Заколка

Он ненавидел, когда ему звонили по телефону. Мелодия звонка резала слух. Он хотел ее сменить еще прошлой зимой, но было лень.

В один из дней, которых у него теперь было множество и не было никакой возможности их различить, он пришел с работы и, как обычно, лег на кровать, уставившись в потолок. В голове побежал поток образов, похожих на обугленные фото. Он привык к этому и не обращал уже на них никакого внимания. В его комнате было жарко — давно работал обогреватель, пахло перегретым металлом и пылью.

Звонок. Опять. Сперва он не хотел брать трубку. Звонок не прекращался, казалось, телефон задался целью вывести его из себя.
Ему все-таки пришлось ответить. Могли звонить по работе. Он с отвращением поднес трубку к уху. И вдруг услышал знакомый голос. В голове прозвучало: Она! Наташа. Его часть, отрезанная плоть, без которой он теперь вынужден был существовать. Не жить, а доживать серые дни.

Ее «Привет» мгновенно вернуло ему утраченное чувство тепла их уютной комнаты, бархата коричневого дивана с пятном на спинке, окна, за которым шел осенний дождь — она так любила его. Он вдруг осознал, что сейчас на нем тот самый носок с дыркой, который она постоянно зашивала, ворча, что он не умеет правильно носить обувь.

Чувствуя, как волнение сжимает его грудь, он вскочил и произнес осипшим голосом ответное «Привет», будто устанавливал невидимый контакт, соединяющий его нынешнее серое существование с тем самым миром, где были ее колени, плечи, запах ее тела, всегдашний загар бархатистой кожи, шрам на спине. Он почувствовал то ли испуг, то ли восторг.

«Саша, я делаю перестановку в квартире, тут этот шкаф дурацкий, все заняты. Ты мог бы помочь?» Эта просьба вызвала в нем ностальгию. И восторг. Ведь завтра он сможет увидеть ее. Локоны, все еще пахнущие тем самым шампунем, ее широкие бедра, которые он обожал, скулы и на них веснушки под темно-каштановыми глазами. Он всегда целовал эти веснушки в особо нежные моменты.

«Да, конечно смогу, я как раз буду свободен», — пролепетал он и быстро заходил туда-сюда по комнате. «Я еще захвачу гвозди», — зачем-то добавил он.
«Спасибо тебе! Тогда подъезжай завтра ко мне к 18 часам». Они попрощались.

«Ко мне». Как болезненно прозвучало это. Ведь это всегда было «к нам»! Еще 5 месяцев назад. До этого катастрофического разделения. Того, что принято называть техничным и до ужаса функциональным словом «развод».

Всю ночь он почти не спал, ворочался в кровати и думал. Он представлял, что он скажет, как он отреагирует, если уголки ее губ дрогнут так, как дрожали, когда она пыталась не заплакать в суде? Может ли он прикасаться к ней, или между ними теперь пропасть. Он заснул беспокойным сном, но часто просыпался и курил, продолжая крутить в голове свои навязчивые мысли.

На следующий день он приехал.
Подъезд встретил его тем же велосипедом — колесо было вывернуто, как в тот вечер, когда она, смеясь, уронила его, целуя его в шею. Шаги гулко отдавались в подъезде — раньше она говорила, что это звук, по которому она узнает его. Теперь этот гул казался чужим.

Он нажал на кнопку звонка не сразу. Потому что почувствовал, как в глазах на секунду потемнело, как бывает, когда резко встаешь с кровати. Наконец он, словно нырнув в ледяную воду, коснулся клавиши. Через несколько секунд раздался жестяной скрежет ключа в замке.
Зачем-то он провел пальцем по двери, словно стирал пыль.

Дверь открылась. Наташа. Та самая. Его. Или нет? Мучительное раздвоение. Все те же широкие скулы. Глаза, волосы, кудряшки на висках, веснушки, крепкие плечи... Его. Любимые. Плечи. Он, чувствуя дрожь в ногах, перешагнул порог.

