Агнцы

По рассветному оврагу проносится низкий, утробный рык. Что-то трещит, всхлипывает, сопит. Хаотично галдя, над деревьями взмывает стая птиц. Я ёжусь. 

— Ну что, помирать не передумала? — Хельга поднимается с земли и смотрит на меня. — Мы уже тут. Теперь твои точно получат иммунитет и полное обеспечение. 
— А твои? 
— Моя дочь вызвалась «агнцем» полтора года назад, — признаётся Хельга. Замолкает. Медленно, контролируемо выдыхает. Ей за пятьдесят, у неё короткие волосы с фиолетовыми прядями, и она потеряла самое дорогое, что у неё было. При этом она улыбается, слушает и подбадривает. Она представилась, хотя имена нам больше ни к чему. Ночью она ворчала, что страна не заботится о своих героях, и пыталась заткнуть сифонящее окно лишними одеялами, чтобы нас не продуло. А ещё она возмущается, что я сдалась. Будто сама здесь не для того же! 

Овраг сотрясается от тяжёлых шагов. Гигантских и увесистых. Времени между ударами хватает, чтобы представить себе длину ног — этажа на три. С массивными, огрубевшими до каменного состояния ступнями. 

— Твои в городе тоже это слышат. Что они думают? — Хельга упирает руки в бока и слегка наклоняет голову. 
— Что беда миновала. В очередной раз. 
— Ценой тебя? 
— Они не знают. 
— Нас же вчера по новостям показали! 
— Мать смотрит записи на следующий день, чтобы брата с сестрой не пугать, — я небрежно пожимаю плечами. При мысли о маме дыхание запинается. Хельга резко разворачивает меня к себе и смотрит так пронзительно, что у меня не получается отвести взгляд. 
— Твои не знают?
— А зачем? — Я вспоминаю, что и её дочь вызвалась агнцем. Неужели так же как я, тайно? Лучше не уточнять! Хельга качает головой, пристально вглядывается, будто пытается прочитать мои мысли. Вздыхает. 
— Ты хоть подумала, каково им будет? 
— Не хуже, чем сейчас, — голос мамы эхом отдаётся в голове, перечисляя, какая я неблагодарная и глупая, что вызвалась. От того, что это только фантазия, не легче. Я никогда в жизни не заработаю для них столько, сколько они получат за мою смерть. После инсульта отчима только я о них позаботиться и могу.
— Но, без тебя! — продолжает возмущаться Хельга.
— Поздно. 
— Так это ты им мстишь? — ахает она и закусывает палец.
— Я про то, что думать уже поздно, — мне интересно, понимает ли она сейчас, что я — не её дочь. Отворачиваюсь.

В нашей культуре почему-то запрещается убивать человека сразу. А убийство по частям и в рассрочку даже поощряется. 

Мы обсуждали это вчера в комнате «агнцев» после эфира, в котором нас представили спасителями Города. Такое убийство называется красивым словом «самопожертвование». Обязательно «само», чтобы никто другой не был виноват. Оно воспевается в книгах, которые мы читаем в школе, в фильмах и в разговорах. Это и отказ от красивых нарядов и встреч с друзьями, потому что нельзя создавать отчиму проблем — женщин со слишком требовательными «довесками» выгоняют. Это и отказ от эмоций, потому что по унылому лицу ребёнка все ошибочно решат, что мать — изверг. Это отказ от желаний, потому что есть более важные желания: мамины. 

Того, кто жертвовал частями себя почти каждый день, сложно испугать разовой ролью жертвенного агнца. Обрадовать — можно. 

Шаги уже совсем близко. 
— Нам пора! — Хельга оглядывается и тянет меня за запястье. 
— Поздно… 
— Неужели ты хочешь умереть? 
— Я не знаю, чего я хочу. Может, я уже мертва? — оплеуха обжигает щёку, боль растекается за ухо и к затылку. 
— Раз больно — значит, жива! — заявляет Хельга и победно выпячивает грудь. И как она не понимает? 

