Белоснежка с чердака. Глава 27

ГЛАВА 27

Закончилась неделя хлопка, и мы снова вернулись в привычный режим. Началась учеба, тренировки, домашние задания и так далее. Нас ожидало непростое время: мы должны были со всем усердием приняться за тренировку. Времени оставалось не так мало, а у нас еще не был отрепетирован танцевальный номер для Москвы. Мы были уже настроены, на длительную борьбу и изнурительные на тренировки. Прошел месяц. Мы так старались, что за рекордное время выучили полностью всю связку. Дело осталось за малым: нам нужно было всего лишь придумать эффектную концовку. Мита хотела сделать что-то необычное: что-то, что повергло бы зрителей в ужас и восторг одновременно. Мита пояснила, что в Москве будут сильные соперники, и нам во что бы то ни стало нужно было выделиться. Для того чтобы придумать как это сделать, Мита попросила дать ей неделю. Уверенные в том, что Мита обязательно придумает, мы и не подозревали, что что-то может помешать нашим планам. Преспокойно посещая тренировки, мы оттачивали то, что у нас уже было: вступление и завязку. На дворе стоял декабрь. Обычно в середине месяца начинает усиливаться новогодняя сутолока, и это время густо пропитывалось запахом мандаринов.

Десятого числа во время наших тренировок кто-то постучал в актовый зал. Мита открыла, и тут же на пороге вырос пышный букет белых роз. Откуда они взялись в такое время? В Джаркургане и летом сложно добыть подобные подарки, а тут в разгар зимы такой цветник. Мы с любопытством повысовывали носы. Цветы доставил первоклашка, который сам был почти того же роста что и букет. Все переглянулись и зашептались. А я сразу поняла от кого он. Нужно было Миту предупредить. Мне Бахадыр-ака совсем не нравится. Это его гладкое лицо вызывает омерзение. Даже то как блестит на лице его смуглая выглаженная кожа, и та выглядит отвратительно. Мита спросила малыша, кто его послал? Малыш загадочно улыбнулся и ничего не ответил. Тогда Мита улыбнулась ему в ответ. Затем опустилась на одно колено. Равнодушно отодвинув букет от лица, она заглянула в глаза малышу.

— Спасибо, мой хороший, — ласково сказала она. — Ты, наверное, очень замерз? Но сделай еще кое-что для меня. Отнеси этот букет обратно, хорошо? — с этими словами, она порылась в кармане и, вынув оттуда сладкий ореховый батончик, всучила в замерзшие руки маленького посыльного.

У меня прямо из сердца отлегло. Цветы были такие красивые, и я очень испугалась, что Мита примет их. Но этого не произошло, и довольный мальчик, неся перед собой букет, как знамя, уже бежал обратно. Раздираемые любопытством мы припали к окну. Со стороны выглядело довольно забавно: цветы были такими огромными, а мальчик таким мелким, что казалось, будто по школьному двору мчится букет на ножках. Мита требовательно захлопала в ладоши, призывая нас вернуться в середину зала, но всем так было интересно посмотреть кто же этот принц, который раскошелился на такой подарок. Но розовый букет пересек на своих ножках весь школьный двор, а затем завернул угол, направляясь в сторону спортивного зала. Все прямо-таки заныли от досады, что не удалось удовлетворить праздное любопытство. А я торжествовала. Молодец Мита. Единственное, что мне было непонятно: откуда у нее шоколадный батончик в кармане? Какая хитрая. Нас значит на диету, а сама вон чем балуется. Хорошо, это не так важно, главное что она не купилась на такой шикарный жест. Но все оказалось не так просто. На следующий день пришли две девочки чуть старше предыдущего посыльного. Они держали в руках воздушные шары и коробку конфет. Мита все отослала, как и в прошлый раз. Девочки ушли, а конфеты с шарами оставили на пороге актового зала. После занятий мы еще раз с интересом осмотрели подарки, но Мита не прикоснулась к ним. Вот так продолжалось всю неделю. Какие-то записки, сувениры, цветы, конфеты, шары. Очень настойчивый попался поклонник. В раздевалке девочки бурно обсуждали эту тему.

— Как она может быть такой холодной? — заныла Диана. — Я вот бы не устояла.

— Правильно делает, — твердо заявила Анара. — Мой папа говорит, что девушку нужно добиваться.

— Так ведь он добивается. Глянь, какой настойчивый.

— А может быть, он какой-нибудь урод, — сказала Настя. — А то бы давно сам пришел, вместо того чтобы присылать подарки.

— А мне вот не нравится, что он такой настырный, — нахмурив брови, сказала Викуля. — Видно же, что Мита не хочет и не будет отвечать на его ухаживания. Зачем так навязываться? Я не понимаю.

— Я тоже так думаю, — согласилась Алина. — Меня это даже пугает.

У меня язык так и чесался назвать имя горе-ухажера, но я не стала. Не знаю, что именно меня остановило. Может быть, я уже научилась, что порой о некоторых вещах лучше смолчать. В конце концов, именно этому учила меня мама, прежде чем я начала появляться на людях. Я-то смолчала, только от этого было мало толку. В этот же день тайный поклонник открылся.

