Коммуна в волжском особняке

               
                Таня и Федя.
      Я не помню, кто из них мне позвонил и пригласил на день рождения Феди. Возможно, это был сам Федя. К этому моменту мы не общались по крайней мере лет двадцать. Федя, он же Лев – в соответствии с гороскопом, его старший брат Эдик, он же Эдди, близкая подруга Феди Таня и её муж Серёжа.  Когда -то мы все жили в Риге, и был период длиной меньше года, когда я входила в их компанию. Потом пару раз встречались в Москве, куда братья переехали в связи с назначением своего отца на важный номенклатурный пост в Центральном комитете КПСС. В начале восьмидесятых я совершенно потеряла всю эту компанию из виду. Оказалось, братья увидели в новостях мой стэндап из Кремля. И решили возобновить старое знакомство.    
       В назначенное время мы с дочерью приехали в сталинский дом на Трифоновской улице неподалеку от Рижского вокзала. Несколько раз я бывала здесь у Феди много лет назад, когда мы все перебрались в Москву, и мне показалось, что здесь всё осталось таким же, как прежде. Новые веяния не коснулись моих давних знакомых. На столе – никаких греческих салатов, никакой пиццы.  Как в старое доброе советское время, салат оливье с колбасой, шпроты, на горячее -варёная картошка с тушенкой. Водка, в кувшине клюквенный морс. Виски, джин, кола? – да упаси нас боже.
     Выпили, закусили, хозяин взял гитару. Густым баритоном, лишённым эмоциональной окраски, затянул старую походную, которую они пели в студенческие годы:
    Забудь про всё, забудь про всё
     Ты не поэт, не новосёл
      Ты просто парень из тайги-
       Один винчестер, две ноги. 
           Мы дружно подхватываем песню в ритме марша.
      И жизнь легка под рюкзаком
      Шагай, не думай ни о ком,
      А под ногами сквозь туман
      Хрустит хребет Хамар-Дабан.   
    На стене – доказательство, что песня имеет прямое отношение к компании. Картина в золочёной раме, изображающая Хамар-Дабан и юную парочку с рюкзаками за спиной, восторженно глядящую на закат. Это Федя и Таня. Закончили первый курс и рванули за романтикой на Байкал. Федя вырос на берегу Рижского залива, Таня – в Рыбинске, у моря , потому что местные никак иначе водохранилище не называли. Гор они никогда раньше не видели. Это было их первое путешествие, а потом они исколесили весь Советский Союз. Федю интересовали только немноголюдные места, чтобы никакой цивилизации. С собой ружьё, удочка, палатка и байдарка.  Я всегда завидовала энтузиазму, с которым они планировали свои путешествия. Ког да мы познакомились, Таня и Федя уже не ходили в походы вдвоём, компания увеличивалась за счёт какой-нибудь милой девицы, которая рассматривалась в качестве невесты и должна была пройти испытание. Судя по тому, что Федя никогда так и не женился, либо испытания оказались чересчур сложными, либо девицы слишком простыми для такого эстета, каким был потенциальный жених. 
      Мне было понятно, почему Федя в спутницы путешествий и жизни выбрал Таню. По существу, именно такой идеал женщины, за вычетом внешности, рисовался ему в мечтах.  Характер мягкий, весёлая, выносливая, покорная его воле, верный товарищ.
      Обладай Таня фигурой Людмилы Турищевой и лицом Анастасии Вертинской, Федя бы женился тут же.
       Я заметила по тем взглядам, которые он бросал на свою соседку Аню, что поиски невесты продолжаются. Она улыбнулась имениннику, произнесла :-Давай вальс!
  И Фред взял вступительные аккорды. Зазвучал приятный , хотя и слабый серебристый голосок.
    На дорогу, что вдали от Неглинки,
     Пролилась ко мне музыка синим дождём,
     Ради бога, не снимайте пластинки,
     Этот вальс танцевали мы в тридцать седьмом.
     Вальс разлуки по стране носит письма,
     К сожаленью, в них обратного адреса нет,
     И летают по земле наши мысли
     И летает по всем лагерям вальс надежд.
       На глазах Ани выступают слёзы. Эдик любопытствует: -Это что получается? В лагерях были проигрыватели с пластинками? Ну, предположим, патефон был у охранников. Но разве заключенные в бараках могли слышать, что там происходит в помещениях охраны? Как-то неправдоподобно.
