Глава 7. Снова дышать

Спустя два года после рождения сына я свернула грудное вскармливание и наконец решила пойти в зал. Вернуться в тело, вернуться в себя — ведь впереди, как казалось, было ещё как минимум пять лет до следующей беременности.
Однако мои тренировки длились всего три недели.

Мы потихоньку начали планировать малыша, сдали анализы, но УЗИ даже не показало овуляции.
И — вот оно. Случилось. Чудо.

— У тебя скоро будет братик, — прошептала я, обнимая старшего сквозь слёзы.
Почему-то сразу знала: мальчик. Ни тени сомнения.

Теперь я уже была опытной мамой. Умела не спать ночами, есть одной рукой, мыться за пять минут.
Умела чувствовать ребёнка до мельчайших деталей, понимать по одному звуку, когда он голоден, а когда — просто просит на ручки.
Я многое умела. И чувствовала даже больше, чем знала.
Но всё же — не уследила.

Почти в месяц мы попали в инфекционку — я не заметила, как подскочил билирубин.

— На фоне повышенного билирубина вероятен риск ДЦП, — сказал невролог стационара.
Я замерла. Мир сузился до кровати, над которой светилась ультрафиолетовая лампа.

К тревоге за старшего, который остался с папой, добавилась первобытная, всепоглощающая гипертревога за младшего.
Я плакала в больнице все десять дней. Ела сухарики и пила воду — только ради лактации. Остальное время жила только ради него.
Дышала за него.

Ещё в больнице я договорилась о приёме у частного невролога.
Но и он усилил тревогу:

— Под вопросом — атрофия зрительного нерва. Надо подтвердить у офтальмолога.

Все прошлые трудности померкли — осталась только одна мысль: моя вина перед этим маленьким и беззащитным.
Помню ночь, когда дала ему препарат, назначенный врачом. Он плакал особенно долго.
И тогда я поняла, что умею молиться.
Дочь партийного работника стояла на коленях, с ребёнком на руках, и шептала сквозь слёзы.
Я не знала, правильно ли поступаю. Но я была рядом. Я делала, что могла.

Я слишком долго находилась в тревоге.
Не верила. Не понимала. Просто хотела, чтобы меня отпустило.
Чтобы исчез этот липкий, нескончаемый ужас, тянущийся уже почти два месяца.

В какой-то момент между приёмами врачей у нас было два свободных часа.

— Едем в горы, — сказала я мужу.

Мне нужен был воздух. Настоящий. Живой.
Хоть на минуту — вдохнуть, прийти в себя.
Мне нужна была опора. И тогда ею могла быть только природа. Энергия гор.

Слава богу, оба диагноза оказались лишь подозрениями.
Без индивидуального подхода. Без подтверждения.

Но одна особенность всё же осталась — врождённый нистагм.
До конца не изученное офтальмологическое состояние, не связанное с головным мозгом.
Невозможно вылечить. Но можно принять.

Сейчас это — смышлёный мальчик с ярким чувством юмора, великолепной памятью и удивительной способностью располагать к себе людей.
Он точно знает, что ему нужно, и умеет добиться этого с обезоруживающей улыбкой.

А внутри меня живёт женщина. Мать.
Та, что знает, какой ценой достались ей эти дети.
Дети, что шумят, спорят, всё делают по-своему —
но навсегда остаются моими. Любимыми.