День воинской славы

8 июля. Середина лета.
Жара за день выжгла всё, что могла. К вечеру солнце ушло за дома, но асфальт всё ещё дышал теплом — снизу шёл пар, как из старой плитки. Воздух висел тяжёлый, пыльный, с примесью бензина, нагретой жести и чего-то травянистого, выжженного. Даже ветер, если и был, то где-то наверху, а внизу всё стояло — как есть.

Из окон многоэтажек доносились звуки — радио, мультики, кто-то бряцал посудой, кто-то бурчал на балконе. Где-то вдалеке, на грани слышимости, гудели машины, шипели автобусы, зевал трамвай — город жил своей жизнью, как огромный зверь, который никогда не спит. Птицы кричали пронзительно, с надрывом, как будто ссорились или доказывали что-то важное. Один стриж — резкий, бывалый — прошил небо и замер где-то над гаражами. Воронья стая с шумом села на антенну, подняла крик и снова срывалась, хлопая крыльями.

Во дворе мелькали собачонки — суетливые, пузатые, с короткими лапами, все как одна из местной породы: дворняга бытовая, шумная. Бегали без толку, пока одна из них не вляпалась в Бен Ладена.

Бен Ладен был не просто кот. Он был порядок.
Не в смысле «сидит и мурлычет», а в смысле: если он где-то появился — значит, так и должно быть. У него не было ошейника, но была власть. Он ничего не выпрашивал, не бегал, не терся об ноги — он просто шёл, туда, куда надо.
Если на его пути оказывалась собака — она уступала. Мог просто посмотреть на неё и продолжить путь, а она уже понимала: всё, это не твоя зона.
Он не нападал — он ставил точки. Без лишней суеты.

Каждая канистра, каждое колесо, каждое пятно от машинного масла — всё на этом дворе он знал. Он выбирал, где лечь, где посидеть, где показаться. Иногда сидел у гаража, у самого входа, как сторож, принимающий гостей. Иногда — на капоте машины, особенно если капот был тёплый и никто не возражал. А возражать тут было как-то не принято.

И с зимы он почти всегда бывал не один.
Рядом с ним теперь ходила белоснежная кошечка — тонкая, осторожная, с прямой осанкой и спокойным, наблюдательным взглядом. Не ластилась, не бегала, не крутилась под ногами — держалась с достоинством, чуть поодаль, но всегда рядом.
Шла с ним — и было понятно: это не случайность. Это — его кошка.

Впервые она появилась в канун Нового года.
Вечером, под метель, когда весь двор уже завалило по щиколотку, а в гараже у Митрофаныча шипел танковый обогреватель-капельница на солярке — с характерным посвистыванием и едва заметным дымком — он вдруг пришёл. И не один.
Она вошла следом, тихо, неуверенно, но с каким-то внутренним упрямством. Села у стенки, глядя на огонь сквозь решётку, не прося ничего. Как будто они с ним пришли сюда вместе, по согласию, по делу.
И осталась. Сначала — нерешительно, осторожно, потом — всё увереннее. Весной уже никто не удивлялся: он идёт — она рядом. Он ложится — она рядом.
Не прижимаются, не трутся, не демонстрируют чувства — просто идут вместе. Как те, кто давно понял друг друга и молчит об этом.

Даже собаки это приняли. И мужики в гараже тоже. Без слов, без комментариев. Потому что если Бен Ладен кого-то приводит в канун Нового года — значит, так и должно быть.

…А у гаража уже сидел Митрофаныч.
В белой майке, в шортах, с пузом, как положено. На табуретке — газета, бутылка кваса (или не кваса), тарелка с кольцами лука, половинка воблы, рядом — две кружки. В гараже было прохладнее, пахло металлом, выветренным бензином и тенью.

К нему начали подтягиваться свои. Один с  огурцам, другой с пакетом из «Пятёрочки», третий — с пустыми руками, но с тем же правом быть. Шли не торопясь, будто всё лето ещё впереди и спешить абсолютно некуда. Но у всех было то, ради чего они и собирались вместе: желание побыть вместе и жажда пива. Каждый нёс с собой пиво. А вобла, как всегда, была заботой Митрофаныча.
Вечер, пятница, 8 июля. Всё идёт своим чередом.