    Братьям свойственна дотошность, это я помню с молодости. Следующий вопрос задает Таня.
    - Кто-то из твоих родственников был репрессирован?
     - Нет. Но сейчас открылась правда о преступлениях сталинского режима. Я много читаю на эту тему, хожу на митинги к Соловецкому камню. Я этим живу.
       - Выкинь из головы эту тему. Наслаждайся свободой. Сейчас столько возможностей, о которых мы могли только мечтать.  – Федя отставляет гитару, наливает себе водку, не предлагая остальным. Он никогда не отличался хорошими манерами.
    – При советской власти меня больше всего раздражало, что некуда было привести девушку, - продолжает именинник свой спич. -В гостиницу не пускали, вечно приходилось просить ключи у товарищей. Только в походах была возможность укрыться в палатке.
    Наши с Аней дочери слушают старого дядю, приоткрыв рты. Впрочем, для своих лет он сохранился неплохо. Лысину и морщины на лбу прячет под бейсболкой, аккуратно подстриженные бородка и усы скрывают носогубные складки. Он, в свою очередь, кидает на молодое поколение восхищенные взгляды. Раньше он предпочитал взрослых девушек. 
         Это я поняла с нашей первой встречи. Мы познакомились , когда мне было шестнадцать лет.  Я пришла к ним за помощью по просьбе моей мамы, находившейся в больнице. Хозяйка дома познакомила меня со своими сыновьями. Федя, щеголеватый мужчина под тридцать, в модных остроносых туфлях, дорогом костюме и широкополой шляпе, говорил в прихожей по телефону. Я услышала красивое имя его собеседницы -Миранда, и условленное место, где предполагалось свидание. От мужчины шёл довольно сильный запах какого-то одеколона.  Мельком взглянув на меня, щеголь еле заметно усмехнулся.  Мне сразу стало ясно, что он из мужчин, которые не пропустят ни одной юбки.  Вскоре Федя ушёл, прихватив с собой зонт-трость. Я подумала, что не лень же ему и этой незнакомой девушке Миранде выходить из дома в такую непогоду.
    Стояла поздняя осень, лил надоедливый рижский дождь с ветром, который выворачивал зонты прохожих наизнанку. Когда я жила в Риге, то часто думала, что в наших краях ветер с моря выдувает у здешнего населения мозги и навевает хандру. Оттого народ в Латвии в большинстве своём замкнутый и не слишком приветливый.
      Позже, когда Александра Ивановна поила меня чаем с домашним вареньем из красной рябины, появился еще один её сын, Эдик. Уже начавший лысеть, с большими ушами, торчащими перпендикулярно черепу, без бороды и усов, совершенно не похожий обликом на брата. Когда он отужинал, Александра Ивановна велела ему позаниматься со мной физикой. Я уже успела сказать ей, что у меня проблемы с этим предметом. Когда мы удалились в другую комнату, и начался урок, я заметила, что мой репетитор стесняется. В его манерах просматривалось что-то неуловимо женственное.  Эдик, как выяснилось, хранил в памяти все знания, полученные им в школьные годы, и с окончанием десятого класса уже не читал никаких книг, содержащих вымысел. Он работал на заводе, выпускавшем полупроводники, и в свободное время посещал курсы бальных танцев. Это потому, пояснил он, что одна девушка сказала : - С тобой неинтересно, ты даже танцевать не умеешь.
     Александра Ивановна велела мне назавтра прийти в это же самое время на чай. И прихватить с собой учебник по физике, чтобы она могла проконтролировать , как я сделала домашнее задание. И в течение тех нескольких дней, пока мама еще лежала в больнице, я вечерами приходила к маминым знакомым. Их дом находился в пятнадцати минутах ходьбы от нашего. С Федей я всегда встречалась в дверях, когда он уходил из дома, и замечала всю ту же еле заметную ухмылку, которая означала – сначала подрасти, малявка.      
