Актриса и плотник
К Юлии Матвеевне Ефимовой в два часа ночи заявился пьяный внук Юра и с порога попросил водки.
- Ты сначала скажи, что за надобность тебе срочно напиться? - поинтересовалась Юлия Матвеевна, - А то потом упадёшь пластом, из тебя объясненья не вытащишь.
- А что говорить, - сморкаясь в платок, бормотал Юра, - С Викой поругался. Видно, не судьба быть нам вместе. Я ей сказал, что у нас разные интересы и нам лучше расстаться сейчас, пока мы с ней ничем не связаны. Сама посуди. Она учится на филолога в Университете, а я работаю электриком на фабрике мягкой игрушки. Как говорится, принадлежим к разным социальным группам.
- Но ты ещё вчера уверял, что любишь её и ею любим. При чём здесь социальные группы?
- Эх, бабуля. Отстала ты от жизни настоящей. Только в сказке принцесса целуется с чумазым свинопасом. А в жизни от чумазых принцессы стараются отвернуться, убежать.
- Поэтому ты решил её опередить и убежал сам?
- Если смотреть со стороны, то получается так.
- Это так, с какой стороны не смотри. Но я всё же одно не могу понять. Если парень с девушкой любят друг друга, отчего ж они не могут быть вместе?
- Ты опять за своё. Ну, как тебе объяснить...
- Не надо объяснять, я тебя поняла. А как, по-твоему, актриса и плотник принадлежат к разным социальным группам?
- К разным.
- Могут они жениться, нарожать детей, дождаться внуков, и всё это время жить счастливо в любви и согласии?
- Не смогут.
- Ах, так. Тогда вот тебе, как пример, история. Поселили молодую актрису в коммуналку, в которой ютилось двадцать семей. И все соседи её ненавидели. В особенности молодой человек, работавший плотником в жилконторе. Звали его Петя, и ей он безумно нравился. И вот однажды она подошла к нему и первая заговорила. И сначала говорила всё глупости, не то, что следовало бы. Впрочем, вот тебе их разговор.
- Ухаживал за мной один офицер, - рассказывала актриса, - Пожаловалась я ему, что на моих спектаклях плохая посещаемость. Приходится перед пустым залом играть. Так он на следующий день пригнал на вечерний спектакль сто пятьдесят солдат новобранцев. Их гоняли, то есть они занимались физическим развитием и утром, и после обеда. А вечером их привели на спектакль. И все сидят в зале, спят, как убитые. В такой обстановке ещё невыносимее играть, чем в полупустом зале.
- Где выход? - поинтересовался Петя.
- Играть на сцене так, чтобы даже смертельно уставшие солдаты, забыв про сон, смотрели постановку.
- И получилось? - усомнился плотник.
- А как же! Я всегда играю так! На моих спектаклях зрители не спят.
- Не слишком задавайтесь, - стал напирать на неё молодой человек. - Я, например, способен организовать провал любому актёру и даже вам. Принесу в театр кошку, выпущу её на сцену. Будильник у меня в кармане «нечаянно» зазвонит, когда вы будете произносить трепетные слова о любви. Яйцами закидаю, банный веник вместо букета цветов кину к вашим ногам.
- Не боюсь, - отрезала актриса.
- Боитесь. Потому что знаете, - публика любит удовольствие, любит красоту, изящество. Я испорчу праздник и вас возненавидят, - стоял он на своём.
- Петя, - сказала актриса тихим, проникновенным голосом, - За что вы меня ненавидите? Что вы за вредитель такой?
- Это я вредитель? - возмутился он, - А кто выбросил ножовку по металлу, метр складной, коловорот, топор с молотком? Совсем новый фуганок? Я уж не говорю о малярных кистях, слесарных ножницах, паяльнике. Руки у вас чесались? Зачем вы всё это выбросили?
- Я мусор выносила. Если вы так ценили всё это своё добро, то не следовало хранить его в мешке рядом с мусором.
- Тебя не спросил, - крикнул плотник, и они чуть не подрались.
Когда помирились и сидели у неё в комнате за чаем, актриса узнала для себя много нового. Например, что древесину приходится пилить как вдоль волокон, так и поперёк. Оказывается, в зависимости от назначения, пилы бывают с косым зубом и с прямым. Косым зубом пилят доски вдоль, а прямым поперёк. Оказывается, не только кошки и собаки, но и свёрла имеют хвостик. Существует четырнадцать способов соединения в деревянных изделиях.
Месяц актриса была ученицей у плотника, и когда сделала первую табуретку, то гордость стала распирать её грудь. Особенно ей удалось соединение, то есть примыкание под прямым углом потайным шипом. Применённое ей при изготовлении табурета. В свою очередь и плотник потрудился, актриса заставляла его учить роли. И сначала смеялась, когда он «деревянным» голосом произносил фразу «Быть иль не быть, вот в чём вопрос». А потом восхищалась его способностью быстро разучивать роли и умением менять состояние. Звала его на сцену.
Актриса узнала, что все железные вещи на самом деле стальные, чугунные или алюминиевые. Могут быть медными, латунными, бронзовыми. Это было для неё настоящим открытием. Оказалось, что чистое железо встречается только в лабораториях. А также узнала, что металл соединяют винтами, болтами, заклёпками, пайкой и сваркой.
Соседство столь не похожих профессий не помешало человеческому общению и пошло только на пользу. Вот как бывает, когда люди заинтересованы друг в друге. А ты мне что-то рассказываешь про разные социальные группы. Ты Вику или не любил, или не желал узнать её лучше. Выяснить, какие у неё интересы, чем она живёт? Возможно, проблема в том, что ты «слизняк», имеющий заниженную самооценку и не рождённый для подвига. Ведь любовь - это всегда подвиг. Не всем дано любить. А может, всё ещё проще и ты всего-навсего трус и законченный эгоист, думающий только о себе.
- Ты, бабуля, поведала мне сказку про актрису и плотника. Но я тебе не верю.
- И зря не веришь. Ведь это история моего знакомства с твоим дедом Петром Ивановичем.
- Дед что, когда-то плотником работал?
- А ты думаешь, он сразу стал вице-адмиралом? Нет, мой друг. Твой дед Петя прошёл долгий путь, на котором были и шипы, и розы. И всё это время я находилась рядом и как могла, поддерживала его. Потому что мы любили и любим друг друга. Ну, а теперь «чумазый свинопас», чтоб ты не дулся на меня за неприятные характеристики, давай я тебе водочки налью.
- Нет-нет, не надо. Убедила. Приму холодный душ, просплюсь, а завтра на коленях буду просить у Вики прощения, попробую помириться.
- И запомни, для настоящей любви нет преграды под названием «социальная группа».
26.07.2024 год
Амёбная бомба
Григорий Гаврилович Горюшкин нерешительно открыл дверцу своего холодильника, обозрел содержимое и громко сглотнул слюну. Глядя на колбасы, он стал вспоминать их названия и цены, озвученные соседкой Дарьей.
«Колбаса из оленины ”Партэ”, килограмм пять тысяч рублей. Салями с травами и мёдом, килограмм шесть тысяч рублей. ”Охотничья”, из косули, десять тысяч рублей за килограмм».
К этим «монстрам» даже прикасаться было страшно. Григорий Гаврилович взял в руки батон «Телячьей» колбасы в синюге, поднёс его к губам, поцеловал, понюхал и снова непроизвольно сглотнул слюну.
Дело в том, что в его холодильнике, давно совершенно пустом, соседка прятала от мужа продукты, предназначенные для гостей. Её супруг Антон, когда уходил в запой, не столько ел дорогие колбасы, сколько швырялся ими с балкона в прохожих. Как только её благоверный приходил в себя, Дарья забирала деликатесы.
Аромат, исходящий от «Телячьей» колбасы, дурманил разум Григория Гавриловича. Он был готов не только целовать, но и надкусить её. Вдруг дверь в его комнату без стука открылась, и вошёл Антон.
Отобрав у Горюшкина ароматный батон, он, смеясь, спросил:
- Что, шкрабы, продолжаете голодать?
- Не понял? - растерянно поинтересовался Григорий Гаврилович, густо краснея.
- После Октябрьской революции в семнадцатом году, Луначарский позвонил Ленину и сказал: «Шкрабы голодают». Тот тоже не понял. Тогда Луначарский объяснил: «Слово ”учитель” мы отменили, заменив на ”школьный работник”, сокращённо ”шкраб”». Ленин приказал вернуть всё в зад. Но суть осталась прежней. Как голодали вы сто лет назад, так и голодаете.
- Да, так и голодаем, - подтвердил Горюшкин, в третий раз сглатывая слюну.
Переложив содержимое холодильника в пакет и собираясь уходить, Антон Пономарёв, о чём-то задумался и спросил:
- А вот объясни мне сосед, такую штуку. На Пасху верующие говорят: «Христос смертью смерть попрал».
- Да, говорят.
- Но это же глупость. Пожар тушат водой. Тьму разгоняют светом. Зло побеждают добром. Смерть жизнью. Я не прав?
- Прав.
- Так зачем же эта непонятная формула - «смертью смерть победил»? Разве можно...
- Я тебя понял. Сам я человек научно мыслящий. Поэтому отвечу тебе словами священника, освещавшего интересующую тебя тему. Здесь надо понимать, какую именно смерть Христос попрал своей смертью. Речь идёт о духовной смерти. Он победил ту смерть, сущность которой есть отчуждение от Христа - Бога. Который есть любовь, путь, истина и жизнь.
- Что такое духовная смерть?
- Отвержение пути добра, любви и истины и предпочтение ему другого пути - пути зла, ненависти и лжи. Приводящего к духовной смерти. Эту смерть попрал Христос безмерным и неиссякаемым потоком любви Божественной, излившимся с креста Голгофского. Ненависть дьявола к роду человеческому побеждена любовью Божьей к людям.
- Смеюсь я над вами, убогими. Украсть не можете, так сказки о Боге рассказываете.
- Я всего-навсего передал слова священнослужителя. Вижу, они тебе ничего не объяснили. Собственно, так и должно было быть, поскольку ты выбрал для себя прямо противоположную дорогу. А насчёт того, что я не могу украсть? Кажется, и тут ты ошибаешься. Признаться, я чуть было не перешёл заветную черту. Скажем так, был к этому готов.
- Ишь, раздухарилась, интеллигенция, - стал глумится Пономарёв, - может, скажешь, что и меня сможешь обжулить?
- Почему же и нет. На такого, как ты, Антон... Как там в фильме поют лиса и кот? «Ему с три короба наврёшь и делай с ним что хошь». Чтобы обокрасть тебя, мне пяти минут хватит. Ты все свои сбережения мне сам принесёшь и на коленях станешь просить, чтобы я их взял. А не делаю я этого только из-за любви к тебе, несчастному пьянице и из-за сострадания к твоей жене.
- А ты попробуй. Пять минут у меня есть, а потом, извини, надо гнать «Газель» на Козловку, тёщиным козам ячмень и овёс везти.
- Ты и в самом деле собрался в эту игру со мной поиграть? Ну, что ж, давай поиграем. Судя по тому, как ты Ленина с Луначарским цитировал, вижу, человек ты стал образованный, смекалистый, умный.
- Конечно. В твоих-то глазах я всё ещё остаюсь ПТУшником, которого с позором выгнали с завода за нерадение. Но время не стоит на месте. Теперь за деньги можно учиться и даже красный диплом получить. Я окончил курс в «Академии Субъективного Роста» и факультет в «Университете околонаучных знаний». Ты это не сбрасывай со счетов.
- Это даже лучше. Ну, так слушай. Жил-был учёный, Карл Линней. И он так же, как я, был ботаником.
- Тычинки, пестики изучал?
- Да-да-да. Изучал цветочки, травки. Собирал гербарий. Понасобирал много всего и решил описать. И ему всё это надо было как-то систематизировать. Стал он составлять каталоги и назвал это классификацией растений.
- А птиц, животный мир он тоже классифицировал? Ты, кстати, знаешь, сосед, что ворона принадлежит к отряду воробьиных? - смеясь, поинтересовался Антон.