Мы шумной толпой шли к школьным воротам, как вдруг почти у выхода откуда-то из воздуха возник Бахадыр-ака.

— Лиза, — почтенно позвал он.

Мы все обернулись. Нам даже имя «Елизавета Андреевна» порой резало слух, а тут такое. Не помню, чтобы кто-то в нашей школе осмеливался называть учительницу без отчества. Но Мита все же любезно поздоровалась. Медленно и даже как-то наигранно лениво отмеряя шаг, держа руки в карманах брюк, к нам приблизился Бахадыр-ака. Он всем видом показывал, что он нисколько не раздосадован ее отказами. Он старался натянуть на себя вид хладнокровный и равнодушный, а у самого так и вздрагивала челюсть. Уж я-то такие вещи подмечаю. Мы стояли рядом с Митой, и ни при каких бы обстоятельствах не согласились бы ее сейчас покинуть.

— Послушай, — протяжно и с улыбкой начал он, старясь сгладить узбекский акцент. — Почему ты отзываешься взять просто цветы?

— Просто цветы? — переспросила Мита, глядя на него со всей серьезностью. — А зачем вы мне присылаете «просто цветы»?

— Это просто подарок. Мне хотелось сделать приятное. Уж такой я человек, что мне нравится делать людям приятное. К тому же, зачем так сразу серьезно к этому относиться? Это же просто цветы. Что в этом такого, если я просто хочу кому-то сделать приятное? К тому же ты столько сделала для нашей школы. Это просто обычная благодарность.

— Если все у вас так просто, то почему бы вам тогда не подарить всем учителям просто цветы? Просто взять и сделать приятно другим тоже. Раз у вас такая добрая натура.

Слова Миты звучали строго, но не было в них даже намека насмешку. Меня даже гордость стала распирать за нее.

— Хорошо, послушай, — поспешно проговорил Бахадыр-ака. — Ты мне нравишься.

— Вот с этого и нужно было начинать, — ответила Мита.

— Я просто не хотел казаться слишком наглым. Я не такой человек. Я вообще в первый раз так влюбился. Я бы даже не стал подходить после всех отказов. Обычно я не бегаю за девушками. Я такой человек, что не люблю навязываться, но я просто в первый раз такую девушку вижу…

Мне стало противно слушать все эти речи. В этот момент он, видимо, совсем забылся и потому говорил с таким сильным акцентом, что слова вылетали неуклюже и смешно. Да еще и само содержание его монолога оставляло желать лучшего. Каждый раз, когда он говорил «я просто такой человек…», меня прямо-таки бросало в дрожь. И вообще, почему позорился он, а стыдно было мне. Я даже глаза не могла поднять. На зубах как будто появилась оскомина. Видимо я не одна была такой, потому что другие ребята тоже стали переглядываться, и смущенно отводить глаза. Но Мита держалась достойно. Она все терпеливо выслушала, а потом сказала:

— Я поняла вас, Бахадыр-ака. Верю, что вы именно такой человек, как говорите, но я не могу с вами встречаться…

— Я понимаю, что у тебя нет времени. Ты готовишься к конкурсу. Все в школе это знают и уважают тебя за это. И я в особенности…

— Времени нет, это во-вторых. А во-первых, вы мне совсем не нравитесь. Раз уж вы такой честный и прямой, то я из уважения к вашей честности отвечу вам тем же.

Наступило напряженное молчание. В глазах Бахадыра-аки застыло удивление и даже ужас. Он будто бы не ожидал, что такое может быть. Как это возможно, чтобы ему девушка так прямо сказала, что он ей не нравится? Он был к этому просто не готов.

— А кто тогда тебе нравится? — едва слышно выдавил он.

— Прощайте, Бахадыр-ака, — ответила Мита и, не дожидаясь ответного прощания, развернулась и пошла своей дорогой.

Мы, как цыплята, ринулись за ней. Вдруг за спиной снова послышался его голос. Бахадыр-ака настойчиво звал ее, говоря, что ему еще что-то нужно сказать. Но Мита даже не стала оборачиваться. Мы послушно следовали ее примеру. Мы дошли до самых ворот, ни разу не обернувшись. Именно поэтому нас застало врасплох его внезапное вторжение в нашу тесную толпу. Он протянул руку, и что есть силы схватил Миту за плечо.

— Ты что, не слышишь? — чуть ли ни шипя произнес он. — Кто тебя учил манерам? Я не такой человек, который любит повторять по сто раз или бегать как собачка. Ты что, не слышала, что я тебя звал?

Мита что есть силы тряхнула рукой и высвободилась из его пальцев.

— Я все уже сказала, — ответила Мита ледяным голосом. — Никто вас не заставляет за мной бегать. Если у вас есть хоть немного самоуважения, то вы оставите меня в покое и как настоящий мужчина примете отказ. А не будете поступать как глупец и показывать, как задето ваше самолюбие…

— Послушай, — перебил он, сжимая зубы. — Ты из себя тут не строй принцессу. Таких, как ты, полный Термез. Я тебя сразу раскусил. Ходишь, нос воротишь, будто бы с небес сошла. А если приглядеться, то что в тебе особенного? На самом деле ты ведь просто мышь.

