. Вокзальная кутерьма с чемоданами и сумками, лязгом грузовых тележек, невнятными объявлениями рейсов, доносящимися из динамика, паровозными гудками и людским гомоном. Этот гомон ласкал его сердце. Вокруг них простые граждане. Он так редко видел их за последнее время.
_______________________________________
*«Буханка» – первая серийная модель микроавтобуса, разработанная на Ульяновском автомобильном заводе.

Дима Дони тоже смотрел удивлёнными глазами на людей, окружавших их. Будто на экране, из другого мира проявлялись и множились образы, характеры, маски…
Послышался женский голос:
- Ребятки, солдатики, вам-то чего томиться! Граждане, – молодая женщина обратилась к толпе, – давайте пропустим солдатиков вперёд. Пусть билеты возьмут без очереди. А мы подождём чуток. Верно, товарищи, подождём?
- Пусть возьмут, подождём! Им и так нелегко на казённых-то харчах, в кирзачах, – согласно подхватил народ. У ребят стало тепло на сердце. Тут же их подтолкнули к кассе. Через несколько минут они уже подходили к своему вагону.
- Плацкартные, – изучив билеты, молвил Дмитрий. – Выходить нам почти ночью. В пять утра. Ещё темно будет.
- Главное, не проспать.
Пожилая проводница взяла у них билеты.
- Идите в шестое купе. У вас места нижние, 21 и 23. Но советую не ложиться. Выходить вам очень рано. А народу в наш вагон набьётся куча. Это я вас заранее предупреждаю, чтобы знали. Ну, ничего, вы военные, к лишениям привыкшие, верно говорю? – Улыбнулась она. – В тесноте, да не в обиде. Всем ехать надо.
- Ну, понятное дело, – согласились они и прошли в свой отсек. Там никого не было. Они присели к окну. Послышался гудок тепловоза,и через несколько секунд вагон дёрнулся. Лязгнули сцепки, скрежетнули металлические соединения вагонов, поезд медленно тронулся, набирая скорость. За окном проплывали городские пейзажи да темень, освещаемая лишь уличными фонарями. Скоро всё укрыла тьма. Ростов-на-Дону, прощай!
- Красота, одни поедем. Женёк, похоже, проводница ошиблась.
- Отлично!
Однако, оказалось, что ошибся Дима. Уже через полчаса поезд сделал первую остановку, и в вагон потекла людская струйка, быстро превратившаяся в речку. Один за другим купе стали наполняться под завязку.
- Потеснитесь чуток, ребята. Нам нужно где-то примоститься. – Просьбу они удовлетворили, притиснувшись к окну. Дима многозначительно кивнул Евгению на вошедших. Судя по всему, это была семья. Мать, отец и девочка. Вернее, девушка лет пятнадцати. Школьница? Странно, ведь уже сентябрь, куда можно ехать в учебный период. Для студентки слишком молоденькая. Девочка присела на самый край.
- Блин, в сортир приспичило – шепотом сообщил Дони, выбираясь со своего места.
- Давай, не потеряйся там.
Как только Дмитрий скрылся за поворотом купе, его место занял мужчина. Похоже, это был отец девушки. К нему плотно придвинулась немолодая женщина. Она поминутно широко зевала, будто не спала уже давненько. Поезд снова остановился. В купе ввалилось ещё пятеро. Евгения прижали к окну так, что он не смог бы даже выбраться по нужде. Но нужды не предвиделось. Не повезло Димке, мелькнула мысль. Теперь будет искать место. Он вспомнил слова проводницы о том, что ехать надо всем. В таком случае даже неудобно требовать от людей освободить их законные нижние места. Ничего, уже позднее время. До пяти утра и так просидим.
Дмитрий вернулся, когда поезд набрал ход и мчался сквозь ночь, выстукивая колёсами барабанную дробь.
- Доча, иди на моё место к окошку, – предложил девочке отец, – пусть солдатик там сядет, а я на вторую полку залезу. – Он взгромоздился на верхнюю полку, а девушка оказалась напротив Евгения. Облегчившийся от тяжкого бремени Дмитрий безмятежно улыбался, жмуря глаза. Народ поутих, даже громкая беседа у окна напротив перешла в тихое воркотание. Там кто-то рассказывал кому-то о проблемах выращивания цитрусовых в условиях вечной мерзлоты.
Евгений покосился направо и оглядел соседей. Две женщины сидели рядом с ним, прикрыв глаза. Дремали. Ещё дальше на самом краешке сиденья примостился парнишка с рюкзаком на коленях. Напротив, рядом с девушкой ещё двое откинувшись на стенку переборки, посапывали, беседуя с Морфеем, богом сна. Девушка не спала. Их взгляды встретились.
Он не общался с девушками уже целую вечность. Тем более в такой непривычной обстановке. Дочь полковника Динара не в счёт. У них ничего и не было, собственно. А эта девушка, случайная попутчица, похоже, русская. Восточных черт в лице не наблюдается. Просто красивая. Она смотрела на него с любопытством и некоторым испугом. Полумрак, царивший в купе, не скрывал, тем не менее, карих глаз и мягко льющихся волос, ниспадающих на плечи. Он заметил искринку в её глазах. Лёгкая улыбка пробудила её пухленькие губы к движению. Это она кому улыбнулась? О, боже!
Он мысленно взглянул на себя её глазами. Работа на складе пошла ему на пользу. Она должна видеть перед собой мужественного парня с суровым взглядом, опытного в сердечных делах защитника всех мирных граждан и молодых девушек в их числе. А не того зачухана, каким он видел себя в зеркале ещё месяц назад. Он машинально одёрнул незаметно гимнастёрку. Хорошо, что не видна нижняя часть, давно не чищеные сапоги, мятые брюки в пятнах с оттянутым лоснящимся задом. Вспомнил, что не брился уже два дня, и подпёр руками подбородок в смущении. Она молчала. Неудобно как-то пялиться так откровенно, – думал он, но отвести взгляд от её лица был не в силах. Девушка тоже смотрела на него, не отрываясь. О чём она думает?
Молчание затянулось. С другого края купе слышалось сквозь перестук колёс:
- А я тебе говорю, это ичанский* лимон. Только для подвоя. – Безапелляционно заявлял чей-то голос с возмущёнными интонациями. Ему оппонировал другой, ещё более гневный.
- Да хрен там! Сдохнут, я тебе говорю. Это ж вечная мерзлота.
- Да в том и дело, что надо теплицу ставить прямо рядом с домом.
- Не смешите меня, это фантастика. Лимоны на холоде не растут.
- Растут и даже вызревают, проверял лично!
- Шиш там! – страсти нарастали и спорящих было уже хорошо слышно.
Он улыбнулся и решился подать голос.
- О чём это там они спорят, о лимонах? Вам слышно? – тихонько обратился Женя к девушке.
- Слышу, спорят о том, что лимоны можно на Севере выращивать. Где мороз. – Ответила она почти шёпотом.
- Я на Севере не бывал, но думаю, что можно. – Он обрадовался тому, что девушка охотно поддержала разговор.
- А где Вы бывали? Вы служите в Армии? – Это же очевидно, – подумал он, но даже на наивные вопросы с удовольствием ответил.
- Бывал я много где. По всей стране ездил, – врать не хотелось, но что-то подмывало его казаться в её глазах бывалым путешественником, – в Москве, в Ленинграде был. В Крыму был. Я, собственно, родом оттуда. Ну, а служу в секретном полку.
- Как интересно! – Глаза её вспыхнули, а на щеках появился лёгкий румянец. – Расскажите ещё! Я так люблю когда рассказывают про путешествия! – она даже наклонилась ближе, так, что лицо её осветила потолочная лампочка. Какая миленькая. Личико чистое, без единого изъяна.
___________________________________
*Ичанг лимон или «ароматный шар» — самый морозоустойчивый цитрус. Родом из Китая.

