Вий или три ночи для Хомы

"ВИЙ или Три ночи для ХОМЫ"
Мистическая драма по мотивам повести Н.В. Гоголя «Вий»
Действующие лица:
Хома Брут — философ.
Панночка.
Пан сотник.
Казак Явтух.
Ректор бурсы.
Торговка.
Ритор Горобец.
Богослов Халява.
СЦЕНА 1.
Хата торговки. В центре – длинная лавка, рядом – стол и пустая бочка. На столе – миски с остатками снеди, опрокинутые чарки, щербатый кувшин. Под столом, словно позабытый, лежит кожух, из-под которого робко выглядывают две голые пятки. И вдруг, тишину разрывает пронзительный женский крик:
ГОЛОС: Хома!
Из-под кожуха, словно крот из норы, показывается заспанное, помятое лицо. Это бурсак Хома Брут. С трудом разлепив хмельные веки, он потягивается и тут же с глухим стуком ударяется головой о край стола. Всхлипывает от боли.
ХОМА: Тьфу, черт бы тебя побрал!
Удивленно озирается вокруг, пытаясь понять, где он.
ХОМА: Горобець! Халява!
Бьет рукой по кожуху. И словно в ответ на этот жест, из-под кожуха появляется растрепанная голова бабы.
БАБА: Чего изволите, паныч?
ХОМА: (мотает головой, трижды крестится). Приснится же чертовщина… Чур от меня!
Хома вновь ныряет под кожух.
БАБА: Вы чего, паныч, испужались? У меня что, рога на голове?
Хома робко выглядывает из-под кожуха.
ХОМА: (испуганно). Ты кто?
БАБА: Я Солоха! Аль не признали?
ХОМА: Солоха… Где я?
БАБА: У меня в хате… под столом…
ХОМА: (оглядываясь). А где Халява, Горобець?
БАБА: Да, бог с вами, паныч! Один вы…
ХОМА: Один?
БАБА: Вот, что я вам скажу, паныч… Я молодая вдова, и не позволяю шашни заводить кому попало. Рынок, хата – вот и вся моя жизнь. Пока вчера не повстречала вас, паныч! (Улыбается, выпячивая грудь.) Вы, пан философ, покорили мое сердечко.
ХОМА: Так уж и покорил?
БАБА: Много вашего брата, бурсаков да семинаристов, ходит по рынку. Все какие-то неопрятные, зипуны пыльные, морды чумазые… И всем хочется украсть самый лакомый кусок с лавки. А от самих за версту разит табаком да водкой. А вы, паныч, не такой. Можно сказать, интересный хлопец. Я вас сразу заприметила.
ХОМА: Так уж и сразу?
БАБА: (гладит себя руками по груди). Вы у меня еще бублик на пробу взяли…
ХОМА: (бьет себя руками по голове). Не помню…
БАБА: Вчера на рынке… (Изображает торговку.) Панычи! Панычи! Сюды! Ось бублики, маковники, буханцы на меду… Вы у меня бублик на пробу взяли, потом раза три около меня прошлись. Подмигнули и…
ХОМА: Голова гудит…
БАБА: А я говорила, не надо на ночь столько горелки пить.
ГОЛОС: Хома!
Хома испуганно напрягается.
БАБА: Отчего ж вы побледнели, паныч?
ХОМА: Сон мне приснился скверный… Будто сижу я за широким столом и ложкой хлебаю щи из большого котла. И вдруг вижу – в котле что-то белое плавает. Я вытащил. А это – белая ворона.
БАБА: Живая?
ХОМА: Когда вытащил из котла, она еще шевелилась. Я отбросил ее в сторону, и вдруг ворона забилась, начала хлопать крыльями, кричать по-людски… и умерла.
БАБА: Ой! Белая птица во сне – это нехорошо, паныч…
ХОМА: (задумывается, потом смеется). К черту сон, Солоха!
Хома начинает размахивать руками и снова ударяется о крышку стола.
ХОМА: Будь он неладен, стол твой, Солоха! Лежишь, как, прости господи, в гробу.
Вылезает из-под стола. Достает табак, забивает люльку и усаживается на бочку.
БАБА: Бог с вами, паныч! Проспитесь да умойтесь наперед. Вы вчера сами под стол полезли…
ХОМА: Ты чего это, глупая баба, мелешь?
БАБА: Чего мне зря на вас наговаривать? Сначала несколько чарок горелки выпили, потом кувшин осушили. Начали отплясывать гопака. Сапогами так стучали, что вся посуда в хате подпрыгивала. А потом… Но вы шалун, пан философ! Схватили кожух, который лежал на лавке, накинули на себя, вокруг стола покружились и на карачках полезли под стол. И меня за собой потащили. И…
ХОМА: Принеси-ка мне лучше горелки, Солоха. Хочу замочить усы.
Солоха вылезает из-под стола.
БАБА: Может, лучше вареников или галушек?
ХОМА: Наелся я твоих вареников, что в животе, ей-богу, как будто петухи кричат.
БАБА: О! Вспомнил, наконец-то… А я уж подумала, вы того…
ХОМА: Горелка у тебя хороша, Солоха!
БАБА: Правда ваша, паныч!
Солоха возвращается с полными чарками горелки в руках. Ставит на стол. Хома пьет.
ХОМА: Выпьешь чарку, выпьешь две – заиграет в голове! Эх, сюда бы музыкантов…
Хома, вскочив с бочки, принимается отплясывать гопака, залихватски приседая и весело посвистывая. Затем берет чарку с горелкой, отхлебывает, плюхается снова на бочку и хватает Солоху за ногу. Она падает ему на колени. Хома резко задирает ей подол.
ХОМА: А где у тебя хвост, Солоха?
БАБА: Бог знает, чего выдумываете, паныч!
ХОМА: А чего?!
БАБА: Совсем с ума спятили от горелки. Какой еще хвост?
Хома ударяет бабу по заднему месту и отпускает ее от себя.
ХОМА: А что, я не прав? Все бабы на рынке – ведьмы. А если ведьма, значит, должен быть хвост.
БАБА: Нет рода без урода. Это вас в бурсе дьяконы такому учат?
ХОМА: Сам знаю!
БАБА: Да чтоб тебя и их громом побило! Прости меня, Господи!
Торговка бьет его платком.
БАБА: Да чтоб твоей поганой мордой просо молотили! Да чтобы у тебя все зубы выпали, кроме одного, который бы болел у тебя всю жизнь! Да чтоб…
ХОМА: Вишь, как ты ругаешься! Язык у тебя, как у столетней ведьмы, не заболит выговорить такие слова.
БАБА: Если у молодой бабы мужика нет, то какая же она ведьма?
ХОМА: Пан пошутил, а ты, глупая баба, и поверила. На, вот, возьми за ночлег.
Бросает на стол ползолотого.
