Аноним. часть первая. глава 8, 9

19 мая. Пятый день конклава

                ГЛАВА 8

   Разбуженный громом, Рафаэль сел на кровати. После казни брата он, снедаемый болью, яростью, жаждой мести, почти не мог спать.

  Просунув руки в широкие рукава рубашки, он спустил ноги на пол, позволяя весу ткани завершить одевание. Закрыв глаза, выудил из коробки бумажную спичку вместе с огнивом и трутом и начал сильно стучать кремнем по огниву, терпеливо ожидая искры, достаточной, чтобы поджечь ткань, служившую трутом. Он мог бы спуститься в подвал и достать головню из огня алхимической печи, который Ариэль всегда держал зажженной, но он любил мидитировать на искрами, упражняясь в спокойствии и размышляя в ожидании света.


Трут разгорелся, а гроза бушевала, дождь лил как из ведра. Иногда дом ярко освещался вспышками молний, но через несколько мгновений вновь наступила кромешная тьма.

 Рафаэль надел венецианские кожаные сапоги и шагнул к окну.
 
  Проходя мимо стола, он заглянул под ткань, которой брат накрыл рабочие инструменты перед арестом. Здесь царил идеальный порядок: в коробке с кистями лежало несколько новых, сделанных из белой щетины самим Рафаэлем; палитра была чистой,  тряпки вымыты и аккуратно сложены.

Его брат был превосходным художником.

  Он посмотрел вверх, на чердак, где работал Леонардо.

 Прошло четыре года с тех пор, как в Венеции Леонардо был арестован Священной канцелярией по обвинению в написании картин на темы, считавшиеся еретическими. Его подвергли «жесткому допросу», как называли пытку приспешники Карафы, а затем сожгли заживо в Риме вместе со всеми его работами.

  Конечно, пережить пытку было бы для него гораздо хуже. Уже после нескольких первых минут на дыбе он получил травмы рук, которые больше никогда не позволили бы ему заниматься живописью.

  Рафаэль вернулся воспоминаниями в тюрьмы Венеции, где Леонардо был заперт в течение нескольких месяцев из-за юридического спора между Папской областью и Светлейшей Республикой. Его арестовали в городе каналов через несколько дней после его побега из Рима.

  Он вспомнил мрачные вестибюли Поцци {Колодцы — тюрьма в Венеции}, затопленные камеры, сырость, зловоние. Каждый раз, представляя  брата в этой вонючей тюрьме, он задыхался от ярости и жажды мести.

  Подземные тюрьмы Венеции были печально известны своей убийственной атмосферой —  морская вода, проникая через прутья, сочилась из пола и застаивалась там, чтобы гнить и вонять вместе с человеческими экскрементами. Крысы барахтались в двух футах нечистот и своими скользкими маленькими языками доставали повсюду, даже слизывали слезы заключенных, вырывая из их рук еду. Несчастные узники сидели, свернувшись калачиком, на доске, висевшей на стене – в  противном случае они бы мокли в морской воде. Каждое утро, на рассвете, надзиратель и лучники приносили им свежую воду, несколько ложек супа и порцию сухарей- и это на весь день. По закону им не разрешалось бриться, но длинные бороды среди заключенных были редкостью: немногие выдерживали бесчеловечные условия дольше нескольких недель, а  выживших отправляли на виселицу.
 
 Или на костер.

  Сожжение Леонардо было подготовлено в Риме, на Кампо дей Фьоре. {На этой же Площади Цветов был сожжен Джордано Бруно}

  Сколько пройдет времени, прежде чем кардинал Карафа испустит последний вздох? Это могло случиться в самое ближайшее время или никогда, так же, как и его избрание понтификом, хотя люди, искушенные в тайнах коридоров Ватикана, полагали это маловероятным, хотя большинство  кардиналов не одобряли его методы, а ненавидящий его император наложил вето на имя Карафы.

 У Рафаэля было дурное предчувствие по этому поводу.

  Странная судьба — оказаться в Риме именно в те дни, когда Карафа достигал пика своего могущества. И все же он был здесь, в древнем доме своей семьи, где самые прекрасные воспоминания безнадежно перепутались с самыми ужасными.

  Его отец, мать, его братья... Все, один за другим, были заражены смертельным прикосновением Святой канцелярии.

  Первый, уважаемый скульптор,  не смог вынести позора, что его сын – еретик  и сунул голову в петлю. Утром жена нашла его висящим на ветке апельсинового дерева.

  Несколько месяцев спустя бедной женщине пришлось вынести зрелище сожжения на костре ее сына. После этого она отказалась от пищи и очень скоро скончалась. Двух его братьев заключили в тюрьму Тор ди Нона в Риме после их запутанных показаний на суде над Леонардо. Они вышли оттуда тяжело больными и нищими стариками. Больше они не давали о себе знать.

  В те месяцы Рафаэль находился вдалеке от Рима, в Амстердаме. Ему еще не исполнилось и двадцати трех лет, но он уже зарекомендовал себя, как опытный торговец произведениями искусства. До этого, в Риме, он много и усердно трудился, помогая Леонардо и его отцу, однако каждую свободную минуту всем сердцем отдавался Церкви и молитве. Никто не мог обвинить его даже в подобии ереси. Кроме того, в его жилах не текла кровь Дардо. Для инквизитора Рафаэль был просто ублюдком, с детства приносивший еду старому больному священнику,  не доставляя неприятностей ни одной живой душе.

