Фарма-оптима

— Чего случилось такое? — с порога спросила Мэддисон, даже забыв про свой белый халат заодно с крайне потрёпанным видом. Правда, резкий запах алкоголя Сэд сразу почувствовала, но тоже решила пока эту деталь опустить, хотя бы потому, что на душе и без того хватало кошек, которые скреблись то ли от дурости, то ли вообще чёрт знает от чего.
— Страшно мне, — сразу же призналась Мона, отворачиваясь и опуская заплаканные глаза.
Неизвестно, каким чудом Мэдди сразу сообразила, что к чему.
— Боишься, что тебя кто-то тронет? Хорошо, побуду твоим личным телохранителем, — Мэддисон постаралась добродушно улыбнуться. — Ты, кстати, сама-то как?
— Лучше, — кивнула Моника, поспешно стирая сухими ладонями следы недавней истерики. — Намного.
— Это же замечательно, — продолжала улыбаться Мэдди, подходя к окну. — Не против, если открою, чтоб проветрилось?
— Нет! — тут же раздался истеричный вопль, от которого бедная Моргана даже опешила и отдёрнула руки от оконной рамы. — П-прости... Боюсь.
— Ладно, — с опаской согласилась Мэддисон, хоть и не понимала, кто сейчас мог забраться в открытое окно кроме бойца спецназа. Наклонившись к Монике, Мэдди заботливо поправила ей одеяло и осторожно при этом потрогала сначала руки, оказавшиеся ледяными, а затем и лоб, подозрительно горячий.
— А у тебя часом температуры нет?
— Да вы все сговорились что ли?! — взорвалась вдруг Мона с неизвестно откуда взявшейся в её хилом теле энергией. — Если больная, значит сумасшедшая, да?!
— Тише, тише, — залепетала перепуганная Мэдди, хватая Монику за болезненно стиснутые кулаки и бережно укладывая её обратно в постель. — Ничего я не говорю, просто о здоровье твоём пекусь. Давай всё-таки измерим, а? Хуже ведь не будет. И я тебе валерьяночки принесу.
Под натиском заботливого тона и по-щенячьи чистого взгляда Мона сдалась и обмякла, после чего обречённо кивнула.
— Вот и славно. Не бойся, я тебя на ключ закрою и скоро вернусь.
Моника могла только вздохнуть и вжаться в подушку в ожидании возвращения подруги.
Моргана же взяла для Моны градусник, накапала в стаканчик валерьянки и ещё вдобавок прихватила из ординаторской печенье, чтобы эту самую валерьянку закусить. На закономерные вопросы медсестёр Мэдди только вздыхала и отвечала, что всё хорошо. По сути так и было, только слишком уж болезненно сейчас Мона на всё реагировала. Неужто, репортёры до такого исступления её довели?
Вернувшись, Мэдди застала подругу ровно в таком же состоянии, в каком и оставила, а потому была спокойна. Тут же решительно сунула ей градусник и влила в неё весь стакан. Мона сморщилась, но покорно выпила, и затем с уже более довольным лицом сжевала печенье. Десять минут прошли в молчании, затем Мэддисон со сноровкой бывалой медсестры отобрала у пациентки градусник, чтобы посмотреть на него и расстроиться окончательно.
— Ну вот, повышается... Плохо.
— Может приступ, — мрачно вздохнула Моника, отворачиваясь с совершенно раздосадованным видом.
— Это ещё хуже! — всполошилась Мэдди. — Давай я за тобой понаблюдаю, и если совсем худо будет, врача позову?
— Зови...
— Так что случилось-то? Кто тебя так напугал? Не боялась же вроде до этого момента...
— Неважно.
— Важно.
— Да нет же.
— Прикинь, да.
— Ну чего пристала?!
— Ладно, не буду. Только не психуй и лежи спокойно.
Не психовать не получилось: явился Самуил Абрамович с обходом.
— Как самочувствие? — осведомился он, принимая у Мэдди градусник и сосредоточенно хмурясь.
— Не очень, — печально отозвалась Моника.
Едва заметно шепнув в сторону «о господи», Мэдди послушно отдала Самуилу градусник, а Мона совсем притихла и отвернулась. Приближения приступа она не чувствовала, поскольку приступы уже давно её не навещали, этот механизм самосохранения мог сломаться, и сейчас Монику ждала пытка жаром и зубодробящей болью. И это уж точно нехорошо.
Мэдди же недоумевала, как Самуил принял её за врача, или он просто знал о ней и потому не попросил самозванку выйти? Правда, она бы ни под каким предлогом не ушла. Если Моника боится, она одну её не оставит.
Доктор очень долго изучал показания приборов, листал историю, вертел пациентку так и эдак, тридцать три раза перемерил всё, что только можно, и задумчиво хмурил брови, время от времени бормоча: «удивительно... невероятно... надо же...» Поскольку Моника стоически терпела все медицинские манипуляции, включая неоднократно повторяющиеся, ничто не мешало ему думать, а думал он крепко. А додумав, удивился окончательно, оставил Монику и вылетел из палаты, скомкано попрощавшись, и на ходу принимаясь кому-то настойчиво звонить. Впрочем, почти сразу он вернулся и уточнил:
— Значит, приступы почти прекратились? А что за новый препарат вам назначили иммунологи, они не сказали?
Мэдди всё это время игнорировали, поэтому она прикинулась ветошью и не отсвечивала, ловя каждое слово. Монике было просто не до подруги, а Самуил был слишком занят своими сомнениями, настолько, что упорно не замечал в палате лишнего человека, воняющего притом перегаром. В берцах.
Возможность вставить слово появилась у Мэддисон, когда Самуил вернулся и задал свой вопрос. Она сориентировалась куда быстрее замученной осмотром Моники, схватила с тумбочки ампулу и почти моментально выдала то длинное ругательное латинское слово, которым обозначался тот препарат.
— О боже мой... Я такого никогда не встречала даже. Кажется, что-то из области иммунологии. И что, тебе лучше?
Теперь на Мону смотрели две пары удивлённых глаз, но очень быстро такими же была награждена и Мэдди. Кто бы мог подумать, что эта суетливая леди в кожанке что-то понимает в фармацевтике?
— А что? — тут уже Самуил был награждён таким же недоумевающим взглядом. — Я же химик.
Доктор бы точно выпроводил Мэдди, кабы не был так занят препаратом и состоянием Моники. Подойдя поближе, он выхватил ампулу из её пальцев и поднёс к глазам, приподняв очки за дужку.
— Это шифр, — наконец, сообщил Самуил Абрамович. — Вот только расшифровать я не могу. И что здесь делает подотчётная ампула?.. — Рука его, дотянувшись, хлопнула по кнопке вызова. — Катерина Дмитриевна!
Медсестра влетела в палату так быстро, словно ждала под дверью. И тут же замерла под суровым взглядом доктора Борнштейна.
— Почему вы бросили ампулу?
Катерина храбро выдохнула, будто собиралась прыгать с парашютом, и выпалила на едином дыхании:
— Чтобы вы её нашли! Понимаете, тут что-то нечисто.
— Старшую мне, живо! — прогремел доктор, и Катерина вылетела как ошпаренная. — Так... химик. Это хорошо. Отнесите-ка это в лабораторию и сделайте экстренный анализ. Мне не нравится, что моим пациентам колют неизвестно, что.
Мэдди нервно заморгала, принимая обратно ампулу, а Мона судорожно сглотнула, глядя на Самуила из-за толстых линз очков.
— Хорошо, — Мэддисон забрала злосчастную ампулу, зачем-то на автомате отдала честь – видать, так подействовало общество Элеоноры вместе с коньяком – и умчалась прочь из палаты.
