Приписанная Пушкину Гавриилиада. Приложение 11. 4

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Приложение № 11.4. Из творчества Брюсова В.Я. 1895-1903 годов


     Выписки сделаны из источника: Собрание сочинений Брюсова В.Л. в 7 томах («Художественная литература», М., 1973-1975 гг.), том 1 («Стихотворения. Поэмы. 1892-1909», 1973 г.): 


Уныние

Сердце, полное унынием,
Обольсти лучом любви,
Все пределы и все линии
Беспощадно оборви!
 
Пусть во мраке неуверенном
Плачут призраки вокруг,
Пусть иду, в пути затерянный,
Через тёмный, страшный луг.
 
И тогда, обманам преданный,
Счастлив грёзою своей,
Буду петь мой гимн неведомый,
Скалы движа, как Орфей!
 
          24 октября 1893


«Господи! Господи!..»
 
Господи! Господи!
Блуждаю один, как челнок,
Безумцем в туман направляемый,
Один, без любви, сожигаемый
Мучительным пламенем грёз!
 
О, страшно стоять одному
На кручи заоблачной,
Стоять одному в беспредельности!
Туманы проходят у ног,
Орлы ко мне редко возносятся,
Как плесень, у грани снегов умирающий мох.
 
Есть блаженство – не знать и забыть!
Есть блаженство – в толпе затеряться!
Есть блаженство – скалой неоформленной быть 
И мхом, этим мхом умирающим!

О, зачем я не сумрачный мох!
О, зачем я не камень дорожный!
Если бы был я пурпуровым маком!
Как на стебле я сладко качался б!
С бабочкой, севшей на венчик, качался,
Светом зари наслаждался,
Солнцем, и тенью, и мраком!
 
О, если бы был я пурпуровым маком!
О, если бы был я камнем дорожным!
 
          1 декабря 1894
 
 
О, закрой свои бледные ноги

О, закрой свои бледные ноги.

          3 декабря 1894


Творчество
 
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
 
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блёстки,
При лазоревой луне.
 
Всходит месяц обнажённый
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
 
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.

          1 марта 1895
 
 
К монахине в Средние века
 
Ты – монахиня! лилия бога!
Ты навеки невеста Христа!
Это я постучал в ворота,
Это я у порога! 
 
Я измучен, я весь истомлён,
Я бессилен, я мёртв от желаний.
Всё вокруг – как в багряном тумане,
Всё вокруг – точно звон.
 
Выходи же! иди мне навстречу!
Я последней любви не таю!
Я безумно тебя обовью,
Дикой лаской отвечу!
 
И мы вздрогнем, и мы упадем,
И, рыдая, сплетёмся, как змеи,
На холодном полу галереи
В полумраке ночном.
 
Но, под тем же таинственным звоном
Я нащупаю горло твоё,
Я сдавлю его страстно – и всё
Будет кончено стоном.
    
          26 июля 1895


Тени

Сладострастные тени на тёмной постели окружили, легли, притаились, манят,
Наклоняются груди, сгибаются спины, веет жгучий, тягучий, глухой аромат.
И, без силы подняться, без воли прижаться и вдавить свои пальцы в округлости плеч,
Точно труп, наблюдаю бесстыдные тени в раздражающем блеске курящихся свеч;
Наблюдаю в мерцаньи колен изваянья, беломраморность бёдер, оттенки волос…
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает тела в разноцветный хаос.
 
О, далёкое утро на вспененном взморье, странно-алые краски стыдливой зари!
О, весенние звуки в серебряном сердце и твой сказочно-ласковый образ, Мари!
Это утро за ночью, за мигом признанья, перламутрово-чистое утро любви,
Это утро, и воздух, и солнце, и чайки, и везде – точно отблеск – улыбки твои!
Озарённый, смущённый, ребёнок влюблённый, я бессильно плыву в безграничности грёз…
А дымящее пламя взвивается в вихре и сливает мечты в разноцветный хаос.

          19 сентября 1895

 
Подруги
 
Три женщины, грязные, пьяные,
Обнявшись, идут и шатаются.
Дрожат колокольни туманные,
Кресты у церквей наклоняются.
 
Заслышавши речи бессвязные,
На хриплые песни похожие,
Смеются извозчики праздные,
Сторонятся грубо прохожие.
 