     Когда мама вернулась из больницы, мы вместе пошли в гости к Александре Ивановне. Оказывается, мы когда-то жили по соседству в дачном местечке Лиелупе на Рижском взморье.  Я смутно помнила то время, в память врезались только занятия английским языком вместе с дочками высоких партийных начальников Велтой Калнберзинь и Наташей Пельше, которые проходили попеременно то на одной, то на другой даче. Отчётливо запомнилось, как на тропинке в саду нам с мамой встретился высокий худой старик с надменной физиономией, который строго сказал, чтобы мы не помяли цветы. Это был тогдашний партийный глава Латвии Арвид Пельше. В моей детской памяти он навсегда остался как неприятный злой дядька. В следующий раз я наотрез отказалась идти на дачу к Пельше, и занятие было пропущено. Гораздо гостеприимнее нас встречали у другого руководителя Советской Латвии – Яна Эдуардовича Калнберзина, как его называли на русский манер. Его жена Александра Вячеславовна, красавица с приветливой улыбкой, всё пыталась накормить меня холодником, летним супом из свёклы на кефире, но я упиралась до тех пор, пока тарелку не убрали, когда в неё залетела муха.
    Эти воспоминания молниеносно пронеслись, пока я слушала рассуждения хозяина дома о преимуществах капитализма перед социализмом. Как это было заведено в девяностых, дети высокого партийного начальства сплошь и рядом порицали советский строй. Это удивляло, поскольку именно советская власть дала их родителям возможность выбраться из простого дореволюционного люда в высшие эшелоны власти.
    Муж Александры Ивановны родился и вырос на хуторе в двухстах километрах от Риги. Вся его семья работала в поте лица на клочке арендованной земли, но собранного урожая едва хватало до нового года. Старший из братьев Пётр в сезон навигации нанимался плотогоном. Старшая сестра Эда батрачила у состоятельных соседей за еду. Отец братьев Ян в 17 лет был мобилизован в царскую армию уже перед концом первой мировой, и после свержения самодержавия оказался с полком латышских стрелков в Москве. Как и многие его товарищи, принял предложение служить в ЧК. В Москве он познакомился с девушкой Шурой Шаевой, которая приехала из тульской деревни, чтобы устроиться на ткацкую фабрику. Молодые люди поженились, и от этого брака с разницей в полтора года родились сыновья Федя и Эдик. Не графья, далеко не графья.
А вот поди ж ты, порицают ту власть, которая вывела их родителей в люди.   
                Таня Брезкун.
     Наблюдая за компанией, я заметила, что больше всех за пролетевшие годы, когда мы не виделись, изменилась Таня. Из элегантной крошки, что называется, с изюминкой, она превратилась в маленькую морщинистую старушку с короткой шеей и выпирающим зобом. Только взгляд остался прежним. Восторженным – когда она смотрела на Федю. Настороженным – когда в поле её зрения находились молодые женщины.
     Как видно, Таня по-прежнему обожала наряжаться, но теперь всё на ней смотрелось как-то жалко и старомодно. Со своим мужем они представляли странную, почти карикатурную, пару. Ростом она не доставала ему и до подмышки, и выглядела как его мать, хотя между ними разница в возрасте составляла всего 14 лет.
    В те далёкие годы, когда я впервые появилась у Александры Ивановны, ,именно Таня пригласила меня пойти с ней и Федей , на очередную встречу в клуб «Данко». Я знать не знала, что в Риге при горкоме комсомола по инициативе этих двух друзей организован клуб, где с периодичностью раз в месяц молодые русские рижане встречаются, читают стихи, поют песни, и культурно отдыхают в каком-нибудь из многочисленных рижских кафе. В тот единственный раз, когда я туда попала, встреча проходила в кафе «Сауле»  («Солнце»), располагавшемся на окраине города в типовом здании из серого кирпича на втором этаже.   
    Вечер показался мне скучным, его скрашивало только присутствие моих новых взрослых знакомых. С тех пор Таня стала часто приглашать меня к себе в гости, где у неё собиралась молодёжь. Для меня, десятиклассницы, это было очень интересно. Таня снимала комнату в квартире, где жили ещё две молодые девушки, в новом районе Кенгарагс, куда по рижским понятиям добираться было очень далеко и долго. Из центра ехать целых полчаса на автобусе или трамвае.
      Кенгарагс располагался в Московском районе, который рижане называли Москачкой, по дороге, которая вела в столицу СССР.
