Фургон с хлеблом - 2

Наталья;Лосева

ФУРГОН С ХЛЕБОМ
(продолжение)
 
В фургоне повисла тишина. Где-то в отдалении грозно залаяла собака. Кто-то в далеком 1941 или 1942 году ждет смерти, которая вот-вот наступит. И от них теперь зависит жизнь тех людей.
– Надо спасать, – однозначно заключил Колька.
– Их, может, давно казнили. Ты о себе подумай!
– О себе?! Нет, Паш, не получится. Выхода нам другого нет. Пока мы их не спасем, пока не взорвем эту «машину смерти», – дороги домой не будет! – жестко сказал Николай. – Ведь не зря же мы сюда попали.
– Тебе хорошо говорить. А меня там ищут… – слезы потекли по щекам мальчика.
– Слезы не помогут. Лучше давай подумаем, как нам быть. Здесь подпись "Ю.О." Кто это может быть?
– Кто, кто… Я откуда знаю?!.
– Пашка, ну ты же у нас отличник. Все должен знать!.
– Да иди ты… – отмахнулся мальчик.
Колька сел на лавочку, положил записку в кошелек.
– Значит, никогда мы отсюда не выйдем. Или выйдем с другими… на кладбище…
Сказанное повлияло на Пашку, он перестал хлюпать носом.
– Дай сюда, – мальчик взял у Кольки записку. – "Ю.О." Что это – имя и фамилия? Юрий… Нет, не знаю, не помню,  – Пашка нахмурил свои белобрысые бровки. – А смотри, здесь слово «тюрьма» написано без мягкого знака.
– И что? Надо с мягким? – Колька встал с лавки, внимательно посмотрел в записку.
– Конечно. Вот это да… умник какой-то нашелся.
– Может быть, не умник, а ребенок? Точнее, такой, как мы. Подросток.
– Это что, как «Молодая гвардия»? Как «Юные мстители»?
– Точно!.. Может, это как "Ю.М." – Юные мстители? И первая буква подходит.
Пашка оживился:
– Вспомнил! Папа рассказывал, у нас была молодежная организация, они повесили красный флаг над гестапо, а их расстреляли.
– Так, так, хорошо. Если это молодежная организация, то "Ю" – это юные, а что такое "О"? Оборона? Отпор? Юные оборонщики? Отпорщики? Нет, что-то не получается.
– А… может... освободители? – после недолгого молчания предположил Пашка. – "Ю.О." – это «Юные освободители»?
– Гм, может быть, очень даже может быть. Но кто бы это ни был: взрослые, дети – они просят о помощи. Скоро, в среду, их не будет. Осталось всего три дня! Нам нельзя оставаться в стороне от всего, что происходит. И пока мы их не освободим, нам отсюда не выбраться. Так что, Пашка, держись! Сейчас наш выход.
– А потом мы попадем домой? – настороженно произнес Пашка.
– Будем надеяться.
– Как это «будем»?
– А так это, Паш, – Колька хлопнул соседа по плечу. – Если будем, значит... будем.
Пашка плохо понял сказанное и тяжело вздохнул.
– Надо выбираться отсюда и действовать, – наполнился уверенностью Колька и расправил плечи. – У нас впереди только три дня!
На дворе стало темно. Подходящее время для побега. Единственный выход из «душегубки» – через небольшое окошко в двойной перегородке между грузовым отсеком и кабиной, а там – и во двор.
Стекло к водителю было закреплено с помощью резинового канта, плотно прилегающего к окну. Колька с помощью ножика поддел кант, но он сидел плотно. Пришлось прорезать резину. Изрядно потрудившись, ребята извлекли стекло. Но во второй перегородке со стороны водителя также имелось второе окошко, и работа с ним была намного сложнее. Колька даже порезал палец.
– Вот и первая кровь, – заключил мальчик. – Что за война без этого?..
Пашка вспомнил, что бабушка обычно, когда он собирался на прогулку, клала в карман пальто платок. На всякий случай.
– А у меня вот что есть! – мальчик достал платок и перевязал Кольке рану.
– Ты – настоящий товарищ, – сосед хлопнул Пашку по плечу. Одобрение Николая было почему-то приятно.
Наконец оба стекла были вынуты, Колька попытался пролезть, но никак не получалось. Он старался и так, и эдак, но все было бесполезно.