Идут они, грязные, пьяные,
Поют свои песни, ругаются…
И горестно церкви туманные
Пред ними крестами склоняются.
 
          27 сентября 1895


Мучительный дар
 
                И ношусь, крылатый вздох,
                Меж землёй и небесами.
                Е. Баратынский
 
Мучительный дар даровали мне боги,
Поставив меня на таинственной грани.
И вот я блуждаю в безумной тревоге,
И вот я томлюсь от больных ожиданий.
 
Нездешнего мира мне слышатся звуки,
Шаги эвменид и пророчества ламий…
Но тщетно с мольбой простираю я руки,
Невидимо стены стоят между нами.
 
Земля мне чужда, небеса недоступны,
Мечты навсегда, навсегда невозможны.
Мои упованья пред миром преступны,
Мои вдохновенья пред небом ничтожны!
 
          25 октября 1895


И ночи, и дни примелькались

          Последний день
          Сверкал мне в очи,
          Последней ночи
          Встречал я тень.
                А. Полежаев.

И ночи, и дни примелькались,
Как дольные тени волхву.
В безжизненном мире живу,
Живыми лишь думы остались.

И нет никого на земле
С ласкающим, горестным взглядом,
Кто б в этой томительной мгле
Томился и мучился рядом.

Часы неизменно идут,
Идут, и минуты считают…
О, стук перекрёстных минут!
— Так медленно гроб забивают.

          12 января 1896 года


«Я действительности нашей не вижу…»
 
Я действительности нашей не вижу,
Я не знаю нашего века,
Родину я ненавижу, –
Я люблю идеал человека.
 
И в пространстве звенящие строки
Уплывают в даль и к былому;
Эти строки от жизни далёки,
Этих грёз не поверю другому.
 
Но, когда настанут мгновенья,
Придут существа иные.
И для них мои откровенья
Прозвучат как песни родные.
 
          8 июня 1896


Юному поэту
 
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее – область поэта.
 
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
 
Юноша бледный со взором смущённым!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побеждённым,
Зная, что в мире оставлю поэта. 
 
          15 июля 1896


Близкой
 
И когда меня ты убьёшь,
Ты наденешь белое платье,
И свечи у трупа зажжёшь,
И сядешь со мной на кровати.
 
И будем с тобой мы одни
Среди безмолвия ночи;
Лишь будут змеиться огни
И глядеть мои тусклые очи.
 
Потом загорится рассвет
И окна окрасит кровью, –
И ты засмеёшься в ответ
И прильнёшь к моему изголовью.
 
          13 октября 1897


Обязательства
 
Я не знаю других обязательств,
Кроме девственной веры в себя.
Этой истине нет доказательств,
Эту тайну я понял, любя.
 
Бесконечны пути совершенства,
О, храни каждый миг бытия!
В этом мире одно есть блаженство –
Сознавать, что ты выше себя.
 
Презренье – бесстрастие – нежность –
Эти три, – вот дорога твоя.
Хорошо, уносясь в безбрежность,
За собою видеть себя. 
 
          14 января 1898


«Поклоняются многие мне…»
 
Поклоняются многие мне
В часы вечерние,
Но молитвы к бледной луне
Еще размернее!
 
Женщины, лаская меня,
Трепетали от счастия,
Но искали они – знаю я –
И сладострастия.
 
Фимиам, делимый с другим,
Дышит обидою.
О сумрак! о волны! о дым!
Вам завидую.
 
Уступить даже проклятья и смех
Нарушение цельности.
Я хочу быть единым для всех
В беспредельности.
 
          27 марта 1899


«Жадно тобой наслаждаюсь…»
 
Жадно тобой наслаждаюсь,
Сумрак улиц священный!
Тайно тебе поклоняюсь,
Будущий царь вселенной!
 
Ты далёко руки протянешь,
В пустыни, ко льдам, на горы;
Солнечный свет затуманишь,
К полутьме приучишь взоры.
 
Тайно тебе поклоняюсь,
Гряди, могущ и неведом!
Пред тобой во прах повергаюсь
Пусть буду путём к победам.
 
          27 апреля 1899
 

Я
 
Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в сцепленьях роковых.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.
 
