Дифирамбы дергачу

               

   Тридцать три года гоняю я коростеля на шатурских лугах. С тех самых пор, когда моя спаниелька Чарма, первая моя радость, выгнала мне его, оглянулась на хозяина и поняла, что именно этого он от нее и ждет. Бывали у нас урожайные годы, бывал и неурожай – и тогда я по-настоящему оценил эту птичку в наших угодьях. И не просто оценил, а возвел на пьедестал и вывесил на доску почета в наших угодьях. Судите сами: дупеля у нас мало, перепелка в холодные вёсны почти не прилетает, куропатка редкими стайками, тетерев вообще под запретом – кто же обеспечивает легашатникам дупелиную и перепелиную охоту? Он, дергач родимый! Пара дупелей за утро и штучки три-четыре коростеля, вот вам и отличное поле. Пара перепелок, те же коростели плюс кряква из канавы – вот вам и удачная перепелиная охота. То есть нам, мне и моим курцхаарам. Их теперь у меня два: Шмель старший, талант и умница, работающий десятое поле и Шмель младший или Шмеленок, открывший второй сезон.

   Шатурские любители лося или куницы меня, возможно, и не поймут. Хотя, опять-таки, не все. Некоторые, поглядев, как делает свечки и вышибает коростеля из травы русский спаниель или увидав замершую на стойке легавую, улыбаются и блестят глазами. То есть чувствуют изюминку этой охоты. Не всё же нам мерить мясом или мехом!

   Но я не об этом хотел. Я о сегодняшней охоте. Тридцать первое августа на календаре.

   Уже не раз пел я дифирамбы коростелю и в рассказах, и в видеофильмах и казалось мне, что ничем удивить он меня уже не может.

   Удивил! Сегодняшним утром.

   Вчера были тучки с утра. Это радовало –  можно охотиться долго! Сегодня – солнышко и ни облачка. Это тоже радует  – утренний туман в низинах, восход, заря и синее небо. Не удивляйтесь, что нас радует всё – ведь мы охотники, и живем мы в другой стране. Охота - самая прекрасная страна на этом свете! Частица потерянного рая. Я надеюсь, что и вы это чувствуете, дорогие мои господа охотники.

   Однако, вернемся в наше утро. Приехали мы на поля в семь часов. Немного поздновато, но так уж вышло. Вчера мы уже были на этом поле, счет был 5:3 в нашу пользу. То есть пять мы взяли, а три коростеля нас обманули и улетели. Вот за ними мы и приехали.
 
   Сегодня вышли со старшим Шмелем. Хотелось бы, конечно, и сегодня добыть пять. Почему именно пять? Не подумайте ничего сакрального или суеверного, просто сковородка у меня как раз на пять таких птичек. Им, пятерым, на ней комфортно, как выражается один из наших егерей. Попадаются среди егерей некоторые...
 
   - Саша, что-то вальдшнепа этой весной маловато?
   - Да, – спокойно отвечает егерь. - Значит, не комфортно им у нас в этом году.

   Такое вот объяснение. На все случаи жизни!

   Вышли со Шмелем из машины, собрали ружье, набили патронташ -13 патронов. По числу апостолов и самого Господа – для трех оставшихся на этом поле дергачей за глаза.  А вдруг еще подлетел?

   Отошли от машины не больше ста шагов – стойка!  Посылаю пса вперед, он прыгает, птичка поднимается, бью – падает. Так. Начало отличное.

   Идем дальше. Через тридцать метров - опять стойка! И началось: Шмель прыгает, встает, опять прыгает, опять встает, я тороплюсь следом. Коростель поднимается далеко и улетает в «китайскую» траву.
 
   Надо сказать об этой траве. В позапрошлом году китайцы посеяли в нашем совхозе траву – на бумагу, как объяснила нам агрономша. Выросла одна лебеда. Ничего, говорит, лебеду забьем химией, а трава возьмет своё. Лебеду забили, но русский бурьян, особенно в низинах и возле кустов, выстоял и даже расцвел. Точнее, уже отцвел и забивал Шмелю нос. А трава вымахала под два метра и напоминала всем известное сорго, из которого делают веники, однако на конце у нее были красивые метелки розово-сиреневого цвета, которые уже начинали седеть и созревать.

