Посещение

Мягкий джаз игриво вьётся между вымученным шарканьем тапок и ласковым шёпотом страниц. Он, словно пушистое одеяло, приглушает старческий кашель, булькающий гул чайника и присвистывание колёс роллатора. Музыка напоминает, что даже между старостью и смертью остаётся место прекрасному.

Новая медсестра заботливо посадила Нину на кожаный диван поближе к окну. Здесь свежий воздух переплетается с пением птиц и вздохами деревьев — слушай и радуйся! Вместо этого Нина привычно отмечает звуки соседей. Поодаль волнистым жужжанием переливается обсуждение: кто и от чего умер, кто сам сюда попросился, а кого сдали родные. Сплетни возраста не имеют. Всхлипом подушки рядом с Ниной падает Ираида и начинает маниакально стучать спицами. И надо было ей здесь упасть! Нина высокомерно задирает нос.
— Сегодня мои приедут! — самодовольно напевает Ираида, будто не замечает, что ей не рады. — Нужно закончить жакет, а то недосуг потом будет!

Нина на всякий случай кивает. Кто ж эту Ираиду разберёт: к ней она обращается или нет? Она наивна и жизнерадостна, как человек, всю жизнь просидевший за надёжной спиной мужа. Кажется, ей неведомы ни чувство стыда, ни слово «надо», а уж понятие такта и подавно. Столько детей нарожала, а так ребёнком и осталась! А у Нины никого нет, поэтому в часы посещения она садится в стороне, слушая музыку, чужой смех и чужие истории. Пожалуй, только у Ираиды и может хватить глупости Нине об этом напомнить!

Литаврами хлопает входная дверь. Тромбонным стаккато вперемешку с пронзительным визгом кроссовок по линолеуму к ним карабкается очумевшее многоногое порождение хаоса во плоти. Кашляющими ударами древком смычка по скрипичным струнам вперемешку с хохотом и пыхтением падают на пол игрушки и журналы. Визгливые пикколо детских восторгов прерываются резкими гобоями родительских окликов. Всегда один и тот же ураган несочетаемого. Дети — истинные мастера звуков, от которых сводит челюсть и заворачиваются уши. С обострившимся слухом это стало особенно заметно.

Топочущееся шуршание замедлилось по мере приближения к дивану. Вероятно, кто-то из Ираидиных. Она даже спицами стучать перестала. Напряжённое сопение, холодный шорох полиэтилена и многозначительное «Э-э-э». Снова сопение.
— Бабушка, а, бабушка! — тихий голос Ираидиной внучки заставляет сердце Нины недоверчиво подпрыгнуть. Не обычное «Баба-Ида», а «Бабушка»! Окончательно её сомнения развеивает касание нежной детской ручки и пьянящий аромат клубники. Девочка уверенно направляет её руку к себе и вниз, деликатно кладя её на шероховатые крупные ягоды. — Это мы вам собрали!
— М-мне? — все звуки кажутся невероятно далёкими, глухими в ожидании ответа этого маленького чуда.
— Конечно! Прямо с огорода!

Боясь дышать, Нина на ощупь выбирает ягоду поменьше, где семечки чаще. Такие — самые сладкие. Она медленно, чтобы наверняка, подбирает все листики вокруг черенка. Потом порывисто вздыхает и осторожно тянет клубнику в рот.

У неё вкус струнного адажио с участием арфы и флейты. Он окружает Нину, как трепетный влюбленный на первом свидании, внимательно следя за тем, чтобы не спугнуть избранницу своим напором. Хрустальным звоном впечатывается в тыльную сторону ладони капля прозрачного концентрированного счастья. Воздух ласково холодит влажную полоску на обветренной щеке. В животе кружат бабочки, а в голове весенним напевом (не забыть бы её поблагодарить, что внучку подговорила) пульсирует фраза: «Не одна!»

Алиса Шёбель-Пермякова, 04/2025