Сердце, похожее на вишню

Пролог
Иногда я думаю, что убивать людей — это не профессия, а способ не умереть самому.
Я, например, плачу на мультиках. Мне нравится запах детского шампуня.
А ещё — я ношу перчатки не потому, что не хочу оставить отпечатков, а потому что у меня очень тёплые ладони, и мне стыдно.
Меня зовут Хосе. Я киллер.
Но…
каждый раз, когда человек закрывает глаза от моего выстрела, я вижу, как будто я его обнял. Навсегда.
Это ужасно, да?
Но хуже — когда в кого-то влюбляешься.
Тогда не можешь выстрелить.
И тогда ты сам — мишень.


Хосе
Гватемала. Год не помню. Там всё время лето и революция.
Ко мне обратился человек — бизнесмен по фамилии Моро. Улыбка у него была, как у крокодила, который только что пообедал банкиром.
— Хосе, — сказал он. — Женщина мешает делу. Её надо…
— ...влюбить в меня?
— Нет. Убить.
— О… — я вздохнул. — Я перепутал профессию.
Женщину звали Анна-Луиза де Альварадо.
Она курила, как кинозвезда, и у неё была родинка, как у моей матери.
Я пришёл к ней под видом журналиста. Она сразу раскусила.
— Киллер? — спросила, усмехаясь.
— Да, — сказал я. — Но только в документах. В душе — сантиментальный болван.
— Тогда я тебя прощаю.
— Я тебя ещё не убил.
— А я — ещё не умерла.
Так начался мой первый провал.
Мы встречались пять вечеров.
Говорили о Боге, о том, как умирают журавли, и почему самые добрые люди — это повара.
Я уже не мог её убить.
А она... уже знала всё.
На шестой вечер я пришёл — а её не было.
В баре, где я начал этот рассказ, официант передал мне конверт.
На нём было написано:
“Хосе. Ты хороший. Поэтому я уезжаю раньше. Если останусь — ты станешь плохим. А я не переживу твою вину.”
Внутри — кулон в форме вишни.
И маленький билетик:
“Кто сказал, что киллеры не умеют любить? Просто они всегда теряют.”


Заказ №49
Я уже семь лет не убивал.
Не потому, что разлюбил — просто внутри всё стало тише.
Утром я кормил голубей, шил кукол и слушал по радио старые танго.
Я научился жить, не оставляя следов.
Как дождь в пустыне.
И вот однажды — звонок.
Номер — незнакомый.
Голос — вкрадчивый, женский. Такой, каким звучит исповедь перед предательством.
— Сеньор Хосе?
— Нет такого. Он умер.
— А кто тогда говорит?
— Его грех.
Пауза.
— У меня к вам… особый заказ.
— Смерть?
— Нет. Защита.
— Тогда вы ошиблись номером.
— Ребёнок. Девочка. Она сказала, что вы её папа.
Меня как током ударило.
Я встал. Медленно. Потому что, когда в тебе что-то ломается — лучше стоять.
— Имя?
— Алехандра. Ей семь. У неё кулон в форме вишни.
Я нашёл её на севере. Маленький дом в Ла-Пасе.
Рядом — собака. Глухая. Как и бабушка, которая открыла мне дверь.
Алехандра вышла из кухни с чашкой какао.
У неё были глаза Анны-Луизы. И родинка — как у меня.
— Ты…
— Привет, Хосе. Мама говорила, ты вернёшься. Только не сразу. Как солнце после шторма.
Я сел.
Молча.
— А ты умеешь делать куклы? — спросила она.
— Умею.
— Сделай такую, чтобы она меня защищала, когда ты снова исчезнешь.
Я остался на неделю.
Учил её шить.
Рассказывал сказки — без убийств. Хотя иногда хотелось добавить драматизма.
На восьмой день в дом ворвались трое.
Быстро. Без стука. Как прошлое.
Я выстрелил дважды. Третий сам убежал.
— Кто они? — спросила Алехандра, сжимая куклу.
— Те, кто забывает, что у киллеров тоже бывают дети.
— А ты…
— Я плохой. Но сегодня — папа.
Я уехал ночью.
Оставил записку:
"Алехандра, если кто-то спросит, кто твой отец —
скажи: мастер кукол.
У которого в сердце — две вишни.
Одна — твоя.
Другая — утеряна."


