Крым - Москва 1967 - 68 гг

Указ от 5.09.67г. застал меня во время возвращения из Крыма в Ташкент. Возвращение в Крым, попытки устроиться на работу, выезд по мандату от жителей Кибрая и Ташавтомаша в Москву, знакомство с диссидентами, бурные события мая 1968 года, депортация в Ташкент.


ВОСПОМИНАНИЯ

В августе восьмого числа 1967 года в Севастополе у меня родился сын Рустем. Я работал уже в Ташкентском РСУ треста Гордорстройремонт начальником ПТО.
Оформил отпуск и выехал в Севастополь. Отмечали рождение сына с отчимом Эльмиры, Александровым Алексеем Васильевичем в течение всего дня в разных магазинах и ресторанах. Выпившие люди легко находят общий язык, точнее выпивка развязывает язык. В ресторане Морского порта с нами выпивал капитан 1-го ранга, узнав, что я крымский татарин, раскрыл свою тайну, что у него жена крымская татарка, и они это скрывают, даже от своих детей. Возмущался существующим положением и интересовался нашим движением, о котором уже многие знали. Встреч было много и очень много сочувствующих. Эльмира ещё рассказала, что, когда она лежала в роддоме на сохранении, одна из женщин, узнав, что она крымская татарка, спросила: - "А Вам разрешат здесь рожать?" На что она ответила: - "Нет, наверное, как только начнутся схватки, я уеду в Ташкент". Свидетельство о рождении всё же выдали в Севастополе. Таким образом, наш Рустем первый крымский татарин, родившийся в Крыму, после выселения в 1944 году.
Каждый свой приезд в Крым с 1961 года, я всегда приходил в Симферополе к дому по ул. Гоголя 52/18 Крейзера, в котором родился. От дома прошелся до центра. Там, где сейчас находится украинский театр, находился небольшой уютный скверик. Сел на скамейку в задумчивости. Сидевший там же парень, моего возраста, подсел ко мне рядом на скамейку. "Ты крымский татарин" - спросил он без предисловия. С таким вопросом ко мне уже обращались не раз крымские старожилы и оставшиеся дети от смешанных браков. Массового приезда ещё не было. Приезжали только на отдых в отпуск. "Ленур" - представился он и добавил: - "Ибраимов". "Да, Руслан Эминов»: - ответил я. Пригласил в кафе в скверике на углу улиц Кирова и Р. Люксембург. Повод был - знакомство и рождение моего сына. У него был сын Алексей, родившийся 18 мая 1966 года. Я уже был участником национального движения (с 1959) и поведал о возможно скором решении нашего национального вопроса и возвращения народа на родину. Я тогда не предполагал, что ещё предстоят долгие годы борьбы и трудов. Тогда же он зачитал: - "Ильич, сбрось бронзу и гранит, восстань из мрамора немого". С этого дня началась наша поистине духовная - братская дружба. Все его письма начинались словами "Брат мой! Друг мой!" Я ещё тогда не знал, как эта встреча на долгие годы соединит нас.
10 сентября закончился мой отпуск, и я возвращался в Ташкент на прилетевшем из Ташкента самолете. Прохожу на своё место и вижу, на моем сидении лежит газета "Правда Востока" за субботу 9 сентября и в ней "Указ Верховного Совета СССР" от 5 сентября 1967 года "О гражданах татарской национальности, проживавших в Крыму".
Указ сразу бросился в глаза, я взял газету с трепетом, слезы застлали глаза, сел и сквозь слезы прочел Указ. Сразу почувствовал подвох, непорядочность, точнее подлость изданного Указа, после обещаний Андропова, что въезд в Крым, будет рассмотрен Политбюро отдельно, и наши надежды на торжество справедливости. Как бы то ни было, приехав в Ташкент, я оформил "рацпредложение" на крупную по тем временам сумму в 1300 рублей, раздал часть, кому положено, осталось 360 рублей, оформил расчет.
Эльмира с детьми оставалась в Севастополе. Из Намангана приехала мама с братиком моим Сейраном Люмановым 1957 года рождения, с его отцом Катаклы Куртвели бывшим борцом из Айвасиля, разошлась. С трудом прописал маму в Ташкенте в свою квартиру, и вылетел 18 октября 1967 года в Крым.
В Крыму велось усиленное строительство переселенческих домиков, шло плановое заселение Крыма, но только из городов и районов Украинской ССР. Строителей явно не хватало, принимали на работу самостоятельно приехавших. Поехал устраиваться на работу в Крымсельстрой, к этому времени у меня был стаж работы с 1955 года из них в строительстве с 1958 года, а с 1963 года начальником Наманганского участка спецработ и переведен в 1964 году начальником Чирчикского участка спецработ. С 1967 года начальником ПТО в Ташкенте. Объездил все ПМК. Во всех ПМК были доски с указанием фамилий, должностей и образования инженерно - технических работников.
Меня тогда удивило, что большинство ИТРовцев были без специального образования. Обращался сразу к начальникам ПМК, подавал трудовую книжку, ознакомившись с записями, мне тут же предлагали написать заявление на должность начальника участка, с подписанным заявлением о приеме на работу, шел в отдел кадров, где, ознакомившись с моим паспортом и графой национальность местом рождения Симферополь, мне предлагали вначале прописаться, а потом приходить на работу. Но до этого при разговоре с начальниками я затрагивал жилищную проблему, на что меня успокаивали, говоря. Что жилья у них достаточно и сразу же мне предоставят жилой переселенческих дом, тем более что меня берут начальником строй участка.