— Доктор... — Мону забила дрожь. — Что со мной теперь будет? Мне страшно, очень...
На мгновение ей показалось, что он ответит «мне тоже», но профессионализм всё-таки взял верх.
— Вам лучше, это однозначный плюс, — сказал Самуил Абрамович. — А в остальном – я разберусь. Всё будет хорошо.
— Спасибо, доктор. Я вам доверяю, — тихо и очень грустно отозвалась Сэд. Сейчас она не знала, что и думать, ведь давно не ставила вопрос о названии и составе препаратов, которыми её лечили – врачи ведь знают лучше, а тут такое... Моника очень надеялась, что Мэдди найдёт там только то, что нужно, и вернётся с триумфальным видом, тем более что ей она тоже доверяла. Поэтому сейчас Моне ничего не оставалось, кроме как спуститься на подушке и устроиться поудобнее, чтобы вздремнуть и избавиться тем самым от нервного напряжения.
Мэддисон сперва хотела поинтересоваться у Ласточки, где тут у них лаборатория, но быстро передумала. К счастью, долго искать не пришлось, и вот уже растрёпанная Мэдди завалилась в рекреацию, где между двумя кабинетами неусыпным стражем служил пожухлый фикус. И вот тут неуклюжая и какая-то неуместная Мэдди превратилась в доктора Сэвидж: халат оправлен и застёгнут, надеты перчатки, волосы убраны под шапочку, на лице появилась маска и очки. Зачем такая защита андроиду – неизвестно, но должна же она играть роль обычного человека!
К счастью, в одном кабинете было совершено пусто, и Мэдди принялась за привычные дела: разобрала материал на образцы, сделала запись в журнале, отправила несколько в центрифугу, на чём-то сделала экспресс-тесты. Она была в своей среде, и хозяйничала тут, как в своей родной, собственной лаборатории, а было это уже больше семидесяти лет назад... Грустно это осознавать, но сейчас основная задача была важнее хандры.
Помимо стандартного состава таинственный препарат имел неизвестные ей компоненты, коих было меньшинство, но зато абсолютно неопределимые. Плюс вытяжки из стволовых клеток, но это, как раз, было вполне ожидаемо.
— Да твою мать, красотища какая... — неустанно материлась Мэдди в попытках определить состав. Процентов восемьдесят она разобрала по полочкам, и там не было ни грамма подозрительного, а вот оставшиеся двадцать вызывали массу вопросов, потому что на реактивах и в центрифуге не определялись. Хоть астрофизический спектрометр доставай... В конце концов, так ничего и не добившись, Мэдди оставила хроматографию, распечатала результаты и бегом полетела в кабинет Самуила – она вспомнила про план клиники в своей голове и очень быстро сориентировалась. В графе «сотрудник лаборатории» Мэдди, не моргнув глазом, поставила своё имя и подпись, и когда осознала это, то понадеялась, что вопросов у доктора не возникнет, а то рассказывать Самуилу о своих злоключениях она совсем не хотела, он мог и не понять.
— Мне это не нравится, — сообщил доктор, пробежав глазами результаты исследования. — Откуда взялся этот препарат? Я его не заказывал!
— Ещё как заказывали, — уверенно возразила старшая медсестра. — Мне присылали ваше распоряжение.
— И где это распоряжение?
Медсестра повела плечами и запустила рабочий планшет, а при помощи него запустила в доктора скан-копией нужного документа. Для наглядности она его даже увеличила и спроецировала на экран.
— Вот оно, можете убедиться.
Самуил Абрамович вгляделся в рецепт и немедленно приобрёл вид гордого римского императора, которому приволокли галльского диверсанта.
— Эт-то ещё что за цирк?! — вопросил он таким тоном. что мог бы составить достойную конкуренцию Владимиру. — Я этого не писал!
— А кто писал? — логично возразила медсестра. — Это ваш почерк.
— И моя печать. Та-ак. А «Фарма-Оптима» – это что, вообще, за предприятие такое? У нас нет контрагентов с таким названием.
— Откуда мне знать, — хмуро отрезала медсестра, снова поводя внушительными плечами. — Я свою работу выполнила.
— Выполнили, — предгрозовым тоном согласился Самуил Абрамович. — Идите.
И он принялся звонить в отдел поставок, но там почему-то не снимали трубку.
Мэдди, притаившаяся тем временем в уголочке, всё стояла и пыталась понять, как хирург мог вообще назначить терапию пациенту с аутоиммунным. Нет, исключения, разумеется, случаются, и в этой клинике – с завидной регулярностью, но чтоб настолько... На самое-то главное: Монике стало лучше! Хотя, может, эффект временный, часть компонентов не определяются, а они могут убить её через какое-то время. И это просто ужасно. Даже у стальной Мэдди при этой мысли подкосились ноги, но она удержала себя в руках и продолжала нависать над мрачным Самуилом аки горгулья над входом в готический замок.
— Может, я к ним схожу? — робко поинтересовалась Мэддисон, когда попытка дозвониться к закупкам не увенчалась успехом. — Вдруг чего интересного расскажут.
— Сходите, — согласился доктор. Мэдди показалось, что, когда поблизости нету Ласточки, с ним вполне можно иметь дело.
А, правда: куда подевался иммунолог? Они встречались пару раз, когда врач заходила к Монике, да несколько раз в многочисленных коридорах Парадайза. Мэдди хорошо помнила молодую женщину со светлыми, забранными в «ракушку», волосами и серьёзным усталым взглядом голубых глаз. А теперь она внезапно исчезла. Может, стоит сообщить Дэннеру... но пока на них висел более срочный вопрос. 
Мэдди выхватила у Самуила результаты исследований и снова выскочила из кабинета, чтобы на этот раз галопом пробежаться до административного этажа по лестнице. Долго искать табличку отдела закупок не пришлось, и в кабинет ввалилась растрёпанная и замученная мадмуазель в белом халате поверх полубайкерского прикида с застенчиво выглядывающими снизу берцами.
— Мне тут надо кое-что спросить, а вы трубку не берёте, — заявила она даже раньше, чем полностью просочилась между тугой дверью и косяком.
Секретарша нервно дёрнулась и поглядела на Мэдди каким-то затравленным взглядом.
— Прошу... прошу прощения, — тихонечко пролепетала она. — Я... была в архиве. Да, в архиве, — зачем-то повторила девушка, нервно заправляя за ухо прядь волос. Прядь уже засалилась и слиплась – похоже, не впервые терпела экзекуцию.
— Мари! — из внутренней двери степенно выплыла дородная дама с вавилонной причёской. — Ты до сих пор не составила мне реестр... О, добрый день. Вы по какому вопросу?
Мари бочком-бочком выползла из-за стола, стараясь не задеть даму, и склонилась над коробками в углу.
Видимо, Мэдди из доктора химии пора было переквалифицироваться в специалиста по суровым дамам с огромными причёсками и очень грозными лицами. Но это как-нибудь потом, на войне дипломов не выписывают.
— Добрый, — обречённо выдохнула Мэддисон. — Мне нужно отследить закупку одного препарата, у медиков возникли вопросы по поводу его появления...
Сперва она хотела было сунуть даме тот листок, с которым прибежала, но быстро сообразила, что сухой состав с обилием химической терминологии ей ничего не скажет, а потому с кратким «позволите» выхватила из стаканчика у Мари на столе ручку и накарябала сверху на свободном поле длинное ругательное латинское слово.
— Вот. Это было на ампуле, так что, скорее всего, речь идёт о торговом названии.
И как самый обычный человек может вот так легко воспроизвести по памяти такой кошмар? Мэдди не удосужились скрыть свою фотографическую память, да и вообще еле себя сдерживала от привычных выходок, свойственных техноведьме. 