Она была в платье. «Возможно, пришла откуда-то и не успела переодеться? Или нет? Или это для меня?» Рой мыслей закрутился в его голове. Он хотел бы обнять ее, как делал это всегда, приходя домой, но теперь закон, бумага были его хозяевами, а он их раб. Теперь бумага приказывает ему быть на дистанции... Не Сашенька, а гражданин Ф.

Растерянно улыбаясь, стараясь изо всех сил скрыть волнение, он начал снимать пальто, незаметно бросая на нее взгляд. Она тем самым, до боли знакомым движением поправила волосы. Она всегда делала так, когда смущалась. Он почувствовал ее любимые духи. Увидел ее босые ноги, знакомые стены прихожей, привычный запах квартиры, когда-то их квартиры. Белые прозрачные занавески по-прежнему закрывали большое окно. Этот поток информации словно опьянил его.

Все вокруг шептало: «Вы вместе. Все по-прежнему. Ты вернулся домой. Пять месяцев пустоты были сном, что, бывает, снится в лихорадке».

Он сделал серьезный, даже официальный вид и заглянул в окно, чувствуя вкус крови во рту от прикушенной губы. За окном была типичная южная зима. Накануне выпало много пушистого снега, а сегодня он уже таял, превратившись в льдины и лужи. Моросил холодный дождь.

Он отвернулся и посмотрел на нее. Она, такая маленькая, теплая и лучистая, резко контрастировала с этой погодой. «Погода невыносимая, правда?» — он выдохнул, будто это последняя разрешенная тема. Все остальное — запрещено: «как спала», «что снилось», «почему ты в этом платье».

Наташа волновалась. Ее движения были скованы и сдержанны. Он это всегда сразу определял. «Да. Я вся промокла сегодня утром». Ее голос звучал с одной стороны привычно, но в то же время как-то иначе.
«Какой шкаф будем двигать?» – он немного испугался своей смелости от того, что сказал «мы».

Она показала на их шкаф, который они покупали в Икее вскоре после свадьбы, когда обставляли новую квартиру. На дверце шкафа осталась царапина — та самая, что он сделал, когда собирал его, а она смеялась и говорила: «Ничего, это наша первая совместная травма». Перед его глазами вспыхнуло мягкое солнце сентябрьского короткого дня, когда они ездили по городу в поисках этого шкафа, долго ходили по Икее, стояли в очереди. Тогда для него все было впереди. Счастье на многие годы, свое жилье, беззаботность. И в центре всего — любимая Наташа, с ее ласковыми, слегка раскосыми глазами.

Он вернулся из своего воспоминания обратно в комнату. Наташа возилась в шкафу, доставая из него вещи. Ее поведение, жесты, выражение лица сопровождались какой-то задумчивостью и погруженностью в себя.

Среди вещей, что она доставала, было много ее нижнего белья. До боли знакомого ему, до которого он много раз прикасался руками.
Наташа его не стеснялась. Она продолжала при нем вынимать из шкафа то, что чужим не принято показывать. Его сердце забилось так часто, что, казалось, сейчас взорвется.

Он отвел глаза и стал рассматривать комнату. На полке уже не стояло их свадебной фотографии, на этом месте зияла пустая дыра. Настенные часы висели теперь на противоположной стене. Люстра осталась та же, а их диван, который служил им постелью и всегда был разложен, теперь стоял в другом углу и был собран. Напротив стояла кровать, а перед ней стол.
Он понял, что никогда больше не скажет «Я дома».

«Готово, можно уже двигать» — прозвучало сзади. Он слегка вздрогнул. Раньше бы она сказала: «Только осторожно, он тяжелый, смотри не надорвись». Теперь никаких лишних слов – только суть. Он с поспешностью бросился двигать шкаф, чтобы только перестать наблюдать эти перемены, и выместить душевную боль на мертвом дереве. Он случайно сломал ноготь, двигая шкаф, и даже обрадовался этому — телесная боль отвлекла душевную.

