Туман - 11

Глава 11

День начался, как и все предыдущие во Владивостоке, с серого, безразличного неба и далёкого, непрерывного гула умирающего города. На причале у борта «Странника» стояла тишина, тяжёлая и вязкая, как портовая грязь. Марк, Сара, Джек и Моника, все они были здесь. Их вещи, скромные рюкзаки, уже находились у ног.

— Джед, пожалуйста, — дрожал голос Моники, которая вцепилась в его загрубевшую руку, словно утопающий в спасательный круг. — Не оставайся. Мы… мы не можем тебя здесь бросить.

Джек Келли топтался рядом. Он больше не был тем растерянным юношей, что взошёл на борт. Океан и окружающий мир вытравили из него всю спесь, оставив лишь вечную усталость.

— Она права, Джед. Ты нужен нам. Ты наш капитан. «Странник» — это ты. Как мы без тебя?

Старик с грустью посмотрел на них, на их испуганные, полные надежды лица. Он видел перед собой не просто случайных попутчиков, а семью, которую выковало совместное путешествие через половину мира. Он перевёл взгляд на Сару, стоявшую чуть поодаль. Она прижимала к себе Лео, который сонно хныкал у неё на плече, а другой рукой держала Эмму. Девочка не плакала. Она просто смотрела на Джеда своими серьёзными, взрослыми глазами. В её взгляде не было ни упрёка, ни мольбы, лишь тихое, всепонимающее прощание.

Буттерскотч, обычно игнорировавший всех, кроме старика, сидел у его ног и демонстративно вылизывал лапу. Когда Марк попытался взять его на руки, кот зашипел, выпустил когти и юркнул обратно к ботинкам Джеда.

— Кажется, он тоже сделал свой выбор, — тихо сказал мужчина, отступая.

Стоун медленно высвободил свою руку из хватки Моники и положил её девушке на плечо.

— Мой путь здесь заканчивается, — проговорил он, и голос его был ровным. — Я слишком стар и слишком устал, чтобы снова бежать. Пусть здесь всё и кончится. А вы — езжайте. Доберитесь до этих ваших гор. Родите детей. Расскажите им когда-нибудь про старого дурака, который пересёк океан, чтобы найти свой последний покой. Боритесь.

Он врал, зная, что ничего хорошего впереди не ждало. Но, тем не менее, надеялся для этих людей на лучшее.

— Всё обязательно наладится.

С этими словами он обнял Монику, похлопал по плечу Джека. Затем подошёл к Саре и провёл ладонью по светлым волосам Эммы.

— Береги их, — сказал он Марку, глядя ему прямо в глаза.

Мужчина молча кивнул, не в силах вымолвить и слова.

Они уходили медленно, словно оттягивая неизбежное. Джед стоял на пирсе, провожая взглядом удаляющиеся фигуры, пока они не растворились в утренней мгле. Рядом с ним сидел рыжий кот. Старик и кот. Последние члены экипажа «Странника».

— Да поможет им Господь.

На следующий день Джед решил сойти на берег. Нет, не за припасами, не за новостями. Просто чтобы пройтись. В последний раз почувствовать под ногами твёрдую землю, в последний раз увидеть человеческое безумие во всём его отвратительном великолепии.

Он шёл по Светланской улице, главной артерии города, и мир вокруг него распадался на фрагменты чистого кошмара. Воздух оказался пропитан запахом гари, нечистот и сладковатым, тошнотворным душком страха. Отдалённо, где-то в стороне портовых складов, прерывисто и зло затрещала автоматная очередь, но на неё уже никто не обращал внимания. Этот звук стал таким же фоном, как крики чаек.

Город сходил с ума. У стены старого магазина стоял седобородый мужчина в грязной рясе, с безумными, горящими глазами. Он вскидывал вверх костлявые руки и выкрикивал, перекрывая рёв проезжающего военного грузовика:

— Радуйтесь, грешники! Ибо Туман, это Длань Господня, что сотрёт скверну с лика Земли! Это не кара, это очищение! Лишь праведные войдут в Царствие Тумана! Отрекитесь от плоти своей, ибо она слабость и скверна!

Вокруг него собралась небольшая кучка последователей. Они раскачивались в такт его словам, бормоча что-то нечленораздельное. Некоторые бились головой о кирпичную стену, оставляя на ней кровавые разводы, клочья волос.

Чуть дальше, посреди тротуара, сидела на корточках женщина в дорогом, но изорванном пальто. Она качала на руках свёрток из одеяла и тихо напевала колыбельную. Джед, проходя мимо, заглянул в свёрток. Там была обычная кукла с разбитым фарфоровым лицом.

— Тише, милая, не плачь, — шептала женщина, не замечая никого вокруг. — Папа скоро вернётся. Он просто пошёл за хлебом…

Мимо проносились редкие частные автомобили и частые военные грузовики «Урал» и бронемашины «Тигр». На перекрёстках стояли БТР-82А. Башни с пулемётами лениво поводили стволами, наблюдая за толпой. Солдаты на броне смотрели на всё это с выражением полнейшей апатии. Их приказ, сдерживать хаос, но они и сами понимали, что сдерживают уже мёртвого.

Старик наблюдал, как группа подростков с остервенением разбивала витрину ювелирного магазина. Золото и бриллианты сыпались на грязный асфальт, но их никто не подбирал. Важен был сам акт разрушения, последний выплеск ярости на мир, который их предал.

— Всё ложь! — кричал какой-то сумасшедший в деловом костюме, разбрасывая вокруг себя пачки денег, которые ветер тут же подхватывал и кружил в грязном танце. — Деньги! Ложь! Власть! Ложь! Бог, тоже ложь! Только Туман, правда!

Истерия в последние дни достигла пика. Местные радиостанции, которые ещё работали, между хриплыми песнями и помехами сообщали о волне самоубийств. Люди прыгали с Золотого моста, не желая ждать прихода тумана. Они выбирали свою собственную бездну, стреляя в голову, принимая яд.

Стоун брёл сквозь эту агонизирующую толпу, разглядывая лица. Страх, отчаяние, апатия, безумный блеск в глазах. Он дошёл до Привокзальной площади, где перед величественным зданием вокзала, похожим на старинный терем, кишел настоящий человеческий муравейник. Тысячи людей с чемоданами, баулами, спортивными сумками, с детьми на руках и животными на поводках пытались штурмовать редкие поезда, уходящие на запад. Крики, плач, ругань, всё смешалось в один невыносимый гул. Это была последняя, отчаянная попытка обмануть судьбу.

Внезапно кто-то тронул его за плечо. Джед резко обернулся. Рука инстинктивно потянулась к поясу, где под курткой находился револьвер. Перед ним стояла женщина лет тридцати пяти, худая, измождённая, в мятой одежде. Она показалась знакомой.

— Джед? — спросила она неуверенно. — Джедедая Стоун?

Старик медленно моргнул, пытаясь пробиться сквозь пелену времени.

— Верно. А вы…

— Сара Дженкинс, — представилась она. — Телеканал KMT-7. Я брала у вас интервью… в Монтане. В самом начале. Помните?