Дама однако совсем не удивилась. Подцепила листок черешневым маникюром, кивнула и царственно уплыла обратно. Бледная Мари лихорадочно закашлялась и с видимым усилием водрузила на стол солидную стопку документов, которые немедленно с готовностью распорхались по всей комнате.
Мэдди принялась собирать бумаги – до возвращения реплики Амальтеи из приюта всё равно делать нечего, так лучше сотворить добро. На недоумевающий взгляд Мари Мэддисон ответила лишь лёгкой улыбкой. Параллельно в её дурной голове бурно булькал котелок, варящий всевозможные варианты развития событий, как бесконечную кашу в сказке: от того, что это малоизвестный препарат, о котором Самуил просто забыл, до того, что сейчас из кабинета выйдет не тётка, а жуткое чудовище, которое проглотит Мэдди, но подавится винтиками. Да, фантазия у неё была очень и очень бурная, иногда к ней и вовсе больше подходил эпитет «больная». Но в больницу здоровые люди по своей воле обычно не приходят, а она как раз пришла сама. Жаль, андроиду психиатр или психолог ничего не может предложить... Это нужно и самому таким же стальным быть.
К счастью, вернулась всё та же вавилонная дама, на сей раз, помимо листочка Мэдди, неся в руках планшетный компьютер, и на ходу клацая по нему маникюром.
— Странно, очень странно... — бормотала она. — Видите ли, — похоже, даму не особенно волновало, кто такая Мэдди, и по какому праву она интересуется закупками, — похоже, здесь опечатка. Компании Фарма-Оптима не существует. А данный препарат не значится в реестре. Я обзвонила основных контрагентов, но никто про этот препарат не слышал. Более того, его даже в справочнике нет. Уточните у Борнштейна.
Услышанное сильно удивило Мэдди, и она решила идти даже не к Борнштейну, а сразу к Владимиру. Он ведь, кажется, обещал Монике подключить свои связи, может, это оно и есть? Тогда все шумы и вопли зря. Но если нет?..
— Спасибо! — выдала она и, выхватив из пальцев-сосисок свой листочек, выскочила в коридор.
После ухода Мэдди вавилонная дама плюхнула на стол ещё одну увесистую стопку бумаг.
— Это должно быть готово к восьми. И составь мне реестр, наконец.
Мари в ужасе захлопала воспалёнными от переработки глазами.
— Но... — она снова закашлялась, — я же не успею к восьми...
— Не успеешь – тогда нам с тобой, вообще, спешить станет уже некуда. Поняла?
«Строго конфиденциально!» значилось на скоросшивателях. Их было девять штук, все довольно-таки объёмные. Мари задрожала и уронила на гриф сразу несколько слезинок.
— Вы уже закончили? — полушёпотом поинтересовалась она.
— Нет, мне до утра надо успеть. Давай, — дама хлопнула девушку промеж острых лопаток, — работаем-работаем.

Шен смиренно ждал возвращения хоть кого-нибудь, но больше всего, конечно же, хотел увидеть Мэдди. К сожалению, в подвале появилась только Элеонора, и сперва ему даже разговаривать не хотелось, но позже он всё-таки набрался смелости и спросил:
— А как она в другом теле оказалась? Ну, Мэдди... Я же ведь её и не узнал совсем, даже голос другой.
— Вынужденная мера, — сухо ответила Элеонора, натягивая чистый халат и перчатки. — Лежи спокойно и не дёргайся.
— Натворила что-то? — понимающе уточнил Шен, так, словно бы знал Мэддисон вдоль и поперёк, и лишь проверял свою осведомлённость. Но по сути ведь так и было, роман у них начался ещё в лаборатории Хирона, когда они только-только оказалась в новых телах. Но всё то время, пока они жили свободно, Мэдди почему-то держалась на расстоянии, как-то охладела и отстранилась. И уж это у Элеоноры он спрашивать не стал, а принялся думать и размышлять, пока она в нём копалась.
— У всех случаются промахи, — расплывчато ответила Элеонора. — А чего? Не нравится новая Мэдди?
— Она уже давно «новая», — отозвался Шен. — В ней что-то сломалось или просто переменилось, и она стала вести себя по-другому. А про тело я просто интересуюсь. Она ведь всегда хотела чувствовать себя живой, а тут всё такое... Человечное прям. Я понимаю этот её порыв, но лично мне комфортнее в этом теле. Вот скажи: если бы я был человеком, и меня бы точно так же достали из заброшенного метро, полного какой-то заразы и грязи, разбитого и исполосованного шокером, меня бы смогли на ноги поставить?
После риторического вопроса Шен взял паузу и смолк достаточно надолго, не отвлекая уже Элеонору от работы. Он уже усёк, что мешать ей себе дороже.
— А на кой дьявол нужна вечная жизнь, если ни фига не чувствуешь? — логично отозвалась Элеонора. — Это тогда не жизнь получается, а одна занудная бесконечная пытка. — Она снова приложилась к бурбону. Ни разу не скривилась, будто простую водицу пьёт. Шен, вообще, не замечал, чтобы она хотя бы раз захмелела. Элеонора мрачно отёрла лицо рукавом халата и пробурчала, перефразируя старую-добрую книжку: — Знаешь... лучше сгореть и погибнуть как метеорит, чем гнить тысячу лет, как трухлявая колода на вонючем болоте.
— Согласен, — отозвался Шен. У него конструкция тела была похожа на то, что прежде принадлежало Мэдди, а потому лицо, включая ротовую полость с зубами было чистой воды имитацией, а значит, вздыхать он не мог, но непременно сделал бы это.
— Согласен. Просто я проще к этому отношусь. Жив – и хорошо. А раньше я даже рад был, что ничего не чувствую. Всю жизнь голодный, холодный, оборванный... А тут ничего этого нет. И усталости тоже почти нет. А вот эмоции есть, пусть и какие-то слишком острые.
— Должно быть, ты просто смирился, — сказала Элеонора. — Не у всех это получается. А что голодный – так, миллионы людей голодают. Так было всегда. Мы, когда Зимний брали, верили, что искореним навсегда эту беду. Мы ведь не одни были, тогда по всему миру люди восстали на бой. Франция, Германия, даже в США наших союзников оказалось большинство, но там их победили. А нас победили много позже. Нас лучшая в мире армия пыталась сломить, но мы выстояли! А потом... Теперь, вот, видишь, снова дети от голода умирают. Столько людей жизни свои отдали ради потомков. Не предполагали, что когда-нибудь человечество скатится обратно в дерьмо, — неожиданно в своей манере завершила Элеонора и закурила.
— А что плохого в смирении? — вполне справедливо возразил Шен. — У меня теперь нет нервов, только программа, но и она может не выдержать постоянной нагрузки. А сам я себя не починю, как и сейчас, к сожалению. И что тогда?
А вот последние слова Элеоноры заметно вогнали его в зелёную тоску, это было заметно даже на лице без мимики.
— Знакомо это чувство. Я себя продал для того, чтобы мои сёстры вылечили маму и зажили нормальной жизнью. А в итоге одна стала проституткой и её убили на каком-то приватном шабаше, вторая напала на врача с оружием и попала в тюрьму, где и сгинула. Мама же без опеки и ухода вскоре умерла. А зачем был я? Неизвестно. Разумеется, нет гарантии, что без всей этой истории меня бы тоже не шарахнули кирпичом по голове или я бы не сторчался от безысходности, поэтому я даже немного рад. Я иначе бы никогда не встретил своих друзей, настоящих, над которыми в буквальном смысле не властно время. Хотя... К чему всё это, если меня только что едва живым достали из подвала. Пока что я бесполезен.
