Его звали Марик!

Из серии – Майя Карловна вышла погулять
Эпизод 6

   Майя Карловна не торопясь шла по Казанской улице в сторону улицы Гороховой. А когда-то давно, эта улица называлась улицей Плеханова. И она, недалеко от Казанского собора, снимала с подружкой Люсей здесь «угол». Ах, какая была замечательная у них хозяйка! Звали её Софья Павловна. У неё была больная печень, и она, купив на рынке курицу, употребляла в пищу только мясо. Бульон оставался. Однажды, вернувшись из института, девчонки обнаружили суп! Как всё вкусно в молодости. И этот суп часто в дальнейшем ждал их дома. Бескорыстное отношение к другим людям – вот такой урок получили они у замечательной своей хозяйки. Мысли перескочили на подруг Люси. Две подруги Люси учились в консерватории. Одну звали Вероника, другую – Люда. До этого они закончили музыкальную школу-интернат в Кохтла-Ярве. Люда училась по вокалу, а вот на каком инструменте играла Вероника – память  не сохранила. Что она таскала в чехле за собой? Кларнет? Скрипку? «Но точно, что не контрабас или виолончель!» – улыбнулась Майя Карловна.
Ещё когда Майя Карловна, тогда ещё – Майка, жила с подругой в съёмной комнате на далёкой  улице Зины Портновой, подруги часто бывали у них в гостях. Кофе и сигареты.  Прямо с утра! Вот с тех пор Майка и курит. Учителя... сколько их было в жизни! Всегда бесшабашно раздавая свои вещи подругам, почему-то вспоминая, пожалела только об одной. Мундштук. Прощаясь, уезжая из Ленинграда, отдала его Веронике. А заодно отдала и своего кавалера – Сашу Н.  Та всё допытывалась, может ли она «кадрить» Сашу после моего отъезда? Да, пожалуйста! Такой смешной мальчишка был! Затаивался где-нибудь по дороге и снимал её на фотокамеру. Или со страшным треском появлялся в их колодце на своём мотоцикле. Кажется на Яве. Отец у него был загадочным каперангом из Северодвинска. Кто такой каперанг Майка не знала. Тогда бы стало понятно, почему Саша снимал квартиру, а не угол, как они с Люсей. А так же почему он разъезжал на красивом мотоцикле, который производил нестерпимый шум в их колодце!  И ещё Саша писал ей письма. Длинные. Как ей казалось, глупые. И обязательна была приписка: «После прочтения - сжечь»! Мальчишка, играл в какие-то игры. Майка отвечала ему тоже длинным письмом, и приписывала: «После прочтения – съесть»! И они с девчонками давились от смеха. Она уезжала из Ленинграда. На вокзале её провожала целая куча друзей. Как появились эти ребята в её жизни – с трудом вспоминала. Ребята были из карабелки. Среди них запомнилось печальное лицо Саши.

  Майя Карловна остановилась около арки, ведущей в их колодец. Вход в арку на замке. А так хотелось бы пройти туда! Что такое память? Что-то вспомнится, а за этим воспоминанием тянутся другие. Комната Софьи Павловны, в которой они с подругой снимали угол,  была большая. В дальнем углу был отгорожен альков хозяйки, а они с Люсей занимали диван и раскладушку, которая раскладывалась на ночь. Коммунальная квартира располагалась на втором этаже, в которой были двое хозяев: Софья Павловна и Берта. Начиналась квартира с кухни. Кухня располагалась над входом в подъезд. Над входной дверью подъезда было полукруглое окно, которое и было окном кухни в этой квартире. Под окнами стояли столы и печь. А левая стена от входа в квартиру с площадки, была наполовину застеклена. Стёкла были уже грязноватые, двум пожилым женщинам не под силу было их мыть. Но всё равно сквозь них были видны соседи, которые поднимались и спускались с этажей сверху. Когда-то эта квартира из двух комнат полностью принадлежала семье Софьи Павловны. У них с мужем было четверо сыновей. Мужа Софьи Павловны, художника, арестовали в клятые тридцатые годы. И он сгинул. Она одна подняла всех. И часто по воскресеньям сыновья с семьями собирались у  матери. Мы с Люсей деликатно куда-то уходили. После ареста мужа, их «уплотнили», подселили Берту. Уплотнили так уплотнили! – Мать и четверых сыновей поместили в одну комнату! Берта оказалась женой какого-то революционера – матроса. Его портрет висел у неё в комнате над диваном. Диван был кожаный, красивый, так же очень красивым был круглый старинный стол в комнате Берты. Но вещи были уже старые, потёртые. Наверно власть, за особые услуги героя-революционера, обеспечили вдову и богатой мебелью. Наверно, у кого-то конфисковали. Берта получала большую пенсию за мужа-героя, и постоянно ходила в комиссионку.  На ней появлялись какие-то странные вещи. И она вечером демонстрировала их на кухне обитателям квартиры. Отношения соседок было специфичными. Софья Павловна снисходительно относилась к своей соседке. И называла её тоже странно и смешно: «Бэгхта».  Берта же не отходила от соседки ни на миг – стоило той появиться на кухню. Но в комнату Софьи Павловны не входила запросто, по-соседски. Кроме случаев, когда звонил телефон! Телефон стоял в комнате Софьи Павловны при входе справа, в простенке, на тумбочке. Там же стоял и стул. Стоило позвонить телефону, как Берта выскакивала из своей комнаты, пролетала большую кухню, открывала дверь в комнату соседки, плюхалась на стул и громким голосом сообщала трубке: «Свушаю!» Потом протягивала трубку Софье Павловне и говорила: «Это тебя! Звонят, звонят и чего звонят – только людей беспокоят!» Берте никто никогда не звонил. А мы, молодые и смешливые, давились от смеха, наблюдая одну и ту же картину.

