Воспоминания кубанского казака Елисея Воронова

А. В. Селиверстов
историк
siren32@list.ru

В послесоветское время в России опубликовано немало казачьих воспоминаний о трагическом переломе народной жизни, произошедшем в первой трети XX века. В подавляющем большинстве случаев их авторами являлись представители антисоветского лагеря, в том числе те, кто запятнал себя сотрудничеством с нацистской Германией в ходе Второй мировой войны. Тем дороже неизвестные широкой читательской аудитории воспоминания казаков, которые отвергли прежний порядок жизни, суливший им привилегированное положение за счёт бесправия иногородних, и сделали выбор в пользу лучшего в советской идее.
В своей 25-страничной рукописи (вероятно, подготовленной по призыву Истпарта) казак станицы Георгие-Афипской Кубанской области Елисей Михайлович Воронов рассказал о собственных детстве и юности, опыте общения с кубанской жандармерией и методах её работы, службе в императорской Русской армии, участии в Первой мировой войне. В период Гражданской войны Е. М. Воронов командовал красными частями, от роты до дивизии. Его описания событий, связанных с Энемским боем января 1918 г., вторжением на Кубань Добровольческой армии и первой её попыткой захвата Екатеринодара, падением последнего в августе 1918 г., деятельностью главкома И. Л. Сорокина и «пятигорской трагедией», отступлением 11-й армии через Астраханские пески и т. д., представляют несомненную ценность для нашей истории.

Ключевые слова: возрождение казачества, кубанское казачество, иногородние, Елисей Воронов, Первая мировая война, Революция, Гражданская война, красное казачество.


Уже более трёх десятилетий в нашем обществе продолжаются процессы возрождения казачества. Как относиться к происходящему? Для понимания его существа необходим ясный ответ на простой и главный вопрос: какую пользу данные процессы могут принести Российскому государству, нашей Родине?

Одно из значений понятия «возрождение» – возврат к прежним, пережившим упадок формам жизни. Сложно отрицать, что начавшееся на рубеже 1980–1990-х годов возрождение подразумевало, в первую (если не единственную) очередь, возвращение к основам организации казачьей жизни, утраченным после 1917 года.
Каковы были эти основы?
Сколько-то серьёзный ответ на данный вопрос требует привлечения немалого количества исторических свидетельств. Это не входит в задачу данной публикации, тем более что попытка такого ответа автором уже сделана [1]. Поэтому теперь имеет смысл лишь очертить общие контуры утраченного после 1917 года уклада казачьей жизни.

В досоветское время российское казачество, в том числе кубанское, именовалось сословием. Представителями такового считало себя, несомненно, и большинство самих казаков: по словам уральского казака, писателя М. П. Хорошхина «казаки издревле составляли военное сословие, обязанное поголовною военною службою; таким сословием они считают себя и в настоящее время» [2].

Достигшие 21 года казаки поступали на военную службу, которую несли, в разных разрядах, до 38-летнего возраста. Снаряжаться на службу казаки были обязаны за собственный счёт, и для многих из них такая обязанность становилась тяжким бременем. – В начале 1910-х снаряжение («обмундирование, конь и сбруя») одного казака на Кубани обходилось в 800–1000 рублей [3], тогда как средний годовой доход промышленных и сельскохозяйственных рабочих в Европейской России в 1910-м насчитывал 188 рублей (233 руб. – промышленного, 143 руб. – сельскохозяйственного) [4].

До 1917 года кубанские казаки в основной своей массе являлись сельскими жителями. Главным источником их существования была земля, которую они обрабатывали собственными силами или сдавали в аренду. К 1916 году средняя величина земельного пая простого станичника-казака в Кубанской области составляла 9 десятин [5]. При этом, по оценкам, которые делались в начале XX века, 20 десятин казачьего земельного пая считались «количеством наименьшим, при котором возможно было бы, не разоряя хозяйства, снаряжаться на службу» [6].

К рубежу XIX–XX веков одним из основных факторов жизни казаков стали их взаимоотношения с иногородним населением. К 1 января 1916 года в Кубанской области жил 3 177 431 человек. Из этого числа к войсковому (казачьему) сословию принадлежали 1 367 212 человек, 1 810 219 – к невойсковому. Из кубанцев невойскового сословия 1 413 582 человека были так называемыми иногородними [7] – в подавляющем большинстве переехавшими на Кубань крестьянами различных губерний Европейской России. Таким образом, накануне коренного перелома народной жизни, случившегося в 1917 году, казаки составляли 43 % населения Кубанской области, иногородние – 44,5 %.

Казачье население области, относительно почти полуторамиллионного иногороднего, находилось в привилегированном положении. Например, казаки пользовались правом на бесплатную медицинскую помощь, бесплатное получение лекарств, бесплатное обучение; им отдавалось предпочтение при зачислении на государственную службу, в гражданские и военные учебные заведения.

Большинство иногороднего населения области подобных возможностей не имело. Положение иногородних, не владевших недвижимостью (ок. 600 тыс. человек), даже в досоветской печати называлось бесправным [8]. За проживание в Кубанской области иногородние, владевшие недвижимостью (ок. 800 тыс. человек), платили так называемую посаженную плату, размер которой составлял от 24 до 120 рублей за десятину в год (напомним, что средний годовой заработок сельскохозяйственного рабочего в Европейской России в 1910 г. – 143 руб.); это был своеобразный налог, «подобнаго которому ни по существу, ни по размерам не встречается нигде, кажется, во всей России и который противоречит установившимся в народе юридическим понятиям» [9].
Большинство иногородних было необеспеченно в земельном отношении, находилось в экономической и административной зависимости от казачьего населения.

Между казаками и иногородними существовал глубокий антагонизм, выражавшийся в открытой ожесточённой вражде и доходивший иногда до вооружённых столкновений [10], тем более что, как отмечал один из досоветских авторов, «…казак считает себя высшим существом в сравнении с иногородцем» [11]. «Такова картина отношений двух групп населения, одного происхождения, одной национальности, одной религии, но поставленных обстоятельствами друг против друга, как два враждебных лагеря» [12].

В начале XX века казачество, в том числе кубанское, активно привлекалось властями империи для выполнения полицейских функций. Например, казаки 2-го Урупского полка ККВ в конце 1905 года свидетельствовали: «волей нашего Правительства [мы] были оставлены внутри России для несения полицейской службы. […] мы ревностно исполняли все его приказания: били народ плетьми, разгоняли его прикладами, расстреливали безоружных граждан на улицах, топтали их конями, мы охраняли гостиницы и публичные дома, нас отдавали под начальство городовых, которые распоряжались нами в целях своей выгоды…».
Подобная практика неизбежно вызывала в обществе отторжение. Казаков именовали «душителями свободы», «царскими опричниками». По словам самих казаков, «нас весь мир считает братоубийцами. […] нас считают за злых царских собак, нас проклинают отцы и братья тех, кого мы засекли и убили. На нас лежит проклятие всего русского народа…» [13]…

Таковы некоторые существенные черты уклада казачьей жизни, утраченного после 1917 года. Он стал одной из весомых причин случившейся с Россией трагедии. Революция и братоубийственная Гражданская война, исковеркавшие миллионы судеб, являлись закономерным следствием господствовавших в Российской империи ненормальных общественных отношений.
О какой-либо пользе для нашей Родины от возрождения жизненного порядка, подразумевающего подобные черты, говорить не приходится. При этом чрезвычайно важно отметить: против описанных черт восставало и само казачество – конечно же, в лице лучших своих представителей. Стоит привести несколько примеров.

В декабре 1905 года на съезде делегатов Амурского казачьего войска было принято постановление: «...Носить звание казака позорно, необходимо уничтожить казачье сословие, мотивируя непосильными тяготами воинской повинности». В апреле 1917 года 1-й Забайкальский казачий съезд постановил: «...Сословное звание казака после окончания войны должно быть заменено почетным и высоким званием гражданина, равного во всем, и в своих правах, и в своих обязанностях, твердо веря в то, что уничтожение сословных ограничений и привилегий будет одним из первых шагов Учредительного собрания». В 1917 году на Раде черноморских станиц представители станицы Новодеревянковской на вопрос, желают ли казаки и впредь оставаться казаками, ответили: «Нет, мы не желаем быть казаками» [14]…
Таким образом, восстановление прежнего, досоветского уклада казачьей жизни не только не требуется нашему обществу, но и совершенно невозможно в современных реалиях.