– Эх, было бы чуть-чуть побольше... – тяжело вздохнул мальчик.
– Может быть, попробуем через решетку? – Пашка показал на пол. Но решетка была накрепко приварена. – Попали, как кур в ощип… Связался я тут с тобой. Что теперь будет? Завтра нас с другими на кладбище свезут? – Пашка не на шутку запаниковал.
Колька снова заглянул в окошко к водителю и его острый взгляд различил под сиденьем монтировку.
– Да помолчи ты. Ты поменьше, наверное, пролезешь. Смотри! Надо взять вон ту железяку – видишь, внизу лежит? – и мы попробуем разогнуть листы перегородки. Они не такие и толстые. Думаю, получится.
Пока Пашка с трудом перелезал в кабину водителя, он случайно задел руль. Раздался непродолжительный сигнал, и тут же вдали послышался лай собаки. Лай стал приближаться. Уже были слышны тяжелые шаги часового, луч фонаря забегал по стеклу машины. Пашка свернулся в комочек и забился под сиденье пассажира. Фонарь с каждым шагом немца все ярче и ярче освещал кабину. Лай становился все громче и громче. Пашка почувствовал, что в груди начал бить молот и сердце вот-вот выпрыгнет наружу.
Луч фонаря прошелся по сиденьям, по потолку кабины. Часовой что-то говорил там, на улице, возможно, собаке, а Пашке казалось, что прямо ему в ухо. От страха мальчик позабыл все немецкие слова. Потом стало темно и тихо. Это фашист взял передышку, затягиваясь сигаретой.
Когда немец ушел, из окошка выглянул Колька.
– Ну что, ты уснул там?
Пашка спешно выкатился из темного уголка. Он все еще не верил, что опасность миновала. Мальчик распрямился, казалось, каждая косточка издает хруст.
– Давай… некогда, – поторапливал его Колька, выводя из ступора страха, в котором пребывал сосед.
Пашка подал монтировку, и мальчишки начали изо всех сил сгибать металлические листы. Через некоторое время им это с большим трудом удалось. Колька просунул голову, затем протиснул плечи – окошко было узким, но широким и напоминало бойницу. Когда Колька перебирался в кабину водителя, Пашка стоял на подстраховке, охраняя руль.
– Ура! – радостно заверещали ребята. – Полдела сделано!
Но радоваться было рано, нужно спешить. Ребята огляделись и не узнали двор. Перед ними стоял не кирпичный забор санэпидемстанции, через который они недавно перелезали, а натянутая металлическая сетка.
– Что же это? А где все наше?
– Че ты как маленький? Нет ничего нашего и не будет, пока не сделаем то, что должны! Бежать надо через это окно! – оценил ситуацию Колька. – Сначала вон за то дерево, а там через забор.
– И как перелезать?
– Я тебя подсажу, ты ухватишься за опору, подтянешься и – на свободе. А я как-нибудь.
Прежде чем покинуть машину, Колька предусмотрительно заглянул в бардачок. Там находились яблоко и какие-то бумаги. Недолго думая, он положил бумаги за пазуху, а яблоко протянул Пашке.
– На, бери, малец, заслужил!
Пашку вновь покоробило это обращение – будто к маменькиному сыночку. Но он не стал спорить и принял яблоко. Колька был молодец! За это время Пашка не раз убедился в его смелости и находчивости, а теперь вот – и доброте.
Колька опустил стекло кабины, и мальчишки вылезли из нее. Острый ветер весны повеял им в лицо. Как давно они не были на свежем воздухе! Казалось, прошла целая вечность в заточении – в этой «душегубке», хранящей тлетворный запах. Целая вечность, разделяющая их, мирных детей, с теми, кто сполна хлебнул военного лихолетья.
Луна дремала на подушке облаков, звезды сыпались в ладони. Хотелось любоваться этой красотой, которую они снова обрели. Но не до того было сейчас.
Неподалеку раздался звук подъезжающей машины. Фары осветили местность. Мальчишки живо пригнулись, хотя луч света и не касался их. Машина остановилась у ворот и посигналила. Надо было как можно быстрее уходить, скоро сюда могут прийти. Ребята, не помня себя, перемахнули через забор и спрятались в придорожных кустах. Из-за веток с пробивающимися листиками они могли видеть, как во двор въехала легковая немецкая машина и остановилась рядом с фургоном. Из машины вышел крепкий офицер в немецкой форме, в высоких хромовых сапогах, с портупеей на поясе. Он о чем-то говорил с часовым, посмеиваясь и поглядывая на «душегубку». Было отчетливо слышно только многократное «Гут... Гут...», а также «Утро... Еловайская...» О чем говорят немцы, что это за Еловайская – было непонятно. У них рядом с городом не было такого населенного пункта.