- Соответственно, он придумал критерии, - не отвечая на вопрос Пономарёва, продолжал Горюшкин, - научные принципы классификации. В результате этого выстраивалась чёткая система - от простого к сложному. Тут более примитивное, тут тоже самое, но посложней. Допустим, есть клетка, она одна.
- Одноклеточные? Амёба? - блеснул эрудицией Пономарёв.
- А следующие уже многоклеточные.
- Нас в школе называли амёбами. Учитель на меня кричал: «Ты понимаешь, что ты - амёба!».
- У вас в школе были не учителя, а идиоты. Гнать надо было этих учителей. Такие учителя думают только о себе, им наплевать на детей. Они получают удовольствие от унижения человека. Вот почему прославился педагог Шаталов? Он говорил: «Допустим, я вызываю к доске ученика с тетрадкою, а у него ручки нет. Он расстраивается. А я ему: ”не переживай, н; тебе ручку”. Зачем ребёнка вводить в стресс?». «Ах! Это новая методика! Не издеваться над детьми. И почему-то она успехи даёт. У него ”дебилы” и ”двоечники” академиками становятся. Какая-то странная методика, без унижений и издевательств. Да как же так можно».
- И что, у Карла Линнея от самой амёбы классификация идёт?
- У него чётко всё выстроено. Вся классификация растений. Он говорил, что одно проистекает из другого. Создал древо эволюции растений. Как думаешь, что сделали с ним за это?
- На костёр? На гильотину?
- Нет. Это всё-таки не Европа, это Швеция.
- Ну, может, просто голову отрубили?
- Так вот. В связи с тем, что он всё это опубликовал. Всё-таки имя известное. С факультета ботаники его выгнали. Но тут же взяли на факультет зоологии. Соответственно, он занялся любимым делом. Стал классифицировать животный мир. Именно классифицировать. Он ни о какой эволюции, ни о каком развитии не говорил. Опять принялся создавать древо. Примитивные живые организмы, рыбы, саламандры, пресмыкающиеся. Само собой лемуры, обезьяны. И как честный учёный, разместил человека среди приматов. Стали интересоваться, с какой стати он поместил человека к обезьянам. Человек же высшее существо. А он отвечал: «Просто я отнёсся к человеку, как к одному из проявлений животного мира. Да, его создал Бог и человек не обезьяна. Но по своим параметрам он относится к отряду приматов к классу млекопитающих». Я о чём хочу тебе сказать. Карл Линней был учёным и действовал по принципам науки.
- Что это за принципы?
- Не выдумывать, не фантазировать, не строить теорий.
- Разве учёные не строят теорий?
- Ни один не строит. Если кто-то начинает выдумывать теорию - плюнь ему в лицо. Это не учёный.
- У нас же все учёные только и заняты тем, что выдумывают теории.
- Это не учёные. Это профанация.
- Вы, Григорий Гаврилович, крамольные вещи говорите.
- Они могут называть себя учёными, но к настоящим учёным они не имеют ни какого отношения.
- Чем тогда занимается настоящий учёный?
- Настоящий учёный занимается исследованием уже существующего явления. Например, Исаак Ньютон никогда не придумывал закон всемирного тяготения. Ты знаешь об этом?
- Нет. Все говорят наоборот. Яблоко ему на голову упало, и он придумал закон земного тяготения.
- Это говорят не учёные. Исаак Ньютон ничего не придумывал. Всемирное тяготение существовало всегда. Что, до Ньютона его не было?
- Я поймал сейчас себя на мысли, что я так и думал. То есть, что его до Исаака Ньютона не было. Уверяю вас, девяносто процентов людей, так же как и я, в этом уверены.
- То есть всемирное тяготение существовало всегда. Яблоки падали на землю. И не только яблоки падали. Планеты движутся вокруг солнца и так далее. Исаак Ньютон постулировал, что если яблоко падает на землю, значит, на него действует сила, из-за которой оно падает. Правильно? Следовательно, есть некая сила, которая притягивает его. Ньютон высчитал эту силу и определил, что она прямо-пропорциональна двум массам и обратно-пропорциональна расстоянию между ними.
- То есть под двумя массами имеется в виду земля и яблоко?
- Да. Земля и яблоко. Он точно высчитал эту силу.
- Где окончил жизнь Карл Линней? - спросил Пономарёв.
- В психушке, - грустно ответил Григорий Гаврилович. - Дело в том, что он опубликовал эти самые вещи, сказав: «Я располагаю всех животных по таким критериям. Чешуйчато-крылые, - значит у них чешуйчатые крылышки. Вот всех, у кого чешуйчатые крылышки, - в одно место. Ракообразных в другое место. Кишечнополостных в третье место».
- Кто это?
- Медузы. Тот, у кого кроме плавающего желудка, нет ничего. Это я примитивно тебе объясняю.
- Плавающий желудок?
- В принципе - да.
- То-то жена меня называет кишечнополостным. Говорит, что я ходячий желудок.
- В самом начале каждая клетка в отдельности поглощала и питалась. Засасывала питательное вещество из окружающей среды.
- Григорий Гаврилович, смотрите. Вопрос вам на засыпку. Раз происходило развитие, почему ещё остались амёбы, одноклеточные. Почему они не сделались двуклеточными или даже многоклеточными? Или даже обезьянами и человеками?
- Слушай... Вот скажи, пожалуйста. У нашего дома есть фундамент? Есть. На фундамент дома ставят стены, перекрытия и наконец, крышу. И ты сидишь на крыше и спрашиваешь: «Почему тот материал, что пошёл на фундамент, не стал крышей?».
- Вот вы как вопрос повернули. Чтобы была крыша, нужен фундамент?
- Более того, он всё время необходим. Знаешь, как это сейчас называется?
- Нет.
- Пищевая цепочка.
- То есть, все кого-нибудь едят. Тот, кто сверху, ест того, кто снизу?
- Да. Но, представь, пропала трава. Коровы умрут с голода. Хотя считается, что корова на ступенях эволюции стоит выше травы, которую потребляет. Но если передохнут коровы, трава из-за этого не пропадёт.
- То есть от уничтожения вышестоящих нижестоящие не страдают?
- Да. А вот от уничтожения нижестоящих вышестоящие погибают. Коли подорвать сам фундамент, то всё развитие эволюции полетит к чертям. Всё провалится в бездну, в пустоту, в ничто. Более того, открою тебе секрет. Страдая от голода, мучаясь безденежьем, сделался я мизантропом. Валяясь на рваном диване лицом к стене, в бессонные ночные часы, придумал я амёбную бомбу.
- Что это такое? О чём ты, сосед, говоришь? - испугался Антон.
- Я решил подорвать фундамент нашего мира. Растительного, животного, любого.
- Это невозможно, - робко возразил Пономарёв.
- Отчего же невозможно, если я уничтожу всех одноклеточных.
- То ничего не произойдёт. Много двуклеточных и многоклеточных.
- Ты ничего не понимаешь. Повторяю. Если я уничтожу всех одноклеточных, а я это сделаю, то рухнет вся пищевая цепочка. И это абсолютная истина. Потому что двуклеточные жрут одноклеточных. И если их лишить корма, то все они передохнут, а следом многоклеточные. И человек закончит своё существование на земле. Он просто умрёт с голода.
- Да что же это за бомба такая, амёбная? Дядя Гриша, как же ты амёб сможешь уничтожить? Или это секрет?
- Не секрет. Ты знаешь, кто может убить амёбу? Амёбу может убить вирус. Это всем известная вещь.
- Вирус амёбу может убить?
- Элементарно.
- Что же это за вирус такой? Ведь он должен будет залезть в одну клетку. Поместится ли?
- А вирус всегда влезает только в одну клетку. Учти, что вирус, любой, влезает только в одну клетку.
- А потом уже разрастается?
- Нет.
- Клетки разрастаются?
- И клетки не разрастаются.
- А как же он действует тогда?
- Суть заключается вот в чём. Вирус - он вообще к животному миру не относится. Ты знаешь об этом? Вирусы, все, не относятся ни к животному, ни к растительному миру. Они относятся к отдельному царству живых организмов.
- Это мелкие демоны? Пыльца античеловечества? Пыль, принесённая к нам из антимиров?
- Считается, что вирусы стоят на границе между живым и неживым.
- Какие страшные тайны вы мне открываете. Вселенские. То есть на границе жизни и смерти стоят вирусы?
- Да. А знаешь, что такое вирус? Это ходячая ДНК. Чистая ДНК, замотанная в небольшой кокон и со жгутиком, который шевелится.
- То есть с моторчиком?
- С моторчиком. Например, сперматозоид, если формально судить - это вирус.
- То есть и жизнь начинается при участии вируса?
- Отвечу тебе развёрнуто. Что делает вирус, когда он подходит к матке? Он заражает клетку. Природа мудра, она использует готовые механизмы. Спрашивается, как передать ДНК одного организма другому? Через вирус. Так и происходит эволюция.
- Вы мне зубы не заговаривайте. Как вы создали амёбную бомбу?
- Знаешь, любая ДНК, которая только существует в природе, состоит из остатков вирусов. Любая ДНК, любого существа, растения и так далее. Человека, обезьян, бактерий - она сделана на основе вирусов.
- Вы до этого сказали «из остатков вирусов».
- Из остатков, - подтвердил Григорий Гаврилович.
- А с чего это вы такое громкое заявление делаете?
- Так я же читал умные книги. Всю жизнь отдал биологии. Всё, что я тебе говорю, это не мои выдумки. Но всё, что я вычитал и узнал, я с этим согласен. Это понятно написано, разумно. Виден механизм, как это всё работает и соответствует тому, что мы видим в природе. Это даже не синтез...
- Подождите. Вы утверждаете, что всё, что на земле существует, - люди, собаки - все они из остатков различных вирусов?
- Да.
- Но меня вот что поразило. То есть вся существующая жизнь - это остатки чистого вируса, стоящего на границе жизни и смерти?
- В принципе - да.
- Ну, так всё же амёбная бомба. Вы сказали, что знаете, как погубить одноклеточных.
- Естественно, знаю.
- Так что это за вирус? Какой это вирус, что погубит амёбу?
- Скажу тебе самое главное. Я назвал этот вирус «Мизантроп».
- Это главное?
- Нет. Главное в том, что этот вирус не мгновенного действия. Почему? Дело в том, что если вирус заразил амёбу и убил её...
- Она не сможет его передать?
- Совершенно верно. Следовательно, он должен её заразить, но не убить. Вирус даёт преимущество моей амёбе, и она пожирает других амёб. Затем моя амёба разделяется пополам и в каждой части присутствует геном вируса. Она множится, размножается. И кроме её вида другого вида амёб не останется.
- Где взять такой вирус? Его в природе не существует.
- Я его синтезировал. Я специально рассчитал всё по формулам. Я же во всём этом разбираюсь. Всю жизнь биологии отдал.
- Вы меня обманываете, говоря, что синтезировали вирус в лаборатории. Это сделать невозможно. Это ваша фантазия.
- Конечно, возможно. И нет тут никакой фантастики. Ты даже не представляешь, как это было легко для такого злого гения, как я.
- Вы и в самом деле это сделали?
- Я синтезировал вирус и заселил его в одноклеточные микроорганизмы. Которые уже делятся, попутно уничтожая все одноклеточные, не имеющие этого вируса. Ты знаешь, что при благоприятных условиях заражённая мною амёба может за двадцать четыре часа размножиться и покрыть всю площадь земного шара. Но проблема в том, что амёбы гибнут. То есть они размножаются и гибнут. Но в связи с тем, что они всё время размножаются, их количество всегда примерно одинаковое.
- Вы меня запутали. Где они живут? В воде?
- Они везде живут. Даже, Антоша, у тебя в желудке.
- О-о, нет. Лучше пусть у вас они живут, - сказал Пономарёв, не то обидевшись, не то испугавшись.
- И у меня, само собой разумеется. Они везде живут.
- Подожди, дядя Гриша. У этих амёб, кроме желудка, есть что-то ещё? Например, сердце?
- Нет, это одноклеточное существо.
- Ну, а что в одну клетку входит?
