Возвращение

Деревня Заброды тонула в ноябрьской хмари. Небо, низкое и сырое, придавило покосившиеся избы, затянутые сизой дымкой из труб. Дорога, когда-то наезженная, теперь была колеей грязи и хляби. Эту серость, как ножом, разрезал новенький, черный «Мерседес». Он пыхтел, скользил на ухабах и, наконец, замер у крайней избы, крыша которой просела, словно от непосильной ноши.

Из машины вышел высокий мужчина лет пятидесяти, но всё ещё крепкий и широкий. Дорогой кожаный плащ, под ним – белоснежный свитер, золотая цепь висела тугой удавкой на шее. Лицо – жесткое, с привычной маской безразличия, но глаза, серые и острые, метнулись к окнам избы, затянутым мутной пленкой. Он поправил перстень с крупным камнем, глубоко вдохнул промозглый воздух, пахнущий дымом, прелью и тоской, и толкнул скрипучую калитку.

В избе пахло лекарствами, печным дымком и чем-то неумолимо угасающим. В полутьме, на широкой кровати, под грудой лоскутных одеял, лежала маленькая, иссохшая женщина – Матрена, его мать. Глаза, огромные в исхудавшем лице, зажглись неземным светом при виде сына.

— Лешенька! Родной! — Голос был слаб, как шелест сухих листьев. — Дождалась... Думала, не пустят... по делам-то твоим уж не вырваться…

Алексей наклонился, ощутив запах болезни и старости. Поцеловал морщинистый лоб. Руки матери, сухие и горячие, схватили его ладонь.

— Мам... Как ты? – Голос его, обычно командный, срывался. — Почему не сказали раньше? Я бы...

— Чего тебя тревожить, начальник ты большой! – Матрена пыталась улыбнуться, но получилась гримаса боли. — Знаю, дел по горло... Заводы, люди... Все ждут твоего слова.

Алексея будто ударили под дых. «Начальник». Миф, созданный годами коротких, лживых телефонных звонков из шумных ресторанов или кабинетов с сейфами. Миф, который теперь висел над умирающей, как икона, единственная отрада. И теперь он приехал не просто навестить. Он бежал. Бежал от бывших «братков», которые превратились в палачей. Они легализовывались и входили в новый век, в котором ему, «динозавру» из девяностых, места не нашлось. Один билет в одну сторону лежал у него во внутреннем кармане. Но напоследок надо было увидеть мать. Последний островок.

— Да, мам... Дела... – Он сел на табурет, скрипнувший под его весом. Взгляд автоматом метнулся к окну. Они могли быть близко. — Как тут у вас? В деревне?

— Да что у нас... – Матрена махнула слабой рукой в сторону окна, за которым маячили пустые, темные окна соседних домов. — Умираем, сынок. Молодежь – в город. Кто постарше – на погост. Дороги нет, магазин закрыли, скотину держать некому... Заброшенные поля... Одна тоска.

Алексей посмотрел на пожелтевшую фотографию отца на стене. Рядом — его выпускная фотография. 10 «Б». Там, среди смеющихся лиц, стоял молодой Алексей Турбин. Тогда ещё не «Турок». Тогда ещё просто «Лёша».

— Разберемся, мам. Помогу. — Слова вылетали сами, как последняя милостыня. — Дорогу сделаем. Магазин откроем. Помощь организую.

Он полез в толстый кожаный портфель, достал пачку купюр, новых, хрустящих.
– Вот, на первое. Соседям раздай, кому надо.

Матрена смотрела на деньги, потом на сына, и в ее глазах светилась любовь, вера, гордость.

— Видела я сон, Леша... Ангел сказал: сын твой приедет, спасет... Так и есть. — Она сжала его руку. – Ты только береги себя… По телевизору — одни ужасы. Кругом бандиты…стреляют…Сердце моё не на месте за тебя.

Сердце Алексея сжалось в ледяной ком.

— Мам! — Голос его дрогнул. — Ну какие бандиты? У меня чистый бизнес. Предприятия, экспорт... – Он лгал снова, легко, как дышал эти годы, но горечь лжи на этот раз была как яд. – Скоро все наладится. Ты поправляйся.

Он вышел подышать, закурить. Холодный ветер бил в лицо. Он встал спиной к стене избы, охватывая взглядом двор. Чувствовал — рядом.