И тут он вспомнил. Та самая бойкая репортёрша с микрофоном и горящими от азарта глазами, которая одной из первых примчалась к его ферме. Только теперь в ней не было ни капли былой уверенности, лишь бездонная усталость. Они неловко обнялись, как старые знакомые, встретившиеся на похоронах общего друга по имени «мир». Было странно и приятно увидеть лицо из прошлой, почти забытой жизни.

— Какими судьбами? — спросил Джед, отстраняясь.

— Пытаюсь уехать, как и все, — кивнула она на вокзал. — Хотя, кажется, это бесполезно. А вы? Как вы здесь оказались? Это же… другой конец света.

Джед вкратце рассказал ей о дороге на автомобиле через штаты, о яхте, о пути через океан.

— Невероятно, — выдохнула она, качая головой. — А я… я тоже проделала долгий путь.

— Как ты выбралась? — поинтересовался он.

Они отошли в сторону от главного потока людей, к стене вокзала, где было чуть тише.

— Меня подобрал на дороге помощник шерифа, Кевин О’Мэлли, со своей женой Мартой. Мы ехали на восток. Он… он спас меня во время беспорядков в Спокане. Вытащил буквально из-под ног толпы.

Она грустно улыбнулась.

— Хороший был парень. Очень хороший.

— Был?

— Погиб ещё там. Напали мародёры из-за машины. Он отстреливался, дал нам с Мартой уйти. А потом Марта потерялась… В итоге я добралась до Нью-Йорка. Мне чудом удалось попасть на один из последних эвакуационных рейсов. И вот я здесь, уже несколько недель. Устроилась на радиостанцию, которую наши ребята организовали. «Голос Тихого океана». Может, слышали?

— Слышал, — кивнул Джед.

Старик помолчал секунду. Ещё одна зарубка на сердце.

— А где шериф? Арт?

Сара опустила глаза. Её плечи поникли.

— Умер. Сердечный приступ. Прямо там, у периметра. В тот день, когда туман пожрал военных и учёных. Кевин сказал, что он просто смотрел на Завесу, на свой город, который у него отняли. Потом схватился за сердце и упал. Обширный инфаркт.

Джед отвернулся, глядя на обезумевшую толпу. Он представил Арта, своего старого, упрямого друга, стоящего на краю своей земли и смотрящего в молочную пустоту. Он не сказал ни слова, лишь крепче сжал кулаки в карманах.

— Мне пора, — тихо сказала Сара, дёрнув плечом в сторону входа в вокзал. — Надо попытаться. Спасибо, что поговорили со мной, Джед. Увидеть вас здесь… Это как увидеть призрак из своего прошлого.

— Удачи тебе, девочка, — произнёс он, не оборачиваясь.

Она коснулась его плеча и растворилась в толпе. А Джед ещё долго стоял, чувствуя, как последняя ниточка, связывавшая его со старым миром, с Монтаной, с его прошлой жизнью, только что оборвалась.

Старик, покачав головой, медленно и устало побрёл прочь, сворачивая с Привокзальной площади на Алеутскую улицу. Он шёл без особой цели, просто чтобы двигаться, чтобы не стоять на месте и не дать мрачным мыслям окончательно поглотить себя. Шум вокзала понемногу стих, сменившись гулом самой улицы. Но и здесь было неспокойно.

Внезапно Джед услышал знакомый, патетичный голос, усиленный дешёвым мегафоном. Этот голос он узнал бы из тысячи. Он принадлежал тому самому медийному стервятнику, который устраивал цирк у его фермы в первые дни.

В небольшом сквере, зажатом между двумя сталинскими домами, на перевёрнутом мусорном баке, как на трибуне, стоял Лео «Искатель» Вэнс. От его былого лоска не осталось и следа. Яркая одежда сменилась поношенными джинсами и растянутым свитером. Камеры и дроны исчезли. Но фанатичный блеск в глазах и дар убеждения никуда не делись. Вокруг него собралась небольшая, но внимательная толпа, человек пятьдесят измученных, потерянных людей, жадно ловящих каждое его слово. Они были готовы поверить во что угодно, лишь бы это дало им надежду.

— Они говорят вам, что это конец! — вещал Лео, простирая руки к толпе. — Они говорят вам бежать, прятаться в горах, дрожать от страха! Ложь! Всё это ложь, чтобы держать вас в узде, чтобы контролировать вас до последней минуты! Они боятся, потому что не понимают!

Джед остановился в тени дерева, скрестив руки на груди. Ему было любопытно, какую новую чушь несёт этот проходимец.

— Вы видите в этом разрушение, а я вижу преображение!

Голос Лео становился всё громче и увереннее.

— Это не туман! Это Завеса! Завеса между нашим старым, прогнившим миром и новым уровнем бытия! Это не уничтожение, это Великий Фильтр! Вознесение! Она пришла не чтобы убивать, а чтобы очищать! Она отсеивает тех, кто цепляется за материальное, за свои машины, дома, деньги! Она ищет тех, чьё сознание готово к переходу!

Кто-то в толпе одобрительно загудел.

— Я изучал её с первого дня! — продолжал Вэнс, ударяя себя в грудь. — Я чувствую её вибрации! Это не хаос, это разум! Высший, непостижимый разум, который пришёл, чтобы даровать нам эволюцию! Смерть? Нет никакой смерти! Есть только сбрасывание старой, физической оболочки, как змея сбрасывает кожу! Те, кто исчез в ней, не умерли! Они вознеслись! Они стали первыми!

Старик горько усмехнулся. Этот ублюдок не изменился. Он по-прежнему торговал ложью, только теперь валютой была не слава, а последние крохи человеческой надежды.

— И я пойду к ней! — торжественно объявил Лео. — Завтра, когда она подойдёт к городу, я не побегу, как крыса. Я выйду ей навстречу с открытым сердцем! Я войду в неё и совершу свой переход! Я стану частью великого! И те из вас, кто устал бояться, кто готов поверить, могут пойти со мной! Мы войдём в новый мир вместе!

Он закончил свою речь и победно вскинул руки. Несколько человек в толпе начали аплодировать, другие смотрели на него с благоговением.

Старик видел таких проповедников раньше. Они всегда появляются там, где царит отчаяние, предлагая лёгкие ответы на сложные вопросы. И всегда ведут свою паству лишь в одном направлении, к гибели.

«И живой ведь, гадёныш».

Джед покачал головой и побрёл дальше, оставив Лео Вэнса и его паству наедине с их сладкой ложью. Он свернул с площади на одну из улиц, ведущих к центру. Хаос здесь приобрёл другие, более причудливые и трагические формы. Безумие города больше не кричало, а шептало, скалилось и плакало на каждом углу.

Он прошёл мимо сверкающего чёрного «Кадиллака», который каким-то чудом уцелел в этом аду. Рядом с ним на корточках сидел мужчина в дорогом, хоть и запачканном деловом костюме. Он методично, с невероятной сосредоточенностью, полировал хромированный колпак на колесе автомобиля. Он втирал полироль в металл, добиваясь идеального блеска, не обращая никакого внимания на горы мусора вокруг, на крыс, снующих у его ног, на далёкий вой сирен. Его мир сузился до этого маленького, блестящего круга. Он полировал машину, которой некуда было ехать, в мире, которого больше не существовало.

Старик остановился на мгновение, глядя на него. Он видел подобное на войне. Когда разум не выдерживает ужаса, тогда он цепляется за бессмысленный ритуал, за привычное действие, создавая островок порядка в океане безумия. Этот человек не был сумасшедшим. Он был сломлен.