Аккуратный носик и чудесные бело-розовые щёки, которые Евгению тут же захотелось расцеловать. Вот же скандал был бы, сделай он что-то подобное. При её родителях, вдобавок… Он отогнал шальную мысль воображаемой метёлкой и спросил:
- А Вы учитесь в школе или где-то ещё?
- Я в институте уже, на первый курс только что поступила. Буду географом! – С явным оттенком гордости добавила она.
География это его конёк. Он тоже любил со школы всё, что имеет к географии отношение. И тут же решил рассказать ей о Крыме. Где бывал, что видел, что интересного есть в Крыму. Благо, это не составляло особого труда и не пришлось ничего лишнего выдумывать. Она слушала внимательно, кивала и восхищалась в особо выдающихся местах. Например, когда он поведал о спасённой им когда-то на пляже девушке, которая выжила благодаря его внимательности и чуткости…
- Я гляжу, а на её шее какая-то чёрная точка с маленькими лапками. Присмотрелся, а это он!
- Ой, кто?
- Самый натуральный клещ! Вот. Если бы вовремя не заметил, девица эта могла умереть от энцефалита. Вы знали, что клещи переносят энцефалит?
- Нет, не знала. Какой ужас! – Искренне сокрушалась девушка.
- Кстати, меня Евгением зовут. А тебя?
- Ирина. Калинина Ира. Я из Волгограда. Мы там выходим. – А ты куда едешь? – Как-то незаметно они перешли на ты.
- А мне чуток дальше ехать, до Капустиного Яра. Слыхала?
- Нет, это где-то за Каспийским морем?
- Чуть ближе. Но я не буду подробности раскрывать. У нас секретная часть. – Он не решился поведать о том, что служит в строительных войсках и учился на крановщика, да, вдобавок режет хлеб с маслом в столовой. Стыдно как-то. Не очень вяжется с мужественными поступками, о которых уже успел рассказать.
Они ещё долго повествовали друг другу о чём угодно. Время словно прекратило свой бег. Минутные стрелки всех часов в мире будто замерли. Незаметно наступила ночная тишина. Размеренно покачивалась колыбель вагона, и музыка колёсного перестука укачала пассажиров. Давно угомонились и селекционеры цитрусовых. Дружный храп утомлённых людей прокатывался по всем купе. Не спали двое. Они держались за руки и уже почти не разговаривали. Он читал в её глазах такое, что ещё не встречалось в книге его жизни. Нежность и понимание. Кротость и ласку. Держа её тёплые ладошки в своих ладонях, он боялся упустить каждое мгновение, и, казалось, чувствует через пальцы биение её сердечка. Это горячее чувство наплывало сладкими волнами, и дыхание у обоих практически сливалось воедино. Они не отрывали взгляды. Он с обожанием ощупывал глазами каждую точечку на её лице, а она нежно улыбалась, еле дыша от счастья, и только крепче сжимала его пальцы. Им было тепло и уютно в полутьме этого переполненного вагона с грохотом несущегося по степным просторам Волгоградской области. Они оставались наедине вдвоём, невзирая на десятки незнакомых людей, теснящихся рядом.
Внезапно он вспомнил, что часы на руке у Дони, а у него нет часов. Как узнать время? Они приедут, а Ирочка? Она же должна выходить раньше, в Волгограде! Когда этот чёртов Волгоград? Вдруг уже скоро? Он почувствовал пробежавший по спине холодок. Видимо, она тоже что-то подобное подумала, потому, что сделала попытку вытащить свои руки из его ладоней. Нехотя, он отпустил её пальцы и сказал:
- Мне кажется, скоро ваша станция. Смотри, за окном все больше огоньков.
- Да, наверное.
- Но я не хочу, чтобы ты уходила! Мне скоро на дембель, я приеду к тебе в Волгоград. Напиши мне свой адрес. – Попросил он и подумал, что обязательно разыщет Ирочку, и они поженятся. Непременно! Именно так! Другой жены ему не надо.
- Давай на чём, я напишу адрес, – согласилась она.
Порывшись в глубоких закромах своих карманов, он выудил спичечный коробок и ручку.
- Диктуй!
- Дай, я сама напишу. – Она тщательно начертала мелкими буковками адрес. Женя принял коробок и спрятал его в нагрудный карман, поближе к сердцу. Они вновь взялись за руки. Но она уже не улыбалась, а смотрела печально и очень внимательно, словно пытаясь запечатлеть его облик в своей памяти навсегда.