- Там имеется ДНК, в цитоплазме плавают органеллы.
- Уже там огрызок ДНК, как вы говорите?
- Нет.
- Настоящая?
- Любая живая клетка имеет полноценную ДНК. Даже вирус имеет полноценную ДНК, но свою собственную.
- А вы говорили, вирус - он вообще, ого-го какой!
- Вот. Любая полноценная ДНК, любого организма, состоит из кусочков других ДНК.
- А-а, вот что.
- И именно поэтому вирус может встроить туда собственную ДНК. Не порвать существующую, а встроить собственную. Так он, в принципе, и действует. Поэтому мы берём вирус, вставляем в нужную нам ДНК, заражаем.
- Дай понять. У одноклеточного есть ДНК. Ты в это ДНК вставляешь свой вирус.
- Нет. Я заразил одноклеточную вирусом «Мизантроп», а он, вирус, уже пробирается в ДНК. И вставляет своё ДНК в ДНК клетки.
- И получается новый тип амёбы или как?
- Ну, вроде того. У неё изменённая ДНК.
- Которая погибнет, но не сразу?
- Более того, не в этом поколении.
- А поколением вы что считаете?
- Ну, например, была амёба. Она разделилась на две части. То есть, старой амёбы уже нет. Появились две новенькие амёбы. Но в связи с тем, что она разделилась, то ДНК пошла и туда, и сюда. Потом они разделятся и их будет четыре, потом восемь, шестнадцать. А в связи с тем, что они делятся каждые двадцать минут, то через двадцать четыре часа посчитай, сколько их будет.
- А как же, Григорий Гаврилович, ты хочешь одноклеточными заразить двуклеточных?
- А не надо заражать. Объясняю. Уничтожу одноклеточных, а двуклеточные сами умрут. Им кушать будет нечего. Они питаются одноклеточными. Если я выдерну «фундамент», то и весь «дом» рухнет. Мы живём в перевёрнутом мире. Даже ты, вот, сидишь, бьёшь себя кулаком в грудь и кричишь, брызгая слюной: «Мы на вершине пищевой цепочки». Понимай, на самом верху пирамиды. Мы Боги! Всё наоборот. Боги, как раз, одноклеточные организмы. Выдерну их, и все вы рухнете в тот же час. Подорвав одноклеточных, уничтожив амёб, я всю эту органическую цепочку обрушу.
- Тут спора нет. Если не станет одноклеточных, то не будет и двуклеточных и так далее?
- Абсолютно. Ты не поверишь. Даже если только вирусы уничтожить - тоже всё рухнет.
- А вирус-то ты как уничтожишь, если они стоят на границе жизни и смерти?
- Об этом я ещё не думал. Ладно. Я тебе могу сказать такую вещь. Природа, она экономична и мудра. Например, размножение идёт с помощью вируса. Ты с помощью половых органов вырабатываешь вирусы и заражаешь ими другие организмы. В результате ты передаёшь наследство, и возникает новая жизнь. Точно так же растения в природе. Пестики и тычинки. Вот летит пыльца - это тоже вирусы. Дело в том, что пыльца - это не живой организм. Чем отличается живой организм от не живого? В живом организме есть обмен веществ, там всё время идут химические процессы. А в не живом никакие химические процессы не идут.
- А что же там? ДНК и хвостик?
- Да.
- Так что же амёбная бомба?
- Я подсчитал, что мои амёбы через пятьдесят поколений заменят все другие. Останутся только мои, заражённые.
- Просто взял и подсчитал?
- Да. Провёл эксперименты, сравнил и так далее. А в них, в заражённых, создал такую ДНК, которая в нужное мне время синтезирует в себе синильную кислоту и самоуничтожится. В одно мгновение все амёбы во всём мире лопнут. Сразу! Единовременно! То есть, прошло, к примеру, пятьдесят поколений, кроме инфицированных мною амёб нет никаких других. Бу-бух!
- А что за расчёты?
- Ну, если мы знаем, что двадцать минут - это уже второе поколение. Двадцать помножь на пятьдесят, сколько получается?
- А с чего ты взял, что через двадцать минут будет второе поколение?
- Так это уже засекали. Через каждые двадцать минут амёба делится. И это повсеместно, во всём мире. На земле каждые двадцать минут происходит изменение. Все амёбы делятся пополам, но не единовременно. Возьмём чашку Петри, положим амёбу в питательную среду, чтобы она могла кушать. Через двадцать минут она разделится пополам. Через двадцать минут снова пополам. И потом - бум! Всё кишит этими самыми амёбами. Есть им уже нечего, они начинают с голода дохнуть.
- Значит, они без еды тоже умирают?
- Естественно.
- А что они едят? Бульон?
- Ну, чего-то они жрут.
- А отходы у них тоже есть?
- Конечно.
- Надо же, как интересно.
- Любая живая клетка поглощает пищу и какает.
- Прямо какашку оставляет?
- Ну, не какашку. Там у неё по-другому. Но отходы у неё есть.
- Хорошо. Один вид амёб ты заменил своим. В связи с тем, что твоя амёба самая сильная, она перебила всех остальных, заняла всё пространство своими производными. Ну, уничтожишь ты всех одноклеточных. Сколько понадобится времени, чтобы двуклеточным умереть?
- Допустим, тоже минут двадцать.
- Многоклеточным?
- Им немножко больше.
- Мы, люди, считаемся многоклеточными?
- Да.
- Так объясни мне, как будет рушиться эта пирамида.
- Примерно таким образом. Сколько мы проголодать сможем?
- Говорят, питаясь водой, сорок суток можно протянуть.
- Значит, через сорок суток будем подыхать.
- Получается, всё человечество через сорок суток умрёт?
- Легко. Я, конечно, просчитался. Пятьдесят поколений амёб умрут за шестьдесят часов. Это четыре дня?
- Три.
- Плюс ещё сорок дней. Будем считать, что как только я запущу этот вирус, то за полтора-два месяца всё живое на земле передохнет. И козочки твои и сам ты.
- Сдохнем, - обречённо произнёс Антон, - вот тебе и Царь Горы. Богочеловек. Венец творения. Убери амёбу и через два месяца тебя нет. Такой вопрос. Ты в лаборатории заразил одноклеточных, как они переберутся дальше?
- Знаешь, когда создали атомную бомбу, возникла проблема - как её доставить на территорию противника. И ракеты разрабатывать стали не для того, чтобы на Марс или Луну людей возить.
- Ты мне про атомную бомбу не рассказывай, скажи амёбную ты когда запускать думаешь?
- А мне всё одно, как ты говоришь, с голода подыхать. Завтра и запущу. Так что полтора-два месяца у тебя есть, чтобы с делами покончить.
- Шутишь?
- А чего мне терять? У меня даже цепей нет. Вон, в холодильнике моём снова пусто. Лежали твои продукты, теперь их там нет.
- А ты бы их ел, Гаврилыч. Чего ты не ел? Брезгуешь?
Пономарёв лихорадочно переложил деликатесы из пакета в холодильник.
- Кончится эта колбаса, я тебе новыми продуктами холодильник забью. Сейчас фрукты-овощи привезу. Молочка козьего, оно у тёщи жирное и без запаха. И денег, вот возьми, тебе надо. Если будет мало... Скажешь, сколько нужно, я всегда дам. По-соседски, без отдачи. Мы же люди, я понимаю... Ты только не стесняйся, говори. И это... Пожалуйста, не взрывай амёбную бомбу.
- Ну, если регулярно подкармливать обещаешь, то поживём ещё, и я, и амёба, - пообещал Горюшкин и с жадностью откусил огромный кусок от «Телячьей» колбасы.
Бобыль
Я возвращался в Москву на пригородной электричке. Напротив меня сидел сухощавый, опрятно одетый старичок в жёлтом берете и жёлтом же шарфе, накрученном на шею. Ни дать, ни взять, французский художник с Монмартра. Он то и дело поглядывал на мою правую руку, а точнее, на новенькое, обручальное золотое кольцо, блестевшее на безымянном пальце. При этом одобрительно кивая головой, говорил:
- Молодец, правильно сделал.
На станции «Болшево» к нам подсели молодые люди, парень с девушкой, принялись целоваться. Художник сделал им замечание, и они ушли целоваться в тамбур.
Наконец мой попутчик не выдержал и заговорил.
- Эти, - он махнул в сторону ушедших молодых людей, - жить вместе не будут. У них все чувства напоказ. Вот у меня была любовь, так любовь. Давайте, я вам о ней расскажу.
Сестре дали новую квартиру на станции метро «Ботанический сад». Поехал я к ней в гости. От станции метро надо было пройтись через парк. По дороге к дому заметил гуляющую с пуделем девушку в газовой косынке и сразу же влюбился в неё. Сердце ёкнуло и упало. Пришёл к сестре, то да сё, стал курить у окошка, смотрю, та самая девушка идёт. Подозвал сестру, поинтересовался:
- Кто такая?
- Да это Нинка, соседка моя. Но она РСП.
- Кто? - не понял я.
- Так говорят, - смущаясь, пояснила сестра, - разведёнка с прицепом. У неё пятилетняя дочь, «выкрадок», от замужнего мужика родила. Зачем тебе она? Девушек честных тебе мало, что ли?
Но я её не слушал, у меня в голове родился план. Поселился я у сестры, благо одна комната в её «трёшке» была свободна, сын Антон в армии служил. Стал по утрам и вечерам выгуливать её овчарку Альму. Целый месяц, как проклятый с собакой утром и вечером гулял, но добился результата. Познакомился с Ниной. Узнав, что у неё проблемы с сантехникой, помог кран заменить в ванной. Бочок подтекал, я устранил неполадки. Нина чаем с вареньем меня угощала, расспрашивала о жизни, рассказывала о себе. Сначала приходя к ней, садился поодаль, боялся смотреть на неё, чтобы не выдать чувства. Разговаривал, опустив голову. Затем осмелел, пообвыкся. У Нины пятилетняя дочка Машенька. Я ей конфету шоколадную всегда приносил. Играл с ней. У неё была перчаточная кукла-Петрушка. Всякий раз надену Петрушку на руку и через куклу у девочки интересуюсь, изменённым голосом, чем живёт. А то и сказку расскажу. Очень ей нравилось разговаривать с Петрушкой. Дети любят внимание, любят, когда с ними занимаются. У взрослых, как правило, никогда на это времени нет. А я не торопился, и час, и два, играл с ней в кукольный театр. Всё больше для Нины, конечно. Она смотрела на меня, на то, как радуется дочка и умилялась. Да и девочка полюбила меня, как родного отца. Затем стал устраивать им настоящие концерты, играть на аккордеоне. Принёс свой музыкальный инструмент, он в доме у сестры находился. Антон после меня на нём играть учился. Исполнял вальсы, пел. Нина с Машенькой танцуют, бывало, вместе, под музыку. А когда Нина устанет, Машенька берёт пуделя Стёпку, ставит его на задние лапы и танцует с ним. Он не чистопородный был пудель, смесь с болонкой. Но сообразительный, добрый. Девочка его за передние лапы держит, а он на задних лапах ходит, не устаёт. Часиков в десять, не раньше, Нина уложит дочку спать. А затем ужином меня накормит, поговорим, сидя на кухне и сами в постельку ложимся. На ночь я никогда не оставался. Зачем? Потешимся, я и уеду. Всегда поспевал на пересадку, на последний поезд метро. Так было лучше, как мне тогда казалось. Я был всегда желанный гость. И Нина мне не надоедала. А потом, где-то через год, в наших отношениях случилась перемена. Она стала говорить, что этих встреч ей мало. Дескать, хочется каждое утро вместе просыпаться. Говорила, что когда меня нет, Машенька плачет, спрашивает: «Когда придёт папа?». Я в ответ о свежести чувств, о празднике. А она мне о буднях. Дело в том, что у меня тогда в голове много мусора было. Теперь для меня совершенно чуждые идеи тогда казались разумными. И я их пропагандировал. Что за идеи? Например, что в супружестве близость является обязательной. А это чем-то напоминает проституцию с единственной партнёршей. Хочешь, не хочешь - ложись с ней в постель. Какая после этого поэзия любви? Всё то, что греет, нравится, то есть страсть, поцелуи, чувственные содрогания, - всё исчезнет, растворится. Я перестану вызывать в Нине чувство стыдливости. Такая вот была мура в голове. Сестра неблаговидную роль сыграла. Всё в уши дула, твердила: «Зачем тебе чужой ребёнок. Найдёшь себе ещё сто Нин. Ты молодой, будут у тебя свои дети». Жаль, ума и смелости не хватило согласиться со своим счастьем, идущим мне прямо навстречу. Мы ведь все такие - боимся счастья настоящего. Считаем себя к нему не готовыми. Нам в несчастии удобнее жить, спокойней. Притерпимся, приспособимся. А как жить в постоянном счастье? Это же с ума можно сойти. Разошлись мы с Ниной, а теперь жалею. Так вышло, что лучше её никого не встретил. Всю жизнь прожил бобылём. А вы, гляжу, счастья не убоялись. Недавно женились?
