Сила примера из книги академия жизни-2

Расхожие выражения — «командиры впереди» и «делай, как я» имеют очень глубокий смысл не в только общечеловеческом, но и вообще в общебиологическом, в общежизненом, что ли, плане. Все живое, в силу эволюционности   и цикличности развития, нуждается в примере, учебе, организации, руководстве и управлении. Так устроена жизнь. Существование и необходимость сегодняшних лидеров, будь то президенты, руководители или командиры всех ступеней — все это уходит корнями в тех же вожаков муравьиных, звериных или птичьих стай, первобытных племен и т. п.
Даже «окультуренные» домашние животные (отара овец, табуны лошадей, гурт скота) без лидера-вожака становятся неуправляемыми и беспокойными. Кстати, в отличие от нас, людей, животные или птицы не признают вожаком слабого, трусливого или глупого сородича.
Ну, это все философское, а в жизни, повторяю, сила примера лидера любого ранга имеет и будет всегда иметь значение, пока будут жить на земле хотя бы двое людей. Я никогда не соглашусь с заявлениями скептиков, особенно нынешних, что, так как все развалилось, то и люди разложились, и никаким примером или воспитанием их не проймешь. Кто так заявляет, независимо от его уровня, или глупый или враг. Человек — это самый дорогой, но и самый «высокоподатливый» к обработке материал. В силу наличия разума и при умелом (человеческом) к нему отношении, можно очень оперативно, даже мгновенно, изменить практически любую жизненную ситуацию с его участием И сделать это может только человек-лидер, один или несколько. В этом случае необходимы ум, желание, воля и полезная целенаправленность.
Расскажу случай из жизни, характеризующий вышесказанное. Было это в шестьдесят втором году. Я служил в армии, в инженерных войсках, был командиром взвода. В одной из прежних былей я рассказывал о том, как, пока был в командировке, наша войсковая часть и в том числе взвод, которым я командовал, переехали в Коростень. Оставшиеся два взвода нашей роты должны были завершить мон-
тажные работы для Криворожской дивизии в течение месяца. Но в силу определенных обстоятельств были в течение нескольких часов буквально выдворены с территории дивизии начальником гарнизона. Что там случилось, читатель уже знает из рассказа «Двое суток ко-мандира взвода». А новая быль является как бы его продолжением.
Итак, после недельных мытарств по железным дорогам Украины, мы прибыли на станцию Ушомир, в нескольких километрах от крупного железнодорожного узла Коростень, что в Житомирской области. Нет необходимости рассказывать, как мы ехали эти семь дней. Но все-таки... Командир роты, капитан Трофименко, и старшина роты Коваленко, вливая в себя ежедневно трехлитровую (на двоих) банку самогона, уничтожили треть сухого пайка роты, и два дня нечем было кормить личный состав. В предпоследний день, когда мы более суток стояли на станции Казатин, ждали пока наши три вагона присоединят к какому-либо попутному составу, я договорился с руководством станции о разгрузке десяти вагонов щебня и пяти вагонов угля. За полученные деньги мы два дня кормились всей ротой. Причем, нехватку продовольствия я объяснил солдатам тем, что сухой паек нам дали на пять дней, а эта чертова железная дорога везет нас целую неделю. Не мог же я сказать им, что капитан со старшиной, закусывая солдатской тушенкой, выбирали из трехкилограммовых банок только мясо, а жир и желе вместе с банкой выбрасывали. А одна банка — это пятнадцать порций.
Побитый, в синяках и одном ботинке, старшина не выходил из вагона на всем пути следования, выскакивая только по ночам по естественным надобностям. Капитан несколько раз выбирался на воздух, подходил к вагонам с солдатами, но, кроме матов, угроз и обещаний с ними разделаться, от него нельзя было ничего услышать.
Как бы то ни было — мы доехали. Было начало апреля. День такой чудесный, трава молодая блестит на солнце.
Небритые, мятые, полуголодные солдаты с радостью высыпали на рампу. Нас ждали командир и замполит. Стояло несколько грузовых машин. Я подошел к замполиту, майору Истомину, хотел доложить, все-таки почти три недели не виделись, но он махнул рукой: «Ладно-ладно, мы в курсе. Мне звонил из Кривого Рога начальник политотдела дивизии, мы с ним давно знакомы, рассказал многое. Ты — молодец, не посрамил честь политработников, да и меня не подвел. Садись в мою машину, по дороге поговорим. А с ротой есть кому за-
няться. Командиры 2-го и 3-го взводов тоже приехали, еще раньше вас. Твои ребята работают, передавали тебе привет. Ждут. Да и мы тебя ждали...» Чувствовал, что Истомин что-то не договаривает, ну да ладно, главное — эти девять дней кошмара позади.