Дальше по улице грохотала музыка. Из распахнутых дверей бывшего банка, превращённого в сквот, доносился оглушительный, рваный бит. Внутри, в полумраке, под вспышками самодельного стробоскопа, дёргались в лихорадочном танце несколько десятков человек. Это была не вечеринка. Это была агония. Молодые и старые, в деловых костюмах и в рванье, они двигались с закрытыми глазами, с искажёнными лицами, словно пытаясь вытрясти из себя душу, сжечь себя дотла, пока до них не добрался туман. Их движения были резкими, отчаянными, полными не радости, а боли. Это был танец на краю могилы, последняя попытка почувствовать хоть что-то, кроме страха.

Стоун отвернулся. Он свернул в тихий переулок, чтобы уйти от этого грохота, и замер.

Здесь, прислонившись к обшарпанной стене, сидел пожилой мужчина с виолончелью. Инструмент оказался старым, его лакированные бока были поцарапаны, но в руках музыканта он оживал. И музыка, которую он играл, была невыносимо прекрасна. Это была не просто мелодия. Это был плач по ушедшему миру, реквием по красоте, гармонии и смыслу. Звуки виолончели, глубокие и печальные, плыли над грязным переулком, и казалось, что сам город на мгновение замер, прислушиваясь.

Вокруг музыканта собралось несколько человек. Они не аплодировали. Они просто стояли и слушали, и на их измученных лицах отражалось что-то давно забытое, человеческая скорбь, а не животный страх. Джед не разбирался в классической музыке, но эта мелодия проникла ему под кожу, затронув струны, о существовании которых он и не подозревал.

Музыкант играл с закрытыми глазами, и по его щеке катилась одинокая слеза. Он не просил денег. Он просто прощался. Прощался с миром так, как умел. Да, определённо, это было страшнее любого крика.

Пройдя дальше, Джед увидел толпу, собравшуюся у подножия высотного жилого дома. Люди не кричали, не паниковали. Они просто стояли и смотрели вверх. Джед проследил за их взглядами. На краю крыши, на самом парапете, стояла крошечная фигурка женщины в белом платье. Ветер трепал её волосы и подол. Она не колебалась. Она просто смотрела вниз, на город, на толпу. Кто-то внизу снимал происходящее на телефон. Кто-то крикнул:

— о, боже! Давай, прыгай уже, не тяни!».

Джед почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он видел, как люди убивают друг друга. Он видел, как они умирают от голода и болезней. Но он никогда не видел, чтобы смерть другого человека превращалась в зрелище, в развлечение для толпы, потерявшей последние остатки сочувствия. Он не стал ждать развязки. Он развернулся и почти бегом пошёл прочь, не разбирая дороги, прочь от этого театра абсурда, прочь от этого кладбища человеческих душ.

Город не просто умирал. Он гнил заживо. И этот запах гнили был страшнее запаха смерти, который ждал их всех в молочной мгле на горизонте.

Пройдя ещё около десятка метров, Стоун замер. На обочине, у стены, поджав под себя ноги, сидела знакомая фигура. Рыжие, но теперь уже тусклые и грязные волосы, изодранная майка на тонких лямках, осунувшееся лицо. Голые ноги, свежий синяк на скуле.

«Не может быть, — пронеслось в голове. — Сегодня прямо какой-то день встречи».

Помедлив с минуту, он всё-таки подошёл и остановился напротив. Девушка подняла пустые глаза и посмотрела на него. Это была Ава Сент-Клер. Одна из спутниц миллиардера.

Её вид был довольно плачевным. От былой холёной красавицы не осталось и следа.

— Что ты здесь делаешь? — тихо спросил Джед.

— Сижу, — ответила она безжизненным голосом.

— Долго сидишь?

— Не знаю. День. Может, два.

— А почему сидишь?

— Жду.

— Чего ждёшь?

— Не знаю, — пожала она худыми плечами. — Конца, наверное.

— Где Адамс? Где остальные?

На её губах появилась слабая, горькая усмешка.

— Адамс…

Девушка убрала волосы с лица.

— этот ублюдок попытался нас продать.

— Продать?

— Какому-то местному бандюку. За место на частном самолёте. Зои и Лекси… их увели. А я… я врезала ему коленом между ног, когда он не ожидал, и сбежала. С тех пор скитаюсь.

— И что ты делала всё это время?

Она отвела взгляд.

— Выживала, — прошептала рыжеволосая. — Торговала собой. Чем ещё я могла? Ночевала в подъездах, на чердаках… а теперь… теперь я просто устала. У меня больше нет сил.

— А почему не вернулась на яхту?

Девушка медлила с ответом, теребя край рваной майки.

— Боялась.

— Чего боялась?

— Вас.

Она наконец посмотрела ему в глаза, и в них блеснули слёзы.

— Что не примете. Что прогоните. После того, как я себя вела…

Джед долго молчал, глядя на неё. Он видел перед собой не заносчивую стерву, а сломленного, напуганного ребёнка.

— Есть хочешь? — вдруг спросил он.

Девушка неуверенно кивнула, не веря своим ушам.

— Пойдём.

— Но… ваши… на яхте…

— Их там нет, — сказал Джед. — Пойдём.

Он помог ей подняться. Она шаталась от слабости. И они вместе пошли по заполненным улицам. Молча, каждый погружённый в свои мысли.

— Эй, слышь, дед, сколько за девочку?

Это был бородач,. Крупный мужчина лет сорока, который, как и многие решил остаться в городе. Или просто не имелось возможности выбраться. Впрочем, некоторые пошли пешком.

— Не продаётся, — ответил Стоун на английском.

— Чего? Чего ты сказал, старый сморчок?

Старик повторил на русском.

— Нет.

— Что, нет? Тебе жалко? Завтра нас уже не будет, так не все ли равно?

— Нет.

— Ах ты, старый козёл… — взревел мужчина, протягивая вперёд руки. — Не хочешь нормально, я сам возьму!

Джед молча достал револьвер и выстрелил. Ава вскрикнула, глядя на то, как бородач, держась за живот, опускается на грязную плитку. Между пальцев сочилась кровь.

— Сукин ты сын… — бросил он, хрипя, закатывая глаза.

Они достигли порта, где кораблей стало заметно меньше, и поднялись на борт. Ава, дрожа от слабости и пережитого, опустилась на скамью на корме, кутаясь в плед, который дал ей Джед. Она смотрела на суету порта пустыми глазами. Стоун не торопил её. Он понимал, что девушке нужно время, чтобы осознать, что она в безопасности. По крайней мере, во временной, относительной безопасности.

Старик продолжал стоять у лееров, глядя на воду, когда заметил небольшой, потрёпанный катер, который медленно шёл к их причалу. За штурвалом стоял пожилой мужчина в прорезиненном комбинезоне. Его лицо было тёмным от загара и изрезано глубокими морщинами. Он глушил мотор и, подхватив багор, ловко подтянулся к пирсу. На дне его катера серебрилась свежая рыба.

Люди на берегу, казалось, не замечали надвигающегося с запада конца света. Горизонт уже не был чистым. Он был подёрнут белесой дымкой, которая отличалась от обычного морского тумана. Она была гораздо плотнее, неподвижнее. Но и рыбак, и портовые рабочие, и другие беженцы на соседних лодках старались не смотреть туда. Они жили сегодняшним днём, последним или предпоследним, выполняя привычные ритуалы, которые только и удерживали их от безумия.