Шен умолк и отвернулся, чтобы посмотреть на лежащую у противоположной стены Мису, всю в крови, грязи и израненную, как будто в схватке с диким зверем. А во всём виноват всего лишь один псих... Которого Шен мог остановить, коли бы не клюнул на удочку.
— Ничего, починим, — сумрачно буркнула Элеонора, шуруя ключом у него в спине, — фирма веников не вяжет. Что плохого, говоришь... да то, башка твоя железная, что ты жив, пока не сдаёшься. Лучше, знаешь, умереть стоя, чем жить на коленях. Вот, я тебе сейчас такую историю расскажу. У каждого народа есть свои герои... только в Америке их нет, вот и приходится придумывать в каждый фильм. Шутка. Короче, у нас тоже свои герои есть. Была война, а война, знаешь, она никого не щадит. Ни молодых, ни старых. И вот, одна девочка пошла добровольцем на фронт. Было ей всего семнадцать годков, пожить не успела. Её пытали, хотели узнать, где партизаны прячутся, но она не выдала, не сломалась. И её повесили. Брат у неё тоже на фронте погиб, уже под конец войны. А мать не сломалась. И не смирилась. До последнего была верна идеалам Революции, и книжку про своих детей написала. Чтобы помнили, какой жестокой ценой далось всё то, что мы имеем сейчас. Это было поколение не смиренных. И они победили. Это потом смиряться начали, вот и разруха опять. Вот и дети голодают.
Шен молча выслушал рассказ до конца.
— А я и не говорю, что я жив. Я так-то умер лет семьдесят назад, а это – моя цифровая копия. Я может бы и рад накормить каждого голодающего ребёнка в мире, готов хоть голыми руками поля вспахивать, тем более что я консервная банка и моей стальной заднице ни снег, ни дождь, ни жара не страшны. Да только вот всё, что я могу – снимать комнатку в гетто и чинить всё, что мне тащат, от будильников и до сломавшихся родственников-экстендов. Причём, за символическую плату, а иногда вообще так, за спасибо. В этом смысле Мэдди лучше меня, она как-то умудряется без лицензии по городу шататься, при этом ещё вот какую кучу неравнодушного народа нашла. Кстати... Что-то долго её нет. Может, случилось чего?
— Ну и делай, что можешь, — порекомендовала Элеонора. — Не обязательно выше головы прыгать. Я, вот, тоже торчу в подвале и ремонтирую. Ласточка лечит, Моника взламывает, Дэннер морды бьёт. Это называется командная работа. Случилось, разумеется, у нас без конца что-то случается. Да ты не переживай, она скажет, если что.

В ординаторской дожидалась Ласточка. При виде Дэннера она вскинула голову, ловя его взгляд.
— Новая угроза, — ответил Дэннер на невысказанный вопрос, устраиваясь рядом и обнимая её за плечи. — Как ты?
Она вздохнула.
— Эллисон совсем расклеилась. Нельзя ей было такое говорить! Да и потом... Вот, ты видишь, что она человек. Я вижу, что она человек. Разве столь уж важно, как она появилась на свет? Она же дышит, ходит, говорит, мыслит. И кровь у неё красная. Понимаешь?
— Понимаю. — Владимир поглядел на мирно спящую Эллисон. Из-под клетчатого пледа торчал один только покрасневший от рыданий носик, да тугие завитки каштановых волос. И было странно и неприятно осознавать, что всё это давным-давно сгорело в печи крематория, ведь вот же человек – здесь, во плоти. — А Самуил? А Мизери? И...
— Артур, да. — Октябрина неуютно передёрнула плечами. — Настоящий до отвращения.
Владимир прижал её крепче. Такой кошмар ей довелось пережить – как утешить?.. Как вернуть прежнюю Ласточку – сильную, чистую, светлую?.. Несломленную?.. Он не знал.
Октябрина, повернувшись, уткнулась ему в плечо.
— Знаешь, что?.. — Она машинально смахнула слёзы рукавом и улыбнулась Владимиру. — Я пойду, проведаю Розмари. Со вчера к ней не заходила, как она там...
— Сядь, — велел Дэннер, и Ласточка от неожиданности плюхнулась обратно на диван.
— Чего?
— Того, — передразнил Владимир. — Всю жизнь о других думаешь, а о себе – никогда. Только и слышно от тебя – к этому пойду, к этому зайду. Ты и в машину влезла не затем, чтобы мне помочь. Ты рассчитывала вытащить из фашистского логова их жертв. Я прав?.. Да знаю, что прав. — Он махнул рукой. — Ты и мужа своего столько времени терпела потому, что тебе его жалко было.
Октябрина вспыхнула.
— Дэннер, он не плохой! Просто у него...
— ...психика искорёжена, да. Слышал уже. А как же он, бедненький, без тебя-то, пропадёт ведь. Кто ж его возьмёт, кроме тебя-то, верной и любящей жены. Или лучше сказать – тихо ненавидящей?
— Он не виноват!.. — Октябрина задохнулась и отпрянула, сверкая глазами. — Ему самому от этого нелегко!
— Значит, ему нужен психиатр! — рявкнул Владимир. — Позволяя над собой издеваться, ты лишь усугубляешь его болезнь!
— Я бы нашла способ... просто...
— Просто он умер. А теперь он волшебным образом воскрес – и всё по новой?
— Нет, не по новой, — очень тихо проговорила Октябрина, глядя вниз. Владимир буквально физически ощущал исходящие от неё волны боли, отчаяния и тяжёлой, беспросветной усталости. — Он Фрейю напугал... я к нему больше не вернусь. Фрейя этого не хочет.
— Здрасьте, ёлка, — обречённо произнёс Дэннер. — Вот, и я о том же. Ты никогда о себе не думаешь. Никогда.
Ласточка вскочила и отошла к окну, отвернувшись.
— А чего обо мне думать, — с болезненной неспешностью обречённого отозвалась Октябрина. Негромкий голос сочился невыносимой горечью. Владимир примолк – столько в этом голосе было тоски, столько боли, что даже у него, человека, к боли с малых лет привычного, заледенело в груди, а дыхание перехватило. — Кому я нужна. — Не вопрос – констатация. Дэннер бы поднялся, но накатившая вдруг слабость ему не позволила.
— А как же я? — только и выговорил Владимир. — Как же я, Ласточка? Я же люблю тебя, всем сердцем люблю... как же дети? И Сэд? Неужели мы все для тебя совсем ничего не значим?
— Ну, отчего же, значите. — Она не обернулась. Только пальцы стиснули складки халата на боку, так, что ногти посинели. — Да только ведь будет, как всегда. Это ты сейчас так говоришь. А потом я снова окажусь на последнем месте.
— Ты не можешь оказаться на последнем месте! У меня ты на одном месте – единственном и главном.
— И что? Мы сколько знакомы? Месяц-то есть?
— А вот и есть.
— Ты меня не знаешь.
— Я знаю достаточно, — отрезал Дэннер. — А чего не знаю – не беда, тем интереснее.
Ласточка глубоко вдохнула, запрокинула голову и, наконец, обернулась.
— Мне пора к Розмари.
Дэннер поднялся и подошёл к ней.
— Нет, не пора. — Он серьёзно поглядел ей в глаза. — Скажи: хоть кто-нибудь замечает твои старания?.. Хотя бы один человек во всей этой огромной клинике, хотя бы один раз, поинтересовался, как ты себя чувствуешь? Кто-нибудь хотя бы раз спросил у тебя, не нужна ли тебе поддержка?
Октябрина неуютно завозилась. А в самом деле, мелькнула скользкой змейкой шальная, опасная мысль. Пожалуй, кроме Тадеуша никто о ней и не думал ни разу. И даже вырвав её из рук садиста и насильника, когда она была на грани суицида, ей не сказали ничего о её чувствах, не проявили эмпатию, а с порога начали «смотри, там у твоей подруги что-то настроение хреновое, может, проверим, а».