Тень отделилась от покосившегося сарая. Человек. В темной, практичной куртке. Лицо — каменная маска. Глаза пустые, мертвые. Знакомый тип.

— Турок, — голос ровный, без эмоций. — Нашёл.

Турок не шелохнулся. Смерил пришельца взглядом. Не сверху вниз, а оценивающе.

— Вижу, — кивнул Турок, голос спокойный, деловой. — Не ожидал, что тебя, Тихий, за мной пошлют. Видимо, сильно нужен. — Пауза. Он видел малейшее напряжение в плечах киллера. — Не спеши. Ты головой думал?

Пустые глаза чуть сузились. Интерес.

— О чем думать, Турок? Заказ есть заказ. А ты – мусор, который надо вынести. Ты же «динозавр». Ты — вымер.

— Динозавр? — Турок усмехнулся коротко, без юмора. — Ты же помнишь, что у динозавров были зубы?

Киллер быстро посмотрел на карман плаща, в котором Турок держал руку.

— Есть вариант чище. Выгоднее.

Тихий слушал молча. Не прерывал.

— Я ухожу, — продолжил Турок твёрдо. — Навсегда. За бугор. Без возврата. Как будто меня нет. А ты… — он пододвинул к нему ногой приоткрытый портфель. Внутри — плотные пачки купюр. Сдёрнул с шеи тяжелую цепь. Снял перстень с темным камнем. Бросил в портфель. Потом вытащил ключи от «Мерседеса», положил их сверху на деньги. — …ты берешь это всё. Мой скальп. И сливаешь. Скажешь своим, что дело сделано. И постарайся, чтобы тебе поверили. Иначе, всем будет больно.

Взгляд Турка стал холодным, как лезвие:
— Это не угроза. Это факт. Ты меня знаешь. Ты понимаешь: чисто, тихо, деньги в кармане — лучше, чем рисковать здесь, в этой дыре.

Тихий посмотрел на портфель. Потом на Турка. Пустые глаза просчитывали варианты. Риск перестрелки, а цель — хоть и «динозавр», но просто не взять. Против спокойной налички и ценного «железа». И главное — гарантия, что цель исчезнет навсегда без лишнего шума для заказчиков.

– Разумно, – наконец произнес Тихий, голос все так же ровный. – Для динозавра.

Он быстрым, точным движением поднял портфель, прикинул вес. Засунул руку внутрь, нащупал ключи.

– Считай, тебя нет. У тебя сутки на исчезновение. Потом могут начать искать другие. Менее разумные. У тебя много врагов.

Он развернулся и растворился в серой мгле так же бесшумно, как появился. Турок стоял, глядя в пустоту. Пустота была и внутри. Цена последней лжи. Цена прощанья. Он был теперь никто. Без денег, без колес, без прошлого. Только билет в один конец.

Он вернулся в избу. Мать дремала. Он сел на табурет, осторожно взял ее руку. Легкую, как пух. Она открыла глаза.

– Уезжаешь, Алёша?

– Дела, мам... – Голос его был чужим, но ровным. – За бугор. Надолго. Серьезный контракт. Но я все устрою. Как договаривались. Дорогу, магазин... Деньги пришлю.

– Знаю, сынок... Знаю... – Слабая улыбка. – Ты же у меня... сильный. Спасибо... что приехал... что не забыл...

Она закрыла глаза. Турок сидел, держа ее руку, пока дыхание не стало ровным. Он не мог сказать правду. Не мог разрушить ее мир. Эта ложь, тяжелая и постыдная, была его последним даром. Любовь, замешанная на стыде и отчаянии.

На рассвете он вышел из избы. «Мерседеса» не было. Только колея да лужи грязи. Он оглянулся на покосившуюся избу, на струйку дыма из трубы. Знание, что это в последний раз, что она умрет с его ложью, но с верой в сердце, сдавило горло. Груз прошлого, невозможность искупления, щемящая горечь лжи – все это навеки оставалось здесь, у этого порога, под выпускной фотографией, где еще не было клички.

Он повернулся и пошел пешком по грязной дороге. Он уносил с собой только имя, которое когда-то носил, и невыносимую тяжесть последнего обмана. А в тишине умирающей избы оставалась лишь вера матери в своего в хорошего сына – Алёшу Турбина. Динозавр уходил в небытие.