 Вечером свет в Таниной комнате можно было не зажигать – она освещалась вывеской завода «Красный квадрат», располагавшегося точно напротив её дома.  Мы так и проводили время, в полумраке, с зажжённой свечой. 
    Таня любила рассказывать мистические истории. В этих местах в годы войны находилось рижское гетто, и я много раз слышала от разных людей, что привидения то и дело ночами появляются на улицах и в жилищах.   Таня уверяла, что к ней в комнату однажды зашёл призрак, в котором она узнала Федю, но этого никак не могло быть, потому что он в это время находился в Москве.
     В год нашего знакомства Таня была женщиной тридцати лет, очень маленького роста, с задорно вздёрнутым носом и широкой улыбкой. Носила она вязаные кофты собственного изготовления и разнообразные украшения, купленные на ярмарках народного творчества.  Работала Таня инженером в каком-то солидном предприятии, и, честно говоря, этот вопрос меня ничуть не интересовал. В то время все взрослые где-то работали, а кто не работал, считался тунеядцем.  Я не сразу поняла, что связывает эту гостеприимную женщину с чудаковатыми бртьями. Историю её жизни и отношений с Федей  узнавала урывками, и ясная картина сложилась только спустя много лет, когда мы поселились вместе. 
     Таня выросла в Рыбинске, в семье украинца и польки. От мамы она унаследовала женский шарм. Её мама Ромуальда, домашнее имя Рома, была проклята польской родней за брак с хохлом, да ещё много старше невесты, вдовым, имевшим сына-подростка Тараса. Рождение дочери не примирило молодую польку с семьёй. Таня никогда не видела своих родственников по линии матери. Даже когда Рома в тридцать пять лет   умерла от болезни сердца, никто не приехал на похороны. Отец вскоре   женился, и его третья супруга стала Тане такой неласковой мачехой, что девочка, получив по окончании школы золотую медаль, немедленно уехала из дома. В компании с двумя другими медалистами из своего класса, Леной Смоленской и Валерой Шарковым, Таня отправилась поступать в институт в Москву. Валера и Лена ещё в школе стали женихом и невестой. Шарков был комсомольским вожаком, лидером класса, и по общему мнению, внешностью напоминал народного кумира, артиста Василия Ланового. Лена Смоленская ничуть не уступала ему ни красотой, ни умом, ни характером. Таня рядом с этой парой выглядела подростком, с её косичками и детской открытой улыбкой.
     Первым делом юные рыбинские абитуриенты рванули в престижный Бауманский институт. Увидели длинную очередь конкурентов, чёрные государственные «Волги», из которых выходили важные деятели со своими чадами. Посоветовавшись, провинциалы решили, что шансов поступить в МВТУ у них нет. И отправились дальше. Вопрос с институтом нужно было решить в течение нескольких часов, чтобы до вечера успеть заселиться в общежитие. Знакомых в Москве ни у кого из них не было. Счастливый случай привёл их в МИИТ – Московский институт инженеров транспорта.  Красивое здание с колоннами украшал огромный плакат со словами «Добро пожаловать, абитуриенты!» 
    Троица из Рыбинска переглянулась и зашагала ко входу в своё светлое будущее. Сдав документы и получив талоны на заселение в общежитие, друзья наскоро утолили голод горячими пончиками, обсыпанными сахарной пудрой. Они не обратили внимание на юношу с усиками в шляпе сомбреро, который курил неподалеку на скамейке. Однако они вскоре встретились снова.  В тот же вечер у корпуса общежития. Увидев его, Таня застыла на месте, как вкопанная. Как она потом рассказывала, в этот момент её сердце заболело – подало ей знак, что она впервые в жизни влюбилась.
        Никаких дальнейших подробностей я не выпытывала. Ясно было одно: с тех пор Таня и Федя почти не расставались, жили в одном общежитии, учились на одном курсе, вместе ездили в турпоходы. Когда подошло время распределяться, он получил направление в Латвию, которая отправляла его на учебу в вуз. Она выбрала из предложенных вариантов маленькую подстанцию в посёлке Слюдянка на Байкале.
Я лежу на верхней полке
У вагонного окна       
В дальнем маленьком посёлке
Ждёт меня моя страна.
Помню бал, диплом, прощанье,
Громкий смех и шумный спор,
И последнего свиданья
Сокровенный разговор.