Шел в милицию на прописку, мне говорили: - "вначале устройся на работу, потом прописка", круг замыкался. В "Межколхозстрое" по ул. Желябова №24 мне вначале предложили поехать в Белогорск главным инженером, но потом, когда узнали, что я крымский татарин, отказали, сказав, что туда, оказывается, присылают специалиста из Киева, и предложили мне работу прорабом в Бахчисарае. При этом было сказано: "У нас есть работа прораба в Бахчисарае, но Вы наверно не согласитесь". А когда я дал, не задумываясь, свое согласие, мне отказали, сказав, что надо будет месяц подождать, а когда я предложил месяц работать на любой работе, мне отказали категорически. Только в Симферополе в ПМК-3 "Крымсельстроя" по ул. Крайней №46 начальник ОК некий Мангупли сказал по-татарски в переводе: - "Что ходишь и морочишь голову себе и другим, хоть ты золотой специалист, знай, что татар здесь не прописывают". Я сказал, что есть указ, он ответил: "Указ не для нас. Здесь Украинская ССР", кроме того, Указ не про вас, а про татар, ранее проживавших в Крыму, а ты ведь крымский татарин, и выругался. Был я и в совхозах, и в колхозах, но везде, узнав, что я крымский татарин, меня выпроваживали. Когда я уезжал из Ташкента, мама мне дала адрес бывшего сотрудника Крымского радиокомитета Семена Григорьевича Джекнаварова. Жил он в центре Симферополя по ул. Карла Либкхнехта, он обещал мне помочь в прописке, очень уважительно отозвался о моей маме. Мы с ним говорили о крымских татарах, армянах, войне, Сталине и т.д. Он сказал, что является хорошим знакомым, даже состоял в ближайших товарищах с начальником милиции и начальником паспортного стола Пилипенко, и обещал помочь с пропиской. Я ходил к нему больше месяца, но в конце он сказал, что на меня пришло досье из Узбекистана, и что я там "засветился", принимая активное участие в национальном движении крымских татар, в этой связи меня прописать отказываются. В дальнейшем, приезжая в Симферополь, я всегда останавливался у Ленура. К этому времени в Крым уже приехали более ста крымских татар, со многими тогда познакомился. Многие из них переночевали в однокомнатной коммунальной квартире Ленура, где он жил с женой Люсей и сыном. Иногда у него ночевало до пяти - шести человек, Люся с ребенком уходила к родителям. В этой же квартире в другой комнате жила мать Ленура Полина Романовская с дочкой Лёлей (Ольгой Вааповной) и внучкой Викой (дочкой Ольги). В их комнате ночевали женщины. Сколько людей прошло через их квартиру, помнят ли они о Ленуре и тёте Поле? Их дом снесли, он стоял в центре Симферополя с большим двором на улице Некрасова №3 (до 1947 г. Малобазарная). Сейчас на этом месте 113 квартирный дом з-да Фотон, а сами они лежат с 1986 года на Абдале.
Как-то зимой 1968 года мы втроем, я Ленур, Ремзи Ибраимов, бывший шофер секретаря горкома партии города Чирчика, зашли в горотдел милиции и слышим татарскую речь, к этому времени кроме нас с Ремзи Ибраимовым в городе татар не было, все не устроенные уехали. Говорили на татарском языке в конце темного коридора, подошли поближе, говорившие прервали свой диалог, а мы увидели двух милиционеров. Караимы и старожилы деревень русские, хорошо владели крымскотатарским языком. С Ибраимовым Ремзи мы ездили по деревням Альминской долины, он собирал сведения о своем отце партизане, жил тогда в комнатке у бывшей секретарши своего отца по улице Володарского, которая, чтя память его отца, приютила его. Не знаю как, но Ремзи познакомился с Вадимом Константиновичем Гарагулей и познакомил нас с Ленуром. У Гарагули дома было полное собрание "Известий Таврической Ученой Архивной Комиссии". Знакомство с Гарагулей, у которого ещё прадед был врачом в Крыму и очень сочувствовал крымским татарам, что и передалось ему через поколения, очень обогатило нас в знании нашей истории. Всё же Ремзи добился своего и прописался в Симферополе, правда, слышал, что летом 1968 года его побили татары, как "шпиона". Он выдавал секрет, что татары хотят вернуться в Крым. Среди наших, начиная с 1961 года, была сильно развита шпиономания.
Проболтавшись два месяца без работы, по просьбе Умерова Ризы и Асана Ибриша, в январе 1968 года выехал в Москву, как представитель от Кибрая. В Москве мне вручили мандат с подписями жителей Орджоникидзевского р-на Ташкентской области и средства на проживание и на проезд. 
С группой я посетил Институт "Государства и права", где доктор Джунусов Масхуд Садыкович раскрыл кухню издания "Указа" от 5 сентября 1967 года, сказав, что с ним советовались партийные органы, и он высказался, что только запретный плод сладок, и если татарам разрешить возвращение, то они успокоятся.
     В редакции литературной газеты встретились с Писателем Гулиа Георгием,  сыном Народного поэта Абхазии, основателя абхазской письменности Дмитрия Иосифовича Гулиа.
22 января возложили венок к Мавзолею Ленина, сфотографировались. Фотограф исчез.
Составили информацию № 60.
Связался с Севастополем по телефону и мне сообщили, что Эльмире нужна срочная операция по удалению неработающей почки. Срочно вернулся в Крым. 
В феврале 1968 года жене сделали в Симферополе операцию, удалили почку, я остался с детьми. К весне кончились средства, из Ташкента мои соратники Риза-ага Умеров и Ибриш Асан сообщили, что намечается большая делегация в Москву. Просили подключиться и возглавить группу наших представителей от Орджоникидзевского района Ташкентской области. Делегация была приурочена к 18 мая, 24-той годовщине выселения татар из Крыма.
После майских праздников выехал в Симферополь, остановился, как всегда, у Ленура и, как всегда, проговорили всю ночь. Перед отъездом он дал мне тетрадку со своими стихами и проводил на вокзал. Вместе с Чирчикским представителем Шевкетом Абибуллаевым на поезде 10 мая выехали в Москву.

Вечером в поезде наш попутчик, севший где-то на юге Украины, майор пограничных войск, затеял разговор. Шевкет лежал на верхней полке, он уроженец степного Крыма, как у нас говорят "ногай" явно выраженный, может быть поэтому, майор спросил: - "Откуда вы ребята?"
Я ответил: - "Из Крыма"
Ну, что там татары возвращаются?
Я решил съязвить.