Но какими же тогда смыслами необходимо наполнять процессы возрождения казачества, чтобы сделать их полезными Родине и самим казакам?
В 2013 году атаман Кубанского казачьего войска (в 1990–2007 гг.) В. П. Громов высказывал мнение, что «главное в возрождении казачества – это возрождение его самосознания как народа» [15], то есть призывал к «возрождению» того, чего в широких казачьих массах никогда не существовало. На наш взгляд, это прямой путь к «украинизации» процесса, к расколу русского народа, розни и вражде – ещё большим, чем межсословные досоветские. К счастью, такие идеи не пользуются особенной популярностью в нашем обществе: если в 2002 году в ходе Всероссийской переписи населения 140 028 жителей России (в Краснодарском крае – 17 542) [16] указали национальность «казак» в соответствующей графе, то в 2010 году таких было 67 573 (в крае – 5261) [17], в 2020-м – 50 490 (в крае – 3212) [18] (интересно, найдутся ли через сто лет люди, которые будут считать эти цифры подтверждением «геноцида казачьего народа» в России начала XXI века?).

Смеем предположить, что единственной верной дорогой является возрождение казачьего самосознания совершенно иного рода. – Самосознания тех казаков, которые отказались не только от обременительных сторон досоветского уклада своей жизни, но и смогли подняться над местечковыми, узкосословными, личными интересами, отвергли своё прежнее преимущественное положение ради того, чтобы наше общество больше не разделялось враждой на привилегированных и бесправных, казаков и иногородних, – то есть ради настоящей народной пользы, общего, а не только казачьего блага.

Одним из многих тысяч таких казаков был уроженец станицы Георгие-Афипской Екатеринодарского отдела Кубанской области Елисей Михайлович Воронов.
Предлагаемые вниманию читателя его воспоминания содержат большое количество любопытных свидетельств о жизни казака в досоветское время, о событиях Гражданской войны. Многие обстоятельства последних известны почти исключительно из описаний, сделанных представителями антисоветского белого лагеря, – тем ценнее воспоминания о них красного казака.

* * *

Рукопись Е. М. Воронова представляет собой сплошной текст на 25 страницах. Для удобства читательского восприятия он разбит на абзацы автором данной публикации. Основные особенности орфографии и пунктуации, которых придерживался автор рукописи, сохранены.

«Я сын простой казачьей семьи, родился в 1891 году 14 июня в маленькой станице Георгие-Афипской, Кубанской области Екатеринодарского отдела. Родные мои были бедны, почему и не могли дать мне надлежащее образование. Еще ребенком я любил военную игру, службу военную, лошадей, с малых лет мечтал о службе, войне и свободе. Я страшно хотел, чтобы меня уважали близкие и вообще окружающие меня; и еще с детства старался достичь уважения и добивался такового даже среди своих товарищей, которых собирал на разные военные игры, сам был командиром. Страх и неустрашимость я потерял уже с малых лет. В 1899 году я поступил в станичную министерскую школу, где как только научился читать, стал интересоваться книгами военнаго быта и чтением романов разбойничьей жизни, прочитав романы: Валерьян Кумеров, [неразборчиво. – А. С.], Черный Ворон, Соколиный Глаз, сыщика Шерлока Холмса, я уже представлял себя одним из них, а когда прочел историю Суворова, я уже чувствовал себя победоносцем. И вот, окончив школу, я стал совершенно неустрашим, старался сам наталкиваться на приключения, уличные драки и выказывал храбрость и смелость.

Окончил школу в 1903 году; по занятиям я шел успешно все три года, но последняго похвального листа я не получил за драку со священником на экзамене. Я был против школьной администрации, не любил их придирок и наказания. К товарищам своим я относился с уважением и состраданием; ни в чем не скупился. Характер у меня был вспыльчив, и за свое оскорбление был мститилен и готов был пожертвовать даже жизнью. Воровство я презирал и был противником его, благодаря воспитанию моей матери, которая запугивала меня религиозными понятиями, а сам я принял во внимание басню Пяточек погубил, и на опыте на себе я убедился, что если возьмешь раз, то потянешся еще раз, как я потянулся к матери своей за сахаром в сундук. Зависти к чужому у меня не было и о роскоши не мечтал. В 1904 году осенью я хотел учиться дальше, но у родителей моих не было средств на дальнейшее мое учение, и я должен был забыть и выбить из головы эту мысль. После того, как я не имел возможности учиться дальше, я стал стремиться изучать сапожное ремесло и благодаря матери был устроен в Краснодар к сапожному мастеру, где пробыл 1 год и 8 месяцев и то только благодаря товарища своего хозяина.

В 1905 году во время революционных востаний я принимал усердное участие. Хозяева со мной обращались грубо, издевались надо мной как только могли. Я не выдержал дальнейших истезаний, подрался с хозяином и убежал о[т] него. Перед этим меня, через некоего Колесникова, использовала рабочая партия, поняла меня и развозил прокламации по станциям и станицам от Краснодара до Крымской, за что я получал денежное вознаграждение. Организованной партии я не знал, а знал только Колесникова. Однажды во время поездки с Краснодара на Крымскую меня схватили жандармы, обнаружили у меня в кошелке 1800 шт. прокламаций, отправили меня в сыскное отделение, где пытками старались узнать от кого я получил прокламации, били меня и стягивали череп винтовым кольцом, но выдать Колесникова я не выдал, а говорил, что сам нашел их и вез сестре как картинки. Увидя все пытки над арестованными и почерпнув кое-какие сведения о политике, я окончательно стал ненавидеть богачей и начальство. Уехав в станицу, эта ненависть во мне прошла и я стал думать о жизни и пробивать себе путь к существованию по своему ремеслу. Вращаясь среди мастеров, от них я стал получать воспитание о жизни и понятия о причинах вражды между рабочими и буржуазией, но вследствие тяжелой материальной жизни, не имея знакомства с политическими работниками и строгому старому режиму, политическия убеждения привиться ко мне не могли. Я продолжал таким путем тяжелую жизнь до 1911 года.

В августе месяце 1911 года я был призван с молодыми казаками на занятия. Во время подготовительных занятий, я особенно любил конные. Окончив 6-месячную подготовку 1912 года, я лишился матери, которая умерла после долгой болезни. После ее смерти домашний очаг наш переменился в худшую сторону. Отец бросил семью, ушел к одной вдове, оставив на моем иждивении, кроме моей семьи – брата и сестру. В скором времени отец записался переселенцем в другую станицу. Я стал задумываться, как попасть на службу в каваллерию, так как мне необходимо прежде всего приобрести коня, сбрую и себе обмундирование, что стоило тогда 800–1000 рублей; кроме того с переселением отца в другую станицу, меня назначили служить в пехоту. Я был в отчаянии, в пехоте служить мне не хотелось. После долгих просьб и ходатайств я опять был принят в каваллерию и стал готовиться к лагерному сбору. Мне было тяжело, я заложил свой паевой надел, купил коня и приобрел все необходимое, выехал в лагерный сбор весной 1912 года, там коня моего забраковали. Тогда уже из последних сил справил себе второго; с успехом окончил лагерный сбор, прибыл в станицу. В августе месяце 1912 года я уже готовился к выходу на действительную службу. Купил себе третьяго коня, приобрел все нужное и 10 января 1913 года явился на сборный пункт, где был принят в 1 отд. Екатеринодарский полк во 2-ю сотню в городе Владикавказе.