— Ну, здрав будь, Митрофаныч! — крикнул Саня издалека, подходя к гаражу. — Я уж думал, ты тут всю воблу сожрал без меня!
— Да пока что один сижу, разведку провожу, — усмехнулся Митрофаныч. — Садись, расслабляйся, скоро народ подтянется.
 
Саня поставил у лавки пакет с огурцами и газетой:
— Огурцы — мои. Газета — старая, но для затравки сойдёт.
 
— Вот и отлично, — сказал я, подходя к гаражу. — Пиво принёс и помидоры — хоть и не с дачи, но всё же помидоры.
— Помидоры?! — Серёга презрительно фыркнул, отмахиваясь кепкой. — У меня на даче все сгорели в пух и прах. Смотрю на твои — и понимаю: жизнь несправедлива.
— Не обижайся, — усмехнулся я. — Просто где-то есть урожай, который не сгорел. Магазинный, конечно, но всё же.
— Магазинные, значит, — покачал головой Серёга. — Вся надежда на тебя теперь.
— Значит, я — последний шанс для дачников, — улыбнулся я. — Пока кто-то за урожай в поле, я за помидоры с прилавка.
 
Пашка подоспел с пивом и сел на край табуретки:
— Пиво с собой. Закуски нет, но я с душой. Главное — вместе.
— А я вот с пустыми руками, — сказал Серёга, устраиваясь на ящик. — Но с искренней завистью к вашим запасам.
— Вот и отлично, — махнул рукой Митрофаныч. — Кружки вон, вобла тоже. Всё готово — пусть философия пошла по венам.
 
Все устроились, доставали закуски и напитки. Танковый обогреватель скучал в углу — не его время, жара. Летом даже он на каникулах.
 
— Кстати, что-то кота давно не видно было? — усмехнулся Серёга. — Где он сегодня?
— У него стабильный график, — отозвался Митрофаныч, прихлёбывая пиво. — Обошёл дворы, крышу проверил, теперь обедает с дамой сердца. Всё как положено. Он же не просто кот — он структура.
— Нужно ему бейджик сделать: "Ответственный по стабильности", — сказал Саня.
— Ну да. И китель с погонами пошить. С генеральскими. Или хотя бы фуражку, — добавил я. — Авторитет же.
— Он и без погон в авторитете, — кивнул Митрофаныч. — Он тут всех переживёт, между прочим.
 
На мгновение повисла тёплая тишина. С улицы доносился детский визг, где-то хлопнула дверь, мотоцикл пробурчал вдали.
 
— Ладно, парни, — наконец сказал Митрофаныч, — сегодня у нас не просто вечер, а я ведь, как-никак, офицер. Есть повод отметить. День славы — Полтава и Чесма. Знаменательные даты.

— Чесма… Это где наших было меньше, а плавать потом остались только мы? — уточнил Саня, разливая по кружкам.
— Ну, почти, — кивнул Митрофаныч. — Турецкий флот — больше тридцати кораблей. Наш — в два раза меньше. Но у нас были Спиридов и Орлов. А у них — самоуверенность и тесная бухта.
— Это где они свои корабли как сельди в бочку загнали? — уточнил Серёга, щёлкая по вобле.
— Точно. В Чесменской бухте — теснота такая, что и кот не проскочит. А наши подошли с флангов, огненными кораблями, да как шарахнули. Буквально — подожгли бухту.

— Представляю, — сказал Пашка. — Ночь, ветер, паруса полыхают, визг, пламя...
— Плавучий ад, — кивнул Митрофаныч. — Наши фрегаты сожгли весь турецкий флот, по сути. Четыре часа — и нет более сильного противника в Эгейском море. Они до сих пор это вспоминают со страхом.
— Красиво и жёстко, — сказал я. — Прямо учебник морского дела.

Внезапно из-за гаражного угла вышел кот — Бен Ладен. Не просто кот, а настоящий хозяин. Шаг уверенный, взгляд решительный, хвост трубой, осанка — как у генерала на параде. За ним неспешно следовала белоснежная кошечка — словно ледяная царица, вся такая грациозная и гордая.