— Ну? — настойчиво повторил Владимир. — Хотя бы один человек. Хоть одного назови – и я тотчас же отстану.
— Один есть, — упрямо огрызнулась Ласточка, скрестив руки на груди.
— И кто же?
— Ты.
— Я не в счёт.
— А что насчёт тебя? — перешла в наступление Октябрина. — Твой альтруизм, прям, кто-то оценил, в отличие от меня, дурочки? Спасибо, может, сказали? — Она, рассердившись, оттолкнула его руку. — Да сдохнешь – никто и не заметит! Только подойдут, чтобы труп пинать – мол, вставай, лентяй ты эгоистичный, нам опять помощь нужна. Так что, давай, не будем. Мы такие, какие мы есть, и баста. Такие уж уродились, ничего не попишешь.
— Хомо Советикус, — фыркнул Владимир. — Знаешь, в честь кого меня назвали?
— Нетрудно догадаться. — Октябрина вздохнула. — Ты, знаешь, что... давай-ка свернём дискуссию, она смысла не имеет. Но спасибо тебе за участие. — И она, приподнявшись на носочки, быстро поцеловала Дэннера в щёку. — Не расстраивайся, ладно? Я всё-таки пойду к Розмари.
Дэннер обречённо махнул рукой и принялся заваривать себе кофе. От шума кофеварки проснулась Эллисон и сонно захлопала длинными ресницами.
— Доброе утро, — сумрачно приветствовал Владимир, добавляя в чашку корицу и бурбон – примерно в равных пропорциях.
— Доброе, — робко отозвалась Эллисон и ухватила себя за щеку. — Ой! Я не сделала маску для сна... Почему мне так плохо?
— Из-за шампанского. — Дэннер присел на подлокотник дивана. — Ты, наверное, раньше никогда не пила алкоголь?
— Только на мероприятиях... ужасный запах изо рта...
— На, вот, глотни. — Дэннер осторожно протянул ей свою чашку. — Полегчает.
— Спасибо. А этот... ушёл?
— Ушёл, вроде. — Владимир пристально поглядел на неё. — Скажи... ты помнишь, как мы познакомились?
— Почему он сказал, что я не человек? — голос у Эллисон задрожал от обиды. — Что он имел в виду?..
— Я первый спросил, — мягко напомнил Владимир. Эллисон всхлипнула.
— Что за вопрос... конечно же, я помню, как мы познакомились.
Она копировала его речевые обороты. Даже чашку держала точно так же – на уровне живота, небрежно положив свободную руку на ремень сбоку.
— И как же? — прищурился Владимир. Эллисон уставилась на него.
— Но, пупсик, годовщина у нас только через полгода...
— Так, свадьба ж была в апреле, — в свою очередь удивился Владимир, успевший вдоль и поперёк изучить свидетельство о браке.
— Годовщина знакомства! Ты не помнишь?! — надула пухлые губки Эллисон.
— Помню-помню! Просто тебя проверяю. — Владимир улыбнулся как можно непринуждённее.
— Это было романтично! — защебетала Эллисон, оживляясь. — Прямо как в кино! Мы шли по Пионерской улице навстречу друг другу, как вдруг у меня подломился каблук... — Она вдруг тихо охнула и выронила чашку.
— Ты чего? — испугался Владимир. — Тебе нехорошо?
Чашка скатилась по складкам одеяла, на котором медленно расползалось коричневое пятно, а Эллисон ухватилась за голову обеими руками. Внезапно она подняла на Владимира широко распахнутые глаза и ухватила его за рукав.
— Он был там! В машине «скорой»! Он сказал... — Эллисон снова застонала. — Он сказал, что спасёт меня... но я ему что-то отдам... что-то, чего я не ценю и не замечаю... ой... — Эллисон шмыгнула носом и разревелась. Дэннер медленно опустился обратно на диван и пристально поглядел на неё.
— И теперь он пришёл вернуть долг. Но зачем ему я?..
— Не знаю, — Эллисон зябко передёрнула плечами. — А ты помнишь фэшн-вик в Мадриде?
— Мадрид... — протянул Владимир. — Там эта лестница большая...
— Это в Риме, — ещё больше удивилась Эллисон. — Да что с тобой?!
— Не выспался, — брякнул Дэннер.
— А надо высыпаться! — назидательно проговорила Эллисон. — От недосыпа портится кожа, появляются отёки, и лицо становится серым! И ещё прыщи.
— Да, это проблема, — покорно согласился Дэннер, у которого проблем с кожей не наблюдалось со времён пубертатного возраста, да и тогда их особо не было.
— А это что? — Эллисон кивнула на стол, и Владимир машинально обернулся.
— Где?
Помимо документов, чашек и забытых книг, на столе всё ещё лежал забытый полотняный свёрток, что вручил Владимиру Спичка перед тем, как они покинули бункер. А он совсем уж было и запамятовал.
Дэннер подошёл к столу и развернул старую ткань.
Внутри оказалась книга. Большая и тяжёлая, полностью самодельная, ещё источавшая едва уловимый запах краски, чернил и соляного раствора. По углам окованная жестью, и закрытая на замочек тонкой работы.
«Энциклопедия», скромно значилось на расписной обложке.
— Ничего себе, — пробормотал Владимир, осторожно поворачивая книгу. Она тяжестью легла на предплечье. Дэннер встряхнул полотно, в надежде, что оттуда выпадет ключ, но ничего подобного не произошло.
— Я, конечно, дико извиняюсь, — с порога заявила Мэдди, беспардонно заваливаясь в ординаторскую аки коммунисты в Зимний. — Прерываю тут вашу беседу, но дело срочное. Владимир, взгляни сюда, — она протянула ему листок. — Не знаешь, что это?
— Ты чего, подруга, — Владимир отложил книгу. — Я ж эту латынь даже не прочту... хотя-а... Хотя, нет, прочту. Но всё равно половину слов я не знаю... ну, вот, кое-чего понимаю, конечно... Так, погоди. Сэм накатал для Моники рецепт? Он же хирург. Или я чего-то не знаю?
— Ясненько, — на лице Мэддисон появилась саркастичная ухмылка. — Пойду искать концы. Выписал, да... Но сам этого не помнит. Ходила к закупкам, те вообще не в курсе, там ни контрагента такого нет, ни самого препарата. Чертовщина какая-то... А между тем это бог-знает-что-такое колют Монике! Нет, ей, конечно, лучше, и Самуил на этом фоне затеял расследование, но всё равно так это оставлять нельзя. Может, этот препарат нагрузку на что-то даёт, а мы не знаем. Ладно, воркуйте, а я пошла. Ещё перед Самуилом дурочку строить...
— Стоять. — Владимир ухватил её за рукав. — Лучше, говоришь? И Борнштейн этого не выписывал?.. Так. Это, конечно, хорошо, что лучше. Но подозреваю, что и плохо одновременно. Стой.
— Стою, — Мэддисон тут же развернулась и уставилась большими глазами на Владимира.
Он подхватил листок со стола и, быстро написав несколько летящих строк, приложил свой браслет. На листке вспыхнул цветной штамп – геральдический щит с красной звездой, НКВД-шной финкой и надписью «CONSTANTA» по периметру рисунка.
— Вот тебе моё распоряжение, дай запрос в лабораторию, и пусть нашу подругу обследуют ещё раз досконально. А главное, проверь реакцию на эритроциты. И надо проследить, откуда его везут. Хотя, это мне, как раз, понятно. Очень надеюсь, что я ошибаюсь.
