Лесник

Не помню точно, что это была за станция, «Пожва» или «Яйва», а может и «Нытва» или ещё какая, помню только, что поезд, географически перемещался по горному Уралу и за окнами электровоза пейзаж успел стать гораздо веселее и живописнее: появились скалы, поросшие плотной зелёной травой, лес, пролески. Иногда являлись взгляду небольшие речушки и прочие водоёмы с покатыми, а порой даже острыми, скалисто-обрывистыми берегами. Но что больше всего запомнилось — богатая гамма зелёного цвета, прям сочный зелёный цвет повсюду. Как будто всю землю, холмы и равнины, да и скаты гор покрывал, аккуратно устланный зелёный ковролин. Естественно, из памяти не могли не всплыть чудесные и малахитовые сказки Бажова: «Малахитовая шкатулка», «Горный мастер» или «Хозяйка медной горы», столь сильно полюбившиеся мне в детстве.

Так вот, на одной из этих уральских станций, дверь вагона резко распахнулась (видимо под натиском чьей-то крепкой ноги) и сиплый, но в то же время грубый голос пропел:
— Я лесниик, я живуу, в ле-суууу....

Потом послышались тяжёлые шаги и сравнявшись с полкой, где дремал я, моему взору предстал здоровенный бородатый человек в камуфляже. Рядом с ним стоял большой пластиковый чемодан, розового цвета, а на спине вошедшего разместился старый зелёный походный рюкзак, который тот бесцеремонно и ловким движением плеч сбросил с себя вниз, несмотря на время ночи и спящих пассажиров. Впрочем, никто особо не отреагировал, единственное, что уровень вагонного храпа на время чуть спал — и то хорошо.
— Я лесник, — продолжил он петь, вглядываясь в сторону туалета, — я люблю, гри-бы...

Затем он перевёл свой мутный взгляд в мрак моей нижней полки и сказал:
— Пётр!
— Александр, — ответил я машинально, чётко и без лишних эмоций, как будто передо мной стоял военный комиссар военкомата.
Я зачем-то решил представить спящего рядом Иннокентия Львовича:
— Иннокентий Львович, произнёс я, кивнув в сторону соседа, сладко похрапывающего на второй нижней полке.
Пётр медленно и без особого интереса перевёл взгляд в сторону Иннокентия и пробурчал:
— Пусть спит. И мне пора. Вот только клеща с себя сниму, туалет вроде свободен, я смотрю..., — пробурчал он задумчиво и щёлкнул складным перочинным ножиком, который держал в правой руке и крутил своими здоровыми пальцами.

Я ещё раз посмотрел на розового цвета чемодан. Лесник заметил мой взгляд и прояснил:
— Розовый, как фламинго... Моя любимая птица.


Человек в камуфляже снял сапоги и запрыгнул на верхнюю боковую полку, а может просто сел, такой он был огромный. Естественно, поместиться на полке в полный рост ему не удалось и его ноги заняли верхний угол между соседней перегородкой секции и верхней багажной полочкой. Так он и спал всю ночь на спине, не шелохнувшись.

Кроме того, я успел разглядеть, что на безымянном пальце его руки блеснуло обручальное кольцо. Я лёг, сложил руки за головой и попытался представить: кто она, его женщина? Медведица? Хотя, как правило в жизни, скорее всего, какая-нибудь миниатюрная дюймовочка, ха, действительно, как правило... За этими мыслями я и заснул.
Разбудил меня, естественно, его мощный и раскатистый, как майский гром надвигающейся грозы, храп.

— Да, такие полочки не для такого роста, — произнёс мужчина, в клетчатой рубахе, заправленной в чёрные брюки, и остриженный под полубокс, когда шёл мимо с кружкой кипятка. После нескольких подобных реплик с его стороны, мы с Иннокентием Львовичем, стали называть его «Капитан Очевидность».

После обеда, наша секция вагона незаметно стала заполняться новыми собеседниками, кого уже до чёртиков притомило ехать молча.

Иннокентий Львович, чувствовалось, в прошлом был военным. Многолетнюю выправку так просто не разбазарить вольностями гражданской жизни. Лично мне, он показался человеком сдержанным, думающим, прежде чем что-либо произнести. Ну и самое главное, это был человек с прекрасным чувством юмора.
Конечно, мы быстро нашли общий язык, начав с того, кто и где служил в ВС РФ (СССР). Потом плавно перешли, что называется «за футбол». И, особенно интересно было послушать его рассказы о природе тех мест, где он служил в свою бытность военного.

— Вот, я и говорю, — нарушив минутное молчание Иннокентий Львович, — а то ведь спорят многие, в основном молодёжь, но была у нас страна, было будущее, а сейчас, ?!
— Я тож расстроилс, когда картабанк получал, там денег нет савсем, а должна был сто псят!
— Ну, то-то и оно...
— А я всю жизнь за московский «Спартак» болею, и отец мой за спартачей болел, только дед за Динамо Москва, но его понять можно, Яшин — это вам не это!
— В футболе то оно как, кто больше соперника голов забивает, тот и побеждает, — внёс свой вклад в беседу «человек-очевидность».
— Вот, я тож говору, где маи сто псят, женщин, скажи, а? А она продолжает без остановка тарахтеть... мине патом сказали — эта в трубка рОбота был, ууууу, шайтана...

