Глава 10. Осиновый кол. Испытание

Прошло две недели после той злополучной ночи на балконе. Две недели, за которые Юнг ни разу не произнёс имени Аделинн вслух. Он передал юношу в руки отца-банкира, выслушал мольбы о конфиденциальности, подписал кучу бумаг — но всё время чувствовал, что живёт с занозой под кожей.

Аделинн исчезла, оставив за собой шлейф слухов, недоговоренностей, смутных опасений. В этот раз она наследила, впутав в эту историю и его самого. Он чувствовал, она сделала это намеренно.

Он злился. На неё. На себя. На то, как она смотрела на него в лунном свете.

Профессор решил прервать своё расследование и ушёл в работу с головой.

Этим утром он чувствовал себя бодрым и полным сил. Утреннее солнце просачивалось сквозь тяжёлые шторы, окрашивая стены кабинета янтарным светом. Юнг сидел за массивным столом, в пальцах шуршала свежая газета. Он неспешно сделал первый глоток чёрного кофе.

Взгляд доктора рассеянно пробегал заголовки о политике и экономике, пока не наткнулся на заметку, от которой внутри всё сжалось.

«Таинственные исчезновения в богемных кругах: полиция бьёт тревогу»

Он сглотнул и начал читать вслух, словно пытаясь убедить себя, что это всё — просто случайности:

«За последние две недели в Цюрихе и его окрестностях бесследно исчезли десять молодых мужчин, все в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет.

Среди пропавших фигурируют следующие имена:

Вильгельм Хафлигер (26 лет) — студент Академии Художеств, известный своими провокационными картинами с мотивами смерти и эротизма.

Густав Лютц (32 года) — виолончелист, игравший в камерном оркестре при Концертном зале; отмечен критиками за свою экспрессию и богатый репертуар.

Феликс Мерц (24 года) — журналист культурного отдела, автор скандальных статей о богемной жизни города.

Рудольф Грабер (28 лет) — поэт-символист, чьи стихи публиковали самые изысканные литературные журналы.

Антон Штиглиц (30 лет) — молодой актёр театра на Рамштрассе, недавно получивший первую большую роль в пьесе о древнегреческих мистериях.

Макс Веттерли (22 года) — сын состоятельного издателя, скандально известен своими вечерними кутежами и дружбой с артистической элитой.

Бруно Хенниг (35 лет) — владелец небольшого фотоателье, среди клиентов которого — звёзды театра и балета.

Юлиус Кауфман (29 лет) — начинающий скульптор, работы которого участвовали в выставке модернистов.

Ганс Вальтер (25 лет) — писатель, чьи рассказы печатались в модернистских сборниках под псевдонимом «Nox».

Карл Эшенбах (33 года) — историк искусства, автор монографии о вампирических образах в европейской живописи.»

Юнг медленно опустил газету на стол. Листы дрожали в его пальцах.

Все из одной среды… Богема. Красота. Молодость. Искусство. Жажда ночной жизни…

И мысль, острая, как лезвие:

Аделинн.

Он вспомнил её смех, звонкий и одновременно ледяной. И как она смотрела на мужчин — не просто как на людей, а как на источник питания, в котором она жизненно нуждается.

В груди поднялась волна тошноты. Он вцепился в газету так крепко, что бумага затрещала.

Десять человек… за две недели. Что, если…

Он закрыл глаза. Перед внутренним взором возникли распахнутые синие глаза Аделинн — и галерея зеркал, где не было её отражения.

Юнг вздохнул, отложил газету и достал дневник. Чернильное перо чуть царапало бумагу, когда он начал писать.

«Всё чаще ловлю себя на мысли: я должен принять одну из двух истин. Либо Аделинн — блестящая актриса и мастер гипноза, либо я имею дело с существом иного рода, чьи желания и природа выходят за рамки человеческих понятий».

Он поставил точку, резко закрыл дневник. В кабинете снова воцарилась тишина.

А потом секретарша принесла записку.

Бархатная бумага. Чёрные чернила. Тонкий, чуть ломаный женский почерк:

«Карл.
Ты хочешь конца?
Жду тебя дома в полдень.
Реши эту проблему раз и навсегда.
— А.»

Он перечитал её двадцать раз. Потом бросил в камин. Потом выудил обгоревший обрывок щипцами и расправил пальцами.

Полдень. Вилла фон Гааг. Что ж. Решено.

***

Солнце стояло в зените, когда доктор Юнг вновь толкнул скрипучую калитку. Днём всё выглядело более реальным — даже плющ на фасаде, даже тени между колоннами.

В доме Аделинн не было. Он прошёл через мраморный холл, ступил на лестницу вниз, подозревая, где стоит искать её в это время.

Дверь в подвал была приоткрыта.

Он вошёл. Здесь пахло воском, сыростью и чем-то горьким.