Около трёх часов ночи отец девушки с кряхтеньем слез с верхней полки и, разбудив супругу, позвал дочь к выходу. Поезд подъезжал к перрону Волгоградского вокзала. Женя сидел, крепко сжав зубы, и смотрел немигающим взглядом вслед уходящим. На душе скребли кошки. Хотелось выть от неотвратимости расставания. Одно лишь успокаивало – мысль, что уже очень скоро он будет свободным человеком и обязательно поедет в город-герой Волгоград, найдёт там Иру Калинину, и они будут вместе.
До точки их прибытия оставался час, они с Дони подремали немного, пока проводница не сообщила:
- Кап Яр. Вам, ребятки, выходить!
На улице было ещё темно, но очень скоро рассвет залил окрестности бледным молоком сентябрьского солнца, погасив ночные фонари, охранявшие кромку тротуара. Они не торопясь шли по направлению к своей части. Евгений с жаром рассказывал Диме о ночной попутчице.
- Так, говоришь, влюбился? – Дони изобразил лучезарную гагаринскую улыбку на своём слегка помятом невыспавшемся лице. – А как ты её найдёшь потом?
- Очень просто. Она написала свой адрес. Вот, смотри! – Он запустил руку в нагрудный карман. Но коробка со спичками там не было. Острый нож ужаса полоснул по сердцу. Евгений лихорадочно принялся обшаривать карманы. Неужто где-то выпал? Коробок исчез бесследно.
- Дима, я, кажется, обронил его по дороге! Давай вернёмся! – Это было сказано с такой болью, что Дони даже не стал спорить или убеждать товарища, а, молча, развернулся и пошёл в обратном направлении, разглядывая асфальт.
Они тщательно обшарили всю дорогу, вернувшись на вокзал. Прошли вдоль перрона. Безрезультатно.
- Я дурак, даже не прочитал толком адрес, не запомнил его. Как же так, вот я идиот! – Он начал задыхаться. – Волгоград громадный город. А Калининых в нём сотни. Я не смогу её найти теперь никогда. Кажется, улица на Б. Бала… бата… эх, не помню. А номер дома и подавно не помню! Дима, как же так?! – Он присел на корточки в отчаянии и взялся руками за голову. Стон рвался из груди. Обрушившееся на него несчастье не давало дышать. Образ девушки стоял перед глазами. Ирочка… любимая!
- Да успокойся уже! – пытался сдержать бурю в душе товарища Дима. – Найдёшь её потом, я думаю. – Похоже, он и сам не верил в это предположение.
Дони понимал всё. Он готов был продолжить поиски коробка с написанным на нём адресом. Но Женя взял себя в руки. Поднявшись, он выпрямил спину и, показав кулак кому-то невидимому в небе, изрёк:
- Значит, у судьбы на меня были свои планы. И они не совпали с моими. Переживу. Пошли в часть, пока без нас не начали завтракать.
- Вот это правильно! Любовь любовью, а завтрак по распорядку! – Ответил товарищ, и они зашагали прочь от вокзала.