БАБА: (улыбается). Вот даже не знаю, какого вам еще кушанья принести, пан философ?
ХОМА: Ничего не надо. Молись за мою душу грешную…
БАБА: А вы чего вдруг о душе заговорили?!
ХОМА: В бурсу мне надо вернуться…
Баба забирает ползолотого и собирается уйти. И вдруг Хома оборачивается назад, видит, как из-под юбки у торговки выпадает хвост. Она хохочет и быстро скрывается. Хома крестится.
ГОЛОС: Хома!
Хома закрывает руками голову. Некоторое время стоит без движения.
ХОМА: (кричит). Что тебе нужно, ведьма проклятая? Оставь меня!
ГОЛОС: Хома!
Раздается звон колокола. Хома садится за стол.
ХОМА: Вспоминай… Я был в бурсе. Нас распустили по домам. (Достает из-под стола мешок.) Я взял мешок с вещами и пошел, куда глаза глядят. Тут за мной увязались еще двое бурсаков.
Появляются сзади по разные стороны бурсаки.
БУРСАК 1: Богослов Халява.
БУРСАК 2: Ритор Горобец.
ХОМА: Больше никого не было?
ГОРОБЕЦ: (осмотревшись). Одни были.
ХОМА: Одни… (Встает из-за стола и подходит к бурсакам.) Решили пойти по хуторам, церковные песни петь, чтобы на харчи заработать. Зашли на один хутор.
ГОРОБЕЦ: Там нашли крайнюю хату.
ХАЛЯВА: Встали перед окнами, Горобец запел.
ГОРОБЕЦ: Ты дороженька, ты Господняя,
Ай, никто жа по тебе не прохаживая…
ХОМА: А я подхватил. (Хома поет.)
Ай, никто жа по тебе не прохаживая,
Не прохаживая, не проезживая,
Только шли же да и прошли да три ангаля,
Да три ангаля, три архангеля…
Ай, вяли они душу грешную.
Ай, вяли они, вяли, все выспрашивали…
Потом вышел к нам старый казак. (Песню продолжает петь Горобец.) Казак так был растроган нашим пением: «То, что вы поете, школяры, должно быть очень разумно», – что вынес сало, а жинка его кинула из окна в мешок Халяве целую миску вареников. Мы славно поели, покурили и пошли дальше.
ГОРОБЕЦ: А не свернуть ли нам, братцы, с дороги в сторону? Может, еще на какой-нибудь хутор набредем?
ХАЛЯВА: Не мешало бы, а то у нас в мешках не густо, да и в животе пусто.
ХОМА: Свернули. Ходили, бродили… Стало темнеть, а хутора все не было. Потом вдруг оказались в степи. Блуждали по ней, пока не сбились с дороги.
ХАЛЯВА: Нема дороги! А все ты, Горобец, давай свернем! Послушались молодого. (Хватает Горобца за чуб.) Голова велика, а разуму мало.
ХОМА: Я стал руками щупать землю. (Водит руками по столу.) Попадались одни лисьи норы. Горобец стал кричать, звать на помощь.
ХАЛЯВА: Ни души. Давайте заночуем в поле.
ХОМА: Не можно! Как же, не подкрепив себя ничем, растянуться и лечь, как собака на голой земле? Может, повезет, набредем на жилье и хоть чарку горелки удастся выпить. И вдруг я услышал лай собак.
Послышался лай собак, и вдали показался огонек.
ХАЛЯВА: Хутор!
ГОРОБЕЦ: Ей-богу, хутор!
ХОМА: Что было потом?.. Побежали на огонек. Это действительно был хутор. (Встает из-за стола.) Смотрите же, братцы, не отставать! Во что бы то ни было, а добыть ночлега! (Ударяет кулаком по столу.) Отвори, хозяин!
Скрип открываемой двери. Появляется сгорбленная старуха. Голова ее накрыта огромным платком, из-под которого торчит крючковатый нос.
СТАРУХА: Что надо?
ХОМА: Пусти переночевать. Сбились с дороги. Так в поле скверно, как в голодном брюхе.
СТАРУХА: А что вы за народ?
ХОМА: Да народ необидчивый.
ХАЛЯВА: Богослов Халява.
ГОРОБЕЦ: Ритор Горобец.
ХОМА: И я, философ Хома Брут.
СТАРУХА: Я знаю этих философов и богословов. Если таких пьяниц начнешь принимать, то и двора скоро не будет. Тут вам места нет.
ХОМА: Как же можно, чтобы христианские души пропали ни за что ни про что? И если мы что-нибудь, как-нибудь того или какое другое сделаем, то пусть нам и руки отсохнут, и такое будет, что бог один знает.
Раздается вой собаки. Старуха оглядывает всех бурсаков и останавливает свой пристальный взгляд только на философе.
СТАРУХА: Хорошо, впущу вас. Только положу всех в разных местах, а то у меня не будет спокойно на сердце, когда будете лежать вместе.
ХОМА: На то твоя воля! Не будем прекословить. А что, бабуся, если бы так, как говорят… ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого утра хоть бы щепка была во рту.
СТАРУХА: Вишь, чего захотел! Нет у меня, нет ничего такого, и печь не топилась сегодня.
ХОМА: А мы бы уже за все это расплатились бы завтра как следует…
СТАРУХА: Будьте довольны тем, что дают вам.
ХОМА: Да черта с два получишь с этой старухи что-нибудь.
СТАРУХА: Один ложись в хате. Другой ступай в пустую комору. (Внимательно и загадочно впивается глазами в Хому.) А ты…
ХОМА: Я, философ Хома Брут…
СТАРУХА: Философ, следуй за мной…
Старуха несколько раз обошла вокруг бочки, и Хома, словно зачарованный, следовал за каждым её движением. Внезапно она замерла, резко обернувшись к философу, и вперилась в него взглядом, тронутым лукавой улыбкой.
ХОМА: Что, бабуся, чего тебе надобно?
Старуха, словно тень, приблизилась к Хоме и обвила его шею костлявыми руками.
ХОМА: Устарела ты, голубушка…
Хома попытался вырваться, но старуха, как корень, вцепилась в него, преграждая путь.
ХОМА: Послушай, бабуся, ныне пост, а я таков, что и за тысячу золотых не стану грешить. Ступай, ступай себе с Богом!
Старуха, словно вихрь, описала круг вокруг Хомы и в мгновение ока преобразилась в юную, неземной красоты дивчину. Хома застыл, поражённый, не веря своим глазам. Новая пляска, и вот она снова старуха, скрюченная и дряхлая. С дикой грацией она взмыла на бочку, оттуда — на стол, и, словно кошка, одним прыжком оказалась на спине у философа.
ХОМА: (испуганно) Ты чего, бабуся?!
Старуха, словно наездник, хлестнула Хому по бокам. Тот взвился в воздух, заржал, как конь, и понёс старуху на своих плечах, словно безумный скакун.
