Глава 19. После Тьмы - Рассвет

Юнг очнулся от ощущения тёплых и влажных ладоней, лихорадочно хлопающих его по щекам. Веки были тяжёлыми, как свинцовые пластины. Голова гудела, пульс отдавался под черепом глухими ударами. Горло пересохло, губы будто натёрли солью.

— Боже милостивый… Карл, откройте глаза… — голос секретарши Тони дрожал, словно она сама вот-вот потеряет сознание.

Он медленно сфокусировал взгляд. Над ним нависло бледное, исказившееся ужасом лицо молодой женщины. Её глаза бегали между его лицом и чем-то на его шее. И тогда Юнг вспомнил...

Он инстинктивно прижал пальцы к шее. Подушечки нащупали две маленькие, но глубокие ранки. Прикосновение обожгло болью. Он зажмурился и выдохнул сквозь зубы:

— Тони… успокойся… помоги мне сесть…

Он распахнул веки. Лицо Тони было так близко, что он чувствовал её дыхание. Зрачки её выразительных голубых глаз были расширены, а губы дрожали, выдавая крайнее волнение. В эти секунды Юнг внезапно остро увидел, какая она красивая — с чуть раскрасневшимися чувственным лицом, с выбившимися из строгой причёски прядями густых русых волос.

Он попытался пошевелиться, но мир закрутился. Боль в шее вспыхнула, будто кто-то ткнул раскалённой спицей прямо в рану.

— Не шевелитесь! Вы ранены… — Тони обхватила его лицо ладонями, в её пальцах чувствовалась сила и тревожная нежность.

Он вздохнул хрипло:

— Тони… помоги мне сесть… пожалуйста…

Она осторожно приобняла его за плечи, помогая подняться. При её прикосновении Юнг ощутил приятную тёплую волну, как будто её забота и участие вливали в него новые силы.

Он сел, стиснув зубы. Комната всё ещё кружилась вокруг него, словно карусель. Тони осторожно придерживала его за плечи. Её волосы щекотали ему щёку.

Юнг старался дышать глубоко и ровно. Он — мужчина, врач, хозяин положения, он должен держать лицо. Пусть даже едва способен встать на ноги без посторонней помощи...

— Вы серьёзно ранены… Господи… Кто это сделал с вами?! — причитала женщина.
 - Надо вызвать полицию и пригласить доктора Эмиля, пусть осмотрит вас…

— Нет. Ни полиции, ни коллег, слышишь меня? Никому ни слова. Это… частное дело. Личное.

Она посмотрела на него так, будто не верила своим ушам.

— Я врач. Я справлюсь. Принеси мне спирт, бинты… и, если есть, немного красного вина или коньяка.

Тони метнулась за аптечкой.

Когда Тони принесла всё необходимое, он отстранил её мягким, но властным жестом. Распахнул воротник пошире и, едва сдерживая стон, обработал рану спиртом. Потом затянул шею бинтом, так, чтобы повязка выглядела скорее как модный шарф, чем как след преступления.

После обработки ран и глотка согревающей жидкости, разъяснительная беседа с Тони была продолжена:

— Слушай меня внимательно. Кровопотеря небольшая, и это не смертельно. Мне нужны тепло и покой, много горячего питья и отменное питание. Никаких больниц. Там начнутся вопросы. Репутация… понимаешь? Всё должно остаться здесь. И только между нами.

Юнг был ослаблен, но голова работала. Он понимал, что никто из коллег не должен знать о случившемся — сплетни полетят быстрее ветра.

— Тони, это моя просьба… нет… это мой приказ. Если кто-нибудь спросит, скажешь, что я заболел и несколько дней не приму никого. Я должен отдохнуть. Эмме я сообщу сам.

Тони понимающе кивнула. Она не сводила в него взгляда, внимательно наблюдая за его состоянием. В её глазах было что-то новое. Тёплое.

— Карл… я никому не скажу. Никогда. Вы можете на меня рассчитывать.

Она провела пальцами по его руке, медленно, чуть касаясь.

Вместо слов он, в порыве чувств, наклонился вперёд и коснулся её лба губами — это был жест благодарности.

И женщина замерла, как будто ждала какого-то продолжения.



Профессор сидел в кресле, укутавшись шерстяным пледом, и жадно пил горячий крепкий чай, который заботливо принесла ему Тони, прежде чем уйти за покупками.