Мита усмехнулась.

— Вот как? А ведь несколько секунд назад вы тут так распинались. Куда же делась ваше мужское достоинство? Вы так раскошеливались. И все ради кого? Ради мыши? Странный у вас тогда вкус. А я думала, что вы не такой человек.

Бахадыр-ака снова вцепился в плечо Миты и притянул к себе. Мы ужаснулись. Казалось, что еще немного, и он переломает ее тонкую руку, как молодой прутик.

— Отпустите ее! — гневно возразил Мартин, положив свою ладонь поверх сжатой руки Бахадыра.

И тут я обратила внимание, что рука десятилетнего Марина почти такая же, как и у взрослого мужчины.

— Строишь из себя красавицу, — шипел трудовик, не обращая внимания на строгие просьбы Мартина. — А ведь все знают, что ты изуродована. Как бы ты не прикрывалась. Все знают, что ты там прячешь. Кому ты такая нужна, скажи? С кожей как у ящерицы, кому ты нужна? Кто посмотрит на тебя, а?

— Отпусти ее! — снова вскричал Мартин и на этот раз так сильно вцепился в его рукав, что настырному ухажеру пришлось на это обратить внимание.

— Убери свои культяпы, сопляк! Забыл перед кем стоишь? — прицедил он на Мартина.

Но это не подействовало. Мартин всеми силами пытался вызволить руку Миты. Тогда Бахадыр-ака с еще большей злобой сжал свою ладонь, так что Мита вскрикнула. Марин что есть силы начал оттаскивать трудовика, который свободной рукой отшвырнул его в сторону. Мартин попятился назад и, поскользив по заледенелым дорожкам, плюхнулся на спину. Андрей, Давид, Олег, Игорь, все бросились его останавливать, но было слишком поздно. Мартин поднялся на ноги, разгоряченный от ярости и гнева.

Воспаленный взгляд мальчишки, полный горючих слез, отразил в себе измученное лицо Миты, которая всеми силами стремилась высвободиться из рук нахала. Преодолев молниеносными шагами расстояние, Мартин схватил трудовика за ворот куртки и не успел последний опомниться, как Мартин нанес ему два быстрых и крепких тумака. Первый удар пришелся по наглой челюсти учителя, а второй по носу. Тут же ошеломленные ребята ринулись их разнимать. Бахадыр-ака уже забыл про Миту. Он как бешенный шакал ринулся на Мартина, готовый его разорвать на месте. Но крепкие руки ребят держали за плечи его и Мартина. Не давая им сблизиться. Тогда Бахадыр-ака начал размахивать ногами, пиная перед собой воздух. Грязь от сапог летела во все стороны. Мы кричали, звали на помощь. Но время было позднее, и на школьном дворе никого не оказалось. Еще немного, и Бахадыр вырвался бы из рук парней, и тогда бы Мартину пришлось несладко. Но в самую последнюю минуту на крыльце спортзала появился Ахмед Кушакович. Он допоздна вел секцию волейбола. Ни о чем не подозревая, он вышел на улицу немного подышать воздухом. И как это было вовремя: это стало нашим спасением. Ахмед Кушакович ринулся к нам со всех ног. Он с ходу напер на Бахадыра и толкал его до тех, пор пока тот не прижался спиной к школьному забору.

— Бери своих танцоров и беги! — приказал Ахмед Кушакович, удерживая взбесившегося трудовика.

Мита поднялась с земли, утерла лицо грязными руками, подняла сорванный шарф и снова обмотала им длинную шею, на которой оголились грубые рубцы. Не медля, она схватила Мартина за локоть и бросилась наутек, приказав, чтобы мы все следовали за ней. Мы так и поступили. Вечерние сумерки скрыли нас, как только мы перешли главную дорогу, пролегавшую вдоль школьного забора. Там мы, стуча зубами от страха, разошлись по домам.

Больше всего мы все переживали за Мартина. Что теперь с ним будет? За всю историю школы это, наверное, был первый случай, когда ученик поднял руку на учителя. Я даже не могла представить, каким боком может выплыть такая дерзость. Внутри себя я прокручивала множество вариантов исхода. В эту ночь я спала очень плохо. Просыпаясь каждый час, я тревожно вглядывалась в темноту и молилась о том, чтобы все обошлось хорошо. Чтобы Мартина не исключили из школы, и даже дерзнула молиться за то, чтобы об этом случае никто не узнал. Кто-то скажет, что слишком это были слишком смелые молитвы. Но интересно то, что так и вышло: на следующий день все было тихо. Мы уже готовились к тому, что если начнутся разбирательства, то мы будем свидетельствовать против трудовика, и если нужно всей школе расскажем, что он приставал к нашей учительнице. Но все было так спокойно и тихо, что это стало нас пугать даже сильнее чем ожидаемый скандал. По-видимому, трудовик никому не разболтался, а иначе Анна Сергеевна бы сразу закатила сцену. В этой школе она первая узнает все новости. А когда узнает, то не может потом молчать. Мита тоже не могла никому пожаловаться, так как боялась, что если донесет жалобу на трудовика, то тогда он донесет жалобу на Мартина. До Москвы осталось совсем немного, нам сейчас совсем не нужен был скандал.