   Коростель чувствовал себя в этой траве комфортно! Кормился он в отечественном бурьяне, а при опасности немедленно улетал в иностранные заросли. Мы это поняли еще вчера, поэтому сегодня искали его по границе бурьяна и двухметровых веников.

   Кроме травы была и еще одна трудность – в этих джунглях я чаще всего не видел собаку! И стойку определял по тому, что трава переставала качаться. Либо никак не определял, коростель поднимался из зарослей и всё - будь готов как советский пионер.

   Таскать всё время ружье в руках наизготовку было тяжеловато… А что делать?

   Между тем, пока я вам пересказывал здесь свои соображения насчет травы, Шмель трудился и через минуту выгнал мне третьего дергача! И опять не близко. Коростель пошел над метелками китайского бумажного изобилия, я дал ему в зад... сам не знаю, зачем. Там и чисто битого не найдешь, а уж если подранок...

   Но, похоже, в это утро наше соображение нам отказало. Обоим. Я смотрел, как прыгает и скачет в зарослях мой всегда спокойный и даже слегка флегматичный курц и вместо того, чтобы его одернуть, любовался розовато-сиреневыми метелками травы, синим небом и солнышком уходящего лета. А курцхаар отчего-то горячился, забирал в чащобу, находил там проплешины и летал туда-сюда, не обращая внимания на хозяина.

   Четвертый коростель, поднявшись из травы, тоже благополучно удрал.
 
   Я, наконец, стал отзывать собаку – в этих кущах не взять, говорю, давай ближе к бурьяну. Шмель выскочил ближе к бурьяну и тут же потянул. Я был уверен, что он обследует старый наброд, но на всякий случай не отставал и старательно топал следом. Топали мы не больше сорока шагов – сзади шорох, оглядываюсь, а наглец поднимается прямо с нашей тропы! То есть мы, значит, его топчем, наступаем ему на любимый мозоль, а он, значит, спокойно сидит у нас на дороге и в носу ковыряется? Ну, получи тогда!

   Ружье у меня в руках, вскидываю, бью – прямо ему в попу, в его рыжую наглую попу, из которой свисают две лапки. Тридцать метров. Мимо! Однако он сидит у меня точно на мушке и я уверенно бью вторым! Как без дроби!

   Шмель стоит и смотрит на хозяина: ты, мол, чего это? Сам, говорю, не знаю. Патроны те же, что и обычно.
 
   Уже пятый поднятый коростель. Не отходя от кассы, как говорится. Стоим, чешем репу.

   В это время над полем летят два голубя. Стайку их, кормящихся на краю поля, мы видели еще при подъезде. А здесь парочка... один летит недалеко, метров сорок. Ближе не будет – бью и он послушно складывает крылышки. Клинтух. Дробь, значит есть. Шмель доволен – бежит искать.

   Находит, приносит, отдаёт – и тут же встаёт! Подхожу, посылаю – он прыгает вперед, но ничего не вылетает. Он опять прыгает, бьет передними лапами по траве – опять ничего. Трава здесь наша, отечественная, луговой василек, ромашка и прочее, невысокая, не выше колена, и мы в шесть копыт начинаем топтать. Через пять минут поляна тридцать на тридцать выбита как после стада кабанов, однако никого.

   Фуух... Всё, думаю, надо придти в себя.

   Прихожу.
 
   И понимаю, что я попал на высыпку коростеля. Все они здесь, рядом, на небольшой поляне. Ну и что?

   А то, любезные мои господа охотники, что за тридцать три года я всего три или четыре раза поднимал два коростеля рядом! Дуплет по дергачам был единственным за все эти годы, притом, что второго мы с моим спаниелем тогда не нашли.
 