Джед, повинуясь внезапному порыву, окликнул рыбака.

— Эй! — крикнул он. А затем, вспомнив несколько слов, которые слышал в городе, добавил на ломаном русском: — Рыба… почем?

Рыбак поднял голову. Его светлые, почти выцветшие на солнце глаза с любопытством изучали старика-иностранца на дорогой яхте. Он, видимо, что-то понял и, усмехнулся в густые усы. Рыбак подтянул свой катер к самому борту «Странника».

В нос ударил свежий запах моря и рыбы. В ящике лежала крупная, плоская, похожая на ромб камбала и несколько пёстрых, с зеленоватым отливом, рыб поменьше.

— Камбала, терпуг, — сказал рыбак.

Он ткнул пальцем в улов.

— Хорошая. Свежая.

— Сколько? — повторил Джед, доставая из кармана несколько помятых долларовых купюр.

В этом городе они ещё имели хоть какую-то ценность. Наверное. А может и нет.

Рыбак посмотрел на деньги, потом на Джеда, на испуганную девушку, сидевшую на палубе, и отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Не надо.

Он ловко подцепил за жабры двух крупных камбал и пару терпугов и протянул их Джеду.

— Бери. Подарок.

Джед замер, не зная, как реагировать.

— Просто так? — спросил он уже по-английски.

Рыбак, видимо, понял. Он махнул рукой в сторону запада, туда, где небо уже было нездорового, блёклого цвета.

— Money… finish, — сказал он на своём ломаном английском, подбирая слова. — Завтра… всё. А рыба… кушать надо. Сегодня. Бери, американец.

Он представился, ткнув себя большим пальцем в грудь:

— Георгий.

— Джед, — ответил старик, принимая рыбу.

Она была тяжёлой и холодной.

— Благодарю.

Их взгляды встретились. Два старых человека из разных миров, с разной жизнью, стоящие на краю одной и той же бездны. В глазах русского рыбака не было ни страха, ни отчаяния. Они поняли друг друга без лишних слов.

— Спасибо, Георгий, — искренне сказал Джед.

— Давай, — кивнул тот, отталкивая свой катер от борта яхты.

Он завёл свой тарахтящий мотор и направился к берегу, чтобы раздать остальной улов.

Старик ещё некоторое время смотрел ему вслед, а потом повернулся к Аве.

— Похоже, сегодня у нас будет настоящий ужин.

Он отнёс рыбу на камбуз. Ава, заинтригованная, пошла за ним. Она наблюдала, как его длинные, сильные пальцы, которые она видела сжимающими револьвер, теперь удивительно ловко и умело чистят рыбу. Он работал молча, сосредоточенно, как делал это, наверное, сотни раз у себя на ферме.

Вскоре по салону яхты поплыл дразнящий, домашний запах жареной рыбы с луком. Этот запах был из другой, забытой жизни. Он перебивал запахи солярки, гнили и страха. Ава невольно сглотнула слюну.

Через час Джед поставил перед ней тарелку с большим куском белой, нежной рыбы и жареной картошкой из консервов.

— Ешь, — просто сказал он.

Она взяла вилку и осторожно попробовала. Вкус был невероятным. После дней голода, страха и консервов, эта простая, свежая еда казалась ей пищей богов.

— Это очень вкусно, — прошептала она, поднимая на него глаза.

В них больше не было пустоты. В них плескалась благодарность.

— Вы очень хорошо готовите, Джед.

— Меня жена научила, — сухо ответил он, садясь напротив со своей порцией. — Она говорила, что мужчину, который умеет готовить, любая женщина из-под земли достанет.

Он сказал это без тени улыбки, но Ава впервые за долгое время улыбнулась. Слабо, почти незаметно, но это была настоящая улыбка.

В маленьком салоне яхты, посреди умирающего мира, два совершенно разных человека, старый фермер и бывшая модель, просто ели жареную рыбу. И на какое-то мгновение это казалось самым важным и правильным делом на свете.

Наконец, насытившись, она затихла, и на яхте воцарилась почти тишина, нарушаемая лишь тихим гулом генератора и доносившимся из радиоприёмника голосом. Джед всегда держал его включённым на волне «Голоса Тихого океана». Сейчас там шло интервью.

— …и с нами в студии сегодня доктор Джулиан Финч, — говорил знакомый голос ведущего, Рика Мэттьюса. — Доктор, вы были одним из первых физиков-теоретиков, прибывших в Монтану. Вы видели всё своими глазами. У мира до сих пор нет ответа на главный вопрос: что это такое?

Ава подняла голову, прислушиваясь. Джед прибавил громкость.

— Спасибо, что пригласили, Рик, — раздался в ответ усталый, академический голос. — Боюсь, я не смогу дать вам обнадёживающий ответ. Но у нас есть теория. Единственная, которая хоть как-то объясняет весь массив данных… или, вернее, их отсутствие.

— И что это за теория, доктор?

— Мы назвали её гипотезой «Слепого Пятна Реальности», — после небольшой паузы сказал доктор Финч. — Представьте, Рик, что наша вселенная, всё, что мы видим, чувствуем, измеряем — это невероятно сложная проекция. Как изображение на киноэкране. А в основе этой проекции лежат фундаментальные математические законы, квантовые структуры. Так вот, туман, или Завеса, как её называют… это область, где эта проекция «схлопнулась».

— Схлопнулась- спросил ведущий. — ? Что это значит?

— Это значит, что она вернулась к своему базовому, примитивному состоянию. Представьте цифровую фотографию высокого разрешения. Она состоит из миллионов пикселей, каждый несёт информацию о цвете и яркости. А теперь представьте, что часть этой фотографии оказалась повреждена, и на её месте — просто пустой, белый квадрат. Информация стёрта. Пиксели вернулись в своё исходное, «нулевое» состояние. Туман — это такой же «битый сектор» в ткани нашей реальности. Место, где сложные структуры, материя, жизнь, сознание, информация, просто не могут существовать.

Девушка смотрела на радиоприёмник с широко раскрытыми глазами.

— Отсюда и аномальные показания, — продолжил доктор Финч. — Наши приборы созданы для измерения параметров нашей реальности. Внутри тумана действуют иные, примитивные законы, или, что более вероятно, их там почти нет. Поэтому приборы показывают нули. Они не могут измерить «ничто». Экстремальный холод — это не холод в привычном нам смысле. Это не просто низкая температура. Это побочный эффект коллапса. Когда сложная система резко упрощается, происходит выброс… вернее, аннигиляция информационной энергии. Это состояние абсолютного информационного нуля, которое наши приборы интерпретируют как температуру, близкую к абсолютному нулю.

— Но почему он уничтожает только живое? — спросил Рик. — Мы знаем, что робот прошёл сквозь него.

— Потому что жизнь — это самая сложная информационная структура, которую мы знаем, — с печалью в голосе ответил учёный. — Наши тела, наша ДНК — это триллионы гигабайт информации, организованной невероятно сложным образом. Наше сознание — ещё более сложный феномен. В «нулевом» состоянии тумана эта сложность является ошибкой, которую система не может обработать. И она её удаляет. Стирает, как повреждённый файл. А робот? С точки зрения фундаментальных законов, робот — это просто кусок металла и пластика. Упорядоченный, но не обладающий биологической сложностью. Он для тумана не более чем камень. Он просто проходит сквозь эту «пустоту», не взаимодействуя с ней.