Молитва на потрошение.
Я вошёл в монастырь на закате,
в рясе — чтобы скрыть нож,
в глазах — чтобы скрыть ужас,
и с бинтом на шее — чтобы скрыть, как меня пыталась задушить собственная совесть.
Тут всё пахло лавандой, свечами… и кровью, старой, тёмной, впитавшейся в плитку.
Именно такую я люблю: она не кричит, не визжит, она просто ждёт.
Как я.
Сестра Агнесса — старая, как Молдавский портвейн,
губы — как печать Сатаны,
а голос — как гвоздь, скребущий по стеклу.
— Вы слепой?
— Я вижу только грех.
— Тогда вы наш человек.
Они думали, что я не понял, кто они.
Но я сразу понял: это не монастырь.
Это бойня, замаскированная под веру.
Утром — молитвы. Вечером — фрикасе из паломников.
Они не просто ели людей.
Они наслаждались — мариновали, жарили с розмарином,
а на субботу оставляли «особенное мясо» — от тех, кто слишком много знал.
Я ждал три дня.
Проверял камеры.
Выходы.
И главное — кухню.
Там — разделочный стол из мрамора,
топор, который ещё помнил кости епископа,
и морозилка, где лежала нога в кроссовке Nike.
Я понял: не уйду, пока все они не исповедаются… через смерть.
Ночь. Полночь. Пятница.
Я надел маску из мешка для картошки.
Открыл рясу — под ней:
• обрез 12-го калибра,
• кастет с крестом,
• кухонный тесак с надписью "Ave Maria",
• и 3 гранаты — по числу главных грешниц.
Первая — сестра Жюстина.
Любила младенцев… как деликатес.
Я встал у её кровати и сказал:
— Прими моё благословение.
бах! — пол-лица на стене,
остальное — в молитвеннике.
Вторая — повариха Клара.
Я запер её на кухне.
Выключил свет.
Оставил только газ.
Она бежала — я бросил соль в глаза.
Она упала — я сунул ей в рот половник,
и зажёг плиту.
Клара умерла со вкусом тимьяна.
Третья — Агнесса.
Ах, Агнесса…
Она стояла у алтаря с мечом.
Да, с чёртовым мечом.
— Думаешь, ты первый, кто пришёл за правдой? — прошипела она.
— Нет. Но я первый, кто уйдёт живым.
Мы дрались пять минут.
Она была быстрой.
Но я — злее.
Когда я сломал ей ногу,
она плюнула мне в лицо.
Я поцеловал её в лоб —
и вставил гранату ей в рот.
— Пусть святой дух будет с тобой, — сказал я, отходя.
БУМ.
Осколки Агнессы поднялись к небу,
словно кадило грехов.
Утром монастырь горел.
Вороны сидели на башне и пели свои псалмы.
Я вышел, уставший, как священник после исповеди мафиози.
Кровь текла по ступеням.
Я шёл босиком.
Оставались лишь шрамы, гарь,
и голос внутри:
— Хосе… ты всё ещё веришь в Бога?
— Нет. Но Он верит в меня.
Особенно когда я начинаю работать.