   Мы называем отшельником вальдшнепа, и это совершенно точно, даже на осенних богатейших высыпках они очень редко сидят рядом. Но коростель, доложу я вам, такой же отшельник! Летят они, как утверждают орнитологи, небольшими стайками, а расселись – всё, каждый сам себе философ и Богу молится в одиночку.

   Оглядев поле проигранной битвы… Хотя какой битвы, развели они нас, как мальчишек на хоккейной площадке! Пять штук сидели в этой низинке рядом, выпивали и закусывали после перелета, а мы... Вчера мы ведь тоже здесь были, и машину под тот же кустик ставили – никого не было, одна тетерка и всё.

   Счет 1:4. Полный разгром. Шмель останавливается на вытоптанной поляне и искоса глядит на меня. Ждет ругани.

   - Не бойся, - говорю, -  я не буду ругаться.
   - А кто вас знает, теперь многие как собаки. На душе скверно, а обматерите друг друга и вроде вам легче...
   - То-то и оно, что вроде. Минус на минус дает плюс. Но чего плюс-то? Грязи на душе... Эх, Господи... А никто не кается. Я вот думаю: может, потому и не поют теперь русские люди? А ведь еще полвека назад, хорошо помню – пели! Идут по селу девушки вечером – поют, на праздник соберется застолье – поют, даже с колхозных полей, бывало, едут женщины на грузовике после работы, устали все, а поют! До сих пор меня это удивляет. А нынешние попугаи писатели все как один твердят: жизнь была невыносимая, жизнь была тяжкая... А сейчас легкая. А не поют.

   Шмель выслушал мои разглагольствования, протер лапой засорившийся глаз и не спеша отправился дальше. Охота еще не кончилась, роса не высохла и утреннее солнышко еще не раскалилось.

   Оказалось, что дальше дело пошло неплохо. Две стоечки были в невысокой траве и я мог полюбоваться своим крапчатым красавцем. Стоит изваяние на поле, только мышцы переливаются. Десять лет ему. Эх, если бы я был чудотворец! Продлить бы ему годы! Лучшей собаки у меня уже не будет. Вот хотя бы недавний пример его работы.

   Выпустил я их вдвоем – понемногу приучаю этих ребят работать в паре. Идем вдоль гряды кустарника, старший начинает тянуть по наброду, а младший в стороне, ходит в поле. Мне в кусты не хочется, стоек там не разглядеть, а краешком как раз попадется коростель… И я опять поворачиваю к полю, в редкие березки. Шмель останавливается, я оглядываюсь – он тянет в кусты. Я опять в березки, высматриваю Шмеленка. Старший не выдерживает, бежит ко мне с докладом и опять пытается увести меня к кустам. Стоит у края, ждет, оглядывается, а я не реагирую, и тогда мой собачий сын опять подбегает ко мне, вскидывает на меня лапы и начинает отчаянно объяснять, что тетерев, мол, там, и нам надо туда, и я, мол, хозяин, не понимаю почему ты этого не понимаешь? Неужели ты забыл наш охотничий язык?

   Пришлось идти в кусты. На моё счастье, ивняк оказался с проплешинами. Вот впереди полянка, пятачок... Старший стоит! А где же наша горячка? Слышу – трещит... Вылетает и сходу – тык! Встал. Ага. Стоят. Смотрят в одну точку. Под иву. Ива довольно толстая, под нею редкая травка. Туда они и уставились.
 
   - Вперед! – старший качнулся и ни с места, а младший потихоньку пошел, но не прямо, а стал обходить эту иву стороной. Иву он обходил по дуге, а нос  не отрывал от той точки, где сидела дичь. Пока гнулась шея. Так он и встал – головой назад. Я засмеялся: понятно, что под ивой свежий пустой наброд, в лучшем случае, куча ночных какашек, никакой тетерев наши пируэты не выдержал бы.

   Вылез из куста, сделал пару шагов к иве и тут из-под неё, в пяти метрах от моей мушки, заполошно заквохтав и загремев крыльями, вылетает тетерка! Эх, тетёрочка! Был бы петух, не удержался б, наверное, порадовал бы своих друзей, уж больно они им нравятся, эти куры! Но тетерочку нет - живи, подружка! Спасла ты петуха от смерти, а меня от нарушения правил.

