Как я не получил место в городской газете

Однажды мне пришло в голову попробовать свои силы в местной городской газете. Было это на заре девяностых, когда свежий воздух первых либеральных свобод вскружил головы многим молодым людям. Это потом мы поняли, что воздух-то был с душком, а тогда…
По правде говоря, я сразу как-то не определился, в каком именно качестве хотел бы сотрудничать с прессой (вариантов, как мне казалось, было много: писательство, репортёрство, должность замглавреда и пр.), да это было и неважно. Главное — я был молод, полон сил, самоуверен и не обременён ни образованием, ни какими-либо обязательствами, ни грузом лет. Итак, узнав, когда у главного редактора единственной в городе газеты «Позыв» приёмный день для посетителей и собрав в папку несколько своих небольших прозаических зарисовок, я ранним прозрачным утром, обещающим много нового и интересного, бодро направился навстречу своей славе.

Редакция газеты занимала весь первый этаж старинного трёхэтажного особняка недалеко от школы, которую я не так давно благополучно окончил, деля его с нотариальной конторой и офисами различных городских фирм. Соседство это являлось весьма плодотворным для всех заинтересованных сторон: деловые люди в нужный момент могли запустить через ежедневку любую информацию, будь то объявление, реклама, слухи или компромат на конкурентов, а газетчики, не выходя из здания, всегда были в курсе всех городских событий, как уже произошедших, так и только намечающихся.
Несмотря на мои старания прийти пораньше, чтоб не затягивать дело и не томиться в возможной очереди, у заветных дверей я оказался далеко не первым — приёмная главного редактора к девяти часам утра была уже забита местными литературными дарованиями всех возрастов и мастей. На всемирное признание на равных претендовали и приведённый за руку заботливой мамашей семилетний очкарик со своими первыми в жизни стишками, и сухонький седовласый старичок с солидной пухлой папкой, явно пробовавший перо ещё при Николае Втором.
Стало ясно, что день сегодня будет потерян, но я был полон решимости, поэтому поспешил занять единственный чудом оказавшийся свободным стул.
— Кто последний? — опрометчиво спросил я, закинув ногу на ногу, и тут же почувствовал на себе недружелюбные взгляды старожилов, одновременно поглядевших на дерзкого новичка.
— Здесь нет последних, — с сарказмом в голосе заметил сидящий рядом со мной молодой человек с модной эспаньолкой и короткими усиками, — здесь все только первые!
Я глянул на соседа и про себя удивился его вполне респектабельному внешнему виду в отличие от карикатурно выглядевших остальных посетителей приёмной. «Надо же, — пришла в голову мысль, — какой у него уверенный и полный внутреннего достоинства взгляд для начинающего сочинителя!»
Невольно почувствовав к обладателю этого взгляда симпатию, я тихонько, чтобы не привлекать внимания, спросил у него:
— Простите, неужели все эти люди пришли сюда в надежде опубликовать свои опусы в газете?
— Да уж, много сейчас развелось «талантов»! — бесцеремонно и достаточно громко, чтобы услышал каждый из присутствующих, ответил тот. — Два слова сложил вместе — и уже писатель!
— А вы? — как можно невиннее спросил я.
— Я?! — Молодого человека так возмутил вопрос, что даже его холёная бородка задралась кверху. — Я писатель! У меня уже несколько книг вышло в издательстве «Позыв»! Меня все в городе знают, вы что ж, ничего не читали? Роман «Розовый огузок», например? Имел большой успех!
— Простите, не читал.
— Конечно, куда уж! — в голосе писателя появился уничижительный тон.— Каждый носится только со своим «творчеством»!
— Скажите, а что здесь в принципе делают писатели? Ведь формат газеты…
— Вы новичок! — понимающе закивал головой автор «Розового огузка» и указал пальцем на дверь кабинета главного редактора. — Прочитайте повнимательней.
Я перевёл взгляд на дверь и увидел на ней довольно внушительную табличку, на которой золотыми буквами, вызывающими трепет у всех собравшихся, сияли следующие слова:

«ПРЕЗИДЕНТ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОМА «ПОЗЫВ»,
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ОБЩЕГОРОДСКОЙ ГАЗЕТЫ «ПОЗЫВ»,
ЧЛЕН СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ И СОЮЗА ЖУРНАЛИСТОВ,
ПОЧЁТНЫЙ ГРАЖДАНИН ГОРОДА Н*****
САМСОН ЛЬВОВИЧ ХРЯЩ-МЕЖРЕБЕРСКИЙ»