29. ДЕМБЕЛЬСКИЙ АККОРД

Он часто прокручивал в голове, словно кадры из полюбившегося фильма, события той злополучной ночи, когда неведомо как утерял коробок спичек. Самый нужный коробок из всех коробков, как представлялось ему, успевшему за какие-то несколько часов в полумраке вагонного отсека влюбиться в случайную попутчицу с чудным именем – Ирочка. Перед ним в мыслях представал её образ, глаза, смотревшие с такой нежностью. Но почему-то с каждым проходящим днём облик девушки размывался, и вот уже ему с трудом удаётся вспомнить черты её лица. Прав был Дима Дони, успокаивавший его всю дорогу в полк рассказами о своих многочисленных влюблённостях, которые оканчивались тем, что он забывал девушек раньше, чем сообщал им о собственных чувствах.
- Ты вот думаешь, что жизнь закончилась. Ха! Не смеши меня. Тебе всего лишь меньше двадцати. Впереди ещё столько знакомств. Поверь, будут девушки в сто раз лучше и красивей, чем эта.
- Нет, не говори так, – с жаром возражал Евгений, – я же видел, как она на меня смотрела!
Мне не надо никаких других. Она и есть девушка моей мечты. И я её потерял, кусок идиота.
- Поверь мне, пройдёт месяц-другой, и ты забудешь эту встречу. Тем более, что скоро дембель.
И ведь так и вышло. События последующих дней заслонили прежние переживания, принеся свежие. Ему приказали выкрасить серп и молот, а вслед за этой работой обновить дедушку Ленина. Нет, никаких шуток. К входу в Клуб примыкала высокая кирпичная стена, которую украшал огромный символ страны социализма – серп и молот на фоне красной звезды. Это был рисунок, созданный неведомым художником-монументалистом. Кому-то не давала покоя чистая стена. Хотелось обязательно на ней что-нибудь изобразить. А что можно изобразить, не опасаясь вызвать на себя гнев вышестоящего начальства? Что-то военное? Армия ведь. Пушку? Так учебка же строительная! Молоток подойдёт? А там, где молот, там и серп! И звезда, разумеется. Вот и воплотили идею, да так, что шестиметровый символ рабочих и крестьян наверняка виден из космоса. Так, во всяком случае, показалось Евгению, когда начальник Клуба вызвал его к себе и приказал:
- Рядовой Брянский! Есть у меня к вашему дембелю аккордик подходящий. – Француз загадочно улыбнулся и поманил Евгения пальцем, указывая на окно. Из его кабинета в окно видна была стена. А на стене сильно облупленная картина про реставрацию которой лейтенант уже давненько задумывался. А тут такая оказия. – Вуаля!
- В смысле, вуаля? – недоуменно глянул Евгений на останки когда-то кумачового серпа и молота, давно уже примелькавшиеся всем. Краска за годы, а, возможно, десятилетия существования картины во многих местах стёрлась. Дожди, туманы, и снег с ветрами неизменно портили этот шедевр живописи. Не наскальная живопись, чай, которой тысяча лет, а всё как новенькая.
- Ничего не видишь?
- Вижу серп и молот. Как на заставке «Мосфильма». Там рабочий и колхозница их держат, скрестив вместе. Только тут ещё звезда.
- Шутник, однако. Краска облезла сильно. А это ведь не просто серп и не просто молот. Это часть герба нашей Родины! Надо обновить, да так, чтобы сам маршал Устинов залюбовался, если вдруг, не дай бог, сюда приедет. Задача понятна?
- А Еськин? Он же художник. Почему он не может покрасить? Господи, да на неё же краски нужно тонну, не меньше.
- Краску красную найдём. Это тебе дембельское задание. Пока не покрасишь, на дембель допуск не подпишу. Усёк?
- Помощника-то хоть дадите?
- Да где ж я тебе его найду? Еськин свою работу еле успевает. Я его загрузил к октябрьским праздникам. А тут художником быть не надо. Считай, это малярные работы.
- Я же не маляр, да и трудно будет одному. Вон какие объёмы, метров семь в высоту, да и в ширину столько же. Помощника бы…
- Все по местам службы, один ты свободен, да и то в столовой постоянно торчишь. Ладно, что-нибудь придумаю. Иди к художнику, там была где-то лестница длинная. А краску он тебе выдаст. Давай, дуй на второй этаж.
Женя поднялся в каморку художника Касатонова. Сам Касатонов уже давно дембельнулся и сейчас где-нибудь в Кишинёве рисует плакаты с портретами. На замену ему посадили какого-то тощего паренька, который и рисовать толком не умел и регулярно маялся простудой. Его надрывный кашель постоянно гремел со второго этажа на весь Клуб.
- Художникам наше почтение, – весело приветствовал паренька Женя. – Где-то тут у вас лестница длинная была. И краску мне нужно взять.
Художник, рядовой Еськин, пожал плечами. Он нехотя оторвался от листа ватмана, на котором что-то чертил карандашом, и оглядел свою каморку. Собственно, каморкой это длинное узкое помещение назвать было сложно. Скорее, коридор. Чего там только не было. Стол, заваленный обрывками и обрезками бумаги, картона, кусков пенопласта, дощечек и планочек. Разбросанные повсюду огрызки карандашей, обломки фломастеров, обрывки киноплёнки, куски электрических проводов и какие-то неведомо для чего предназначавшиеся детали неизвестных приборов. Это помещение делили меж собой художники, электрики и киномеханики. Каждый из них оставлял после себя хлам, который, чем больше его накапливалось, тем меньше хотелось убирать. Поэтому ничего не убирали. Найти что-либо в подобном месте было немыслимым. Но лестница! Она же большая.
- Вспомнил! Её брали электрики. Лампочки вкручивать.
- Лейтенант сказал, она тут. Ты, Еськин, не дури. Выдай мне лестницу, красную краску и, наверное, кисти крупные. Да, покрупнее. Придётся тебе отчитаться перед Французом, где ты лестницу пропил!
- Кха-кха-крраах! – Зашёлся в кашле молодой художник, согнувшись пополам.
- Да ладно, не пропил, я же пошутил! – Поспешил успокоить несчастного солдата Евгений. – Куда бы она могла деться? Может, электрики назад приносили, пока тебя не было? Глянь!
- Уфф… кхе… чёрт, замучил кашель этот! Ага, гляну. – Еськин огляделся. – Вспомнил! Я её в вестибюле в углу видел. Точно! А краску сейчас дам.
Он выдал Евгению плотно закупоренную пятилитровую жестяную банку с ярким красным пятном на крышке.
- Если мало будет, ещё есть. Недавно привезли. – Порылся в ящиках и выудил оттуда три кисти. – Только их надо размочить. Засохли. У меня тут есть растворитель. Сунешь туда, они за пять минут будут как новые. Вот, держи!
Нагруженный необходимыми атрибутами, Евгений спустился в вестибюль и увидел лежащую там деревянную лестницу, прислонённую боком к стене. Ну вот, всё готово. После обеда можно будет приступать.
После обеда он решил, что лучше было бы начать работу до обеда. Доковыляв с полным желудком до Клуба, нагнулся за лестницей и почувствовал, как жирный борщ, в котором плавало несколько кусков мяса и увесистая порция перловой каши с хлебушком сделали попытку вырваться наружу, сместив при этом центр тяжести. Он даже пошатнулся. Натужно упираясь, приподнял лестницу и поволок её к выходу. Помощников поблизости не наблюдалось. Подтащив лестницу к стене с шедевром социалистического граффити, поставил её в вертикальное положение. До острых верхушек серпа и звезды она не доставала, но дотянуться можно. На первый взгляд в этой лестнице метра четыре с хвостом. Довольно хлипкая. А если поедет в сторону? Перспектива навернуться с пятиметровой высоты не казалась приятной, да и была вполне допустима. Где же помощник? Кто-то должен страховать. А как красить, если в одной руке кисть, а в другой банка с краской? Чем держаться, если руки заняты? Он призадумался.
Октябрьское солнце привычно направляло третьей планете горячие звёздные послания. Планета, купаясь в его лучах, кружилась, подставляя им свои полушария поочерёдно вот уже который миллиард лет. Мощные гравитационные волны баюкали всю систему на краешке галактики, имя которой – Млечный Путь. Всей этой космической фантасмагории не было никакого дела до проблем малюсенького солдатика, рядового Брянского, которому очень хотелось домой. А путь домой лежал через исполнение так называемого дембельского аккорда. Каждый срочник, прежде, чем покинуть гостеприимную часть, по традиции отдавал ей свой последний долг. Что именно? Это решал его, солдата, непосредственный начальник. Кого-то заставляли что-нибудь мастерить. Например, стенды или наглядные пособия. Кто умел стеклить, – стеклил. Некоторых объединяли в маленькие строительные бригады, которые перед своей демобилизацией сооружали целые павильоны. Главное в этом деле – не размениваться на мелочи. Аккорд так аккорд! Это должно быть что-то внушительное и практически полезное, на долгий срок. Чтобы память о солдате оставалась! Так объясняли смысл традиции те, кто давал задания.
Евгений не был древним греком. Иначе, он точно воскликнул бы: «Эврика»! И побежал голый, закутанный в одну лишь простыню, по улице каких-нибудь Афин, как когда-то Архимед. Вместо этого, он полез в траву, растущую на задворках Клуба. Там можно было отыскать короткие обрезки арматуры в сантиметр толщиной. Двух таких кусков хватило. Вспомнив фильм про альпинистов, он отчётливо представил себе, как такой скалолаз вгоняет в трещины между камнями прочные крюки, к которым крепит страховочные канаты. Подобрав подходящий камень за неимением молотка, он полез на лестницу и вбил два штыря вокруг верхних планок, зафиксировав конструкцию. Теперь она не сможет скользить ни в какую сторону. Внизу подпёр две стойки камнями покрупнее. Всё. Лестница не шаталась, не елозила. Стоит, как вкопанная. Теперь можно отлить немного краски в стеклянную баночку. Не тащить же всю пятилитровую жестяную банку наверх. Размочив кисть в растворителе, он принялся за работу. С обеда до ужина почти без перерывов размазывал красную краску по кирпичам, стараясь не заступить за контуры рисунка.
К вечеру была готова ручка молота и серединка серпа. Он слез на землю, оценил свой труд, пристальным взглядом обведя всю картину. Если работать в таком же режиме, за три дня можно управиться. Замечательно!
К концу третьего дня иссякли силы, и закончилась краска. Он трижды переставлял лестницу, вбивая новые штыри для устойчивого положения. Оставалось закрасить кончик серпа. Он был далеко, и дотягиваться до него удавалось с трудом, но Женя придумал привязать кисть к палке. Нашёл подходящую палку, верёвку, сделав из веника метлу, образно выражаясь. Притащил от художника новую банку краски. В этот момент на горизонте появился начальник Клуба.
- Вы прекрасно справляетесь, мон ами*, о-ля-ля! Но, на мой взгляд, бледновато смотрится. Надо ещё раз пройтись. Только пусть сначала эта краска просохнет. Денёк можно отдохнуть. Компри?** – Он понял, что проторчит на этой лестнице ещё минимум три дня.
Усилия не пропадают даром, тем более, когда стремишься выполнить свою работу так, чтобы больше не придирались. Весь заляпанный краской и красный от напряжённого стояния на высокой лестнице, где приходится балансировать, чтобы не уронить кисть и краску, да и самого себя, он нанёс последний мазок. Готово! Со стороны серп и молот выглядели так, словно их только что создал сам Зураб Церетели, лауреат Ленинской премии. Красная звезда сияла орденом на груди армейского Клуба. Символы горели ярким алым огнём и видны были бы за километр. Жаль, мешали высокие деревья, закрывающие панно от посторонних взоров. Да и забор части, проходивший поблизости, значительно обрезал пространство. А вот сам дедушка Ленин мог любоваться крестьянско-рабочими атрибутами круглые сутки. Образно, конечно, ибо прямо в центре площадки перед входом в Клуб и стеной с символикой стоял он на постаменте. Не во весь рост, а в виде гипсового бюста. Владимир Ильич встречал всех приходящих в Клуб фирменным ленинским прищуром глаз и мудрой улыбкой прячущейся под усами. Размеры бюста соответствовали стандартам подобных скульптур. Голова вождя раза в три больше головы живого человека. Белый гипс, конечно, не мог передать все нюансы ленинской натуры. Зато на фоне летней зелени смотрелся ярко и жизнеутверждающе. Женя с детства любил Ленина. Ещё с садика ему внушили, что дедушка Ленин всегда живой и очень любит детей. И что он поднял мировой пролетариат на борьбу, в которой одержал сокрушительную победу и привёл свой народ к социализму, в чертогах которого мы теперь и наслаждаемся жизнью. Ну как не любить такого человека?
________________________________________
*Mon ami — (фр.) друг мой.
**Сompris — (фр.) понял?