       Тане было грустно. Целых пять лет она жила в кругу близких подруг, целых пять лет с ней рядом всегда был Федя. Она самоотверженно любила этого высокомерного парня, стирала его белье, наглаживала рубашки, и научилась терпеливо выслушивать признания о свиданиях с другими девушками. Таня утешалась тем, что девушки постоянно менялись, а она оставалась. Федя откровенно игнорировал учёбу – редко ходил на лекции. И его бы отчислили еще с первого курса, но он был представитель коренной национальности из прибалтийской республики, а таких трогать не полагалось. Преподаватели, сжав зубы, ставили ему в зачётку «уды». На защите диплома случился скандал. Он не смог ответить ни на один вопрос, потому что и писала, и чертила за него верная Таня. Он даже не потрудился ознакомиться со своей дипломной работой. Защиту перенесли на осень. С треском провалившись, он придумал для родителей какую-то историю, оправдывающую этот позорный инцидент. 
     Перед отъездом Федя попрощался с Таней без лишних слов. Они расставались, и может быть, навсегда, но для него «была без радости любовь, разлука будет без печали».
Ночью в поезде написал стишки.
Прощай, МИИТ! Без сожаленья
Тебя оставлю навсегда.
Ты мало дал мне вдохновенья
И мало радости труда.
   Прощай Москва, душа отчизны,
Столица вечной суеты,
С годами лучшими из жизни
Так скоро уплываешь ты!

Все люди честные на свете –
Твои друзья, твоя родня,
И мой уход ты не заметишь,
Как не заметила меня.
Ко всем с душой ты, словно к близким,
И к москвичам, и к тем из нас,
Что за московскую прописку
Готовы другу выбить глаз,

Дойти до подкупа, до драки,
До сделки с совестью, ей-ей,
Не говоря уже о браке
Из-за жилплощади твоей.
Я не такой, Москва, упрямый,
Эгоистичный дуралей!
Ты мне, Москва, признаюсь прямо,
Издалека ещё милей.
      Весь следующий год Таня обживалась в Слюдянке. Ей нравились люди вокруг, нравилась работа, приводили в восторг таёжные красоты. Она писала об этом в письмах отцу, бывшим однокурсникам и, конечно, Феде. Он продолжал оставаться её единственной любовью, и ей дела не было, что он гуляет с другими девушками по улицам красавицы-Риги, с другими ходит на пляж Рижского взморья, и продолжает искать свою суженую среди многочисленных курортниц со всего Советского Союза. Таня прекрасно знала, какие у него требования к будущей жене.
   «Ищу девушку с внешностью актрисы, без претензий, характер мягкий, манеры интеллигентные, бескорыстную, здоровую, хозяйственную, готовую посвятить свою жизнь мужу.»
      Она не знала, что, вернувшись в сентябре в Москву на защиту диплома, её любимый вдруг почувствовал острую тоску по своей маленькой подружке, по её глазам, всегда смотревшим на него с выражением преданности, по её теплу и заботе. Он с трудом преодолел в себе это чувство. В Риге Федя нашёл для себя много интересных занятий. Читал книги, пробовал себя как писатель, изучал немецкий и шведский языки. Устроился на довольно высокооплачиваемую работу, где участвовал в разработке приборов для лучевой терапии. И одновременно всерьез занялся живописью.  Конечно же, всё это время он искал девушку своей мечты. Где? Везде. На работе, на занятиях в Академии художеств, и, конечно, на танцах. Об этом времени Федя написал в своём дневнике, который на старости лет опубликовал в интернете.
    Из дневника Феди.

   « На вечере в клубе строителей я познакомился с хорошенькой, словно из народной сказки, латышской девушкой Дайной. Она сразу поехала ко мне и согласилась на всё. А потом я её потерял и долго искал, не зная адреса и бродя по пригородному району, где она жила. Но всё-таки нашёл. Привёз домой, познакомил с родителями, и довольно долго мы дружили, хотя влюбить меня в себя ей так и не удалось. Почему? Как знать, материя тонкая, плохо поддающаяся анализу.»