— Боже мой… — выдохнул Рик. — Доктор… можно ли это остановить?

В динамике повисла долгая, тяжёлая пауза.

— Нет, — наконец тихо, но твёрдо сказал доктор Финч. — Я не вижу, как. Как можно «починить» дыру в самой реальности, используя инструменты из этой же реальности? Это всё равно, что пытаться зачерпнуть воду решетом. Мы можем только наблюдать, как это «слепое пятно» растёт, стирая нашу вселенную пиксель за пикселем. Это не вторжение. Это… системный сбой. И мы, его жертвы.

Рик Мэттьюс, обычно такой разговорчивый, долго молчал, а потом лишь смог выдавить:

— Спасибо, доктор Джулиан Финч. И прощайте…

В эфире заиграла тихая, меланхоличная музыка. Джед выключил радио. Он посмотрел на Аву. На её лице было выражение тихого, всепоглощающего ужаса от осознания. Они получили ответ. И этот ответ был страшнее любой неизвестности.

— Мне страшно! — шептала она, вцепившись в его руку. — Мне так страшно, Джед! Я не хочу умирать! Я хочу жить! Видеть солнце, дышать… просто дышать!

Джед неуклюже, как умел, обнял её за плечи, прижал к груди. И она плакала, как ребёнок, долго, мучительно, выплёскивая весь ужас и боль последних дней.

— Тебе нужно поспать, — наконец сказал он. — Успокоиться. Здесь ты в безопасности.

— Я… Я не смогу уснуть! Я больше не смогу ничего!

— Всё в порядке, девочка. Всё в порядке.

Ава осталась на яхте. И за те часы, что им оставались, произошло чудо. Она полностью изменилась. От былого высокомерия не осталось и следа. Девушка помогала Джеду по хозяйству, слушала его рассказы о ферме, о жене. А он… он нашёл в ней странного, неожиданного слушателя.

В свой последний час Джед Стоун сидел на раскладном стуле на носу яхты. Рядом, на столике, стояла бутылка виски и фотография его семьи. На коленях мурлыкал Буттерскотч. Но теперь он был не один. Рядом с ним, на палубе, сидела Ава, закутавшись в тёплый плед.

Она молча смотрела на приближающийся туман. Её рука нашла руку Джеда и крепко сжала её.

— Я боюсь, — прошептала она.

— Я знаю, — тихо ответил он, не отводя взгляда от Завесы. — Но ты не одна.

Он сделал глоток виски и посмотрел на неё.

— Знаешь, девочка, жизнь — забавная штука. Просто до смешного. Всё время я думал, что всё должно быть правильно, по плану. Посадить кукурузу, собрать урожай, вырастить сына, дождаться внуков… А она, жизнь, всё время подкидывает тебе то, чего ты совсем не ждёшь. И в этом, наверное, и есть весь смысл. Не в планах, а в том, как ты встречаешь эти повороты.

Он замолчал, глядя на Завесу, которая стала заметно ближе.

— Я думал, что всё потерял. Жену, сына, дом… всё. А потом эта штука заставила меня проплыть полмира. Я встретил хороших людей. Вспомнил, что значит за кого-то отвечать. Встретил тебя…

Он печально усмехнулся.

— Кто бы мог подумать, да? Старый фермер, ведущий через океан горстку бедолаг. И всё ради чего? Чтобы понять, что бежать некуда. Что от себя не убежишь.

На мгновение ему показалось, что в клубящейся белой мгле он видит Мэри и Тома. Они улыбались ему. Он моргнул, и видение исчезло также неожиданно, как и возникло.

— Джед, что там? — спросила Ава дрогнувшим от холода голосом, который достиг их. — Там, по другую сторону?

— Не знаю, — ответил он, крепче сжимая её руку. — Может, покой. Может, новый мир. А может, просто ничего. Но какая разница? Скоро мы узнаем это вместе.

Мгла закрыла солнце. Кот недовольно поднял голову. Джед погладил его. Ава прижалась к плечу старика.

Это будет больно?

Девушка говорила едва слышно.

Не знаю, милая. Не знаю.

Она судорожно вздохнула. Её тело била крупная дрожь.

— Я… я так боюсь. Я не хочу… не так.

— Расскажи мне о себе, — неожиданно для самого себя произнёс Стоун, чтобы отвлечь девушку от жутких мыслей.

Ава вздрогнула и посмотрела на него с недоумением. Глаза, заплаканные и испуганные, были похожи на глаза затравленного зверька.

— Что?

— Расскажи о себе, — повторил он мягче. — Откуда ты? О чём мечтала? Просто говори.

Она молчала с минуту, глядя на тёмную воду. А потом, словно прорвало плотину, заговорила. Она закрыла глаза, будто так было легче вернуться в прошлое, и её голос звучал тихо и монотонно.

— Я родилась в Хармони-Крик. Это дыра в Западном Техасе. Знаете такие места? Где летом плавится асфальт, а зимой ветер выдувает душу. У нас был трейлер на отшибе. Отец работал на нефтяной вышке, пока не спился. Мама работала в дайнере. Она всегда пахла пережаренным маслом. Всё моё детство — это крики отца, слёзы матери и пыль. Красная техасская пыль, которая была везде.

Она говорила, и перед глазами Джеда вставали картины.

— В школе меня дразнили «трейлерным мусором». Я ненавидела школу. Я сидела на последней парте и рисовала в тетрадке океан. Я его никогда не видела, только в кино. Мне казалось, что если есть на свете место, где нет этой пыли, то это океан. Место, где можно дышать. Я мечтала сбежать. Не просто уехать, а именно сбежать, как из тюрьмы. В шестнадцать лет я так и сделала. Украла у отца двести долларов из заначки, пока он был в отключке, собрала рюкзак и ушла на автобусную станцию. Я даже не оглянулась.

Она сделала паузу, глубоко вздохнув.

— Я мечтала… о такой глупости. Я хотела открыть маленький цветочный магазин. Где-нибудь в Калифорнии, у океана. Чтобы пахло не пылью и перегаром, а розами и лилиями. Я хотела научиться печь яблочный пирог, как в фильмах. Хотела собаку, золотистого ретривера. Хотела встретить хорошего парня, который бы держал меня за руку и никогда не кричал. Чтобы у моих детей…

Голос дрогнул, и она замолчала, сглотнув ком в горле.

— Чтобы у них было всё по-другому.

Девушка открыла глаза. В них стояли слёзы.

— А вместо этого я оказалась в Лос-Анджелесе. Работала моделью для каталогов дешёвой одежды. Встретила Адамса. Он обещал мне мир, яхты, шампанское. Это казалось лёгким путём. Побегом. Но это была просто другая клетка, только позолоченная. А теперь…

она обвела рукой океан вокруг.

— Теперь все мои мечты кажутся такими дурацкими. Магазинчик с цветами… Боже, какая же я была дура.

— Это не дурацкие мечты, — тихо сказал Джед. — Это хорошие мечты.