  Сегодня у нас тоже была отличная стойка по тетеревам – в мелколесье, в сосенках, среди золотых цветочков. Шмель стал, я не спеша подошел – поднялись два молодых черных петушка. В двадцати метрах от меня, поднялись и ушли. И получился этот момент таким красивым, что и не знаю, как описать. Тут нужны, конечно, настоящие живописцы: Левитан, Коровин, Клевер, Муравьев, а нам, бездарным, трудно, – сколько ни пытаемся мы фотокамерами передать эту красоту, а всё не то.

    Лесная опушка, костер, друзья, задушевная беседа, свежеприготовленная дичь, туман над дупелиным лугом, березовый дым в вальдшнепиной роще, звездное небо над головой  –  всё это ты, моя сказочная страна.

   Очнись, Бычихин, слышу я трезвую мысль, приедут охотники, напьются, нажрутся,  набьют всего, что подвернется, костра не зальют, мусор не уберут, нагадят и уедут. До следующего раза.

   Интересно, думаю, откуда пришла эта трезвая мысль? Явно не моя, я ведь знаю своих охотников, не раз я сиживал с ними у костра. Все хотят добра. Все. Не всегда получается у нас, конечно.
 
   И все-таки, Шмель, интересно, откуда сейчас вылетела эта мысль? Вопрос, на первый взгляд, дурацкий. Откуда может быть мысль в нашем многомерном, как утверждают математики, и многополярном, как утверждают политики, современном мире? Да откуда хочешь она может быть! Или вы действительно думаете, господа охотники, что они умерли, все эти древние духи лесов и болот: водяные, лешие, русалки, домовые? Напрасно вы так думаете. Может быть, вы сомневаетесь, что существуют гуманоиды, а уфологи и экстрасенсы просто морочат нам голову? Ну вы даете! А ведь свидетелей нло уже тысячи. Наконец, неужели вы никогда не слышали колокольного звона, не открывали Евангелие и ничего не знаете о мире падших духов и мире ангелов?
 
   Не слышали, не верите, не открывали, не знаете… Зачем же вы тогда на охоту ходите? Неужели и правда, чтобы выпить, закусить и нагадить под кустиком? Или эта мысль всё-таки бесовская?

   Об этом и рассказ, господа охотники. Замучали они меня, эти мысли, налетели кучей как вражеские дроны! А я забыл про молитву и отказало у меня ПВО, не отбился я от них и не услышал голос своего ангела! Опустился до гнева и раздражения и едва не испортил себе сезон.

   Дергач, как вы знаете, пролетает через Мещёру с конца августа до середины сентября и я стараюсь не пропустить эти две недели. И в этом году тоже хожу, постреливаю, радуюсь собакам, подсчитываю добычу... И зачем-то начинаю устраивать соревнование между нами и коростелями! Подниму, допустим, пяток, возьму два, значит, 2:3 не в нашу пользу. Иногда выиграю, но в основном дергачи нас почему-то дерут. День, второй...

   Прошлый год, кстати говоря, я настрелял семьдесят штук, мы угощали всех подряд и моя хозяйка резко сократила мне план: пять-шесть сковородок и хватит. То есть как заготовитель диетического мяса я оказался не востребован – казалось бы, ходи себе спокойно, стреляй и Бога благодари. Нет, зачем-то устроил чемпионат.

  Борьба, чувствую, накаляется, а я никак не могу остановиться, не могу вспомнить, что я охотник, а не спортсмен. В советские времена, помню, и начальство, и журналисты всё время обзывали нас «охотниками-спортсменами», хотя мы никогда охоту спортом не считали и это дурацкое определение не использовали. Стенд – другое дело. А тут вдруг у меня, в две тысячи двадцать третьем году от рождества Христова…То ли эта советская мантра так сильно отпечаталась во мне, то ли мне бесы её подсунули, не знаю.
 