ХОМА: (в ужасе) Да это ведьма!
Старуха выхватила откуда-то метлу и начала размахивать ею, словно веслом. И вот они уже взмывают ввысь, покидая грешную землю.
ХОМА: Не пойму… Руки и ноги немеют, силы покидают меня… А в груди — словно пустота, сердца не чувствую… По телу разливается то ли озноб, то ли жар… О, какое неведомое чувство овладевает мной! И тревожно, и сладостно…
СТАРУХА: (восхищённо, юным голосом) Хома!
ХОМА: Сон ли это?
СТАРУХА: (нежно, молодым голосом) Хорошо тебе, Хома?
ХОМА: Что со мной творится?
Они кружились в бешеном вихре, и всё это сопровождалось дивными звуками природы: журчанием ручья, шелестом дождя, ласковым ветерком, щебетом птиц…
ВЕДЬМА: Не хочешь признаться, Хома!
ХОМА: В чём я должен признаться?..
ВЕДЬМА: Как приятно тебе и хорошо со мной!
ХОМА: (словно не своим голосом) Хорошо…
Ведьма нежно обняла его.
ВЕДЬМА: А сейчас что ты чувствуешь?
ХОМА: Хорошо… И как-то тревожно… Там, в моей душе… Неспокойно…
ВЕДЬМА: А есть ли она, душа-то?..
ХОМА: У всякого живого человека должна быть душа!
Ведьма разразилась диким хохотом. Донесся отдалённый звон колокола. Хома очнулся, словно от кошмарного сна.
ХОМА: Кто ты? Ты ведьма? Ведьма бесстыжая! (Начал читать заклинания.) Господи! Как умножились враги мои! Многие восстают на меня; многие говорят душе моей: «Нет ему спасения в Боге». Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня со святой горы Своей.
Они опустились на землю. Хома сбросил с себя старуху и сам вскочил ей на спину. Некоторое время старуха, словно загнанная лошадь, скакала по земле, но вскоре, обессилев, рухнула наземь. Хома схватил валявшуюся рядом палку и начал охаживать ею старуху.
ГОЛОС (женский, молодой): Не могу больше…
Хома перестал бить. Старуха обернулась молодой красавицей, слёзы текли по её лицу. Она протянула к Хоме свои израненные руки.
ХОМА: (изумлённо) Откуда здесь дивчина взялась?
Хома отшвырнул палку.
ВЕДЬМА: (она взяла его руку и прижала к себе) Пожалей меня, Хома…
ХОМА: Кто ты, дивчина?
Девушка пристально смотрела на Хому, затем обвила его шею руками и прошептала:
ВЕДЬМА: Не бросай меня, Хома…
Хома резко оттолкнул её и отступил.
ХОМА: Отступись от меня…
ВЕДЬМА: Хома, не бросай меня…
Раздался звон колокола.
ГОЛОС (мужской): Хома?
Философ начал размахивать руками.
ХОМА: Сгинь, нечистая!
СЦЕНА 2.
ГОЛОС РЕКТОРА: Хома! Ты чего это тут размахался?
Хома увидел перед собой ректора семинарии. Огляделся. Красавицы не было.
ХОМА: Пан ректор? Где я?
РЕКТОР: В бурсе. А где же ещё! Я спрашиваю, чего ты размахался, будто чёрт за тобой гонится?
ХОМА: Это муха… Или нет, оса… Жужжит, спасу от неё нет.
РЕКТОР: Не замечал, чтобы у нас такое здесь водилось. Хорошо, что вернулся. Собирайся в дорогу, на хутор поедешь.
ХОМА: На хутор?
РЕКТОР: В пятидесяти верстах от Киева находится.
ХОМА: А чего я там не видел, на хуторе-то, пан ректор?
РЕКТОР: Сотник там именитый живёт.
ХОМА: И что?
РЕКТОР: Горе у него. Вчера его дочь с прогулки воротилась вся избитая, едва жива. Перед смертным часом изъявила желание, чтобы отходную по ней читал почему-то ты…
ХОМА: Я?!
РЕКТОР: Да! Хома Брут… Собирайся! Пан ждать не любит, поэтому прислал за тобой людей и бричку. (Кричит.) Явтух, дай своим молодцам по чарке горилки! Сейчас философ к вам выйдет. (Философу.) Передашь пану, что как только будут готовы те книги, о которых он пишет, то я тотчас пришлю. Я отдал их уже переписывать писцу.
ХОМА: Пан ректор, может, кого другого послать читать? Я не умею это делать.
РЕКТОР: Вот и научишься. Всё, что для этого нужно, я тебе дам. И вот ещё что: не забудь сказать пану, что на хуторе у них, я знаю, водится хорошая рыба, и особенно осетрина, то при случае прислал бы: здесь на базарах и нехороша, и дорога. (Протягивает философу книгу.) Держи и ступай.
Философ взял книгу, открыл её, и оттуда вылетела белая ворона.
ХОМА: (вздрогнув) Не поеду, пан ректор.
РЕКТОР: Что?
ХОМА: (утвердительно) Не поеду!
РЕКТОР: А тебя никакой чёрт и не спрашивает о том, хочешь ли ты ехать или не хочешь. Я тебе скажу только то, что если ты ещё будешь показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебя по спине и по прочему так отстегать молодым березняком, что и в баню не нужно будет ходить. Ступай, люди пана ждут.
Ректор нашёл верёвку. Появились казаки.
РЕКТОР: Явтух, скажи казакам, чтобы философа привязали, а то удерёт.
Кинул верёвку казаку.
ХОМА: Здравствуйте, братья-товарищи!
КАЗАК: Будь здоров, пан философ!
ХОМА: Так вот это мне приходится сидеть вместе с вами? А что ваш пан сотник, какого он нрава человек? (Казак молчит.) Хороша бричка. Тут бы только нанять музыкантов, так и танцевать можно.
КАЗАК: Да, соразмерный экипаж.
ХОМА: А что с дочкой сотника? Я про панночку, что с ней произошло, что по ней отходную читать нужно? (Казак молчит.) А если ещё эту бричку нагрузить каким-нибудь товаром – положим, солью или железными клинами: сколько потребовалось бы тогда коней?
КАЗАК: Да, достаточное бы число потребовалось коней!
Вдруг перед ними со свистом пролетело по земле колесо от брички.
ГОЛОС (женский): Хома!
ХОМА: Нашли, кто с ней такое сотворил?
Казак посмотрел на Хому и бросил верёвку на лавку.
ХОМА: Может, отпустите меня, братцы?
КАЗАК: Хочешь, чтобы мы тебя вывели в чистое поле и иди с миром?
ХОМА: На что я вам! Я сирота!
КАЗАК: Не можем, пан сотник тебя ждёт. Надо бы тебя привязать, как пса, но мы этого делать не будем.