— Вот и гости, — улыбнулся Митрофаныч. — Бен Ладен со своей бабой пожаловали. Пришли держать порядок.
— Кот, как всегда, с видом, будто тут главный, — поддразнил Саня. — Все знают, кто в доме хозяин.
— А хозяйка-то она, — покачал головой Серёга, — всё как у людей: он — голова, а она — шея. Вертит головой, как хочет. Планида наша мужская, — он тяжело вздохнул.

— Всем привет, — сказал я, притворяясь, что разговариваю с ними. — Где вы так долго шлялись?

Кот, не спеша, протиснулся между нами, потерся о Митрофанычеву ногу и издал короткое, громкое «мяв!» — не мяукнул, а именно так — громко, грозно, требовательно, мол, «Где наша доля?»
— Вот это хозяин! — усмехнулся Митрофаныч, доставая нож и оглядывая ветчину. — Это он ясак требует, как монголы.

В одну секунду кот ловко схватил зубами кусок ветчины, резко повернул голову и гордо понёс добычу своей белоснежной спутнице — «своей бабе», — будто заявляя: «Держи, королева, это тебе от меня.»

Митрофаныч, улыбаясь в усы, отрезал ещё кусок и аккуратно положил перед котом:
— Кушай, Ваше Превосходительство. И изволь всё сожрать — мы тут не мелочимся.

Кот с урчанием в один момент разорвал ветчину на два куска, первый, мгновенно проглотил и внимательно стал изучать второй — то трогая его лапой, то принюхиваясь, то облизывая края.

— А Полтава? — спросил Саня. — Про неё в школе толком не рассказывали. Только даты и фамилии.

— А зря. Там ведь всё решилось, — продолжил бывший подполковник. — До Полтавы шведы были как танк — без тормозов. Их все боялись. Карл Двенадцатый не проигрывал никому. А потом встретился с Петром, — Митрофаныч сделал глоток и задумчиво посмотрел на кружку, — и началось.
— Пётр же упрямый был, — вставил Серёга. — Флот с нуля, заводы, мануфактуры, армии...
— Да он Россию буквально перестраивал под пушечным грохотом. А под Полтавой он уже не просто учился — он командовал. Настоящим войском. С артиллерией, с разведкой, с резервами. Не просто мясо — структура. У шведов был опыт, но была и самоуверенность. У нас — мотивация. И земля помогла, и характер. Не сдавались.
— И ведь не просто победа, — заметил я. — Там, по сути, вся война переломилась.
— Именно. После Полтавы Швеция пошла вниз, а Россия — вверх. Как державу признали. С тех пор нас уже нельзя было не замечать. А потом и Чесма добавила — мол, не только по суше, но и по морю можем.

В этот момент Бен Ладен вдруг издал глухое, грозное рычание. Не урчание, не мяуканье — а именно рычание, как у злого дворового пса на привязи. У него это бывало в особые моменты — когда эмоции били через край. Например, если надо было вцепиться в шавку, нарушившую границы его двора, в кота, косо поглядевшего на беляночку. Или вот как сейчас — когда перед ним лежал сочный, ароматный кусок ветчины, олицетворение всех гастрономических грёз.

Он на секунду замер, раскрыл пасть — да-да, именно пасть, не рот — и в следующее мгновение ветчина исчезла. Он даже не жевал — просто втянул её внутрь, в своё довольное котовое нутро.

После этого он, довольно мяукнув — уже обычным, почти дружелюбным голосом, — грациозно потянулся, прошёл пару шагов и, заурчав, улёгся рядом со своей беляночкой. Величественно, с достоинством. Как и положено правителю, отведавшему дань и ушедшему в личные покои.

— Видал? — хмыкнул Серёга. — Всё по чин чинарём. Без суеты, но с достоинством.
— Ну да, — кивнул Митрофаныч. — Всё чётко: запрос, взыскание, благодарность. Школа.

— Так что, мужики, могём! — выкрикнул Пашка и поднял кружку. — За это и надо выпить. За Россию, за русское оружие, за Петра, за нас!