Все молча посмотрели на парня в тюбетейке, и многозначительно и сопереживающе вздохнули, слегка кивнув в знак согласия.


— Ваня, Ва-ня, перестань, где твои тапочки, что ты бегаешь по вагону? — раздавалось из отдалённого отсека. Потом оттуда выбежал мальчик лет шести и побежал в сторону купе проводника.
— Вот же ж шумный малый. Мамке смотрю, никакого сладу с ним нет.

— Оооох, — протяжно прозвучало с верхней боковой, потом на фоне окна появились две здоровенные ножищи в старых заштопанных шерстяных носках.
В этот момент, как раз мимо пробегал шестилетний пассажир.

— Эй, малец! — грубый громкий голос резанул слух обитателей ближайших секций, всех, кроме мамы ребёнка, той наконец-то выпала возможность заснуть крепким сном, чуть слышно посапывая.

— Слышь чо! Иди-ка сюда. Так вот, щегол, если будешь орать, я тебя из вагона на улицу выкину, понял. А я далеко умею бросать и точно. В какой-нибудь овраг закину, где тебя твоя мамка ни в жизнь не сыщет, усёк? Я за тобой наблюдаю, живо спать!

Мальчик, насупившись и в то же время с обуявшим его страхом, уставился наверх, где под потолком вагона блестели большие карие глаза, из которых исходило вселенское зло.

— Всё понял? Вали отсюда.

Ребёнок попятился назад, потом резко рванул в свою плацкартную секцию. Откуда пару раз выглядывал, пытаясь разглядеть этого здорового дядьку-великана, а затем лёг (спрятался) между матерью и стенкой.

— Отчего ж Вы так с ребёнком то? — слегка возмутился Иннокентий Львович.
— Ничо-ничо, зато доходчивее, — поддержал кто-то из присутствующих.

 

Пётр лежал и молчал, не обращая внимания на разговоры внизу.

— Так вот мы и познакомились, а потом поженились.
— Это жизнь, — поддержал беседу «человек-очевидность», — так всегда и есть у людей, сначала они — люди, знакомятся, а потом они — люди и женятся, да.

Мы с Иннокентием Львовичем пересеклись взглядом, оценивая очередной риторический выпад человека-очевидности и почти незаметно для окружающих, чуть улыбнулись друг другу.

Вдруг с верхней боковой прозвучало как гром среди ясного неба:

— А вы слышали хоть раз, как орёт лось во время гона?

Мы не успели ответить, как Пётр повернул к нам свою огромную заросшую голову и протяжно заорал голосом лося (ну мы так посчитали, но не факт), что-то напоминающее «Йииии-ууууууу!».

Возникла странная и внезапная пауза в разговорах, вызванная этим нечеловеческим воплем, и люди молча стали расходиться по своим отсекам.
Даже проводник на всякий случай выглянул из своих чертогов и вновь исчез.
На этот раз мы с Иннокентием не просто пересеклись взглядом, в где-то секунд десять смотрели пристально друг другу в глаза, и в них читалось — великое смирение с окружающей нас действительностью и выражение полной бессмысленности что-либо говорить.
А Пётр... что тут сказать, в этот момент он действительно был очень похож на лося. Во время гона, конечно. Теперь я точно никогда не забуду эту информацию.

 

Следующая ночь в вагоне была последней для Петра. Нет-нет, со здоровьем, судя по всему, у него был полный порядок, просто он, наконец-то, доехал до своей станции. И, конечно, просто так, спокойно и незаметно, он не мог покинуть вагон, дабы наконец-то в воздухе пропали ароматы затхлости, его, давно не стиранных, носков и устойчивый запах пота, излишне сдобренный дезодорантом с оттенками бергамота и кедра.

Пришлось внезапно проснуться от какого-то глухого удара чего-то тяжёлого об пол. Казалось, что с верхней полки упал ящик с кирпичами.
Привставший со своего места Иннокентий, протёр свои очки и всматривался в розовый чемодан, лежащий боковой стороной на полу. Пётр стоял спиной к нам и тоже смотрел вниз на свой розовый багаж.

— Там у вас кирпичи что ли?
— Какие кирпичи, я что, строитель? Дрова там. — Сухо произнёс «лесник», не оборачиваясь к нам.

Мы, в очередной раз переглянулись с Иннокентием, но, как всегда, слова здесь были излишни.

— Счастливого всем пути! — рявкнул «камуфляж» с рюкзаком за спиной и направился в сторону выхода из вагона.

— Ой, он, кажется, забыл свои спички, Пё... — спохватился я и уж было кинулся ему вослед, но мой порыв остановила рука Иннокентия Львовича, который спокойно и взвешенно произнёс:
— Сань, ну его на хер.

Я ретировался, медленно приземлился на своё плацкартное место и мы ещё долго смеялись, вспоминая покинувшего нас пассажира.