На горизонте, там, где море сливалось с ночным небом, белая полоса налилась густотой. Она росла, поднималась, превращаясь в стену. Она двигалась к ним. Бесшумно. Неотвратимо, стремительно. Туман шёл за ними. Туман наползал на них.

Ава проследила за его взглядом и замерла. Весь её страх вернулся, но теперь в нём была какая-то обречённость. Она больше не дрожала. Она просто смотрела, как самый большой кошмар обретает форму.

— Не бойся. Я с тобой.

Они сидели в тишине, двое на носу яхты, глядя на то, как мир сворачивается, как чистый лист бумаги. Ветер стих. Даже крики чаек и шум порта утонули в гнетущем ожидании.

— Знаешь, это даже забавно… — вдруг хрипло произнёс Джед, нарушая молчание.

Его голос был удивительно спокоен.

— Вспомнилась старая песня. Дасти Майлз. «Калифорнийская мечта». Слышала такую?

Ава удивлённо посмотрела на него. В этот последний момент, на краю гибели, он говорил о музыке. Это было так странно, так неуместно и так… по-человечески. Она на мгновение задумалась, копаясь в памяти. И вдруг вспомнила. Не саму песню, а её отголосок из далёкого детства.

— Да… кажется, — нерешительно кивнула она. — Мой дедушка её любил. Он играл её на гитаре, когда я была совсем маленькой.

— Спой, — тихо попросил Джед.

Это был не приказ, а именно просьба.

— Что?

— Пожалуйста.

Она посмотрела на него, потом на приближающуюся стену небытия. Что-то внутри неё сломалось, какая-то последняя дамба страха, и ей стало всё равно. Она глубоко вздохнула и начала петь.

Её голос, сперва дрожащий и неуверенный, окреп, полился над замершей водой. Это была простая, незамысловатая мелодия о надежде и пути на запад, к солнцу.

И тут, к её удивлению, он присоединился. Низкий, грубый, прокуренный баритон Джеда, в котором не было ни одной чистой ноты, но была вся тяжесть и правда прожитой жизни, сплёлся с её чистым, высоким голосом. И они запели вместе, глядя в лицо своей судьбе:

— Дорога была длинной, как пыльный закат,

Но мы сдержали слово, что дали сто лет назад.

И вот океан, и солёный прибой,

Мечты оживают, когда я с тобой.

Их голоса, сплетаясь, летели навстречу безмолвной белой стене. На одно короткое, вечное мгновение на борту «Странника» не было ни страха, ни отчаяния. Были только старик и девушка, которые пересекли океан.

Рыжий кот недовольно повернулся задом к надвигающейся неизвестности. Щупальце тумана коснулось борта яхты. А в следующий миг вся волна накрыла Джеда Стоуна и Аву Сент-Клер разом, вместе с Буттерскотчем.

Старик мысленно усмехнулся. Кто бы мог подумать, что последние минуты своей долгой жизни он встретит в далёкой России, на шикарной яхте, с бутылкой виски, котом на коленях и красивой рыжеволосой девушкой, держащей его за руку. Скажи ему кто-нибудь об этом ещё месяц назад в Монтане, он бы рассмеялся в голос.

И в этой последней мысли было не отчаяние, а странное, полное умиротворение. Они исчезли, не оставив после себя ни всплеска, ни звука.

* * *

Расставание с Джедом на причале во Владивостоке стало для Джека и Моники рубежом. Надежда на спасение сменилась отчаянной борьбой за отсрочку. Семья Олсенов, потрясённая до глубины души увиденным в городе, без колебаний присоединилась к их решению пробиваться вглубь страны, к горам.

Штурм вокзала был первым кругом этого нового ада. Тысячи людей, обезумевших от страха и слухов о приближающемся тумане, превратили привокзальную площадь в кипящий котёл человеческого отчаяния. Именно там, в чудовищной давке у входа в один из последних эвакуационных поездов, они и потеряли Олсенов. Толпа, как живая, безжалостная стихия, просто поглотила их. Марк, несший на плечах плачущего Лео, и Сара, крепко державшая за руку Эмму, на мгновение отстали, и их тут же оттеснило в сторону.

— Вон они! — выкрикнула Моника.

Мельком появился Марк, который упал, выпуская из рук плачущего сына, и оба тут же были затоптаны. Лишь на минуту прорезался отчаянный лай Дюка. Где его жена и дочка, так и осталось неизвестным навсегда.

Джек кричал, звал их, пытался пробиться назад, но человеческая река была неумолима. Она втащила его и Монику в вагон, захлопнув за ними невидимую дверь. Поиски были тщетны. Они остались одни.

Семь дней в поезде, ползущем на запад, убегающего от тумана, слились в один бесконечный, душный кошмар. Это был не пассажирский состав, а длинная вереница старых товарных вагонов, теплушек и платформ, наскоро переоборудованных для перевозки людей. Джек и Моника почти весь путь провели в переполненном вагоне, тесно прижавшись друг к другу. Внизу, на нижних полках и в проходе, люди сидели и лежали вповалку. В вагоне было нечем дышать от запаха пота, мочи, дешёвого алкоголя, табачного дыма и всепроникающего, кисловатого запаха страха.

Состав шёл медленно, часто останавливаясь на разъездах, пропуская военные эшелоны, идущие на восток. В узкой щели проплывала бесконечная, однообразная Сибирь. Они проезжали Хабаровск, Читу, Улан-Удэ. На каждой станции повторялась одна и та же картина. Огромные толпы людей, не успевших на предыдущие поезда, штурмовали состав. Они лезли на крыши, цеплялись за поручни, пытались заскочить в движущиеся вагоны. Солдаты, охранявшие поезд, сначала стреляли в воздух, потом на поражение. Но люди, обезумевшие от ужаса, не обращали на это внимания. Десятки срывались, попадали под колёса, но их места тут же занимали другие. Путь к спасению был усеян трупами. Тысячами трупов с отсечёнными конечностями.

Через семь чёртовых изнурительных дней, пересекши почти всю страну в гудящем, потном, кричащем металлическом чреве, поезд наконец остановился, и его скрежет был подобен последнему выдоху умирающего зверя. Маленькая станция Ивдель на севере Свердловской области. Это была конечная. Дальше железнодорожные пути не шли, впереди сквозь низкие, свинцовые облака проступали седые, древние хребты Северного Урала.

Двери вагонов распахнулись, и на перрон хлынула человеческая лавина.

— Хотите жить, бегите вон туда! — прокричал кто-то из толпы, указывая костлявым пальцем на запад. — Бегите и не оглядывайтесь на туман, который следует за вами!

Когда Джек и Моника, которых вынесла на перрон обезумевшая масса, смогли наконец встать на ноги, они увидели, что Джед был прав. Это был не просто исход. Это была бойня, безумие. Сотни тысяч, а может, и миллионы людей со всего мира выплеснулись из десятков таких же поездов, автомобилей, автобусов и теперь двигались единой, гигантской массой на запад, к горам. С разным цветом кожи, говорящие на всех языках планеты, они превратились в однородную орду, ведомую единственным инстинктом, забраться повыше.

