Фургон с хлебом - 1

Наталья;Лосева

ФУРГОН С ХЛЕБОМ
(повесть)
 
Начало мая выдалось дождливым, с яркими вспышками молний, с грозовыми раскатами. И только к вечеру воскресенья дождь приутих. Пашка выглянул в окно. Проспект Буденного был украшен красными флагами к дню Победы. Это был не просто очередной день Победы, это был ее первый юбилей – четверть века без войны!
Пашка не стал ждать разрешения от бабушки, нацепил пальто и вязанную шапку, сунул ноги в резиновые сапоги и быстро выскочил на улицу. Никого из сверстников не было видно. Он немного покрутился во дворе, измерил огромную лужу, хоть мама и бабушка запрещали это делать. У второго подъезда было очень глубоко. «Точно, здесь дядя Гриша из соседней квартиры утопит свой УАЗик», – подумал Пашка, и повернул к дому.
Из соседнего подъезда показался Колька Смирнов. Во дворе его прозывали – «контуженный». Может, из-за отца-фронтовика, а может, из-за нрава – легко мог в гневе перевернуть мусорное ведро. Николай был старше Пашки на два года, уже ходил в седьмой класс, в спортивную секцию, и даже мог допоздна гулять – и никто его за это не ругал.
Колька прогулялся до конца дома, посмотрел, заглянул на бульвар, на обратном пути подошел к Пашке.
– Ну, что стоим, скучаем?
Пашка ничего не ответил и выразительно задрал и без того курносый нос. Ему – сыну главного инженера химического завода – не пристало общаться с такими расхлябанными мальчишками. Кольку это не смутило:
– Сегодня никого не жди. Все по щелям забились. Хочешь, сходим в одно место? Я давно надумал туда попасть.
– Куда? – спросил Пашка, не уверенный, надо ему это или нет.
– Здесь недалеко, за бульваром.
– И что мы там забыли?..
– Что-что... – последнее задело Кольку. – А «душегубку» посмотреть не хочешь?
– Чего? – Пашка уже внимательно смотрел на парня большими глазами, опушёнными длинными девчачьими ресницами.
– Во дворе 36-го дома стоит. Железная, большая, «Душегубкой» называется. Со времен войны осталась. Фрицы на ней по городу ездили.
– Со времен войны?! – поразился Пашка. – Вот это да!
– На ней было написано «ХЛЕБ». Людей заманивали вывеской – будто раздача хлеба. Вот люди и спешили туда с голодухи. А там не хлеб, а газ!
Пашка представил, как люди в надежде на кусок хлеба набивались в машину, а по дороге начинал прибывать газ. Они кричали, бились в дверь, но им никто не открывал.
– Врешь!!! – не выдержал страшной картины Пашка.
– Ничего я не вру! Нам историк рассказывал. Там убивали стариков, детдомовцев. А особенно много фрицы передушили людей из больниц. Такую «легкую» смерть получили около семи тысяч человек.
Какое-то время стояла тишина. Возле первого подъезда появились две подруги-фронтовички: баба Тоня и баба Поля. Ребята всё не выходили.
Колька махнул рукой:
– Да ладно. Мал;й ты еще, не понимаешь... Тебе, наверно, и со двора-то нельзя, – парень зло сплюнул сквозь зубы.
Сказанное задело Пашку. Как это он не понимает? Очень даже понимает. Мальчику было запрещено далеко отлучаться. Родители и бабушка очень его оберегали, как зеницу ока. Но ему страсть как захотелось увидеть «машину смерти». В нем что-то взбунтовалось, и он выпалил:
– А вот и нет! Я с тобой.
Ребята пересекли бульвар, вошли во двор дома № 36, на первом этаже которого находился магазин под названием «Бакалея». Весь он светился изнутри от стеклянных коробочек, отражающих лучи электрических ламп. Как будто в этих коробочках были не макароны, крупа, мука или соль, а улей золотых искорок. Вот за этим сверкающим магазином – посредине большого двора – стоял серый одноэтажный домик, огороженный высоким кирпичным забором с металлическими козырьками на столбах, этакий двор поменьше, как в матрёшке. На одном из столбов висела вывеска с длинным-предлинным названием: «Областная санитарно-эпидемиологическая станция».
Пашка долго, по слогам читал сложное слово.
– Коль, а что это означает «санитарно-эпидемио…» – Пашка запнулся на середине.
– Темный ты! – хлопнул его по плечу Колька.
– Это про туберкулез что ли?
Пашка вспомнил дядю Сёму, который сидел на лавочке у подъезда, все время курил и кашлял. Говорили, что у него туберкулез. Что-то давно его не видно.
– Нет, эпидемия – это когда много… – Колька развел ручищи в разные стороны.
– Чего?!