Да возвращаются, но им под зад коленом, и они вылетают оттуда как пробки, ведь во время войны они всех русских в Крыму перерезали.
Зачем вы так резко и жестоко… А ведь я участвовал в их выселении. Был тогда молод и единственно, что у меня запечатлелось, это их красивые девушки. Не могу забыть, семью, пятеро детей, трое красивые девушки и два подростка. На столе лежало письмо с фронта. Спросил от кого, мать ответила, что от старшего сына.   Сейчас я все представляю по-другому и с ужасом думаю, что, если так же выселили бы мою маму. Она живет под Москвой в колхозе "Победа".
Ну, а за что же вы их все же выслали?
И тут он поведал свою версию. Приблизительная его речь: - " Вы знаете о Тегеранской конференции глав союзников?" Я утвердительно кивнул головой и сказал, что читал книжку "Тегеран- 43". "Так вот - продолжал он - исход войны был предрешен и уже тогда начался дележ территорий, правда, еще не явно. Вы, помните Черчилль, настаивал на высадке десанта союзников в Югославии, ссылаясь на уже готовый плацдарм, удерживаемый войсками партизан Тито, а Сталин настаивал на высадке десанта во Франции. Подспудно решался вопрос дележа Балкан и Европы. Генштабом был разработан план выхода на Балканы через Турцию. Румыния была сателлитом Германии, и считалось, что на собственной территории она окажет яростное сопротивление. А Турция была нейтральной страной, но с отмобилизованной армией. К этому времени наша армия не в малой степени зависела от поставок по Ленд-лизу, эшелоны с боеприпасами, обмундированием, продовольствием шли через Иран и кораблями по северному морскому пути в Мурманск и Архангельск, самолеты перегонялись с Аляски через всю Сибирь. Была договоренность, что после окончания войны на освобожденной территории народы сами изберут себе государственное устройств и правительства. Исходя из этого, решили принять превентивные меры на случай контрудара Турции и помощи ей США и Англии, и возможности потерять Кавказ и Крым. Чтобы не было повода оспаривать занятые территории, решили выселить все мусульманские народы, имеющие свои корни за рубежом, в этой связи и выслали с Кавказа турок, чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев, курдов, хемшилов, а заодно и калмыков. А потом греков, болгар, а из Крыма и армян, немцы были выселены еще в 1941 году. Из армян в 1943 году была создана ударная группа и сосредоточена в Армении, среди них усиленно будоражили резню армян в 1915 году, были пропагандистские установки на освобождение святыни армянского народа - горы Арарат, соплеменников, томящихся под турецким игом и т.д. В начале 1943 года были созданы специальные части по борьбе с спецконтингентом, куда я попал. С февраля 1943 года мы начали выселять коренные мусульманские народы Кавказа, а в мае 1944 года крымских татар из Крыма. Армии Толбухина 4-го Украинского фронта были сосредоточены в Крыму. Был брошен десант в пролив Босфор, который турки уничтожили. Что остановило выполнение этого плана, я не знаю, но Румынский король Михей, заключив сепаратный мир, открыл дорогу на Балканы, и была телеграмма Рузвельта Сталину в смысле "прекратите нарушать суверенитет нейтральных стран, или я вынужден буду принять ответные меры". Турцию оставили в покое, но народы были выселены".
Впоследствии эта версия была подтверждена генералом Петром Григоренко - «Если Московская битва была примером героизма и самоотверженности, когда отступать уже действительно некуда было, а Сталинградская битва заставила Берлин впервые погрузиться в траурные тона, то Курская битва (5 июля — 23 августа 1943 года)  окончательно объявила миру, что теперь немецкий солдат будет только отступать. Больше ни одного клочка родной земли отдано врагу не будет! Не зря все историки, как гражданские, так и военные сходятся в едином мнении – битва на Курской дуге окончательно предопределила исход Великой Отечественной, а вместе с ней, и исход Второй Мировой войны. Не поддается сомнению и то, что значение Курской битвы было правильно понято всем мировым сообществом.
У Кремлёвского руководства уверенность в окончательной ПОБЕДЕ, родила имперские планы, осуществление многовековой мечты сделать Чёрное море внутренним,  овладеть проливами и выйти на Балканский полуостров миную союзниц Германии Румынию и Венгрию через Турцию.
Но Турция не воевавшая, но имевшая перевооруженную и отмобилизованную армию представляя серьезную силу, в случае неудачи могла перейти в контрнаступление и закрепиться на территориях некогда ей принадлежавших, что побудило провести превентивные меры по выселению «неблагонадёжного населения». 
На Тегеранской конференции 28 ноября — 1 декабря 1943 года, Основным вопросом было открытие второго фронта в Западной Европе. У. Черчилл настаивал на вторжение с Балкан, Сталин настаивал только с территории Франции. После долгих дебатов проблема «Оверлорда» оказалась в тупике. Тогда Сталин поднялся с кресла и, обратившись к Ворошилову и Молотову, с раздражением сказал: «У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается». Наступил критический момент. Черчилль понял это и, опасаясь, что конференция может быть сорвана, пошёл на компромисс». — О. Б. Рахманин.
23 августа 1944 года Ион Антонеску, прибыв во дворец, был арестован и отстранён от власти. Одновременно в Бухаресте военные части, возглавляемые коммунистами, и добровольческие отряды взяли под свой контроль все государственные учреждения, телефонную и телеграфную станции, лишив лидеров страны и германских командиров связи с Германией. Ночью Михай I выступил в радиоэфире. Во время своей речи он объявил о смене власти в Румынии, прекращении военных действий против СССР и перемирии с Великобританией и США, а также о формировании нового правительства во главе с Константином Сэнэтеску.  31 августа  1944 года советские войска заняли Бухарест.  Путь на Балканы был открыт.
О приготовлениях СССР захватить Дарданеллы, стало известно в США. Президент Ф. Рузвельт предупредил И. Сталина об неминуемых ответных мерах со стороны США, Эти события предотвратили вторжение в Турцию, но побудили её впоследствии вступить в НАТО». 