Прошло три дня. Мы обходили кабинет труда десятыми кругами. Урок труда стоял как обычно последним в пятницу. Мы все дрожали от страха за Мартина, а Мартин же, наоборот, вел себя более чем спокойно. Будто бы ничего и не случилось, и что ему вообще все равно что с ним будет. Он старался так себя вести внешне, но я ощущала его беспокойство и страх. На уроках мы по обыкновению сидели за одной партой, и порой я чувствовала, как напряженные потоки, исходившие от него, сковывали и мои плечи в тиски. Случись это чуть раньше, я бы обязательно спросила, но сейчас я стала старше и аккуратной в словах. Раз он всеми силами старается это скрыть, значит, и говорить он об этом он не хочет. Поэтому и я тоже делала вид, что все в порядке и что совсем забыла о случившемся.

На четвертый день мы действительно начали успокаиваться. Мартин стал чуть веселее. На большой перемене он даже решил пойти в столовую со Славиком. А мы с Алиной остались в классе. Алина завела анкету и теперь всему классу давала ее заполнить. Это была толстая тетрадь в клеточку. Листы были гладкие белые плотные. У нас в классе все пользуются тетрадями местного производства с землянисто-серыми страницами и шершавыми на ощупь. Иногда когда пишешь очередной диктант, то стержень ручки мог наткнуться на длинные кусок древесины, который словно заноза тянулся вдоль тетрадных линий. Поэтому белые толстые тетради были большой ценностью. Их заводили только по особым предметам или же для анкет. Девочки в нашем классе любили заводить анкеты. К примеру, на прошлой неделе я заполнила стразу пять таких. Я и не заводила подобные дружеские опросники, но заполнять их нравилось. Вопросы были везде почти одинаковые. И как бы хозяйка анкеты не хотела выделиться, все равно в итоге получалось одно и то же. В конце нужно было обязательно оставить рисунок на память, или написать стих с пожеланиями.

В этот день Алина трепеща от волнения подсела ко мне. Вчера она наконец-то решилась дать Славику заполнить свою анкету. Сегодня между первым и вторым уроком на короткой перемене, Славик вернул ее обратно. Алина призналась, что весь урок сидела как на иголках, но она хотела прочитать его ответы со мной, так как я ее лучшая подруга. Она так волновалась, что ее лицо приобрело насыщенно розовый оттенок, а по краям скул выступили белые пятна.

— Готова? — спросила ее я, держа в руках тетрадь и заложив указательный палец внутрь, как закладку.

Алина кивнула. Я медленно открыла анкету и начала читать. Голос мой звучал невозмутимо, по крайней мере я старалась сделать его таким. Читала я медленно, проговаривая каждое слово, ведь я знала как ей важна даже небольшая запятая, или точка, а еще важнее всякие там многоточия.

— Фамилия, имя, отчество, — начала я. — «Шаталин Вечеслав Владимирович». Дата рождения. «21 мая 1988 год». Хобби. «Играть в футбол, рисовать динозавров». Лучшие друзья. «Мартин, Эмма». — Я чуть покраснела, и покосилась на Алину.

Она все так же с волнением вглядывалась в меня.

— Ну, дальше, — торопливо пролепетала она.

— Кем хочешь стать в будущем? «Хочу выступать в театре». Куда бы хотел отправиться в путешествие? «Хочу увидеть весь свет, но в особенности хочу увидеть Ниагарский водопад». Что тебе нравится в людях больше всего? «Честность и порядочность». «Что тебя вдохновляет больше всего? «Классическая музыка и танец». Чего ты боишься больше всего? «Когда Мита перестает ругаться. Значит, тогда я действительно сделал что-то не то», — я засмеялась. — Какие животные тебе нравятся? «Беспородные собаки». Какие твои любимые книги? «Книги о приключениях, например «За восемьдесят дней вокруг света»». Какое твое любимое блюдо? «Бабушкины блины и овощи в горшочке». Что тебе нравится в девушках? «Честность, искренность». Что тебе нравится в парнях? «Честность и смелость». Что тебе нравится в хозяйке анкеты… — Я прочитала про себя, а вслух только стала громко удивлено восклицать, чтобы еще больше нагнать интригу.

Зеленые глаза Алину вспыхнули и обрели горячий янтарный оттенок.

— Что там? — чуть бледнея, сказала Алина.

— Надо же! — нарочно округляя глаза, и качая головой, восклицала я.

— Ну, пожалуйста! — взмолилась она. — Что там?

— Что тебе нравится в хозяйке анкеты? — снова протяжно прочитала а. — Готова? Точно готова? Ты хмуришься, тогда не буду читать. А вот ты не хмурься, тогда и прочитаю. Нет, ты нормально не хмурься. Я вижу, что ты притворяешься. Ты что фыркнула? Тогда вообще не буду читать. Нет, ты улыбнись и скажи: «Пожалуйста, милая Эмма»… А теперь скажи: «Эмма, ты моя лучшая подруга. Ты танцуешь лучше всех» А еще скажи: «Твои ноги такие длинные, что даже длиннее чем у Викули».