  Затем наступил день публичной казни Леонардо. Несмотря на то, что  по совету мудрых людей Рафаэль остался в Нидерландах, избегая любого возможного участия, он каждую ночь видел один и тот же сон: Леонардо медленно сгорает, корчась от боли, его глаза запекаются в глазницах, как сваренные вкрутую яйца,  он слышал его крики, заглушаемые кляпом, который должен был помешать ему произносить богохульства в адрес любопытной толпы.

С того дня жизнь не могла остаться прежней.
 


                ГЛАВА 9


  Ставни, сотрясаемые порывами ветра, заставили его вернуться к реальности; они вздрагивали, словно снаружи невидимый вор  с силой пытался открыть их.

  Прежде чем отворить дверь, Рафаэль снял со спинки кресла ватную куртку и накинул её на плечи. Он повернул ручку и влажный воздух вырвал дверь из его рук.

  Гроза нависла над городом с величием апокалипсиса. С каждой вспышкой черный свод небес прорезали трещины белого света.

  Днем отсюда был виден форум монументального Рима, превратившийся теперь в дикую местность с древними памятниками, белыми и пустынными, выпиравшими, словно скелеты утраченного великолепия. Настолько утраченного, что под полузасыпанными арками, наблюдавшими триумфы императоров, теперь лишь овцы и коровы искали защиту от дождя и солнца. Своды Колизея превратились в мрачные и грязные пещеры, ставшие убежищем преступников, пьяниц и всего зла, что могла породить земля. 

  Но кроме упадка и деградации было нечто еще. 
 
  Из окна он мог разглядеть  крышу дома Микеланджело Буонарроти.

  Квартал определенно не был одним из самых блестящих и важных мест нового Рима. Более века городское возрождение, которого желали папы, было сосредоточено в противоположной части города, в излучине Тибра между замком Сант-Анджело и островом Тиберина.

   Macel de ' Corvi был скромным, если не сказать жалким местом, окруженным садами и виноградниками среди древних руин, перемежавшихся с красными и коричневыми не выше двух этажей домами, прижатыми друг к другу и не имевшими дворов. Район распологался диаметрально противоположно Ватикану, от которого был далек во всех смыслах. Возможно, именно поэтому Божественный Микеланджело Буонарроти захотел жить именно там.

  Старому художнику недавно исполнилось восемьдесят, и, несмотря на то, что он был богат, как принц, и почитаем как божество, жил скромно и обитал в этом самом жилище  с тех пор, как приехал в Рим, накапливая богатства и лелея свое презрение к миру. В частности, к герцогу Козимо Медичи, который жаждал заполучить все работы Мастера для своей  собственной славы и славы Флоренции, и к кардиналу Джан Пьетро Карафе, который жаждал, чтобы Мастер был осужден за ересь и сожжен на костре. Днем можно было услышать, как великий скульптор стучит по резцу с энергией мальчишки, словно весь свой  гнев вымещая на мраморе.

  Леонардо многому научился, с детства посещая его мастерскую. У Микеланджело была слабость к умным и красивым мальчикам. Он ценил не только компанию Леонардо, но и его талант. И когда наступил проклятый день, Микеланджело, сгорбившись на своем черном скакуне, в одиночестве отправился на площадь Кампо-де-Фьори, чтобы дать ученику последнее милосердное прощание и вселить в него мужество. Так Рафаэлю рассказывали, но он не знал, насколько это правда.
 
  Теперь, вернувшись сюда, в квартал, где он вырос, в дом, где его еще младенцем радушно приняли и воспитали, его жизнь заполнила обременительная пустота.

  Лишь поздно ночью он мог спокойно размышлять о трагедии, обрушившейся на его семью. Возможно, потому что у него была надежда, что в самые мрачные часы ночи жертвы несправедливых смертей вернутся, чтобы отомстить.

  Рафаэль промокнул лицо, шею и руки марлей, смоченной лавандовой эссенцией, и оделся, застегивая каждую пуговицу, словно пересчитывая четки.

  Затем он открыл тетрадь, в которой Леонардо скрупулезно отмечал все доходы и расходы, с именами и адресами сопричастных людей. Меж именами продавцов дерева, свечей, тканей и т. д. встречались коллекционеры и агенты, с которыми Леонардо работал, покровители и клиенты, от которых он получал деньги, аптекари, у которых он покупал краски, мастера, которые снабжали его кистями и холстами.

  Эти старые, мятые страницы содержали в себе кусочек римского мира живописи нескольких лет назад. Леонардо отметил даже свой  долг в таверне художников, куда он обычно ходил обедать.

  Нынешним утром Рафаэль должен встретиться  с неким Джованни Билли, маркизом. Из заметок в журнале Леонардо следовало, что он продал много своих картин, причем по щедрым ценам: двадцать дукатов за женский портрет, пятнадцать за панораму и алтарный образ за очень значительную сумму в сто золотых дукатов.

  Несколько необычная покупка для мирянина. И удивительная работа для еретика вроде Леонардо.

  Итак, утром начинается его охота.