Дорога в тысячу лет. Часть третья. Глава третья

В тот день, когда всё началось, в саду было особенно тихо. Воздух стоял неподвижно, и даже птицы казались осторожнее обычного.

Ён Джу, проходя вдоль аллеи, случайно задела рукавом ветку цветущей сливы. Ветка сломалась почти беззвучно, и несколько белых лепестков упали ей на плечо и в волосы. Она остановилась, посмотрела на сломанный побег, но не попыталась его поднять. Служанки, наблюдавшие издалека, переглянулись: в их мире такие знаки не оставались незамеченными.

— Это дурной знак, — прошептала одна из старших служанок, поправляя складки своего тёмного халата.
— В прошлом году, когда умерла старая наложница, тоже сломалась ветка, — ответила другая, молодая, с лицом, ещё не знавшим морщин.
— Всё возвращается, — добавил евнух, проходя мимо, и его голос был почти не слышен.

В тот же вечер император почувствовал слабость. Его лицо стало бледнее, движения — медленнее. Врачи приходили один за другим, принося с собой коробочки с порошками и свёртки с травами. В покоях пахло жжёным ладаном и горькими настоями. Император лежал на нефритовом ложе, укрытый покрывалом с вышитыми голубыми драконами. Его дыхание стало тяжёлым, а взгляд — рассеянным.

Императрица сидела у изголовья, не меняя выражения лица. Она была одета в тёмно-синий халат с золотыми нитями, её волосы были убраны в сложную причёску, украшенную серебряными шпильками. Слуги передвигались по залу почти бесшумно, опуская головы и не встречаясь взглядами.

В коридорах дворца стоял полумрак. На стенах висели свитки с изображениями гор и журавлей, в углах — фарфоровые вазы с увядающими цветами. Евнухи и служанки шептались, стараясь не попадаться на глаза старшим.

— Император болен, — говорили они, пряча лица за рукавами.
— Императрица не отходит от него ни на шаг.
— А наложницу не пускают, — вздыхала молодая служанка. — Она теперь как тень.
— Таков порядок, — отвечал старший евнух. — Порядок важнее чувств.

В покоях Ён Джу царила тишина. Её служанки шептались у дверей, иногда бросая тревожные взгляды на свою госпожу. Она сидела у окна, в белом платье, и смотрела на сад, где на земле лежала сломанная ветка сливы. Её руки были сложены на коленях, движения — медленны и точны, как у фарфоровой куклы.

Когда император умер, дворец погрузился в ещё большую тишину. Евнухи и стража стояли у дверей, не двигаясь. Императрица отдала короткий приказ, не повышая голоса. Служанки одели Ён Джу в белое, как велит обычай, и вывели её из покоев. Она не сопротивлялась, не плакала, только один раз задержала взгляд на саду, где теперь уже не цвели сливы.

— Императрица приказала похоронить её вместе с императором, — шептались в тени колонн.
— Так всегда бывает, — равнодушно отвечал евнух. — Наследников от других женщин не должно быть.
— А если бы был мальчик?
— Тем более, если мальчик.

Процессия двигалась медленно, по выложенным камнем дорожкам, мимо прудов и павильонов. В этот день не было ни ветра, ни солнца. Только шелест шёлка, только глухой стук паланкина о плиты, только равнодушные лица слуг и евнухов.

Вечером, когда ворота гробницы закрыли, никто не заплакал. Всё было исполнено так, как велит порядок. На следующий год, когда во дворце вновь зацвели новые сливы, и никто не вспоминал её имя.