Чуть ниже располагалась информация, несколько меня смутившая: «Приём: по чётным числам — после завтрака, по нечётным — после обеда, через день — после ужина».
— Между нами говоря, — вдруг перешёл на заговорщицкий шёпот мой сосед, — старик — журналист так себе. Любитель стишков о родных просторах и сельскохозяйственных тем. К тому же не брезгует содрать передовицу из центральной прессы о ходе посевной кампании, поменяв в ней лишь имена и названия населённых пунктов. Да и оборотец иногда такой ввернёт… Но монополия, вы же понимаете, у издательства никакой конкуренции! Вот и приходится…
«Наверное, местный диссидент» — отметил я про себя и собрался было расспросить его ещё кое о чём, но в этот момент на пульте у секретарши загорелась зелёная лампочка, и тотчас все таланты нервно засуетились.
— Первый пошёл! — зычно скомандовала секретарша, большегрудая статная дама лет пятидесяти, непонятно как запихнувшая свои объёмные телеса в нелепое, жуткого тёмно-коричневого цвета платье, и в приёмной воцарилась тревожная тишина.
— Кажется, я пришла первой… — едва слышно пролепетала юная розовощёкая девица и нерешительно направилась к пульту, держа в дрожащих от волнения руках несколько исписанных мелким почерком листков.
Разобравшись, что к чему, я оценил, как здорово и разумно был устроен приём для экономии сил и времени уважаемого главного редактора. Перед секретаршей на пульте имелась специальная лампочка, а со стороны посетителей на длинном проводе призывно ждала телефонная трубка; когда лампочка загоралась зелёным светом, претендент по команде секретарши брал трубку, говорил в неё о цели визита и зачитывал фрагменты из своих сочинений, но как только цвет лампочки менялся на красный, человек, если не поступало других распоряжений, просто клал трубку и уходил. Или, если редакция была заинтересована в материале, вероятно, проходил непосредственно в кабинет к редактору (правда, при мне такого не случилось ни разу). Как главный литературный эксперт города на слух по нескольким коротким фразам умудрялся оценить актуальность и талантливость предложенных произведений, оставалось загадкой, но процесс происходил довольно быстро и организованно. Уже через полчаса ряды соискателей мировой славы заметно поредели, и настал черёд взять трубку моего соседа, который вдруг нервно затеребил в руках видавший виды носовой платок, едва только на пульте снова зазеленело надеждой.
Секретарша презрительно скользнула взглядом в его сторону и, манерно растягивая слова, низким грудным голосом произнесла:
— Порокин, ваша очередь!
— Ага, спасибо, Присцилла Леопольдовна! — живо вскочил Порокин и схватил трубку, словно ускользающего из рук только что вытащенного из воды зеркального карпа. Я с изумлением наблюдал, как прямо на глазах стал меняться этот ещё недавно полный достоинства «диссидент», превращаясь в согбенного угодливого человечка со слюнявым ртом и готовой сорваться с губ фразой «чего изволите?» Трепетно прижимая к уху телефонную трубку, как божественный дар свыше, он просительным тоном заскрипел в её микрофон:
— Самсон Львович? Это Вальдемар Порокин! Узнали? Ну как же… да-да… Вот, с новым материалом пришёл… Да… Нет-нет, я совсем чуть-чуть, фабулу, так сказать. Можно? Вот, значит, главный герой повести — известный художник, которому умершая бабка оставила в наследство дачку за городом и дорогой редкой красоты бриллиант. Приезжает, значит, он на эту дачку, а там его уже поджидают жаждущие мести родственники, обделённые хитрой бабкой. Он просекает это и, проглотив бриллиант, успевает скрыться в лесу, окружающем дачку. Пока они его ищут, художник в лесу встречает свою подружку, Настюху, и решает отдать ей бриллиант на хранение. Но бриллиант-то у него внутри! Поэтому он выпивает благоразумно захваченного с собой пургену и садится, значит, под ёлочкой, ну вы понимаете… Как раз в этот момент парочку обнаруживают обозлённые родственники, подбираясь со всех сторон, и ему приходится впопыхах снова проглотить камень вместе с… в общем, в естественной оправе… Ха-ха… Ну вы понимаете? И он успевает сбежать. А Настюху они ловят и на даче зажаривают и съедают, предполагая, что именно у неё в желудке находится драгоценность. В это время художник прячется в лесу, но пурген-то ещё действует… Ха-ха… Понимаете? И он вынужден периодически, снова и снова глотать бриллиант прямо в… Что? Слишком кровожадно?.. Так я могу немного переделать… Да?.. Ну а если на военную тему? Вот, значит, я вкратце: на флагманском корабле фашистского военного флота кок в отместку своему любовнику капитану, который изменил ему с одним из матросов, подсыпает в общий обед пургену. А тут как раз бой… Что?.. Какие секи? А, так ведь это сейчас в тренде!.. Но наши ж победят… Да? Но я…
В это время лампочка на пульте загорелась красным, и связь прервалась.
— Алло! Алло! — не сдавался Порокин. — Самсон Львович, у меня ещё третья повесть с собой! Вы слышите? Да что ж такое! Связь у вас…
— Это не связь, — объяснила секретарша, — ваше время вышло!
— Но я не успел…
— Порокин! — Присцилла Леопольдовна угрожающе приподнялась на своём месте. — Не выводите меня из себя! Вы же знаете, чем это может кончиться!
Порокин непроизвольно поднёс руку к левой щеке и, заскулив, боком направился к выходу. Старичок ехидно ему ухмыльнулся, обнажив прекрасные белые зубы (наверняка вставная челюсть), и злорадно сверкнул глазами. Порокин же, бормоча что-то себе под нос, понуро ретировался.