    Мнение о себе соискатель имел самое высокое. Красив, родовит, состоятелен, как его кумир с детства и до старости мушкетёр Арамис. Талантлив, умён, может составить счастье любой советской девушки, имеющей хоть каплю здравого смысла. Он поставил себе для женитьбы возрастной предел – 27 лет. Спешить было некуда, ему не исполнилось ещё двадцати трёх.
      Не проработав на заводе и года, он разочаровался в профессии инженера и уволился. Написал Тане, что хотел бы приехать в отпуск к ней, да слишком дорогие билеты на поезд. Обрадованная Таня взялась за дело.
       Из дневника Феди.

   «  Таня одолжила у коллеги и прислала мне в письме ненужный ему в этом году железнодорожный билет на бесплатный проезд в любой конец страны. А тогда уж я и махнул, вставив туда свою фотографию. А что вы хотите? Ехать в такую даль и обратно за свой счёт? Пардон, это мне не по карману. А железной дороге – какая ей разница, кто едет по льготному билету? За постельное бельё и за чай, так и быть, заплачу. К тому же, у меня диплом железнодорожника, я не со стороны примазался. А то, что работаю не по специальности, так это временно. Да и кто будет проверять. Ещё неизвестно, где работают другие, которые с билетами.»
      Таня одолжила у коллеги, обещав отдать ему в следующем году свой бесплатный билет. Но эта её жертва, как и все остальные, воспринималась как должное. Федя был начисто лишён чувства благодарности. 
    Парочка совершила поход на Хамар Дабан. И во время этого совместного путешествия Федя настоял, чтобы Таня уехала с ним в Ригу. Она согласилась сразу же, только спросила, где она там будет жить.  Как где? У нас.  Может быть, она думала, что это предложение руки и сердца. Может быть, так подумали и родители, когда сын привёз в дом свою лучшую институтскую подругу. Девушку устроили на ночлег в кабинете отца и вечером, когда она ушла спать, родители учинили сыну допрос. Он намерен жениться на Танечке? Услыхав отрицательный ответ, отец со всей большевистской прямотой заявил, что тогда это необдуманный поступок – увезти девушку в свой город, поселить в доме у родителей, внушить ей надежду, а потом оставить ни с чем. Пустяки, ответил сын, она счастлива уже потому, что я с ней дружу.

    На поиски жены Федя потратил всю сознательную жизнь, встречал многих, любил многих, уже и со счёта сбился. Но ни с кем не сложилось, и к шестидесяти годам рядом оставалась всё та же безраздельно верная ему Таня.   
    Хотя уже замужняя. В сорок лет, потеряв всякую надежду обрести семью, родить детей, Таня вдруг объявила о свадьбе с младшим братом одной из своих подруг по прозвищу «Таня музыкальная». На всякий случай спросила, не будет ли Федя против её замужества. Это был её последний шанс услышать от любимого заветные слова «Будь моей женой». Но он был не против. Не сомневался, что любит Таня только его одного, и по-прежнему будет жить его интересами, принося себя в жертву. Он не ошибался. Но теперь Таня была счастлива в замужестве, а он оставался один. Девушка, которой он в свои пятьдесят сделал предложение руки и сердца, ему наотрез отказала. На память осталась только фотография, которую он поставил в своем кабинете рядом с компьютером.
      Я очнулась от воспоминаний, когда прозвучал очередной тост за здравие.
       Мы сидели за столом и продолжали праздновать. Вниманием завладел старший брат именинника. Эдик рассказывал, как в два года обнаружил на ковре рядом с собой чьи-то маленькие ноги в ползунках, разрушившие крепость из кубиков, которую он построил. Он заплакал. На помощь поспешила мама, которая объяснила малышу, что ноги принадлежат его младшему братику, который только что начал ползать. Разница в возрасте между детьми составляла меньше года. В детстве они подружились, ходили всюду вместе, и соседи, завидев их на улице, говорили – вот Эдики вышли гулять. Когда старшему минуло пять, а младшему три с половиной , началась война. В это время семья переехала из Ленинграда в Ригу, где Ян Георгиевич получил высокую должность в ЦК партии Латвии. Отец велел жене собирать вещи – вечером в Москву уходил поезд с эвакуированными. Мама взяла один чемодан, сложила в него летние вещи для себя и мальчишек.
    - Дети, можете взять с собой каждый по одной игрушке. Мы уезжаем из Риги ненадолго.