Я возносил мольбы Астарте и Гекате,
Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,
И после подходил к подножиям распятий
И славил сильную, как смерть, любовь.
 
Я посещал сады Ликеев, Академий,
На воске отмечал реченья мудрецов;
Как верный ученик, я был ласкаем всеми,
Но сам любил лишь сочетанья слов.
 
На острове Мечты, где статуи, где песни,
Я исследил пути в огнях и без огней,
То поклонялся тем, что ярче, что телесней,
То трепетал в предчувствии теней.
 
И странно полюбил я мглу противоречий
И жадно стал искать сплетений роковых.
Мне сладки все мечты, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих…
 
          24 декабря 1899


 К портрету К.Д. Бальмонта
 
Угрюмый облик, каторжника взор!
С тобой роднится веток строй бессвязный,
Ты в нашей жизни призрак безобразный,
Но дерзко на неё глядишь в упор.
 
Ты полюбил души своей соблазны,
Ты выбрал путь, ведущий на позор;
И длится годы этот с миром спор,
И ты в борьбе – как змей многообразный.
 
Бродя по мыслям и влачась по дням,
С тобой сходились мы к одним огням,
Как братья на пути к запретным странам,
 
Но я в тебе люблю, – что весь ты ложь,
Что сам не знаешь ты, куда пойдёшь,
Что высоту считаешь сам обманом. 
 
          1899


«Призраки», картина М. Дурнова
 
Это они – соблазнённые! –
В час умилений ночных, –
Усыплённые, полусонные…
Не надо помнить об них. 
 
Облака потянулись холодные,
Птиц таинственный рой,
Цветы раскрылись бесплодные, –
Зелень ярка под горой.
 
Вам близки отжившие, мёртвые!
Дьяволы шепчут об чём?
Это мечты, – мечты полустёртые
В одиноком, далёком былом.
 
          11 марта 1900


«И снова ты, и снова ты…»
 
И снова ты, и снова ты,
И власти нет проклясть!
Как Сириус палит цветы
Холодным взором с высоты,
Так надо мной восходишь ты,
Ночное солнце – страсть!
 
Мне кто-то предлагает бой
В ночном безлюдьи, под шатром.
И я, лицом к лицу с судьбой,
И я, вдвоём с тобой, с собой,
До утра упоён борьбой,
И – как Израиль – хром!
 
Дневные ринутся лучи, –
Не мне пред ними пасть!
Они – как туча саранчи.
Я с богом воевал в ночи, 
На мне горят его лучи.
Я твой, я твой, о страсть!
 
          11 сентября 1900


Презрение
 
Великое презрение и к людям и к себе
Растёт в душе властительно, царит в моей судьбе.

Любил бы, да не в силах я, не ищешь и не ждёшь,
И все мечты как призраки, и все желанья – ложь.
 
Откроет ли нам истина своё лицо иль нет,
Я буду ль жить по имени во глуби долгих лет,
 
И ты, о ком я думаю, ты любишь ли меня,
И мне скитаться долго ли, иль не дожить и дня,
 
Мне всё равно, мне всё равно, слежу игру теней.
Я долго жизнь рассматривал, я присмотрелся к ней.
 
Как лист, в ноток уроненный, я отдаюсь судьбе,
И лишь растёт презрение и к людям и к себе.
 
          29 октября 1900


В.И. Прибыткову
Застольная речь
 
Мы здесь собрались дружным кругом,
Когда весна шумит над Югом
И тихо голубеет твердь,
Во дни Христова воскресенья,
Когда по храмам слышно пенье
О победившем смертью смерть!
 
Бессильно тают глыбы снега,
Река разламывает лёд,
Чтоб к морю полететь с разбега,
В себе качая небосвод.
А по полям цветёт, поёт
Подснежников святая нега.
 
Нас не страшат земные зимы,
Мы вёснам верим в смене лет!
Не так ли, косностью томимы,
О смерть! мы верим в твой обет!
Наш путь далёк, мы пилигримы,
Но вдалеке нам светит свет.
 
Да! этот мир как призрак канет,
Смерть наши узы разорвёт.
И новый день нам в душу глянет!
Пусть он нас снова отуманит
И пусть измучит, пусть обманет,
Но только был бы зов – вперёд!
 