   Третье сентября. Приехал с двумя Шмелями, но помня, что мои ребятишки вместо охоты часто устраивают между собой соревнование, кто быстрее поднимет (опять соревнование!) вышел со Шмеленком, а старшего оставили в машине.
 
   Идем на место, где была высыпка. Хоть один же должен вернуться? Подходим. Небольшой туман, но видно уже хорошо. Пока я разглядываю окрестность, Шмеленок, вижу, уже стоит. Отличная стойка в невысокой травке отечественного производства. Подхожу, посылаю – поднимается! Толстый, солидный, с боков сало течет... Отпускаю на положенные двадцать пять метров, бью – мимо! Бью повторно – летит!

   Собака работает как часы, коростель отпущен на необходимое расстояние, чтоб не разбить, охотник спокоен, цель уверенно сидит на мушке – и улетает. И скрывается в сиреневой дымке за китайской стеной.

   Первый блин. Однако мы победного настроя не теряем, идем дальше и на границе Шмеленок опять встает. Посылаю вперед, он уходит в траву и оттуда поднимается очередной дергач. Такой же рыжий и толстый, но улетает он не в иностранные прерии, а рулит по границе родного бурьяна.

   И вчера был такой же и на том же месте! Вчера мы промазали. Медом им тут намазано, что ли? Или это выводок и до сих пор их тянет друг к другу? Никогда я не замечал у них такого... Или это местечко такое?
 
    В этом году, собирая грибы, я, кстати говоря, целый выводок вальдшнепов спугнул, почти взрослые уже, и сидели эти отшельники все вместе! Тоже первый раз в жизни я такое видел. Чудны дела Твои, Господи... Слава Тебе!

   Стреляю – падает. Шмеленок тут же находит, скачет, подает, радуется. Только отдавать сразу не хочет, горячка. Прячу дергача в карман, меняю в стволе патрон и вижу, как мой скакун в тридцати от меня метрах поднимает еще одного и тот, цепляя ногами метелки травы, неторопливо уходит.

   Прошлись по границе травы и повернули назад - еще раз пройти эту низину, ведь их же четыре оставалось. А вдруг?
 
   И что же вы думаете, дорогие мои господа охотники? И четвертый сидел в этой же низинке! Жалко, что мой свиненок расскакался в невысокой травке и на радостях на него напоролся. Я не успел сдернуть ружье с плеча и кусок сала ушел. Свиньи оба, и Шмель, и коростель.

   Счет стал 1:3. Увы, это был не конец. Знал бы, что будет, вернулся бы к машине и уехал. Избежал бы я тогда и раздражения и черноты на душе, продуло бы меня ветерком, утешили б мне душу холмы и поля и заблудился бы я у родных берегов, закружился осенней листвой в березовых рощах и спел бы опять свою любимую песню: родина моя, радость моя, слава тебе!

   - Это с чего запел ты? С чего бы петь тебе при такой математике? 
   - А чего ж? Охота идет – душа поёт. А слезы потом.

   Ладно. Пошли дальше нашим старым охотничьим путиком по границе травы и бурьяна. Сделали круг, обогнули весь остров, ничего. Тетеревов тоже нет. Этот нераспаханный и зарастающий ивняком остров среди полей тоже, конечно же, чудо. Десять лет уже я охочусь здесь на коростелей и перепелок. Живут здесь и тетерева, и, кроме одиночек, мне каждый год попадается один или два выводка. В августе и сентябре любят здесь отдыхать косули и Шмель не раз выгонял мне из кустов какого-нибудь задремавшего козла. Летают над кустарниками голуби, а по утрам – утки, у которых здесь трасса с одного озера на другое. Одним краем остров спускается в низину, к ручью, в нем тоже бывают утки и живут ондатры, а иногда, подремонтировав старую плотину, поселяется бобёр. Туманы по утрам, крики журавлей и колокольный звон над полями.

   Даже китайцы этот остров пока не распахали – просто чудо!