ХОМА: Так уж воля Божия положила.
КАЗАК: Уже что Бог дал, того не можно переменить, пан философ. Садись в бричку!
ХОМА: Что ж делать? Чему быть, того не миновать.
Положил книгу в свой мешок. Звучит колокол. Появилась девушка, которая проходила мимо Хомы и Казака, таща за собой белый саван. Затем появился человек (сотник). Девушка бросилась к нему. Он её обнял, и она обмякла у него на руках.
СОТНИК: Горе мне, моя полевая нагидочка, моя перепеличка, моя ясочка. Зачем ты, во цвете лет своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне оставила землю? Теперь и моя душа убита и разрушена навеки. (Сотник накрывает её белым покрывалом.) Кто же он, этот лютый враг, который стал причиною твоей смерти? И если бы я знал, то клянусь Богом, не увидел бы он больше своих детей, если только он так же стар, как и я; ни своего отца и матери, если только он ещё на поре лет, и тело его было бы выброшено на съедение птицам и зверям степным.
КАЗАК: Панночка померла.
ХОМА: Панночка померла. Может, тогда отпустит меня пан сотник обратно в Киев?
ГОЛОС женский: (грустно) Хома!
Вокруг всё закружилось. Человек начал украшать цветами белый покрывало на лавке.
ЧЕЛОВЕК (сотник): Кто ты, откуда и какого звания, добрый человек?
ХОМА: Из бурсаков. Философ Хома Брут, вельможный пан.
СОТНИК: А кто был твой отец?
ХОМА: Не знаю.
СОТНИК: А мать кто?
ХОМА: И матери не знаю. По здравому размышлению, конечно, была мать. Но кто она и откуда, не знаю.
СОТНИК: Как же ты познакомился с моей дочкой?
ХОМА: Не знакомился я с ней, вельможный пан. Ещё никакого дела с панночками не имел, сколько ни живу.
СОТНИК: А почему же она тебе именно назначила читать?
ХОМА: Бог его знает, как это растолковать. Панам подчас захочется такого, что и наиграмотнейший не разберёт, и пословица говорит: «Скачи, враже, як пан каже!»
ДЕВУШКА (голос): Да не врёшь ли ты, Хома?
СОТНИК: Пан философ?
ХОМА: На этом месте пусть громом хлопнет, если брешу.
СОТНИК: Если бы минуточкой дольше прожила ты, я бы узнал всё. Никому не давай читать по мне.
ДЕВУШКА: Но пошли, тату, сей же час в киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута. Пусть он три ночи молится по грешной душе моей. Он знает…
СОТНИК: А что он знает, этого я уже и не услышал. Она, голубонька, только и могла сказать, и умерла. Ты, верно, известен святой жизнью!?
ХОМА: Кто? Я? Я святой жизнью? Бог с вами, пан. Я ходил к булочнице против самого страстного четверга.
СОТНИК: Ты с сего же дня должен начать своё дело.
ХОМА: Я бы сказал на это вашей милости… Конечно, всякий, вразумлённый святому писанию, может… Только сюда бы приличней бы требовалось дьякона или дьяка. Они народ знающий. А я… У меня и голос не такой, и сам я чёрт знает что…
ДЕВУШКА: (утвердительно) Хома!
СОТНИК: Я всё, что завещала мне моя голубка, исполню… Ничего не пожалею. И если ты с сего же дня три ночи совершишь как следует над ней молитвы, то я награжу тебя, а не то – и самому чёрту не советую рассердить меня.
Человек снимает одежду с девушки и подходит к философу. Пока у них идёт разговор, девушка ложится на лавку.
СОТНИК: Я не о том жалею, моя наймилейшая мне дочь, что ты во цвете лет своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне оставила землю. Я о том жалею, моя голубонька, что не знаю того, кто был, лютый враг мой, причиною твоей смерти. (Подходит к лавке и накрывает тело девушки своим нарядом.) Но горе мне, моя полевая нагидочка, моя перепеличка, моя ясочка, что проживу я остальной век свой без потехи, утирая полою дробные слёзы, текущие из старых очей моих, тогда как враг мой будет веселиться.…и втайне потешаться над тщедушным старцем.
Мужик и Хома подхватили лавку и унесли ее в ночную даль.
СОТНИК: Философа накормить досыта, а после ужина – проводить в церковь.
Сотник удалился. Хома, завороженный, приблизился к лавке, жадно вглядываясь в лицо усопшей. Открыл… и отшатнулся, словно от удара молнии. Изо рта вырвался сдавленный крик.
ХОМА: Ведьма!
Тоскливый вой собаки разорвал тишину.
СЦЕНА 3
Мужик вкатил бочку и поставил рядом со столом. Философ, тяжело вздохнув, опустился возле казака.
КАЗАК: Да эта панночка – сущая ведьма была! Клянусь, ведьма!
Появилась баба в алом очипке, бережно неся в руках дымящийся горшок с галушками. Водрузила его на стол, достала две ложки.
БАБА: Полно тебе вздор молоть!
КАЗАК: А ты что, хочешь, чтоб я молчал? Да она на мне самом ездила!
БАБА: Языком чесать – не дрова колоть, спина не заболит.
КАЗАК: Ей-богу, ездила!
ХОМА: А что, дядька Явтух, можно ли распознать ведьму по каким-нибудь приметам?
БАБА: Никак не узнаешь; хоть все псалтыри перечитай, не узнаешь.
КАЗАК: Люди, сведущие в науке, говорят, что у ведьмы есть маленький хвостик.
ХОМА: Про хвост мне известно.
Хома бросил быстрый взгляд на бабу и, показалось, увидел, как она ловко прячет хвост под юбку.
КАЗАК: Стара баба – то и ведьма!
БАБА: О, уж хороши и вы! Ты вон, высокий – як дуб, а дурной – як пень!
ХОМА: А эта панночка… извела кого-нибудь?
КАЗАК: Было всякого! Рассказывали, что она на глазах могла превратиться в любое животное или вещь: в клубок, в колесо… Могла обернуться старухой, а потом снова стать молодой красавицей. Ты, пан философ, не знал Микиты… Эх, какой редкий был человек! Собаку каждую он, бывало, знал, как родного отца. Славный был псарь! Только с недавнего времени начал он заглядываться беспрестанно на панночку. Влюбился ли он в нее, или она околдовала его, только пропал человек, обабился совсем; сделался черт знает что; пфу! непристойно и сказать. Как только панночка взглянет на него, он и повода из рук пускает, спотыкается… Однажды панночка пришла на конюшню, где он чистил коня, и говорит ему…
ГОЛОС: Дай, Микитка, я положу на тебя свою ножку.
Хома резко повернул голову и увидел бабу, усердно метущую пол метлой. Она хитро подмигнула ему.
КАЗАК: Да ты и не слушаешь меня, пан философ!
