1. Лесополоса

 
На окраине городка, затерянного в пыли заброшенных трактов, тянулась лесополоса. Не лес — гнилой зубчатый частокол из сосен, стволы которых были иссечены инициалами пьяных трактористов и следами топоров. Местные обходили это место, даже днём. По простой причине — из-за вони. Тут пахло, как из мясорубки, забитой протухшим фаршем. 
Первой пропала Анна. Возвращалась с вечеринки, срезала путь. Нашли её через три дня. Вернее, собрали. Части тела были разбросаны вдоль тропы, как хлебные крошки. Лицо содрали — аккуратно, словно снимали чулок. Вместо глаз — дыры, заполненные муравьями. 
— Дикие собаки, — буркнул участковый, тыча палкой в обглоданную кисть. 
Но собаки не вяжут жертв проволокой к деревьям. Не оставляют на коре надрезы, похожие на цифру «13».
Старик Геннадий, грибник, повесился на берёзе. Сам? Его ноги болтались в метре от земли, руки связаны за спиной колючей проволокой. На груди — шрамы. Кто-то выжег раскалённым гвоздём узор: переплетение кишок. 
— Сатанисты! — орала его вдова, швыряя в следователя банку с консервированными огурцами. — Вы везде срите своими протоколами, а они режут! 
Следователь молча вытирал очки, заляпанные рассолом. Он знал: сатанисты так не работают. У сатанистов есть ритуал. А здесь — чистая, почти медицинская жестокость. 
Миша, 8 лет, пропал у опушки. Искали всем селом. Нашли через сутки. Он сидел на пне, в одних трусах, с куклой в руках. Кукла была сделана из кожи. Взрослой кожи. 
— Он… он попросил поиграть, — Миша тыкал пальцем в чащу. — Говорил, мама разрешила. 
— Кто?! — голос матери треснул, как ветка под ботинком. Она вцепилась в плечи Миши, тряся его так, что зубы ребёнка щёлкали. — Кто разрешил?!
Мальчик улыбнулся. Слишком широко. Уголки рта порвали кожу, выступили капли крови.
— Он красивый. В чёрном плаще. И пахнет… — Миша причмокнул, словно пробуя слово на вкус, — керосином.
Следователь Рябов оттащил женщину. Её ногти оставили борозды на руках сына.
— Валиум, — бросил он фельдшеру, указывая на мать. — А ребёнка — в больницу. Немедленно.
— В районной нет мест, — фельдшер, щурясь, разглядывал куклу. — Или вы всерьёз думаете, что это…
Он поднёс самодельную игрушку к свету. Швы из жил, глаза — пуговицы с гербами СССР. А на животе — родинка. Такая же, как у Анны.
Домой Рябов вернулся за полночь. На кухне жена спорила с дочерью:
— Я не буду спать с включённым светом! Мне четырнадцать!
— А помнишь, что они нашли в Мишкиных анализах? — голос матери дрожал. — Эту дрянь…
— Фенобарбитал? — Рябов сгрёб со стола холодную гречку. — Да, снотворное. Которым наш ублюдок детей кормит, чтобы не орали, когда…
Телефон вздрогнул, как раненый зверь. Дежурный участка:
— Иван Петрович, выезжайте. На тракте… Там…
На обочине КамАЗ с прицепом. В кузове — шесть бочков с надписью «Солярка». Из одного торчала рука.
— Вскрывать? — участковый протянул лом.
Первая бочка: полуразложившаяся женщина в свадебном платье. Вторая: подросток с кляпом из колготок. Третья…
— Господи, — Рябов упал на колени, — это же Галя из пекарни. Её месяц назад…
— Не месяц, — криминалист тыкнул пальцем в пятна крови. — Она здесь дней пять. А вон та — лет десять.
Из последней бочки вытекло месиво из костей, волос и фольги от жвачек. Детских.
Утром в участок пришла старуха Степанида. В руках — корзинка с яйцами.
— Он звонил, — прошипела она, хватая Рябова за галстук. — Говорит: «Спасибо за ужин». А я ведь никого не кормила! Потом в погребе… В погребе…
Рябов вырвался. В корзинке среди яиц белел палец с маникюром. Степанидин телефон показал последний вызов: её собственный номер.
Дочь Рябова, Катя, включила камеру ноутбука. Над кроватью висел амулет от «сглаза» — подарок бабки-знахарки.
— Привет, красотка, — голос из колонок заставил её вздрогнуть. — Ты же любишь фильмы ужасов?
 