Свадьба в аду
Это болезнь. Хроническая, как рана от пули в колене, которая зудит по ночам и тянет на ром. У меня нет рецепта от любви. Я пробовал всё: монастыри, метафизику, виолончель, мартини на пустой желудок. Но каждый раз меня возвращает к ней — женщине, которая смеётся, как будто режет тебя пополам. Её зовут Лусия. Она — пироманка. И моя бывшая жена.
Мы встретились в аду. То есть в Севилье. На свадьбе наркобарона по прозвищу "Крестный отец Альхамбры", где я должен был сыграть роль жениха. Формально — для прикрытия. По факту — потому что никто другой не подходил по росту и уровню угрозы. Мать невесты настаивала, чтобы у зятя были как минимум три убийства и идеально отглаженный костюм. У меня было пятнадцать и костюм от Мони из Одессы.
Лусия появилась, как огонь в библиотеке. В красном платье, с глазами, как патроны от "Беретты".
— Привет, Хосе, — сказала она, нюхая мой запах. — Всё ещё пахнешь кровью и тоской?
— А ты всё ещё носишь бензин вместо духов? — ответил я.
— Ты мой любимый камикадзе.
— А ты мой любимый пожар в ночном клубе.
Мы ушли с банкета. Сожгли свадебный торт. Украли машину с кортежа. Уехали в горы.
— Ты понимаешь, — говорила она, — всё это было фальшью. Свадьба. Кольца. Любовь.
— Я знаю. Потому что я снова влюбился. В тебя.
В ту ночь мы сожгли старый ангар с наркотиками и нашли приют в придорожной часовне. Лусия пела «Besame Mucho» у алтаря. Я курил сигару, завернутую в обручальное приглашение.
На рассвете нас нашли. Двадцать вооружённых до зубов мужчин. И одна свекровь.
— Убей их всех, Хосе, — шептала Лусия, целуя меня в висок.
— А ты?
— Я подожгу небо.
Мы отбивались красиво. Под органную музыку. Лусия метала коктейли Молотова, как будто играла в боулинг. Я стрелял наугад — все попадания были смертельны. Свекровь сгорела в белом платье — как символ честности, которой у неё никогда не было.
Когда всё закончилось, мы стояли среди пепелища. Я был ранен. Лусия — сияла.
— Это была красивая свадьба, — сказала она.
— Да. Только не наша.
— А может… сыграем свою? В аду?
— Лусия, я уже в нём.
Свадьбу мы сыграли на кладбище. Священник был мёртв, но в костюме. Кольца — из гильз.
Платье Лусии было пошито из украденных простыней и пахло дымом. Она шла ко мне босиком по пеплу, и я знал: это любовь. Её нельзя отменить. Её можно только сжечь дотла.


Город грехов
Они прилетели в Барселону на грузовом самолёте, набитом контрабандной хамоной и музыкальными инструментами. Пилот был каталонец по имени Рамон, который уверял, что раньше был контрабасистом, а потом всё пошло не так, и теперь он летает между тюрьмами и фестивалями.
Лусия надела своё любимое красное платье и фата, сшитую из украденной в монастыре скатерти.
— Хосе, — сказала она, — я чувствую себя невестой.
— А я чувствую, что кто-то сегодня точно не доживёт до десерта.
Барселона встретила их, как старых друзей с уголовным прошлым: тепло, с подозрением и музыкой. Они сняли квартиру в Готическом квартале — с видом на церковь, под которой, по слухам, когда-то хоронили ведьм.
На третий день город уже знал, что «появилась пара».
— Танцуют страстно. Платят наличными. «После их визитов исчезают официанты и увеличивается потребление свечей», —говорили в окрестных барах.
Они гуляли по Рамбле, ели тапас, слушали уличных музыкантов.
Лусия целовала Хосе за каждым углом.
— Барселона — город для любви и резни, — говорила она.
— Главное — не путать порядок.
В ту ночь они устроили ужин на крыше.
Стол из ящиков. Вино из погреба.
Мясо... — вопрос открытый.
Говорили, что это был бывший сомелье из «Эль Булли», который грубо пошутил о Лусии.
— Хосе, — сказала она, — я хочу остаться здесь.
— Ты хочешь остаться где угодно, где можно жечь и целоваться.
— Это правда. Но здесь даже архитектура как будто построена психом. Я чувствую себя среди своих.
На следующее утро они расписались — фальшивыми паспортами — в маленькой церкви Санта-Мария-дель-Пи. Священник ничего не спросил. Только благословил и сказал:
— Да храни вас Гауди и Господь. Хотя я не уверен, что Он готов к вам.
Свадебный торт они украли с витрины. На нём был надпись «Felicidades, Clara y Jordi», но Лусия ножом вырезала новые имена: «Хосе & Лусия. Hasta la muerte».
В ту ночь Барселона не спала.
Город шептал:
— Они вернулись. И теперь они наши.