Пашка с Колькой поспешили скорее покинуть это место. Куда идти, ребята не знали. Они находились на холме, а внизу горели огоньки домов. Но спускаться туда мальчишки не хотели. По всей видимости, этот населенный пункт был занят немцами. И они направились по дороге, уходящей в лес.
Пройдя немного, ребята остановились – надо было отдохнуть. Вдоль дороги проходил овраг. Они спустились. На дне оврага блестела вода. Дожди последних дней давали о себе знать. Колька прильнул к воде. Пашка с удивлением посмотрел на него. В другое время он бы и не посмел думать о том, чтобы пить из лужи, но жажда так одолела мальчика, что и он тоже начал с жадностью зачерпывать ладонями воду и пить. «Хорошо, что мама и бабушка не видят, – подумал он, – а то бы устроили мне...» При воспоминании о родных слезы подступили к глазам, но Пашка сдержался.
Мальчишки утолили жажду. Пашка полез в карман за сушками, но там не оказалось ни одной. Все сушки были отданы Ветерку. От воспоминания о лошади, которую он впервые в жизни близко видел и кормил, на душе стало тепло. Колька достал яблоко, взятое из бардачка, и протянул товарищу. Пашка сначала отказывался брать фашистскую трофею, но чувство голода было настолько велико, что мальчик согласился - все равно яблоко из наших садов. Ребята передавали сочный плод из рук в руки и наперебой обменивались впечатлениями, которые удерживались до срока:
– Я так испугался, когда немец стал подходить. Ну, думаю, Пашка пропал. Как же я тете Симе в глаза смотреть буду?
– А я чуть от страха не помер. До сих пор все косточки болят.
– А у меня шея. Кажется, я вывернул ее.
– А я думаю, вдруг откроет, и что делать? У меня только монтировка.
– Ха-ха-ха... Представляю, как Пашка на немца с монтировкой. Вот это потеха была бы…
Ребята засмеялись, но Колька вовремя одернул – расслабляться нельзя.
– У меня, кажется, план есть. Надо искать кого-нибудь из партизан. Где есть немцы, должны быть и партизаны. Мне отец говорил. Одним нам не справиться. Ну, все, нечего рассиживаться. Спешить надо. Нас ждут.
Через некоторое время мальчишки увидели впереди охранную будку, послышалась немецкая речь. Чтобы избежать встречи, им пришлось сделать большой крюк по лесу. В лесу еще местами лежал снег, в низинах стояла вода. Было холодно и сыро, и Колька наконец-то застегнул пальто и поднял воротник. Ноги из-за дыр в ботинках промокли, мальчик дрожал, но брать шарф у Пашки наотрез отказался.
Когда небо стало светлеть, ребята вышли к какой-то деревушке. Они изрядно проголодались и устали. Решено было попроситься на постой. Колька осторожно постучал в ближайший дом. Долго никто не открывал, но потом появилась крепкая на вид женщина.
– Вы откуда будете? – приоткрывая дверь, спросила она.
– Из Верхневолжска, бабушка. Пустите погреться.
Женщина осмотрела их и строго сказала:
– Места у меня нет, но до утра можете сночевать.
Она дала каждому по куску грубого хлеба и уложила ребят на русскую печку, укрыв старым одеялом. Ребята сразу же согрелись, сон склеил глаза.
Пашке снился черно-белый сон: будто он бьется о стены «душегубки», но не может выйти наружу. Он летал по замкнутому пространству, как на крыльях, и не мог найти выхода. Одна мысль не давала покоя: «Как же там дома без меня?» – А на улице из репродуктора мамин голос кричал: «Паша, я здесь, я здесь. Иди сюда!»
Пашка проснулся весь в поту, на дворе было совсем светло. Колька уже сидел за столом и пил с хозяйкой чай. «Везде успеет!» – подумал про себя мальчик и поспешил вниз.
– Степанида Алексеевна, – по имени-отчеству обратился Колька, – а где же нам армию или партизан отыскать? У нас для них важные сведения.