Приехали в часть. Хотел сразу пойти к ребятам на стройку, но замполит сказал: «Ты пойди пока обустройся сам, найди свои вещи, определись с местом, пообедай, а потом приходи в штаб, командир хочет с тобой поговорить». Я не стал ничего выяснять, но опять появилась та проклятая дрожь. Чувствую, что опять что-то недоговаривает. Самая лучшая для меня новость — это когда нет новостей. Всегда, как новость — так какая-нибудь пакость.
Предчувствия оправдались. После обеда, побритый, помытый и выглаженный, я явился к командиру. Подполковник Забуга Петр Васильевич был неплохим командиром, хотя и шестым у нас по счету за время моей службы. Он не был дипломатом. Он был простым, грубоватым и по-крестьянски прямым.
Поэтому сходу заявил: «Ты чув про таку Валентину Гаганову?» Я сразу понял, куда он клонит, и сказал, что слышал и читал об этой женщине, как она из передовой бригады перешла руководить в отстающую.
«Так тут понимаеш, такэ дило, — начал «петлять» дальше командир части, — там, дэ вы сьогодни сгружалысь, може бачив, ветка идэ вливо, вона идэ на нафтабазу, военну, що в лиси. И на цией же ветки, коло сэла Веселовки, тилько с другой стороны, УНР (управление начальника работ) организовало ЦМС (центральный материальный склад). Там собираеця всэ, шо надо для всих строек цього куста. Цэ як сэрцэ. Бэз материалив нэма стройкы. Мы туда возылы на роботу одын взвод с трэтеи роты. Взводный там молодый лейтэнант, ты його нэ знаеш, вин тильки прыйшов з училища. Пацан нэ плохый, но та банда, ты их знаеш, его нэ празнуе. Як в сэло заявляюця — пьють, всэ продають — цэмэнт, лис, звестку, та всэ пидряд. А робыты — нэ роблють. Всю ветку забылы вагонамы! Стоять дэсь с двадцять тильки с цэмэнтом, та ще штук тридцять, с чим хочеш. Вжэ дивать нэма куда, отчипляють в Ушомири, а на нафтабази горюче кинчаеця, а завэзты не можуть! Мы тут с замполитом подумалы-подумалы, твий взвод работае як ти часы с добрым мэханизмом — тильки в нужный час заводь, так можэ тэбэ туды послать?»

«С моим взводом?» — спросил я. «Та ни, твои тож яки мастера! А на роботы по складу и ти бандюги способни. Тильки як их заставыть?» — вопросом на вопрос ответил Забуга.
Посмотрел на обоих и понял, что они собственно давно все решили, но играют со мной в патриотизм, зная, что я соглашусь. Соглашусь по судьбе, так как спокойная, размеренная, зарегламентированная жизнь и я — это очень далекие друг от друга и несовместимые понятия.
«Мы думаем, — заговорил уже замполит, — что лучше будет, если ты со взводом поселишься прямо там, возле склада. Потому что перевозка со всеми подготовками занимает часа три в день, еду в обед мы все равно возим, в общем, одни проблемы. А если будете там, можно это время лучше на работу использовать. Я думаю, ты сумеешь их организовать. Того лейтенанта там оставлять нельзя. Мы ему дадим твой взвод, и пусть учится. А ты и из тех сделаешь что-нибудь путевое. Будешь там за начальника сельского гарнизона. Учить, что и как, тебя не надо. Возьмешь из клуба баян и радиолу, чтобы не скучно было. Я распоряжусь. Еду будем возить три раза в день. У тебя будут два автокрана — МАЗ «К-61» и ЗИЛ «АК-75», два самосвала и одна машина для людей. Она будет доставлять еду, возить в баню, ну и так, куда надо будет, — в санчасть, белье заменить. Взвод — тридцать пять человек, все из тех, «обменных», есть разные ребята, да сам увидишь».
«А когда все это?» — спрашиваю с какой-то непонятной надеж-дой. «Сьогодни! Зараз! — отбросил все церемонии Забуга, — ще пару днив, и мэнэ за цэй чортив ЦМС в Кыив вызвуть!» Я сказал, что все понял, и спросил, с чего начинать. Забуга ответил, что приказ у начальника штаба. «Зайди к нему, и вместе идите в третью роту, объявите приказ «той банде», а после собирайте вещи и грузитесь на вечер, чтобы часам к восьми утра уже быть на складе.
Завтра суббота, обустроитесь, и сразу за работу. Немедленно, так как УНР платит бешеные деньги за простой почти двух составов, да и вообще надо сверхсрочно освободить ветку на спецнефтебазу».
Здесь необходимо сделать, как говорят сегодня, «рекламную паузу» по поводу того, почему командир называл тот взвод, да и всю третью роту «бандой». А дело было так. Когда наша сформированная в Полтаве часть переехала в город Ахтырку Сумской области, а затем на время в Кривой Рог, на месте ее дислокации в Полтаве, в порядке эксперимента (тогда тоже были эксперименты!) образовали новую войсковую часть, куда со всего Киевского военного округа собрали весь «цвет» или точнее всю плесень, всех тех, кого надо было отправлять в дисциплинарный батальон или тюрьму — пьяниц, дебоширов, воров, постоянных самовольщиков и т. д. Все они служили по третьему году — «старики», и чтобы не снижать общие окружные показатели и не «рассовывать» их по тюрьмам и дисбатам, решили собрать вместе, в один строительный батальон, и общими усилиями как-нибудь «дотянуть» их до увольнения в запас, то есть до осени.
Затея оказалась напрасной. Собранные из разных родов войск, они носили каждый свои эмблемы, с первых дней пропили все обмундирование и ходили, кто в чем — в кедах, спортивных костюмах, небритые, немытые, никем не управляемые. Две роты из них сделали механизированными, дали новые машины, другую стройтехнику, а две — чисто строительными. Те, кто получил технику, — днями под разными предлогами стояли на ремонте и «обслуживании», а по ночам «калымили», то есть зарабатывали левые деньги.
Строительные роты жили два месяца примерно так: утром старшина приоткрывал дверь и кричал: «Рота, подъем!» Затем быстро закрывал, так как солдаты бросали в ответ все, что попадало под руку, — сапоги, кружки. Старшина, не желая рисковать, захлопывал дверь и сразу уходил, считая свою миссию на сегодня исполненной. Дальше все шло по одинаковому сценарию — один из бригады (или провинившийся, или проигравшийся, или по очереди, не суть важно) часов в девять вставал и шел в столовую. Там он брал чайник с чаем, сахар, хлеб и масло на бригаду (отделение). Если была рыба или мясо, то брал их и нес в казарму. К его приходу все вставали и на койках и тумбочках пили чай с бутербродами. Потом одевались, умывались и к часу шли на обед. Каждый сам по себе. После обеда сверяли график, кому сегодня идти в город, так как комплектов гражданской одежды было человек на 15—20. Те, кому подходила очередь, — срочно одевались и уходили, а остальные опять заваливались на кровати до ужина, находясь в приятном предчувствии очередного — завтрашнего или послезавтрашнего выхода в город.
Вот так они и жили два первых месяца шестьдесят второго года. Стройбаты были на хозрасчете, то есть все — и обслуживание, и питание, и белье, и даже баня и другие услуги для них были платными. Учитывая их двухмесячное бездействие, каждому из них в арифметической прогрессии стали предъявлять долг перед Родиной, в са-

мом реальном денежном смысле. Счет пошел на сотни рублей. Батальон стал разносчиком заразы — не управляемой и, на этой основе, преступной вольности.
Об этом периоде их жизни можно было написать немало умеренно детективных историй, но у меня цель только рекламная, так что не будем вдаваться в детализацию этого процесса разложения. Скажу только, что часть наиболее предприимчивых солдат переженилась на полтавчанках, часть устроилась на работу на мясокомбинат (он был рядом, за забором), часть на станцию грузчиками и т. д.
Естественно, слухи о провале эксперимента дошли и до Киева. В Полтаву срочно выехал заместитель командующего округом по строительству и расквартированию войск, генерал-лейтенант Зайцев. Первым, кого он встретил на проходной, был экзотически выряженный солдат, в кедах, в оранжевой куртке дорожного рабочего, в клетчатой фуражке и с рыжей по контуру лица «прибалтийской» бородой. Он тут же протянул генералу руку и сказал: «Ты, наверное, большой начальник, так глянь, в чем я хожу, — и показал на рваные кеды, которые подобрал на мусорке. — Это что за армия?» Генерал, почерневший от возмущения, не стал даже заходить в штаб, развернулся и уехал в Киев. Через день появился приказ о расформировании «экспериментальной» части. Но командование не собиралось возвращать этот сброд по месту прежней службы, а тем более, отправлять в дисбаты. Было принято решение о замене. То есть, к примеру, у нашей части взяли целую роту осенью призванных молодых солдат, а вместо них дали роту из «экспериментальной» части. И таким путем провели реорганизацию, переложив все проблемы до осени на наши плечи.
Наша третья рота была на 90% укомплектована, как сказал Забуга, из тех «обменных бандитов». Когда мы стояли в Кривом Роге, я был в составе группы командиров, выезжавших во главе с начальником штаба в Полтаву по обмену. Нам дали 100 человек, мы их вместе с командованием той «экспериментальной» части пять дней «отлавливали» по всей Полтаве. Троих не нашли, а девяносто семь все же доставили к себе в расположение.
Переброска их из Полтавы в Кривой Рог достойна отдельной по-вести. Скажу только одно: пока мы их везли, наша, уменьшенная на 100 человек часть, тщательно готовилась к встрече и, конечно, достойно встретила «стариков-новобранцев». Их пропустили «сквозь строй» в буквальном смысле, раздев догола, отобрав все тельняшки, свитера,

куртки, кеды, кастеты, ножи и т. д. Их вежливо-принудительно постригли, побрили, помыли и переодели, а потом уже покормили организованным торжественным обедом Расселили, выдали новое белье. Но упорядоченная стадность для них уже была дикостью, и в первую же ночь две трети из них ушли в самоволку, в чужой город.
Я так пространно прокомментировал суть командирского слова «банда», чтобы читателю стало ясно, с каким контингентом мне предстояло иметь дело в командировке на ЦМС.
Майор Истомин, понимая мое состояние, похлопал по плечу и с заметным сожалением сказал: «Ты прекрасно понимаешь, что другого выхода у нас нет. Или мы запускаем склад в работу, или «запустят» в работу нас с командиром. Думаю, выбирать не из чего. Постарайся, Вася. Эта братва уже месяц как у нас, но пока толку никакого. Отрывать специалистов от такой важной стройки мы не можем, так что надеемся на тебя. В случае чего — поддержим. Я на тебя надеюсь. Посмотри, там не все отпетые подонки, но будь осторожен. Они здесь не управляемы, в части, а что будет там? Действуй по обстановке».
«Сколько труда вложил в своих ребят, — думал я, — мечтал довести их до дембеля, так нет, все с начала. Да еще какого начала. Начала без видимого конца».
Часа в четыре меня представили взводу. Их командир, лейтенант из Москвы, чуть не упал от радости, когда услышал, что ему дают мой взвод, а его — переходит ко мне. Солдаты, видевшие меня только при их транспортировке из Полтавы и практически не знавшие, скептически меня разглядывали, не слушая, что я им объяснял. У меня это традиционно — из-за трудностей с речью. Меня всегда принимали вначале без особого восторга. Всегда, где бы я ни появлялся. Зато рас-тавались всегда с другими чувствами. Я это знал и не обращал внимания на их иронию и скептицизм. Разберемся.
На следующий день с утра мы были на складе. Метрах в 200 от склада, буквально между предпоследним и последним домами по крайней улице села Веселовки, в зарослях орешника я выбрал место для расположения взвода. «Окопались», поставили три палатки, по количеству отделений, расчистили площадку для построения и для «столовой». Затем я их построил, что им было в диковинку, и сказал, что мы отныне живем здесь, никто никуда без моего разрешения не уходит. Будем работать на складе и делать то, что надо. От имени
командира части назначил новых командиров отделений. Я присмотрелся к ребятам и подобрал в каждом отделении вместо «авторитетов» других командиров.
Сделал я это намеренно, даже не поговорив предварительно с кандидатами, чтобы увидеть реакцию бывших командиров. Они отнеслись к «разжалованию» довольно спокойно, видимо уверенные в том, что все это блеф, и победа все равно будет за ними.
Привезли обед. После обеда я повел всех на склад знакомиться и с заведующим, и с фронтом работ. А он был действительно впечатляющим! Двадцать вагонов цемента, три небольших с известью-пушенкой, вагон алебастра ,Лес, битум в рулонах, доски, какие-то станки, окна, двери. Два состава на всем перегоне. Заведующий, подполковник в отставке, чуть не плачет; «Давай, командир, выручай, строители скоро просто убьют меня, все стройки стоят, а это же не простые стройки. И главное — цемент, цемент! В сбитый из горбылей цементный склад вмещается 1200 тонн, он пуст со дня его постройки. Грузились с колес, а вот уже две недели все стоит. Ваши неделю ездили, пропили пять окон, несколько дверей, машину цемента, а ничего не сгрузили. Делайте что-нибудь!»
Прошлись по территории — чего там только нет! Все разбросано. Некому работать — один завскладом, да трое сторожей. Я спросил, сколько стоит выгрузка вагона цемента рассыпного. «Восемнадцать рублей», — ответил заведующий. «И все?» «Да. И все». Не густо, но такие расценки. Вагоны — по 60 тонн. Пошел в палатку, начал думать. Собрал ребят, объяснил ситуацию. «На цемент не пойдем», — заявили в ответ. Тем более, они знали, что на станции Ушомир, в двух километрах от склада, сельпо платит за вагон по 100 рублей в мешках, а тут россыпью за 18! «А если и нам по 100 будут платить — разгрузим?» «А хоть по пятьсот — выгружайте сами, нам дорога жизнь, и плевать на все наши накопившиеся долги перед государством».
На том переговоры закончились. Но что-то надо было делать. Что? Когда беседовал с завскладом, по его обильному склеротическому румянцу на лице понял, что ничто человеческое ему не чуждо, и решил с ним посоветоваться.
Но до этого постучался в крайний дом. Жили там в то время Белошицкие, Петр и Ольга, с двумя детьми. Познакомились. Я достал три рубля и говорю: «Тетя Оля, мне надо с одним человеком пере-
говорить, если можно — у вас. Надо найти три бутылки самогонки, на всякий случай. «Та нэхай будэ, нэхай прыходять», — согласилась приветливая хозяйка. Тогда я пошел к завскладом Обсудили ситуацию, и я пригласил его в гости. Он пришел.
После трехчасовой беседы под самогон, мы согласовали калькуляцию на разгрузку вагона цемента. Подогнали расценку под действующую на станции — в 100 рублей. Я все-таки имел уже определенное строительное образование, так что калькуляция была сделана на хорошем квалифицированном уровне. В процесс входила не только разгрузка, но и троекратное перемещение (перекидка) по складу, которое имело место, но в расценку не входило, перелопачивание, где-то около пяти-шести видов работ. Разработав, расписав и сделав все необходимые калькуляционные расчеты по цементу, извести и алебастру, мы добавили еще по бутылке, тем более что тетя Оля принесла неплохую закуску, и, довольные друг другом, разошлись.
Я снова собрал взвод и объявил новые расценки на разгрузку. В ответ получил то же, что и раньше — «Лес, доски, мешки будем выгружать, а цемент и известь — ни за что, ни за какие деньги». На том день закончился. Правда, к ужину выписали на складе доски на нары, столы, скамейки и уже ужинали, как люди, — на столах, а не на корточках.
Вечерело. Завтра Пасха. Со стороны станции Ушомир доносится колокольный звон. Там рядом, за станцией, село Белошичиха, ныне Щорсовка. Там церковь, а в Веселовке ее нет. Завтра будут святить пасхи. Это все я узнал, пока был у тети Оли. Она как раз пасхи пекла и яйца красила, пока мы там с завскладом калькуляцией занимались.
Кстати, позже я уже более детально выяснил, что в бывшем селе Белошичиха все коренные жители носят фамилию Белошицкие. И я впоследствии встречал людей с такой фамилией — и только выходцев из того села. А теперь село называется Щорсовка, так как именно там погиб герой гражданской войны, легендарный начдив Николай Щорс. Как раз с колокольни той церкви, с которой сейчас шел предпасхальный звон,   вроде  бы пулеметной очередью его достали.
Я сидел у нового длинного стола, и в голове вместе с историей крутилась мысль: «Что делать? Как: быть завтра?» Пасха — это великолепно, но я должен завтра дать цемент во что бы то ни стало. Но как? Как; заставить мою публику войти в вагон с горячим цементом после трех месяцев бездельничанья и на третьем году службы?»
 
Снова пошел на территорию склада, осмотрел коробку под цемент, поговорил со сторожем, спросил, как вообще до сих пор выгружали цемент. «Ставили, — сказал он, — сходные доски и возили тачкой в конец склада. А ваши пробовали выгружать и ссыпали сразу у двери. Один вагон за неделю выгрузили, ворота закрыли сами себе, так что второй уже некуда было ссыпать. На том разгрузки закончились. Солдаты занялись обменом цемента на водку, как говорят у строителей, делали раствор «один к трем», то есть одно ведро цемента меняли на три бутылки самогона. Все поперепивались, лейтенанта не слушали. Вот и затоварили всю ветку вагонами».
Смотрю я на стоящие вагоны и думаю-думаю, ищу какой-то вы-ход. Должно же что-то придти в голову. Вагоны вверху, склад внизу. А что если стаскивать цемент в склад, а не возить его тачкой по доске? Сделать желоб и чем-то стягивать по нему цемент.
Уже темнело. Пошел к палаткам, собрал своих новых командиров-помощников.
Интересная команда помощников у меня подобралась! Собственно, я их так и подобрал. Полный интернационал. Один отделенный командир Маркус — немец, из Казахстана, земляк значит, я ведь из Казахстана в армию ушел. Второй — молдаванин Вызий, земляк по рождению моему. Ну, а третий, Ляхтмяэ — эстонец. Мне он приглянулся какой-то твердой невозмутимостью и внешней надежностью, что и подтвердилось позже.
Поделился с ними своей идеей по поводу цемента. На удивление, они меня сразу поддержали и начали предлагать различные варианты. Мы не знали, как оно будет на деле, но теоретически определились, подстроив всю технологию под нас четверых. Решили до 8 часов, то есть пока привезут завтрак, приготовить все и после завтрака — начать. Вроде должно получиться, а там посмотрим.
Я спал в ту ночь плохо. Часов в пять встал, побрился и, отойдя от палаток, начал делать зарядку. Гантели у меня всегда с собой, жгут резиновый вместо эспандера. Ну, и растягиваю себе. Вдруг слышу буквально рядом — дикие женские вопли. Побежал на голос, мало ли что, а вопли еще сильнее, и в разные стороны расходятся. Оказалось, что основная дорога на Щорсовку, то есть к церкви, шла мимо наших палаток. Сегодня — Пасха. Женщины, увидев в полумраке голого (в трусах), разбрасывающего руки, наверное, вспомнили Иисуса, его распятие и все, что угодно. По всему селу разнеслась весть, «що в
кущах на краю сэла, щось жывэ». Не все узнали за первый день, что мы здесь поселились, поэтому, кто шел раньше, чем я встал, те прошли в церковь святить пасхи и яйца, а кто меня увидел позже, получили испорченный праздник. Ну, пусть Бог меня простит, я не хотел этого. А тем более, меня впереди ждала очень тяжелая неизвестность.
Как договорились, в семь часов мы вчетвером пошли на склад. Заведующий уже ждал. Я ему объяснил идею, он скептически покачал головой, но дал досок, два листа железа оцинкованного и инструмент. За час мы сбили желоб, ломами подкатили вагон под разгрузку — дверь в дверь со складом, установили желоб на кронштейн у двери внизу, закрепили его проволокой, чтоб не упал (потом мы сделали в кузнице специальные угловые шины). Технология предполагала следующее: открываем вагон, лопатами отбрасываем цемент от щита ограждения у двери, затем специальной доской размером 1 м х 30 см стягиваем цемент. Доска имеет проволочный «прицеп» — две тяги сходятся впереди вместе. Там, где тяги сходятся, — палка-качалка на две руки, за нее двое тянут доску. Сзади к доске прибиты два бруска-стояка, там работает третий член «агрегата». Его функции — переставлять доску и нажимать на нее ногой, прижимая к полу. И, наконец, четвертый участник лопатой разрыхляет слежавшийся после погрузки и перевозки горячий цемент, иначе доску в него не вгонишь. Приготовив все необходимое и пройдя еще раз мысленно весь технологический процесс, мы пошли завтракать.
Я на всю жизнь запомнил этот чудесный воскресный пасхальный день. Тепло, солнце, изумрудная трава и... цемент!
Тетя Оля принесла нам с десяток освященных пасочек и по «крашенке» на каждого. «Разговевшись» и оперативно расправившись с привезенным завтраком, я еще раз обратился к солдатам с предложением пойти на разгрузку. В ответ то же самое: «Мы не смертники, глотать цемент, да еще на Пасху». Я не стал уговаривать, и мы, четыре командира, пошли «на цемент».
Наверное, лица наши не озарялись в тот момент радостными улыбками. Разделись до трусов, одели респираторы и распределились. Мы с Ляхтмяэ, как самые «тянущие», взялись за тягу, Вызий встал за доску, а Маркус — за лопату. Это, конечно, надо было видеть. Действительно рациональная организация труда, ни одного лишнего движения — тяжело всем, «сачковать» не получится, так как весь цикл доведен до абсолютного совершенства, насколько это возможно при такой тяжелой и примитивной работе.

Вначале было трудно и неинтересно, тянешь доску по полу пустого склада, цемент разливается как вода по сторонам и к концу — доска пустая. Но постепенно образовывается след — и уже по нему гребемся и гребемся. После первого часа пришлось сбросить все — и респираторы, и трусы. Остались одни резиновые сапоги.
Рядом, за вагоном, свежая зеленая трава, чистый воздух, яркое солнце. Амфитеатром по бугру разлегся весь мой взвод, снисходительно улыбаясь, в ожидании того, что мы не выдержим и оставим все к чертовой матери. Но жребий был брошен, и мы, двигаясь в сплошном цементном дыму, абсолютно нагие, с цементным раствором на всех мокрых местах, ничего не видя, кроме серого «волочильного» пути, по которому, как лошади с завязанными глазами, раз за разом тащили доску. Пот заливал глаза (первый раз!), дышать было очень трудно, сапоги нагревались, как на сковородке, а мы тянули и тянули раз за разом И... до обеда закончили первый вагон. За пять часов!
Как рассказал в обед завскладом — в самый разгар нашей работы приезжал начальник УНР полковник Болховской. Ехал он сюда, что-бы «раздраконить» всех, кто попадется, но когда увидел в цементном аду нас, голых, с болтающимися и напыленными отдельными конечностями, он сел на траву, потом упал на спину и минут пятнадцать катался по ней, все показывал пальцем на вагон и кричал: «Нет, ты посмотри на них! Ты когда-нибудь видел что-либо подобное?»
Он не стал меня трогать и уехал просто пораженный. Приехал позже, не поверив отчету о ходе разгрузки вагонов. Но это было уже во вторник.
А в тот памятный пасхальный день мы до часу дня зачистили вагон, поставили на место щиты и откатили. Дальше нам нужна была помощь в передвижке вагонов — мы не могли толкать вчетвером весь состав.
Вы видели, как в старых фильмах выходили наверх шахтеры-стахановцы? Вот так, неторопливо, с достоинством, шли тогда от склада к палаткам мы. Не успел я открыть рот, как подбегает Ваня Ротт, тоже немец-земляк: «Командир, мы уже пообедали, можно попросить от вашего имени доски и инструмент, чтоб желоба сделать?» «Иди, скажи, что я распорядился», — бросил удивленно я. И они (все!) ушли.
Мы почти час обедали и отдыхали, а когда вернулись на склад, там шло настоящее сражение. У девяти ворот склада из десяти в наличии — стояли вагоны. Восемь «четверок» осваивали наши действия. Они

даже нам установили вагон и приладили желоб. Имея уже сноровку и проложенный след, мы за четыре часа выгрузили второй вагон.
Рядом с нашими кустами был небольшой естественный пруд, а метров за сто — большое, тоже естественное, озеро, там местный колхоз выращивал гусей и уток. Так что, было, где мыться и купаться.
Вечером подвели итоги — 10 вагонов цемента и первая заработанная тысяча рублей!.
Как рассказывал потом Ваня Ротт, когда они поняли, что мы до обеда вагон закончим, то кое-кого из ребят заело: «Как это так? Это же грабеж! Они могут до вечера еще вагон сделать, и у них будет по полтиннику на брата! Так не пойдет! Мы тоже пойдем с обеда». И тогда они поделились на четверки, и за три месяца впервые вышли на работу, добровольно! На второй день, в понедельник, мы разделались с цементом, выгрузив оставшиеся десять вагонов и еще три вагона извести, а это было еще похлеще цемента. Она разъедает все, где есть влага. Как сказал один из моих многочисленных «нацменов»: «Ой, очень плохой известия».
Да, известие о приходе вагонов с негашеной известью нас никогда не радовало, но и тут нашли облегчающий выход: мы сделали подъезды с другой стороны железнодорожной насыпи так, чтобы кузов самосвала подходил прямо под двери вагона. И той же доской выгребали двадцатитонник с известью за 3 часа.
Делали сразу две работы — и сгружали, и грузили на машины. И не важно, что мы зарабатывали больше, главное — по времени ребята дышали и известью, и цементом в несколько раз меньше, а это для человека в таком деле самое важное.
Во вторник, к обеду, подъехали начальник УНР с нашим командиром части. Болховской не поверил телефонному отчету завскладом о том, что с цементом и известью в вагонах покончено, пустые вагоны отправлены, идет разгрузка досок, окон, дверей и т. п.
Да что такое окна-двери по сравнению с цементом и известью! Ребята их выгружали играючи и с удовольствием, как на разминке.
«Ты шо, здурив!», — закричал, увидев меня Забута, — ты шо, их быв?» «Да нет, — говорю, — они знают, что я два года назад выиграл первенство по боксу, но до боев дело не дошло».
«Сынок, — растрогался Волховский, — ты даже не понимаешь, что ты сделал для управления. Я видел, как он пример показывал здесь на Пасху, — повернулся он, смеясь, к Забуге, — это было зрелище! Я
 
буду всю жизнь про ту картину рассказывать. Но все равно, как ты за два дня разделался с тем, что здесь было, — я не могу поверить, и никогда бы не поверил бы, если бы сам не увидел», — опять повернулся он ко мне.
В течение первой недели мы полностью очистили ветку от вагонов и вошли в ритм складской жизни — принимали и выгружали вагоны, грузили машины. Все проблемы со складом были для управления сняты. Я никого не заставлял и не агитировал, пришлось даже сдерживать процесс в какой-то мере — спрос на вагоны во взводе здорово повысился. Командиры отделений или их посыльные еще до рассвета отправлялись за два километра на станцию Ушомир и на всех товарных вагонах огромными буквами мелом выводили (на всякий случай) «занято», отделение такое-то.
Основная масса тех вагонов уезжала в разные концы страны, но те, что попадали к нам на склад (святое дело!), доставались тем, кто вагон пометил, без всякого спора.
О моем семимесячном пребывании на посту «начальника Веселовского гарнизона» можно написать не одну повесть, но я рассказал всего лишь об одном эпизоде, характеризующем силу личного примера, даже для так называемых «бандитов».
В заключение хочу сказать, что с первого месяца и до увольнения в запас, наш взвод (уже этот) занимал постоянно лидирующее место и в части, и в УНР. А когда, уже в августе того же 62-го года, в День строителя, я привез взвод на торжественное собрание и, подведя строй к трибуне, где расположился президиум с почетными гостями, доложил о прибытии на праздник, видавший виды Забуга, забыв, где он находится и с кем, удивленно воскликнул вместе с матом, естественно: «Ны ... соби!» Потом опомнился, позвал меня в президиум и спросил, показывая на взвод: «Дэ цэ ты взяв?». Он имел в виду новую темно-зеленую диагоналевую форму, хромовые сапоги и новенькие фуражки, все пошитое по специальному заказу коростеньскими мастерами. «Пошил», — говорю.
«Дывысь, — шептал Забуга на ухо секретарю горкома партии, — вин с цэю шайкою бувших бандитов вже пьятый мисяць живэ сам у Весэловци, и ты бачиш, яких куркулив з ных зробыв!» А «куркули», как небо и земля, отличающиеся от других взводов части, получали премии, подарки, грамоты и счастливо улыбались. Когда дошла очередь до эстонца Ляхтмяэ, я взглянул на него и вспомнил прежне-

го Ляхтмяэ (а это был именно он), который первым встретил в Полтаве генерала Зайцева и показывал ему рваные кеды. Еще вспомнил, как в первый наш день в Веселовке, когда я его представил как командира отделения, он посмотрел на село и сказал: «Фи, никакой сифилисасии нету!» Но никогда я не забуду и тот пасхальный день, когда мы с ним, обливаясь потом, тянули вдвоем ту «цементную» доску. Получая грамоту, Гарри (так его звали) забыл от волнения все русские слова, и что-то сказал по-эстонски. Наверное, благодарил. Глаза его светились. Позже спросил: «Что ты мне сказал?» Он ответил: «Я, честно сказат, не помню».
И еще. Когда мы после праздника вернулись домой, Ляхтмяэ сказал при всех возбужденных ребятах: «Снаешь, комантир, что такое комунисм? Это кохта я шиву в Веселофка. Рапотаю, кохта хочу и сколко хочу. Рапотаю мнохо и никто меня не саставляет, сам так хочу. Хорошо кушаю, мнохо оттыхаю и нихто не ситит мне на шея».
Может, так оно и есть. Ну и ладно.
Не знаю теперь, где мои «бандиты», в каких «странах», а я их каждого помню. Возможно, и они меня...