Вода и живая и мертвая

В горсти, осторожно, страшась расплескать, Кальфа нес воду. Нес, удивляясь самому себе, наивной вере в чудо, собственной нелепости и безответственности, но все же нес. Довольно долго, надо сказать – он устал, исколол мелкими камешками босые ноги, взмок.

Придя сегодня к Нику, обнаружил того сидящим на диване рядом с Марго, что-то ему страстно доказывающей.

- Что тут у вас? - спросил Кальфа.

- Повести покойного Ивана Петровича, ответил Горин. – Здравствуй, Володя.

Маргарита, вставая, сначала уронила учебники и тетрадки, потом собрала их кое-как и только потом поднырнула под отцовскую руку, - привет, пап. У нас литература, и геометрия еще.

- И английский, - добавил Ник ей в тон.

Он был по самый подбородок закутан в колючий шерстяной плед, под его голову была заботливо подсунута подушка. Обычно после коротких болезненных приступов, он часа через два-три возвращался к обычной своей жизни. Но последний, случившийся шесть дней назад, выбил его из колеи надолго. В больницу его везти не хотелось, хватит с него больниц-то, но видеть таким вот было невыносимо. Голова набок, рот приоткрыт, глаза в тени, так обычно выглядят безнадежно больные дети – кротость и покорность, покорность и кротость.

- Сходи-ка в магазин, девочка моя, хлеба купи и молока, - сказал Кальфа дочери. В нем дозрела-таки безумная идея, требовавшая полного отсутствия свидетелей.

- Все же есть, пап!

- Давай, давай, отправляйся.

Спорить с ним, когда он ТАК разговаривал было бессмысленно. Маргарита повздыхала и пошла одеваться. Едва за ней закрылась дверь, Кальфа стянул с Горина плед, легко поднял Ника на руки и пошел к пруду, на сей раз оказавшемуся совсем рядом.

Ник не сопротивлялся и не спрашивал ни о чём. Кротость и покорность, черт бы их побрал!

На теплом песке крошечного пляжа Кальфа скинул с ног мокасины и вошел в воду. Шаг, другой, третий, четвертый. Он шел, пока темная вода не окутала Горина, как давеча плед.

- Тебе не кажется, что правильнее было бы привязать к моей шее камень? – спросил Ник.

- Мысль хорошая, но несколько преждевременная, - ответил ему Кальфа, постоял еще немного и пошел обратно, выбрался на берег и, пока опускал ставшего вдруг тяжелым друга на песок, тот, то есть песок, неспешно струясь, принял форму удобную для сидения и лежания одновременно.

- То была мертвая вода, теперь бы живой, - сказал Горин, закрывая глаза.

На нем стремительно высыхала одежда, песок завершал свое неспешное струение, свет из дневного становился сумеречным, Сад изо всех сил старался помочь и облегчить.

Это была шутка – про живую воду, точно такая же, как та, про камень на шею, но Кальфа углядел в ней подтверждение бредовой своей затее. За шесть дней он все перепробовал – ничто не помогло, а сегодня утром решил, что испробовал не все.

Поиски родника заняли довольно много времени, а вот одежда его высохла неправдоподобно быстро, и очень быстро он пожалел, что забыл мокасины на песке у пруда, но возвращаться не стал.

Родник звенел и играл, кружил в изящном танце песок на дне, перекатывал камешки, переливался через край и исчезал в зарослях. Воды налить было не во что. Кальфа обругал себя - надо было запастись хоть каким сосудом. Попробовал набрать в свернутый лист лопуха, но ничего не вышло, а потому он сначала сам напился, а потом зачерпнул воды в горсть.

В принципе он не думал, что это будет так просто – источник непременно должно было охранять огнедышащее чудовище, но у родника никого не было, кроме крохотной любопытной птички с яркой грудкой. И непреступных скал не было, и непроходимого болота, и морока, и что там еще в сказках препятствует добыче сокровища?

Возвращаясь, Кальфа на все лады пытался представить себе, как он будет будить друга и уговаривать его выпить теплой соленой воды вперемешку с потом. Это было странно, еще более странно, чем странный поход за совершенно необязательно живительной влагой.