Наконец подошло и моё время. Нервно закашлявшись и достав, в точности как недавно писатель Порокин, из кармана носовой платок, я с досадой подумал: «Ну надо же…» и попытался призвать на помощь свою недавнюю самоуверенность. Увы, она предательски сбежала, так что мне пришлось выкручиваться самому. Вздохнув, я поднял трубку и рассеянно сказал в неё:
— Алло!
Все звуки в приёмной мгновенно стихли, а секретарша, побледнев, жестом показала — мол, давай, говори о своих делах.
Я растерялся и неожиданно для себя добавил:
— Я вас слушаю!
В трубке что-то зашуршало, и через секунду прозвучал сигнал отбоя. Однако на пульте продолжал сиять зелёный свет. Я вопросительно глянул на Присциллу Леопольдовну и тут же услышал её контральто:
— Пройдите к шефу, он ждёт вас!
Аккуратно положив трубку на место, я благодарно кивнул и вошёл в приоткрытую секретаршей дверь.
Изнутри кабинет главного редактора газеты вряд ли чем-то мог меня удивить, и я увидел там именно то, что и ожидал, — безграничные владения её величества бумаги всех цветов и форматов. Бумага была повсюду — на столах и на стульях, на фрагментах оргтехники, на шкафах и даже на полу, упакованная в папки и просто перевязанная бечёвкой, исписанная от руки и отпечатанная на принтере, — и создавала в помещении тот самый беспорядок, который именуется творческим и необходим для вдохновения каждому пишущему человеку. Там же, где по какому-то недоразумению ещё оставались свободные от этого бумажного океана островки, либо стояла полная окурков пепельница, либо торчал из горшка почти засохший цветок кактуса, либо из простенькой рамочки глядел грустными глазами на посетителей портрет Хемингуэя. Словом, даже на Марсе штаб-квартира прессы наверняка выглядела бы точно так.
Зато как раз за коренного марсианина легко можно было принять сосредоточенно строчащего что-то шариковой ручкой хозяина кабинета — маленького узкоплечего толстячка с глупым утиным носом и внушительной плешью на голове, которая сияла светом отражающейся в ней люстры над огромным широким столом, также заваленным папками и листками. На глазах у толстячка были необычной формы очки, будто вырезанные из космического скафандра, а из ушей торчали густые пучки-антенны волос, вероятно, сбежавших с темени.
«Однако поизмельчали нынче Самсоны!» — подумал я и слегка кашлянул.
— Да-да, одну минутку! — бодро отозвался редактор-инопланетянин, и его антенны в ушах зашевелились. — Вот, как раз заканчиваю статью по вопросу о перспективах развития недоразвитых областей, завершивших своё развитие, но всё ещё перспективных и развивающихся…
Тут он уставился на угол своего стола и неожиданно, без всякого перехода, спросил:
— Поэт?
— Да, — ответил я и, вспомнив замечание Порокина о предпочтениях главреда, убрал свою папочку за спину и начал декламировать стих, который мучительно сочинял последние пятнадцать минут:
— «Родные просторы, родные поля, и реки, и горы — всё наша земля…»
Самсон Львович поднял руку, и я учтиво замолчал.
— Знаете, — вдруг печально сказал он и посмотрел в окно, — эти писатели, Порокин этот… Как они меня измучили! Другое дело поэты, у них всё коротко, просто, понятно… Вот вы… А эти… прутся со своим… со своими романами и всё просят, просят… И хоть бы один из них поинтересовался: «А как у тебя дела, Самсон Львович? О чём думаешь, что пишешь?»
Взгляд Самсона Львовича потух, и мне стало очень жаль этого маленького печального человечка, который, действительно, вынужден ежедневно выслушивать огромное количество разных людей с их идиотскими идеями, и никто никогда даже не подумал выслушать его самого! Поэтому я сказал с неподдельным сочувствием:
— А мне понравилась ваша статья о развитии! Свежо, остро… актуально!
— Да? — Человечек оживился. — А ведь, знаете, на моих плечах держится вся городская печать! Что они без меня? И везде надо успеть, всё отразить… А эти лезут со своим… А ты попробуй напиши статью о сельском хозяйстве! Или о перспективах развития! А тут какие-то засранцы, пурген…
Я благоразумно промолчал.
— Я и о серьёзных вещах пишу, — продолжал не на шутку взбодрившийся титан местной прессы. — Вот послушайте…
Он порылся среди бумаг и выудил из них розовую папочку с лаконичной надписью «Мысли».
— Ведь это просто классика! — У Самсона Львовича закапала слюна вдохновения; я смиренно внимал. — Так… Ну, начало мы пропустим… Вот!.. Нет, это ещё пока сыровато… Ага!.. Снова не то… Ага, вот! Вы слушаете? «Здесь двух мнений быть не может — развиваться, двигаться вперёд всегда значительно труднее, чем стоять на месте или идти назад. Но часто ли мы задаёмся вопросом, почему так происходит? Почему в нашем восприятии движение вперёд существенно отличается от движения назад? Ведь очевидно, что и то и другое движение основано на движении…» И ещё дальше… Тут всего сорок пять страниц… Ну да ладно. Что скажете? Каково? Ведь это философия! А слог? Да я вам сейчас ещё почитаю!..
Самсон Львович перешёл к следующему тексту, а я прикрыл глаза, изображая восхищение качеством слога и одновременно думая о том, что мне, видимо, суждено остаться единственным посетителем, принятым сегодня хозяином кабинета. Надо бы срочно что-нибудь предпринять. Но что? Я решил для начала тихонько кашлянуть. Главред, прервав своё бубнение, непонимающе уставился на меня. Но лишь на секунду.
— Да! — тотчас, не давая слушателю опомниться и прямо на глазах увеличиваясь в размерах, патетически возвестил маленький человечек. — А вы знаете, ведь я и стихи пописываю!
Я удивлённо вскинул брови. Вот и решение! Пусть лучше почитает стихи, они «короче, проще и понятней»…
— Да-да! — продолжал Хрящ-Межреберский. Поэт Хрящ-Межреберский. — Вот, послушайте!
Он живо выскочил из-под стола (как мне показалось) и возбуждённо заходил по кабинету, сопровождая чтение своей стихотворной нетленки театральными жестами и делая многозначительные паузы после каждой строки:

«Где сейчас ты, девушка несчастная,
Что мечтала некогда о счастии?
Ты попала в рабство к сутенёрам,
Продают тебя бандитам и старпёрам!
А ведь дома часто ты под ивою
Представляла жизнь свою счастливою.
Что ж теперь? Беги в одной ночнушке,
Возвращайся к матери-старушке,
Поживи в деревне, оклемайся,
Воздержаться от сношений постарайся…»

Чтеца вдруг пробило на слезу.
— Это небольшой фрагментик из моей поэмы о бездомных детях, — всхлипнул он. — Там дальше станет понятней, в чём дело…
Я насторожённо замер, прикидывая возможные размеры всей поэмы, и невольно снова кашлянул.
— Что вы сказали? — тут же переспросил Межреберский.
— Э-э… Я говорю, вот это класс!
Маленький мастер большого Слова зарделся, гордо вскинув голову, и опять залез под стол (то есть сел в своё кресло за столом).
— Слушайте! — через секунду обратился он ко мне. — А вы мне нравитесь! Нет, правда, вы честный, бескомпромиссный человек, сразу видно, что привыкли называть вещи своими именами, умеете слушать… Давайте ко мне в штат, а? Мы с вами таких дел наворочаем! А то эти коки-педики…
Я учтиво засмеялся и пообещал подумать, одновременно прикидывая сколько бы человеко-часов я был в состоянии выдержать подобные откровения своего потенциального шефа, поступи я на эту работу. Время шло к обеду и в этом, кажется, была единственная надежда на спасение — судя по тексту на входной двери приём пищи для хозяина кабинета дело святое.
— Ну ладно, — действительно стал закругляться автор эпохального «Развития о развитии», — скоро обед… Вы пока оставьте свои рукописи у секретарши… Будем сотрудничать!
Я не стал искушать судьбу, пожелал главреду, у которого уже явственно начинало бурчать в животе, приятного аппетита, наскоро попрощался и пулей выскочил из кабинета и из самой редакции.