Я признался, что я крымский татарин, он ответил, что догадался. Я стал говорить о выселениях татар, начиная с 1783 года, со времен Екатерины и повторных выселениях татар из Крыма в настоящее время, а так же тюркских народов с Кавказского побережья Черного моря, доказывать, что советская Россия продолжает политику царской России, говорил о проявлениях шовинизма, о борьбе Сталина с национализмом, а точнее подавлении национальных меньшинств, уничтожении национальных кадров ещё с 1927 года. Мы почти не спали, майор поведал, что закончил истфак. Вышел в отставку и решил заняться историей профессионально. Дал мне свой адрес, который я записал в записную книжку, изъятую у меня при аресте в Москве 6 июня 1968 года. Жаль, не помню ни имени, ни фамилии, что утратил связь с интересным свидетелем выселения.


Москва 1968 год май - июнь

( 17 мая пятница. 5 июня среда. 9 июня воскресенье)

Впервые в Москве я был зимой 1959-60 годов. Уже тогда благодаря своему любопытству, и хорошей памяти на местности, изучил город, легко ориентировался в метро. Потом я бывал в 62 году со своим школьным товарищем Струковым Талятом, бывал проездом и делегатом от крымских татар в 66 году и в начале 68 года. Вещи свои мы оставили в автоматической камере хранения на вокзале и поехали в район гостиниц ВДНХ - "Алтай", "Восток", "Заря". Там уже были наши представители с многих мест проживания со всей территории СССР, около 500 человек. Меня встретили механик совхоза Арифов Февзи и Ибриш Мустафа из Кибрая и передали мандат и деньги на проживание и дорогу 220 рублей выделенные на представителя и список нашей группы в 16 человек. Ночевали в номере гостиницы из 4-х человек, кажется человек 10. Спали на полу, кто на матрацах, кто на одеялах. Утром мне поручили группу человек 40, и мы отправились в Генеральную прокуратуру Союза ССР. Сосредоточились в вестибюле. Меня и еще одного представителя пригласили в кабинет для предварительного ознакомления о причине посещения. Я, уже зная настроение наших людей, просил устроить прием для всех, ибо представители имеют одинаковые мандаты и равные права, представляют различные регионы и группы людей. От нас же пытались избавиться, сказав, вот мы от вас приняли двоих, всех принять, не можем. Вы им разъясните. Когда мы вышли в вестибюль уже гудели голоса, а на нас посыпались обвинения, почему мы согласились на прием, кто мы такие и т.д.
Я пытался объяснить, кажется, успокоил, и мы стали дожидаться приема всех пришедших. Представители прокуратуры вынуждены были устроить прием в вестибюле. И тут от представителей выступил высокий, симпатичный, Седовласый мужчина 60-ти лет. Способность увлечь аудиторию, ораторское искусство, в построении речи и хорошее знание вопроса, меня подкупили, я проникся глубоким уважением к нему, но тогда близко узнать его мне не удалось. Но судьба справедлива и мы с ним, впоследствии объездили весь Узбекистан, Крым, были в Киеве и неоднократно в Москве. Это был пламенный патриот, неутомимый и очень энергичный в свои 60лет и все последующие 20 лет, что мы с ним провели, не старик, а наш старший товарищ - СУЛЕЙМАН ГАФАРОВИЧ ВЕЛИ. Потом много и сумбурно говорила симпатичная женщина в очках, но в отличие от "седовласого мужчины" её речь была менее конкретной и сдержанной, даже напористой и вся в упреках, правда многим из наших она понравилась больше своей эмоциональностью. Это была наша тётя - ШЕФИКА ВЕЛИ. С тех пор, вот уже тридцать лет моя ближайшая тётя - соратник.
Ночью нас подняли сотрудники милиции и сделали предупреждение, что есть решение очистить Москву от нежеланных посетителей и нам следует уехать добровольно, иначе будут применены санкции о выдворении. Утром 17 мая был сход на площади у гостиниц ВДНХ. Решали вопрос о выходе на демонстрацию. Я пытался убедить, что выходить нужно немедленно, ибо власти выполнят своё обещание и намеченное мероприятие провалится. Но большинство было настроено воинственно. Видя большое количество татар, им казалось, что сила великая собралась и им всё под силу. Но были противники выхода немедленно из организационных соображений, о которых большинство не знало, и в то время я тоже. Один из них был РОЛЛАН КАДЫЕВ, он имел договорённость с московскими диссидентами во главе с генералом Григоренко Петром Григорьевичем, что они поддержат демонстрацию крымских татар, при этом намечалось присутствие многих иностранных корреспондентов. Переиграть сроки не захотели, или хотели приурочить к годовщине выселения, или уже не в состоянии были изменить, или понадеялись, что власти не посмеют провести акцию выдворения столь большого количества представителей. Нам было уже известно, что 18 мая в субботу намечена демонстрация пионеров на Красной площади, в честь дня пионерии. Почему- то это не было учтено организаторами, по всей вероятности к тому времени мы ещё были молоды и не имели достаточного опыта в политической борьбе. Впоследствии я узнал, что связь с диссидентами была самодеятельностью Роллана, старшие наши товарищи остерегали и отмежевывались от диссидентов. Дабы не придавать движению антисоветского, антипартийного содержания.
Как бы то ни было, я поверил властям, что будем выдворены. И на всякий случай, мы с Шевкетом съездили вечером на вокзал, где хранились наши вещи и оделись потеплее, хоть в эти дни в Москве было достаточно тепло. Вечером, подъезжая к гостиницам, я увидел, что выходящих из автобусов, всех в фуражках и группами, встречают милиционеры и дружинники. Я сразу сориентировался и потащил Шевкета в кинотеатр "Рига", где нам пришлось просмотреть фильм "Три тополя на плющихе". По окончании фильма с толпой вышедших из кинотеатра я прошелся по центральной аллее гостиничного городка, где обычно вечером сбирались наши представители, и видел, как загружали в автомашины, как вылавливали вновь прибывающих.