ХОМА: Я внимательно слушаю, дядька Явтух.
Хома вновь повернулся к казаку, и вдруг увидел, как мимо пронеслось колесо от брички. Хома вздрогнул.
КАЗАК: Дай, говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схватив обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он ничего не мог сказать. Воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо него лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. А такой был псарь, какого на всем свете не сыскать!
ГОЛОС: Хома!
КАЗАК: Сам он виноват. Нельзя бабу на плечи себе сажать и везти… Оно хоть и панского помету, да все, когда ведьма, то ведьма.
Хома выхватил у бабы бутыль, налил себе в кружку горилки и медленно выпил.
КАЗАК: Ну, пан Хома, пора идти к покойнице.
БАБА: Оно бы не надо было на ночь рассказывать…
КАЗАК: Чтоб тебе добре читалось, пан философ. Ты извини, мы тебя запрем. Панский наказ. Бог с тобой!
ХОМА: На бога надейся, а ума держись! Идем, дядька Явтух.
Хома вдруг остановился. Густой колокольный звон пронзил ночную тишину.
ХОМА: Чему быть, тому не миновать.
СЦЕНА 4
Церковь. На закопченных стенах – две почерневшие от времени и грязи иконы. Философ остался один. Сначала он зевнул во всю ширь, потом сладко потянулся, потом подышал в обе руки, согревая их, и наконец уже обсмотрелся. Посредине, на лавке, покоилась панночка.
ХОМА: Хороша церквушка, да видать, давно в ней никакого служения не отправлялось. (Смотрит на лавку.) Лежишь, панская дочка… Сколько я про тебя узнал… Грешна душа твоя. Если бы он знал, кто ты на самом деле… а, может, и знает, да признавать не хочет. Ничего, как-нибудь три ночи проведу здесь, у гроба твоего. Чего мне тебя бояться? Ведь ты не встанешь из гроба. А почему? Побоишься божьего слова. Правильно? Правильно! Так что лежи и слушай… Да и что я за казак, если бы устрашился? Человек сюда прийти не может, да он и раньше сюда не захаживал. И церковь стоит на краю села… Не по церковному закону. А от мертвецов и выходцев из того света у меня есть молитвы. Такие, что как прочитаю, так они и пальцем меня не тронут. (Раздался звук, похожий на скрежет железа. Хома вздрогнул и посмотрел на панночку.) Выпил я лишнее, вот и мерещится всякое… (Увидел свечи.) Свечи! Это хорошо. Надо осветить церковь так, чтобы видно было, как днем. И пальцем не тронет. Ух, сатана… Прости меня, Господи, грешного. Будем читать… (Открывает книгу и начинает читать.) Помяни, Господи Боже наш…
А не понюхать ли табаку? (Нюхает табак и чихает.) Добрый табак! Славный табак! (Читает.) Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе; но в законе Господни воля eго, и в законе eго поучится день и нощь. И будет яко древо насажденое при исходищих вод, eже плод свой даст во время свое, и лист eго не отпадет; и вся, eлика аще творит, успеет. Не тако нечестивии, не тако; но яко прах, eго же возметает ветр от лица земли. Сего ради не воскреснут нечестивии на суд, ниже грешницы в совет праведных. Яко весть Господь путь праведных, и путь нечестивых погибнет. А что, если подымется, если встанет она?
Панночка медленно приподняла голову. Хома вздрогнул. Панночка встала и сделала шаг к философу. Вытянув руки, словно слепая, начала искать Хому.
ВЕДЬМА: Хома! Ты где? Я не вижу тебя…
ХОМА: Ведьма! Ей-богу, ведьма!
ВЕДЬМА: Хома!
Панночка, с закрытыми глазами, металась по церкви, беспрестанно расправляя руки, будто пытаясь поймать кого-нибудь.
ХОМА: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий. Защити меня от колдовского принуждения и скорбного нетерпения. Помоги мне устоять пред вражескими чарами и ниспошли с небес святое заступничество. Да не пронзит меня стрела чародея, да не страшна мне пелена лиходея. Да будет воля твоя. Аминь. Свят круг, спаси, свят круг, сохрани… Сгинь… Сгинь, сатана…
(Берет мел и очерчивает вокруг себя круг.) Свят круг, спаси, свят круг, сохрани.
ВЕДЬМА: (Остановилась и зарыдала.) Хома! Больно мне. Нет сил терпеть побои твои. Не могу больше. Пожалей меня и мою несчастную, заблудшую душу! (Залилась жутким смехом, затем упала на пол, словно сраженная невидимым ударом, и замерла.)
Хома, затаив дыхание, подошел к черте. Внимательно разглядывал ведьму. Неожиданно ведьма вскочила на ноги и, дико озираясь, начала метаться по церкви. Остановилась возле черты.
ВЕДЬМА: Хома! Я чувствую твое дыхание. Посмотри на меня! Я красивая! Не бойся меня. Иди ко мне…
Хома сделал несколько шагов к ведьме, но вдруг резко остановился.
ХОМА: Сгинь, ведьма проклятая! О, Господи Всемогущий, Боже Великий, Царю Небесный, услышь прошение душевное раба Божьего (собственное имя). Пошли мне на помощь Своего воина сильного, Архангела Михаила, сокрушителя демонов. Обращусь я к нему с просьбой искренней: запретить всем врагам, чьи действия направлены против меня, приближаться ко мне. Сокруши их, пусть не устоят они перед Твоей силой, подобно тому, как овцы не могут устоять перед сильным ветром.
ВЕДЬМА: Ты не хочешь подойти ко мне? Тогда пусти меня к себе! Не бойся… Огонек в степи… Хутор вдали… Как встречала тебя… Как мы поднимались над землей… (Ведьма в отчаянии металась по церкви и запрыгнула на лавку.) Вспомнил? Нам было хорошо вдвоем в ту ноченьку беззвёздную, да безлунную. Я чувствовала твое дыхание… Твои силы… Твою душу… Такая ночь была… Вместо месяца нам солнце светило… Звенели голубые колокольчики, издавая приятные звуки. Хома… Вспомни, что ты видел еще… Вспоминай… Из-за осоки выплывала русалка…
ХОМА: Была русалка… Я видел, как мелькала ее спина… нога упругая…
ВЕДЬМА (радостно): Вспомнил! Это была я! Хочешь, я положу на тебя свою ножку?
ХОМА: (Завороженный ведьмой.) Да ты не только ножку, но и сама садись на меня…
Панночка подняла свою ножку. Хома, увидев нагую и белую ножку панночки, нагнул спину и заржал, как конь… Ведьма попыталась проникнуть за черту, но вдруг вскрикнула от боли, наткнувшись на невидимую стену. Хома, словно очнувшись от морока, начал шептать молитвы.
