Без гарантий

Без гарантий

 
Мария прижала к груди теплый сверток, она больше ничего не видела кроме этих бездонно синих и безумно дорогих глазок. Феденька. Носик – точь-в-точь как у ее отца, упрямый и с горбинкой. Овал лица и разрез губ — как у мужа, Пети. Вот он сидит рядом и тоже смотрит в это сморщенное личико. Они специально приехали в эту страну, где широчайшие возможности — самый настоящий инженерный факт. Всё — для будущего их ребенка, для Феденьки.
 
Сегодня они из роддома уезжали домой. Остался последний выбор. Не пеленки или коляску – судьбу.
 
— Музыка? — прошептала Мария, глядя на крошечное личико. — Будет вторым Мацуевым. Представь, он на сцене, зал замер. Звучит рояль.
— А может литература? — парировал Петя, листая каталог талантов. — Торин нашего времени. Умы будет будоражить!
— А живопись? — Мария коснулась пальчиков сына, будто пробуя их на чувство линии и цвета. — Как Чемакин. Его полотна в галереях столицы.
Петя покачал головой, его взгляд стал жестче, практичнее.
— Нет, Маш. Время другое. Информационные технологии, нейроинтерфейсы – вот где будущее. Математика. Точность. Юрий Манин – вот уровень! Или современные направления медицины, связанные с ними. Пусть будет нейрофизиологом. Создаст что-то революционное. Успех, востребованность!
 
Сложно. В голове Марии мелькали сомнения: а вдруг он захочет другого? Но как можно не хотеть быть гениальным, заниматься делом, в котором ты гарантированно лучший? Ведь когда-то это был лишь эксперимент, а теперь – всеобщая, блестяще зарекомендовавшая себя программа. Страх отступил перед убедительной логикой прогресса.
— Пусть будет нейрофизиологом, — согласилась она, целуя лобик сына.
 
Прошло двадцать лет. Доктор Федор Петрович Петров, ведущий нейрофизиолог Центра Когнитивного Моделирования, смотрел не на сложные графики мозговой активности на экране, а в узкое окно своей стерильно-белой лаборатории. За стеклом – идеальный город, где каждый автобус двигался по алгоритму, каждый прохожий шёл с осознанием запрограммированной судьбы. Его судьба была выгравирована на титановой пластине: гений в заданной области. И полная пустота внутри.

Его мозг, настроенный на анализ нейронных сетей, рвался к краскам. Руки, ловко управлявшиеся с микроимплантами, жаждали ощутить прохладную шероховатость холста, а нос — вдохнуть запах масла. Он писал. Тайком. Необыкновенные, насыщенные красками полотна. А душа тосковала по чему-то непредсказуемому. Но это было запрещено. Для красоты существуют сертифицированные художники с геном гениальности. Его талант был ошибкой системы, аномалией, подлежащей коррекции. Каждый его мазок был преступлением против собственного предназначения. Душа задыхалась.
 
Трудности созревали аномально огромным плодом, висящим на дереве: то ли сам лопнет, то ли собьют. Доносы коллег, подозрительность Системы Надзора за Реализацией Потенциала (СНРП), ощущение неполноценности собственной жизни. И тогда он принял решение. Радикальное, немыслимое. Взять билет в один конец. Туда, откуда приехали его родители. В страну бабушек и дедушек. В страну хаоса и неэффективности.

И вот оно, возвращение. Первое, что поразило Федора — запахи. Пыль дорог, дым костров, прелая листва и речная вода. Шум не был гулом оптиковолоконных магистралей, а самым настоящим гомоном базара, скрипом колес, смехом детей, играющих на улице.
 
Он начал скромно: врачом в районной поликлинике. Потом — небольшая лаборатория при мединституте. Оборудование — допотопное. Методы — почти архаичные. Но здесь он дышал полной грудью.
 
Он ловил рыбу на закидушку, чувствуя, как леска режет пальцы, а поплавок дергается от живой поклевки. Чинил крышу сарая своими руками, наслаждаясь тяжестью молотка и запахом свежеспиленного дерева. И писал. Писал открыто. Его яркие, насыщенные цветом картины сначала вызывали удивление, потом интерес.
 
А вот уже и научная карьера резко пошла в гору. Свободный ум и восприятие художника находили интересные решения. Его исследования нейропластичности, основанные на сплаве анализа и интуитивного понимания, произвели фурор. Скромная лаборатория превратилась в мощный научный концерн "НейроАрт". Технологии, разработанные здесь, стали революционными. Родина его предков стремительно рванула вперед в сфере изучения возможностей мозга.
 
Теперь выбранная им страна стояла на пороге колоссальных научных возможностей. У него самого здесь было все: неограниченные ресурсы, поддержка высших руководителей, элита научной мысли. Главное — готовность внедрить его технологии. В том числе и с программированием потенциала, с распределением талантов.

В его институте как раз начиналась научная конференция, посвященная обсуждению этой темы. Фёдор Петрович Петров стоял в своем кабинете, стены которого украшали его собственные картины. За окном шумел живой город. На рабочем столе стояли фотографии бабушек и дедушек, их лица были полны надежды и веры в жизнь и в него, их внука. Вихрь воспоминаний внёс смятение: вот он мечется и задыхается там, в другой стране, а вот прохладный ветер с реки во время рыбалки ерошит волосы и задувает за шиворот куртки. Он думал о мальчике, которому сегодня помог в поликлинике — с такой искренней улыбкой и непредсказуемым будущим.

Он вышел в конференцзал. Гул голосов делегаций стих в ожидании.
— Нет, — произнес Фёдор Петрович тихо, но так, что слово ударило гонгом в тишине. Он посмотрел в изумленные лица. — От вторжения в саму ткань человеческого мозга, в его возможности я должен отказаться.
 
Он посмотрел на свои руки — руки нейрофизиолога, художника, рыбака. Руки, познавшие и точность скальпеля, и свободу кисти.
— Мы выбираем невмешательство, — сказал Федор Петрович твердо. — Есть сферы, где человек, со всем своим несовершенством, чувствами и эмоциями, никогда не дотянется до уровня Бога. И слава богу! Именно в этой недосягаемости — его достоинство, его свобода, его душа.
 
Он отвернулся к окну, за которым продолжалась настоящая живая жизнь, где талант — это не код в ДНК, а искра божья, зажечь которую может борьба, поиск, свобода быть не только гениальным, но и самым обычным человеком. Без гарантий.