Направились ночевать на вокзал, в автобусе меня узнали ребята, с которыми я ходил на приемы, в различные инстанции Москвы, и предложили поехать с ними к хозяину, у которого они остановились. В автобусе же я познакомился с Муратом Военным, с которым написали "Экстренную информацию". Гостеприимным хозяином оказался Пётр Ионович Якир, сын командарма, расстрелянного в 1937 году.
Наших представителей, которых удалось милиции и сотрудниками КГБ выловить, на следующий день погрузили в вагоны и отправили в Узбекистан. По пути следования из вагона бежал Роллан Кадыев. Вернувшись в Москву, он вместе с Асановой Земпирой и Языджиевым Исмаилом появились в доме у Петра Якира. Им не понравилась написанная нами, напечатанная и уже распространяемая "Экстренная информация № 68" стали собирать материал для составления "Траурной информации № 69"
Оставшиеся и бежавшие с пути следования представители сумели связаться друг с другом. Выехали на станцию "левобережная" там собирали материал для информации. Распределили людей по группам и продолжили работу уже по ознакомлению московской общественности о нашей проблеме и в результате наших ходатайств, выдворении представителей народа за пределы Москвы. При написании информации № 69, я просил Роллана убрать выводы и сравнения с неграми и евреями и очень бесящее КГБешников, и партийных работников слово " геноцид". Я говорил, давай опишем события, люди пусть сами делают выводы. Роллан и в особенности Зампира были против малейшего смягчения текста. Зампира Асанова самая активная участница национального движения из всех девушек и женщин, которых я знаю. Она была тесно связана с диссидентами, и думаю, вовлекла и Роллана. Во всех документах того периода найдете её подпись. Она присутствует на всех встречах наших активистов в Узбекистане, и встречается с диссидентами Украины. В диссидентских кругах Москвы она свой человек. В документах указано, что она врач, но я, правда, не знаю где она работала, во всяком случае, в Москве она находилась довольно длительное врем, как профессиональный политик. Она стала на меня кричать, что я трус, я пытался объяснить, что такими выражениями, мы правительство не испугаем и они не бросятся решать наш вопрос, а только разозлим их. Работая в Беговате на строительстве кирпичного завода в 1958 -59гг, который возводился рабочими спецконтингента, точнее рецидивистами, прошел курс взаимоотношений с людьми. Усвоил, что если хочешь добиться чего-либо от людей сильнее тебя по положению и даже по физической силе, брать их на испуг, только вредить в достижении цели. Но Зампира была настойчива, Роллан и Исмаил-агъа поддержали её, я подписал их текст. Уверен, зная, что крымские татары собираются у Петра Ионыча Якира, да не только крымские татары, но и диссиденты Москвы, в квартире у него обязательно было установлено подслушивающее устройство. Встречаясь с преданным коммунистом, Сулейман-агъой Асановым, не раз, он меня напутствовал не поддаваться на "провокации" его, как он говорил, однофамилицы Зампиры. И требовал от меня, чтоб мои встречи с ним не становились известными Зампире. Первые экземпляры информации №69 были напечатаны дома у Якира, потом мы с Байрамовым Решатом по очереди диктовали, а девчата печатали их за городом в небольшой избенке. Распространили несколько сотен экземпляров, депутатам Верховного Совета СССР, писателям и общественным деятелям. Большинство разосланных нами экземпляров было приобщено к "Делу №109
Пётр Ионович работал в институте Истории народов СССР. Мы с ним неоднократно ходили к нему на работу. В кабинет набивалось полно сотрудников, в тот период многим было интересно узнать о первом всенародном движении в СССР. К тому времени я уже успел прочесть "Очерки истории Крыма" Евгения Маркова, "Крымское промышленное садоводство" Льва Платоновича Симиренко; об участии крымских татар в ВОВ и высылке народа знал из сборника обращений, который мне дал Джеппар Акимов, из народных "Обращений в ЦК КПСС", из рассказов старших товарищей по моим поездкам по участкам, по встречам в Крыму с русскими старожилами, многие из которых в ту пору сочувствовали нашему народу. Для почти всех сотрудников это было открытием. Однажды Пётр Ионыч привез, мня к Георгию Борисовичу Федорову домой. По заданию редакции "Новый мир", точнее лично Александра Трифоновича Твардовского, Георгий Борисович написал статью - рецензию на книгу Павла Наумвича Надинского изданной Крымиздатом часть I-я в 1951 году и часть II-я в 1957 году, а часть III-я - уже после смерти Надинского в 1964 году. Будучи знакомым с Якиром, Георгий Борисович, зная его связи с крымскими татарами, просил его познакомить с кем-либо из них знакомых с историей Крыма. Так, что мне пришлось "рецензировать" рецензию Георгия Борисовича. Мне запомнилось его выражение в отношении книг Надинского: - "Это нацистское творение хлеще "Майн кампф" Гитлера". Я несколько раз уже сам ездил Федорову и читал книги его богатейшей библиотеки. Узнав, что я без работы, он предложил мне поехать с ним в археологическую экспедицию на юг Молдавии вместе с Ильёй Габаем. Я ещё дважды успел побывать у больного Алексея Евграфовича Костерин, запомнилось его возмущение и реплика: - "В какой все же партии я состою ленинской или сталинской". Заходил несколько раз к Асанову Сулейману, знаком был с ним ещё по первой поездке в Москву в качестве представителя. Его жена неодобрительно относилась к приходу крымских татар к ним на квартиру, о чём поведал мне сам Сулейман-ага, но сказал, чтоб я приходил без стеснения, якобы его жена ко мне относится с уважением. "Ты ей понравился»: - сказал он мне. К нашей попытке выйти на площадь вместе с диссидентами он отнесся отрицательно. Мы в этом отношении не поняли друг друга. 30 мая в день памяти Б. Пастернака я был С Петром Якиром в Переделкино. Собралась не очень большая группа поклонников. Были выступления, поэт Сенин читал свои стихи. Из отдельно стояще группы в белых балахонах вышел молодой парень и призвал всех находящихся не осквернять могилы, а помолчать, ибо по его словам Пастернак был очень замкнутым и молчаливым и не превращать могилу в трибуну. По молодости, к своему стыду, я не знал, кем был Пастернак, но из слов Якира и выступающих определился и решил тоже выступить. Как на митинге я стал говорить, что не мог Пастернак быть тихим и молчаливым, раз его знают, слышали и читали его стихи многие люди в мире. А призывать к молчанию в наше время нельзя, надо громко заявлять свои позиции, и не допустить повторения 37 года. Там оказались писатели и художники, нас с Якиром отвели к кому-т на дачу, там пили, болтали о политике, возмущались и сочувствовали положению крымских татар, я там читал стихи Ленура, которые знал на память. Меня поразило, что, сочувствуя нам крымским татарам в своих рассуждениях они почти все оставались в крайних шовинистических позициях.