Стоять на высокой лестнице, балансируя и упираясь коленями в перекладину нелегко. А тут ещё и обе руки заняты. Ноги затекли. Он попытался переложить кисть в банку с краской и в этот момент потерял равновесие. Чтобы не загреметь с внушительной пятиметровой высоты, схватился за перекладину рукой, но банка выскользнула. Она летела сперва вниз по прямой, но, ударившись о лестницу на пару метров ниже, отскочила, словно какой-то резиновый мячик. Из всех возможных мест приземления банка почему-то выбрала самое неподходящее – бюст Ленина. Это в очередной раз доказало известный закон Мёрфи: если какая-нибудь неприятность может случиться, она случается. Лысина и другие выдающиеся части скульптуры моментально обрели пролетарский цвет. Вдобавок, банка оставила заметную щербину на макушке Ильича. Отскочив в последний раз, она покатилась в траву, оставляя на асфальте кровавый след. У Евгения похолодело всё внутри. Спрыгнув с лестницы, он поспешил в Клуб на поиски подходящей тряпки. Но его опередил Француз, заметивший произошедшее из окна своего кабинета. Истошный вопль прозвучал с порога:
- Это как понимать, рядовой?! Как покушение на образ великого человека? Под монастырь меня решили подвести, а? Я вас спрашиваю!
- Пардон, товарищ лейтенант, я не нарочно!
- Руки у вас не оттуда растут, дуделка вы поганая. Тубу тяжёлую удержать в состоянии, а
баночку краски трудно? Что теперь делать? Это же не кто-нибудь, а Ленин!
- Я отмою краску, – промямлил Евгений, мысленно сокрушаясь от навалившейся на него проблемы.
Лейтенант осмотрел бюст. За годы, прошедшие с момента его создания, скульптура заметно поизносилась. Изъяны были налицо. То есть, на лице вождя было немало вмятин, пятен, царапин и прочих следов, включая птичий помёт. Время не пожалело бюст. А тут ещё Евгений внёс свою коррекцию. Бывало, раньше солдаты в шутку наденут на Ленина пилотку или шапку-ушанку. А то и платочек повяжут. Но это быстро пресекалось.
- Короче, так. Стенка готова, с серпом и молотом вы справились. Лестница больше не понадобится. Но вождю мирового пролетариата нанесён заметный ущерб. Пока командир части не увидел и не отправил нас с вами на гауптвахту, необходимо быстренько отбелить Ильича. Вернуть ему, так сказать, первоначальный облик. Приступайте немедленно.
- А инструменты где взять?
- У художника найдётся всё. И столик с табуреткой в придачу, чтобы дотягиваться до макушки.
- Так точно! Разрешите идти?
- Да. И поскорее, пока полковник не нагрянул.