   Они, с Люсей, влюблённые в свою хозяйку, старались ей в чём-то помочь. На что хозяйка им говорила: «Успеете! Ещё наубираетесь в своей жизни. А пока у вас молодость – радуйтесь! Не сидите дома, в Ленинграде есть на что посмотреть». Единственное от чего она не отказалась, это когда привезли уголь и его надо было пересыпать в подвал. Уголь сгружали около маленького окошка над землёй, рядом с подъездом. Оттуда, набрали уголь в вёдра, и таким же образом, через небольшое оконце, заносили в квартиру по необходимости. За уголь Берта не платила. Говорила: «А мне и так тепло». Ещё бы! Уголь загружался в топку из кухни, и жар печи давал тепло стене между двумя комнатами – Софьи Павловны и Берты.

  И тут память сделала скачок в сторону. Майя Карловна вспомнила, как её подружки влюбились в одного скрипача из консерватории. После занятий у них только и разговоров было – в чём он был одет, где стоял, с кем общался, какие пирожки покупал на переменах. Сплетничали, что каким-то их соперницам так и не удалось его «закадрить», юноша оставался недостижимым, одиноким и непознаным. Сами они с ним знакомы не были. «Не представлены!» Гордый, одинокий, загадочный и очень красивый, он распалял воображение Майкиных подруг! Майя Карловна помнила, как описывали его девочки – одет он был в заграничные одежды, потому что его родители, тоже музыканты, разъезжали «по-заграницам». И у него были очень густые вьющиеся волосы, которые выкладывались в шарообразную причёску. Майя Карловна задумалась, вспоминая видео из Мариинского театра. Когда дирижировал Гергиев, подходя к своему пюпитру, он пожимал руку первой скрипке – полному мужчине с необыкновенно красивой очень густой копной вьющихся седых волос! Причёска «первой скрипки» имела шарообразную форму. Может быть это тот самый юноша? Скрипач из консерватории? Если это он, то они были с ним знакомы. И даже подружились! Но никогда не видели друг друга.