Во вторник 4-го июня мы с Федоровым были у А.Т. Твардовского в редакции по поводу рецензии. Я по молодости много говорил, увлеченно и с жаром болтал, и мог говорить без умолку весь день. Пользуясь, случаем я намеревался показать ему и стихи Ленура, Александр Трифонович меня остановил, сославшись на неотложную работу, но очень просил приехать в воскресение 9 июня к нему на дачу, дал адрес и объяснил, как доехать и найти его. Он, провожая, ещё раз сказал, чтоб я обязательно приехал, что будет ждать меня, но приехать мне не удалось.
6-го июня нас пятерых выловили и на следующий день выдворили из Москвы. Мы сидели напротив Большого театра у памятника Карлу Марксу и болтали по-татарски. К нам подошли в гражданской одежде и просили предъявить документы. Среди нас был Решат, кажется по фамилии Османов, когда называл своё имя то добавлял: "Решат без мягкого знака" с Краснодарского Края, у которого не было обеих кистей рук. Я сказал, что документов с собой нет, и живу в Москве. Правда, паспорт был при мне вместе с оставшимися деньгами. Тем не менее, меня вместе с другими препроводили в 51 отделение милиции на Петровки. Там дежурный майор устроил личный обыск, но, когда я его пристыдил. Что он лично будет лазить по нашим карманам. То он велел нам самим выложить их содержимое на стол. Я не стал доставать из заднего кармана паспорт и деньги, номер прошел. Но из кармана костюма были изъяты записные книжки, которые так и не были мне возвращены, мне их потом показал следователь Мустафаев в Ташкенте. После того как следователи допросили нас; заполнили карточки на бомжей и отправили в спецприемник. Начальник спецприемника подполковник сказал нам, что воевал с крымскими татарами и очень хорошо отозвался о своих однополчанах, извинился за проводимую акцию депортации в отношении нас, спросил, что бы мы хотели перед отправкой. Мы попросили разрешения забрать свои вещи и позволить купить апельсины детям. Все наши просьбы были выполнены. Нам выделили две легковые машины. Мой чемодан находился у крымского татарина, проживавшего в коммунальной квартире против Белорусского вокзала. Я попросил милиционера не сопровождать меня, дабы не скомпрометировать жильцов. Он мою просьбу выполнил. Часть моих вещей находилась у Якира, но туда я не стал водить милицию. Там остались книги, подаренные мне Федоровым, и мои записи. Когда нас привезли в спец приемник, один из милиционеров проявив бдительность, заметил у меня в заднем кармане паспорт и деньги, вытащил их, но подполковник велел ему вернуть их мне. Кормить нас не стали бурдой, а дали возможность купить в магазине колбасы и молочного. На следующий день привезли на Казанский вокзал. Но к бомжам не поместили, в проходе нам представилась возможность понаблюдать за ними. Их содержали, как животных в зоопарке за клетками, но они и вели себя соответственно. Нас провели в вагон, сдали проводникам, билеты были приобретены за счет государства. И попрощались с нами. При желании на следующей станции можно было сойти. Но уже надо было возвращаться, работать и жить. Через трое суток я снова был в Ташкенте. В квартире оставалась мама с братишкой Сейраном, вещи мы не отправили, нужно было только устроиться на работу. Возвращаться на старое место не хотелось, хоть меня там с удовольствием приняли бы, Салих Умарович Усманов звал меня. Я пошел к кузину моей жены управляющему трестом строй механизации (бывший УзТСС) Хаваджи Эрнесту. Он меня на работу не взял. Хоть я в этом тресте проработал с 1960 по 1965 год и был на очень хорошем счету, меня хорошо знал бывший управляющий Аскар Исакович Воловой. Из Намангана был переведен в г. Чирчик начальником спецучастка. Хаваджи, зная моё участие в национальном движении, решил обезопасить себя, и отправил к своему знакомому, который предложил мне должность мастера, я отказался. Узнал, что главным инженером 9-го стройтреста "Главтвшкентстроя" является Асамов Шавкат, с которым работал в Чирчике. Он сразу предложил мне временно работу зам начальника ПДО - главным диспетчером треста. 21 июня я приступил к работе, мне дали трестовский мотоцикл "Урал", который мне очень помог в поездках по Ташкентской области. Стоянку мне устроил в своем дворе Умеров Риза, с которым мы и совершали наши поездки по местам проживания крымских татар в Орджоникидзевском районе и г. Чирчике. Через два месяца меня назначили главным инженером Су-51. К этому времени вернулась моя семья. Начальник управления был болен, и мне пришлось работать одному, но 13 сентября, чуть свет у нас в квартире начался обыск работниками КГБ УзССР. Следователем был старший следователь КГБ Бобылев Петр Михайлович (12.12.1918 - 30.11.1979), из оперативников был Увижев, понятых не помню.