Бледная Алина поспешно повторяла за мной как попугай, старясь окрасить каждую фразу искренностью и вежливостью. А я обняла ее, и засмеялась.

— Что тебе нравится в хозяйке анкеты? — снова прочитала я. — «Мне все нравится в ней в особенности ее добрые глаза и искренняя улыбка».

Алина так покраснела, что ее лицо почти слилось с оттенком ее огненных волос.

— Так и написал? А дальше? — затаив дыхание выговорила она.

— Есть ли у тебя вопросы к хозяйке анкеты… — я снова замолчала, но на этот раз потому, что сама была удивленна.

— Что там? — испуганно спросила Алина.

— Вопрос первый: тебе нравится желтый цвет? Вопрос второй: тебе нравится желтая заколка с бабочкой, которую ты носила на хлопке? Вопрос третий: тебе нравлюсь я? Вопрос четвертый: ты бы вышла замуж за такого, как я? Вопрос пятый: какое твое любимое время года?

Я замолчала. Алина бледнела, потом снова краснела. Целый фейерверк чувств охватил ее. И я в этом фейерверке чуть было не потонула. А потом вдруг в памяти всплыл тот маленький церковный дворик, где мы в первый раз со Славиком познакомились и играли. Я вспоминала как он всегда был рыцарем, который спасал принцессу. Однажды он встал на колено и уже готов был просить моей руки, но в эту минуту вышла мама из церкви, и наша игра закончилась. Вспомнила как нас начали дразнить в школе женихом и невестой. Как мы играли и разводили лужи на заднем школьном дворе, как убирали вместе класс. Вспомнила утренник, фотографию, за которую он отдал свои новогодние сладости. Он тогда уже готов был сделать мне предложение, если бы не Анна Сергеевна. Славик всегда называл меня принцессой или лучшим другом. Это из-за него я приучилась к фразе: «Поженимся когда, вырастем». Он считал, что если дружишь с девочкой, то потом нужно на ней обязательно жениться. А иначе это будет нечестно, и неправильно. В первый раз в церкви он уже хотел было сделать мне предложение, но тогда нас прервала мама. Это, наверное, было знаком, что нам не суждено быть вместе. И хотя в первом классе нас поженили одноклассники, но я вспомнила, что сам Славик никогда так и не сделал мне предложение. Меня это не огорчило, но я подумала о том, какой же он все-таки смелый и честный мальчик. Я была очень рада, что у меня есть такой друг как он.

— Напиши свои пожелания, — продолжала я, после нахлынувших размышлений. — Желаю тебе не убегать. Оставьте рисунок на память.

Я положила анкету на парту и показала Алине его рисунок: красивую бабочку с ярко-желтыми крыльями. Над небольшой головкой бабочки был изображен небольшой пузырь, как рисуют обычно в комиксах. В этом пузыре была короткая фраза: «Спасибо, принцесса».

Алина ничего не поняла, но ей было сейчас совсем не до этого, она схватила тетрадь и принялась снова и снова перечитывать ответы. Такое впечатление, что она будто бы глотала каждую фразу. Мне было радостно смотреть на нее. Я ощущала себя прямо-таки доброй героиней, которая устроила счастье своих близких друзей. Будто бы благодаря мне они познакомились и теперь так счастливы.

Прозвенел долгий пронзительный звонок, который звал всех на третий урок. Алина расцеловала меня, и дрожа от волнения прошла за свою парту. Одноклассники бурным потоком стали вваливаться в классную комнату. Теперь все так выросли, что их невинная беготня заставляла дрожать стекла на окнах. Дверной проем в кабинет географии на третьем этаже был очень тесным. Поэтому все так и норовили друг друга растолкать.

Бедная дверь вертелась на ржавых петлях, напоминая развивающийся флаг. Натыкаясь на потертый разбухший от влаги дверной косяк, дверь хлопала, а потом снова с визгом открылась. В нашей школе все двери издают громкие звуки, но у каждой свой голос. В кабинете географии дверь сначала свистела, потом протяжно ворчала, затем раздавался короткий, но очень густой визг, за ним следовал громкий шершавый выдох. И так повторялась до тех пор, пока весь класс не окажется внутри. Вот и в это раз было все как обычно. Скрип, ворчанье, вздохи. Бедная дверь, кажется, изжила себя. Мне казалось, она сама себе каждый день давала клятву, что это последний ее день в школе. Жалобно засопев, она вновь распахнулась. За порог ввалился Игорь, потом Илья, а за ним вошел Мартин и Славик.

Из-за этой всей толкотни не все сразу обратили внимание, в каком виде вошли эти двое. Но я разглядела их сразу же с порога. Мартин вошел первый. Мой взгляд сразу же вонзился в его огромный синяк под левым глазом и на левой щеке. Распухшая верхняя губа блестела так, словно ее покрыли вишневым желе. Черные волосы были мокрые и торчали, как толстые иглы. Капли воды сползали по багровой шее и заползали за когда-то белый воротник. Серый свитер был местами разорван, и шерстяные нитки кудрями торчали во все стороны. На черных штанах виднелось большое коричное пятно. По всей видимости, его изваляли в грязи, и он, перед тем как вернуться в класс, успел умыться и кое-как растереть грязные пятна водой. На лице было показное равнодушие.