30. СКУЛЬПТОР ПОНЕВОЛЕ

Первым делом Евгений навестил Еськина, забрав у него нож. Еськин не сопротивлялся. Вник в важность ситуации. Вооружённый ножом и табуреткой, Евгений вышел на площадку перед Клубом, решительно встав перед бюстом вождя пролетариата, как матадор перед разъярённым быком. Вспомнив свой навык работы с гипсом, когда ему доверили реставрацию стен в вестибюле столовой, он живо принялся за лечение великого образа. Требовалась аккуратность и ювелирная техника. Евгений с трепетом обхаживал бюст, стоя на табуретке, которую взгромоздил на столик, позаимствованный из оркестровой комнаты. Он стремился добиться идеальной гладкости лысины. Подровнял немного причёску. Что там той причёски, – три волосины, – словно вождь при жизни экономил на парикмахерской. Краска глубоко пропитала гипс, поэтому пришлось ножом тщательно соскабливать слой за слоем, углубляясь до идеально белого цвета. Отодвинулся, чтобы оглядеть проделанную работу. Показалось, или надбровные дуги слишком сильно нависают над лицом, что напомнило ему голову неандертальца – традиционный экспонат любого кабинета истории в школе? Подправил брови. Принялся шлифовать испрещённое ямками лицо изваяния, часто страдавшее от естественных потребностей птиц, обитавших поблизости. С каждой минутой вдохновение скульптора всё больше охватывало Евгения. Он самозабвенно орудовал ножом, стёсывая лишнее и соскабливая остатки замеченных пятнышек от краски. Правильно сказал кто-то из великих, то ли Микеланджело, то ли Буонарроти*, что искусство скульптора состоит лишь в том, чтобы взять глыбу мрамора и отсечь от нее все лишнее. Только вместо мрамора под рукой гипс. С ним работать явно гораздо легче.
___________________________________________
*Микеланджело Буонарроти это одно лицо, – выдающийся итальянский художник и скульптор эпохи Возрождения.

Теперь очень важно придать благородный вид носу. И конечно уста Ильича, некогда изрекавшие прекрасные истины, нужно чуточку подправить. Женя так увлёкся, что не заметил сгустившегося вечернего полумрака. В нём белый гипс казался ещё белее. Краски
уже нигде на бюсте не наблюдалось, но хотелось немножечко подровнять бородку. Самую малость. Больше всего времени ушло на ноздри, которым он пытался придать выразительность и волевой характер. Владимир Ильич был выдающейся личностью во всех отношениях, поэтому тяп-ляп относиться к реставрации его облика никак нельзя!
К моменту ужина он так устал, что бросил столик с табуреткой там же на месте и ушёл в столовую. Наутро, после завтрака к Жене подбежал Еськин и, виновато улыбаясь, сообщил, что его требует к себе начальник Клуба. Срочно. Видимо хочет поблагодарить за
проделанную работу, подумал Женя, ответив Еськину:
- Иду, уже иду!
Он подходил к Клубу в прекрасном настроении, когда заметил оркестрантов, приготовивших инструменты к утреннему разводу и Француза, стоящего у входа. Поджатые губы лейтенанта не сулили ничего хорошего.
- Это что? – Евгений остановился. – Это кто? – повышая тон, воскликнул лейтенант. – Я вас спрашиваю, кто это?!
- В каком смысле, кто? – недоумённо спросил Женя.
- Чей это бюст?
- Владимира Ильича Ле… – Женя бросил взгляд на постамент и замер, оборвав свою фразу.
На высоком белом постаменте красовалось нечто, бывшее ещё вчера бюстом великого вождя. Спокойно смотреть на результат работы новоявленного скульптора было тяжело. Евгений пригляделся. В утренних лучах солнца Ленин был похож на кого угодно, только не на самого себя. Голова лысая, но при этом квадратной формы с торчащими чебурашечьими ушами. Курносый нос с маленькими, но раздутыми ноздрями, словно у вздыбленного коня на знаменитой скульптуре Медный Всадник. Чеховская бородка уныло свисала тающей сосулькой меж двух впалых щёк, словно Ильич провёл десяток лет на лесоповале без нормального сбалансированного питания. Знаменитый хитрый прищур глаз дедушки Ленина заменила гримаса ужаса, усугублённая неприятным косоглазием.
- Ну, Жека, на тубе у тебя лучше получается играть. Не быть тебе Огюстом Роденом! – усмехнулся Генка Тарута. Остальные оркестранты подтвердили, что музыканту лучше заниматься своим делом.
- Ладно, судя по всему, сделанного не воротишь назад. Пусть так остаётся, всё равно никто не присматривался к этому бюсту уже давно. – Резюмировал лейтенант. – Топайте на развод, мусью! И чтоб играли хорошо! – Он повернулся и ушёл к себе.