Жили мы две семьи вместе в двухкомнатной квартире по ул. Мориса Тореза №1 кв. 9
Мама разошлась с отцом моего братишки Люманова Сейрана; Катаклы Куртвели, оставив ему квартиру в Намангане, переехала в Ташкент. Правда, мы надеялись, что пропишусь в Крыму после Указа, а мама останется в нашей квартире. Бобылев оказался порядочным человеком, когда братишка собрался в музыкальную школу. Он его выпустил, произведя незаметно для него обыск его тетрадей и книг. Обыск длился до 13 часов. Жена Эльмира. Спросила меня, есть ли что прятать, у меня в уборной за канализационной трубой был памфлет Юрия Османова "Крым-арена великодержавного шовинизма и Украинского национализма" и ещё кое-какие информации. Она зашла в Уборную и полчаса запихивала в унитаз разорванные клочки бумаги. Которые не хотели уплывать и все время всплывали, хоть она их и запихивала туда рукой. Последняя информация "Траурная" и 71-я находились при мне, когда закончили обыск квартиры, я их бросил за дверь кухни, и когда приступили к личному обыску у нас ничего не было обнаружено. Но тут заплакал мой годовалый сынок Рустем, он потерял соску, тогда Бобылев предложил начать новый обыск. Я сильно переживал, как бы не нашли мои бумаги за дверью в кухне, но, к счастью, Увижев нашел соску в кастрюле с очистками картошки, за что моя жена отпустила ему комплимент, сказав: - "Вы, годитесь для такой работы". Мама очень переживала. Перед тем как меня увезли, Эльмира переговорила, оказывается, с Бобылевым, что со мной будет, он ей пообещал, что приложит все, что в его силах, дабы меня вызволить. Я тогда их разговора не слышал.
13 сентября 1968 года в КГБ меня допрашивали несколько человек.  После первого допроса, во время которого вошел оперативник с лошадиным лицом и оскалом овчарки, фамилию которого не знаю, но лицо запомнилось, Бобылев в это время выходил. Оперативник стал меня стращать, провоцировать, я тогда выбрал тактику говорить почти все, что касалось меня, не называя никого, ибо все, что мы делали, не является преступлением, а в рамках советских законов, в пределах конституции. И ленинской национальной политики, мы, как и все граждане СССР, должны иметь право жить на своей национальной родине, и этих прав мы добиваемся, открыто у высших партийных и государственных органах, куда обращаемся, открыто с подписями, с указанием адресов и фамилий. Когда же спрашивали о наших собраниях, я не отрицал, что участвовал, и сам проводил собрания, но никого из участников не называл, ибо у нас не принято было вести протокол, и никто и никогда не спрашивал имен и фамилий, знакомились обычно после нескольких встреч неофициально. А главное, раз наши действия не преступны, какое имеет значение, кто в них участвовал.
Но вернулся Бобылев стал его вежливо успокаивать и попросил его оставить нас вдвоем. Я, наверное, вел себя дерзко, но П.М. Бобылев со мной был доброжелателен, и я почувствовал в нем ко мне сочувствие. При личной беседе с Бобылевым в его кабинете, я упрекнул его работой в органах, которые возглавляли Ягода, Ежов и Берия с Абакумовым, напомнил о докладе Хрущева на XX съезде. На что он мне ответил, что в органах работает с тех пор, как я родился, и ни в чем себя не запятнал, и что совесть его чиста. Я сказал, что наши стремления законны, а процессы над крымскими татарами вопиющая несправедливость, и мы когда-нибудь будем оправданы, а осуждены те, кто сегодня нас обвиняет. Так что его безупречная с его позиции совесть и биография под конец службы все равно будут запятнаны. Он не стал комментировать. Только выписал мне пропуск, и я покинул здание КГБ. Больше я никогда Бобылева не видел, это была наша единственная встреча. Он был назначен старшим следователем от КГБ по нашему делу, но, добившись моего освобождения под подписку, от ведения нашего дела ему удалось отстраниться.
Я теперь очень благодарен ему, хоть после того дня больше никогда в жизни с ним не встречался. Жаль этого я не смог высказать ему непосредственно.
Бобылеву удалось выпустить меня под подписку о невыезде, из десяти привлеченных я один оказался на свободе, вначале как свидетель, потом как обвиняемый.
В 1989 году я вел работы на общежитиях ПО "Ташсельмаш", проходя мимо кладбища коммунистов, что по ул. Боткина, я почему-то решил пройти сквозь него и очутился у могилы Петра Михайловича Бобылева 12/XII-18-30/XI-79г. По молодости я тогда не осознавал той участи, которую проявил он в моей жизни, и только стоя у его могилы, воссоздав в памяти те и последующие дни и события, я понял многое и проникся к нему благодарностью. В то время я единственный кормилец в семье, у меня двое детей и мама с одиннадцатилетним братишкой, жена еще не работала, сыну только исполнился год, дочке шесть лет. Жаль свою благодарность я не смог высказать ему непосредственно. После этого я был несколько раз в дни его рождения и смерти и один раз на "родительский день" на его могиле, в надежде встретить кого-либо из его родственников, и выразить им свою благодарность, но тщетно, клал цветы к памятнику, но вероятно в Ташкенте никого не осталось. Работая в здании "УЗГОССТАНДАРТА" в разговоре с начальником охраны Сашей (бывшим КГБешником), узнал, что сын Бобылева работал в КГБ и оставил о себе "дурную славу среди КГБешников" якобы кое-кого из их взяточников "заложил" уже во времена независимости и его выдворили из органов. Моим следователем стал Даврон Мустафаев, впрочем, и о нём у меня и Ризы Умерова сложилось хорошее впечатление.