Жизнь — это нить над пропастью между двух горных пиков. Один зовётся «ты недостаточно хороша», а второй — «ты безнадёжно опоздала». 

«Недостаточно хороша» заставляет отрезать части себя, втискиваться в заранее невозможные рамки, подстраиваться и изворачиваться. «Безнадёжно опоздала», напротив, позволяет отдохнуть — так кажется поначалу. Потому что там, в тишине и спокойствии, можно наконец осознать масштаб того уродства, к которому привела сторона «Недостаточно хороша». При виде себя — кадавра с обрезанными конечностями и желаниями, задавленной эмпатией и раскрошенными в стеклянную пыль мечтами — хочется либо напиться до беспамятства, либо сразу сброситься вниз. 

Вниз, в пропасть. К этому чудовищу, которого боится весь Город. К чудовищу, которого никто из нас никогда не видел, но слышит каждое равноденствие. Которому я — «жертвенный агнец».

Я всю жизнь слушала его шаги из мнимой безопасности квартиры. Каждый раз, когда он шёл за моими предшественниками. Я прятала голову под одеялом, затыкала уши музыкой и притворялась, что ничего не происходит. Так делали все. А потом все шли по делам сгорбленные, избегая смотреть другим в глаза. Мы убеждали себя, что счастливы, нам повезло, мы в безопасности. Живы ли мы? 

— Беги, я его отвлеку! — кричит Хельга. Она отталкивает меня в сторону и пытается спрятать за собой. Поздно. Я наконец вижу его. 

Чудовище непостижимо и необъятно. От него веет мощью. Его руки — словно ветви могучих столетних дубов: способны дотянуться до небес и поймать луну в свою плетёную сеть. Его ноги — основательны, как горы. Они питают его силой Земли, как когда-то великана Антея. А его глаза — два огромных зеркала. Они отражают мир как есть, без лжи и без прикрас. Я смотрюсь в них и не могу лгать даже самой себе. Они показывают меня разбитой и поломанной скульптурой, замершей, боящейся пошевелиться. Хельга в этих зеркалах напоминает безумного скульптора, восставшего с молотком против судьбы и богов. 

Я продолжаю смотреть в эти огромные глаза. Они отражают весь мир: прекрасный, цветущий и живой. Этот мир был до Города и останется после него. Он благоухает розами и сиренью. Он поёт драчливыми воробьями и каплями дождя на молодой сочной листве. Он ласкает щёки нагретым на солнце ветерком и покалывает шею свежим душистым сеном. Он зовёт за собой. 

Чудовищный великан и есть жизнь: опасная и пьянящая. 

— Ненавижууууу! — надрывно воет Хельга. Её перекошенное лицо и напряжённая спина отражаются в бескрайних глазах-зеркалах. Она достаёт из кармана заранее припрятанную гранату, срывает чеку и бросает под ноги великану. Он принял столько «жертвенных агнцев» и всё равно продолжает стучаться в запертые врата Города. Он вечен. Взрыв заставляет его пошатнуться, не более. Взрывная волна отбрасывает Хельгу на ближайший валун. Её глаза навеки застывают укором всем будущим «агнцам». 

Я снова смотрю на себя и вижу кровь. Свою. В живот попал осколок гранаты. А я только захотела жить! Снова слишком поздно. Слишком больно. По живому. 

Огромная рука поднимает меня в воздух. Вдалеке, в мареве выхлопных газов, коптится Город. За ним синеют призрачные горы с заснеженными вершинами, буруны вековых лесов и звёздная россыпь других городов. От этого вида захватывает дух, и глаза наполняются слезами. Хочется, очень хочется взлететь птицей и вобрать в себя всё это волшебное многообразие. 

Словно услышав мои мысли, великан разгоняется, расправляет гигантские крылья и взлетает.