Небольшой городок Ивдель, примыкавший к станции, был мёртв. Его разграбили и бросили ещё первые волны беженцев. Двери в низких, деревянных и кирпичных домах были выбиты, окна разбиты. Внутри царил разгром: перевёрнутая мебель, разбросанные по полу вещи, осколки посуды. Местные жители либо сбежали вместе со всеми, либо… их судьба оставляла желать лучшего, и думать об этом не хотелось. Никакой власти здесь больше не было. Единственный полицейский участок был сожжён, а у выезда из города стоял брошенный блокпост, несколько бетонных блоков и пустая будка. Каждый был сам за себя.

Люди, понимая это, инстинктивно сбивались в небольшие группы по десять-двадцать человек. Семьи, земляки, просто случайные попутчики, объединившиеся ради призрачной надежды на безопасность. Джек и Моника примкнули к одной из таких групп, состоявшей в основном из европейцев. Они не разговаривали. Лишь иногда обменивались мрачными взглядами. Молчаливое соглашение, держаться вместе, пока это возможно. Но потом парень с девушкой отстали и потеряли свою группу.

От Ивделя до предгорий было около пятидесяти километров. Этот путь они проделали пешком, влившись в бесконечную, медленно ползущую колонну. Они шли по разбитым грунтовым дорогам, через болотистую тайгу. Ноги вязли в чавкающей, холодной грязи. Воздух стал чище и прохладнее, но смрад от тысяч немытых тел и экскрементов, оставляемых прямо на тропе, преследовал их. Люди за время путешествия потеряли всяческий стыд, свой облик. Они справляли нужду на обочине, не отходя далеко, ели грязными руками, рычали друг на друга из-за любого пустяка.

Первую ночь они провели прямо в лесу, у подножия невысокого холма. Их небольшая группа разожгла несколько костров, люди сидели, прижавшись друг к другу, пытаясь согреться. Джек и Моника съели по половине банки холодной фасоли. Они сидели, обнявшись, и молча смотрели на огонь.

Ночью, когда девушка уснула, свернувшись калачиком у него под боком, парень не спал. Он сидел, прислушиваясь к звукам леса и тревожному бормотанию людей у других костров. Внезапно из темноты, из-за деревьев, вышли четыре тени. Это были мужчины. Их лица были скрыты в полумраке, но их намерения оказались очевидны. Они двигались бесшумно, как волки, высматривая жертву. Выбор пал на Джека и Монику, сидевших чуть поодаль от основной группы.

Джек вскочил на ноги, инстинктивно заслоняя собой спящую девушку.

— Что вам нужно? — крикнул он по-английски.

Они не ответили. Один из них, самый крупный, лишь усмехнулся и сделал шаг вперёд. Джек отступать не стал. Он был не боец, но ярость и страх за Монику придали ему сил. Он бросился на нападавшего, нанося отчаянный, неумелый удар.

Но их было четверо. Удар достиг цели, но тут же его сбили с ног. Посыпались тяжёлые, жестокие удары ногами. В бок, в спину, по голове. Боль вспыхнула в тысяче точек одновременно. Он пытался сопротивляться, закрывал голову руками, но всё было тщетно. Парень слышал, как испуганно вскрикнула проснувшаяся Моника. А главное, никто из находившихся неподалёку, не стал помогать.

Через мгновение всё закончилось так же внезапно, как и началось. Один из нападавших забрал их рюкзак, в котором была последняя еда и бутылки с водой. Они что-то гортанно крикнули и растворились в темноте. Животные не тронули Монику. Им нужны были только припасы.

Джек лежал на земле, задыхаясь от боли, чувствуя во рту вкус крови. Несколько зубов не хватало, а правый глаз быстро заплывал. Моника бросилась к нему, плача и шепча его имя.

— Джек, о боже, Джек… Ты жив?

Он с трудом сел. Лицо оказалось сильно разбито, из носа и губы текла кровь. Каждое движение отзывалось тупой болью в рёбрах.

— Я в порядке, — прохрипел он. — Они… они забрали всё.

— Главное, что ты живой!

Она обняла его, дрожа всем телом. В эту ночь они поняли окончательно, в новой реальности нет ни союзников, ни спасения. Есть только жертвы и хищники.

На следующий день они продолжили путь. Джек шёл, хромая и морщась от боли. У них теперь не было ни еды, ни воды. Они присоединились к основной массе людей, карабкающихся по склонам горы. Люди толкались локтями, отпихивали друг друга, рычали, превратившись в диких животных, ведомых одним инстинктом, выжить любой ценой.

Наконец, через целую вечность они достигли их. Уральские горы. Это были не молодые, остроконечные пики Альп или Скалистых гор. Урал был древним, сточенным временем, пологим и бесконечным. Склоны, поросшие вековым лесом из елей, кедров и лиственниц, плавно переходили в луга, а затем, в каменистые россыпи, которые местные называли курумами.

И все эти склоны были усеяны людьми. Как обезумевшие муравьи, они карабкались вверх, цепляясь за камни и корни деревьев. Каждый старался подняться выше спасительной отметки в пятьдесят метров. Повсюду валялись брошенные вещи, мусор и неподвижные тела тех, кто не выдержал этого безумного марафона. Старики, сердечники, просто ослабевшие. Через них приходилось переступать, а иногда и наступать. Никто не обращал на них внимания. То тут, то там вспыхивали драки и короткие перестрелки за место получше, за плоский камень, на котором можно было передохнуть, за бутылку воды, за кусок хлеба. Некоторые, превратившись в животных, просто совокуплялись, не обращая внимания на посторонних, понимая, что спасения не будет. К этой куче присоединились одни, потом другие…

Келли вспомнилась библейская картинка из какой-то книжки, где утопающие, сотни и тысячи, хватаются за одну единственную скалу посредине бушующего моря, пытаясь взобраться выше, отпихивая друг друга. Тогда эта картинка показалась ему просто интересной, но вот сейчас…

— Господи, помилуй, — прошептали его губы.

Джек и Моника, крепко держась за руки, пробивались через эту обезумевшую толпу.

Парню на мгновение подумалось, что лучше бы им было остаться на яхте. С Джедом. Старик, наверное, уже нашёл свой покой. Или понял тайну тумана. А они… они променяли тихую, достойную смерть на этот унизительный, животный кошмар.

— Я устала, — прошептала Моника едва слышимым голосом.

Она споткнулась о чьё-то тело и чуть не упала. Выставив руки вперёд, попала пальцами в раскрытые глаза мертвеца.

— Я больше не могу, Джек.

— Ещё чуть-чуть, милая. Нужно идти вперёд! Там, наверху, мы будем в безопасности!

— Не могу… — покачала она головой. — Я не хочу так. Это не жизнь.

Келли ударил локтем мужчину, который пытался его отпихнуть. Пнул другого под колено, дал в лицо кулаком третьему.

— Терпи, любимая! Скоро всё закончится. Мы доберёмся до…

«До куда? А дальше что?»

Джек поднял голову, глядя на бесконечный поток человеческих тел, который стремился всё выше и выше, к вершинам, которые казались недостижимыми. Он увидел драку, вспыхнувшую в нескольких метрах от них. Двое мужчин с ножами бились за место на небольшом плоском уступе. Потом он посмотрел на измученное, прекрасное лицо Моники. И в этот момент они поняли друг друга без слов.