– Армия – она, сынок, далече. За Серовым. А партизаны – были здесь, хаживали. А теперича как немцы стали наступать – ищи-свищи.
– Может, все-таки кто-то знает? Нам они очень, очень нужны.
Колька положил на стол документы, которые взял из бардачка машины. Пашка пододвинул их к себе. Среди бумаг виднелась и карта. Ребята накинулись на нее.
– Ух ты! Вот наш Верхневолжск, – указал Пашка. – На немецком так и звучит, как и на русском. А ваша деревня как называется?
– Сосновка.
– Вот она, – прочитал по-немецки Пашка. – Подождите, здесь между Верхневолжском и Кудринской была Артамоновка. Я это точно знаю. У меня бабушка оттуда.
– А как кличут бабушку?
– Веремеева Вера.
– Знаю, живали здесь Веремеевы, в другом конце деревни. Дак они давно отсель уехали. И дочь Вера у них была, помню. А Артамоновки здесь никогда не было.
– Вспомнил, мне бабушка говорила, что эту деревню переименовали в честь Героя Советского Союза. Он был родом отсюда. А фамилия у него как раз Артамонов.
– Артамонов? – оживилась хозяйка. – Есть у нас такой. А ты откуда знаешь?
– Знаю потому что, – неловко ответил Пашка. Не объяснишь ведь, что они из того года, который празднует 25 лет мирной жизни.
Колька, как всегда, пришел на выручку, уведя напарника от распросов.
– Смотри, смотри, что я нашел! Вот красным отмечено.
– Это Ело-вай-ская, – прочитал по-немецки Пашка. – Помнишь, немцы говорили что-то о ней – «Еловайская, Еловайская...» А что там может быть?
– Не знаю. А Вы, Степанида Алексеевна, знаете, что в Еловайской?
– А что вам надо? Деревня как деревня. Одна улица. Меньше нашей. Была я как-то там.
Пашка пододвинул брошюру.
– Это что? Gas-wa-gen... – по слогам прочитал мальчик. – Это значит: gas – газовый, wagen – вагон. То есть газовый вагон. Вот что значит «душегубка». Гады! А это что? An-wei-sung – такое слово мы пока еще не проходили. А вы? – обратился Пашка к Кольке.
Колька важно пролистал брошюру.
– Так здесь и знать не надо. Это документы к этому, как ты говоришь, газовому вагону. Как надо в нем людей убивать...
– Инструкция что ли? – не унимался Пашка.
– А теперь в машинах убивают? – всплеснула руками Степанида Алексеевна.
– Да, «машина смерти» появилась. «Душегубка» называется. Людей туда напихивают и душат.
– Выхлопными газами, углекислотой... – добавил Пашка.
– На ней еще большими буквами «ХЛЕБ» написано.
– Во как, придут люди на хлеб-то! Знают, фашисты проклятые...
– Поэтому и нужно нам к партизанам. Самим не справиться.
– Вот беда-то какая! Да где ж я вам партизан возьму? Нынче ни одного мужика во всей деревне не осталось.
После чаепития ребята начали собираться в дорогу. С картой им было это делать сподручнее. Ориентир – город Серов, а там и наши близко.
 
Когда Пашка вышел во двор, который располагался за избой, то услышал протяжные стоны. Кто бы это мог быть? Стоны доносились из чулана.
Там точно находился человек, которому было очень плохо! И о котором Степанида Алексеевна почему-то не говорила. Может быть, это и есть партизан? Пашке удалось знаками выманить Кольку из избы. Лестница, по которой они спустились в чулан, предательски скрипела, но стоны больного не утихали. Каждая клеточка трепетала от страха и неизвестности. А вдруг это не партизан, а немец, которого хозяйка из-за страха держит у себя? Но все же сердце подсказывало, что это наш, русский.
В чулане было темно, холодно и сыро. В углу, на сене, кто-то лежал. Подойдя ближе, ребята увидели молодого мужчину с темным обгоревшим лицом, укрытого тулупом. На голове у него была повязка с пятнами запекшейся крови. Он лежал с закрытыми глазами – похоже, без сознания. Ребята переглянулись.
– И что будем делать? – в растерянности спросил Колька.
Раненный, услышав голоса, вздрогнул, приподнялся и из-под тулупа показался автомат, который он держал наготове.
– Кто здесь?! – испуганно спросил он, щуря глаза.