- Да, - признался я и, вспомнив жену, счастливо улыбнулся, - неделю назад свадьба была.
- Поздравляю, - с грустью в голосе произнёс старичок и тяжело вздохнув, отвернулся к окну.
24.10.2024 год
В мастерской
С художником Финистом Добряковым в его мастерской мы как-то пили всю ночь. К утру живописца потянуло на лирику.
– Хочется гармонии, согласия, доверия, - говорил Финист. - Природа щедра и бесконечно добра. Вот смотрю я на эти фрукты, лежащие на блюде, два персика, местами розовые, местами жёлтые, местами оранжевые, рядом с ними три сливы фиолетовые, две из них блестящие, одна матовая. Оранжевый мандарин блестит так, словно маслом намазан, рядом гроздь зелёного винограда. На всю эту красоту смотреть не насмотреться. Вы никогда не задумывались над тем, почему человека так тянет к красоте? Я думаю потому, что в красоте ответы на все вопросы, в ней жизнь, нравственное здоровье, спасение. Тут есть ещё один интересный момент, важное замечание. Я думаю, если есть у человека потребность в красоте, значит, он здоров и на верном пути. В нём есть потребность правды, здравого смысла. А есть люди, в которых нет этой потребности и даже наоборот, заложена программа: «Потребность неправды. Потребность в отсутствии здравого смысла». Помню, приехала сестра с сожителем Мишей Сорокиным ко мне на дачу. Привезли с собой мотоблок, саженцы смородины. Стали на мотоблоке поднимать целину и сажать в траву и глину обречённые на смерть растения. Вели они себя у меня на даче, как хозяева. Этот Миша Сорокин без спроса спилил липу, посаженную покойным отцом. Обещал построить теплицу, заменить завалившийся забор, поменять железные листы на прохудившейся крыше - но передумал. Стал пить водку, жарить шашлыки и мечтать о том, по какой цене он будет продавать плоды с тех саженцев, которые он посадил. У человека психология потребителя, - съесть, выпить, повеселиться. Сделать вид, что занимался делом, трудился, помог. Эти люди не живут, а притворяются, не помогать он приехал, а вредить. И прогнать нельзя, с сестрой жил. «Ты липой не топи, не жги её», - учил меня Миша. - «Из неё можно разные поделки делать, ложки вырезать». Говорю: «Если она тебе нужна, забирай». Сорокин вздрогнул, как бы не понимая, о чём я говорю. «Сам будешь вырезать, ты же художник». Я ему повторяю: «Вырезать я ничего не буду. Если липа тебе нужна, забирай». Миша посмотрел на меня, как на дурачка и только тогда я понял, что мы рассуждаем в разных плоскостях. Не была нужна ему никакая липа, равно, как не собирался он получать урожай с несчастных саженцев, воткнутых в глину. И забор делать он не думал и крышу перестилать не хотел. Ему от меня нужно было только одно, чтобы я подыграл ему и похвалил его фантазии. Что же касалось дел практических, - всё это не вызывало в нём ни малейшего интереса. Вот дворец с резными башенками купить в Карелии, а вместе с этим печь хлеб для всего города в собственной пекарне, - это да. Или сделать станок, который делает из необтёсанной лесины аккуратные брёвнышки – тоже здорово. «Да» всему тому, что за Кудыкиными горами, а то, что под руками, - это не интересно. Это быт, это пошло.
Кое-как сестра от него отделалась, нашла себе другого мужика, вышла за него замуж. Но этот Миша с замужеством сестры не пропал из моей жизни. Он ко мне прилип, как банный лист. И почему-то считал, что в его размолвке с моей сестрой виноват я, и поэтому ему что-то должен. Хотя ничего, кроме неприятностей, наша семья и я лично от него не знали.
Миша жаловался, что не может найти работу. Я предложил ему на время, пока с женой съезжу в отпуск, пожить осенью у меня на даче, на правах сторожа. Сорокин на это ответил: «Плати вперёд и уезжай на всё лето», - «Не надо сторожить летом, надо в сентябре». Миша сказал, что в сентябре не сможет, занят. Я обратился с этой просьбой к другому человеку. Наступила осень. Сорокин звонит по телефону и говорит небрежно: «Где ключи от загородного дома?», - «У человека, которого я нанял в сторожа», - «Постой! Что за дела? Ты же со мной договорился», - «Я действительно тебя уговаривал, но ты отказался, сказав, что в сентябре занят», - «Занят? Да не мог я такого сказать. Кому ты лапшу на уши вешаешь! Я и слов-то таких не знаю», - «А вот послушай запись нашего с тобой разговора». Я включил диктофон. «Так ты что же, записывал то, что я говорил? Ну, ты даёшь!».
Уличённый во лжи Миша обиделся на меня ещё сильней и бросил трубку. Ну, что это за люди? Как их понять?
Говоря всё это, Финист водил краем пустого стакана по своему подбородку, поросшему жёсткой щетиной, отчего раздавался почти что металлический звук в утренней тишине его просторной мастерской.
Я молча слушал художника, не зная, что ему на это ответить.
В грязном привокзальном ресторане сидели два приятеля, мужчины средних лет. Один маленький, толстенький, белокурый, розовый, как поросёнок. Другой, в противоположность ему, высокий, худощавый, с волосами чёрными, как смоль.
- За собой не следит, пол не метёт, не моет, - говорил белокурый товарищу. - Еду не готовит, не работает. Ни друзей, ни подруг у неё нет. Принесла с улицы больных кошек. Я этих кошек и лечу, и кормлю, и горшки за ними убираю. Интима не спрашивай, супружеского долга не отдаёт. Приходится на работе восполнять этот пробел, добирать недополученные дома нежности.
- Это ещё что, - перебил его чернявый, - А вот моя «стрекоза» на трёх работах зачем-то работает. Всё денег ей мало. Подруг и знакомых целая свора. Каждый день новый наряд надевает. Мне ничего по дому делать не позволяет. Лежу на диване, как узник совести и телевизор смотрю. Сама готовит, стирает, ковры пылесосит. За собой следит с такой тщательностью, словно у неё на работе десять молодых любовников. Волосы красит, ногти красит и на руках и на ногах. В бассейн два раза в неделю ходит, к массажисту три раза в месяц. Каждый день у неё занят. То в театр тащится, то в консерваторию бежит. То день рождения у подруги Вали, то сорок дней у бывшего начальника Ивана Ивановича. А главное, от этой бесконечной суеты не устаёт. Ночью требует нежности и ласки. Специального, прозрачного, белья целый ворох накупила. Одних чулок на резинке разных расцветок десять пар. Ты, вот, говоришь, что на производстве занимаешься «непотребством». Вот и моя, должно быть, на работе «лакомится». Раскочегарят её там, она домой прибегает, как ошалелая и меня тормошит, чтобы я добавил пару в её машину. А я уж видеть её не могу, в этих её нарядах бесстыжих. Я смертельно устал от её затей.
Молодая официантка Люся Нянькина, четвертый раз меняла им пустой графин водки на полный. Как поняла она из обрывков подслушанных разговоров, собутыльники жаловались на своих жён.
Передав услышанное поварихе, Люся в сердцах сказала:
- Честное слово, Марья Васильевна. Не поймёшь, что мужикам надо.
Повариха грустно улыбнулась и ответила:
- Детей, знать, нет, ни у той, ни у другой. Вот бабы и бесятся. А у меня пятеро спиногрызов, успевай только поворачиваться. Нет времени рассуждать, да жаловаться. Ой, Люсь! Смотри, твои пятый графин требуют. Неси. Пусть упьются до поросячьего визга. Ты же им не жена, в конце концов, чтобы сказать «хватит».
7.04.2025 год.
В ресторане
В грязном привокзальном ресторане сидели два приятеля, мужчины средних лет. Один маленький, толстенький, белокурый, розовый, как поросёнок. Другой, в противоположность ему, высокий, худощавый, с волосами чёрными, как смоль.
- За собой не следит, пол не метёт, не моет, - говорил белокурый товарищу. - Еду не готовит, не работает. Ни друзей, ни подруг у неё нет. Принесла с улицы больных кошек. Я этих кошек и лечу, и кормлю, и горшки за ними убираю. Интима не спрашивай, супружеского долга не отдаёт. Приходится на работе восполнять этот пробел, добирать недополученные дома нежности.
- Это ещё что, - перебил его чернявый, - А вот моя «стрекоза» на трёх работах зачем-то работает. Всё денег ей мало. Подруг и знакомых целая свора. Каждый день новый наряд надевает. Мне ничего по дому делать не позволяет. Лежу на диване, как узник совести и телевизор смотрю. Сама готовит, стирает, ковры пылесосит. За собой следит с такой тщательностью, словно у неё на работе десять молодых любовников. Волосы красит, ногти красит и на руках и на ногах. В бассейн два раза в неделю ходит, к массажисту три раза в месяц. Каждый день у неё занят. То в театр тащится, то в консерваторию бежит. То день рождения у подруги Вали, то сорок дней у бывшего начальника Ивана Ивановича. А главное, от этой бесконечной суеты не устаёт. Ночью требует нежности и ласки. Специального, прозрачного, белья целый ворох накупила. Одних чулок на резинке разных расцветок десять пар. Ты, вот, говоришь, что на производстве занимаешься «непотребством». Вот и моя, должно быть, на работе «лакомится». Раскочегарят её там, она домой прибегает, как ошалелая и меня тормошит, чтобы я добавил пару в её машину. А я уж видеть её не могу, в этих её нарядах бесстыжих. Я смертельно устал от её затей.
Молодая официантка Люся Нянькина, четвертый раз меняла им пустой графин водки на полный. Как поняла она из обрывков подслушанных разговоров, собутыльники жаловались на своих жён.
Передав услышанное поварихе, Люся в сердцах сказала:
- Честное слово, Марья Васильевна. Не поймёшь, что мужикам надо.
Повариха грустно улыбнулась и ответила:
- Детей, знать, нет, ни у той, ни у другой. Вот бабы и бесятся. А у меня пятеро спиногрызов, успевай только поворачиваться. Нет времени рассуждать, да жаловаться. Ой, Люсь! Смотри, твои пятый графин требуют. Неси. Пусть упьются до поросячьего визга. Ты же им не жена, в конце концов, чтобы сказать «хватит».
7.04.2025 год.
Возмездие
- Вчера в магазине твою тёщу встретил, сказала, что ты писатель. Это правда? – поинтересовался у меня старый автомеханик Антон Алексеевич Агапов, после того, как поменял резину на моей машине-развалюхе.
- Правда, - нехотя признался я.
Писателем быть в наше время не престижно.
- А что пишешь?
- Рассказы, повести, романы.
- Серьёзно? Хочешь, историю подарю? Писателям истории нужны.
Ответить «не хочу», - обидеть старого человека. Я согласно кивнул и, как мне показалось, искренно произнёс:
- Буду признателен.