Тяжело мне было служить во 2 сотне; начальство жало как только могло, сотенный вахмистр Уманский был хороший кровопиец. Мне пришлось изворачиваться всеми возможностями, с одной стороны мне нужно было приобрести любовь начальства к себе, чтобы облегчить свое положение, с другой стороны – завоевать любовь своих товарищей. Во всем мне помогало мое знание военных обязанностей и сапожное ремесло. Ремеслом я замазывал глаза наглым начальникам – в свободное время шил им сапоги; в лице же добрых начальников я своим знанием заслужил уважение, но как к одним, так и к другим я испытывал кровавую вражду; и однажды вахмистр вздумал побить меня, за что мною чуть не был посажен на кинжал. Мне пришлось посидеть под арестом, но зато никто больше не решался бить меня. Мне страшно хотелось попасть в учебную команду. Я подтянулся в своей службе и с трудом, при помощи моего ремесла и желания в августе 1913 года я был отправлен в Краснодар в команду, где и пробыл 9 месяцев. Кроме занятий я и здесь занимался ремеслом и за деньги уже шил начальству кавказские чувяки, чем мог справить себе служебную форму и поддерживать материальное положение своей семьи, а также постепенно выплачивал долг. Учебную команду я окончил успешно, даже вышел первым. Прибыв обратно в свою сотню, я должен был вести себя как начальник, грубо обращаться с подчиненными, что было выше моих сил; отношение начальства ко мне обострилось, но за то любовь казаков ко мне была неограничена.

В мирной обстановке я прослужил до июня 1914 года. Мировая война заставила выступить полк на Австро-Венгерский фронт, где я тоже пробыл до октября 1917 года. На фронте я участвовал во всех боях, атаках, а главное был охотником в разведке; первое время я ходил как рядовой, а затем проявив себя в нескольких подвигах, я принял руководство над группами команды разведчиков. В 1916 году был произведен сначала в младшие, а потом в старшие урядники. Этим я не удовлетворился и к концу 16-го года перешел в подрывную команду, где обучился подрывному делу; был назначен начальником подрывного отряда при партизанском отряде 3-й Кавказской казачьей дивизии. Показав себя и здесь, проявив свою способность, я к концу 1917 года имел 2 креста и две медали, а к остальным степеням был только представлен. В период Польского наступления, я был против такового, а во время отречения Николая от престола, я сидел в тюрме в селе Надвирное в Карпатских горах, куда я попал за избиение прапорщика, который издевался незаконно над казаками и мной. К тюремному заключению был осужден полковым судом. В тюрме мне кое-что удалось услышать о Ильиче и его программе. Вернувшись в свою часть, я стал вести подпольную агитацию; стал говорить об отречении Николая, т. к. в нашей дивизии еще не чего не слышно было и казаки не знали, что Николай отрекся.

18 марта, я как руководитель, впервые выступил на дивизионных митингах, где окончательно завоевал уважение бойцов и настроил против себя все командование. Я был избран полковым председателем и членом дивизионных комитетов. После окончания июньских наступлений, нашей дивизии вместе с Корниловым нужно было двинуться на Москву и Петроград для подавления востания рабочих, но благодаря моей агитации, мне удалось разложить свой и Кизляро-Дербенский полки и 18 июня в Майданском лесу я вторично выступил на митинге, окончательно разложив всю дивизию, после чего ее разбили по бригадно и отвели в Бессарабию, с целью погрузки и отправки на Москву, но когда мы погрузились, мне пришлось еще много поработать, разъясняя казакам все подробно. Я настоял отправить нас на Кубань, что и казаки стали требовать. В ноябре месяце мы выступили эшалонами с Бесарабии, но и тут нас направили в Донские бассейны на ст. Юзовку опять с целью подавления возстания рабочих. Здесь я окончательно понял заветы Ильича. Впервые мне попала газета в руки о рабочих, сказал тоже речь, провел митинг среди казаков бригады и рабочих, чем окончательно объединил казаков с рабочими. Я посетил несколько шахт и предложил казакам посетить тоже их; вечером я устроил вечер в здании школы. На третьи сутки мы двинулись на Краснодар. Под Новочеркасском к нам явилась делегация от Каледина с просьбой стать на его защиту. Делегацию я прогнал. Начальства у нас уже не было. В Ростове нас хотели обезоружить, чего я не допустил и мы с боем пробились на Краснодар, куда я вместе с полком прибыл в декабре 1917 года, а Кизляро-Дербенский полк с Кавказской был направлен на Кизляр.

Приехав в Краснодар, мы вошли в подчинение Краевой рады, которая приказала нашему полку расположиться на вокзале и обезоруживать проходящия эшалоны солдат с Кавказского фронта. Видя явную травлю Краевой рады казаков на солдат, я стал против исполнения приказа и благодаря моей деятельности последний не был выполнен. Краевая рада, видя, что не может ничего сделать, издала приказ демобилизовать старых годов казаков и пополнить ряды молодыми. Я поднял вопрос о съезде фронтовиков и тыловых войск, за что меня собирались арестовать, тогда я бросил полк и бежал в свою станицу, где я также настаивал на съезде, который должен был состояться в Краснодаре 25 января 1918 года.

Прибыв в станицу 18 января 18 года, я явился на митинг станицы, проводимый моим станичником Гавриилом Поликарповичем Казуб, который также играл видную роль на Кубани. (Фото Казуб Гавриил Поликарпович) К моему приходу на митинг там уже были представители с Краевой рады – мой двоюродный брат Михаил Прокофьевич Воронов, бывший атаман станицы Афипской, имевший большой вес над последней и некий Безсчастный, житель станицы Пашковской. Казуб, несмотря на все свои усилия и протесты против Краевой рады, ни как не мог убедить станицу признать Совет Народных Комиссаров и станица собиралась арестовать его и предать в руки представителей Рады. Казалось все кончено, ликовали представители, станица готова была подписать протокол. Вот в этот момент я выступил на трибуну, не обращая внимания на угрозы взволнованного казачества станицы, с речью и призвал к порядку. Стал разбивать и разъяснять все понимания вопросов и после долгих поединков то с братом, то с Бесчастным, мне наконец удалось сломить молодых казаков на свою сторону. Получив большинство голосов за Совет Народных Комиссаров, я сейчас же создал Военно-Революционный комитет, комиссаром коего был я. Станица раскололась на две части; враги были обнаружены, что представляло облегчение работы. Не думая долго, я в первый же день сформировал 1-ю Афипскую роту в 160 штыков и начал действовать: занял вокзал, комендантом коего назначил Казуба, выставил заставу, укрепил охрану на мосту железной дороги. Затем я узнал, что в Крымской станице власть создана подобно нашей и сформированы части и возстановив с ней связь с т. т. Рондо, Квитко, Перовым, Яковлевым и Бушко-Жуком, я повел дальнейшую организацию Красной гвардии.

22 января войска Краевой рады под предводительством Филимонова, теснимые Красной гвардией со стороны Тихорецкой и Кавказской, оставили Краснодар и двинулись на Афипскую, заняв разъезд Энем. 20 января я уже закрыл ст. Афипскую, не пропустил ни одного эшалона на Краснодар с войсками старой армии. С каждым эшалоном проводил митинги и убеждал помочь нам задержать Филимонова. 19 января, вследствие создавшагося события, я передал находящееся у меня радио в ст. Крымскую, а 22 ко мне прибыл в станицу отряд Красной гвардии с Крымской под командой Перова, Яковлева и Бушко-Жукова для наступления на Екатеринодар. Объединив все отряды в один под командой Перова, последний выступил для встречи Филимонова, я же остался в станице и проводя дальнейшую организацию, подкреплял силы Перова, но Перов потерпел неудачу, благодаря чего, сказать не могу, но по моему мнению, он не прикрыл свой правый фланг, откуда конница Филимонова и нанесла поражение. Получив неприятную весть в 2 часа ночи, я выехал на мост и стал группировать отдельных бойцов, но разъяренная масса всякую минуту готова была разтерзать всякого, решившаго задержать ее. Неоднократно я подвергался избиениям и зачастую слышал в себя выстрелы, но сама судьба не давала мне погибнуть. К разсвету войска Филимонова, подойдя к реке Афипс и узнавши наш пароль, постепенно в одиночку и небольшими группами перебрались через нашу цепь под именем разбитого отряда и уже в 6 часов утра 23 января заняли вокзал, откуда ударили в тыл нашей цепи, чем навели в красных частях сильнейшую панику и цепь наша разбежалась. В это время в станице начались ожесточенные растрелы. Не имея в своем распоряжении ни одного бойца, я сел на коня и бросился на вокзал, который по моему мнению должен быть за нами, но не успел вынуть ноги из стремян, как я был схвачен двумя белыми офицерами и услышал голос моего брата Михаила Воронова: «Руби, это он». Очутившись в крайне тяжелом положении, я всетаки не пал духом, т. к. инстинкт самозащиты стал перед мной в один миг. Выхватив кинжал из ножен, я вонзил его офицеру, душившему меня за горло, тот как сноп свалился, а второй направил на меня наган, готовился нажать курок, но и здесь счастье на моей стороне; конь мой бросился инстинктивно в сторону, пуля офицера пролетела мимо головы, не задев меня. Очутившись уже на свободе, я подхватил свой карабин, с которым никогда не разставался и тут же уложил второго офицера; сам пришпорил коня, бросился бежать по железной дороге на Северскую. Мне вслед полетели несколько пуль, но я жив и невредим. Удирая от противника, я стал нагонять бегущих наших бойцов, которых старался задержать и возстановить положение, но было сделать это не возможно, т. к. большинство из них было уже без винтовок, а многие не знали меня лично и угрожали мне жизнью, принимая часто меня за белого. Видя такое положение, я решил спасать свою жизнь и прибыв в станицу Северскую, остановился на вокзале, где постепенно стали стекаться ко мне бойцы моей роты и знающие меня. Таким путем собрав до 300 человек, я погрузил их в вагоны и направился вместе с ними в ст. Крымскую, захватив с собой и моего коня.