На экране — её комната. Камера медленно повернулась. В углу, за шкафом, стоял человек в чёрном плаще. Лицо скрыто, в руке — топор.
— Сейчас будет… — голос зашипел, — монтаж.
Катя закричала. На экране топор опустился. Кровь брызнула на камеру.
— Папа! — она рванула к двери.
Дверь была заперта. Снаружи послышался смех. И запах керосина.
Рябов вломился в дом. На кровати — Катя. Живая. На столе — распечатанные фото: он сам, спящий в кабинете. Жена, покупающая валиум. Дочь, целующаяся с парнем.
— Я же говорил — монтаж, — голос раздался из ноутбука. — Но если хотите настоящего хоррора…
Телевизор взорвался синим светом. На экране — лесополоса. Посередине поляны висело тело Степаниды. Изо рта старухи торчал обгоревший телефон.
— Правила просты, — голос засмеялся, — я прячусь среди вас. Убьёте невиновного — умрёте следующие. Не убьёте — умрёт вся деревня.
Рябов выхватил табельный. В окне мелькнула тень. Выстрел. Крик.
На снегу умирал участковый. Его пальцы сжимали клочок плаща.
— Он… — хрипел мужчина, — он…
Рябов наклонился.
— Он мой…
Глаза участкового остекленели. В кармане — флакон с фенобарбиталом.
Деревня взвыла. Соседи жгли дома подозрительных. Рябов стрелял в воздух, но толпа уже тащила фельдшера к виселице из телефонных проводов.
— Мы все умрём! — кричала жена, прижимая дочь. — Он везде! Он…
Окно разбилось. Бутыль с керосином упал на ковёр. Пламя слизало занавески.
Рябов выбежал на улицу. Лесополоса пылала. В огне метались силуэты — люди или маньяки?
Из громкоговорителя на водонапорной башне зазвучал смех. Тот самый.
— Вы проиграли, — прошипел голос. — Но не расстраивайтесь. Ваши кости станут отличными куклами.
Рябов поднял пистолет. В виске холодок. Палец на спуске.
— Спокойной ночи, Иван Петрович, — шепнул кто-то за спиной.
Выстрел.
Рябов приходит в себя от ледяного удара воды. Глаза залиты кровью — его собственная или чужая? Пистолет валяется в луже, затвор заклинило. В ушах звон, но сквозь него пробивается голос из рации на его поясе:

— Пап… пап, это он… — рыдания Кати смешались с хрипом. — Он говорит… если не придёшь к старой водокачке…
Голос оборвался. Вместо него — звук ножа, точильного камня.
— Иван Петрович, — прошипел маньяк, — ты ведь знаешь, где я прячу лица? В зеркалах.
Рябов встал, пошатываясь. На стене амбара, куда его оттащили после выстрела, висел проржавевший зеркальный щит. В отражении, среди трещин, мелькнул силуэт в плаще. Но когда Рябов обернулся — никого.

— Ты умрёшь последним, — продолжил голос. — Сначала она. Потом жена. Потом…
Рация захрипела. На частоте внезапно зазвучала старая запись: голос его покойной матери, читающей сказку про волка.
Рябов ворвался внутрь. Помещение залито красным светом аварийных ламп. В центре — Катя. Привязана к стулу. На голове — мешок.
— Сними его! — закричал Рябов, хватая нож со стола.

Под мешком оказалась не дочь. А жена. Её губы сшиты капроновой нитью. На лбу — надрез в форме короны.
— Сюрприз, — из динамиков полился смех. — Выбирай: снять швы — она задохнётся. Оставить — умрёт от сепсиса.
Рябов уронил нож. Жена мотала головой, глаза умоляли: «Не надо».
— Пап… — слабый голос донёсся из-под пола. — Я здесь…
Доски прогнили. Рябов проломил их кулаками. Внизу — бетонный колодец. Катя по шею в ледяной воде. Над ней, на цепи, раскачивается бензопила.
— Таймер на пять минут, — сказал маньяк. — Успеешь спасти одну. Жену… или дочь.