Антон Алексеевич, уселся на колченогий стул и, вытирая руки промасленной тряпкой, с воодушевлением в голосе стал повествовать:
- Началось всё с того, что я убил таракана у себя на кухне. Думаю, откуда он мог взяться? И вспомнил! Над нами теперь живут новые жильцы. Конечно, они привезли «прусаков», больше некому. Не специально, не намеренно, а с мебелью, одеждой и книгами. Я был этому свидетелем, следил из окна за их приездом-переездом. Шёл сильный дождь, практически ливень. А вещей у них было много. И всё старые, ломаные, как у людей, проживших на белом свете сто с лишним лет. А семья-то совсем молодая. Что-то тогда уже мне в этих соседях не понравилось. Возникли какие-то неувязки, в голову закрались сомнения. Прежде-то над нами жил Вовка-таксист с семьёй в двух комнатах. А третья комната с окном на южную сторону, та, что надо мной, была заперта на ключ и пустовала. Эта комната принадлежала дряхлой старухе, доживавшей свой век где-то у сына. Старуха предлагала Вовке-таксисту комнату у неё выкупить. Пятнадцать тысяч долларов просила. Володька сутками «бомбил», жена «пахала», как проклятая, дочь в торговле. Но пятнадцать тысяч у них не нашлось. А у молодой семьи с тремя малолетними детьми и двумя собаками деньги нашлись. Вопрос: «Откуда?». Тогда уже нехорошие мысли гвоздиками в мой мозг засели.
Соседка сказала, что Вовка на обмен пошёл. Свои две комнаты обменял на двухкомнатную квартиру и поэтому уехал. А в бабкину комнату въедет семья с тремя детьми. Ну, мне-то собственно что? Приехала семья. Видел. Вещи привезли на огромной фуре. Переезжали так, как приезжают обыкновенно из Белоруссии или Казахстана. И барахло такое, какое только на помойку снести. Что-то здесь было не то.
Живём себе дальше, не тужим. Через вентиляционное окошко, что на кухне под самым потолком, через которое к нам от соседей тараканы идут, стал слышен детский смех, плач, пение. Столкнулся я с новыми соседями в подъезде, заговорил. Не ответили, на моё приветствие в ответ не поздоровались. Собака на меня накинулась, залаяла. Скоро узнал, что ни с кем они не общаются. В нашем подъезде живёт весёлый старичок, Борис Иванович Кобзев. Все его любят, и он любит всех. Я в окно наблюдал такую картину. Вышли дети из подъезда и бегом к нему. А у молодой их матери какая-то странная реакция на это. Испугалась она чего-то. А чего, думаю, пугаться? Борис Иванович не маньяк, не алкоголик, не злодей, не укусит детей. Погладил Кобзев их по головке и пошли дети своей дорогой. А дальше случилось вот что. Стал я слышать по ночам стук в комнате над собой. По потолку словно палкой кто-то стучал. В голове у меня вопрос: «Не могут же новые жильцы так громко стучать по ночам? У них же спят маленькие дети. Проснутся от стука, станут плакать, не успокоишь». Признаюсь, сильно пил тогда и много молился, пытался от недуга этого отстать. И для себя я определил этот стук, как проделки нечистой силы. Затем стал кто-то палкой по батарее стучать в той же комнате, что надо мной. Понимаю так, должно быть, это уже соседи, думая, что я стучу, отвечают, сигнализируют, дескать, прекрати. И как-то совсем не приходила в голову мысль о том, что огромная семья из пяти человек и двух собак переселилась в одну комнату. И отчего-то других соседей не видать. И всё этот непрекращающийся стук днём и ночью. Мужа хозяйкиного не видно, видимо, работает, а сама хозяйка не здоровается, отворачивается при встрече. Не заговорить, не спросить. А тут вдруг смотрю, стоит у дверей подъезда машина «буханка» и люди в сине-оранжевой форме садятся в неё и уезжают. Тут же, не дав мне в подъезд войти, с балкона второго этажа меня окликают: «Антон, мама жива?». «Конечно, жива», - говорю, - «а почему вы об этом спрашиваете?», - «Только что вынесли кого-то. Говорят с пятого, а там вроде некому умирать». Я живу на четвёртом, мама у меня действительно была прикована к постели и на пятом действительно некому умирать. Я простил нетактичный вопрос выжившей из ума тётке, по фамилии Наборщикова, и как следует, задумался. Соседка по лестничной площадке Анна Никитична делилась со мной своими недоумениями.
- Никогда такого не было, - говорила она, - Выносят. Спрашиваю: «Кто? Покажите», - «Нет. Не покажем». Сказали только, что с пятого. Если с пятого, то там только из двадцать восьмой квартиры, где молодые, дети и собаки. Но отчего же никто не знал, что пожилой человек с ними вместе живёт? Да и потом, если это их родственник, то отчего такая секретность? Почему не пойти с ним? Вынесли, как полено и всё. Не по-людски.
Следующие двое суток кто-то, не переставая, стучал наверху палкой в пол, понимай в мой потолок, и по батарее. Я не знал, что и думать. А через двое суток, возвращаюсь из булочной, у подъезда опять стоит «скорбная» машина. Открываю подъездную дверь, а мне навстречу наряженные в смешную сине-оранжевую форму люди несут на носилках покойного, завёрнутого в белую простыню. Я вышел на улицу, уступая дорогу. Открыл и придержал дверь. Не выдержал и поинтересовался:
- С пятого, ребята?
- Да, - сказали они мне, не останавливаясь и не благодаря за помощь.
Вот тебе, думаю, и таракан. Вот тебе, думаю, и молодая семья с детьми и собаками. Видимо, уговорили стариков с ними съехаться, обещая сытую и безбедную старость, уход. Обещали кормить и лечить. Быстро же ушли старички. И двух недель не прошло. Об их существовании в подъезде так и не узнали. Видимо, всё это время не то что хлеба, но и воды не получали. Если бы знать, что они в квартире живут, то я бы на стук по батарее по-другому реагировал. Не дал бы стариков уморить, поднялся бы, припугнул. А то и заявил бы в милицию. Но теперь уже что? Теперь уже поздно. Но что же не радуются жильцы из двадцать восьмой? Не живут спокойно в освободившейся от стариков комнате? Через окно вентиляции стал я слышать, как они громко ругаются между собой. Раньше не ругались. Думаю: «Как-то дальше сложится их жизнь и жизнь их детей, таким способом на новом месте жительства утвердившаяся?».
Через пять лет у этой молодой семьи на даче дом загорелся, и в доме сгорели дети. Двое детей, мальчик и девочка погибли в огне, а один ребёнок сильно обгорел, но спасся.
Как ни странно, все в подъезде отнеслись к этой страшной трагедии спокойно. Словно ожидали, что что-то подобное и должно было с ними случиться. Понимаешь? За стариков детьми расплатились. Так-то вот.
Я с вниманьем выслушал Агапова, сообразив по ходу повествования, что ему необходимо было обо всём этом кому-то рассказать. Удобный случай подвернулся, - «Писателю истории нужны». Видимо, случившееся тяжёлым бременем лежало на душе Антона Алексеевича и он не знал, что с этим делать, как со всем этим жить. Судя по трём шестёркам, красовавшимся на номере его дорогого автомобиля, было ясно, что к священнику на исповедь он с этим рассказом не пойдёт. А тут, открыл душу шапочному знакомому, - и стало легче.
2.06. 2006 год.
Главная тайна
Летний вечер. В московском тихом дворике, за самодельным столом, сбитым из досок и покрытым линолеумом, расположились три женщины преклонного возраста с девочкой восьми лет. Старушки играли в «подкидного дурака», попутно поучая школьницу.
Высокая, дебелая, стриженая, заходя с козырей, говорила:
- Все беды на земле оттого, что мужчины не знают…
- Чего? - жадно вопрошала девочка.
- Главной тайны. То есть женщину. Никто! Ни один не знает! Ни мужественные, ни женственные, ни те, которые считают свою суть женской. Совершенное незнание женской природы приводит к постоянным конфликтам. Но это только половина беды. Женщины в большинстве случаев сами не знают себя. Вот и происходит сплошная неразбериха.
Низенькая, горбатая, морщинистая ей оппонировала.
- Всё это глупости, - неожиданно сильным, низким голосом говорила она, - Мужик – это слюнявая, похотливая тварь. Ему лишь бы кол свой поглубже засадить тебе между ног. Изверг! Потный, сопливый. В ушах сера, в носу волосы, козявки. Ногти чёрные, не стриженые. Зубы гнилые, изо рта несёт водкой перегоревшей. Фу!
Третья женщина, всё ещё с высокой грудью и мягкими манерами певучим голосом подытожила импровизированный диспут:
- Тебе, милая девочка, нужен «уставший ангел». Когда ангел устаёт от добрых дел, то спускается с неба на нашу грешную землю. И так он беззащитен, так слаб в этот момент, что ни есть, ни пить сам не может. Вот тут ты и покажи себя. Дай воды, накорми, окружи заботой. Помоги ему силёнок набраться. А уж он-то, как воспрянет, тебя не оставит. Обязательно с собой в заоблачные выси на сладкую жизнь возьмёт.
- Сколько же его ждать? – поинтересовалась девочка.
- Ты молодая, у тебя есть годков десять в запасе.
- Дождусь, - убеждённо сказала девочка.
Двойная валторна
Слесари механосборочных работ, Анатолий Круглов и Юрий Васильев после окончания рабочей смены зашли в кафе, что напротив завода. Столик у них был заказан. Круглов собрался жениться на Любе Фоминой, девушке из техотдела и по этому поводу «проставлялся».
С собой они пригласили мастера производственного участка Михаила Гордеевича Лихобабина. Круглов и Васильев были совсем ещё молодые люди, а вот их начальнику Лихобабину до пенсии осталось два года.
- Такая вот канитель, Михаил Гордеевич, - добродушно посмеиваясь, говорил Анатолий, разливая водку по бокалам, - Чтобы в сорок лет не оказаться на острове под названием «одиночество», как наш инженер по технике безопасности, Голубев Эрнст Маркович, решил я жениться. Связать, так сказать, себя семейными узами по рукам и ногам. Любку предупредил: «На пудру, помаду, духи, тряпки там разные я деньги готов давать. Но если изменять станешь, буду бить смертным боем, не обижайся». Вчера, на берегу реки, под палящим солнцем, ели с ней арбуз и горячие помидоры с солью. Пили белое сухое вино «Вазисубани».
- Вазисубани, - рассмеялся Васильев, которому выпитая водка тотчас ударила в голову, - любимый напиток Эрнста Марковича. Он крепче сухого ничего не пьёт. Помните, как Голубев ездил в командировку? В южном городе познакомился с женщиной. В парке, после работы она ему душу открыла. На следующий день в субботу поехал с ней на море, учил её плавать, в карты играли, в пляжный волейбол. Затем его в общежитии вином напоили, обокрали. Вот и вся история. Бабу не порадовал, ни хрена не сделал. А жена мне его в пример ставит.
Круглов и Вавилов принялись высмеивать людей с высшим образованием, а также представителей творческих профессий. В том смысле, что все они слабаки, хорошенько выпить не умеют. Но Лихобабин не поддержал молодёжь и изменившимся голосом сказал:
- Избави вас бог, други мои, когда-нибудь пить с интеллигентами. Среди них попадаются такие исполины, что перепьют любого работягу.
- Имеются примеры? - заносчиво осведомился Круглов.
- К величайшему сожалению - да. Вы знаете, что такое двойная валторна? Нет. Ну, так слушайте печальную повесть мою. Лет двадцать назад на моей лестничной площадке поселился «замечательный сосед», Поль Кривошеин. Вообще-то, по паспорту его Павлом звали, но всем он представлялся Полем. Называл себя «техническая интеллигенция». Работал он конструктором в КБ оборонного завода. Что он там конструировал, никому не известно. Но мой рассказ не об этом. Поль ходил высоко задрав голову, зад отклячив, спину прогнув, ни дать ни взять, верблюд. Ему бы ещё фрак с цилиндром и можно смело, как контру, к стенке ставить. Но я всё отвлекаюсь. Курил он трубку с ароматным табаком, ходил с палочкой. Не по старческой немочи на неё опирался, он был младше меня, и не по причине увечных конечностей, ноги у Поля были здоровые, а из непонятного для меня снобизма. Как-то я не выдержал и спросил: «Ты чего костыль таскаешь, он же мешает тебе ходить?». - «А вот и нет. Наоборот, помогает. И это не костыль, а трость».