— На анализы её отправить? — уточнила Мэдди, взяв бумагу и даже не став читать – ни к чему. — Кстати, у неё по плану сегодня полное обследование, которое ещё Ласточка давно назначила, так что это вот всё как нельзя кстати... А откуда его везут?
Мэдди даже предполагала, насколько страшную вещь сейчас может услышать. Но тем и лучше быть стальным: ужасы ужасами, а вот приступа стенокардии не случится или в обморок она от страха не упадёт, а информация важнее эмоционального состояния. Особенно, если ситуация угрожает жизни Моники, что вполне сейчас возможно.
Владимир покосился на Эллисон и, на всякий случай, отвёл Мэдди в сторонку.
— До твоего появления Артур говорил, что нашёл способ лечить её болезнь. Никто ему тогда не поверил. Но что, если он не врал? Что, если они сделали Сэд своей подопытной мышкой? Мы сейчас все обрадовались, расслабились, но технология-то в разработке! Мы не знаем, какие у неё могут быть побочки. Вот это и страшно.
Но это лишь предположение. Очень надеюсь, что ошибаюсь. Надо выяснить.
Пока Владимир говорил, у бедной Мэдди вытягивалось лицо в ужасе. Её бурная фантазия сразу же нарисовала целый триллер о том, что может сейчас происходить на другом конце коридора, а потому, только-только дослушав, Мэддисон отдала честь и пулей вылетела из комнаты, чтобы добежать до лаборатории, затем до палаты Моники – Самуил мог и подождать, а вот пациентка, над которой нависла прямая угроза жизни, нет.
Эллисон тревожно обернулась, проследив за движением, и стиснула тонкими пальцами край пледа.
— Что-то случилось, дорогой?
— Нет. — Владимир, улыбнувшись, потрепал её по волосам. — Ты отдыхай, я скоро вернусь.
— Врёшь, — грустно вздохнула Эллисон. — Я же вижу, что случилось
Дверь приоткрылась, впуская Олега и Фрейю.
— А где мама? — уточнила девочка, обежав глазами ординаторскую.
— Вот, что, — решил Дэннер. — Побудьте здесь, а у меня дела. Я сгоняю к ней, когда встречу, сообщу. Хорошо?
— Похмелье, да? — с понимающим сочувствием осведомился Олег. Эллисон распахнула глаза.
— А ты... откуда знаешь?
Малыш сосредоточенно колдовал над чашками, досыпая какие-то травы, мёд и порошки.
— А у папы часто бывает. Я тебе сейчас сделаю лекарство – как рукой снимет, вот увидишь. Это мама придумала.
— Часто?..
— Ну, так-то, каждый день, — засмеялась Фрейя, помогая брату дотянуться до верхних полок. — Он не хочет пить, а мама ему в кофе добавляет тайком.
— Зачем тайком?
— Чтобы он на работу смог выйти, — вздохнула девочка. — А то за квартиру надо платить.
— Мама говорит, — пояснил Олег.

Распахнув с ноги дверь, Мэдди так и осталась стоять, как вкопанная, сжимая в руках листок с печатью Константы. Койка была пуста, вещи на месте, а Моника...
— Самуил Абрамович! — с порога заголосила Мэдди, влетая в кабинет. — У вас пациентка пропала!
Она сейчас была совсем как живая: раскрасневшаяся от беготни по лестницам, запыхавшаяся, растрёпанная, с бегающим в ужасе взглядом. У того, кто не в курсе её сумасшедшей предыстории, и мысли не возникнет, что это андроид.
— Нет, это просто невыносимо, — сердито проговорил доктор. — Не клиника, а форменный дурдом. — Он взял трубку и набрал внутренний номер. — Охрана. Проверьте по камерам шестую в интенсивной...
Тон у него был такой грозный, почти как у Владимира, что немедленно захотелось спрятаться и на глаза доктору не попадаться. Правда, здесь уж у Мэдди особого выбора не было. Хотя, Мэдди и не собиралась прятаться, она нависла над сидящим за столом Самуилом и покорно ждала, когда он вынесет свой вердикт, который, правда, оказался неутешительным: пациентку никто не украл, но её в экстренном порядке увезли в реанимацию, а по скупой на звук записи с камер диагноз узнать было нельзя. Мэдди так сжала руку с торчащей меж пальцев ручкой, что та разлетелась вдребезги, подобно шрапнели, и даже кожу на ладони ей порезала. К счастью, у этого тела была красная кровь, поэтому внешне ничего подозрительного не вышло.
— Блеск, — только и выдала Мэддисон, бросая листочек с кровавым автографом на столе у доктора и выбегая из кабинета. Теперь бегом в реанимацию, и желательно найти ещё по дороге Владимира.

Владимир пулей вылетел из лифта и нос к носу столкнулся с Ласточкой.
— Ты чего это? — поинтересовалась она, сдувая с носа огненную спиральку искусственных волос. — Носишься как ошпаренный?
— У нас ЧП, — сходу обрадовал Дэннер.
— Погоди. — Октябрина, тревожно оглядевшись, оперативно утащила Дэннера в ближайшую свободную палату. — Что на этот раз?
— Помнишь, Артур говорил, что вылечит Сэд?
— Так он врал, — удивилась Ласточка.
— А вот этого мы не знаем. Гляди. — И Владимир протянул ей листочек Мэдди. — Можешь прочесть?
— Э-э... я не понимаю вот этого, вот этого и этого.
— И никто не понимает. И препарата этого не существует. И поставщика этого нет в природе. Понимаешь, о чём это говорит?
Октябрина сунула листочек в карман.
— Надо бы её навестить. У неё на сегодня несколько обследований назначено.
— На какое время?
— Начало в одиннадцать, я как раз к ней шла.
— Тогда пошли вместе.
Они вернулись в лифт. Дэннер нажал кнопку. Оба уставились в потолок.
— Между прочим. — Владимир принялся теребить ключи от мотоцикла. — Как там Розмари?
— Скоро выпустим.
— Хорошо.
Повисла пауза.
— А как там Сэд?
— Откуда мне знать, я же был в ординаторской.
— А-а. Точно.
Опять помолчали.
— А тебя дети искали.
— И где они?
— Там же, с Эллисон. Ждут тебя.
— Я зайду, спасибо.
— Пожалуйста! — разозлился Владимир, и вдруг притянул Ласточку за рукав и быстро поцеловал в губы.
— Эй! — праведно возмутилась она, но тут кабина остановилась, и двери разъехались, впуская взъерошенную Мэдди. Дэннер как ни в чём не бывало улыбнулся и вежливо пропустил её вперёд. Но особо галантного ничего не вышло, потому что стокилограммовая Мэдди едва не налетела на Октябрину на полном ходу, лишь каким-то чудом затормозив скрипучей резиной подошв об кафель. Вид у неё был, как у курицы, которая обнаружила все свои яйца в гнезде разбитыми.
— Уп-с, извиняй, — тяжело выдохнула та, принимая более естественную позу. — У меня охренительная новость! Жаль, сесть некуда, но, если что, падайте на меня. Короче: Сэд в реанимации с непонятными симптомами, я как раз туда бегу, но теперь, видимо, побежим вместе.
— Я же говорил, — обернулся Дэннер и, нахально пользуясь случаем, перехватил Октябрину за талию.
— Тогда пошли. — Октябрина вывернулась, за руку втянула Мэдди в кабину и нажала кнопку.
В кабине все мрачно молчали. Ещё больше драматического колориту прибавляло красное кровавое пятно, расползавшееся на беленьком халатике Мэдди от порезанной руки, которую она решительно не замечала. Она сейчас думала только о лежащей в реанимации подруге, с которой теперь неизвестно, что в итоге будет.