   Соседка, пожилая латышка с седыми буклями, всплеснула руками:
- Мадам Авотыня, обязательно возьмите с собой тёплые вещи. Я знаю, что такое эвакуация, хорошо помню первую мировую. А сервизы ваши ,кофейный и столовый, я сберегу.
    Отец прислал за ними служебную машину, и водитель помог поднять на перрон чемоданы. Но попасть на этот первый уходящий из Риги в сторону России поезд с эвакуированными, они не сумели. На вокзале царила паника. Александра Ивановна не рискнула штурмовать вагон вместе с обезумевшей толпой. Водитель отвёз их домой, где они провели беспокойную ночь. Семья уехала в эвакуацию на другой день, и им даже досталось отдельное купе. Но доехали они только до станции Огре, что в тридцати трёх километрах от Риги. Красивый вокзал лежал в руинах, а впереди на путях стояли искорёженные вагоны. Тот первый поезд, на который они не попали накануне, разбомбили фашисты. Неверующая Александра Ивановна истово перекрестилась, глядя на лежащие по бокам от путей искорёженные вагоны и трупы жертв.
    Во время ковида, когда я поселилась с братьями в их тверском особняке на берегу Волги, мне много рассказывали об эвакуации в Мариинский посад, городок на берегу Волги неподалёку от Чебоксар. О возвращении в Ригу после войны.
Квартира, которую они занимали прежде, была занята другими людьми, но когда они обосновались на новом месте, появилась та же самая латышка с буклями, и попросила забрать у неё  сервизы, которые она сберегла в годы войны.
     Во время гитлеровской оккупации немцы не трогали латышей. Ну разве что немногочисленных, не успевших эвакуироваться коммунистов. Более того, фашисты нашли опору среди некоторой части коренного населения. Крепкие латышские мужчины из городов и сельской местности, не дожидаясь приказов новой власти, убивали своих соседей, евреев, и забирали себе их имущество. Новая власть действовала по отношению к иудейскому населению Латвии решительно и быстро. Тех, кого в первые дни войны латышские националисты не сожгли заживо в синагогах, сгоняли в гетто, а оттуда увозили прямой дорогой к местам массовых казней в окрестностях Риги. Латышские помощники оккупантов копали рвы, стояли в оцеплении, сортировали вещи жертв. По всему городу были развешены плакаты, на которых огромный хасид с вещевым заплечным мешком нависал над  латышской семьей . Надпись гласила: Он тебе чужой, выбрось его в поле.
     Новые хозяева Латвии призывали сообщать о прячущихся по квартирам евреях. Те, кого годом раньше советская власть выслала в Сибирь, благословляли судьбу, что избежали страшной участи своих соплеменников.
    Когда с латвийскими евреями было покончено, очередь дошла до бывших граждан западноевропейских стран, которых специально свозили в Латвию для последующего уничтожения.
    Об этих преступлениях вернувшиеся из эвакуации Авотыни узнали гораздо позже, когда то в одном, то в другом котловане новостроек экскаваторы выбрасывали на поверхность земли человеческие останки.
    Что до меня, то мне про гетто и его обитателей рассказала Таня – и то вскользь. Для неё это был повод ввести в сюжет единственного обожаемого мужчину.
    Уже после смерти Тани её однокурсницы рассказали, что всю жизнь эта женщина была при своём любимом в качестве верного товарища, прислуги и сводни. 
   Первую сессию в институте Федя благополучно завалил. Ни для кого из однокурсников это не стало сюрпризом. Студент, который поступил учиться по направлению из республики, так называемый национальный кадр, не мог быть отчислен за неуспеваемость. Преподаватели, морщась, как от зубной боли, после пересдачи ставили нацкадру в зачётку «уд.»  Но в дальнейшем студент из Латвии, хотя отвечал по-прежнему плохо, реабилитировал себя вполне приличными курсовыми работами. Преподаватели решили, что все дело в плохом знании русского языка. Они и не подозревали, что родного латышского этот прибалт вовсе не знал. А курсовые работы делала за него малышка из Рыбинска, с лёгкостью учившаяся за себя и за того парня. За того, которого любила.