ХОМА: Сгинь, ведьма! Решила снова извести меня? Сгинь… Господи, мене, паче всех человеков грешнейшаго, приими в руце защищения Твоего и избави от всякаго зла, очисти многое множество беззаконий моих, подаждь исправление злому и окаянному моему житию и от грядущих грехопадений лютых всегда восхищай мя, да ни в чемже когда прогневаю Твое человеколюбие, имже покрывай немощь мою от бесов, страстей и злых человеков.
Вдруг издалека донесся петушиный крик. Ведьма пригрозила философу пальцем и безвольно опустилась на лавку. Хома торопливо дочитывал молитву… Затем послышался звук открываемой двери. Шаги.
КАЗАК: Пан философ, ты жив?
Хома, пошатываясь от усталости, медленно пошел к выходу. Казак вкатил бочку. В кожухе, от которого шел пар. Появилась смазливая молодка и поставила на стол миску с дымящейся едой. Хома машинально схватил ее за юбку, и тут же получил звонкую оплеуху. Хома сорвал с казака кожух и, бросив его на землю, без чувств рухнул рядом. Заснул… Подошли казак и молодуха. Взявшись за края кожуха, начали раскачивать его, как люльку, в которой спал Хома. Затем, раскрутив, резко вытолкнули его из кожуха. Хома упал на землю. Проснулся.
СЦЕНА 5
Рядом с ним сидит казак.
КАЗАК: Ну, ты и спать, пан философ! Обед весь проспал. Вечерять уже пора…
ХОМА: Так долго я спал?
КАЗАК: Держи… Подкрепись. Тебе, пан философ, силы еще понадобятся…
Казак протянул ему кружку горилки. Хома медленно выпил. Затем достал трубку и закурил.
КАЗАК: Рассказывай…
ХОМА: А что рассказывать, дядька Явтух?
КАЗАК: Было чего в церкви?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: (Предостерегающе.) Хома…
Хома испуганно огляделся по сторонам.
КАЗАК: Что молчишь, Хома?
ХОМА: Да, было кое-что…
КАЗАК: Ну?!
Мимо, кокетливо покачивая бедрами, прошла смазливая молодка и поставила на стол котелок с борщом.
МОЛОДУХА: Ты чего, дядька Явтух, пана философа пытаешь? Пусть сначала хлебнет моих щей!
КАЗАК: Ты бы ему вареников лучше принесла.
МОЛОДУХА: Пустяки – вареники, то ли дело борщ – хоть жиденький, зато от пуза!
КАЗАК: Ешь, ешь… А я тебе про Шепчиху расскажу. Не слыхал?
ХОМА: Нет.
КАЗАК: Эх, видать, в вашей бурсе не больно-то уму-разуму учат. Ну, слушай! Есть у нас в селе казак Шептун. Казачина добрый!
МОЛОДУХА: Болтун этот казак. Соврет – недорого возьмет.
КАЗАК: Да, любит иной раз и прибрехнуть, и стащить что-нибудь без нужды, но… зато казак хороший! Хата его – рукой подать отсюда. В такую вот пору, как мы сейчас вечеряем, Шептун с жинкой, поужинавши, спать легли. А как время было теплое, то Шепчиха на дворе улеглась, а Шептун в хате на лавке; или нет: Шепчиха в хате на лавке, а Шептун на дворе…
МОЛОДУХА: Да не на лавке, а на полу лежала Шепчиха!
КАЗАК: Точно! А в люльке, что посреди хаты висела, дите годовалое – не упомню, хлопчик али дивчина. Лежит Шепчиха, слышит вдруг – за дверью псина скребется, воет так, что из хаты бежать охота.
МОЛОДУХА: Ой! Страх Господний!!
КАЗАК: Эх вы, бабы, народ глупый! Покажи вам под вечер из-за дверей язык – и душа в пятки уйдет. А Шепчиха думает: "Дай-ка я проучу поганую собаку, авось перестанет выть". Схватила кочергу, да и пошла дверь отворять. Только приоткрыла, а псина – меж ног ее, да прямо к люльке детской. Глядь, а это уж не псина, а панночка! Да не такая, какой все ее знали да видели… Вся синяя, а глаза – словно уголья горят. Схватила дите, горло ему прокусила, да и давай кровь пить. Шепчиха только и успела крикнуть: «Ох, лишечко!» – да вон из хаты. Глядь, а в сенях двери заперты! Она на чердак – сидит там, дрожит, дурная баба. Потом видит – панночка к ней лезет на чердак, кинулась на нее, да и давай дурную бабу кусать… Наутро Шептун свою жинку оттуда вытащил – всю искусанную, посиневшую. А на другой день и померла Шепчиха… Вот тебе и панночка. А сколько шапок да трубок у казаков пропало – не счесть!
МОЛОДУХА: Все это брехня! Пропили казаки свои шапки да трубки, а женам признаться побоялись – вот и свалили все на панночку.
КАЗАК: Твое дело – щи варить! А нам с паном философом пора на работу… в церковь идти.
Звучит колокол (два раза).
СЦЕНА 6
Церковь.
ХОМА: Что ж, теперь мне эта чертовщина не в диковинку. В первый раз только страшно, а потом уже ничего. Совсем не страшно.
Хома чертит вокруг себя мелом круг.
ХОМА: Бодрствуйте, ибо не знаете, в который час Господь ваш приидет, ибо в который час не думаете, придет Сын Человеческий. Но мы, земные и грешные, предавшиеся печалям и удовольствиям житейским, забываем про час смерти своей, и потому бываем призываемы к Тебе, Судия неба и земли, внезапно, в час, когда не ожидали и не предполагали. Так внезапно призван был к Тебе усопший раб Твой, брат наш… Неисповедимы и непостижимы пути дивного Твоего промысла о нас, Господи Спаситель! Смиренно преклоняю голову мою пред этими Твоими путями, Господи Владыка, и молю Тебя усердно с верой: призри с высоты святого жилища Твоего и осени меня Твоей благодатью, да направится молитва моя эта перед Тобою, как фимиам благовонный.
Хома смотрит в сторону гроба. Панночки в гробу нет. Он вздрагивает и резко поворачивает голову назад. Панночка стоит перед ним на самой черте и машет руками.
ВЕДЬМА: Хома! Ты где? Я тебя все равно найду!
ХОМА: В прятки решила со мной поиграть? Зря ты это затеяла, ведьма проклятая. Не достанешь!
Ведьма начинает звать Хому разными голосами, то диким зверем воет, то кричит птицей. Послышался звук когтей по железу. Стучат в двери. Хома затыкает руками уши и продолжает читать молитвы.