После перемещения шкафа с привычного для него места, там, где он стоял, возникла пустота, будто вырвали зуб. На полу остались следы от ножек шкафа — четыре темных квадратика, как шрамы. Он знал: когда-нибудь их затрут, и никто не вспомнит, что здесь что-то стояло.
«А что ты сюда поставишь?» — поинтересовался он, тайком разглядывая ее платье. Оно было до колена, сиреневое. Плечи и грудь были открыты. Он увидел знакомую родинку на ее ключице и чуть было не зажмурился.

«С мамой и сестрой заказали комод, поставим его на это место» — прозвучал ее ответ. Все время, что он здесь находился, она не смотрела ему в глаза. И он это заметил.
«А, да, да. Ты всегда любила комоды, помнишь?» — вырвалось у него. Он до боли закусил язык, испугавшись самого себя.

Он сел на их диван. В закрытом виде он показался твердым и холодным.
Наташа не ответила, но вдруг подошла к кровати со столом, открыла ноутбук. Привычным для нее движением она поправила платье и присела, глядя в экран. На некоторое время комнату заполнила тишина. Только с улицы доносились звуки усилившегося дождя.

Он сидел на холодном диване и молча смотрел на нее. Наташа что-то печатала в ноутбуке настолько сосредоточенно, словно забыла о его присутствии. Щелчки клавиш звучали как выстрелы.

Через несколько минут она оторвалась от экрана и неожиданно мягко, как бы извиняясь, сказала: «Саша, у меня в компьютере (хотя раньше это был их общий компьютер) завелся какой-то вирус. А мне он нужен по работе, и теперь работать на нем просто невыносимо!»

Он подошел и сел рядом. Садясь, он, как стрелок, вымерял расстояние, боясь сесть слишком близко к ней и нарушить новые правила, которые теперь нужно было соблюдать. Но и неестественно далеко от нее садиться он тоже не хотел. Боялся выглядеть глупо.
«Можно мышку» — попросил он — она все еще держала ее в своей руке. Когда она убирала руку, он заметил, что обручального кольца на безымянном пальце нет.

Он принялся удалять вирус. В компьютере по-прежнему были те же игры, которые он устанавливал, и они вместе в них играли. Те же программы. Здесь все осталось так, будто разлома между ними не было. Здесь их мир застыл, казалось, его поставили на паузу, как фильм.

Наташа сидела рядом, он чувствовал тепло ее живого смуглого тела, такого близкого, своего, родного! На ее плече был знакомый след от прививки. «Наташенька! Это все был сон, давай проснемся!» — вертелось у него в голове. Руки его плохо слушались, но он продолжал стучать по кнопкам.

Пока он возился, она развернулась и взяла лежавший сзади телефон. Экран зажегся, и она принялась листать какую-то ленту, смотря вниз — на светящийся экран. А он почувствовал ее теплое плечо. Его мысли заметались. Он не знал, что делать. «Отодвинуться?» — (новые правила игры уже начинали владеть им). «Но это ее обидит», — подумал он. И он не сдвинулся с места. Он застыл одновременно счастливый и напуганный. И, собрав всю волю в кулак, продолжил возню в ноутбуке.

Она сидела, касаясь его плечом, и листала ленту в телефоне. Он вдруг заметил, как дрожат ее ресницы. Как беспокойно мечутся ее пальцы по мерцающему экрану телефона, чертя невидимые зигзаги.

«Все, сделал» — слабым голосом почти прошептал он. Наташа подняла голову. На ее щеках был горячий румянец. Внезапно она накрыла теплой ладонью его руку, которая держала мышку. Ее пальцы дрожали. Ему в голову хлынула горячая волна. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами и хотел заговорить, но она положила ему палец на губы и, закрыв глаза, опустила голову на его плечо. Другой рукой она мягко перенесла его трепетавшую ладонь с мышки себе на теплую талию. Когда он целовал ее горячие губы, веснушки и влажные глаза, он почувствовал: все условности стерты, все бумажки с запретами пылают в огне.
Ее руки обвили его шею и повлекли его вниз.