– Ну, больных от этой эпидемии. То есть от инфекции.
Пашка понимающе хмыкнул.
Ребята обошли забор. Колька посмотрел по сторонам – никого.
– Ну вот что, я тебя подсажу, а потом ты мне поможешь.
Пашка не был готов брать такие высоты, немного оробел. За забором послышалось ржание.
– Вот, это нас Ветерок встречает.
Мальчик оживился. В городе все реже стали встречаться лошади. Но на бульваре он не раз видел, как груженное мешками животное тяжело трусило по дороге и сворачивало в арку одного из домов напротив. Он никогда близко не подходил к лошадям. Только представлял, как угощает Ветерка сушками, которые бабушка дает ему на прогулку, и которыми сейчас набит его правый карман, а конь довольно фыркает и тычется горячими губами в ладонь. Этот образ придал ему уверенности.
Николай легко подсадил невысокого Пашку, тот уцепился за край забора, пальцы заскользили по мокрым кирпичам, он чуть было не сорвался, но Колька его снова подтолкнул. Пашка ухватился за столб, подтянулся, перекинул одну ногу, и, сидя на заборе верхом, протянул руку Кольке.
Ветерок снова заржал, в наружном дворе залаяла собака. Мальчишки скорее прыгнули внутрь, угодили в огромную лужу. Брызги фонтаном окатили одежду.
– С приземлением! – произнес Колька и сильно пожал руку соседу, у того аж косточки захрустели. – С боевым крещением!
От этаких слов Пашка немного приободрился.
Лай собаки приближался, послышался чей-то хриплый голос.
– Это сторож – дед Кузьмич. Надо прятаться! – Колька потащил Пашку в сторону сарая, который находился неподалёку и, к счастью, был не заперт.
В сарае лежали какие-то мешки, а в углу – вот это встреча! – стоял сам Ветерок. В темноте его глаза, казалось, полыхали огнем. Увидев ребят, он еще громче заржал и предательски затопал копытами. Рядом было сено, и мальчишки, недолго думая, нырнули в него.
Скрипнули ворота сарая, раздался голос сторожа.
– Ну вот, Каштан, а ты разлаялся. Никого нет.
Было слышно, как дед Кузьмич идет по проходу – к ним. Сердце у Пашки екнуло. От страха он закрыл глаза, замер. Словно набат раздавались неровные шаги старика: один шаг мягкий, второй – звонкий, металлический. Мальчик не раз видел ветеранов с металлическими «ногами». Особенно их было много в День Победы.
Сторож подошел совсем близко – так, что даже его хриплое дыхание слышалось. Он погладил коня и Ветерок ответно радостно заржал.
– Ну, хороший, голубчик ты мой! Смотри, что я тебе принес. На, бери. – Ветерок захрустел сухарями и довольно зафыркал. – Вот и день прошел... Пора отдыхать. Ты тут без меня не скучай, утром увидимся. Ну, пока!
Дед Кузьмич похлопал коня. Шаги сторожа начали удаляться. Затем раздался скрип ворот и следом – щелканье затвора. Пашка хотел уже закричать, даже высунул голову из сена.
– Ничего, выберемся, – утихомирил его Колька.
Когда шаги Кузьмича стихли, ребята вылезли из сена. Вся одежда в устюгах, но Пашку это мало волновало. Надо как-то выбираться из этой клетки. Мальчик посмотрел на лошадь, и волнение прошло, а сердце наполнилось радостью. Пашка подошел к Ветерку. Грива старого коня была посеребрена белыми нитями, а глаза – с пятнами. И все равно это был добрый старый Ветерок, многое повидавший на своем веку. Мальчик протянул ему сушки, и почувствовал горячее дыхание на ладони – было щекотно от прикосновения его губ.
– Ветерок тоже ветеран, – заметил Колька, – до Берлина дошел.
– Правда?! Откуда знаешь?
– От бати. Говорил, что Ветерок с дедом Кузьмичем вместе воевали. Это его боевой конь. А после войны Ветерка сюда отправили. Поэтому дед Кузьмич и устроился здесь сторожем, чтобы быть рядом с ним.
– Вот так дружба! – поразился Пашка. – На всю жизнь!
– На всю оставшуюся...
Колька был из многодетной семьи. Старшая сестра уже давно работала продавцом, брат служил на Дальнем Востоке, а младшая училась в параллельном с Пашкой пятом классе. Отец – дядя Гена – вернулся с фронта после ранения. Колька, как и отец, казался контуженным: ходил в постоянно расстегнутом пальто, без шапки, переругивался со старухами на лавках. Волевые скулы парня и шрам на переносице – дополняли картину. Всё портили детские веснушки.
Ветерок хрумкал сушки, и нежность к лошади переполняла сердце Пашки. Волновало только, как они будут выбираться из сарая.