Что их ждало там, наверху? Безопасность? Нет. Вечная борьба за существование на крошечном клочке земли. Борьба за еду, за воду, за право дышать. Постоянный страх, насилие, болезни. Несколько дней, недель, может, месяцев агонии, а в итоге всё равно гибель от голода или от рук таких же отчаявшихся. Нет. Старик Джед был прав. Он выбрал лучший путь.

Всё ещё крепко держась за руки, парень с девушкой развернулись и пошли вниз, против потока людей. На них кричали, толкали, смотрели как на сумасшедших. Но им было всё равно. На их лицах читалось спокойствие, умиротворение. Они сделали свой выбор.

Минут через сорок, спустившись достаточно низко, где толпа была уже не такой плотной, они отыскали себе более-менее свободное пространство, большой плоский камень, с которого открывался вид на долину, поросшую лесом. Парень с девушкой уселись на него. Моника склонила голову на плечо Джеку, а Джек нежно обнял свою невесту за талию.

Так они и сидели, вдвоём, посреди этого бушующего людского потока, который всё ещё пытался спастись, продлить ещё на немного своё бессмысленное существование. А молодые люди смотрели на медленно подползающий к их ногам туман и тихо болтали, и их голоса были островком спокойствия в океане хаоса.

— А помнишь ту закусочную на Девяносто девятом шоссе? С вечно липкими столами и треснувшим винилом на диванах.

— Помню. Ты пролил на меня кофе. Горячий. Я думала, что убью тебя. Моя форма была безнадёжно испорчена.

— А я вместо извинений попросил твой номер телефона. Я был полным идиотом.

— Да. Но это сработало. Я написала номер на салфетке.

— Я до сих пор храню её. В старом бумажнике.

— Правда?

— Правда. А американские горки в парке аттракционов? Как ты кричала на «Дьявольской петле». Думал, оглохну.

— Я не кричала, я выражала восторг! Это ты вцепился в перекладину так, что костяшки побелели.

— Я боялся, что тебя унесёт ветром. Ты тогда была такой хрупкой. А потом я выиграл для тебя того уродливого плюшевого медведя.

— Он до сих пор сидит у меня на кровати. Или сидел…

— Помнишь, как мы любили гулять с тобой по набережной. У пирса. Смотреть на паромы, уходящие к островам, на огни города.

— А помнишь, как мы мечтали купить маленький домик на острове Бейнбридж. С белым заборчиком и садом, где я бы выращивала розы.

— А я бы построил мастерскую. Чтобы возиться со своими старыми мотоциклами.

— И мы бы завели собаку. Какую-нибудь маленькую и смешную. Назвали бы его Санни.

— Кажется, это было в другой жизни, правда?

— Да. В другой, очень хорошей и прекрасной жизни.

— Мне жаль, Моника. Жаль, что у нас её больше не будет.

— Не жалей. У нас было многое другое. И это было лучшее время.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Джек.

Они замолчали, глядя, как первый язычок тумана коснулся их ботинок. На их лицах не было страха. Лишь тихая грусть и светлая, безграничная нежность друг к другу. Оба счастливо и умиротворённо улыбались.

• * *

Орбитальная высота, 408 километров. Международная Космическая Станция, сложное переплетение модулей, ферм и солнечных панелей, безмолвно плыла над умирающей планетой. Внутри, в тишине, нарушаемой лишь гулом систем жизнеобеспечения, трое последних представителей человечества выполняли свои бессмысленные обязанности.

Командир экипажа, полковник ВКС России Руслан Сербин, находился в служебном модуле «Звезда». Он парил перед панелью СУБА (Системы управления бортовой аппаратурой). Лицо, освещённое зелёным светом экрана, было непроницаемо. Он сверял данные телеметрии, следил за давлением в отсеках, за работой систем регенерации воздуха и воды. Это была рутина, въевшаяся в него за годы тренировок, и только она не давала ему сойти с ума.

— Дэвид, как данные со спектрометра? — произнёс он в гарнитуру.

Ответ пришёл из американского лабораторного модуля «Дестини», где бортинженер NASA Дэвид Чен был пристёгнут к рабочей станции.

— Ничего, Руслан. Абсолютно ничего. Анализатор летучих веществ показывает стандартный состав атмосферы: азот, кислород, аргон… но никаких следов метана, диоксида углерода или любых других биосигнатур на территории, где находится «Завеса». Словно на планете никогда не было жизни. Ни одного завода, ни одной машины, ни одного дышащего существа.

— А HDEV? — спросил Руслан, имея в виду камеры высокого разрешения.

— То же самое. Белая, ровная поверхность. Никаких текстур, никаких теней. Идеальная сфера. Словно смотришь на бильярдный шар.

В японском модуле «Кибо» доктор Кенджи Танака, специалист по полезной нагрузке, в сотый раз анализировал данные с радиационных датчиков и магнитометров.

— Радиационный фон в норме, — доложил он по внутренней связи. — Магнитное поле Земли стабильно. Эта… субстанция, она не излучает ничего, что мы можем зафиксировать. Она просто… Есть.

Они понимали, что никогда уже не вернутся домой. Никогда не увидят своих семей. Они были последними людьми. Последними свидетелями. А самое паршивое, никто из них так и не понял, что это такое и откуда оно взялось. Это было просто… событие. Безликое, безразличное, абсолютное. Если, конечно, не брать теорию Слепого пятна.

Закончив свои проверки, они, словно по неслышимой команде, оттолкнулись от панелей и направились в одну точку. Руслан проплыл через переходной отсек в модуль «Заря», затем в «Юнити». Дэвид и Кенджи встретили его у входа в модуль «Транквилити». Не говоря ни слова, они вплыли в самое удивительное место на станции, обзорный модуль «Купола».

Семь его иллюминаторов смотрели на Землю. Или на то, что от неё осталось.

Трое молча глядели вниз. На то, как их прекрасную, голубую планету медленно, но неотвратимо затягивает белая пелена. Бельмо.

— Япония исчезла, — тихо сказал Кенджи лишённым эмоции голосом.

Он просто констатировал факт.

— Подтверждаю, — так же ровно ответил Дэвид, глядя на монитор ноутбука, прикреплённого к стене. — Австралия следующая. Расчётное время поглощения, сорок минут.

Руслан ничего не сказал. Он просто смотрел на свой родной мир. На место, где когда-то был Урал, где, возможно, до последнего момента боролись за жизнь миллионы. Теперь там было лишь ровное, клубящееся белое поле. Оценки учёных, которые предположили, что «Завеса» не поднимается выше пятидесяти метров, оказались ошибочными. Ещё как поднимается.

Час или два, и весь земной шарик будет полностью поглощён туманом. И не останется ничего. Только тишина.

Они смотрели, как последний континент, Антарктида, утопает в белой мгле. А потом Земля стала просто белым, гладким, идеальным шаром. Без единого пятнышка. Словно кто-то стёр с неё все краски, всю жизнь, всю историю.

На главном мониторе в центре управления полётами, который они дублировали у себя, одна за другой в течении нескольких дней появлялись красные надписи:

`SIGNAL LOST: HOUSTON`

`SIGNAL LOST: MOSCOW`

`SIGNAL LOST: TOKYO`

А потом экран погас, выдав последнюю строку: `NO SIGNAL`. Связь с Землёй прервалась навсегда.

Трое последних людей молча смотрели на свою белую, мёртвую планету, плывя в бесконечной пустоте космоса.