ХОМА: Господи! Спаси нас, Господи, от всякого зла, дьявольского наваждения, чародейства и злых людей. Как воск тает от огня, так и растают все злые ухищрения рода человеческого. Во имя Святой Животворящей Троицы: Отца и Сына и Святого Духа, да спасены будем. Славим, Господи, Сына Твоего Иисуса Христа, одесную Отца сидящего, с ожиданием Пришествия Его и Воскресения мертвых силою Честного Животворящего Креста Господня. Именем Его заклинаю и прогоняю все лукавые духи и очи злых людей, дальних и ближних. Отгони, Господи, злого человека от жилища моего. Спаси и сохрани раба(у) твою(его), супруга(у) моего(ю) и чад моих от всяких злых наветов лукавого и нечистого духа.
ВЕДЬМА: Хома! Не гневи меня своими молитвами. Они, как острые ножи, в меня летят. Посмотри на меня…
ХОМА: Сгинь, ведьма проклятая! Отступись… Богом молю! Господь гонит тебя!
Ведьма подняла руки, замахала ими, и вдруг из ее рук вылетела белая снежная птица, стала кружиться возле Хомы.
ВЕДЬМА: Напусти на него слепоту! Опусти на него седину, заворожи, снегом белым припороши…
В церкви пошел снег. Птица кружилась. А ведьма продолжала размахивать руками, словно в танце. Отдаленно крикнул петух. Ведьма вся задрожала и понеслась к гробу. Белая птица исчезла. Хома опустился на пол.
ГОЛОС КАЗАКА: Эй, философ, вставай…
Хома медленно встает. Двор. Снова казак катит кадку. Девушка ставит миску с едой. И вдруг Хома начал отплясывать.
КАЗАК: Эх, как танцует человек! Видать, веселая ночка была…
ДЕВУШКА: Эй, пан философ, что это с тобой?
ХОМА: Не видишь, танцую!
Хома подбегает к девушке, берет ее за руку, и они вместе отплясывают.
ХОМА: Эх, славное место у вас! Вот тут бы жить, ловить рыбу в Днепре… И в прудах тоже… А еще и охотиться с тенетами или с ружьем за стрепетами и кроншнепами!
ДЕВУШКА: Так оставайся!
ХОМА: А чего, дядьку Явтуха возьму и…
Хома снял шапку.
ДЕВУШКА: Ой! Боже мой!
Девушка остановилась и испуганно посмотрела на Хому.
ХОМА: Ты чего побледнела, красавица? На мне рожек нет?
ДЕВУШКА: Да ты весь поседел!
ХОМА: Ты чего мелешь, глупая баба?
ГОЛОС женский: Хома! (смех).
Хома набрасывается на девушку и начинает трясти ее.
ХОМА: Она ведьма!
Казак хватает Хому за плечи и резко кидает его на землю.
КАЗАК: Остынь, казак! Негоже дивчину обижать. Да она правду говорит! Ты точно поседел, как лунь стал.
Девушка протягивает ему треугольный кусок зеркала. Хома увидел свое отражение и в испуге отбросил зеркало от себя.
ХОМА: Пойду к пану и все расскажу. Пусть отправляет меня сей же час в Киев.
Хома сделал несколько шагов.
ГОЛОС (женский): Хома!
Хома видит перед собой Сотника.
СОТНИК: Здравствуйте, небоже. Что, как идет у тебя? Все благополучно?
ХОМА: Благополучно-то благополучно. Но, как вам сказать… Такая чертовщина водится, что прямо бери шапку, да и улепетывай, куда ноги несут.
ПАН: Как так?
ХОМА: Да ваша, пан, дочка. По здравому рассуждению, она, конечно, есть панского роду; в том никто не станет прекословить; только, не во гнев будь сказано, упокой Бог ее душу…
ПАН: Что же дочка?
ХОМА: Припустила к себе сатану. Такие страхи задает, что никакое Писание не учитывается.
ПАН: Читай, читай! Она недаром призвала тебя. Она заботилась, голубонька моя, о душе своей и хотела молитвами изгнать всякое дурное помышление.
ХОМА: Власть ваша, пан… Ей-Богу, невмоготу!
ПАН: Слушай, философ! Я не люблю этих выдумок. Ты можешь это делать в вашей бурсе. А у меня не так: я уж как отдеру, так не то, что ректор. Знаешь ли ты, что такое хорошие кожаные канчуки?
ХОМА: Как не знать! Всякому известно, что такое кожаные канчуки: при большом количестве вещь нестерпимая.
ПАН: Да. Только ты не знаешь еще, как хлопцы мои умеют парить! У меня прежде выпарят, потом вспрыснут горелкою, а после опять. Ступай, ступай! Исправляй свое дело! Не исправишь – не встанешь; а исправишь – тысяча червонных!
ХОМА: С этим нечего шутить. (делает несколько шагов от Сотника) Стой, пан сотник: я так навострю лыжи, что ты со своими собаками не угонишься за мною.
Хома дернулся с места и побежал. Бег его был на месте. Потом остановился, чтобы отдохнуть, и тут тяжелая рука опустилась на его плечо. Он обернулся и увидел панночку.
ХОМА: Отпусти меня, слышишь, ведьма?
ПАННОЧКА: От себя не убежишь, Хома Брут.
Хома резко отвернул от панночки голову. Перед ним стоит казак Явтух.
ЯВТУХ: Напрасно дал такой крюк.
Хома медленно повернул голову назад. Никого не было.
ХОМА: Чертов Явтух! Не видеть бы твою рожу мерзкую, и все, что ни на есть на тебе, побил бы дубовым бревном!
КАЗАК: Однако ж погуляли довольно, пора и домой!
ХОМА: Да, впрочем, что я в самом деле? Чего боюсь?
КАЗАК: Теперь проклятая ведьма задаст тебе…
ХОМА: Ничего! Ведь читал же две ночи, поможет Бог и третью.
Раздается ВОЙ ВОЛКА.
ХОМА: Видно, проклятая ведьма порядочно грехов наделала, что нечистая сила так за нее стоит.
КАЗАК: Пойдем, пан философ, я тебя сивухой угощу. Достану лично для тебя из панского погреба.
Появляется молодуха с двумя кружками сивухи. Казак и Хома пьют сивуху, обнимаются.
ХОМА: Музыкантов! Непременно музыкантов!
Хома начинает отплясывать тропака. Затем опускается на землю рядом с бочкой и засыпает. Молодуха и казак разбрасывают по кругу солому, цветы. Пытаются оттереть меловой круг. Не получается. Молодуха подходит к Хоме и шепчет ему.
ГОЛОС: Хома!
Хома просыпается.
ХОМА: Казак не должен бояться ничего на свете!
КАЗАК: Последняя ночь осталась!
ХОМА: Спичка тебе в язык, проклятый кнур!
Хома делает несколько шагов и останавливается.
ХОМА: Она ведьма! И вы все знаете… И ты, Явтух, и молодуха, и баба твоя… И сам сотник знаете! Но чего вам всем от меня нужно? Душу мою хотите вывернуть? Я не дам!
Раздается вой, но уже не волка, словно стонет девушка.