          2 апреля 1901 


Свидание
 
В одном из тех домов, придуманных развратом,
Где всем предложена наёмная кровать,
На ложе общих ласк, ещё недавно смятом,
И мы нашли приют – свою любовь скрывать.
 
Был яркий летний день, но сдвинутые шторы 
Отрезывали нас от чёткого луча;
Во мгле искусственной ловил я только взоры
Да тени смутные причёски и плеча.
 
Вся жизнь была в руках; я слышал все биенья,
Всю груди теплоту, все линии бедра;
Ты прилегла ко мне, уже в изнеможеньи,
И ты на миг была – как нежная сестра. 
 
Но издали, крутясь, летела буря страсти…
Как изменились вдруг внизу твои глаза!
И ложе стало чёлн. У буйных волн во власти,
Промчался он, и вихрь – сорвал все паруса!

И мне пригрезилось: сбылась судьба земного. 
Нет человечества! Ладью влечёт хаос!
И я, встречая смерть, искал поспешно слова,
Чтоб трепет выразить последних в мире грёз.
 
Но вместо слов был бред, и, неотступно жаля,
Впивался и томил из глубины твой взгляд.
Твой голос слышал я: «Люблю! твоя! мой Валя!»
Ладья летит быстрей… и рухнул водопад.
 
И мы на берегу очнулись в брызгах пены.
Неспешно, как из форм иного бытия,
Являлся внешний шум и выступали стены,
Сливалось медленно с действительностью «я».
 
Когда ж застенчиво, лицо в густой вуали,
На улицу за мной ты вышла из ворот,
Ещё был яркий день, пролётки дребезжали,
И люди мимо шли – вперёд, вперёд…
 
          1 июня 1901


Хмель исступленья

В моей душе сегодня, как в пустыне,
Самумы дикие крутятся, и песок,
Столбами встав, скрывает купол синий.
 
Сознание – разломанный челнок
В качаньи вод, в просторе океана;
Я пал на дно, а берег мой далёк! 
 
Мои мечты неверны, как тумана
Колеблемые формы над рекой,
Когда всё поле лунным светом пьяно.
 
Мои слова грохочут, как прибой,
Когда, взлетев, роняет он каменья,
И, в споре волн, одна слита с другой.

Я наслаждаюсь хмелем исступленья,
Пьянящим сердце слаще острых вин.
Я – в буре, в хаосе, в дыму горенья! 
 
А! Быть как божество! хоть миг один!
 
          1 июня 1901


Отвержение
 
Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий!
Яд отвержения – напиток венценосный!
Ты запретил мне мир изведанный и косный,
Слова и числа дав – просторы двух стихий! 
 
Мне чужды с ранних дней – блистающие вёсны   
И речи о «любви», заветный хлам витий;
Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны,
А из людей лишь тех, кто презрел «не убий».
 
Вот почему мне так мучительно знакома
С мишурной кисеёй продажная кровать.
Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома.
 
Одни пришли сюда грешить и убивать,
Другие, перейдя за глубину паденья,
Вне человечества, как странные растенья.
 
          18 июня 1901


З.Н. Гиппиус
 
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно.
 
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Хочу прославить я.
 
Когда же в белом саване
Усну, пускай во сне
Все бездны и все гавани
Чредою снятся мне.
 
          Декабрь 1901


У себя
 
Так всё понятно и знакомо,
Ко всем изгибам глаз привык;
Да, не ошибся я, я – дома:
Цветы обоев, цепи книг…
 
Я старый пепел не тревожу, –
Здесь был огонь и вот остыл.
Как змей на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чем прежде был.
 
Пусть много гимнов не допето
И не исчерпано блаженств,
Но чую блеск иного света,
Возможность новых совершенств!
 
Меня зовёт к безвестным высям
В горах поющая весна,
А эта груда женских писем
И нежива, и холодна!
 
Лучей зрачки горят на росах,
Как серебром всё залито…
Ты ждёшь меня у двери, посох!
Иду! иду! со мной – никто!
 
          1901


Венеция
 
Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах,
В формах выпукло-прекрасных представал пред взором прах?
 
Здесь – пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила. 
Это понял я, припомнив гондол чёрные тела.
 
