Песочница

У вас на лице написано «травма». Но я говорю с вами о чем-то другом.
Я говорю с вами о чем-то другом и вижу, как ваше красивое взрослое лицо искажено болью ребёнка.

Вы улыбаетесь мне, вы помогаете мне. Вы хотите мне помочь. Вы спасатель. Скорее всего вы не скажете о себе, чтобы вы выбрали эту работу, чтобы спасать. Вы будете мне говорить, что когда я помогаю другим, я – спасатель. Я один из трёх углов треугольника Картмана. Иногда.

Вот вы сказали мне, что я нахваталась семантики из прочитанных книг. А я вам не скажу, что люблю психологию. Что учу психологию 20 лет. В смысле, что я себя изучаю, чтобы понять, очень давно. Я пока промолчу. Может быть и совсем промолчу об этом.  На микросекунду я почти обиделась. Но потом я подумала, что я обратилась к вам за возможным спасением. Я в очередной раз обращаюсь за помощью. Я ухожу от мыслей об обиде, потому что так мог бы обидеться мой внутренний обиженный ребёнок. Но не взрослый человек, и я не буду искать в вас того, кто меня обесценил своим мимолетным изучением моей семантики. В конце концов, это ваша работа – изучить клиента.

А, ну вот вы сами сказали о своей травме. Я не ошиблась. Травмированный человек всегда видит травму в другом. Это викарное чувство на уровне где-то в подкорке, наверное. Если бы я была маленькой, я бы этого не поняла. Но вы только что сами сказали, что скорее всего травма моя останется со мной на всю жизнь. Я согласилась.  А потом вы сказали, что знаете, как это. Потому что у вас такая же травма. Ровно такая же. Вы сказали мне это на следующей встрече после знакомства. Еще бы, ведь это с нами всю жизнь. Ну да, все это так, я вижу по вас. И по себе. Интересно, кто кого будет спасать? Психолог - клиента? Или наоборот?

На вашем красивом женском лице написано «травма». И эта травма мелькает в сюжете движений ваших бровей, ваших складок лица, ваших мелких морщинок вызревшей кожи, но в основном внутри ваших глаз сверкает очень глубокая темная бездна. Но если я буду об этом сейчас говорить, о том, что вижу в ваших глазах -  я задену вашу священную рану. И я не буду, конечно. Но эта бездна - это то самое, о чем вы мне только что говорили. О том, что травма с нами до самого до последнего вздоха. И чем она больше, тем глубже и бездна. Хотя кто может сказать, чья травма больше? Мне кажется, так нельзя говорить.

Любая травма ребёнка – это масштабная травма. Ребёнок, ангел по сути, рождённый для счастья. Было бы здорово, если бы у ребёнка всегда было всё хорошо. И чтобы потом он стал добрым и радостным взрослым, которому незачем изучать психологию, чтобы понять о себе ещё больше. Было бы здорово, если бы мир сам по себе был исключительно добрым. Чтобы наша среда никогда не была агрессивной. Чтобы ребёнок, рождённый для счастья, становился счастливым взрослым мужчиной, или счастливой взрослой красивой женщиной, как этот психолог напротив меня. Я надеюсь, она уже знает, что такое себя исцелить. Ведь тогда можно помочь исцелить себя и другим. Мне, например. Но если ты говоришь, что эта травма с нами до конца наших дней, то разве можно сказать, что ты исцелилась? Не понимаю, кто кому помогает.

Чувство, что мы израненные дети в одной большой песочнице. И мы копошимся в мокром песке после дождя. И рядом с нами нет взрослых, чтобы нас защитить. Мы сами сидим в этой песочнице, посреди пустой детской площадки. Только мы, только наша группа травмированных душ. И никого больше вокруг. И мы пробуем, мы пытаемся себя исцелить. И мы пробуем исцелить друг друга. Но на самом деле, мы просто играемся в "пасочки". И когда пасочка не разрушится, если снять с неё форму, то это и есть тот самый момент, когда мы улыбнёмся друг другу и хлопнем в ладоши. Возможно. А может быть просто молча продолжим. И потом мы дальше будем копаться в этом песке. Вы, психолог. И я, ваш клиент. И каждая из нас будет делать что-то в этом песке. Чтобы снова и снова пытаться себя исцелить.