   Обыскали всё, возвращаемся к машине и у последних кустов Шмеленок - тык! Как в стенку. Изогнулся, сходу и перпендикулярно. Травка не выше колена. Посылаю вперед, он прыгает, но никто не вылетает. Еще рывок, еще… И бьет двумя лапами сверху! После такого пинка дергач вылетает как ошпаренный и шарахается влево. А кусты справа, голубчик! Он дергается вправо, я дергаюсь стволами за ним - уйдет ведь, вальдшнеп недоделанный!

   Не успел. Стук его перед кустом – есть! 2:3.

   - Уже лучше, - говорю, - Шмеленок. Молодец ты!

   Эх, нельзя хвалить! Сразу оно загордилось, затщеславилось и полетело, и закрутилось вдалеке по наброду, и там, не дожидаясь своего хозяина и господина, выгнало птичку из травы... И только тогда оно вспомнило...

   Почему было видно, что оно вспомнило? Очень просто: оно не понеслось за низко тянувшим коростелем, а оглянулось на хозяина и опустило голову.

   Крик. И леща! И, конечно, нотация, долгая и нудная. Такое вот оно, ученье – свет.

   2:4. Остановиться бы нам... Общий счет к тому времени стал 16:16, отличная ничья, обе стороны довольны, есть и добыча, и на развод оставлено, и, как сказал Господь, блажен тот, кто и скоты милует.  Кстати говоря, Он же, Господь, и отдал нам всех этих скотов во владение – любить и беречь. И пользоваться. По этому поводу у многих нынешних гуманистов ступор: как же так, любите – и убиваете? Парадокс. Что тут скажешь? Такое вот оно, господа гуманисты, православие наше. Одни парадоксы. Умом не понять, только верой.
 
   Это я уж потом рассуждал. А тогда – азарт, адреналин, счет! Натура проклятая, сердце наше, то наслаждений ему не хватает, то добычи, то славу подавай!

   Два часа великолепного, настоянного на травах и приправленного туманом охотничьего счастья – казалось бы, остановись, охотник, поблагодари Создателя и закончи, дальше будет жара и усталость. Послушай разумного совета.

   - А ты кто такой?

   В ответ – молчание... И только потом, после охоты, понял я, кому нахамил.

   А пока мы со Шмеленком решили позвать на помощь старшего Шмеля. Игра на грани фола и опытный боец необходим позарез. Уж этот не подведет!
Профессионал, как говаривал мой друг Слава Некрасов.

   Переехали на другое поле и пошли. В начале зеленая отава, а за нею привлекательная некось с кустами ивняка. Рванули мои спортсмены и тут же наш профессионал наступает на коростеля. Сидел в отаве. А ружье у меня еще на плече, и он, этот кусок сала, тут же за кустик и прощай.

  Выдал я профессионалу… Младший решил, что это ругают его. И стал ходить челночком отдельно. А профессионал молча выслушал мою брань и полетел дальше.

    Пошли широко, один ищет слева от тропы, другой справа, захватываем полосу больше двухсот метров поля, хозяин даже доволен сделался: псы, наконец, заработали как надо. Возле большого куста мои охотнички пересеклись, закрутились – старший поднимает коростеля. И - за ним! Умный, воспитанный, осторожный, мастер своего дела, которым не нарадуюсь...

   - Ты что же это делаешь, скотина безрогая?

   Сел, наглая морда, и отвернулся. А молодой дальше работает, понял, что это не его ругают.

   Идем дальше. Младший ходит слева, старший справа и через сто метров – в стойку! И сел. Похоже, птичка совсем рядом. Шмеленок увидел нас, тоже летит, тормозит и тоже встает. То-то... Вперед!

   Напирают, нажимают вдвоем, десять метров, пятнадцать – вылетает! Опять толстый и красивый, отпускаю как положено, жму – осечка! Ну е-моё! Жму второй раз, стук – есть. Ладно, хоть так. Ищем.

   Ищем мы, ищем... Шесть глаз. Шесть ноздрей. Ну, хозяин, допустим, со своим чутьем не того, но этот-то, молодой, с непрокуренным чутьем, этот-то? Нет, так и не нашли.