Это понял, повторяя Юга полные слова,
Это понял, лишь увидел моего святого Льва!
 
От условий повседневных жизнь свою освободив,
Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив.
 
Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака,
И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века.
 
И доныне неизменно всё хранит здесь явный след
Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет.
 
          1902 Венеция
 

Женщинам
 
Вот они, скорбные, гордые тени
Женщин, обманутых мной.
Прямо в лицо им смотрю без сомнений,
Прямо в лицо этих бледных видений,
Созданных чарой ночной.
 
О, эти руки, и груди, и губы,
Выгибы алчущих тел! 
Вас обретал я, и вами владел!
Все ваши тайны – то нежный, то грубый,
Властный, покорный – узнать я умел.
 
Да, я вас бросил, как остов добычи,
Бросил на знойном пути.
Что ж! в этом мире вещей и обличий
Всё мне сказалось в единственном кличе:
«Ты должен идти!»
 
Вас я любил так, как любят, и каждой
Душу свою отдавал до конца,
Но – мне не страшно немого лица!
Не одинаковой жаждой 
Наши горели сердца.
 
Вы, опалённые яростной страстью,
В ужасе падали ниц.
Я, прикоснувшись к последнему счастью,
Не опуская ресниц,
Шёл, увлекаем таинственной властью,
К ужасу новых границ.
 
Вас я любил так, как любят, и знаю –
С каждой я был бы в раю!
Но не хочу я довериться раю.
Душу мою из блаженств вырываю,
Вольную душу мою! 
 
Дальше, всё дальше! от счастья до муки,
В ужасы – в бездну – во тьму! 
Тщетно ко мне простираете руки
Вы, присуждённые к вечной разлуке:
Жить мне и быть – одному. 
 
          1902


Посвящение Вячеславу Иванову
 
Когда впервые, в годы блага,
Открылся мне священный мир
И я со скал Архипелага
Заслышал зов истлевших лир,
 
Когда опять во мне возникла
Вся рать, мутившая Скамандр,
И дерзкий вскормленник Перикла,
И завершитель Александр, –
 
В душе зажглась какая вера!
С каким забвением я пил
И нектар сладостный Гомера,
И твой безумный хмель, Эсхил!
 
Как путник над разверстой бездной,
Над тайной двадцати веков,
Стремил я руки бесполезно
К былым теням, как в область снов.
 
Но путь был долог, сердце слепло,
И зоркость грёз мрачили дни,
Лишь глубоко под грудой пепла
Той веры теплились огни.
 
И вот, в столице жизни новой,
Где всех стремящих сил простор,
Ты мне предстал: и жрец суровый,
И вечно юный тирсофор!
 
Как странен в шуме наших споров,
При нашей ярой слепоте,
Напев твоих победных хоров
К неумиравшей красоте!
 
И нашу северную лиру
Сведя на эолийский звон,
Ты возвращаешь мне и миру
Родной и близкий небосклон!
 
          16 ноября 1903
 

Одиночество
 
Проходят дни, проходят сроки,
Свободы тщетно жаждем мы.
Мы беспощадно одиноки
На дне своей души-тюрьмы!
 
Присуждены мы к вечной келье,
И в наше тусклое окно
Чужое горе и веселье
Так дьявольски искажено.
 
Напрасно жизнь проходит рядом
За днями день, за годом год.
Мы лжём любовью, словом, взглядом, –
Вся сущность человека лжёт!
 
Нет сил сказать, нет сил услышать,
Невластно ухо, мёртв язык.
Лишь время знает, чем утишить
Безумно вопиющий крик.
 
Срывай последние одежды
И грудью всей на грудь прильни, –
Порыв бессилен! нет надежды!
И в самой страсти мы одни!
 
Нет единенья, нет слиянья, –
Есть только смутная алчба,
Да согласованность желанья,
Да равнодушие раба.
 
Напрасно дух о свод железный
Стучится крыльями, скользя.
Он вечно здесь, над той же бездной:
Упасть в соседнюю – нельзя!
 
И путник, посредине луга, 
Кругом бросает тщетный взор:
Мы вечно, вечно в центре круга,
И вечно замкнут кругозор!
 