Такой вот был «жук». Ни с кем он во дворе не хотел знаться, да и со мной не разговаривал. Предлагал я ему как-то пивка вместе выпить. Говорит: «Нет настроения». Ну, не хочешь пить, не надо, веди себя по-человечески. Когда-нибудь придётся к соседям за помощью обратиться, а ты с ними, как пастух со скотиной, через губу разговариваешь. Собственно, так и произошло.
С пятницы на субботу дело было. Я собирался на выходные под Верею, в деревню к матери съездить, надо было плотникам денег отдать за работу и водочкой их попоить. И жене, Нинке, с детишками, они у меня летом отдыхали у матери, продукты отвезти. В час ночи разбудил меня звонок в дверь. Смотрю в глазок, Поль. Открыл ему. Он извинился, объяснил, что привёл домой даму, для её расположения купил белого сухого вина, а дома штопора не оказалось.
Думаю: «Горе с вами, интеллигентами. К часу ночи у нормальных-то людей баба должна уже быть хорошенько обласкана и спать без задних ног. А он только сухое вино открывает». Дал я ему штопор и лёг спать.
В два часа ночи снова звонок. Смотрю в глазок, опять Кривошеин. Думаю: «Ну, наверно, напоил даму, удовлетворил её плотские потребности. Пришёл вернуть штопор, поблагодарить, спасибо сказать». Открываю, действительно, сосед в руках штопор держит. Говорит:
- Извините, ваш штопор сломался.
- Да бог с ним, со штопором. Ты, главное дело, даму порадовал?
- Да в том-то и дело, что нет. Не можем бутылку открыть. Нет ли у вас запасного штопора, попрочнее. А то этот словно из проволоки сделан.
- Штопор я тебе ещё один дам, хороший, из закалённой стали. Старинная работа. Но прежде ответь на вопрос. Она что у тебя такая принципиальная?
- В каком смысле?
- Без глотка сухого вина в койку не ложится?
- Ну, что вы. Мы интеллигентные люди. Мы с Кларой так интересно беседуем. Какие койки? О чём вы?
Стал я рыться, искать стальной штопор, машинально при этом приговаривая:
- Где-то он у меня был.
- Я в этом не сомневаюсь, - вторил мне Поль, - Именно поэтому я снова к вам и обратился.
- Вспомнил! - выкрикнул я, обречённо, - поругался с женой, она его забрала и уехала к матери в деревню.
- Ну, а что делать нам? - растерялся Кривошеин.
- Что-нибудь придумаем. Если у вас интим не предполагается, я присоединюсь к вашей компании. Не помешаю? У меня есть водка, закуска.
- Помешать, не помешаете. Но станет ли она пить водку, - упирался Поль, - Клара - музыкант, утончённая натура.
- Если ей запах водки противен, с вишнёвым вареньем размешает, получится вишнёвый ликёр. Варенье я захвачу.
Взял я три бутылки водки из тех восьми, что купил плотникам, строящим матери новый дом. Прихватил сыра, колбасы, вишнёвого варенья, принарядился и отправился слушать умные беседы. Пока собирался и штопор нашёлся. Пошли к Кривошеину. Клара оказалась женщиной эффектной. На вид тридцать лет, всё при ней. Округлые бёдра, высокая грудь. Волосы белые, крашеные. Причёска - застывшая волна. Такие носили женщины в тридцатые-пятидесятые годы. Платье у неё было в ретро-стиле, красное в чёрный горошек. Туфли на высоких тонких каблучках. Одним словом, не красавица, но интересная. У меня сразу слюнки выступили, глядя на неё. Разумеется, я представился, назвал полное имя. А далее открыл штопором бутылку рислинга и предложил даме выпить. Произошёл такой разговор.
- Не хочу, - капризничала Клара.
- Как не выпить, - настаивал я, - Это же всего-навсего сухое вино. Оно не столько алкоголь, сколько лекарство.
- От чего лечит?
- От поноса.
- У меня нет поноса.
- От запора.
- И запора у меня нет.
- От высокого и низкого давления.
- И от перепадов давления я не страдаю.
- Вот я и говорю. Зачем нам сухое вино, если у нас ни запоров, ни поноса. Давайте попьём водочки. А закусывать, если не хотите сыра и колбасы, можете вишнёвым вареньем. Как?
- Я ещё не пробовала закусывать водку вареньем, - засмеялась девушка.
- Это с вашей стороны упущение, пятно в биографии, - усилил я натиск.
- А чем водка лучше сухого вина? - не сдавалась Клара.
- В ней действующего вещества больше. Она вкусная. Именно поэтому я три бутылки с собой захватил, чтобы всем хватило.
- Да вы, Михаил, затейник. Ваше предложение мне нравится. Почему сразу ящик не принесли? - стала заигрывать она со мной.
- Будет мало, у меня ещё пять бутылок в запасе, - завёлся я
- Это всё равно, как запасной полк в засаде. Подход настоящего полководца. Послушайте, Лихобабин, вы случайно не военный?
- Сначала расскажите о себе, - уклонился я от прямого ответа, - а там уж и я вам свои тайны открою.
Клара сказала, что она музыкант, играет на двойной валторне в оркестре Михаила Плетнёва.
- Чем двойная валторна отличается от одинарной? - экзаменовал её я.
- Одинарная с тремя вентилями, - со знанием дела отвечала Клара, - а двойная с пятью. Существует ещё и комбинированная, с четырьмя вентилями. Но я не стану вам этими ненужными подробностями засорять голову.
- А как ваш инструмент выглядит? - не унимался я.
- Это изогнутая, блестящая труба, относящаяся к группе медных духовых инструментов. Имеет приятное звучание с мягким певучим тембром. Само слово «валторна» переводится с немецкого как «лесной рог». Вы, наверное, помните по фильмам о дворянской охоте, - трубят рога? Собственно, сигнальный рог и был далёким предком валторны. Изготовлялся из рогов животного. В наше время стал делаться из металла. Вот и вся история.
- А чем валторна так знаменита? Почему именно её выбрали?
- Валторна имеет самый большой звуковой диапазон из всех медных инструментов. Он охватывает почти четыре октавы.
- А сколько в музыке всего октав?
- Диапазон применяемых в музыке звуков разбит на девять октав.
- Значит, их девять?
- Девять.
- А валторна только четыре берёт?
- Целых четыре.
- Ну, не будем ссориться. Давайте наполним бокалы, чокнемся и выпьем. Я, например, и одной октавы не возьму. Нет ни слуха, ни голоса. Медведь в детстве не только на ухо, но и на горло наступил. Вы меня должны извинить за моё навязчивое любопытство, а может, даже и пожалеть.
- Давайте, наконец, выпьем, а там посмотрим. Может, я вас пожалею. А может, и вы меня.
- Причёска у вас интересная, - наливая ей до краёв, нахваливал я.
- Называется «Голливудская волна». Причёска в стиле Гэтсби.
Что это такое, я не знал и постеснялся спросить. Я рассказывал анекдоты про Буратино и Мальвину, про английского лорда, про тёщу, про Вовочку. Поль и Клара смеялись, пили водку как воду и не пьянели. Пошли прогуляться. На пустыре, возле дома выгрузили двадцать старых телефонных будок. Тут же нашлись три лома, оставленные рабочими, и мы этими ломами принялись крушить стёкла в телефонных будках. Устав, зашли в мою квартиру за оставшимися пятью бутылками, да так и расположились в ней. Достали продукты, что я предполагал везти в деревню жене и детям. Накрыли стол и пиршество продолжилось. Выпили ещё водки. Поль ослабел, мы его раздели, положили на кровать. Я включил медленную музыку, стали с Кларой танцевать. Тут она принялась чудить. Сказала, что хочет танцевать с дамой. Где я ей ночью даму возьму? Она предложила выход. Попросила, чтобы я нарядился в женское платье. Долго мы копались в шкафу, я примерял наряды жены. Кларе все они не нравились. Говорила, нет в них стиля. Остановилась на длинном широком платье, в котором жена, будучи беременной сыном Колькой, ходила. Клара напялила на меня Нинкин женский парик, губы своей помадой накрасила. В танце я с Кларой целовался. А та аж тряслась от страсти, хотя в этом женском наряде я совсем не походил на даму. У меня тогда были пышные чёрные усы, а на щеках и подбородке росла порядочная щетина. Страсть переполняла Клару. Она схватила маленький ломик, который мы с улицы захватили с собой. И принялась им крушить посуду, что стояла у меня на полках в серванте. И я, - что водка с людьми делает, - вместо того, чтобы её остановить, выхватив у неё ломик, принялся бить им и по телевизору и по другой мебели, находящейся в комнате.
- «Уделали» биксу? - поинтересовался Васильев, глаза у которого горели вожделенным огнём.
- Какой там, - остудил его пыл Лихобабин, - Мы же с ней вдвоём, считай, ещё пять бутылок выпили. Там хоть самого... Гм-гм. Пустые бутылки с размаху швыряли об стену и кричали от восторга, глядя на то, как они разбиваются вдребезги. Деньги, что я хотел отвезти плотникам, Клара, уходя, присвоила. Сказала, что они ей нужны «на такси». У меня не оставалось сил ей противиться.
Разбудила меня жена, и это было уже воскресенье. Вторая половина дня. Всю субботу мы с Полем проспали, не просыпаясь. Лежали мы на кровати вдвоём. Кривошеин в трусах, я - наряженный в платье жены, в парике, с накрашенными помадой губами. Жене я не мог ничего объяснить. Она предположила самое отвратительное. Не поверила в то, что нас напоила и обокрала женщина-музыкант. Я спросил у Поля полное имя Клары. Он сказал, что она представилась ему Кларой Карликовой. У меня сослуживец Володя Киреев в оркестре у Плетнёва числился администратором, а на самом деле работал обычным грузчиком. Загружал в машину после концерта инструменты музыкантов, пюпитры, что там у них ещё. Я ему позвонил, рассказал, как всё было. Он сказал, что никакая Клара Карликова у них в оркестре на двойной валторне не играет. Что такого человека у них нет.
Сколько было разговоров и с женой, и с матерью. Сколько неприятности получил я из-за этой попойки с Кларой. Чтобы я ещё хоть раз пил с интеллигентами. Я до сих пор, как вспомню про тот случай, у меня холодный пот по спине ручьём бежит.
Поль вскоре после этого обменял квартиру, переселился от меня подальше, чтобы я ему не напоминал про ту ночь. А вы говорите, интеллигенты мало пьют. Не приведи вам бог.
7.09.2024 год
Дела семейные
- Человечеством должны руководить врачи, - кричала уволенная из больницы за воровство Флора Хворова мужу Олимпию, изгнанному с фабрики-кухни за пьянство, - мы всем выписываем одни и те же лекарства, для нас нет различий ни возрастных, ни национальных. Психосоматика – наше знамя!
- Нет, кондитерам следует управлять миром, - оппонировал ей супруг, - Пойми, фефёла, если человек за завтраком съест конфету, он не будет злым. А мы дадим каждому ещё и по пирожному. Научим готовить и есть бисквитные торты. А тех, кто не захочет сладкой жизни, самих засунем в печь. Чему учил вождь мирового пролетариата? Правильно. Каждая кухарка должна уметь управлять государством. Кухарка от слова кухня. Основа любой кухни - печь. А у печи главный кто? Кондитер. Ясно излагаю?
Хворова, не находя других аргументов в споре, схватила подставку для капельницы и огрела ей мужа. Олимпий взял свежий бисквитный торт и приложил его к лицу жены.
Супруги сцепились, как два паука и, упав, стали кататься по полу из стороны в сторону.
К ним в комнату заглянула соседка Ольга Ануфриевна, старая дева и, понаблюдав какое-то время за Хворовыми, сказала со вздохом зависти:
- Вот это любовь!