На стене замигал экран. Прямой эфир: деревня. Выжившие жители, как зомби, бредут к лесополосе. В руках — канистры.
— Если выберешь их, — маньяк чмокнул, — я остановлю бензопилу. Но тогда они сожгут лес. И все улики. Включая могилу твоего отца. Да, Иван, я знаю, что ты закопал его там после того, как он…
Рябов завизжал. Нечеловечески. Как зверь в капкане.
— Выбирай!
— Я… я… — Рябов схватился за голову.
— Пап, пожалуйста! — Катя захлёбывалась, вода поднималась к подбородку.
Жена вырвала нить из губ. Кровь брызнула на пол:
— Убей его! Убей нас обеих! Он…
Бензопила дёрнулась. Мотор зарычал.
Рябов схватил бензопилу. Мотор взвыл, цепь впилась в плоть — но не дочери. Он перерезал себе горло.
Кровь хлынула в колодец. Катя захлебнулась алым потоком. Жена, увидев это, рванула верёвки и бросилась вниз, обнимая тело дочери. Вода стала розовой.
— Идиот, — маньяк вышел из тени. Тот самый плащ. Лицо... Лица не было. Только зеркало, прикрученное вместо головы. В нём отражалось искажённое лицо Рябова. — Ты думал, смерть остановит меня? Я же ты.

Он снял «голову», швырнул её в колодец. Под маской — лицо отца Рябова. Того самого, что Иван закопал в лесополосе после того, как тот задушил мать за измену.
— С днём рождения, сынок, — маньяк пнул труп Рябова. — Спасибо за подарок.
На рассвете пожарные выгребали пепел из лесополосы. Среди углей — десятки черепов. Старый Иван, теперь единственный «старейшина», тыкал палкой в землю.
— Здесь, — хрипел он, — копайте здесь!
Экскаватор поднял пласт глины. В яме — зеркало в человеческий рост. В нём отражалось небо. А под стеклом, как в аквариуме, плавали лица: Анны, Геннадия, Кати. Сшитые в гирлянду живыми нитками.
— Он голоден, — пробормотал Иван, доставая из кармана флакон с фенобарбиталом. — Всех нас сожрёт...
Таблетки хрустнули на зубах. Старик упал лицом в зеркало. Отражение поймало его, слизнуло, оставив на стекле кровавый пузырь.
А вдалеке, на тракте, завелся мотор КамАЗа. В кузове, среди пустых бочек, кто-то насвистывал песенку.
Мотор КамАЗа заглох на въезде в соседнюю деревню. Водитель, молодой парень с обожжёнными руками, вышел из кабины. В кармане у него болтался флакон фенобарбитала — подарок «нового друга» в плаще. 
— Эй, — он постучал в первую избу. — Нужна помощь? У меня солярка… 
Дверь открыла девочка лет семи. В руках — кукла из лоскутов. 
— Мама говорит, чужим не открывать. 
Парень улыбнулся. Слишком широко. 
— Я не чужой. Мы с твоей мамой… — он наклонился, выдыхая запах керосина, — старые друзья. 
В избе пахло хлебом и плесенью. Женщина за столом, обхватив голову руками, шептала: 
— Он звонил… Говорит, пришлю гостя. Вы его… примите. 
Парень достал из сумки свёрток. Развернул — кукла из обгоревшей кожи. На животе родинка. Как у девочки. 
— Ваша дочь красивая, — он ткнул пальцем в окно. — Как та берёзка. Её можно сломать… или обрезать. 
Женщина завыла. Девочка потянулась к кукле. 
В городе, в отделе криминалистики, лопнуло зеркало в санузле. Следователь Лидия мыла руки, когда осколки впились ей в шею. 
— Чёрт! — она рванула к двери. 
В зеркале за спиной её отражение осталось на месте. Улыбнулось. Подняло окровавленный осколок. 
— Тссс, — прошептало отражение. — Ты теперь моё лицо. 
— Бред! — Лидия рванула повязку с шеи. — Это шок, галлюцинации… 
Врач молча включил экран. На записи с камеры: Лидия сама вонзает себе в шею осколки. 
— Мы вас изолируем. 
— Нет! — она вцепилась в его халат. — Вы не понимаете! Он в зеркалах! Он… 
Медсестра уколола транквилизатор. В глазах Лидии мелькнуло отражение врача — с лицом маньяка. 
В сгоревшей лесополосе вырос палаточный городок. «Свидетели истинного огня» танцевали вокруг ямы с зеркалом. 
— Он очищает! — проповедник бил себя цепью. — Смотрите! 
В зеркале горела деревня Рябова. Фигуры в плащах резали друг друга. Среди них — Катя. Её глаза были пуговицами. 
— Примите его в себя! — проповедник прыгнул в яму. Зеркало проглотило его, выплюнув горсть пепла с зубами. 
Ночной автобус на трассе. Водитель сплевывает в стакан с фенобарбиталом. Пассажиры спят. В туалете, за запертой дверью, стучит зеркало. 
— Открой… — шепчет голос Рябова. — Я же твой отец. 
Девочка лет семи, та самая с куклой, тянет ручку к замку. 
Чёрный экран. Звук бьющегося стекла.