Гастрономический тур по Андалусии.
На рассвете, когда Барселона выдыхала после свадебной ночи, Хосе и Лусия уже мчались по побережью — юг звал. Андалусия, родина страсти, хамона, корриды и людей, которые улыбаются даже тогда, когда режут тебе горло.
Они ехали на старом «Citro;n», купленном у глухонемого наркоторговца в Салоу.
На капоте был баллончик с красной краской. Лусия подписала: "Tour de Sangre" — Кровавый тур.
Первой остановкой стал Севилья — город, где фламенко звучит даже в морге.
Они ужинали в таверне, где готовил бывший матадор.
Хосе заказал "rabo de toro" — хвост быка.
Лусия заказала официанта по имени Альваро.
— Ты же не будешь его убивать прямо здесь? — спросил Хосе.
— Конечно, нет. Я культурная женщина. Мы сначала потанцуем.
Через час Лусия вернулась. Губы в губной помаде. Платье в пятнах, не похожих на вино.
Они поехали дальше.
Кадис, Малага, Гранада.
В каждом городе — маленькая гастрономическая смерть.
Люди исчезали.
Ресторанные критики были в восторге:
"Гастротур пары неизвестных гурманов взбудоражил юг Испании. Блюда смелые, неожиданные, с привкусом безумия и шалфея".
Но кулинарный пик случился в Кордове.
Они устроили частный ужин на крыше с видом на Мескиту.
Хосе приготовил "carne de cordero" — ягнятину.
Лусия подала к столу.
Туристы на соседних крышах аплодировали.
— Где брали мясо? — спрашивали.
— У сердца, — отвечала Лусия и подмигивала.
Позже выяснилось: пропал местный детектив, который прослушивал их с начала путешествия.
В Альмерии они остановились в старом монастыре, превращённом в бутик-отель.
Там, в подвале, они нашли коллекцию древнего вина и… старинные пыточные инструменты.
— Это не отель, это подарок, — сказал Хосе.
Они устроили импровизированный перформанс:
— "Tapas de la muerte" — закуски смерти.
Вино — 1857 года.
Главное блюдо — представитель страховой компании, который пришёл со счетом за предыдущую жизнь Хосе.
Последней точкой гастротура стал пустынный пляж под Тарифой.
Солнце, тишина, мясо на гриле.
— Хосе, — сказала Лусия, — как думаешь, где мы должны умереть?
— Где пахнет лимоном и кровью.
— Значит, ещё не время.
Они посмотрели на Африку через узкий пролив.
Хосе подбросил в огонь пучок розмарина и шепнул:
— Марокко зовёт.