Дело житейское
Владимир Клавдиевич Чемоданов выпивал и закусывал, находясь с супругой в гостях у своей старшей сестры, Вероники Зызыкиной. Отмечали юбилей Вероники Клавдиевны, ей исполнилось шестьдесят лет. Было много родни, людей с производства Зызыкиной. Когда сделали перерыв в застолье и гости вышли, за столом остались Чемоданов и его племянник Андрей, молодой человек двадцати пяти лет.
- Завидую вам, дядя Володя, - сказал племянник, наливая водку в рюмку Владимира Клавдиевича, - Вы с тётей Леной живёте душа в душу. А мы с Маринкой ругаемся каждый день. Как это у вас получается, жить в мире и согласии?
- Скажешь тоже, «в мире и согласии», - чокнувшись и «опрокинув» рюмку, отвечал Чемоданов. - Семейная жизнь - это война с короткими промежутками для отдыха. У нас бывают такие ссоры, что стыдно сказать. Два месяца назад так поругались, что дело дошло до рукопашной. Ленка, дура, другого слова не подберу, лицо мне расцарапала. На работе взглянули на рожу - «сексуальным маньяком» прозвали. Будучи совершенно убеждёнными, что жертва насилия мне лицо «распахала». Не поверили, что жена руку приложила. Говорят: «жёны спину царапают, а не лицо». Я же им не раскрыл причину ненормального поведения супруги. Тебе, как родственнику, скажу, зная, что дальше тебя не уйдёт. Откроюсь, чтобы не думал, что у нас в семейной жизни тишь да гладь. Собственно, тайна не велика, ничего страшного не произошло. Как говорится - дело житейское. Всего-навсего предоставил возможность на неё посмотреть. А она меня за это изувечила.
- Не понимаю.
- Слушай, как дело было. Позвонил одноклассник, Серёга Сушко. Мы с ним живём в одном дворе и дома у нас под одним номером, только корпуса разные. Мой дом без корпуса, а у него корпус два. И такая получается планировка - его окна, с торца дома, смотрят прямо на окна моей кухни и большой комнаты. Всё видно, что там делается. В особенности летом, когда шторы открыты. К чему я всё это излагаю? Серёга говорит: «Вован, чего это твоя Ленка по квартире голая ходит?». Посмотрел я на жену, действительно ходит, в чём мать родила. Не вспомню, когда завела она такую привычку. Возможно, свалившаяся на город жара заставила её вести себя так. Действительно, придёт с работы, одежду снимет, примет душ и, не одеваясь, бродит по квартире. Я сначала делал ей замечания, а потом перестал. Живём мы вдвоём. Вместе уже десять лет. Вроде как своим видом она никого не смущает. Отвечаю Сушко: «Ну, ходит. Что в этом криминального?», - «Именно, что криминал может произойти», - смеётся в трубку Серёга, - «Тесть мой, хрен старый, в подзорную трубу её рассматривает. На три четверти из окна вылез. Боюсь, вывалится с четвёртого этажа, и мы останемся без его генеральской пенсии». Посмотрел я в сторону его дома. Все окна торцевой части второго корпуса облеплены интересующимися. Я аж присвистнул. Не предполагал, что не столь молодая моя супруга пользуется таким спросом. Я-то к ней привык. Меня в ней, одетой и раздетой, ничем не удивишь. Попробовал посмотреть на неё свежим, так сказать «посторонним» взглядом. Оказывается, она ещё ничего. Я её пристыдил. Сказал, что на неё изо всех окон смотрят. К моему замечанию она отнеслась спокойно. Дескать, пусть смотрят, ей всё равно. Помнится, даже мелькнула мысль: «Уж не намеренно ли она бродит по квартире нагишом?». Стал следить. Да нет, вроде не рвётся без надобности ни на кухню, ни в большую комнату.
Так вот, подходим к кульминации рассказа. Мой сосед, спивающийся журналист Роберт Перетрухин, новый спиннинг, которому цена сто пятьдесят тысяч, предложил мне за тридцадку. Видишь ли, пьёт он только дорогое виски, срочно деньги на шотландское пойло понадобились. Я к жене, к родне, объясняю ситуацию. Всех друзей обзвонил. Говорю, такое счастье случается раз в жизни. Встретил глухую стену непонимания. Никто не даёт взаймы. И тут, в магазине встречаю генерала, тестя Серёги Сушко. Спрашиваю: «Мелентий Силыч, пенсию получили?», - «Да, только что получил». И тут уж я не смог удержаться, чтобы не предложить ему сделку. Думаю, жене всё равно, а я на её наготе спиннинг заработаю. Попросил я у генерала тридцать тысяч, на две недели, до получки. Он посмотрел на меня, как на умалишённого. Тогда я сказал, что в ответ на его великодушие стану удерживать жену разговорами на кухне, окна которой выходят во двор. Военный человек сразу представил себе всю диспозицию и полез за деньгами. Дал тридцадку не глядя, даже расписку не попросил. Я к Перетрухину, отдал деньги, забрал спиннинг. Сижу себе с ним, родимым, на кухне. Мечтаю, как поеду на рыбалку, как буду рыбу ловить, уху варить. А жена, знай себе, «пилит». Всё хочет узнать, где я на «удочку» деньги достал. Недолго я наслаждался покупкой и тайной приобретения средств на неё. Позвонил Сушко. Трубку подняла Ленка. Серёга ей сказал, что я примерил на себя роль сутенёра, продающего вид голой жены старикам за деньги. Они, видишь ли, всей семьёй насели на деда, и Мелентий Силыч признался, что дал мне взаймы. И про условия не забыл сказать. Дома скандал. Жена мне последние волосы выдрала, лицо расцарапала. Кричала: «Разведусь с тобой». А собственно, из-за чего весь сыр-бор? Бесплатно значит, на неё можно смотреть. А если за это мужу взаймы дали, то это уже преступление. Спиннинг Роберту пришлось вернуть, что называется, ушёл из-под носа. А ты, Андрюшка говоришь, тишь да гладь.
22.08.2024 год
Добрые люди
В магазине «Пятёрочка», у кассы, Анна Ивановна Пастухова стала свидетельницей такой сцены. К стоящему перед ней мужчине подошла расфуфыренная женщина средних лет и попыталась втиснуться перед ним. Делала это нахально, демонстративно. Мужчина посторонился, пропуская, но не смог удержаться от комментария.
- Матушка, вы бы хоть разрешения спросили, - мягко заметил он.
То ли тон его снисходительный ей не понравился, то ли она обиделась на «матушку» и на невнимание со стороны мужчины к своей, по её мнению, яркой персоне. Одним словом, она на повышенных тонах принялась ему выговаривать:
- Я часто бываю на Кипре, и там мужчины всегда пропускают женщин вперёд. Там живут настоящие кавалеры. А наши... А у нас... Да что с вас взять.
Мужчина благоразумно промолчал. И скандалистка, не получив повода для продолжения бузы, поворчав что-то невнятное себе под нос, угомонилась.
Когда Анна Ивановна вышла из магазина, её нагнала сухенькая бабулька, стоявшая в очереди за ней.
- Знаю я этих фотоманделей, - без предисловия начала старушка, - по Кипрам она катается. Там бы и жила с кавалерами. А у нас, когда лезешь без очереди, принято спрашивать разрешение. А то можно и по шеям получить. Главное, напала на Колю Егорова - парня безответного. Он же за матерью лежачей седьмой год ухаживает. Другой последнее из дома вынесет, пропьёт, а этот всё в дом.
Последние слова собеседницы резанули слух Анны Ивановны, неожиданно для себя она тяжело вздохнула.
- Что такое, милая? - забеспокоилась бабулька.
- Да, супруг тоже всё в дом тащит.
- Чего же тут вздыхать. На такого мужа молиться надо.
- «Молиться». У вас есть две минуты? Я о нём расскажу.
- Расскажи, милая. Про хорошего человека приятно послушать.
- Хороший-то он хороший. Но... Сначала муж носил в дом больных голубей, чтобы их на улице кошка не слопала. Я молчала. Затем притащил больную кошку, чтобы собаки её не задрали. Я и тут сдержалась.
- А потом привёл собаку? - попробовала предугадать бабушка.
- Нет, - усмехнулась, Анна Ивановна, - хуже. Месяца два назад привёл в дом человека, бомжа. На мои упрёки ответил: «Жалко стало. Спал в верхней одежде на лестнице. Видно, что давно не ел, не пил, запутался, потерялся. Вон, по телевизору показывали, что одного такого изверги облили бензином и подожгли. А вдруг и с ним что-то подобное сделают? Как потом жить с мыслью, что мог спасти человека и не спас?». Хотелось мне тогда сказать Андрею: «Не надоело быть добрым за мой счёт?». Но я и тут взяла себя в руки.
Дело в том, что муж сидит дома и пишет диссертацию, все мысли его только о ней. Денег не зарабатывает, по хозяйству не помогает, а я кручусь на двух работах, стираю, готовлю и тех же больных голубей с кошкой пришлось лечить и выхаживать тоже мне. И бог бы с ними. Но тут он взвалил на мои плечи чужого человека.
Легко быть милосердным за чужой счёт. Да, мне очень тогда хотелось сказать ему что-то резкое, обидное, но я в очередной раз промолчала. Мужа не переделаешь. А ругаться, вносить раздор в семью, как говорится, будет себе дороже. Вещи с бомжа я сняла, в стиральной машине простирнула и высушила. Костюм был сносный, только очень грязный, заношенный. И самого отмыла, отскоблила, подстригла, накормила. Ссадин и увечий на теле, слава богу, не было. Дня через два он пообвыкся, рассказал о себе.
Оказалось, зовут его Толя Чикин, сам он деревенский с Калужской области. В Москву приехал к престарелому дяде Василию. Брат матери давно зазывал его в столицу на престижную работу автослесарем к себе в мастерскую, обещал переписать на него квартиру, машину и сбережения. Но Анатолий колебался, так как знал, что дядя Вася был в «контрах» с его отцом. А три года назад, Чикин, долго не думая, соблазнился лёгкими деньгами и, предав отца, перебрался в Первопрестольную.
С родителями отношения прервал. На письма из дома не отвечал, не звонил, не давал о себе знать. Но жизнь распорядилась так, что после смерти дяди его наследством он пользовался недолго. Сначала столичная жизнь раскрыла перед ним свои широкие объятия. Каждый вечер он ужинал в ресторане. Вино, музыка, женщины, лесть официантов. Всё это кружило голову, казалось, не будет этому конца. Появились друзья, пристрастия. Толя стал играть в карты и не заметил, как проиграл все дядькины деньги, оставшиеся ему в наследство. Тут бы и образумиться, взяться за голову, но он уже не мог остановиться. Поставил на кон сначала машину, потом квартиру и остался на улице.
Как говорится, что без усилий достаётся, легко уходит. Первое время он жил у знакомой женщины, торговавшей рыбой на рынке. Звали её Тамара. Может быть, она и терпела бы его. Но Толя возвращаться на работу в автосервис не торопился. Пристрастился к вину. А когда напивался, становился буен, пускал в ход кулаки. Тамара его прогнала. Какое-то время Чикин жил у приятеля, с которым вместе ремонтировал автомобили. Но тот над ним постоянно подтрунивал, говоря: «всё ты профукал почём зря, что ты за человек». На этой почве они поругались, и Толя от него ушёл.
С тех пор, благо было лето, он обитал на улице. На что жил, где ночевал, об этом умолчал, а я не выпытывала.
Чикин был рукастый. Починил унитаз, вода в нём подтекала. В ванной кран заменил, тот гудел. Старый наш «Жигулёнок» разобрал по винтику и снова собрал, заработала машина. Бензином заправили и как новенькая «бегала». И всё-то он вспоминал деревню. Сад возле дома, корову, парное молоко, петушка, курочек, гусей. Пруд, что рядом с баней. Бывало, как начнёт рассказывать, не остановишь. И глаза горят живым, весёлым огнём.
- Днём в небе ласточки летают, ночью звёзды горят. В полях простор, воздух. В лесу грибы-ягоды, у отца пасека. Там жизнь настоящая, а не здесь, в городе, - говорил Анатолий, - По отцу и маме скучаю. Как они там, без меня? Пешком бы пошёл в дом родной, но чувство стыда не пускает. Кто-то злой, сидящий внутри меня, говорит: «Тебя на смех там поднимут. Отец не простит, выгонит. Не послушался ты его. Какими глазами теперь смотреть на него станешь?». И жутко становится от этих слов внутреннего голоса.