  «У тебя язык подвешен, звони!» Девчонки где-то, и  подчеркнули – с большим трудом, раздобыли телефон этого парня. И теперь, возбуждённые, налегали на Майку, требуя, что бы она позвонила ему. Прямо сейчас, срочно! «Но что я ему скажу?» – растерялась Майка. Её задело, что её обозвали «подвешенным языком». Очень сомнительный комплимент! И тогда девчонки наперебой стали рассказывать ей – какой он, где был, с кем разговаривал и ещё что-то. Остановились на факте того, что сегодня он ел пироги с рисом и яйцом на переменке. «Ну что – ты не можешь позвонить ради подруг?» Ради подруг Майка была готова на многое. И Майка позвонила. Сейчас, конечно, она не могла вспомнить этот разговор. Как, и впрочем, последующие. Звонила первой сначала Майка. К разговорам прислушивалась Софья Павловна, смеялась вместе с ними. Потом стал звонить и «скрипач». Но однажды Софья Павловна   сказала Майке: «Парень очень заинтересовался тобой. А ты ведь скоро уедешь. А он будет ждать твоего звонка». Майка задумалась. Разговоры по телефону стали интересными. Интересными для обоих. Ей пришлось дать ему номер своего телефона, после длительной паузы, которую она сама сделала, чувствуя, что где-то она нарушила грань между шуткой и серьёзным. Сейчас она, хоть стреляйте в неё – не могла вспомнить содержание разговоров. Всё о жизни. Казалось, что на другом конце провода трубку держит в руках её двойник. Но главным, на тот период времени её жизни, Майка никак не могла поделиться. О том, что она намерена уехать из Ленинграда. Уйти из института. Что хочет перевестись в другой. Всё было зыбко, неопределённо. И уже совсем перед отъездом, когда ей не удалось со своей математикой и французским перевестись туда, куда она хотела, Майя позвонила парню (Ну как же его звали?!) и сказала, что уезжает далеко и надолго. Очень надолго. И адреса дать не может. Телефон не переставая звонил. Трубку брали и говорили, что она уже уехала. Было плохо на душе, тревожно от того, что нечестно. И только сейчас Майя Карловна позволила своей памяти поднять ту давнюю историю.  Да, позволила. Потому что всегда, когда что-то всплывало из этого периода жизни в маленькой коммунальной квартире в Ленинграде, она отбрасывала воспоминание. Потому что было нечестно. 

  Всё это прошло перед её глазами в маленьком кафе в полуподвальном помещении на Гороховой. А что было бы, если  бы она согласилась на встречу с этим парнем... Но она уехала. И сказочке конец! Майя Карловна вышла из кафе, устроилась на скамеечке рядом со входом. И закурила. «Вспомнила! Его звали Марик!»

                ЭПИЛОГ

2021 год. Мариинский театр, Первый концерт Людвига ван Бетховена для фортепиано с оркестром. В зале лёгкий гул – люди занимают свои  места. Местами в проходах стоят люди, встретившие своих знакомых, и  негромко переговариваются. Горят все лампочки в знаменитых люстрах старого здания Мариинского театра. Зал заполняется, и вот уже все поглядывают в сторону сцены – скоро должны появиться музыканты. Майя Карловна очень любила эти минуты ожидания! Сердце стучит, как у девочки перед свиданием! На минуту оглянулась на зал, и тут раздались аплодисменты! На сцену выходят музыканты и занимают свои места. Снова минуты ожидания. В зале тихо. Кто-то сдержанно кашлянул. У кого-то запиликал телефон. Тихо. Кажется, что все затаили дыхание. И снова – аплодисменты! На сцену выходит Валерий Гергиев, рядом с  ним молодой человек – пианист Дмитрий Шишкин. Проходя к своему пюпитру, Гергиев по дружески прикоснулся к плечу скрипача, который занимал место первой скрипки. Зал затих и...   
   У Майи Карловны было место в третьем ряду, рядом с проходом. Это давало ей возможность всё разглядеть. В зависимости от того, какие инструменты вступали в игру – Майя Карловна переводила взгляд на музыкантов. Но на одном – первой скрипке, взгляд её задерживался. Это был полноватый мужчина, в очках и с роскошной шевелюрой седых вьющихся волос. Если бы одуванчики были кудрявыми, то этот музыкант был бы у  них королём! Не растерял свою шевелюру до длинной дороге жизни! Она попыталась представить его в молодости, но ничего не получилось.