Все кружки встретились в одном месте — с тяжёлым, глухим звуком «Думм».
Это был торжественный момент. Без речей, без тостов — просто молчаливое согласие: тут и говорить ничего не надо. Всё уже сказано взглядами, жестами, общей тишиной. И пусть у каждого — своя жизнь, свои заботы, свои боли, но в такие минуты всё словно собирается в один крепкий узел: история, дружба, вера в своё. Всё, что пережили мы, и пережили до нас, — всё это как будто садится с нами за стол. В такие мгновения чувствуешь не только вкус пива, но и вкус времени — плотный, тягучий, как хороший ликёр. Как будто оно нарочно замедлилось, чтобы мы успели осознать: живы, вместе, и есть, за что поднять кружку.

С улицы донеслись крики детей — пронзительные, вразнобой, как если бы каждый кричал своё, не слушая других. Где-то вдалеке пробурчал мотоцикл, как будто проехал сквозь липкий воздух, — и сразу затих. Лениво каркнула ворона, за ней в соседнем дворе залаяла собака, больше для порядка, чем по делу. Жар всё ещё стоял в асфальте, и даже ветерок, если и пробегал, то тёплый, тяжёлый, как пар от плитки. Над домами на секунду раздалось гудение самолёта — глухое, как сонное бормотание летающего автобуса. Комары уже начинали тренировочные полёты — готовились сосать кровь.

Коты тем временем улеглись. Бен Ладен развалился у стены, вытянув лапы и полуприкрыв глаза — будто дремлет, но на самом деле контролирует обстановку. Белоснежка свернулась рядышком, хвостом к нему, мордочкой к тени — ей было важнее не вид, а прохлада.

Иногда кто-то из них вздрагивал ухом или поёрзывал, но в целом — царило котовье спокойствие. Такая тишина бывает только у тех, кто точно знает: всё идёт по плану, и этот мир, пусть и жаркий, но пока принадлежит им.

— Ну, — хмыкнул Митрофаныч, потянувшись к вобле, — теперь можно и закусить. А то философия без еды — как полководец без карты. Вроде грозный, а на самом деле — голодный.

Вечер понемногу сдавал позиции — солнце уползло за крыши, тени вытянулись и слились с наступившей темнотой, воздух стал чуть легче. За гаражными рядами по-прежнему где-то визжали дети, но уже устало, вяло. Кто-то хлопнул дверью подъезда, вдалеке залаял пёс, и снова стих.

— Ну что, пора потихоньку, — сказал Серёга, поднявшись с ящика и потянувшись. — А то сейчас втянемся ещё на третий круг, а меня дома уже наверняка мысленно убивают.
— Если только мысленно, — хмыкнул Пашка, собирая пустые бутылки. — Это ещё терпимо.
— Ладно вам, — вздохнул Саня. — Кто про жену, кто про дачу, а я, между прочим, за помидорами бегал. Заслужил поблажку.
— Ага, — кивнул я. — Только поблажек у нас нет. У нас — режим, расписание и кот с фискальной службой.

Бен Ладен лениво приоткрыл один глаз, подёргал левым порванным ухом, будто подтверждая: всё под контролем.

Саня подошёл к Митрофанычу, хлопнул его по плечу:
— Ну, как всегда — и поговорили, и помолчали, и повспоминали. А теперь домой, пока тапками не закидали.
— Ну, мужики, как всегда — хорошо посидели, — подвёл итог Митрофаныч. — Всё при нас: пиво, вобла, разговор. Значит, живём.

Он проводил нас до волейбольной площадки, занимавшей центр нашего огромного двора, и закурил, оглядел небо — над крышами клубился тёплый вечер, пахло пылью, прогретым асфальтом и чем-то знакомым из детства.  Мы разошлись неспеша, каждый в свою сторону. Было просто, тихо и правильно. Как должно быть.

Вернувшись к гаражу, он достал ключи и прикрыл двери, вздохнул и, будто подводя итог: — Ну что, живём. Пока вот так — значит, всё не зря.
Дверца скрипнула и закрылась, щёлкнул замок. И ушёл к себе, медленно
 растворяясь в летней вечерней тишине.

Где-то вдалеке снова хлопнула дверь подъезда, залаяла собака, и прошуршал чей-то велосипед.