В Крымской я попал на съезд военных комиссаров, где было избрано новое командование в лице т. Квитко и решено было по возможности удерживаться в районе Абинской и Крымской. По окончании съезда я поехал на своем коне в Афипскую с целью спасти свою семью, которая в то время находилась в Афипской и состояла из жены и 3-х детишек. Прибыв в станицу Северскую, я выехал на площадь с целью узнать положение в Афипской, но не успев остановиться, на меня внезапно набросились с винтовками два казака ст. Северской некие Лозинские, которые схватив лошадь за поводья, приказали мне слезать с коня. Выхода мне не было и я вынужден был покориться. Встав с коня, я очутился под двумя винтовками со взведенными курками и мне пришлось разоружить себя, по приказу арестовавших меня, после чего меня повели под конвоем по направлению к правлению станицы. Идя под конвоем я считал последние минуты своей жизни, но не доходя до правления шагов сто, нам пришлось переходить тротуар, по которому конь не пошел и у меня мгновенно промелькнула мысль спасения. Выхватив из кармана деревянный партабак, нанес последним удар прямо в лицо идущему впереди меня казаку, который от удара уронил винтовку, я вмиг схватил последнюю и пристрелил державшаго мою лошадь, затем быстро вырвал из рук казака шашку, кинжал и револьвер, находившиеся на одном поясе, вскочил на коня, бросился бежать в улицу, а затем на окраину станицы. Вслед мне послал несколько пуль пришедший в себя первый казак, но безрезультатно. Я удрал на хутор Науменко Афипского юрта, где спрятал коня в сарай, а сам скрылся в хижину, где обогревшись, попросил дочь хозяина, чтобы последняя сходила в Афипскую и привела жену и детей, но не дождавшись своего семейства, я заметил, что конный отряд до 15 человек направляется с Северской по направлению к хутору. Я быстро оседлал коня и бросился уходить в горы мимо Северской, где я думал пробраться на берег Черного моря, но заблудился и на обратном пути по горам попал в Азовку, а затем поехал на Попайку и через Абинскую приехал в Крымскую, где продал коня и направился в Новороссийск, где встретился с Полуян-Верецкой, Евфимовым и другими.

Розыскав свою роту, которая под командой тов. Казуба находилась в Новороссийске, я сейчас же приступил к формированию конного отряда. Положение в Новороссийске было крайне тяжелое. Первая неудача в бою под Эйнемом и Афипской скоро охватила ужасом всех и контр-революция готова была всякую минуту зделать возстание. Но и здесь я не дремал и вместе с Полуян-Верецкой, Воликом, Евфимовым и Головченко повели усиленную агитацию среди прибывающих войск с тур. фронта. Особенно заманчива была моя работа, так как я был одет в казачьей форме и выступая на митингах всегда бил агитацию социалистов-революционеров, которыя играли на политике защиты казачества. Первый нами был разложен Варнавенский полк, который в большинстве пошел с нами и выдвинул из своей среды известного в то время героя тов. Романенка, которого и избрали командующим Абинским фронтом. Я же сформировав себе конный отряд в 250 сабель вместе с тов. Романенком и его частями выступил на фронт.

Двигаясь с Новороссийска через Крымскую, Абинскую вплоть до Афипской, я со своим отрядом шел впереди правее жел. дороги и занимая станицу за станицей. Проводил митинги, возстанавливал Воен. рев. комитеты. Заняв свою станицу Афипскую, я был встречен гражданами с хлебом-солью, так как уже за проявленныя способности в боях казался для населения грозой и проведя митинг станица почти вся выступила в ряды Красной гвардии. На митингах во время проведения речи я пользовался большой симпатией граждан. Будучи одарен прирожденной способностью, я умел ориентироваться, изыскивая слабыя стороны массы, а также моя резкая и убедительная речь поражала население, хотя политики Владимира Ильича я еще не знал, но все мне подсказывало мое чувство и сама судьба наталкивала меня на мысль что говорить, так что после возстановления порядка на Кубани, вспоминая свои слова и действия, я был очень доволен, что все получилось так, как я мечтал и говорил.

В Афипской я узнал, что Филимонов с войсками присоединяется к Корнилову, который после неудачи под Москвой, двинулся на Кубань, где думал укрыться за казачьими спинами. Войска Корнилова и Филимонова расположились в аулах: Тахтомукай и Ченджий. В то время в плену у Филимонова находились многие товарищи – руководители революции на Кубани, вместе с ними был и Ян [зачёркнуто в рукописи. – А. С.] Полуян, бывший председатель [исправлено в рукописи на «брат бывшаго председателя». – А. С.] исполкома Кубано-Черноморской области. Узнав о судьбе пленных, я решил во что бы то ни стало спасти их, т. к. понимал, что лишившись этих товарищей революция на Кубани могла быть подавлена.

Собрав свой конный отряд, я выступил с Афипской на Ново-Дмитриевскую, потом перешел в Калужскую, в которой я узнал, что конный полк Филимонова в составе до 400 сабель выступил с аула Тахтомукай и направился на Пензенскую, дабы овладеть пригорными станицами, чтобы расширить свою территорию. Выступив с отрядом в 300 сабель с Калужской, между ней и Пензенской, я фланговым налетом уничтожил полк Филимонова. Часть его разсеялась в одиночку по горам, которые не были опасны. Во время разгрома полка Филимонова мне пришлось связаться с полком тов. Губина, который шел со стороны Саратовской. Объяснив положение товарищей, мы решили сообща действовать против Корнилова и Филимонова и на следующий день, рано утром выступил Губин с Пензенской, а я с Калужской, поставив в известность войска Романенко, занимавшия в то время Ново-Дмитриевскую и Афипскую с просьбой подкрепления помощью и получив от них согласие, я незамедлил ни минуты двинулся прямо на аул Тахтомукай, поддерживая правым своим флангом связь с полком т. Губина, а влево, будучи в надежде, что войска тоже идут, я через два часа был уже под аулом, где завязался бой, описанный в нижеуказанном, написанном лично мною стихотворении: [11 четверостиший]

Потерпев неудачу в бою только потому, что вовремя не подошли части с Ново-Дмитриевской, я вынужден был отойти в Калужскую, где укрепился, но как обыкновенное явление, при всякой неудаче каждому тогдашнему командиру приходилось переносить ужасы больше от своих, чем от неприятеля. То и дело смотри, что кто нибудь вонзит штык в бок или пулю или же снесет шашкой голову, как случалось со мной. Опишу один из фактов: один боец не моего отряда во время проведения мной митинга о занятии позиции замахнулся шашкой и наверное снес бы мне голову, но благодаря бойцу моего отряда, который во время взмаха шашки подставил свою руку и получив тяжелый удар – упал.