  Она стояла у одного из выходов театра, не решаясь вызвать такси. Людей было очень много, а с ней уже был казус, когда она с трудом нашла подъехавшее такси – как-то не так обозначила точку посадки в ЯндексGo. Вынула сигареты, и вдруг услышала аплодисменты! Оглянулась. Люди расступались, освобождая проход для музыкантов. Среди них был Гергиев и... король кудрявых Одуванчиков! Они проходили мимо её, когда она, совершенно неожиданно для себя, негромко произнесла: Марик! Не позвала, а негромко произнесла имя. Музыканты уже отошли от неё, но, вдруг Король кудрявых Одуванчиков остановился, оглянулся и вернулся к Майе Карловне: «Мы знакомы?» – «Да лет … 60 лет.., возможно», – ответила Майя Карловна. При этом, телефон продолжал оставаться у неё в руке. Марик коснулся пальцем к её телефону и произнёс: «Пишите!» Майя нажала плюсик и Марик, перехватив у неё телефон, быстро записал свой номер. И нажал на звонок. «Я вам позвоню. У меня очень плотно со временем, но мы обязательно с вами встретимся. Вспомним юность», – улыбнулся и поспешил к товарищам. Из машин  уже кто-то шутил, что Марик «кадрит девочек, а дома его ждут четверо голодных внуков!» Машина отъехала.
  Дома Майя Карловна, не раздеваясь,  присела на тумбочку для обуви. Её открытые глаза смотрели куда-то очень далеко. Потом вздохнула, тяжело поднялась и подумала: «Конечно это не он. А если и он, то этот короткий эпизод из жизни давно стёрся из его памяти. Ну и не страшно! Пошутим и положим трубки!» – отмахнулась Майя Карловна, и села писать сыну письмо о своих впечатлениях от концерта. Сама звонить Одуванчику не собиралась.

  Звонок раздался в 11 утра. «Я даже не спросил, как вас зовут!» – «И как записали в телефоне?» – «Незнакомка». – «Как романтично! Впрочем, вы угадали. Я – незнакомка. По телефону.... Извините, Марик, возможно я ошиблась». – «Что уж тут стесняться – мы очень изменились с тех пор. Но вы всё-таки меня узнали!» – «Не вас, а ваши волосы. Правда они тогда были другого цвета», – они снова рассмеялись. «Я завтра уезжаю. Я живу в Германии, но для меня приезд в мой Ленинград всегда очень чувствителен. Но здесь никого давно нет, кто знал меня в молодости. Или даже в детстве. Узнаваемым остаётся только сам Петербург. Всё в нём с детства знакомо и не изменилось. И я здесь просто хожу по знакомым улицам. И... остро ощущаю себя одиноким. Чужим. Чужим в родном городе. Мы можем сегодня встретиться?», – и назвал время и место.