– Ничего, не бойся, сейчас что-нибудь придумаем, – успокоил его сосед, будто не раз бывал в подобных передрягах. И от этого Пашке стало спокойно – с Колькой не пропадешь!
Закрытыми ворота держала доска с наружной стороны, установленная в металлические скобы. Но между створками ворот находился зазор…
– Сейчас. Нужно только подцепить.
Пашка огляделся – чем бы приподнять и скинуть доску, но ничего подходящего не было. В противоположном от Ветерка углу, возле деревянной стены громоздились чуть ли не до крыши сарая мешки.
– А что в мешках? – поинтересовался Пашка.
– Отрава.
– Зачем?
– Как зачем? Чтобы травить мышей и разных грызунов. От них вся эта зараза идет. Помнишь, к нам во двор приходили, спрашивали, есть ли мыши? Мамка моя взяла.
Пашка не припоминал, чтобы у них в квартире бабушка или мама раскладывали отраву.
– У вас есть мыши?! – удивился мальчик.
– Нет, так. На всякий случай. В подвале травили и чтобы к нам не пришли. Чего болтаешь? Ищи! – грубо оборвал разговор Колька. – А то уже темнеет.
Вдруг Пашка увидел рядом с мешками отходящую от стены сарая доску.
– Вон, смотри, – указал он Кольке. – Ее можно как-то вытащить?
Колька тронул доску, и она отвалилась от поперечной перекладины. Ударил по второй – и металлические зубья-гвозди выскочили из державшей их опоры.
– Вот и лаз. Давай попробуй. Пролезем?
Пашка протиснулся в образовавшуюся дыру. Капли дождя с крыши сарая упали за воротник. Мальчик от неожиданности вздрогнул.
– Ну что ты застыл, как вкопанный? Выход там есть?
Задняя отсыревшая от дождей стена сарая оказаласьь почти вплотную к забору: меньше полуметра, но справа виднелся просвет. Пашка двинулся туда. Колька тоже без труда вылез из сарая и последовал за ним.
В этом внутреннем дворе ребята осмотрелись. На противоположной от сарая стороне стоял большой, проржавевший металлический фургон. Сквозь ржавчину виднелись отдельные части слова «ХЛЕБ».
– Вот она, «машина смерти»! И вывеску какую придумали – «ХЛЕБ». Фашисты! Настоящие фашисты! – не выдержал Колька. – Люди пухли от голода и ничего не соображали, а им только это и надо. Эх!.. – мальчик сжал кулаки.
В поисках входа ребята обошли «душегубку». Дверь находилась со стороны забора и была приоткрытой, как будто приглашала незнакомцев. Изнутри дверь по всему контуру была обита обветшавшей резиной. Вместо ручки – большой винт. Мальчишки заглянули – внутри фургона было темно. Колька отодвинул Пашку, стоявшего в некотором оцепенении, и первым смело шагнул вовнутрь.
– Осторожно, ступеньки! – крикнул он Пашке, которому ничего не оставалось, как последовать за соседом.
На одной из ступенек мальчик заметил пятна, напоминающие капли крови, споткнулся и чуть не упал. Ему стало по-настоящему страшно. Вот тут умирали ни в чем не повинные люди. В груди нарастала озлобленность против врагов, пришедших когда-то на его землю.
В «душегубке» было холодно, мрачно и тоскливо. Воздух был какой-то протухший. Тусклый свет проникал только через небольшое окошко к водителю и в приоткрытую дверь. По обеим стенам фургона – лавки. Колька достал из кармана фонарик и осветил фургон.
– А эти ступеньки? Зачем они? Там что, двойное дно? – поинтересовался Пашка.
– Зачем, зачем… Людей скидывать прямо туда, – Колька показал вниз.
Пашка осмотрел пол и увидел участок, огражденный решеткой.
– Да нет же! Отсюда поступал газ. И, скорее всего... – мальчик на мгновение задумался, – скорее всего, это была углекислота.
Колька невольно хмыкнул:
– Гм, углекислота… Умный нашелся! И что, она там вырабатывается? – он стукнул по полу ногой.
– Нет. То есть да. Углекислота – это те же выхлопные газы. Отработанный газ идет в помещение, вот отсюда.
– И ты думаешь, этого достаточно, чтобы отравить всех? Сколько здесь поместится: двадцать, тридцать человек?
Вдруг во дворе послышались голоса и бодрый лай собаки. Колька машинально выключил фонарь.
– Что это? – различил некоторые слова Пашка. – Дед Кузьмич на немецком заговорил?
– Да помолчи ты! – оборвал его Колька. – Ты какой язык изучаешь?
– Немецкий.
– Переведи.