Будучи в Калужской, я на другой день провел ряд митингов, сформировал отряд для самообороны, а сам согласно распоряж. Романенко, отбыл со своим отрядом в ст. Ново-Дмитриевскую, где получил еще в свое распоряжение отряд в 300 штыков, а также задание выступить с Ново-Дмитриевской на Ставропольскую, откуда развить вновь наступление на Калужскую, Пензенскую и аул Тахтомукай и Ченджий, т. к. противник занял Калужскую и направляется к морю для прорыва к берегам Черного моря. Прибыв в Ставропольскую, я занял Шабано-Тхамахинскую, где разбил конный отряд белых в 200 сабель, взял в плен Юшковых офицеров вместе с отцом и Бардижа. Очистив район до побережья и заняв Калужскую, я готовился вести на аул наступление, но благодаря глубокому снегу и ненастной погоде, двинуться главным силам из Ставропольской было не возможно, почему я решил переждать. В это время я получил сведения, что противник занял Ново-Дмитриевскую и Григорьевскую, таким образом я был отрезан от своих частей и очутился в критическом положении. Видя все это, я решил идти на Гривенскую [явная ошибка автора или переписчика воспоминаний: в данном контексте речь могла идти только о Григорьевской. – А. С.], где выби[ть] противника и установи[ть] связь со своими частями, занимавшими Смоленскую и Афипскую. Другого пути не было, вследствие сильного разлива рек. Приказав своему отряду действовать, я получил отказ, т. к. в отряде пошла усиленная провокация, что я офицер и завел войска в Ставропольскую с целью продать белым. Как я не старался успокоить, ни что не помогло; весь отряд, за исключением тех, кто меня хорошо знал, готовы были растерзать меня и отстранили меня от командования. Видя создавшееся положение и будучи предан своему делу, не страшась смерти, я гордо защищал себя и в доказательство взял свой конный отряд в 300 сабель, двинулся на Григорьевскую для выполнения своего плана и после непродолжительного боя я гордо занял последнюю, где и расположился на ночлег. Сюда же прибыл бунтовавший отряд пехоты, почти все туапсинцы, пытавшийся пройти на Смоленскую, но за неимением переправы через реку Афипс остался ночевать со мной и опять подчинился мне. Противник не дремал. Он повел наступление с Ново-Дмитриевской на Григорьевскую и мне пришлось всю ночь выдерживать бой и несколько атак. Положение было крайне тяжелое, провокация опять стала распространяться, мне приходилось всю ночь ходить по цепи, являться к каждому красногвардейцу, говорить, что моя фамилия Воронов и что я здесь; кроме того мне самому пришлось разносить из штаба патроны, т. к. довериться было некому, а также посещал резервную часть, где провокация играла большую роль. Перенеся все трудности, я наконец дождался разсвета. Противник с разсветом отошел и я с разсветом проехав по фронту, отправился в штаб для выработки дальнейших заданий своим частям, но не успел я взяться за карандаш, как на фронте поднялась провокационная паника, весь фронт снялся и бросился бежать. Я приказал своему конному отряду выступить для занятия боевого участка, а сам бросился задерживать бегущия части пехоты, которыя направились на Смоленскую. Немалый ужас и тревога охватили пехоту, когда они добежали к сильно разлившейся реке и заметили отсутствие переправы. Провокация превзошла все мои силы и убеждения; я окончательно потерял голос и не мог говорить, особенно ужасно было, когда на фронте поднялась стрельба, т. к. противник узнав о нашей панике, пустил конную сотню для преследования, но благодаря верности моего отряда, который вообще не признавал паники, отряд разбил сотню белых, выслал ко мне взвод для связи. Мое положение было погибшим. Когда на фронте началась стрельба, пехота стоявшая на берегу, стала кидаться в реку как овцы, тут же захлебывалась и гибла целыми взводами и даже полуротами; казалось люди сошли с ума и превратились в безсознательных животных. Я тогда решил устроить переправу и бросившись с двумя своими бойцами на лошадях в реку, переправился на другой берег, прискакал в ст. Смоленскую, в которой как раз проводился митинг и ультимативно заявил станице, тащить на реку: бочки, заборы, доски, лодки, дабы сделать переправу и спасти обезумевших людей и самое главное снаряды и орудия, которые масса сталкивала в реку. Станица пошла на встречу и через несколько минут потащились толпы со всякими принадлежностями и материалами для переправы. Возвратившись на другой берег, я подвергся избиению прикладами и растрела, от которого избавился благодаря моему взводу. Спустив меня на лодку в реке, масса выстроила палачей для разстрела меня. Стоя в лодке, я скрестил руки на грудь и с закрытыми глазами ожидал смерти, как в это время подоспел верный мне взвод, и, видя такую картину, начал безжалостно рубить палачей, чем окончательно навел страх и ужас на пехоту и спас меня от гибели. Спасши меня, потом уже нигде не бросал меня одного. (Мой отряд в большинстве погиб в Астраханских песках). Я с помощью своего взвода устроил переправу, переправил все орудия, пулеметы и часть пехоты.

От этих всех мучений я изнемог и заболел. Отряд мой был тоже весь измучен и я приказал ему сняться с позиции. Взвод, находящийся при мне, поместил меня на квартиру военного комиссара ст. Смоленской, где я окончательно потерял все силы. Войск у меня осталось только мой отряд. В эту же ночь я через своих бойцов связался с ротой Варнавинского полка, отошедшаго с Ново-Дмитриевской. У комиссара ст. Смоленской был отряд в 80 человек. Вот этими-то силами мы и заняли фронт. На утро противник повел наступление на Смоленскую. Продержавшись сутки, я оставил Смоленскую и отступил в порядке к Афипской. Не имея возможности дальнейшего руководства, в силу побоев, передал свою пехоту первый раз встретевшемуся тов. Жлобе, сам же со своим конным отрядом расположился в ст. Афипской. На следующее утро в 6 часов противник, обойдя через Смоленскую, взорвал путь жел. дороги между Северской и Афипской, произвел крушение поездов, захватил патроны и снаряды и повел наступление со всех сторон. С трудом я поднялся с земли и сел на коня. Бойцы стали просить вывести их с гибели. Поддерживаемый бойцами, я выехал на фронт к ст. Северской, где отбил конную атаку белых, очистил путь тыла своим частям и сделав мы только это, противник подкрепил свои силы и стремился вновь охватить нас. К этому времени ко мне стали стекаться одиночные бойцы, которые бросив фронт в Афипской, бежали на Новороссийск. Когда они мне не подчинились, я начал их разстреливать, не разбирая свой он или чужой. Разстреляв несколько человек, возстановил положение тыла и бросившуюся на нас в атаку конницу белых – разсеял. В Афипской положение было серьезное, фронт был брошен и командующему всем фронтом тов. Романенко пришлось сжигать все снаряды и патроны, дабы не сдать белым. Сам Романенко спасся от захвата и прибежал ко мне весь избитый своими же бойцами. Романенко и я отошли в Северскую, а потом в Холмскую и вновь начали формировать части. Романенко остался на месте, а [я] перешел в хутора Покровские, против станицы Елизаветинской.

Противник заняв Афипскую, двинулся через хутора Коваленковы на Елизаветинскую, где стал переправляться через реку Кубань. Стоя в Покровских хуторах, я с болью в сердце смотрел на картину, но броситься на неприятеля было бы глупо с 300 сабель на 12 000. Когда Корнилов переправился всеми силами, снял прикрытие, я бросился в атаку, где вырубил до 50 человек черкес и калмыков, а часть сбросил в Кубань, чем и закончил операцию в указанном районе. Противник переправлялся три дня и три ночи и начал наступать на Краснодар. На четвертый день, после последней атаки, я бросился преследовать противника, но паром был уничтожен, тогда я направился на ст. Марьинскую и на Марьинской переправе мне удалось перейти на другой берег реки Кубани. В Марьинской генерал Покровский вешал инициаторов революции. Узнав об этом, я со своим отрядом бросился в станицу, благодаря чему повесить Покровскому не удалось, хотя тов. уже стояли у виселицы. Заняв Марьинскую, я связался в лево с Темрюкским отрядом, который был более организован и вместе с ним пошел наступать на Елизаветинскую, для удара противнику в тыл, наступающему на Краснодар, но было уже поздно, т. к. после убийства Корнилова со стороны краснодарских войск, его войска быстро ушли на Дьяковскую [Дядьковскую. – А. С.] и дальше, куда именно, я не знаю; мы же с Темрюкским отрядом двинулись преследовать на Тимашевскую, где опять соеденились с войсками тов. Романенко, которой командовал объединенной всей группой.
С Тимашевки мы прибыли в Краснодар, где было уже тихо и командующим был Сорокин, который и приказал нам распустить свои отряды по отделам и станицам. Я со своим отрядом пошел в ст. Афипскую, расположился там и в скором времени получил приказ распустить красногвардейцев и формировать регулярную Красную армию.
Каваллерийский мой отряд своими действиями заслужил уважение и популярность, почему к формированию красной каваллерии я получал приказы и с Краснодарского и Новороссийского Исполнительного комитета, но все же я подчинился высшей власти – Куб.-Черноморскому Исполнительному комитету и ея Военно-Революционному комитету и от них я получил право формировать 1-й Афипский конный полк.