    2:7! С двумя собаками! Такого позора не бывало ни разу. Оставалась, правда, слабая надежда на обратный путь, на непроверенные куски, но всё проверили, всё прошерстили – пусто! Голуби тоже облетели нас, даже дрозды полусотенной стаей все прошли мимо. Один только сокол кружился над нами, улетал и опять возвращался.

   Злой и раздраженный, вернулся к машине. Напоил скотов, уселся за руль и устало откинулся на спинку. И увидел на торпеде иконки. Среди них, конечно, и он, мой покровитель с соколом на руке. Я перекрестился и понемногу стал приходить в себя. Раздражение угасло, внутри наступила тишина и я отчетливо вспомнил утренний совет закончить охоту пораньше...
    Господи Боже мой, это кому же я нахамил? Прости меня, мой ангел-хранитель! Прости меня, святой мученик Трифон! Я закрыл глаза и почувствовал, как пропадает во мне дурацкая тяга к соревнованию, как разлетаются навязчивые мысли, оживает молитва, система ПВО получает свежий боекомплект и опять начинает уничтожать вражеские дроны.

   Денек отдыхаем, а пятого сентября опять выходим. Кроме самой охоты, у меня две не до конца решенные задачи: запретить моим бегунам устраивать меж собой соревнование и научить Шмеленка более осторожной стойке. Убрав соревнование, я надеялся, что они начнут работать в паре, с оглядкой друг на друга и секундированием - это красиво, а если начнут работать каждый сам по себе – тоже неплохо. Добычливо.
 
   Вторая наша проблема – осторожность. Молодая горячка, сделав стойку, иногда не дожидается подхода охотника и начинает переступать по наброду, пытаясь посадить птицу на чутье. Ни осенний тетерев, ни вальдшнеп такого не выдерживают.

   В этом году, слава Богу, неплохой урожай тетерева, в августе мы отыскали семь выводков. Теперь они заматерели и для нашей учебы вполне подходили. Рано утром, на зорьке, в тетеревиных местах, два моих спортсмена отправились в поиск. Сразу хочу сказать, что учеба прошла успешно. Первым делом наши легкоатлеты спороли коростеля. И получили награды: старший кепкой по ушам, а младший – леща. После этого хозяин срезал розгу, и помахивая ею у них перед носом, долго и нудно объяснял ученикам, что он с ними сделает, если они охоту будут считать спортом.

   На этом, к нашему общему счастью, чемпионат в этот день закончился.

   Что касается второго пункта, на стойках по тетеркам тоже удалось провести урок, даже два урока, и два отличных леща пополнили садок молодого рыбака.
 
   Кроме четырех коростелей, в этот день взяли и несколько уток в старом пруду. При подходе – старший Шмель, конечно, послушник, идет у ноги, а для молодого пришлось сломить хворостину. Хотя он и старается, и сдерживается, но...

   - Я стараюсь, хозяин, я сдерживаюсь! Я хороший!
   - Конечно, - говорю, - хороший, но выдрать лишний раз не помешает.

   Последнего дергача в этом сезоне добыли за огородом. Вышли вечером постоять на уток – в километре за нашими огородами у нас пруд и несколько канав – Шмели встали, поднялся очередной толстяк и лениво пошел от нас. Я стукнул, оглянулся на деревню – и расстроился: этот коростель уже лет пять с самого начала июня пел у нас на огородах и звали его Карузо! Выйдешь вечером на крыльцо – поет, ночью встанешь – поет! Даже через форточку слышно. И вот я, не подумав, чисто автоматически… Однако до конца огорчиться я не успел: собаки опять встали, подошел, послал вперед – поднялся еще один! Такой же толстый и красивый. Был ли это сам Карузо, или это был сын его, не знаю. Главное, что он жив и в следующем году, есть надежда, опять будет нас веселить.

    Эх, птички Божьи! Дай вам Бог здравия, изобилия, множество детей и внуков и всяческих радостей. А нам остается только молиться, чтобы не угробил современный человек-хомохапиенс охотничьи угодья и не разорил нашу сказку.