– Я не все понимаю. А ты какой учишь?
– И я немецкий.
– Ты ж на два года старше меня. Должен знать.
– Должен, должен… Да иди ты...
Говорившие быстро приближались. Это оказался не одноногий дед Кузьмич, а двое крепких мужчин, одетых в немецкую форму. На голове у них были каски, а в руках – автоматы.
– Мы куда это попали? Мне страшно... – испуганно посмотрел на соседа Пашка.
– Да не скули ты. Лучше переведи.
Пашка не все мог понять, только отдельные слова:
– Хайнц… смена… ночь… спать.
Когда говорившие вплотную подошли к машине, мальчишки с испуга залезли под лавки. Один из немцев обогнул машину и подошел к двери. Сердце, казалось, ушло в пятки. Дверь «душегубки» скрипнула, и стало совсем темно. Раздался звук закручиваемого винта. Затем фашист обошел машину, сел в кабину, включил свет. Фургон через окошко осветился, и можно было заметить дрожащие спины ребят.
После некоторого шуршания бумагами свет выключили, а дверь в кабину закрыли. Однако немцы не спешили уходить. Они о чем-то говорили, из чего Пашка только и понял – «Утро... Еловайская».
Когда шаги стихли, ребята вылезли из-под лавок. Пашка попробовал открыть дверь, но она не поддавалась.
Дверь не открылась и под напором Кольки.
– Ну все, мы здесь, пожалуй, надолго.
– Что это такое! – плачущим голосом заныл Пашка. – Куда мы попали? Получается, это не «душегубка», а машина времени? Какой это год?
– Если б я знал... Наверное, 41-й или 42-й. В это время наш город находился в оккупации.
– Это все из-за тебя! – толкнул Пашка товарища по несчастью.
Николай понимал его и никак не отреагировал. Он и сам хотел плакать, кричать, звать на помощь, но он был старше – и сдерживался, хотя с трудом.
Пашка вспомнил своих родных… Крупные слезы потекли по щекам.
– Там мама, папа, бабушка... Они, наверно, с ног сбились. А я тут…
Говорили же: не ходи с незнакомыми людьми!.. А Колька разве знакомый? Так, сосед. Тем более контуженный. На самом деле никакой не контуженный, а безмозглый.
– Зачем мы сюда только потащились? – не унимался Пашка.
– Зачем-зачем… – рассердился Колька. – А зачем молодогвардейцы погибли? Зачем Марат Казей себя подорвал? Ему было только четырнадцать лет. Мне скоро столько…
– Так то война. А мы в мирное время живем.
– В мирное... Кто-то погибал за этот мир. Жизнью своей платил.
Колька замолчал и уставился куда-то в темноту. Было слышно как муха, попавшая в бункер, бьется в окно.
– Ладно, гляди, что я нашел! Вон там, под лавкой, валялся, – Колька протянул кошелек.
На широкой ладони металлической дужкой блестел потрепанный кошелек. Пашка грязной ладонью вытер слезы. Он не знал, что делать с этой вещицей, попавшей из другого, военного, времени. Мальчик боялся к ней даже прикасаться.
– Убери!!! – вскрикнул он. – А вдруг он взорвется?
Пашка сел на лавку, ухватился за нее руками, плечи его дрожали.
– И чего это он должен взорваться? Маленький такой кошелечек. Придумаешь тоже, – пытался успокоить его Колька.
– А что с ним делать? Мы его даже в музей не можем сдать. Ты бы лучше подумал, как мы отсюда выбираться будем?
– Я и думаю. Вдруг в этом кошельке что-то есть? Вдруг там какое-то важное для нас послание? Надо посмотреть.
Колька высыпал на лавку содержимое кошелька – несколько монет и одну купюру.
– Очень важное! – с насмешкой заметил Пашка.
Колька начал прощупывать каждый сантиметр кошелька. Внутри, на подкладке, шов расходился, и что-то под ней шуршало. Колька извлек из кармана складной ножик.
– Да ты хорошо подготовился! И фонарик, и нож прихватил, – отметил Пашка.
– Всегда ношу. Вдруг чё, – по-взрослому ответил Колька, поддел подкладку, и извлек небольшой клочок бумаги.
Головы ребят склонились над ним, как будто от написанного зависела их жизнь. Бумага была темной, помятой с еле различимыми буквами.
– «Мы в се-ров-ской тюр-ме. В сре-ду нас каз-нят. Ю.О.» – Колька с трудом прочитал по слогам стертые от времени буквы, выведенные химическим карандашом.
В фургоне повисла тишина. Где-то в отдалении грозно залаяла собака. Кто-то в далеком 1941 или 1942 году ждет смерти, которая вот-вот наступит. И от них теперь зависит жизнь тех людей.
 
(Продолжение следует)