Будить, однако, никого не пришлось, Володя запнулся о собственный башмак, оставленный на песке, и, падая, извернулся в сем телом, чтобы не свалиться на спящего друга плашмя. Воду он, естественно, расплескал, часть её попала Нику на лицо, тот проснулся, обеими ладонями вытер капли и сел. Теперь он ничем не напоминал несчастного больного ребенка. Улыбчивый, яркий, резкий в движениях.

Кальфа тоже сел, потирая ушибленное плечо.

- Ты таки принес живой воды.

- Похоже на то.

- Спасибо, Володя. Давно я так прекрасно себя не чувствовал.

- Руку дай. Давай, давай, вот, надо же, и впрямь –прекрасно. Даже удивительно насколько прекрасно, невероятно.

Горин засмеялся:

- Что ж тут удивительного? В сказках все именно так – мертвая вода лечит, живая возвращает. Помнится, Пропп именно так двухчастность объяснял.

- Пропп! Боже мой - Пропп! Носит тебя, однако! Мы же оба понимаем, да? что это совпадение, которого в следующий раз может не случиться.

- В следующий раз будет следующий раз, со следующим разом в следующий раз и будем разбираться, - сказал ему Ник, - а пока я хочу есть и собираюсь отправиться гулять по вечернему городу с тобой, Ларисой, Сережкой и Маргаритой, она, кстати, вот-вот вернется, пойдем встречать.

- Прошло несколько часов, Ник, она давным-давно вернулась.

- Прошло минут двадцать, сейчас с меня будут требовать геометрию и английский, и я, надо сказать, с превеликим удовольствием займусь репетиторством.

Так и вышло. Они вернулись в комнату одновременно с Маргаритой, принесшей из гастронома молоко и свежий, головокружительно пахнущий хлеб. И все вместе отправились на кухню – отламывать горбушки и запивать еще горячую хрустящую корочку холодным молоком.

Марго, оценив произошедшие с Ником метаморфозы, погладила его по плечу, а потом обняла отца.

- Я так тебя люблю, пап, ты самый-самый, ты просто самый-самый лучший волшебник на свете!

- Не, родная, я не волшебник, я серый волк. Говорят, тебе еще геометрию и английский делать.

- Делать, точно, а потом на Невский? Там к Новому году, просто волшебно украшено, мне Славка рассказывал!


Поздно вечером Кальфа пришел пожелать Маргарите спокойной ночи, чмокнул в щеку, хотел было выпрямиться, но девочка его удержала, обхватив за шею.

- Пап, почему ты серый волк?

- Подвинься, я сяду, вот.

Владимир уселся на жалобно пискнувший под ним диван, который давно следовало поменять.

- Потому что окунул в мертвую воду и принёс ему живой.

- И теперь он никогда не будет болеть, да? Совсем-совсем поправится?

Кальфа молчал. Ему очень хотелось сказать – да, совсем-совсем, но он точно знал, что это не так. Но передышку - да, он сегодня другу выторговал, это факт.

- Не поправится?

- Не знаю. Боюсь, что нет. Только на время, а на какое - не скажу, не знаю. Объясни-ка мне лучше, зачем ты пристаешь к нему с уроками? У тебя вроде никаких проблем с учебой не наблюдалось раньше. Сама не справляешься?

- Справляюсь. Но ему же неловко, неужели ты не видишь, что неловко - столько людей его опекает, пусть думает, что я прихожу не потому, что ты попросил бывать почаще пока Саша в Новгороде на практике, а потому что он с уроками мне здорово помогает, что это он меня опекает. Он и правда помогает, правда, с ним учить уроки весело и быстро и всегда как-то с другой стороны… думаешь – он знает?

- Думаю – знает, но наверняка благодарен за попытку обмана. Ты у него многому научилась, девочка, очень многому. И я не про школьные предметы, если что.

- Да, я поняла, серый волк, поняла. Можно я почитаю еще? Можно?

- Полчаса – можно.

- А час? Можно еще часик буквально?

- Полчаса, Марго, и спать. Что читаешь, кстати?

- «Повести Белкина» же! Только все сразу, а не одну «Метель».

- Полчаса!