Меня привлекли вначале как свидетеля, зачитали, что отказ от дачи показаний. Влечет наказание до 6 месяцев лишения свободы. Затем на основе моих же показаний привлекли к суду как обвиняемого. Я еще при первых допросах сочинил легенду и на протяжении всего следствия, которое длилось 9 месяцев, благодаря свей памяти, при каждом допросе повторял ту же легенду. После предъявления мне обвинения со 2 декабря 1968 года, я перешел в СУ-55 старшим прорабом, и всё время следствия продолжал работать, причем меня загружали работой до предела. У меня было до 16 объектов, мой план составлял 2/3 плана управления, где было три участка. Работая честно, вникал в проекты каждого объекта. Следил за качеством работ, организовывал работу на объектах на каждый день и проверял исполнение, прорабов и мастеров заставлял работать в две смены и сам работал с 6 утра до 21 часа и более, кроме того, я ни на один день не прекращал работу с народом. Имея мотоцикл "Урал", который благодаря Асамову Шафкату, перешел со мной из треста, а Су -55, я вместе с Асаном Ибриш продолжал проводить собрания в поселке "Ташавтомаш" и в отделениях с/за Кибрай, участвовал в городских, областных и республиканских встречах представителей инициативных групп. Почти сразу по переезду из Чирчика в Ташкент в 1966 году, я через нашу родственницу тётю Сундус близко сошелся с её зятем Трасиновым Али и нашей художницей его женой, а моей троюродной сестрой Заремой. Он являлся секретарем парткома "Тракторосборочного завода", обладал незаурядным умом, был большим патриотом своего народа и пользовался заслуженным авторитетом среди представителей инициативных групп Ташкентской области. Через Али мы близко сошлись тогда ещё с одним активным "инициативником" - врачом Дильшатом Ильясовым и его замечательной женой Заремой Касымовой. Дружили мы семьями, почти ровесники и дети наши были ровесниками. Часто бывали у них с моей женой Эльмирой. Вместе с Али мы ездили в Той-тепе и Ангрен, где проживали его родственники. В период следствия дважды мы встречались с моим следователем Давроном Мустафаевым, по его записке, которую он писал в своем кабинете, давал мне прочесть и уничтожал, нелегально, и он давал мне напутствия, и объяснял, что в основном нами занимаются и готовят материалы оперативники, а следователи выполняют бумажную работу. При второй встрече сказал, что все наши республиканские встречи прослушиваются и записываются оперативниками КГБ, и что на последней встрече в доме у Эминова Сейитумера, я информировал о ходе следствия и читал подготовленное обращение. Он сказал: - "Что ты лезешь на рожон, мы все пытаемся выгородить тебя, потерпи хоть до окончания процесса". Я попытался отрицать своё участие на встрече, на что он ответил, что это его не касается, что он уже мне объяснял, что следователи, закончив наше дело, возможно больше никогда татарским делом не будут заниматься, а нами непосредственно и постоянно занимаются оперативники из отдела Свалова Алексея Михайловича. Следователи КГБ занимаются в основном крупными хищениями, убийствами и иностранными гражданами, нарушившими закон. А отрицать мое участие на встрече бесполезно, это работа оперативников, но мне следует быть осторожней и лучше до окончания процесса прекратить политическую деятельность. А он сам как человек и национал считает нашу деятельность правильной и необходимой, но работать надо чище и осторожней, следить за стилем и формой наших обращений и "информаций", не оставлять зацепок. Благодаря ему я вынес письмо - справки КГБ под грифом секретно, о численности переселенных в Узбекистан крымских татар и смертности за первые два 1944 -46 года. На основе этих справок генерал Петр Григорьевич Григоренко написал свои комментарии 10 марта 1969 года, (см. Ташкентский процесс стр.800 - 807)
переданное в скором времени "потусторонними голосами". Петр Григорьевич был арестован 7 мая 1968 года на квартире Касымовой Заремы и Ильясова Дильшата. За день до этого при беседе с Петром Григорьевичем я сказал, что в Кибрае есть интересная книга о крымских татарах. И по его просьбе я привез книгу Л.П. Симиренко "Крымское промышленное плодоводство". Вслед за мной ввалилась орава КГБешников сопровождающие следователя по особо важным делам при прокуроре Узбекской ССР Березовского Б.И. У меня сохранился акт личного обыска. Уже в 1988 году, работая на заводе "Узбексельмаш" вместе с Зингермаом Г.Я. узнал, что он хорошо знал и Б. Березовского и его отца, и отозвался о них довольно нелицеприятно.
В своей книге "Записки адвоката" Николай Сафонов пишет, что Монахову Николаю Андреевичу. Моему адвокату, якобы, чуть не вынесли частное определение за передачу татарам секретного письма КГБ, которое уже давно было известно не только татарам, но и широкой общественности, благодаря Мустафаеву Даврону  и  П. Г. Григоренко, при моем пособничестве. А при моей встрече с Н.А. Монаховым в 1990 году он выразил свою обиду на Сафонова. Сказав при этом: "если не помнит, пусть не сочиняет". Сафонов пишет, что его книга написана была ранее, и 20 лет не могла увидеть свет. Однако это дань моде, книга написана после 1986 года. Это явствует по многим несоответствиям, связанным с провалами памяти, восполненные вымыслом. Я неоднократно встречался с Николаем Сафоновым после 1991 года много раз.
С 1990 года по 1992 год я работал начальником производственного отдела объединения "Союзинтуристспецремстрой" и в месяц по два раза бывал в командировках в Москве. Тогда и встречался с Монаховым и Сафоновым, который каждый раз приглашал меня в ресторан ЦДЛ. Хотел зайти и А.Д. Сахарову, но он тогда был уже обласкан властью, прессой, и к нему потянулись " новые демократы", я же предпочитаю общаться с неугодными властям личностями. Мне всегда импонировали только диссиденты.
 По прошествии лет, вспоминая свои контакты с Петром Григорьевичем Григоренко и последующие нарекания наших старших товарищей и Сергея Петровича Писарева, я по-другому воспринимаю роль генерала в судьбе крымскотатарского народа.
Генерал Пётр Григорьевич Григоренко относился к крымским татарам по-отечески. Встречаясь только с молодёжью, для которой сам чин генерала внушал трепетное уважение и был кумиром, Петр Григорьевич чувствовал себя поводырем неразумного племени и стремился по возможности облегчить учесть обиженных. Разрабатывал методы борьбы и самосохранения, предлагал организовывать общество землячества, придать движению организационные формы, против создания которых резко возражали представители старшего поколения. Организованность без организации было основой движения созданной крымскотатарскими коммунистами ветеранами ВОВ. Кстати, представители старшего поколения, организаторы национального движения, охотно встречались с Сергеем Петровичем Писаревым, с Алексеем Евграфовичем Костериным, но никогда не изъявляли желания встретиться с генералом П.Г. Григоренко, ни в Москве, ни тогда, когда он прилетел в Ташкент.


Ташкент
1998 г.