          1903
 

Втируша
 
Ты вновь пришла, вновь посмотрела в душу,
Смеёшься над бессильным крикнуть: «Прочь!»
Тот вечно раб, кто принял раз втирушу…
Покорствуй дух, когда нельзя помочь.
 
Я – труп пловца, заброшенный на сушу,
Ты – зыбких волн неистовая дочь.
Бери меня. Я клятвы не нарушу.   
В твоих руках я буду мёртв всю ночь.
 
До утра буду я твоей добычей,
Орудием твоих ночных утех.
И будет вкруг меня звенеть твой смех.
 
Исчезнешь ты под первый щебет птичий,
Но я останусь нем и недвижим
И странно чуждый женщинам земным.
 
          1903


Последний день
 
Он придёт, обезумевший мир,
Который поэтом прославлен.
Будет сладостным ядом отравлен
Воздух и самый эфир.
 
С каждым мигом впивая отраву,
Обезумеют бедные дети земли:
Мудрецы – земледельцы – певцы – короли –
Звери – птицы – деревья – и травы.
 
Станут распускаться странные цветы,
Яркие как солнце, дышащие пряно,
Открывая к воздуху жаждущие рты.
Яркостью нежданной заблестев, поляны
Заструят томительный, жгучий аромат.
Птицы исступлённые стаями взлетят,
Над блестящим городом и на месте диком
Замелькают с радостным, многосложным криком.
Островами новыми встанут в океане
Сонмы рыб, теснящихся в ярости желаний.
Разбегутся звери по полям и нивам,
Прыгая, кувыркаясь в полусне счастливом;
И на белой площади северной столицы
Будут ползать змеи и скакать тигрицы.
 
И люди, медленно пьянея,
Забудут скудные дела,
Как будто первая Астрея
В мир изнемогший снизошла.
Затихнут страшные машины
И фабрик резкие гудки,
И не подымет ни единый
Пилы, лопаты иль кирки.
 
Все будут в праздничных одеждах,
В полях, в пути, на площадях,
Твердя о сбывшихся надеждах,
Восторженно целуя прах.
 
И вдруг всё станет так понятно:
И жизнь земли, и голос рек,
И звёзд магические пятна,
И золотой наставший век.
 
Восстанут новые пророки,
С святым сияньем вкруг волос,
Твердя, что совершились сроки
И чаянье всемирных грёз!
 
И люди все, как сестры-братья,
Семья единого отца,
Протянут руки и объятья,
И будет радость без конца.

Земля, как всегда, не устанет кружиться,
Вкушая то знойного света, то ночи,
Но снами никто не захочет упиться,
И будут во мраке восторженней очи.
В полярных пустынях, в тропических чащах,
В открытых дворцах и на улицах шумных
Начнутся неистовства сонмов кипящих,
Пиры и веселья народов безумных.
Покорные тем же властительным чарам,
Весёлые звери вмешаются в игры,
И девушки в пляске прильнут к ягуарам,
И будут с детьми как ровесники тигры.
Безмерные хоры и песен и криков,
Как дымы, подымутся в небо глухое,
До божьих подножий, до ангельских ликов,
Мирам славословя блаженство земное.
 
Дыханьем, наконец, бессильно опьянев,
Где в зимнем блеске звезд, где в ярком летнем свете,
Возжаждут все любви – и взрослые и дети – 
И будут женщины искать мужчин, те – дев.
И все найдут себе кто друга, кто подругу,
И сил не будет им насытить страсть свою,
И с Севера на Юг и вновь на Север с Юга
Помчит великий вихрь единый стон: «Люблю!»
И звери меж людей на тех же камнях лягут,
Ласкаясь и любясь, визжа и хохоча,
На ступенях дворцов, у позабытых пагод,
В раздолии полей, близ моря, у ключа.
И странные цветы живыми лепестками
Засыплют, словно снег, лежащие тела.
И будет в яркий день лазурь гореть звездами,
И будет ночи мгла, как знойный час, тепла.
Среди чудовищных видений и фантазий,
Среди блуждающих и плоть принявших снов
Всё жившее замрёт в восторженном экстазе
И Смерть закинет сеть на свой последний лов.
Ничто не избежит своей судьбы блаженной,
Как первые в раю – последние уснут… 
И ангел вострубит над смолкнувшей вселенной,
Все тысячи веков зовя на общий суд.
 
          1903