31. ЭПИЛОГ

Этого момента ждут все солдаты срочной службы. Может быть, не с первого дня, когда их вызвали с вещами в военкомат, и не с третьего, когда они уже в сопровождении «покупателей» добрались до места своей первой дислокации, опухшие от похмелья и растерянные от предвкушения неизвестности. Но уже к концу первой недели, остриженные налысо, одетые в грубую зелёного цвета рабочую форму, когда ещё нет привычки к портянкам и ноги пухнут после многочасовой строевой подготовки, они задумываются об этом моменте и начинают ждать. С течением времени ожидание приобретает всё более конкретную форму. Они ждут вызова в Штаб части, где им на руки выдадут обходной лист.
Обходной лист — это документ, составляемый при увольнении военнослужащего с военной службы. Он содержит сведения о военнослужащем, его должности, сроке службы и причинах увольнения. Обходной лист это сочиненная командованием бумага, имеющая цель проконтролировать всё ли имущество военнослужащий сдал и отчитался по нему. Дембель в Учебке должен был получить подписи у каждого занимавшего руководящую должность в нескольких точках: библиотеке, Клубе, у начальника столовой, у интенданта, главврача санитарной части, командира взвода, главного бухгалтера и, наконец, командира полка. Если хоть одной подписи не хватает, ты не имеешь права покинуть часть, а первый попавшийся патруль законно сдаст тебя в комендатуру. «Солдат, в твоём листе нет подписи библиотекаря. Значит, ты не сдал какую-то книжку. Не расписался начальник Клуба? Возможно, ты взял в Клубе барабан и не вернул»…. И тому подобное.
Разумеется, главными, кто мог зарубить дембель и не отпустить Евгения домой, были заведующий Клубом и начальник столовой. После тяжких трудов по обновлению художественных и скульптурных композиций Женя был спокоен касательно Клуба. От Француза ждать гадостей, как правило, не приходилось. Свои обязанности оркестранта Женя исполнял чётко. Тубу держал в целости и сохранности. Она всегда стояла на отведённом месте в оркестровой комнате. Да и особых разногласий за годы службы у клубного начальства с Брянским не было. Другое дело прапорщик Худяков. От этого человека можно было ожидать чего угодно, вплоть до посадки на гауптвахту. Просто так, для личного худяковского удовольствия. Причину прапорщик мог легко сочинить в любой момент. К примеру: «Где ещё десять ложек?» Или: «Холодильник в маслоделке барахлит. Не твоя ли это заслуга, солдат? Починишь, подпишу обходной!»
Вот почему, получив на руки вожделенный документ с надписью «Обходной лист», Евгений Брянский первым делом направился в столовую. Сердце у него в груди отбивало чечётку. Прапорщика он застал в кабинете, где тот проводил планёрки.
- Разрешите, товарищ прапорщик?
- Входи. Что у тебя? – Евгений положил на стол перед Худяковым свою бумаженцию. Тот лишь мельком взглянул на неё, а затем потянулся за шариковой ручкой.
- Всё сдал в хлеборезке?
- Всё.
- Баринов тоже недавно приходил. Оба идёте на дембель в один день. Ну, если все вам подпишут. Вот, держи! – и он, черканув подпись, протянул листок Евгению. – Замену вам я уже подобрал. Как всегда, впрочем. Не вы первые, не вы последние. Это мне тут по гроб жизни торчать, сука.
Женя не верил своим глазам и ушам. Как? И вот так просто Худяков подписал обходной лист? Невероятно! Это чудо, или подвох какой-то всё-таки есть?
- Это всё? – Спросил он дрожащим голосом.
- Может быть, тебя ещё расцеловать на прощанье? Кррру-гом! Свободен!
За всю историю кабинета начальника столовой ещё никто не покидал его так быстро, как Евгений Брянский. Выскочив на свежий воздух, он понял – вот она, воля! Рядом с входом он заметил унылую тощую фигуру Баринова. Повар стоял, задумавшись.
- Сашка, мне Худяк подписал!
- Мне тоже подписал. Я до сих пор в шоке. Человек, однако…
С подписями библиотекарши и заведующего Клубом всё сложилось как нельзя гладко. Пришлось немного подождать, пока оба придут. Одна на работу, другой на службу. Подписали беспрекословно и пожелали счастья в труде и в личной жизни.
Проблема возникла с майором Мурадовым, который возглавлял санитарную часть и был грозой курильщиков. Как только Евгений возник в его пропахшем карболкой и медицинским спиртом кабинете, Майор поднял глаза и заявил:
- Отлично помню, как выставил тебя за нарушение дисциплины. Чего ещё тебе надо?
- Вот, срок службы истекает, подпишите, пожалуйста, обходной лист.
- Я сегодня автографы не раздаю. Приходи завтра, посмотрим.
- Так завтра я бы уже, может быть, домой ехал…
- Это ваши фантазии, товарищ рядовой. Рано вам домой. Сначала надо бросить курить. – Он помолчал. – Но это так, лирика. А на деле действительно придёшь завтра. У нас завтра суббота. С утра будет маленькое мероприятие. Придётся поучаствовать.
- Что за мероприятие?
- Вот утром и узнаешь. Свободны, товарищ солдат! – Категорично завершил майор, указывая на дверь кивком головы. Пришлось ретироваться в казарму. Там сидел абсолютно потерянный Саша Баринов. Казалось, ещё немного и он зарыдает.
- Что случилось, Сашок? Мазур не подписал? Мне он сразу подписал…
- Мурадов, зараза…
- Я сам только оттуда, из санчасти. Мне тоже завтра велел приходить. Мол, что-то на утро намечено. Что бы это могло быть, не знаешь?
- Да фиг его знает. Мне осталось только у него подписать и в Штабе.
- Ладно, погуляем тут ещё денёк. Знаешь, два года как-то продержались, день ещё продержимся, не грусти.