Мартин вошел так будто бы ничего не случилось. За ним вошел Славик такой же растрепанный и грязный. Но в отличие от Мартина лицо его было целым. Никаких синяков или кровоподтеков. Он не пытался скрыть тот ужас, искажавший его черты. Весь класс умолк. Сначала нас всех накрыла минутная тишина, а потом по всему классу побежал шепот.

— Что случилось? — доносились виноватые голоса отовсюду.

— Кто их так?

— За что?

— Что с ними такое?

Тут же в класс влетел Андрей Аников и, заливаясь звонким смехом, выдал:

— Шалтуха навернулась! Ха-ха! Стены до сих пор дрожат! Ха-ха!

Но завидев испуганные лица, он тут же умолк. Проследив за взглядом, Андрей обернулся к Марину, который уже сидел за своей партой, низко опустив лицо и открыв атлас по географии.

Дальше все было как во сне. Сначала пришла директор, потом наша Анна Сергеевна. Мартина и Славика вызвали на допрос. Но по всей видимости, они так не назвали имена тех, кто с ним так поступил. Потому что во время классного часа Анна Сергеевна долго читала нам мораль. Все уроки в тот день были сорваны. Учителя, потеряв надежду выжать из Мартина и Славка хоть малейшее признание, начали опрашивать свидетелей. По словам очевидцев, Мартина и Славика у порога столовой настигли какие-то рослые ребята. Кто они — никто толком не мог сказать. Они походили на обычных на старшеклассников, но были точно не из нашей школы. В нашем городе есть еще узбекская школа имени Макаренко. Скорее всего, эти ребята были оттуда. Они отозвали Мартина за школу, и Славик, конечно же, пошел вместе с ним. Три девочки из старших классов, которых нередко отчитывали за курение, в этот раз стали ценными свидетелями. Именно они, прячась за углом школы и дымя как паровозы, увидели, что гурьба старшеклассников накинулись и избили двух мальчиков. Славика откинули в сторону, а Мартина окружили и за короткие минуты избили как бездомную собаку. Курильщицы заявили, что Мартина били ногами. Одна из них подняла крик, тут же стали сбегаться люди. Поэтому хулиганы, испугавшись, ринулись врассыпную к забору. Там они легко перебрались через штакетник и скрылись за углом стадиона. Никто так и не видел их лиц и не смог бы узнать. А Мартин и Славик отказывались что-либо рассказывать.

Весь «Виноградник» знал, чьих это рук дело. Но мы молчали, так как обещали Мите не болтать о случившемся.

В самый разгар классного часа дверь отварилась, и класс вошла директор. Мы за всю учебу не видели так часто ее лица, как в этот день. Мартина попросили выйти. Анна Сергеевна последовала за ними, захлопнув за собой дверь. Алина тут же ринулась к порогу и припала к замочной скважине. Мы все последовали ее примеру. В коридоре происходило явно что-то очень важное. Слова было сложно разобрать, но я ясно распознала голос Миты, потом, как яростный гром, обрушилась чья-то ругань. Это был голос Бахадыра-аки.

— Пусть она сначала докажет! — рычал взбесившийся трудовик.

— Бахарыд-ака, вам сказано стоять молча. Куда вы пошли? Вас никто не отпускал, — донесся строгий голос директора. — Мартин, говори, что случилось. Мы не можем это так оставить. Дело касается не только тебя. Этот позор может навлечь на школу много проблем. Говори.

— Мартин, — послышался мягкий голос Миты. — Послушай… Я знаю, что ты молчишь из-за меня, но сейчас не надо этого делать. Если сейчас ты не расскажешь, то мне придется сделать это самой. Я разрешаю тебе. Говори им все, как было.

— В понедельник вечером Бахадыр-ака… — неуверенно начал Мартин.

— Ты докажешь свои слова, сопляк?! — снова прорычал трудовик.

— Не переживай, Мартин. Говори как есть, — так же спокойно сказала Мита.

— Он стал приставать к Елизавете Андреевне.

— Не ври. Я просто хотел поговорить. Я не такой человек, чтоб…

— Замолчите, Бахадыр-ака! — грозно приказала директор.

— Я был там не один. Нас было много. Весь наш состав может подтвердить. Он схватил Елизавету Андреевну сначала за плечо, а потом за шею. Он сорвал с нее шарф, так что все могли видеть…

— Ну да рассказывай, что ты потом сделал, — снова вмешался голос трудовика.

— Я пытался его остановить, — пробубнил Мартин. — А потом он меня оттолкнул… И я ударил его два раза.

— Ударил? — переспросила Анна Сергеевна. — Как?

— По лицу, кулаком. Потом пришел Ахмед Кушакович. Он нас разнял, и мы убежали.

— Ахмед Кушакович тоже там был? — донесся до нас изумленный голос директора.

— Угу.

— Все понятно.