Несколько поздних часов в окно яростно ломился дождь и гудел ветер, будто хотел разрушить дом, сорвать крышу. Голые ветви деревьев раскачивались, а по ночному небу неслись обрывки туч. Стрелки часов жестоко крутили время.
В квартире был полумрак, по стенам плыли пятна света от фар проезжавших по улице редких машин.

Наконец Наташа сказала: «Уже пора» — прядь волос, которую он недавно заправил ей за ухо, уже успела выбиться. Ему показалось, что только начинающий пробиваться из-под земли хрупкий росток внезапно растоптали.

Она медленно встала и начала одеваться, не глядя на него. Он уронил голову на подушку, которая еще пахла ее волосами, ее кожей, и на секунду замер, не понимая, что делать дальше. Он схватился за край кровати, будто падал с высоты. Тело не верило, что сейчас надо встать и одеться.
«Не смотри на меня так пристально» — усмехнулась она, заметив его долгий взгляд. Он покорно закрыл глаза. На черном фоне мелькали цветные треугольники.

Наконец он встал и тоже начал натягивать свои вещи машинально, как робот. Наташа, уже одетая в проклятое сиреневое платье, причесывалась перед зеркалом.
Чувствуя, что не может молчать, он стал умолять: «Наташа, давай все вернем. Я знаю, как это можно сделать. Теперь все будет по-другому, у нас получится, прошу тебя!» Его голос дрожал, а по щекам стало разливаться тепло. Он отвернулся, чтобы скрыть это.
«Саша, ну как же это возможно? Как ты это себе представляешь? Это же нереально...» — ее голос был извиняющимся, добрым, но в глазах была уверенность. Твердая как камень. Она застегнула последнюю пуговицу на платье. Он понял, что продолжать бессмысленно.

Вдруг он заметил брошенную на столе заколку с резным узором.
Он взял ее, неловко протянул к ней и хотел сказать: «Ты забыла», но она неожиданно перебила его: «Саш, ты не мог бы меня подвезти к маме? У меня машина сломалась. За бензин я заплачу». Ее голос был искусственно вежлив.

Он с чувством, что мир сейчас рассыпется в прах, пробормотал: «Да, конечно, Наташ!» То временное сплетение сердец, которое случилось между ними всего несколько часов назад, тот сверкающий чудесный узор, возникший на фоне уродливого хаоса, родил в нем надежду, что все теперь будет как раньше. Что она снова приняла его. Так он чувствовал. Еще совсем недавно. А ее отказ расплел узор на растрепанные нитки.

К машине шли молча, хлюпая по лужам от растаявшего снега. Он смотрел вниз, она отводила глаза. Только один раз, когда она подскользнулась, выдохнула короткое: «Ой, чуть не упала». Он поддержал ее за руку, а Наташа задержала взгляд на нем. Ее рука была сухая и холодная, а глаза блестели. Ветер ослаб. Он пах снегом и прелой листвой, что осталась с осени.

Они сели в машину. Он не открыл ей дверь, она сделала это сама. В машине было холодно и сыро, и стекла сразу запотели от их дыхания. Он включил печку, и сквозь эту пелену постепенно начали угадываться огни улиц. Он взял руль слабыми руками и тронулся.

Мотор урчал ровно, почти убаюкивающе. Дворники мерно выписывали дуги, сметая дождь, но он все равно набегал снова, будто время текло вместе с этими струйками безостановочно и бессмысленно. Так прошло полчаса молчания.

Приехав, она не глядя на него сказала короткое: «Пока», и растворилась в дожде. Он кивнул, но не был уверен, заметила ли она этот жест. Ему хотелось кричать: «Я не смогу без тебя жить!» Он вышел из машины, закурил и долго смотрел, как дождь смывает ее следы. Стоящая рядом машина урчала, дворники все так же скрипели по стеклу.

С тех пор они не виделись.
Заколка, которую он так и не вернул ей в тот вечер, случайно положив ее в карман, теперь среди старых книг и пожелтевших фотографий. Иногда, в особенно долгие вечера, он брал ее в руки — холодную, чуть потускневшую — и тогда за окном снова начинал накрапывать тот самый дождь.