    Девочки на первом курсе жили в комнате на восемь коек. Все друг у друга на виду. Они видели, как Танюшка Брезкун встречает приход их однокурсника восторженным взглядом и улыбкой. Никто из подруг не удивился, что крошка Брезкун стала стирать мужские рубашки, носки и нижнее бельё. Они были уверены, что скоро в их группе сыграет свадьбу первая пара. Таня из Рыбинска и Федя из Риги.
    Прибалт соседствовал в комнате с Валерой Шарковым, женихом Лены Смоленской. От него в комнату девчат просочилось известие, что, надевая выстиранные и выглаженные Таней рубашки, Федя отправляется на свидания с другими девушками. Лена позвала Таню погулять в парк – для откровенного разговора о циничном отношении к ней Феди.
    К её удивлению, Таня всё знала. И смирилась.
- Понимаешь, такой красавец, как он, всегда будет иметь успех у женщин. Но они будут меняться, его любовницы, а я навсегда останусь при нём – как единственный любящий друг. На всю жизнь.
    Однокурсники Федю недолюбливали. За нескрываемый эгоцентризм, за высокомерие, за то, что он, не стесняясь, эксплуатировал влюблённую в него девушку. Частенько в общежитие захаживал старший брат Эдик, который учился в Московском энергетическом институте и тоже жил в общежитии. Оба были похожи не только внешне, но и своей сосредоточенностью исключительно на собственной персоне. Однажды Эдик зашёл в общежитие, и в комнате ребят ему сказали, что Федя ушёл к девушкам на пятый этаж. Но там никого не оказалось. Гость решил подождать, пока кто-нибудь появится. Он не знал, что компания отправилась в кино.
     Когда оживленные студенты вернулись домой, их ожидал неприятный сюрприз. Оставленный на столе ужин исчез. Сковорода была пуста. В ней лежала записка. «Я слишком поздно понял, что надо было во-время остановиться. Котлеты были очень вкусные. Эдик.» 
      - Представляете, какой Эдик был голодный, раз он съел целую сковородку котлет! – вздохнула Таня. – Давайте попьем чай с хлебом. 
   Она не допускала мысли, что брат её любимого  мог быть эгоистичной свиньёй.
   В течение их последующей жизни она не раз убедилась, что ещё как мог.
     Но ему было далеко до эгоцентризма своего младшего брата.
            Двадцать лет компания из четырёх друзей жила коммуной в особняке на берегу Волги, который Федя купил, продав свою квартиру в Москве возле Рижского вокзала. Подумав, он предложил Тане вместе с её мужем Сережей поселиться вместе. Потому что во-первых, одному скучновато, брат назойливо болтлив и ненадёжен. То уедет работать в Москву, и живёт там же, при работе. То уйдёт гулять на несколько часов по окрестностям, и, вернувшись, в одиночестве съест обед, приготовленный на всю компанию.
  Во-вторых, проще жить, если к твоей пенсии прибавляется еще две. И, наконец, кто-то должен взять на себя работы в доме и в саду. Супружеская пара с этим прекрасно управлялась, пока Таня не состарилась и не заболела. Дала себя знать многолетняя привычка сидеть до утра в сигаретном дыму, за бутылкой какого-нибудь крепкого и вкусного алкоголя. Когда её забирали в больницу, Федя никогда не навещал подругу. Объяснял это тем, что ничем не может помочь – он же не врач, в конце концов.   
           На похороны Тани старый уже Эдик поехал вместе с её мужем Сережей и еще с несколькими друзьями. Федя остался дома под предлогом необходимости накрыть поминальный стол. Когда маленькая компания, расстроенная церемонией проводов в последний путь, вернулась в дом на Волге, стол накрыт не был. Федя объяснил тем, что засиделся в чате.
      За пять лет, прошедших со дня смерти верной подруги, на её могиле Федя так и не был. Как он объясняет, могила не при чём. Он беседует с покойницей мысленно, и их связь до сих пор не прервана.
     Все обязанности Тани по дому легли на её мужа, который по инерции продолжает жить вместе с братьями. Он готовит бульон из курицы, варит пельмени и жарит готовые блины. Также в его обязанности входит мытьё полов и устранение технических поломок.
     Федя ведёт активную переписку в интернете. Мечтает, что однажды в доме появится девушка лет девятнадцати, которая вернёт ему способность любить и будет делать всё по дому.