Касабланка. Гриль на шесть персон и один французский консул.
Они прибыли на старом пароме, который пах нефтью, дешевым табаком и усталостью тех, кто бежал от чего-то. Лусия вышла первой — в белом платье, босиком, с чемоданом, в котором лежали:
1. Набор ножей;
2. Декоративные перчатки (не обязательно чистые);
3. Икона святой Варвары, которая, по словам Лусии, «за всё это уже не в ответе».
Касабланка встретила их мягко — как шахматная доска, на которую кто-то только что пролил кровь.
Улицы пахли специями, усталостью и… электричеством.
— Тут нам понравится, — сказала Лусия.
— Тут никто не задаёт лишних вопросов, — добавил Хосе.
— А если задают?
— Они быстро заканчиваются.
Первой жертвой стал сомелье при французском консульстве. Он попытался угостить Лусию вином и назвал её "капризной европейкой с дешевым вкусом".
Через двадцать минут он уже мариновался в гранатовом соке, рядом с вертелом.
На следующий день в местной газете появилась странная заметка:
«Новый ресторан открылся на заднем дворе старого мечтателя. Уникальное меню, строгий дресс-код: вход только без страха».
К ним начали приходить гости.
Шестеро за ночь.
Политик, писатель, архитектор, актриса, официант и владелец казино.
Каждому предлагалось блюдо...
…в котором он был главным ингредиентом.
Архитектора подали в виде миниатюрного города:
— Башни из костей, купола из хрящей. Лусия была вдохновлена Гауди.
Актрису приготовили с соусом драматургии.
Политика — в оболочке предвыборных обещаний.
В это время в консульстве паниковали.
Французский консул по фамилии Блоншар подозревал, что «новый гастрономический бум» в Касабланке связан с исчезновением элиты.
Он отправился к Хосе. В дорогом костюме. С винтажным пистолетом в кобуре и запахом дорогой воды после бритья.
— Господин… э-э… Хосе?
— Да. Я готовлю.
— А, вы повар?
— Только когда влюблён. Сейчас — да.
Диалог закончился на кухне. Консул успел сказать:
— Я требую объяснени…
Звук ножа был красноречивее.
Хосе решил, что консул Блоншар станет десертом:
— Суфле из дипломата. С нотами вины и бренди.
На закате, когда последний кусок французской дипломатии был съеден, а Лусия напевала фаду на арабский мотив, они сидели у костра на крыше медины.
— Мы снова убежим, да? — спросила она.
— Не убежим. Мы… гастролируем.
— А следующая точка?
Хосе улыбнулся, достал карту, смахнул кровь и показал:
— Ливан.


Эпилог
Хосе жил на крыше старого винного бара в Лиссабоне. Ему было уже под девяносто, хотя никто бы не дал — ни больше восьмидесяти, ни меньше ста двадцати. Он ходил в черной шляпе, пил терпкое порто и подкармливал голубей хлебом, в котором, возможно, было что-то еще.
Лусии давно не было. Говорят, она растворилась в огне под Марракешем — с песней, с платьем, с кухонным топором в руке. Другие шептали, будто она теперь живёт в монастыре и режет овощи так, как другие режут правду — наискосок, с внутренней болью.
Хосе не спорил. Он просто иногда говорил в сторону моря:
— Лусия… если ты меня слышишь, знай: я всё ещё помню, как ты чистила апельсин ножом, которым мы потом вскрыли банки с… политиками.
Его давно не разыскивали. Никто не искал старика с глазами, в которых отражались войны, страсть и маринад. Молодёжь звала его Дон Хосе и просила рассказать «что-нибудь горяченькое». Он улыбался, плевал в сторону кафедрального собора и говорил:
— А знаете, почему я больше не убиваю?
— Почему, Дон Хосе?
— Потому что с возрастом даже месть становится десертом. А у меня диабет.
Однажды, накануне Пасхи, когда небо было цвета выдержанного вина, на пороге его квартиры появилась девушка — юная, с глазами Лусии.
— Я ваша внучка, — сказала она.
— Моя… что?
— Мама говорила, что вы могли быть чудовищем.
— А ты как думаешь?
— Думаю… вы просто любили по-своему.
Она села рядом. Он налил ей порто. Из ящика достал старый нож, аккуратно обёрнутый в кусок скатерти с пятнами времени и чего-то ещё.
— Бери. Он твой.
— А что с ним делать?
— Что хочешь. Только помни: острый нож режет быстро, а тупой — больнее. Выбирай, кем ты хочешь быть.
И когда ночь опустилась на Лиссабон, старик Хосе в последний раз закрыл глаза под шум фаду и запах кофе. Умер он тихо — без крика, без крови. Как человек, который сделал всё, что должен, и даже немного больше.
А нож…
Нож исчез.


На следующий день в городе пропал мэр. И никто не знал, что это было — правосудие, любовь… или семейный ужин.
Говорят, в Неаполе объявилась девушка с глазами огня, которая убивает только тех, кто слишком много врёт. Она работает тихо. И всегда оставляет визитку:
«От внучки Хосе. С любовью.»