  Майя Карловна собиралась на встречу, и по привычке подшучивала над собой: «На свидание она идёт! Ноги у неё  видите ли болят. Ничего у неё сегодня не болит!» И всё-таки она слишком рано вышла из дома, и что бы не прийти первой – надо же какие навыки молодости в ней проклюнулись! – она не воспользовалась трамваем и пошла пешком по Садовой. При входе в Летний сад, она сразу увидела Одуванчика! «Сразу признаюсь, что из школы я почти никого не помню. Мы учились с вами в одной школе?» – «Нет, Марик, мы не учились с вами в одной школе». – «Значит в консерватории?» – «Снова нет. Я не училась с вами в консерватории. Больше того, мы с вами нигде никогда не учились». – «Чушь сморозила! Почему «ни где и никогда не учились»?» – подумала Майя Карловна и замолчала. Разговор начинался как-то неловко. Но мужчина смехом поддержал её. И, запнувшись, спросил: «Мы с вами когда-то... близко... были знакомы?» – «Нет, Марик. Мы и... близко никогда с вами не были. Разрешите мне задать вам наводящий вопрос. Вспомните, пожалуйста зиму 1965 года. Зиму и весну», – уточнила она. Марик задумался и ответил: «Вспомнил». – «Однажды вам позвонила незнакомая девушка и спросила – вкусные ли  пирожки с яйцом и рисом, которые вы ели в тот день на перемене». Марик хмыкнул и улыбнулся: «Ну, знаете ли, я не обладаю такой памятью...». Но внезапно замолчал и остановился. Повернулся к Майе Карловне лицом, долго смотрел на неё и неуверенно спросил: «Майка?» – Майя Карловна кивнула головой с облегчением. «Майка?! Майка – футболка?». – «Ах, мужчина, прошу вас без фамильярности!», – кому-то подражая, жеманным голосом ответила Майя Карловна. «И не Майка-футболка, а Майка – фуфайка. Ой, а я и забыла!» Их обходили гуляющие по парку, а они просто стояли и рассматривали друг друга. «Встретились... Не смотри на меня так. И не пытайся вспомнить. Всё равно не вспомнишь.  Получается, что встретились опять-таки не мы. Мы были тогда совсем другими. И я никогда тебя не видела». – «А откуда волосы... и другое»? – Марик неопределённо покрутил рукой. – «Две глупые девчонки из консерватории влюбились в тебя. Но никак не могли к тебе подойти. Ты был для них непостижимый и загадочный. И они попросили меня поговорить по телефону с тобой. Ну что бы как-то...». – «Сирано -де-Бержерак какая-то...». И Марик стал смеяться. Потом замолчал. «Они, видите ли, пошутили. А я ведь в тебя влюбился. И стал ждать твоих звонков. Мне не хватало времени наговориться с тобой. А тебя просила закончить разговор, как мне казалось, твоя семья. Ты тогда сказала, что вы все спите в одной комнате». – «Это была комната в коммунальной квартире, где мы с подругой снимали угол». – «Так это та самая подруга, которая рассматривала меня, когда я лопал пирожки?» – «И не она! В тебя влюбились две её подруги. Они все были из Кохтла-Ярве». – «Как сложно кружила судьба... Но почему ты не соглашалась встретиться со мной? Однажды от тебя долго не было звонка. А я не отходил от телефона, ломал голову – заболела? Или у тебя есть парень? Замуж вышла? Я не переставая всё время думал о тебе. Пытался представить тебя. И ужасно комплексовал! Я был худющий и длиннющий, на лбу у меня горели прыщи. Да что там говорить – в то время я считал себя уродом!» – «Аналогично! Это я про себя. Мне описали тебя, как необыкновенного красавца, высокомерного и неприступного! А я? В лучшем случае считала себя обыкновенной. Но не это главное. Я тогда долго не звонила тебе. У нас была замечательная хозяйка, Софья Павловна, она, конечно была в курсе нашей шалости. Но однажды она мне сказала – ты уедешь, а он будет ждать твоего звонка». Да, я должна была уехать. Ещё на каникулах я уговорила родителей дать согласие на мой перевод в другой институт. Вернее, выпросила у них это согласие. Но перевестись не удалось. Я училась в Герценовском, на математике на французском. Закончила два курса. Но за эти два курса в технических вузах уже было сданы и сопромат, и теормех, и прочие дисциплины. Мне говорили, что я не смогу всё это досдать. На сдачу всего одно лето, до сентября. И я уехала». – «Господи – математика! Как она меня мучила! Я с детства занимался только музыкой. Пиликал, пиликал, пиликал  на скрипке, и школа прошла мимо меня. Я не играл с ребятами в футбол, не ходил с ними на каток, был ужасно неуклюжим и неловким. И, конечно, не сдружился с ребятами. Поэтому и школу плохо помню. А вся математика в моей жизни закончилась освоением калькулятора! Финансами занималась жена. Ты тогда всё-таки дала мне свой телефон. И я после твоего отъезда  нашёл адрес, где ты жила. Это старая еврейская слободка. Посреди колодца стояла полу-развалившаяся беседка». – «Да, там была старая беседка». Они вышли на набережную. Молчали. Оба смотрели на тёмную воду Невы. «Но почему ты считал себя некрасивым? Девчонки были влюблены в тебя! Говорили, что у них ещё есть соперницы, девочки, которые хотели наладить отношения с тобой?» – «О, это был период, когда я себя считал... вроде.., помнишь?: «Печальный демон, дух изгнания, витал над бренною землёй...? Одинокий и непонятый никем... А тут ты! И с тобой я опустился на землю. Земля оказалась прекрасной! «Всё было вокруг голубым и зелёным»! С тобой было легко! Как будто я знал тебя всю жизнь. Ты меня понимала, и у меня появился  друг. Которого у меня не было раньше. Я действительно был очень одинок тогда». Они снова замолчали. На каменной скамейке сидеть стало холодно, и Майя Карловна поднялась. «Я бы с радостью предложил тебе своё толстое, но тёплое колено, но...», – «Но там уже устроился твой живот!» И снова можно было говорить глупости, не опасаясь, что тебя  поймут неправильно, что это неприлично и проч. Марику надо было уже возвращаться. И они, продолжая вспоминать старый Ленинград, вернулись по Летнему саду к месту их встречи. Марик вызвал такси, и уже у дверцы машины сказал: «Когда-то ты уехала, теперь я уезжаю. Судьба где-то ошиблась и не назначила точку нашего соединения. Подходим к этой точке и нас разбрасывает снова в разные стороны. В этой жизни не получилось. Может быть получится в другой?» – Закрыл дверцу машины, и Майя Карловна  уехала.  Перед расставанием они договорились обменяться фотографиями того времени по мэйлу. Но должны же они, наконец, увидеть друг друга! Кого когда-то нашли и потеряли.