В центре комнаты стоял гроб — чёрный, лакированный. Крышка была сдвинута.

Юнг нервно сглотнул. В горле пересохло. Накатывала тошнота. Он ожидал чего-то вроде этого, но готов всё равно не был.

Аделинн лежала внутри, в длинном белом платье.
Она казалась юной и одновременно древней. Лицо бледное, почти прозрачное. Ресницы отбрасывали длинные тени.

Рядом, на алтаре из чёрного мрамора, лежал продолговатый предмет, обёрнутый алой лентой. Юнг подошёл ближе и взял его в руки.

Осиновый кол.

Рядом его ждала короткая записка:

«Карл.
Ты можешь освободить меня. И себя.
Только не дрожи, когда будешь целиться.
— А.»

Юнг сжал пальцами древко кола. Он чувствовал стыд, ненависть к себе, к ней, к дурацкой, извращённой ситуации, в которую она его завлекла и... предвкушение.

Он встал над гробом. Смотрел на её закрытые веки, на хрупкую шею и нежные губы. И ненавидел себя за то, что в голове в это мгновение пульсировала лишь одна мысль: какая она красивая.

Он провёл пальцами по её шее. Её кожа была ледяной, но на кончиках его пальцев от этого холода будто загорелся ток.

— Чёртова тварь… — прошептал он. — Зачем ты это делаешь со мной?

Аделинн не шевелилась.

Она лежала на алом бархате, без намёка на движение. Грудь недвижно покоилась под лёгкой тканью платья — ни малейшего признака дыхания.

Юнг почувствовал, как по спине побежали мурашки. Но он вынужден был убедиться.

Он медленно наклонился к ней, с трудом сдерживая дрожь, и осторожно приложил два пальца к её запястью. Ничего. Кожа была ледяной, пульс отсутствовал.

Он переместил руку к её шее, туда, где обычно бьётся главный сосуд. Там тоже — тишина.

Склонившись ещё ниже, он прижал ухо к её груди, стараясь уловить тоны сердца или хотя бы шум кровотока. Тишина. Мёртвая, абсолютная.

Он снял перчатку и поднёс ладонь к её ноздрям — нет выдоха, нет вдоха, ни малейшего движения воздуха. Её дыхательные пути, по всем признакам, молчали.

Он внимательно изучил реакцию зрачков на свет, подняв лампу чуть выше её глаз и отведя веко большим пальцем. Зрачки были расширены, неподвижны. Ни намёка на сокращение радужки.

С физиологической точки зрения перед ним лежал труп. Но Юнг не мог отделаться от ощущения, что дьяволица лишь притворяется мёртвой.

Сквозь ужас и болезненное влечение к этой женщине в его голове лихорадочно крутились мысли:

А если это всё — игра? Если она жива, но в каком-то странном оцепенении? Может, это редкая форма летаргии?

Но я не могу отрицать очевидное - она владеет гипнозом, сильнее мужчины в расцвете сил, пьёт кровь, прыгнула на наших глазах с пятого этажа, но, как я вижу, прекрасно выглядит.
Если передо мной вампир, не человек, то осиновый кол - вероятно, лучшее решение. Это предотвратит человеческие жертвы. Но если нет...

Он начал расстёгивать пуговицы на её платье — медленно, словно загипнотизированный. Открылась тонкая бледная кожа, ключицы, изгибы груди совершенной формы...

Доктор прижал кол к коже девушки. Прицелился в сердце.

Рука дрожала. Вереница мыслей в голове...

- Доктор, убивший свою пациентку...
- Она сама его попросила!
- Вы только подумайте, её проще было убить, чем вылечить!
- Бей, Карл. Просто бей. Закончи это.

Но он не мог.

Вместо удара он провёл колом по её коже, оставляя еле заметную красную полосу. Её губы чуть дрогнули — еле-еле.

— Проснись, сука! — зашипел он сквозь зубы. — Проснись и скажи мне, что это игра. Что ты не хочешь, чтобы я тебя убил. Что ты хочешь жить.

Молчание. Бессмысленная, мёртвая тишина...

— Проклятая… — прошипел он. — Я… ненавижу тебя.

Он быстро застегнул пуговицы её платья, словно стыдясь того, что только что видел. Оглядел её лицо, бледное, чужое и прекрасное.

Кол он швырнул в сердцах на пол. Гулкий стук... Звук укора. Он ничем не смог ей помочь. И прекратить этот кошмар было не в его силах. Чтобы не видеть её в этом беспомощном состоянии больше ни секунды, мужчина бросился прочь из склепа.

Поднимаясь по ступеням, он ругался на каждом выдохе, тихо, но злобно:

— Сука. Чудовище. Ведьма. Моё проклятье…

Он будто видел как внизу, в подвале, её губы едва заметно улыбнулись.

И Юнг понял: всё ещё не кончено. И что страшнее всего — он не хочет, чтобы это кончилось.