ХОМА: Слышите? Это не волк. Сама, панночка… Она меня зовет… Иду, ведьма проклятая!
Раздается звон колокола (три раза). Хома, как заговоренный, шагает в забытое богом место.СЦЕНА 7
Церковь. В темном гробу, словно уснувшая навеки, покоится панночка. Хома, перекрестившись, ступает в очерченный круг.
ХОМА: Не убоюсь, ей-богу, не убоюсь!
Пальцы его дрожат, перелистывая страницы старой книги.
ХОМА: Госпо;дь пасе;т мя, и ничто;же мя лиши;т. На ме;сте зла;чне, та;мо всели; мя, на воде; поко;йне воспита; мя… (Голос срывается, дрожь пронзает все тело) Ду;шу мою; обрати;, наста;ви мя на стези; пра;вды, и;мене ра;ди Своего;… (Замолкает, обливаясь холодным потом) Что-то я совсем не то читаю… Да и голос предательски дрожит… (Спешно крестится) Ничего, последняя ноченька осталась… (Затягивает тихую, заунывную песню)
Ты дороженька, ты Господняя, Ай, никто жа по тебе не прохаживая… Ай, никто жа по тебе не прохаживая, Не прохаживая, не проезживая… Только шли же да и прошли да три ангаля, Да три ангаля, три архангеля… Ай, вяли они душу грешную… Ай, вяли они, вяли, все выспрашивали…
(Внезапно, с вызовом) Так-то лучше! (Снова крестится, обретая подобие храбрости, и продолжает чтение) Блажени непорочнии в путь, ходящии в законе Господни. Блажени испытающии свидения Его, всем сердцем взыщут Его, не делающии бо беззакония, в путех Его ходиша. Ты заповедал еси заповеди Твоя сохранити зело. Дабы исправилися путие мои, сохранити оправдания Твоя.
Крышка гроба со скрипом отворяется. Из мрака восстает ведьма, бледная, словно лунный свет. Хома, заикаясь от ужаса, крестится. Ведьма скользит к границе круга и начинает кружить, меняя облик, являя тени тех, с кем Хома сталкивался в своей жизни.
ВЕДЬМА: (Голосом Хомы, жалобно) Пусти переночевать, добрый человек, мы сбились с дороги… Так в поле скверно… (Звук хлыста рассекает воздух. Голосом старухи, скрипуче) А, что вы за народ?.. Я знаю этих философов… (Голосом Хомы, угодливо) И если мы что-нибудь, как-нибудь того или какое другое сделаем, то пусть нам и руки отсохнут…
ХОМА: Отступись от меня, исчадие ада!
ВЕДЬМА: (Звук хлыста. Голосом пана сотника, грозно) Как ты познакомился с моей дочкой?
ХОМА: Замолчи, проклятая! Не знакомился я с ней! Никакого дела с панночками не имел, век воли не видать!
ВЕДЬМА: (голосом пана сотника, с подозрением) А почему же она тебе именно назначила читать? Да не врешь ли ты, философ поганый?
ХОМА: Пусть гром меня поразит на этом месте, если я солгу!
Мгновенно раздается оглушительный удар грома, содрогающий церковь.
ВЕДЬМА: Пошли, тату, сей же час в киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута! Пусть он три ночи молится по грешной душе моей… Он знает… Что ж делать? (Голосом Хомы, обреченно) Чему быть, того не миновать…
ХОМА: Что тебе от меня нужно?
ВЕДЬМА: Ты убил.
ХОМА: А почему ты отцу не призналась, где ты была всю ночь, с кем была, во что ты там на хуторе превращалась?
Панночка вскидывает руки, издавая нечеловеческий крик, полный боли и злобы. Завывает ветер, усиливаясь до урагана. Иконы падают со стен, подхваченные вихрем, и носятся по церкви.
ХОМА: Спаси меня, душа моя!
ВЕДЬМА: Спит душа твоя, Хома…
ХОМА: Спаси нас, Господи, от всякого зла, дьявольского наваждения, чародейства и злых людей. Как воск тает от огня, так и растают все злые ухищрения рода человеческого. Во имя Святой Животворящей Троицы: Отца и Сына и Святого Духа, да спасены будем!
ВЕДЬМА: (Искаженным голосом) Призываю тебя… Зову тебя… Вий… Вий…
Наступает зловещая тишина. Вдалеке раздается волчий вой, переходящий в тяжелые, размеренные шаги, похожие на стук копыт. Шаги замирают у порога. В клубах тумана возникает неясный силуэт – не то человек, не то зверь.
ВЕДЬМА: Найди его!
Из глаз чудовища вырывается луч синего света, ощупывая темноту.
ХОМА: А чего мне его бояться? Во мне вера! А еще у меня молитва против бесов и нечисти есть… О Господи Всемогущий, сокруши их, пусть не устоят они пред Твоею силой, подобно тому, как овцы не могут устоять от сильного ветра!
Хома оборачивается, желая увидеть, что стало с чудовищем. В дымке возникает зеркало, и в его глубине отражается лицо демона. Хома долго смотрит на ужасное отражение. Демон, насмехаясь, преображается в самого Хому.
ВЕДЬМА: Вот он!
Хома, словно в трансе, выходит из круга и приближается к зловещему зеркалу.
ХОМА: Нет веры…
Неожиданно между Хомой и зеркалом появляется небольшое облачко тумана. Раздается пронзительный крик петуха. Облачко поднимается к потолку. Ведьма с диким воплем бросается на Хому, они сплетаются в смертельном танце и вместе влетают в зеркальную гладь. Зеркало с грохотом разлетается на тысячи осколков, осыпая церковь. Облако начинает светиться мягким светом и медленно растворяется в воздухе. Наступает непроглядная тьма. Слышны тихие шорохи, звук метлы, шуршащей по полу… Медленно занимается рассвет. Бурсак Горобец, устало вздыхая, метет мусор. Другой бурсак, Халява, поднимает с пола иконы и ставит их на место. Горобец находит на полу шапку философа.
ГОРОБЕЦ: Славный был человек, Хома… А пропал ни за что…
ХАЛЯВА: А я говорил философу еще тогда: давай в поле заночуем! Не послушался…
ГОРОБЕЦ: А я знаю, почему он пропал: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет. Я знаю уже все это.
ХАЛЯВА: Пойдем в шинок да помянем его душу.
ГОРОБЕЦ: Иди. Я за тобой!
Халява выходит из церкви. Горобец смотрит на шапку и надевает ее на голову.
ГОРОБЕЦ: Так ему Бог дал…
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: (Тихо, словно шепот ветра) Горобец!
Горобец бросает метлу на пол, озирается по сторонам, крестится. Спешно покидает церковь. И вдруг метла оживает, взмывает в воздух и летит следом за ним…
СТАВИТЬ ТОЛЬКО С РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА