Минимум по немецкому из книги академия жизни-2

МИНИМУМ ПО НЕМЕЦКОМУ


В мои школьные годы в основной массе школ изучали иностранный язык - немецкий. По крайней мере, в тех районах, где я учился и жил. Может это было следствием только что закончившейся войны, но в селах изучали немецкий и редко в городах — английский. В школе мы изучали еще и молдавский язык, как республиканский, а все остальные предметы шли на русском. Несмотря на то, что я жил на русской части села Слободзея и дома с детства говорил по-украински, ни с русским, ни с молдавским и немецким, у меня проблем не было.
 В техникуме иностранный тоже был немецким, без выбора, так что кое-какая база по этому языку у меня определилась, и в дипломе об окончании техникума у меня стояла оценка "отлично". Естественно, поступив в институт, я выбрал группу с немецким языком.
По программе немецкий язык мы должны были проходить на первом и втором курсах. На первом было сорок часов, в основном грамматики, на втором шли переводы, в т.ч. специальные, и разговорная речь.
В группе у нас было пятнадцать ребят и семнадцать девчат. На пер-вую пару по немецкому пришла молодая женщина-преподаватель с гордым лицом орлицы и внешним видом независимой светской львицы. Высокая, мощная, в кожаной безрукавке и вся увешанная золотыми побрякушками, каждая из которых тянула граммов на сто, внешне по крайней мере.
Мы были студенты-заочники, она же постоянно работала в какой-то престижной столичной (московской) школе и с первого дня, таким заметным брезгливо-пренебрежительным видом, уже выдавала свое отношение к нам. Ну, это делу не мешало, мало ли кто и что думает.
Прошло пару дней. Вызывает она к доске одного парня из Коми АССР, половина группы была приезжие со всех концов Союза Вызывает, диктует предложение и предлагает студенту разобрать его построение и структуру. Парень предложение с трудом написал, видно было, что он и буквы по-немецки слабо знает, ну а по структуре он начал что-то невразумительно мямлить несколько минут, чем привел преподавателя буквально в бешенство.
Она, эта увешанная золотом красавица-орлица, вскочила и не сдержавшись, выпалила: "И таких баранов еще принимают в институт!" Такой, по правде говоря, обоснованный, но неуместный вопль, вызвал бурную ответную реакцию аудитории. Сидящий рядом со мной студент, майор, начальник ОБХСС одного из московских районов, тоже вскочил и закричал на всю аудиторию: "А, мы — бараны! Все, больше ноги моей не будет на немецком!" — и вышел в коридор. За ним вышел тот обиженный "знаток" немецкого.
Потом потянулось все мужское составляющее нашей группы, как бы в знак солидарности, что ли. Вышел и я, не будешь же белой вороной. Выйдя на улицу, мы договорились никуда и никому не жаловаться, просто на немецкий не ходить, но узнавать, что там будут проходить, и готовиться дома, т.е. в общежитии.
 Договорилисьто договорились, но мы же люди! И все разные, и многие думают о себе любимом и определяют как себя вести, исходя из этого.
На второй день на занятия по немецкому пошел парень, который в нашей группе был за старосту. Ну, мол, нельзя старосте не ходить на занятия, за ним так незаметно, потихоньку, по двое-трое в день, потянулись и остальные, даже тот, из-за которого скандал разгорелся. Короче говоря, в течении 4-5 дней все "забастовщики" сделались "штрейкбрехерами" и как ни в чем ни бывало пошли на немецкий. Остался я один.
 В душе я сочувствовал преподавателю, но раз вышел к ней в "оппозицию", так в ней и остался. Ходил на все занятия, по шесть-семь пар в день, но кроме немецкого, хотя брал и переписывал вечерами все то, что было наработано по данному предмету за день. Но всему приходит конец. Пришла пора сдавать зачет по немецкому. На первом курсе — зачет, на втором — экзамен.
Пришел я на зачет, подаю той гордой женщине свою зачетку и хотел взять билет, а она смотрит на меня и говорит: "А я вас что-то на занятиях не видела!" Открывает журнал, а наш староста — подлец такой, на всех двадцати парах против меня проставил букву "Н", даже за те два дня первых, где я присутствовал! "Нет, я вас не видела", — уже просмотрев журнал, заявляет преподаватель и возвращает мне зачетную книжку. "Зато я вас видел, - заявляю я, - и допустите меня к зачету, я готов к нему, вот все записи за всю сессию". "Нет", - отрезала она. Ну, нет так нет, и я поехал домой с "хвостом" по не-мецкому и без справки о прохождении сессии.
По положению было так — нет справки — нет сессии, нет оплаты и дней и 50% проезда Сессия тогда была продолжительна по времени, и мне, главному бухгалтеру колхоза, чтобы не терять лицо перед подчиненными учетными работниками, среди которых тоже были студенты  заочники, пришлось свой учебный отпуск переоформлять как обычный трудовой.
На следующий год и курс — вновь немецкий и снова двадцать пар, в основном специальных переводов. Как уже было сказано, в конце этого курса — экзамен, тут уже не до дураков и "баранов", тем более такой дрянной солидарности.
К нам пришла уже другая женщина-преподаватель, как выяснилось позлее — заведующая кафедрой иностранных языков. В пожилом уже возрасте, сухонькая такая, но четкая, строгая и знающая не только свое дело, но и то, с кем ей придется заниматься. Срывов она не допустит, но и стребует от нас все возможное.
Для меня, многие годы работавшего бок о бок с настоящими немцами, часто общавшемуся с ними и по-немецки, тем более после школы и техникума, проблем с языком на этой сессии вроде бы быть не должно. Но я с первой и до последней пары, был далее слишком активен, тянул руку и выступал по любому поводу, переводил, составлял разговорные предложения, неплохо ориентировался в специальных терминах. Естественно, активность моя была целенаправленна — надо сдать экзамен, да еще зачет "завис" с  первого курса.
Наконец настал день экзамена. Где бы я ни учился — всегда шел на экзамен или зачет первым и никто и не оспаривал эту "почетную" миссию. Так было и на немецком. Но здесь я решился на авантюрный психологический эксперимент: у преподавателя за прошедшую сессию сложилось обо мне определенное мнение как о, по крайней мере, для нашего уровня, хорошо подготовленного студента.
 Я взял билет, для порядка посидел-подумал минут десять и вышел отвечать. По вопросам билета и дополнительным преподавателя ответил быстро, четко и полностью. Заведующая кафедрой сказала: "Достаточно, отлично", - и взяла со стола мою зачетную книжку. Полистав ее, она спросила: "А где ваш зачет за первый курс?" "Там где-то в книжке", - бесстрашно и равнодушно отвечаю. Она ищет. А что там искать, два курса всего пройдено, два листка заполнено. Она полистала, полистала — нету. Я говорю: "Может, не записали, давайте поднимем прошлогодние ведомости". "Да что вы, молодой человек, у нас двенадцать тысяч студентов, сколько времени надо искать! (Тогда еще в системе образования компьютеров персональных не было вообще, слава Богу! В.Г.) Давайте я вам поставлю четверку", - чуть ли не попросила она меня. Не могла она представить себе, что лучший, в плане немецкого языка, студент группы, не имеет зачета за предыдущий курс. Я, конечно, грешным делом, тоже на это рассчитывал, что она такого не могла и подумать. В итоге, пользуясь своим правом заведующей кафедрой, поставила мне зачет за первый курс и оценку "хорошо" за экзамен.
 У меня хватило совести не возмущаться по поводу потери заслуженной "пятерки", а, в общем, вопрос с немецким языком у меня по институту был снят, я думал навсегда.
Но оказалось, что далеко не все еще в этом направлении закончено. Уже много позже, я поступил в аспирантуру, была у меня в разработке одна актуальная идея, и я бы защитил кандидатскую диссертацию еще в конце восьмидесятых. Срок защиты совпал с разгульным в национальном плане восемьдесят девятым годом Летом того года я многократно и ежедневно ездил в нашу тогдашнюю столицу Кишинев и никак не мог досдать установленный кандидатский минимум. Обещают, что сегодня комиссия соберется, приедешь — нет кворума, то заняты, мол, другими проблемами, то еще что-то. Пять дней подряд я на ту комиссию ездил, а секретарь председателя комиссии, а дело было в одном из отраслевых НИИ академии наук МССР, все находила какие-то отговорки. Но тогда еще был Советский Союз, а я все-таки возглавлял экономические службы самого экономически мощного в том Союзе аграрного района, Слободзейского, поэтому в конце пятого дня, бесцеремонно отодвинув от дверей секретаршу, я вошел в кабинет ее начальника и шефа необходимой мне комиссии. Картина стала мне понятна мгновенно — практически все члены комиссии сидели полукругом в креслах, перед ними на столике стояли чашки с кофе или чаем, а напротив - работающий телевизор кишиневского производства. В те дни целодневно транслировали ход сессии Верховного Совета СССР горбачевского разлива. Я сам иногда смотрел эти передачи, где к трибуне чаще всего нахальной силой прорывались выступать народные избранники, которые считали, что в историческом и в любом плане, каждый из них ценнее, чем Марксы, Ленины, Сталины и все остальные великие вместе взятые. Большинство выступлений были похожи на репортажи из дурдома, они несли явную чушь до гадливости, хотя некоторых из них потом чуть ли не канонизировали. Среди них были и радикально настроенные представители Молдавии. Вот этот спектакль ежедневно и смотрели члены комиссии.
Скорее всего, они тоже были из того легиона, что вскоре громил МВД, выгонял на улицы молодежь, требовал убрать русских за Днестр и т.п. Вот этим важным делом комиссия и была все эти дни занята.
Я тут же высказал этой компании все, что о них думаю, пообещал им такой же прием у нас, если придется, чем вызвал всеобщее возмущение и вопль председателя, что меня заставят делать предзащиту на национальном языке. Я послал сразу все, и предзащиту, и их НИИ вмести с ними, довольно далеко, плюнул на все и уехал. Естественно, появляться в Кишиневе по вопросу диссертации было неразумно, а тут пошли выходы из Союза, развал и т.п., это заставило забыть об аспирантуре, а заниматься прикладными, практическими вопросами выживания. Да и тема в новых условиях потеряла актуальность.
Но жизнь продолжалась, я читал лекции в Приднестровском госуниверситете, а также в филиалах других вузов, расположенных в г. Тирасполе. Сам по себе возник вопрос научной деятельности, я опять выбрал сверхактуальную тему, провел необходимые исследования, оформил все и практически подтвердил выводы и уже на базе Приднестровского госуниверситета решил все-таки защитить кандидатскую диссертацию в одном из университетов Москвы.
У меня необходимый кандидатский минимум был сдан еще много лет назад. За давностью и по реальной ситуации, меня заставили пересдать комплексный экзамен по специальности и философии, а по немецкому языку разрешили оставить прежнее заключение, но необходимо было пройти нострификацию справки о сдаче немецкого, то есть подтвердить соответствие этого документа нынешним российским условиям.

Нострификация стоила эквивалентно 100 долларам и по сроку исполнения была до полутора месяцев, так мне сказали официально. Ждать мне было некогда, и я решил пересдать экзамен кандидатского минимума по немецкому языку в том самом вузе, где много лет назад учился. Пошел в отдел аспирантуры, получил разрешение ректора и пришел на кафедру иностранных языков, ту самую, где когда-то разыгралась у меня драма с немецким.
Комиссию назначили приказом, определили время, я пришел. Так как у меня на руках была справка из Кишинева, где стояла оценка "хорошо", то с меня не потребовали письменного реферата, а сразу дали незнакомый текст с описанием сельхозпроизводства в ГДР. Я его с 
ходу перевел, потом были разные вопросы по-немецки, ответы, в общем, все, что положено официально при сдаче такого типа экзаменов. Комиссия единогласно решила оставить мне хорошую оценку. Потом выписали, и все подписали справку , выдали ее мне. И вот здесь я в который раз убедился, что люди все-таки разные, и ничего в этом мире не меняется, а если меняется что-то у людей, то, к сожалению, в худшую сторону.
Уже выходя, я сдуру спросил, а не работал ли кто здесь на кафедре в те годы, когда я здесь учился. Одна из членов комиссии, вроде бы нормальная на вид женщина, нынешняя зам. зав. кафедрой иностранных языков, сказала: "Я тогда уже работала на кафедре лаборантом". И тогда я, в порядке хохмы, рассказал членам комиссии ту давнишнюю историю с зачетом по немецкому. Думал, все посмеются за давностью времени, и я с ними.
Но не тут-то было! Та, бывшая лаборантка, как вскочила, как понесла: "Да если бы я знала, я бы никогда не позволила и т.п.". Один из них был мужчина, он начал ее успокаивать, говорит: "Так вы чем недовольны, его нормальными знаниями языка или лично?" Она еще больше распалилась. Было у меня с собой пару бутылок нашего, лучшего на сегодня на постсоветском пространстве тираспольского коньяка, хотел оставить им после экзамена, но посмотрел на них, ничего не сказал и вышел.
Защитился я вскоре и довольно успешно, а осадок остался, такой, нерастворимый. А что поделаешь, такова правда.
 Как: сказал в мультфильме один разбойник: "Не мы таки, жизнь така!" А кто же делает ее такой? Опять же мы..