Палата выглядела удручающе. Моника, кажется, пока дышала сама, но аппарат ИВЛ уже был пристроен к койке и ждал своего часа. Пациентка вновь лежала под капельницей, была бледна и без сознания. Внутри бокса у кардиографа копошилась медсестра, что-то записывая. Врача, произведшего перевод, поблизости не наблюдалось.
Снова повисла напряжённая пауза, пока все трое, как кладбищенские ангелы, смотрели на Монику через стекло.
— Блеск, — очень тяжело, гораздо тяжелее прежнего выдала Мэддисон. — И почему мы не заметили этого раньше?..
— Потому что раньше отмечалась положительная динамика, — логично ответил Дэннер. Подошёл Самуил Абрамович.
— Вы меня напугали, — сообщил он Мэдди, делая быстрые пометки в блокноте. Пиликнул передатчик.
— Товарищ командир, взяли курьера, доставившего неучтённые препараты. Допросить по форме?
— Начинайте, — согласился Дэннер. — Я сейчас приду.
— Я тоже, — сказала Октябрина. Владимир удивился.
— Хочешь присутствовать на допросе?..
Ласточка пожала плечами.
— А где мне присутствовать, возле палаты отираться? Офигеть, полезное занятие. Буду посылать Сэд ментальные волны, торча под дверью, и тогда она точно поправится.
Но тут доктор Борнштейн ухватил её за рукав.
— Опять меня позоришь? — прошипел он ей на ухо, с такой злостью, что внутри всё заледенело от его голоса. — Тоже мне! Что ты опять о себе вообразила?..
— Вообще-то, — перебил Владимир, — медик на допросе не лишний. А то, знаете, всякое случается... — И он выразительно перекинул в пальцах обоюдоострый метательный нож, в упор глядя на Самуила Абрамовича. Тот смешался под его взглядом, и Ласточку выпустил.
— Если вы настаиваете... хотя, предупреждаю, врач из неё такой же хреновый, как и мать.
— Пока что ничего хренового не заметил, — сдержанно проговорил Владимир. — Она замечательный врач и лучшая мать из всех, кого я встречал. Это можно проверить хотя бы по воспитанию детей. И по грамотам, которые она прячет в верхний ящик стола. Почему, интересно?.. — Он решительно взял Октябрину за руку и потащил в сторону лифта.

Мэдди там уже не было. Она всё равно не врач, толку от неё тут, как от козла молока, да и мешаться под ногами совершенно не хотелось: Дэннер ведь лучше знает, что делать в данной ситуации.
Теперь Мэддисон уже никуда не бежала, в этом не было нужды, она еле плелась по лестнице вниз в сторону подвала, чтобы сделать хоть что-то полезное или просто никому не мешать. Что творилось у неё в голове, даже словами передать сложно.
Войдя, она ничего не сказала и сразу же за дверью упала на пол, прислонившись спиной к стене и закрыв лицо ладонью. По затянутым в синтетическую кожу щекам потекли слёзы.
— Вау. А я плакать могу, — выдала Мэдди с какой-то подавленной радостью.
От этих слов тут же взвился Шен.
— В чём дело?
— Да так, — Мэдди поднялась, утёрла слёзы рукавом халата, — опять друзья в беде. Вернее, пока что только один друг.
— Что на этот раз? — поинтересовалась Элеонора, которая ничем помочь не могла, но старалась держаться в курсе всех событий. — И как там Ласточка? Что-то давно её не слышно. А то ведь может и руки на себя наложить, после такого-то.
— Да кошмар, — не сдержалась Мэдди, подбирая с пола упавший у кого-то из них гаечный ключ и подходя ближе к Шену и Элеоноре. Ключ с грохотом полетел на стол. — Моника в реанимации без сознания, препарат, который ей якобы выписал Самуил Абрамович, дал либо несовместимость с другим, либо просто какую-то реакцию, и теперь врачи даже не знают, от чего её лечить. Я когда эту бадягу в лаборатории разбирала, то половину компонентов вообще не определила. Там что угодно быть может... А Ласточка пока вроде бодрячком, я за ней приглядываю. Чем могу тебе помочь? — спросила она после долгой паузы. — Надо чего? А то я сейчас с ума сойду. Одна в реанимации, вторую изнасиловали, третий просто заложник обстоятельств... И во многом из этого виновата я.
— Почему ты? — удивилась Элеонора. — Этот ключ не подходит... вон там восьмёрка валяется под обломками, давай её сюда. Мне вот, что интересно. По какому принципу эта штука выбирает кого воссоздать? Или она не сама выбирает, а кто-то управляет ею? Если так, то и набор людей не случайный. Например, Артур появился, чтобы продолжить дело отца, Эллисон – чтобы отвлечь Дэннера, Сэм призван вывести из строя Ласточку, а Мизери должна дискредитировать Спичку. Короче, получается, что у нас минус три вожака, а у них – плюс один. Divide et impera, понимаешь?.. — Элеонора призадумалась. — Или у меня паранойя?..
— Потому что я притащила на своём горбу тонну проблем, — тяжело вздохнула Мэдди, зарываясь под обломки за нужным ключом. — Ласточку я не успела вытащить до того, как случилась беда. За Моникой просто не уследила. Владимир... Ему я просто подкинула проблем, которые он никак не может теперь разгрести... Хрень эта? Может быть.
Ключ лёг в руку Элеоноры, испачканный кровью. Шен благоразумно молчал и слушал, не вмешивался.
— Какой-то страйк прям выбила... Меня просто вынесло всё это вперёд ногами. Сэд чисто физически не может сейчас думать. Только вот мне интересно, а каким образом эта хрень определяет, кого клонировать? Что у неё за механизмы? И управляет ли ею кто-то? А то ты смотри, может сейчас она меня живую воспроизведёт. Или его родных, — она кивнула на Шена. — Может позвать Ганса с огнемётом, пока не поздно?
— Ну, не знаю-не знаю... — задумалась Элеонора, не глядя, принимая ключ и принимаясь что-то снимать в коленном суставе. — А, вот он!.. — она вытянула обрывки шлейфа. — Нашла. Ты ведь не могла контролировать Артура, чтобы он не успел их покалечить. А у Дэннера всегда проблемы, такой уж он есть. Не может не помочь. Знаешь, когда он был маленьким, он дождевых червей с асфальта собирал и перекладывал на газон, чтоб их не раздавили. Потом ввязался в драку с мальчишками, подстрелившими ворону из рогатки. Мальчишек было пятеро. Ворону он приволок домой и лечил ей перебитое крыло, а мать ему заодно лечила фингалы, сломанные уши и отбитые почки. И так постоянно. Сущее наказание, а не ребёнок. А теперь он взрослый, уполномоченный, блин, по самые некуда, и с червячков на людей переключился. Я не осуждаю, не думай. Просто таким людям всегда тяжело – для них любая жалоба как сигнал тревоги.
Не-не, какой с огнемётом. Мы же не знаем, что это такое, и на что способно. Оно людей воскрешает по ментальному посылу – а ну как огнемёт его только разозлит, и вместо безобидной Мизери оно отрядом СС разродится, во, мы тогда побегаем... Командир сказал, не трогать. Тут бы Ласточка пригодилась, но она... сама понимаешь. Подождём Гича.
— Отряд СС я на кусочки разорву, — сквозь зубы процедила Мэдди, стоя напротив стены, а затем снова засадила по ней стальным кулаком так, что плитка посыпалась. — Я и Артура в клочки порву, если доберусь! Только вот он, зараза, живым нужен!
Она обернулась на Элеонору и Шена. Взгляд у неё был совершенно сумасшедший и бешеный, как у раненого вепря, которого охотники загнали в угол. Бежать ему некуда, но он в яростном беспамятстве может броситься на своих обидчиков и вспороть их тела огромными клыками. Шен напрягся и готов был даже на одной ноге допрыгать до Мэдди, чтобы удержать её от  импульсивных поступков.