1 мая 1918 года я опять выступил перед станицей с призывом к поддержке совласти и с своим отрядом прибыл в Краснодар, расположившись в казармах и двух гостинницах и приступил к формированию полка. Приступая к формированию, я сразу брал красноармейцев в свои руки, обращался с ними очень строго и страшно преследовал халатность к исполнению своих служебных обязанностей, а также с корнем уничтожал воровство, благодаря чему я сковал крепкий, честный и не перед чем неустрашимый 1 конный Афипский полк, перед подвигами которого готов всегда преклонить голову. Полк этот был любимый и уважаемый Исполнительным комитетом Куб.-Черноморской области, в лице т. т. Полуяна, Рубина, Крайняго и других. Своим порядком и дисциплиной славился на всю Кубанскую область и назывался полком Воронова.

Во время распрей командующих фронтами Сорокиным и Автономовым из за власти, где каждый, кто только имел силу, мог взять власть в свои руки, но я этого не хотел и когда Автономов собирался арестовать весь Центральный Исполнительный Комитет, я все время был на готове, но арест был снят и в жизнь не прошел.
Увеличивая силы своего полка, я занимался военной подготовкой и бойцы мои были на славу. В июле месяце в районе Горячий ключь стали формироваться белые банды, которые моим полком были уничтожены, а в августе в первых числах по всей Кубани, стали возставать все станицы, где мне пришлось работать очень много и в последнее время, когда наши части стали терпеть неудачи в боях, мне приходилось более тяжело, т. к. полк мой был очень воинственный и на него возлагались самыя тяжелыя задачи.
Под станицей Усть-Лабинской, я был окружен белыми со всех сторон, но все же вывел свой полк с кольца, отошел к Некрасовке, где встретил тов. Жлобу, который приглашал меня бросить Кубань и вместе с ним двинуться к Царицыну. Видя тяжелое положение Краснодара, я не решил и отделившись от Жлобы, двинулся на поддержку Краснодара, где положение было крайне тяжелое.

Прибыв в Краснодар, занял фронт от города до ст. Пашковской, уперевшись правым флангом в Кубань, я гордо выдерживал все бои и отражал атаки противника. Но положение Краснодара в 9 часов вечера ухудшилось, войска стали отходить, оставляя Краснодар. Мне ни каких распоряжений не было и я решил проехать по фронту. Лево-фланговой пехоты, державшей со мной связь с лева на фронте, командиров не оказалось ни одного и бойцы, будучи предоставлены самим себе, требовали от меня принять всю армию и сбросить Сорокина, на что в силу существующих законов, я не мог сделать и вернувшись к своему полку, я решил стоять до последняго. Я выслал разъезд в Краснодар, который мне донес, что Краснодар сдан и кадеты заняли все пункты управления области. Тогда я снял свой полк и начал отходить со своими частями и старался переправиться на левый берег реки Кубани. Подходя к Краснодару, мне пришлось пробираться между войск белых и у самого моста через Кубань около города, на меня налетела конная сотня белых, охранявшая мост; я ее разбил и перешел за Кубань, где занял побережье реки и продержался до разсвета. На следующий день отступил до ст. Белореченской.

С Белореченской по приказу, я был переброшен в Лабинскую, где развернул полк в 1-ю конную бригаду и выступил в горы, где формировались отряды белых, с которыми вел ожесточенные бои. Узнав от пленных, что Таманская армия, оставленная на произвол судьбы, пробирается от Новороссийска через Туапсе на Майкоп, я решил возстановить связь с таковой, но в силу недостатка патрон, мне это не удалось. Таманцы уклонились левей и связались с войсками нашей колонны в районе ст. Михайловской. По связи Таманской армии с колонной, командующий Таманской армией Матвеев, выехал в штаб Сорокина в Пятигорск для выяснения, почему Сорокин все время приказывает отступать, т. к. все войска, совместно с Таманской армией, были против отступления. Матвеев по приезде Сорокиным был разстрелян, после чего на фронте поднялось сильное волнение. Армия вся пошла против Сорокина и требовала его разстрела; провокация белых широко развилась по всему фронту о том, что вся армия продана и Сорокин ни сегодня–завтра уйдет к белым. В силу критического положения фронта, было созвано совещание командного состава в ст. Лабинской, а через несколько дней фронтовая конференция в ст. Курганной. Как на совещании, так и на конференции, я протестовал против действий Сорокина и ставил вопрос о неподчинении ему и о немедленном созыве съезда, но мое предложение не было принято.

Спустя несколько дней Сорокиным был разстрелян Центральный Исполнительный Комитет в лице т. т. Рубина, Крайнего и Дунаевского. После разстрела Ц. К. положение было крайне тяжелое: с одной стороны отсутствие верховной власти и с другой – упорное наступление противника со всех сторон.
Находясь в этот момент с бригадой в ст. Урупской, мне в сутки приходилось отбивать по четыре и пять атак противника и только благодаря своей популярности и боеспособности бригады, мне удалось удерживать положение на фронте. По фронту поднялся вопрос о съезде фронтовиков для назначения нового командующаго и выбора Ц. К., но приступить к нему ни кто не решался, опасаясь войск Сорокина. Не боясь ни каких угроз со стороны Сорокина, я первый решил взять съезд под охрану моей бригады. Съезд состоялся в ст. Невинномысской, куда и я прибыл сменившись с фронта. В первый же день по постановлению съезда, я был назначен начальником 1-й конной дивизии и получил в свое распоряжение еще два полка. Имея в своем распоряжении 4000 сабель, я выслал одну бригаду в Пятигорск, для ареста Сорокина по постановлению съезда, а другой бригадой остался охранять съезд, который прошел благополучно и был избран Ц. К. и командующий. Сорокина в Пятигорске арестовать не удалось; он бежал на Ставрополь, где был пойман таманцами и разстрелян.

По окончании съезда я был назначен командующим Невинномысского фронта, но держаться на последнем не пришлось, т. к. силы противника далеко превосходили наши и у нас не было патрон. Я вынужден был отойти на линию Ставрополь и связаться с Таманской армией. Заняв село Татарку, я должен был не допустить противника в Ставрополь, т. к. вся армия была окружена белыми. Вот здесь действительно пришлось красным командирам: противник день и ночь вел наступление; оставшаяся на произвол вторично Таманская армия, а также и я со своей дивизией и не имел ни снарядов, ни патрон, приходилось на штыках и шашках отбивать атаки белых. Самая ужасная тяжесть выпала на мой участок, т. к. корпус Шкуро, известный своею воинственностью, стремился разбить мою дивизию и овладеть ею. Мною было получено несколько писем от Шкуро о сдаче ему дивизии, за что он гарантировал мне жизнь, но мой долг перед трудящимися был непоколебим. Я отлично знал, что это афера белых, но провокация со стороны белых о нашей гибели влияла на бойцов и только благодаря моей популярности мне удалось сохранить положение. Но вскоре и популярности пришел конец. Однажды вернувшись со штаба Таманской армии на фронт, в моей дивизии поднялась паника и гибель казалась неизбежна. Не унывая и здесь, я решил действовать более энергично и разстреляв нескольких провокаторов, возстановил положение.

