Альтруистка Часть 2 Глава 12
Выдерживать удары судьбы и насмешки окружающих Александр научился ещё ребёнком, в Лозанне. Сначала мать радовалась, потому что беззлобный и не обидчивый мальчишка приобрёл себе много друзей. На их улице и за её пределами многие знали маленького Александра, он особенно нравился взрослым за свой спокойный нрав и умение уважительно и увлечённо разговаривать с кем угодно. Он справлялся о новостях у старушек, при этом в нём не было ни капли подхалимства. Создавалось впечатление, что ему на самом деле интересны дела пожилых соседок, - во всяком случае он с большим участием слушал их рассказы про ревматизм, вороватых котов, которые топчут их цветники и зарывают экскременты на их грядках, - одним словом, про все их большие и маленькие беды. Ему доверяли сокровенное и от него не скрывали серьёзных и трагических тем, как от остальных детей, жалея их психику. Этот, казалось, понимал всё, как должно. Поэтому Александр рано соприкоснулся с темой смерти, проникся ей и не боялся её, не избегал.
Ему в кармашек куртки сердобольные соседки постоянно вкладывали какие-нибудь сладости, но он не притрагивался к ним, а нёс Франку и Эмили, ну или своим многочисленным приятелям, которые с большой охотой вычищали его карманы. Мать уже отчаялась что-либо ему давать, - ведь она неизменно потом видела это в руках у какого-нибудь другого мальчишки.
- Зачем отдал? - сетовала она, правой рукой слегка заламывая левую руку.
- Я не отдал. Я выменял.
- На что ты выменял?
Это вопрос задавать было бесполезно. Александр никогда даже под самым яростным натиском не рассказывал, на что он выменивал хорошие вещи, которые его матери, кстати, доставались далеко не даром. Её муж умер, когда она ещё носила Александра под сердцем, - и одному Богу известно, как ей в одиночку удавалось обеспечивать троих детей.
У Александра под кроватью стояла коробка с только ему понятными «сокровищами»: какими-то стёклышками, верёвочками и шнурками, которые он обматывал вокруг каких-то колышков, с обрывками каких-то корявых рисунков, флакончиками с помпами, камушками и всяким старьем: сломанными пенсне, вязальными спицами и кюретками. Особенно Александр гордился своим увеличительным стеклом, которое везде таскал с собой, рассматривая через него всё, что только попадалось мальчишке на пути. Ещё у него была губная гармошка, на которой он весьма недурно играл, подбирая мелодии на слух.
Со временем он все сильнее стал выделяться из толпы, и мальчишки, поначалу принявшие его благосклонно, как своего, начали всё больше присматриваться к нему. На предложение пойти на охоту за яблоками в сад мадам Де Ровер, конечно, без ведома самой мадам, Александр был единственным, кто отвечал отказом. Вместо этого он шёл на озеро и, настроив самодельную удочку, ловил рыбёшек для местных кошаков. Это, конечно же, не проходило незамеченным, как и то, что он отказывался от ворованных яблок.
Ребята любили потолкаться, поцепляться друг к дружке, - Александр не любил этих шутливых стычек. Со временем он начал замечать, что щипают его не понарошку, толкают жёстко и подножки ставят на полном серьёзе, чтобы он шлёпнулся и все посмеялись. Потом, конечно, кто-нибудь подавал ему руку и помогал подняться, но далеко не безобидные смешки ещё долго звенели у него в ушах.
- Йерсен, а Йерсен! Долго ещё будешь пялиться в свои стекляшки? Что ж ты там такого интересного нашёл?
Мальчишки, вчерашние друзья, окружили Александра и, от нечего делать, вдруг перекинулись на него, начали подтрунивать. Им просто было скучно, а может быть, стало завидно, что Александр не слоняется с ними без дела, и всегда ему есть, чем заняться, и вроде как ему весело и без них. Возможно, в глубине души его ревновали к его уже начавшему формироваться образу жизни, - и выплёскивали эту ревность в такой нелицеприятной форме.
Стянули с него кепку и, поигравшись, перекинули через забор к соседке. Отобрали гармонику, и каждый посчитал своим долгом подуть в неё и напустить своих слюней, зная, что Александр - чистоплюй и больше никогда не возьмёт её в рот. Когда они, развлекаясь, курили одну трубку на всех, забив его самым дешевым табаком, Александр неизменно стоял в стороне, ковыряя ногтем стенку и думая о чем-то своём.