Голос директора прозвучал жестко и решительно, как приговор. И уже через два дня нам стал понятен смысл этого «все понятно». Бахадыра-аку тут же уволили, он уехал из Джаркургана в Термез. Больше мы о нем ничего не слышали. Мите приказали на время отстраниться от своих обязанностей из-за того, что она смолчала и довела дело до того, что Мартина избили. А Мартина приговорили к школьным работам до самого нового года из-за того, что он ударил учителя. Тех ребят из школы Макаренко нашли и поставили на учет. У нас отняли актовый зал. Все получили по заслугам.

Теперь Мита могла вернуться к работе только после Нового года. А ведь в январе мы должны поехать в Москву. Как же все не вовремя и неудачно сложилось. Мы сетовали даже друг на друга. Теперь после занятий мы не шли на тренировку, но брали лопаты, грабли и всей группой помогали Мартину в уборке. Мита была вместе с нами. Она пыталась нас ободрить. Она то и дело повторяла что мы прорвемся, все наладится. Нет ничего не возможного. В Москву мы обязательно поедем, и так далее и тому подобное.

На улице становились все холоднее и холоднее. На петлях актового зала висел огромный замок. Заниматься нам было негде. Неделя без тренировок тянулась как вечность. Мы совсем потеряли надежду. Нас накрыло разочарование и обида. Мы не могли сказать на что именно мы обиженны, но были точно обижены, так как вообще не хотели ни с кем разговаривать. Некоторые родители пытались писать письма, чтобы как то помочь нам в этой ситуации, но пока что ничего не помогало.

Мартин стал совсем замкнутым, больше не улыбался. Мысли о том, что мы, возможно, не поедем в Москву, повергли нас в такое отчаяние, что мы стали во всем винить Миту, которая обещала нам эту поездку, а теперь вот не получается.

Мита, желавшая поддержать нас изо всех сил, постепенно стала тоже увядать. Тогда в первый раз я увидела, как она просто устала. Устала от постоянной борьбы, от невыносимого одиночества и душевных терзаний и чувства вины. Она пыталась поднять в нас дух все эти две недели, но мы все повесили носы и не хотели ободряться, как бы она ни старалась. Однажда Мита сорвала с себя шарф, оголяя уродливые шрамы.

— Вы правы, — сказала она, глотая слезы. — Я думала, что смогу двести вас до конца. Думала, что у меня хватит сил, но на самом деле я обычная слабая женщина. Да, Эмма. Ты была права. Я — трусиха, слабачка, которая, вместо того чтобы бороться, просто сбежала. Я оставила мечту. Стараясь найти оправдание бегству, говорила себе, что здесь мое место, что все делается к лучшему и что тут я намного нужнее, чем там, в Москве. Поэтому я так хочу сделать что-то большое для вас, лишь бы доказать себе, что все было не зря. Что я не сбежала от проблем, а просто нашла для себя новую мечту и предназначение. Но это не так. Я ничего не могу сделать для вас. Эти шрамы у меня по всему телу. Хотите знать? Я уже никогда не смогу полноценно танцевать в балете, так как затронута не только моя кожа, но и некоторые мышцы. Я не просто изуродована, я искалечена. Ну что же вы теперь прячете глаза? Я знаю, что вы давно хотели меня об этом спросить. Так вот слушайте. Я выросла с мачехой. Она сама отдала меня в балетную школу, а когда в четырнадцать лет я стала подавать большие надежды, она стала избивать меня. Она стала запирать меня на чердаке. Там я проводила бессонные ночи, а днем снова шла на занятие. Тогда во мне было столько воли и жажды жить. Я бы ни за что не сдалась тогда. Настойчивость и любовь к балету, ко всему, что с ним связано, помогли мне все преодолеть и подняться на высоту. Но когда ты так высоко, глаза ослепляются от ярких прожекторов, уши оглушаются аплодисментами, глаза видят только восхищение, и даже обоняние притупляется из-за буйства букетов. Вот там меня и настигла беда. Враг появился внезапно. Как змея подкралась сзади и облила меня кислотой. Вот почему я такая. Эти шрамы не заживут, а я уже никогда не смогу выйти на сцену. Это мое настоящее лицо. Я знаю, что уже со мной все закончилось, но заботясь о вас, я создала в себе иллюзию, что я в этом мире еще могу быть полезной, что я еще могу как-то послужить искусству. Но все это лишь мой эгоизм. Это все мое тщеславие. Вы не обязаны это делать. Если вам плохо, то пожалуйста плачьте и оставьте нашиу глупую затею о всяких там конкурсах. Я больше не могу вас поддерживать, потому что я не особенная и не сильная как вы думли.

Мита бросила грабли, снова повязала шарф вокруг шеи и решительно зашагала к воротам. Все это случилось двадцать восьмого декабря. А тридцать первого мы все столпились на пороге чердака и слезно просили простить нас, засранцев.