Спустя несколько дней, Таманская армия оставила Ставрополь и отошла по направлению Александрии и Святого Креста Ставропольской губернии. Я со своей дивизией отошел на линию села Александровского той же губернии. Имея связь вправо с таманцами, а влево с т. Щербиной, я выдерживал все тяжести боев, но в скором времени, благодаря создавшейся стихии по всему фронту, потерял связь на обоих флангах, в силу отхода частей, почему и я решил с Александровского перейти в Падинку, где находясь около месяца один со своей дивизией, подобрал себе два отбившиеся полка конницы, сформировал дивизию в 6000 сабель.
В районе села Грушевка, Калиновка, Падинка и Китаевка я разбил до 5 пехотных офицерских полков, уничтожив до основания 1-й, 2-й и 3-й полки. Не имея ни откуда разспоряжений и не имея ни с кем связи, я решил, что вся армия ушла к центру, но фактически таковая почти вся деморализовалась, будучи предоставлена сама себе. Я решил двинуться в горы к Терской области, где заниматься партизанскими налетами, мечтая сформировать себе конный корпус, с каковым начать самостоятельные действия по Кубани, а в случае неудачи, двинуться по над Астраханскими степями на Яшкуль и Царицын, где думал соединиться с центральными войсками. На свою дивизию я вполне надеялся, т. к. она, одна из всех частей, оставалась в порядке. Оставив Падинку, я двинулся в Терскую область.
Разлуку с Кубанью я выражаю следующим стишком: [6 четверостиший]

Перейдя в село Сабли и отойдя в село Новозаведенное, я получил известие, что в Георгиевске находится Ревоенсовет и вновь прибывший командующий 11 армией тов. Левандовский. Расположив дивизию в Новозаведенном и Обильном, я лично выехал в Ревоенсовет к командарму т. Левандовскому, где получил назначение заместителя нач-ка конницы 11 армии, а через два дня вторичным приказом был назначен нач-м каваллерии 11 армии.
На фронте организованных частей, за исключением моей конницы, не было, под прикрытием которой штаб армии и Ревоенсовет стали отходить на Моздок. Задерживая все время натиск противника, я в городе Моздоке со своей конницей был окружен корпусом генерала Шкуро и др. белыми частями. Отбивая атаку за атакой, окончательно замучил конницу и в самый тяжелый момент получил от Шкуро с его казаком письмо: «Сапожник, время преклониться у ног победителя, твоя гибель неизбежна, сдавайся». На это письмо мною был послан таков ответ: «Страха и смерти для меня нет, сапожник, взявшись шить сапог, не бросает шила, не окончив его». Сам сгруппировал конницу, прорвал кольцо белых и вышел, хотя лишился обоза, больных и раненых. От Моздока до Кизляра, за исключением отражения атак противника, боев ни каких вести не пришлось.

В 20-ти верстах под Кизляром, мне встретились 2 пехотных полка 12 армии, идущих из Астрахани на помощь, но возстановить положение уже никак было не возможно. Заняв позицию в 12 верстах под Кизляром 3 февраля, я выехал в Кизляр в Р. В. С. для получения дальнейших директив, где получил приказ, что я назначен начальником арьергарда и должен прикрывать отступающие части и обоз, в Астраханские пески – в Астрахань.
4 февраля в 5 часов вечера, я взорвал все запасы снарядов, склады и т. д. и под натиском противника, я оставил Кизляр и двинулся на Черный рынок. Переход через пески, был особенно ужасен и тяжелый для комсостава. Бойцы, предвидя тяжелый переход, голод и холод, разъяренные стали убивать своих командиров, комиссаров. Остались живы только те командиры, которые безотлучно находились с бойцами на фронте; некоторые командиры прятались среди бойцов, старались чтобы они их не видели, иначе убьют; но дальше, пройдя Черный рынок, видя безконечные Астраханские пески, бойцы стали смиряться и начали ютиться вокруг командиров, более пользующихся популярностью среди них. Изучив психологию массы, я и здесь не оставался в покое, все время формировал части и одиночных бойцов брал под свое командование. Ужасы, которые приходилось видеть, описать подробно невозможно.
Помещаю стишок перехода Астраханских песков: [15 четверостиший]

Перейдя Черный рынок, я прибыл в село Оленичево и Промысловка Астраханской губернии, где и расположился с имеющейся у меня 6000 конницей. Здесь же я получил приказ от Р. В. С. 12-й армии переформировать конницу в 1-ю кавбригаду, а самому явиться для доклада в Р. В. С. Исполнив […] распоряжения и сделав доклад в Р. В. С. бывш. начальнику штаба т. Северину, я возвратился в свою часть в село Оленичево. В последних числах февраля, меня сняли с должности командира бригады без всяких причин: общий взгляд штаба 12-й армии на весь комсостав и армию, прибывшую через пески, не давал ни какой оценки. По сдаче бригады, я заболел тифом, в котором пролежал 2 месяца, а по выздоровлению, я был помощником командира отдельного эскадрона при штабе Кавказско-Каспийского фронта, перешел на рыбные промыслы в с. Харбай, а оттуда в гор. Астрахань, где сформировалась 33-я Кубанская дивизия в состав которой вошел с эскадроном и я.

24-го апреля 1919 года с дивизией выступил на ст. Контимировку Воронежской губ. для подавления возстаний Донского казачества. В мае месяце я принял должность командира того же эскадрона и выступив на фронт, я стал вновь своими действиями завоевывать популярность на фронте и наводить ужасы на белых. С района Контимировка я прибыл с дивизией в район Лиски, где в момент окружения 33 Кубанской дивизии белыми, меня тов. Левандовский назначил командиром конной группы над объединенными частями конницы 40 и 33 дивизии и совместно со 2 бригадой 33 дивизии, занял Лиски, разорвал кольцо противника.

Нанеся поражение в районе Нижний Икорец противнику, я вновь окончательно возстановил свою славу на весь фронт и по возстановлении положения на фронте, получил задание формировать с эскадрона 4-й конный дивизион, с которым проработал до 15 августа, получил новыя задания формировать в кавполк и выступив 18 августа, на фронте я уже был непобедим и был грозой для белых, как-то: взял в плен в полном составе с вооружением 7-й пограничный полк белых до 700 штыков, здесь же изрубил 4-й пограничный полк; в районе хуторов Гончарова и Ярки близ ст. Евдокимова, изрубил 800 штыков учебный полк юнкеров под ст. Подгорное. Этот бой был из всех боев: подойдя незаметно к цепи противника на разстояние 20 шагов под прикрытием тумана двумя эскадронами 6-го полка, двигался за правым флангом пехоты и выделил два эскадрона для обхода в тыл Подгорной, взрыва железной дороги и захвата бронепоезда. В этот момент, противник, в количестве до 700 штыков учебного полка, в 3-х верстах под селом Подгорным, занял позицию, укрываясь оврагом. Подпустив наступающия наши пехотныя части на разстояние 20 шагов и внезапным залпом стал поражать нашу пехоту за которой двигался и я за правым флангом и когда раздался залп, правый фланг нашей пехоты, потерпевший поражение, стал отходить, я со взводом своей конницы выскочил вперед цепи пехоты с целью убедиться что произошло, как внезапно перед моими глазами предстала следующая картина: колонна противника на разстоянии 20 шагов от меня, стоя стройно углом в развернутом фронте во рву, целилась в появившийся мой взвод каваллерии и меня. Очутившись неожиданно под верной гибелью – на мушке у белых всем взводом, мечтать о спасении было некогда и я еле успел подать команду своим бойцам: «в атаку, ура!», как грянул залп со стороны белых и моего взвода как не было, но мне по какой-то судьбе пришлось уцелеть и не имея возможности обернуть коня обратно, который уже несся вихрем прямо в кольцо белых; я не помню сам даже, как спустил курок своего нагана и выпустил пулю полковнику, стоявшему впереди. Командир эскадрона тов. Полоус, в момент разстрела 1-го взвода бросил остальную конницу в атаку и после сражения мною полковника, окружил пехоту неприятеля, с которой конечно считаться не пришлось. И из числа 700 штыков не одного не осталось в живых, хотя последние сражались стойко.