Он не отвечал на выпады своих приятелей, принимая невозмутимый вид, как будто ему всё равно и ничего страшного не происходит. Когда настало время и мальчишки пошли в рост, потянувшись макушкой кверху и потихоньку обрастая мышцами, Александр, раздеваясь в ванной перед зеркалом, вынужден был признать, что он тщедушный и щупленький - таким и останется. Он чувствовал свою конституцию и, казалось, предвидел своё развитие на годы вперёд. Иллюзий в том, что рано или поздно он превратиться в здоровяка и будет играть мускулами перед девочками, у него не было. И он очень боялся, боялся дать отпор тем, кто вдруг начал задирать его. Боялся сказать слово Роберу, который сделался негласным вожаком, боялся, что тот подаст знак, - и все кинутся на Александра и начнут пинать его ногами. Ему уже случалось видеть, как бьют ногами по живому телу, и это зрелище навсегда запечатлелось в его мозгу и будоражило острым, колючим, сосущим ощущением высшей несправедливости, на которую только способен человек.
Его мечты о преданной, бескорыстной дружбе тогда расселялись, как кокон, который превращается в пыль, как только из него вылетает что-то прекрасное. Он с удивлением обнаружил, что не может доверять людям, и принял это на всю жизнь как данность. Сожалел ли Александр об этом? Да, наверное, но свой филантропизм и веру в человека он научился сочетать с большим смирением. Точно так же, как рождается от человека хорошее, от него рождается и всё самое ужасное, и виной страшных страданий, своих ли или чужих, неизменно является сам человек. На этот счёт Александр тоже не имел иллюзий, - его научила этому улица в с виду прекрасном городе Лозанна, на берегу картинно-живописного Женевского озера.
- Что ты мне можешь сделать за это? - испытующе, с вызовом спросил Робер, имея в виду переброшенные через забор вещи. Он буравил глазами ссутулившегося перед ним Александра, больно прощупывал его взглядом. - Так я и думал! У тебя силёнок хватит только на то, чтобы разорвать червяка или раздавить букашку.
Ватага мальчишек прыснула со смеху.
- Так и будешь всю жизнь сражаться с крысами да клопами.
- Ну и буду, тебе какое дело? - буркнул Александр.
- Что ты там промяукал? - злобно прошипел сквозь зубы Робер. У него недавно выпал и всё никак не рос передний зуб, и это придавало его решительному образу ненужную комичность. - Бей его, ребята!
На Александра обрушился шквал щипков, настоящих, беспощадных, с прокруточкой. Чужие пальцы глубоко вонзившись в тщедушную плоть, а выбраться из плотного кольца обступивших его мальчишек было невозможно. Когда Александр возвращался домой, он не спешил раздеваться и ложился теперь самым последним. После того, как все в семье заканчивали вечерний туалет и разбредались по кроватям, он запирался в ванной на крючок и медленно снимал с себя сначала велюровую куртку, потом рубашку, сантиметр за сантиметром обнажая худые, костлявые плечи, затянутые в бледную кожу, которая казалась ещё синюшнее из-за то тут, то там проступивших синяков. Никто в семье не должен был видеть этого; мама, конечно, сильно расстроится, начнёт причитать и, наверное, втайне плакать над судьбой своего бедового сына, а Франк, как старший, тут же кинется его защищать. Но Александру стыдно было добывать себе место под солнцем такой ценой, а самому решиться на что-то было тяжело. Не понимал он, как это - ударить и причинить страдания другому человеку.
Тогда, в Лозанне он и Робер, несмотря на юный возраст, сделали предсказание на годы вперёд. Александр действительно дрался всего два раза в своей жизни. Впервые он сошёлся врукопашную, собственно, с самим Робером, когда ему осточертели его придирки. Стоя перед зеркалом за день до этого значимого события, Александр как будто искал компромис с самим собой. «Надо на что-то решатся. Если я не ударю, ударят меня. Если ударю - тоже буду бит. В сущности, я ничего не теряю». На следующий же день, когда к нему снова начали придираться, он, собрав все силы в хилые плечики и, кажется, даже зажмурив глаза, начал месить противника так, что подбил ему оба глаза и разбил нос. Александр ничего не видел перед собой, но отчаянно работал кулаками, пока ребята, опомнившись, ни скрутили его в рогалик. Но затем его сразу же отпустили с миром, ибо Робер был повержен и не мог больше отдавать никаких приказаний, а, пока он зализывал раны, в кружке мальчишек потихоньку рождалось если не уважение к Йерсену, то твёрдая уверенность, что впредь трогать его не стоит. У таких отчаянных никогда не знаешь, что на уме.
С тех пор Александр Йерсен действительно сражался только с крысами, блохами и тараканами. Полем его битвы было предметное стекло, а оружием - микроскоп, и борьба эта велась, между прочим, не на жизнь, а на смерть.
Продолжить чтение http://proza.ru/2025/07/12/1566
Свидетельство о публикации №225071001238