Но, кажется, обошлось: взгляд Мэддисон потух, руки опустились, и она тихо ткнулась лбом в стену в гробовом молчании.
Это был первый раз в долгой жизни, когда ей хотелось убивать. Не просто застрелить или зарезать, а долго и мучительно избивать, отрывать пальцы по одному, выковыривать глаза, ломать уши, планомерно выбивать зубы. Она хотела превратить своих врагов и врагов своих друзей в кровавое месиво, сделать последние мгновения их существования настолько ужасными, что ад им покажется райским курортом. Ей хотелось мстить.
На этом моменте Мэддисон и решила, что ей всё-таки надо сходить в ЕМС и получить лицензию.
— Не против, если у Джульетты появится новая татуировка? — убитым голосом спросила она, начав собираться на выход.
— Мне чуток оставь. Уж я бы его перевоспитала как батька гимназистку, — мечтательно проговорила Элеонора, перекидывая сигарету в другой уголок рта. — Эх... Чего?.. Татуировка?.. Ты чего, хочешь стресс снять? Для этого не обязательно ехать в салон, я могу тебя так поднастроить.
— Ты не поняла, — вздохнула Мэдди и полезла в кучу с отходами, откуда выудила лоскуток кожи Шена, изрезанный и грязный. На нем красовался штрих-код, не нарисованный поверх, а именно вытатуированный, и для пущей наглядности Мэддисон взяла руку друга и приложила кусок на внутреннюю сторону запястья – туда, где он до этого был.
— Это лицензия, про которую Камилла говорила. А, так ты же не видела... Ну короче шишка ЕМС персонально приехала поинтересоваться, помню ли я про то, что я одним своим существованием нарушаю закон об экстендах, о синтетической жизни, андроидах и бла-бла-бла. Надо поставить себе такую штуку, чтобы возле меня больше не прыгали обезьянки в белых брониках, скандируя «Ан-дер-бен-дер!»
— Ты чего злая такая? — удивился Шен. Он тоже довольно хорошо знал Камиллу. — Она же тебе наоборот помогает...
— Забей, — отмахнулась Мэдди. — Надоело чувствовать себя рабом на плантации, только и всего.
Шен от комментариев воздержался, потому что рисковал получить в морду. Мэдди же накинула на плечи свою байкерскую куртку, вытащила из кармана пачку сигарет и закурила, как только вышла из подвала.

Есть такие люди, про которых говорят «в каждой бочке затычка». Темперамент у них, как правило, холерический, поэтому они никогда не сидят на месте. Они всегда в центре событий, причём, чем масштабнее события, тем вернее эти люди окажутся в их центре. Они ведут в бой армии, свершают революции и бросаются на гранаты. Они горят ярко, и сгорают быстро. Правда, выгореть, как правило, не успевают – очередная героическая выходка неизменно оказывается фатальной. Умирают – а точнее, погибают – такие люди молодыми, обыкновенно, не дотягивают и до двадцати пяти. Редкий случай, когда им за тридцатку перевалит, а они всё живые. Условно-живые. Бесчисленное количество раз вытащенные с того света, собранные хирургами по кусочкам и сшитые по лоскуткам, герои приобретают перманентный болевой синдром – штука во всех отношениях неприятная. Медленно, но верно сводящая с ума, дезориентирующая, сбивающая приоритеты. Полагать, будто затянувшиеся раны и сросшиеся переломы не оставляют последствий, будет, разве что, ребёнок, или просто человек, ни капельки не сведущий в анатомии. С годами болевой синдром растёт и крепнет. Радоваться жизни в полном смысле этого слова человек перестаёт, становится раздражительным и нервным, а уж если он изначально уродился с взрывным характером, то кончить ему в психушке. Или в медвытрезвителе. Обе перспективы так себе.
Поэтому хорошо, что они умирают молодыми.
А Дэннеру по каким-то причинам всё никак умереть не удавалось. У Ласточки была другая ситуация – ей помирать было никак нельзя ввиду наличия детей.
Жить они, конечно, продолжали. В биологическом смысле. Но можно ли это назвать жизнью – тот ещё философский вопрос.
Владимир смотрел на Ласточку и думал, что она обязательно должна жить. Любой ценой. Раз уж ему не удаётся, то она точно должна. Вот, правда, он понятия не имел, как вернуть её к жизни.
В бункере, что ранее служил КПЗ Хейгелю и компании, а до того – лазаретом их жертв, теперь дожидались связанные по рукам и ногам два человека. Вообще, бункер оказался на редкость многофункциональным.
Владимир тревожно косился на Октябрину, опасаясь, что она всё-таки сорвётся. Однако Ласточка блестяще владела собой. Она спокойно вошла и встала у стеночки, наблюдая за процессом. Здесь уже присутствовал Гич со своими неизменными чётками и снайпер. Последний раздражённо косился на задержанных, с таким видом, будто бы его оторвали от важного дела. Владимир оглядел присутствующих.
— Что ж, мы начинаем.
…И они начали. А также продолжили, но бестолку – курьеры упорно отмалчивались, игнорируя все провокации.
— Значит, говорить не хотим? — миролюбиво уточнил Дэннер, усаживаясь напротив связанных. — Вы же не будете заставлять меня применить силу. Мы же тут все цивилизованные люди.
— Хотите – применяйте, — мрачно повторил первый курьер. — Ничего вам это не даст. Мы просто выполняли заказ.
— Откуда вы его выполняли?
— Со склада.
— Назовите склад и номер ячейки. Или фамилию сотрудника, передавшего груз. Или его идентификационный номер, в случае, если он не человек. И я не причиню вам вреда. Всё просто.
Курьер умолк и уставился в пол. Ласточка отлепилась от стены, подошла и присела на корточки, заглядывая ему в глаза снизу вверх.
— Вы поймите: ваши действия представляют опасность для людей. Вы человека до реанимации довели.
Молчание.
— Человек при смерти, — весомо повторила Октябрина. — Вы хотите быть соучастниками убийства? Если нет, то сообщите моему другу всё по-хорошему. И мы, возможно, сумеем спасти человека.
Курьер насупился, но продолжал молчать. Дэннер с Ласточкой отошли в сторонку, вместе с Гичем.
— Ну? — спросил шаман. — Что думаешь?
Владимир покосился на задержанных.
— Они запуганы. Скорее всего, есть заложник, может, даже не один. В таком случае они будут молчать.
— Надеюсь, пытать ты их не собираешься на самом деле? — спросила Октябрина. Владимир покачал головой.
— Я не инквизитор. Но мы можем пойти другим путём.
— Каким?
— Отпустим одного. И проследим, куда он побежит. Там и возьмём.
— А второго?
— Второй составит нам компанию.
— Тогда я берусь устроить ему побег, — вызвалась Ласточка.
— Это опасно, — отрезал Дэннер. Октябрина вскинула брови.
— Пра-авда?.. Да ты что. А я, вот, всё думаю: как хорошо было до этого момента! Спокойно и безопасно. И как это так резко всё переменилось...
— Всё, хватит. Побег ему должен устраивать тот, кого он не сможет, при желании, пристрелить.
— Это ты, что ли? Слишком очевидно. Знаешь, что! — вдруг разозлилась Ласточка. — По-твоему, я не смогу?
— Я этого не говорил, — миролюбиво ответил Дэннер.
— Я буду рядом, — сказал Гич.
— Рыжий, ты там скоро? — подал голос снайпер, который охранял задержанных.
— Скоро. Ладно, валите отсюда. Андрюха, а мы с тобой остаёмся.