Красные, воспаленные глаза ворочались на лице, как угли. Казалось, он не видит ребят. Речь, поначалу сбивчивая, во время разговора становилась более связной.
Ребята рассказали о себе, откуда они и зачем им надо к партизанам. Мужчина не все понял из сказанного, но оживился, когда Колька протянул ему записку из кошелька, которую бережно хранил.
Федор, как потом выяснилось, его звали, прочитав, даже вскрикнул.
– Как?! Так и знал. Говорил я им: «Не высовывайтесь. Без вас разберутся». А теперь… – он отдал записку. – Детский сад…
Ребята переглянулись.
– «Юные освободители»? – осторожно переспросил Колька.
– Что-то вроде того.
Было видно, как Федор переживает. Потом раненый собрался с силами и вновь заговорил:
– Значит, кто-то в серовской тюрьме из наших есть, раз передали. Тогда почему в «душегубке» нашли? Или перехватили нашего? Сегодня какой день?
– Уже понедельник.
– Времени совсем нет. Надо действовать. Серов – крупный железнодорожный узел и большой стратегический объект. Его не так-то просто взять.
Федор приподнялся, и лицо исказила гримаса боли. Из-под тулупа была видна разрезанная штанина, а под ней голень, перемотанная тряпками с пятнами крови.
– Мы готовы! – отрапортовал Колька. – Скажите, что надо делать?
– Это надо отнести... – Федор показал на записку.
– Мы можем сами отнести. Скажите, куда.
– Без меня вы не найдете. Придется и мне с вами. Только дойду ли… Если что, поможете. Сегодня, когда стемнеет, будем выдвигаться. Раньше не получится – Степаниду можем подвести.
Ребята так были увлечены разговором, что и не заметили, как подошла хозяйка. В руках у нее был таз с теплой водой.
– Вот, вчера пошла на реку. Смотрю, лежит. Это сосед мой, Федя. У него дома никого нет. Так я его к себе взяла.
Держать раненого у себя дома было опасно, поэтому понятно, что Федор находился не в доме, а в чулане. Мальчишки помогли обработать раны на ноге и голове, наложить новую повязку.
Они в нетерпении ждали вечера, когда можно будет отправиться в дорогу. Куда приведет их Федор, ребята не знали, но надеялись, что в партизанский отряд.
До вечера у мальчишек было время, чтобы повнимательнее ознакомиться с документами, которые они прихватили из «машины смерти». Пашка начал переводить текст инструкции. Он не все слова знал, но все же смог что-то разобрать. Колька с интересом учился у него немецкому и пробовал некоторые слова переводить сам. Особый интерес у мальчишек вызвали чертежи, на которых было видно строение машины.
– Вот видишь, по этой трубе воздух идет внутрь. А должно вот сюда выходить, на улицу, – показывал Пашка схему.
– Да вижу, вижу.
– Убивать – на это много ли ума надо… – вздыхала Степанида Алексеевна.
– А, смотри, что я нашел! – вскрикнул Пашка. – В gaswagen помещается не 20–30 человек, как мы думали, а 30–50! Вот, написано «30-50 mensch».
– Ничего себе! В такую маленькую машинку? Как же надо ее утрамбовать?! Да там и без газа задохнешься. Гады!..
– Вот, фашисты, они и есть фашисты... – покачала головой Степанида.
Хозяйка вместе с ребятами пыталась разобраться в бумагах. Ей все было интересно, и на каждое слово отзывалась ее восприимчивая душа. Она относилась к гостям с теплом – ее внуки были далеко, в эвакуации, а сын воевал на фронте. Степанида Алексеевна для ребят выкладывала на стол все, что у нее было съестного. Ей нравилось наблюдать за мальчишками, когда они с жадностью уплетали её угощение. Грубые черты ее смягчались и лицо освещалось внутренним светом. Она жалела детей, на долю которых выпало военное лихолетье, и особенно выделяла Кольку. Хозяйка дала ему мужнин свитер, шапку и стельки из валенок.
– Не ходи, как оголец, – говорила она. – А то и до победы не дойдешь.
На прощание Степанида Алексеевна дала ребятам хлеба, вареной картошки, перекрестила на дорожку.
– Миленькие, – провожая их, сквозь слезы говорила она. – Вы уж там… Вы уж… – трясла указательным пальцем она и совсем тихо добавила. – Береги вас Бог! Оставайтесь живы.