Город только начинал просыпаться, скрипели колёса первых трамваев, звенели колокола соборов. Казалось, всё вокруг снова обретало ритм жизни — а он сидел здесь, чувствуя себя одновременно опустошённым и до странного живым.

Сквозь шторы проникал нежный утренний свет, и впервые за долгие дни он ощутил... элементарную безопасность.

Голова всё ещё кружилась, но мысли стали проясняться.

... Дневник. Вчера она держала его в своих руках, но он отобрал его. Эти записи... Их нужно перечитать и... уничтожить. Этого не должен узнать никто.

Но он не обнаружил тетрадь ни на рабочем столе, ни на полу, ни в книжном шкафу. Борясь с головокружением и слабостью, осмотрел все углы, перерыл все ящики секретера. Потом направился к сейфу, вытащил связку ключей, судорожно перебирая их дрожащими пальцами.

Сейф открылся с лёгким щелчком. Полка, где всегда лежал его дневник, была пуста.

— Чёрт… — выдохнул он и треснул кулаком по дверце.

Он обшарил все ящики снова, даже приподнял подушки на диване — словно надеялся, что толстая тетрадь могла сама туда уползти.

Но дневника нигде не было.

Юнг опустился обратно в кресло и провёл ладонями по лицу. Он знал, что это она его забрала. Аделинн. Его сердце сжалось от накатившей тревоги — но через миг он почти усмехнулся и прошептал:

— Ах ты, коварная маленькая ведьма…

Конечно, она. Но опасаться нечего.

Он вдруг понял: она не опубликует его дневник. Не выставит его на посмешище. Для неё это был личный трофей. Кусочек его души, который она оторвала и унесла с собой. Он странным образом был уверен: тайны, написанные на тех страницах, никогда не увидят свет.

На миг он представил, как Аделинн, задумчиво склонившись над его записями, перелистывает страницы, где он исповедовался в самых тёмных мыслях. Где он писал о ней. О своих страхах… и о своём влечении. Почти увидел, как губы её растягиваются в той самой загадочной улыбке. И вдруг понял, что это интимнее всего, что было между ними.

Она забрала его слова. Забрала его тайны. Его страхи. Его признания. И - часть его жизни...

Но память его она забрать не могла. - Память о том, что он принадлежал ей, был в её власти — хоть и недолго.

Профессор закрыл глаза, чувствуя, как накатывает волна воспоминаний. Он видел её лицо так отчётливо, будто она всё ещё стояла напротив. Он ощущал её завораживающий поцелуй, её запах — нежный, опасный, чуть металлический. Её голос, шелестящий, как шёлк: «Спасибо, доктор… вы можете быть очень полезны…»

Что-то горячее поднялось в его груди, разрывая его изнутри. И он вдруг, сам того не ожидая, захлебнулся рыданиями.

Слёзы катились по его щекам, тяжёлые, солёные. Он пытался их сдержать — но не мог.

Он плакал о себе. О ней... О том, как оказался втянут в эту опасную игру и выжил. Плакал о том, как близко он оказался к бездне — и как странно прекрасна была эта бездна...

И в этих слезах было всё: горечь, стыд, влечение… и странная, сияющая благодарность за то, что он ещё жив.

Он тяжело выдохнул, провёл рукой по лицу и чуть улыбнулся сквозь слёзы. Мир вокруг показался вдруг острым и ярким, как после грозы. Каждый звук, каждый луч света был наполнен жизнью.

Он протянул руку к полке, достал новую чистую тетрадь. Провёл пальцами по обложке, как по коже живого существа, и наконец открыл её.

Новый дневник. Новая жизнь... Да-да, впереди - долгая, удивительная, полная приятных открытий жизнь. И призраки прошлого не смогут её омрачить.

Открыв тетрадь, он принялся сосредоточенно писать:


“21 октября 1909 г.

Вчера принял новую пациентку — фрау Клару Вебер. Замужем, двое детей, крайне раздражительна и плачет при каждом упоминании о муже. Уверена, что он, цитирую, “намеренно шуршит газетой, чтобы свести её с ума”.

Признаков психоза нет. Наблюдается лёгкая истерическая симптоматика. Думаю, у бедной женщины кризис среднего возраста. Возможно, у неё попросту нет выхода для творческой энергии. Порекомендовал рисовать акварелью или разводить фиалки. Любой творческий акт лучше убийства мужа подушкой.”

Он остановился, чуть усмехнулся. Вытер остатки слёз и продолжил:

“Боже, как же хорошо снова писать о простых человеческих странностях…"