После уничтожения учебного полка, наша пехота благополучно заняла село Подгорное и укрепилась на позиции, я же со своим полком отошел в резерв и на другой день, по распоряжению тов. Левандовского выступил из Подгорного на правый фланг, с целью связаться с дивизией в районе села Варваровки Острогорского уезда. На второй день по прибытии в Варваровку я встретился с частями противника и после упорного боя, занял село. Расположившись на ночлег, я стал ожидать подхода второго дивизиона своего полка, который под командой тов. Казуба с пути был возвращен тов. Левандовским обратно в Подгорное. Вдруг ночью часов в 11 противник сгруппировав конныя части, хотел налетом овладеть Варваровкой и захватить мой дивизион, но благодаря осторожности, которую я всегда предпринимал, противнику это не удалось и его налет мною был отбит. Тогда противник подтянув пехотныя части и повел вновь наступление. Удержаться я не мог, но всетаки оказывая сопротивление, я урывками отхватывал части противника и изнурив в конец свою конницу, решил отойти, чтобы дать возможность отдохнуть. Отойдя 8 верст я занял позиции заставами и благополучно дождался разсвета. На другой день, поверяя свои заставы верхом на лошади, я один заметил, что с Варваровки быстрым аллюром несется колонна обоза. Я подумал, что это обоз моего полка, которому по занятии Варваровки дал распоряжение прибыть к полку. Считая, что второго моего распоряжения об изменении маршрута обоз не получил, бросился с своим конем прямо в колонну, которая заволакивалась пылью и очутившись в колонне, я первое время не понял что за части и наткнувшись на одну подводу, на которой сидело 4 казака с урядничьими погонами, я понял, что это белые. Дабы не выдать себя, я внезапно спросил сидящих: «какой вы части». Последние ответили, что Гундоровского полка. Для меня Гундоровский полк белых был хорошо известен, т. к. ни один раз приходилось вести бои и захватывать в плен белых. Дабы выйти из положения, я им приказал двинуться с дороги в сторону. Белые не иначе приняли меня за офицера, т. к. моя форма: офицерское пальто, хороший конь и снаряжение, невольно предавали мне вид офицера. Когда подвода свернула с дороги и пыль заволокла ее и меня, я выхватил наган и приказал бросить винтовки. Обезоружив белых, я приказал им под угрозой смерти, идти прямо на мою заставу, сам же взял винтовку и скрывшись за подсолнухами, стал обстреливать колонну белых, двигающуюся на подводах. Противник остановил движение, выстроил цепь и двинулся на меня. Тогда я вскочил на своего коня и ускакал к своему полку и собрав полк, выступил в бой. Проведя целый день то в наступлении, то в отступлении, к вечеру сделал маневр полком и расположился в хуторе южнее села Копаны. Противник тоже сосредоточился на ночлег юго-западнее села Копаны. В [?] часа ночи я ночным налетом своего полка, хотел разбить противника. Противник в свою очередь тоже сделал ночной налет на местоположение моего полка и в результате ни я ни противник не достигли результатов. Налеты были в пустую, т. к. я вышел из хутора и пошел в обход с тыла противнику, а противник оставил свой бивуак, пошел на тот хутор, который оставил я. На утро следующаго дня, мы вновь столкнулись и таким образом продолжали бои до 10 дней. Наконец ко мне подошла на помощь наша 31 пехотная дивизия, которую противник в скором времени разбил, подтянув свои резервы. Оставшись на участке 100 верст, я один с полком, истрепавшимся до невозможности, вынужден был подвинуться в лево к своей 33 дивизии и противник занял станцию Алексеевку, где захватил много нашего имущества. [Я] маневр противника знал отлично и тарабанил во все концы телеграфно и почтой о принятии мер для закрытия ст. Алексеевки или эвакуации последней. Начдив тов. Левандовский не мог взять это на себя, т. к. эта станция была не на участке 33 дивизии, […] 13 дивизии и штаб 8 армии, почему не принял мер, не знаю. Благодаря удачному разгрому противником нашей 31 дивизии, мне пришлось отойти к хутору Ярки, где соединившись с [33] дивизией и вместе с ней стал отступать на Пухово и Лиски. Отойдя на реку Донец и укрепившись на станции Лиски…» [19].
На этом рукописные воспоминания Е. М. Воронова обрываются.


Библиографические ссылки

1. Селиверстов А. В. Кубанское казачество в Гражданской войне: о причинах красного выбора казаков // Вопросы истории. 2024. № 9. С. 32–51.
2. Очеркъ казачьихъ войскъ. Составилъ Михаилъ Хорошхинъ. СПб., 1884. С. 29.
3. ЦДНИКК. Ф. 2830. Оп. 1. Д. 330. Л. 116.
4. Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб., 1995. С. 311.
5. Отчетъ начальника Кубанской области и наказнаго атамана Кубанскаго казачьяго войска о состоянiи области за 1915 годъ. Екатеринодаръ, 1916. С. 27.
6. Куценко И. Я. Победители и побежденные. Кубанское казачество: история и судьбы. Кн. 1. Императорский поместный этнос. Краснодар, 2010. С. 180.
7. Отчетъ начальника Кубанской области и наказнаго атамана Кубанскаго казачьяго войска о состоянiи области за 1915 годъ. Екатеринодаръ, 1916. С. 11, 17.
8. Шершенко А. И. Правовое и экономическое положенiе иногороднихъ на С;верномъ Кавказ; въ связи съ хозяйственнымъ развитiемъ края. Вып. I. Кубанская область. Статистическiй очеркъ. Екатеринодаръ, 1906. С. 50.
9. Мельниковъ Л. М. Иногороднiе въ Кубанской области // Кубанскiй Сборникъ. Труды Кубанскаго Областного Статистическаго Комитета, издаваемые подъ редакцiей С. В. Руденко, Д;йствительнаго Члена-Секретаря Кубанскаго Областного Статистическаго Комитета. Томъ VI. 1900 годъ. Екатеринодаръ, 1900. С. 112, 114.
10. Шершенко А. И. Правовое и экономическое положенiе иногороднихъ на С;верномъ Кавказ; въ связи съ хозяйственнымъ развитiемъ края. Вып. I. Кубанская область. Статистическiй очеркъ. Екатеринодаръ, 1906. С. 17, 18.
11. Дикарев М. О царскихъ загадкахъ // Этнографическое обозр;нiе. Изданiе Этнографическаго Отд;ла Императорскаго Общества Любителей Естествознанiя, Антропологiи и Этнографiи, состоящаго при Московскомъ университет;. 1896, № 4. Подъ редакцiей Н. А. Янчука. М., 1896. С. 3, 4.
12. Мельниковъ Л. М. Иногороднiе въ Кубанской области // Кубанскiй Сборникъ. Труды Кубанскаго Областного Статистическаго Комитета, издаваемые подъ редакцiей С. В. Руденко, Д;йствительнаго Члена-Секретаря Кубанскаго Областного Статистическаго Комитета. Томъ VI. 1900 годъ. Екатеринодаръ, 1900. С. 127.
13. Куценко И. Я. Победители и побежденные. Кубанское казачество: история и судьбы. Кн. 1. Императорский поместный этнос. Краснодар, 2010. С. 270, 390, 272.
14. Там же. С. 465, 466, 401.
15. Новая Газета Кубани [Электронный ресурс]: Концепция есть. Есть ли казачество? URL: https://ngkub.ru/politika/kontseptsiya-est-est-li-kazachestvo (дата обращения: 21.02.2025).
16. Национальный состав и владение языками, гражданство. Итоги Всероссийской переписи населения 2002 года (в 14 томах). Том 4. Книга 1. Официальное издание. М., 2004. С. 14, 65.
17. Итоги Всероссийской переписи населения 2010 года. В 11 томах. Том 4: Национальный состав и владение языками, гражданство. Книга 1. Официальное издание. М., 2012. С. 17, 71.
18. Федеральная служба государственной статистики [Электронный ресурс]: Итоги ВПН-2020. Том 5 Национальный состав и владение языками. URL: (дата обращения: 25.02.2025).
19. ЦДНИКК. Ф. 2830. Оп. 1. Д. 330. Л. 114–139.