Мита долго смотрела на нас, смеряя каждого изучающим взглядом. А потом рассмеялась и сказала, что уже давно нас простила, так как на засранцев обижаться противозаконно. Мы снова стали командой. Разложившись на чердаке, мы ели яблочный пирог. Середка, конечно же, досталась Мите. А потом за пять минут до биения курантов, мы склонили головы и стали молиться. Кто-то в это время слушал речь президента, кто-то с замиранием сердца загадывал желание. Пробило равно двенадцать. Под шумные восклицание, и фейерверки в наш город ворвался новый 1999 год. Радость от этого праздника была велика, так как за полгода наступления нового года весь Узбекистан облетел слух, что в ночь на первое января начнется конец света. Все умрут, и земля разлетится на множество осколков. Даже моя мама порой предавалась этим тревогам. Даже сам конец света была бы не таким страшным, как его ожидание. Джаркурганцы были настолько суеверными, что верили безоглядно всем слухам. Но вот насупил новый гол, а конец света так и не начался.

Мы сидели и молились Богу за то, чтобы нам снова открыли зал. Мы знали, что директор непреклонна. Уж если она сказала — то как отрезала. Дороги назад нет. Новогодние каникулы будут длиться до девятого января, а пятнадцатого января мы должны были уже быть в Москве. Но зал нам никто не собрался открывать. И у нас ничего не было готово к конкурсу. Осталось надеяться на чудо.

«Чудеса случается с теми, кто в них верит», — сказала нам Мита. И мы верили.

Третьего января Мита обзвонила нас всех и сказала, что будет ждать завтра у ворот школы. Оказалось, что Ахмед Кушакович разрешил Мите заниматься в спортивном зале. Так как все равно у всех каникулы и секция по волейболу не будет проходить до середины января. Он любезно вручил Мите ключи от спортивного зала, и сказал, что мы можем заниматься тут хоть до ночи.

Мы всегда боялись этого физрука, но сейчас он казался нам чуть ли ни ангелом, сошедшим с небес. Хотя последняя наша встреча с ним прошла не самым лучшим образом. Мы виделись с ним двадцать восьмого декабря. Это случилось именно тогда, когда Мита поведала нам свою историю и ушла. Тогда откуда ни возьмись появился Ахмед Кушакович и отдал приказ идти в спортзал. Там он нас всех выстроил в ряд и заставил приседать сто раз. Когда мы, едва держась на подогнутых коленках, закончили приседания, Ахмед Кушакович назвал нас всех трусами. Он всегда разговаривал с ребятами как армии. Строго жестко и только по делу. Голос его звучал командно, твердо, резко.

— Знаете, что мне нравится в тех парнях, которые избили Мартина? — сказал он жестким басом. — Они не такие гнусные черви, как вы. Бахадыр-ака был и их учителем. Простым учителем по труду. Они узнали, что его побили, собрались в кучу и отлупили Мартина. Они ходят вместе и не бросают друг друга. А вы все гнилые трусы. Избили вашего товарища, вашу учительницу, а вы все как не при делах. Мне даже смотреть на вас противно. Кроме как махать ногами и улыбаться на сцене, вы больше ни на что не способны. Есть такие, кто за учителя морду бьет, а есть такие, как вы: бросают учителя, который уже не может им ничего дать. Вы все вонючее отродье, которые привыкло на все готовое. Дерьмовые эгоисты. Пошли вон, чтобы духа вашего в этом спортзале не было.

Мы все стояли как вкопанные. После окончания его монолога, мы будто бы приросли к полу. Никогда с нами никто так разговаривал. Но было больно не от обиды, а от того, что Ахмед Кушакович сказал настоящую правду. И не так мягко и дипломатично как все педагоги, но так словно нас посадили на наше же испражнение. И хотя оно наше, но все равно было так противно от того что мы такие. И пока мы раздумывали, Ахмед Кушакович резко коснулся ногой лежащего рядом мяча, и отправил его прямо на нас. Мы едва успели увернуться. Разрезая воздух, мяч с визгом пролетел мимо уха Андрея Тян, и, отпечатавшись об стену, полетел обратно.

— Убирайтесь! — грозно вскрикнул физрук.

Его чуть раскосые глаза наполнись кровью, и он стал похож на хищника. Испугавшись, мы ринулись к выходу. Дверь с лязгом отварилась, и мы, как горох, посыпались со ступенек на улицу.

Горькая обличающая речь физрука долго стояла у каждого из нас в ушах. Стало вдруг так стыдно и паршиво на душе, что мы даже боялись показаться на глаза Мите. Но ждать было нельзя. А вдруг правда наступит конец света, а мы так и не сможем попросить и у Миты прощение. Не сможем показать ей как много она для нас всех значит. Что если у нее нет силы нас поддерживать, то мы поддержим ее. Мы вдруг поняли, что нам никто ничего не должен. И любовь Миты давалась нам по благодати, а не потому, что мы ее заслужили. Мы все как один осознали, насколько эгоистичными были наши желания, и как плохо мы порой поступаем с людьми, которые нас действительно любят.

После всего случившегося Ахмед Кушакович предоставил возможность заниматься в спортзале, Мита нас любезно простила. Но теперь мы взялись за дело с полным смирением и кротостью. Нам никто не должен был помогать, и Ахмед Кушакович тем более. А Мита могла бы нас не прощать. Мы были виноваты, но нам было даровано прощение, да еще была протянута рука помощи. После этого случая мы во многом переменились, ведь именно милость порой действует сильнее чем самое суровое наказание.