4. Кровавые корни

В те времена, когда снега в уральских лесах были белыми лишь до первого трупного пятна, деревни вымирали тихо — как гниют пни. В одной из них, под Свердловском, изба с проваленной крышей стояла особняком. Сквозь щели в брёвнах сочился запах, от которого слезились глаза: смесь гниющего мяса и забродившей свёклы. Местные шептались, что здесь «кровопийца» гнездится. Не граф, нет — просто мужик по прозвищу Санька-Костоед. Говорили, что он сын шамана, которого сожгли за то, что младенцев воровал.
Настя пришла сюда не за правдой. Ей было всё равно на сказки старух. Она искала брата, который пропал месяц назад с обозом. В кармане — кастет, под платком — флакон с серной кислотой.
Изба встретила её стоном. Пол провалился под ногами, и девушка рухнула в подпол. Там, в луче света из дыры, сидел он. Санька. Голый по пояс, с грудью, покрытой струпьями. В руках — топор, на топорище — насечки. Шесть.
— Седьмая, — хрипло сказал он и плюнул на лезвие. Слюна была розовой.
Настя ударила кастетом в колено. Кость хрустнула, но Санька не закричал. Он засмеялся, вытирая кровь с губ:
— Молотком лучше. По рёбрам.
Он тащил её за волосы по льду к реке. Настя царапала ему лицо, но Санька лишь крякал:
— Ой, задира!
У проруби лежали тела. Все — без левых рук. Санька достал из-под полы нож:
— Кидай. Чёт или нечет?
— Сука, отпусти!
Он воткнул нож ей в бедро. Вытащил. Лизнул лезвие:
— Играй.
В избе, среди костяных мобилей, Санька варил «уху». В котле плавали глазные яблоки.
— Кушай, — тыкал он ложкой в Настю. — Брат твой тоже кушал. Перед тем, как на дрова пустить.
Она вырвала ложку, вогнала ему в ухо. Санька упал, дергаясь в припадке. Настя схватила топор. Отрубила ему пальцы. Потом — стопу. Санька смеялся, захлебываясь кровью:
— Теперь ты моя!
Утром Настя проснулась привязанной к столбу. Санька, с торчащей из плеча костью, солил рану мочой.
— Сейчас свиней позову, — ковырял он в зубах гвоздём. — Они любят... мягкое.
Он бросил в неё гнилой свёклой. Засмеялся. Ушёл.
Настя перегрызла верёвку зубами. Нашла в углу бензопилу (брат привёз её из города). Завела.
Когда Санька вернулся с вилами, она уже ждала. Спилила ему ноги по колено. Потом — руки. Засунула в корыто.
— Корми свиней сам.
Весной, когда снег сошёл, в деревню приехали геологи. Нашли избу. На столе — банка с зубьями от бензопилы в спирту. На стене — насечки. Двенадцать.

В огороде, среди прошлогодней ботвы, росло странное растение. Стебли — красные, бутоны — как сжатые кулаки. Когда геолог дотронулся до одного, цветок раскрылся, обрызгав его коричневой жидкостью.
Через неделю у всех членов экспедиции отсохли языки.
А в лесу, у реки, кто-то насвистывал песенку. Короткую, из трёх нот. Будто звал свиней.
Геологи умирали в порядке обратной алфавитной последовательности. Сначала Звягинцев — у него в горле выросли шипы, похожие на стебли того растения. Он пытался вырвать их, но лишь глубже вгонял под ногти волокна, пульсирующие чёрным соком.
В санчасти военного городка врач в противогазе вскрыл труп Кузнецова. Вместо лёгких — гроздья бутонов. Один лопнул под скальпелем. Споры взметнулись в воздух, просачиваясь сквозь фильтры.
— Эвакуация! — заорал врач, но его голосовые связки уже почернели, превратившись в жидкую слизь.
Настя вернулась ночью, когда гарнизон захлебывался в собственной крови. Она шла по лесу, не чувствуя ног — правая ступня гнила от укуса, полученного в схватке с Санькой. В кармане — спички.

В избе теперь пахло формалином и горелым мясом. На столе валялись бумаги с грифом «Совершенно секретно». Фото 1943 года: Санька, в немецком мундире, стоит среди ящиков с надписью «Versuchsmodell». Подпись: «Образец №7 выжил после введения штамма "Roter Morgen"».
В подполе, под грудой костей, Настя нашла брата. Вернее, то, что от него осталось. Его рёбра срослись в кокон, из которого торчали десятки бледных отростков — как щупальца спрута.
— Сестрёнка... — прошелестело из кокона. — Дай огня.
Она чиркнула спичкой. Брат закричал голосом Саньки.
Лаборатория в бункере под горой всё ещё работала. Генералы в противогазах наблюдали, как солдаты вводят шприцы с чёрной жидкостью заключённым.

— Штамм мутировал, — докладывал учёный. — Теперь он передаётся через радиоволны. Испытуемый №12 умер, услышав позывные «Маяка».

Настя, прячась в вентиляции, смотрела, как один из генералов снимает маску. Под ней — лицо Саньки. Свежие швы на шее.

Финальная сцена: Эфир

Когда военные начали бомбить лес напалмом, Настя ворвалась в радиоцентр. Передатчик был настроен на частоту, от которой у неё текли уши. Она схватила микрофон:

— Всем... Всем! Бегите...

Но вместо слов из динамиков полилась та самая трёхнотная мелодия. Санька, стоявший за спиной, обнял её за плечи:

— Молодец, сестрёнка. Теперь они все наши.

По всей стране радиоприёмники взрывались кровавой жижей. Из обломков выползали красные ростки.

Эпилог: Урожай

Год спустя в заброшенном Кремле, среди руин, зацвело огромное дерево. На ветвях — капсулы. В них шевелились люди с лицами генералов, геологов, брата Насти.

Санька, теперь в мундире с маршальскими погонами, срывал спелые плоды:
— Кушайте, товарищи. Это ваша новая родина.
А где-то в вентиляционных шахтах, превратившись в живой мицелий, Настя шептала в ржавые трубы. Её голос сливался со скрипом ростков, пробивающихся сквозь бетон.