Утро выдалось солнечным и тихим. Это было последнее утро в части. И в армии. Если сегодня закрыть обходной лист, завтра он уже… да какой там завтра! Уже к обеду он будет гражданским человеком. Свободным, как ветер в астраханских степях. Ветер, который так надоел за эти два года. А степи? Нет, к степям он немного привык. Хоть это и не его родные крымские горы. Как они там? Ждут его, соскучились. А море ждёт? Конечно, два года он про него лишь вспоминал. Этот одуряющий запах водорослей, этот плеск волн… Скорее бы!
После завтрака всех отправили по казармам. Приказано было сидеть и ждать. По слухам, майор Мурадов снова затеял медицинский осмотр. Действительно, минут через десять на площади между казармами выставили стул. На нём примостился Мурадов, рядом стоял молоденький санитар из нового призыва. Старый уже полгода, как дембельнулся. Многие те, с кем начинал свою службу Евгений, давно уехали домой. Ушёл старший сержант Истомин. Позабыты и Довгер и Корсунов. Стали частью истории Мельник с Воробьём и Вася Науменко. Вокруг Евгения появлялись новые молодые лица. Он не давил своим авторитетом, вспоминая себя новобранца. Пусть молодёжь служит, как хочется. Лучше дружить, чем конфликтовать. Эта истина запала в его сердце давно и надёжно.
Тем временем перед сидящим на стуле медицинским авторитетом выстроилась длиннющая очередь из солдат. Майор проверял личный состав части, недавно обновлённый свежим призывом, на педикулёз. То есть, тщательно изучал все волосяные скопления на наличие вшей. Таких мест на теле солдата, как известно, всего два. Поэтому требовалось спустить штаны вместе с трусами до колен и нагнуть голову. Помощник майора осматривал голову солдата, а сам майор орлиным взором изучал лобковую растительность. Очередь двигалась быстро. Шестилапых диверсантов пока не обнаружили. Но через несколько минут по площади прошёл шумок. Оказалось, поиски увенчались успехом. Вшей нашли. И последовал логичный приказ: выбрить лобки начисто.
Женя и Саша Баринов успели проскочить в первой десятке, как старослужащие, отношение к которым было мягким и не столь требовательным. Глянув на причинное место, Майор удовлетворённо хмыкнул. Затем поднял глаза и, узнав Евгения, сказал:
- Чисто. Вот про эту церемонию я вчера и толковал. Где обходной?
- Сейчас, я мигом принесу! – Женя метнулся в казарму, и долгожданная подпись была получена.
В Штабе части бухгалтерша расписалась и сама отнесла лист полковнику Репану. А ещё Евгению выдали денежное довольствие. Этих денег вполне хватало на дорогу домой. Он вернулся в казарму и оглядел свою койку. Вроде бы, всё собрано. Что нужно сдать, то сдано. С кем хотел попрощаться, попрощался. Он присел на койку. Уходить почему-то не хотелось. Он прикрыл глаза. Мысли разбегались, роились, толкали друг друга, гудели и будоражили. Он представил себе полигон, где стройными рядами остались стоять краны. К ним больше никогда не подойти. Мысль, словно птица, взмахнув длинными крыльями, начала подниматься над территорией части. Вот медицинский пункт, а поодаль летняя площадка для выступлений. За два года на ней никто так и не выступил. Зато на скамеечках часто сушили матрацы, пересыпая их дустом. Клуб, родной ему Клуб, за эти годы ставший таким близким и привычным. Там он научился играть на тубе и на тромбоне. Там он репетировал десятки песен с ансамблем, перебирая клавиши на пианино и электрической ионике имитировавшей один лишь органный тембр. А вот и столовая.
Мысленный взор, словно святой дух, парил над полянками и лужайками за столовой, где в эту минуту наблюдалось удивительное зрелище. Молоденькие призывники, стремившиеся выполнить приказ майора Мурадова, вооружившись станками с безопасными бритвами и мылом, поделившись на пары, тщательно выбривали друг другу лобки. Один солдат сидел на корточках, сосредоточенно орудуя бритвой по намыленному месту другого. Другой ждал своей очереди таким же образом помочь товарищу. Сюрреалистическая картина десятков бреющихся парочек была и смешна и сурова одновременно. Борьба со вшами дело серьёзное.

Он мог уходить домой. И надо было уходить, пока не побрили. На выходе уже ждал Александр Баринов. Их поезд отправляется вечером, можно спокойно дойти до вокзала и там ждать. Но они не спешили. Что-то сдерживало. Долго стояли у ворот. Наконец, ворота открылись. Не оглядываясь, они вышли за периметр.
Прощай, Армия, частичкой которой стал он за эти годы. Впереди всё новое. Любовь, боль и радость. И слёзы. Слёзы боли, радости и любви. Впереди поиски и находки, открытия и разочарования. Всё впереди!

                СОДЕРЖАНИЕ

I часть.     ВОСЕМНАДЦАТАЯ ОСЕНЬ

Глава 1.      Приближение
Глава 2.      Пробуждение
Глава 3.      Казарма
Глава 4.      Каптёрка
Глава 5.      Старшина
Глава 6.      Прибытие
Глава 7.      Баня
Глава 8.      Сержант
Глава 9.      Охи-страхи
Глава 10.     Фобия
Глава 11.     Наряд
Глава 12.     Адская кухня
Глава 13.     Овощной поход
Глава 14.     Счастливчик Мотя
Глава 15.     Чистилище
Глава 16.     Климат
Глава 17.     Маленькие радости
Глава 18.     Клуб
Глава 19.     Гудим
Глава 20.     Братство муз
Глава 21.     Дневальный на тумбочке
Глава 22.     Голод
Глава 23.     В-обнимку с тубой
Глава 24.     Француз
Глава 25.     Библиотека
Глава 26.     Пастораль
Глава 27.     Полковник
Глава 28.     Весёленькая ночка
Глава 29.     Найдёныш
Глава 30.     Бесстрастно о любви
Глава 31.     Закулисье
Глава 32.     Блистающая медь
Глава 33.     Экзамен
Глава 34.     Мгновения детства
Глава 35.     Эстрадная страда
Глава 36.     Время бить в барабаны

II часть.    ПРЕОДОЛЕНИЕ

Глава 1.      Лесенка в небо
Глава 2.      На страже Родины
Глава 3.      Стрельба по самолюбию
Глава 4.      Все дороги, все пути
Глава 5.      Письмо
Глава 6.      Самоволка
Глава 7.      Худяковщина
Глава 8.      Будни кулинаров
Глава 9.      Шайтан-машина
Глава 10.     Куликовская битва
Глава 11.     Тени в ночи
Глава 12.     Экранные страсти
Глава 13.     Кража
Глава 14.     О чём поют солдаты
Глава 15.     Гастроли
Глава 16.     Боль
Глава 17.     Оперативное вмешательство
Глава 18.     Ложки
Глава 19.     Подъём ноги
Глава 20.     Вертолёты
Глава 21.     Фиолетовый рассвет
Глава 22.     Режь, сволочь!
Глава 23.     Тепличный Дима
Глава 24.     Вареники
Глава 25.     Эх, тачанка-ростовчанка
Глава 26.     Страсти по картошке
Глава 27.     Партизанщина
Глава 28.     Ирочка
Глава 29.     Дембельский аккорд
Глава 30.     Скульптор поневоле
Глава 31.     Эпилог

                07 января 2024 г