- Прощения попросишь, - осторожно подсказывала я.
- Не поймут, - яростно кричал Чикин, - Отец самодур, строгий, безжалостный и мать ему под стать. Не примут.
Я думаю, Толя так и жил бы у нас всю осень и зиму. Он не пил, помогал, но вот стала в нём проявляться нехорошая черта. Принялся он мужа моего задирать. Не по злобе, а от собственной неустроенности, жизненной неопределённости. Бывает такое. В разговорах со мной недвусмысленно намекал, что у супруга моего руки не из того места растут.
- Вон, твой Андрей, тоже нигде не работает, ты же его не гонишь. А меня Тамарка выгнала, - жаловался Чикин.
- Андрей - муж мой, венчанный. Да и водку не пьёт, - напоминала ему я о его недостойном поведении у женщины, приютившей его.
- Это да. За это Тамарка меня и ругала. Но я всё равно лучше твоего мужа, надёжнее. У меня деревенская закалка. Я был бы для тебя предпочтительней, - гнул он свою линию.
Я тогда рассказала ему сказку, как один добрый человек выручал дурака из беды, а тот ответил ему за это чёрной неблагодарностью. Толя понял намёк, замолк. Но какое-то время спустя взялся опять за своё.
Тут уж терпение моё лопнуло. Я ему прямо сказала, что если он не найдёт в себе сил ехать домой, к отцу-матери, то пусть опять отправляется спать на холодную лестницу.
Перед поездкой к родителям мы сходили вместе с ним в церковь. Толя исповедовался, причастился, окреп духом.
Посадила я Чикина в «Жигули» и повезла в Калужскую область.
Когда приехали в деревню, из дома вышли старик со старухой. Толя шёл к ним навстречу заплетающейся походкой, хотя ручаюсь в том, что был трезв. Не дойдя двух шагов, упал на колени перед отцом и зарыдал так громко и отчаянно, что я поняла, как нелегко ему в эту минуту.
Старик подошёл, попробовал поднять рыдающего сына, но тот не вставал. Эпическая была картина - возвращение блудного сына. Одно дело, читать евангелие от Луки или смотреть картину Рембрандта в Эрмитаже. Другое дело быть свидетелем происходящего. Сбежались соседи, смотрели кто с интересом, кто с сочувствием в ожидании того, чем дело кончится.
- И чем кончилось? - с беспокойством в голосе поинтересовалась бабушка. Видно было, что история её тронула.
- Наплакавшись вдоволь, в сопровождении родителей, пошёл Толя в дом. И всё в голос бога славил. Дескать, только с помощью молитв победил он в себе гордыню, внутреннего врага, и смог вернуться домой.
Про меня он забыл, словно и не жил у нас целый месяц. Я собственно, не в претензии. Сподобилась лицезреть такое, о чём только в священной книге написано да великими художниками на холстах изображено.
Мужу я об этой поездке не сказала. Он жалел, что Толя ушёл, не попрощавшись.
Говорю:
- Я с ним за нас двоих простилась.
Андрей утешился моим ответом и сел дописывать диссертацию.
Такая вот история случилась с незадачливым мужем моим.
- Ты, девонька, мне не о муже, а о себе рассказала. Если всё это правда, то ты святая. Здоровья тебе, милая и долгих лет, - напутствовала Анну Ивановну старушка и вдруг, вспомнив что-то важное, быстро зашагала своей дорогой.
9.06.2024 г.
Друг детства
Профессор, доктор наук, Сергей Гурьянович Постылицин провожал друга детства, Пашку Голодайкина. На вокзал приехали к отходу поезда. В глаза друг другу не смотрели, ни о чём не говорили. За две недели, что Голодайкин гостил у Постылицина, всё было спрошено-отвечено.
Пашка занял место в своём плацкарте, устроился у окна. Когда состав тронулся, Сергей Гурьянович пошёл за вагоном, махая рукой. Поезд стал набирать скорость. Удаляясь, завилял последним вагоном и скрылся из виду.
В буфете вокзала Постылицин через силу выпил «чекушку» водки и спустя минуту его прошиб спасительный пот. Жизнь начинала потихоньку возвращаться в свои берега. Бесцветный мир приобретал краски, запахи и звуки. На площади у вокзала профессор поймал такси и поехал домой.
«Всему виной юбилей», - думал он в дороге, - «Жена дуется, дети не разговаривают. А в чём я, собственно, виноват?».
Сергей Гурьянович не любил свои дни рождения. Начинали поздравлять коллеги по работе, звонили сослуживцы, одноклассники, соседи по квартире и даче. Его родственники и родственники жены. Когда человек занимает высокое положение в обществе, все спешат напомнить ему о себе при удобном случае. Всё это давно надоело, превратилось в рутину, так как было неискренно с обеих сторон. То ли дело приезд в этом году друга детства «Паштета». Единственного на свете человека, которого он любил и который любил его. Но тут, против воли, Постылицин попал в такой тайфун вино-водочного потребления, из которого еле выбрался только через две недели.
С другом Пашкой у Сергея Гурьяновича была связана вся его молодость. Вместе учились в школе. Вместе поступили в институт и окончили его. Вместе занимались научной деятельностью. Все радости и горести первой четверти жизни делили пополам. А затем Голодайкин из науки ушёл в бизнес, мотало его. Был он продавцом на рынке, и охранником в ЧОПе. У адвентистов седьмого дня и у баптистов искал ответ на вопрос «зачем он живёт». Ответа не получил. Уехал в глухую деревню, женился, обзавёлся хозяйством и успокоился.
Сергей Гурьянович, тогда ещё Серёжа, женился на дочери академика Боброва Нелли, со временем стал доктором наук, профессором, благодаря тестю, преуспел в карьерном росте. Но не зазнался, про друга детства никогда не забывал.
Вернувшись с вокзала, Постылицин принялся оправдываться перед женой:
- Нелли, ты же понимаешь... Пашка, «Паштет», друг детства. Приехал первый раз за двадцать лет в Москву. Ну, как не принять, не посидеть, не вспомнить, что было?
- Конечно, как не посидеть, - завелась с пол-оборота жена, - когда твой Пашка-«Паштет» привёз с собой две трёхлитровые банки самогона. Да если б вы на самогоне остановились, я бы слова не сказала. Ты посмотри, сколько вы, алкаши, за эти дни выпили.
Окинув взором батарею пустых бутылок, занимавших чуть ли не всю площадь комнаты, Постылицин ужаснулся.
Две недели назад жена стелила ему на ночь чистое бельё, и была приветлива, а сейчас, не сдерживая себя, бранила:
- И не стыдно тебе? Без пяти минут член-корреспондент, а итальянскую софу всю насквозь прос..л!
После отповеди супруга позвонила дворнику, чтобы тот с помощниками вынес софу на помойку, а в мебельном магазине заказала новую. Дети были мрачнее тучи и с отцом не разговаривали.
Ещё с неделю Сергей Гурьянович приходил в себя. Зарёкся пить. Поинтересовался у жены, почему дети с ним не идут на контакт. Жена вместо ответа достала из кармана и включила диктофон.
- Сын Артур, лоб здоровый, - услышал Постылицин свой пьяный, тягучий, злой голос, - вымахал с каланчу, а живёт, как умственно отсталый. А как хорошо начинал. Суворовское училище закончил. Физически развит, красив. Все козыри у дуралея на руках. О хлебе насущном заботиться не надо. Думать, во что одеться-обуться, не надо. Я бы на его месте горы своротил. А он?
В кино не ходит, книг не читает, его кумиры - репер «Гнойный», да имбецил Глад Валакас. Живёт по принципу - чем хуже, тем лучше. С другой стороны посмотреть - молодой человек знает, кого слушать, на кого ровняться. Вот только куда его эти идеалы приведут. Друзья на день рождения подарили ему толстовку с надписью на русском языке «Иди на х...». И он хотел её надеть и пойти на улицу. Кое-как мать отговорила. Сказала, что у нас всё воспринимают на свой счёт, а к слову в России отношение особое. Первый прохожий, прочитав эту надпись, даст ему в морду. Испугался. Кулаки с пивную кружку отрастил, а сам растёт трусом.
Была у него приличная девчонка. Как-то спокойно, без чувств, без эмоций, встречался с ней. И так же без сожаления расстался. Да и кому такой тюфяк нужен? Всё тело татуировками выпачкал, свободного места не осталось. Наколол себе Винни-Пуха, Микки-Мауса, Губку Боба-квадратные штаны, Симпсонов, ещё какую-то мерзость. Его бы пороть, да охламону уже двадцать лет. Здоровый чёрт, отнимет ремень, самого выпорет. Хотя нет. Ремня не отнимет. Просто не поймёт, зачем и за что его бьют. Возможно, даже защищаться не станет.
Соорудили для таких как он, идиотов, искусственные горки у самого дома. На этих горках, с утра до ночи, на доске с колёсиками мой Артур катается. Больше ничем не интересуется. Куда ж мы, Паша, катимся? Мы с тобой в двадцать лет по женским общежитиям ходили. А он... У меня в молодые годы на стене висели вырезанные из журнала «Экран» фотографии молодых актрис, в которых я был влюблён. Это Елена Цыплакова, Тамара Акулова, Галина Беляева, Евгения Симонова, Марина Зудина. А у него висит фото имбецила Глада Валакаса. Слушает бормотание репера, который сам себя называет «Гнойным». При этом первое слово из всем нам известного словосочетания, из кокетства опускает. Бог с ним, с репером, по мне так все они гнойные, сына жалко. Знал, что конфликт между отцами и детьми неизбежен, но я оказался не готов к тому, какие формы примет этот конфликт. Думал, станем спорить до хрипоты, придётся оправдываться перед потомством за свой конформизм, за то, что предал высокие идеалы, опростился, опустился, захлебнулся в океане быта и мелочных страстей. А тут потомки обогнали предков в своём падении настолько, что за ними не угнаться. Если стану каяться, они даже не поймут, о чём я говорю. Спросят: «Что значит ”предал высокие идеалы“? А что это? Мы не знаем, что это такое. У нас их и не было. Нам нечего было предавать. Мы бы с удовольствием и предали, и продали всё. Но у нас ничего не было». И что тут скажешь? При царе церковь звала к небу, при коммунистах толкали к подвигу, к нравственному росту. А сейчас какая-то суицидальная философия. Гонки на гробах в преисподнюю. Соревнуются, кто быстрее угробит себя. Как, скажи мне, жить с мыслью, что твои дети в любой момент могут руки на себя наложить?
Дочь Эльвира ещё школу не окончила, уже живёт взрослой жизнью с сорокалетним мужиком. Говорю жене: «Пусть сначала распишутся», - «Не надо, пусть так живут». Боится, что пропишет «мерина» в нашу элитную квартиру, а через год с ним разведётся и судись потом. А о нравственной стороне вопроса ни дочь, ни мать уже и не задумываются. Эльвира язык себе проколола, в нос кольцо металлическое вставила. Супруга помалкивает. Вспомни нашу училку Тамару Андреевну. Заметив золотые серёжки в ушах у Жанны Балашовой, она Жанку таскала за волосы. Я по молодости лет думал: «Чего она к девчонке придирается? Этих серёжек за волосами и не видно совсем». А ведь всё начинается с малого. Где бы сейчас Тамару Андреевну найти, чтобы оттаскала мою дуру за патлы. Да и таскать ведь не за что. Голову бреет наголо. В прошлом году решила, что ноги у неё кривые, надо выпрямить. Легла в больницу, там ей сломали ноги. Всё за большие деньги. Вроде как этим выпрямили. Деньги есть, мать ей даёт на все эти глупости. А ума нет. Вот она себя и уродует.
Жена губы себе надула, в груди закачала силикон. Только и знает, что покупать тряпки, да драгоценности. Одних очков солнцезащитных у неё сотни три. Говорю: «Куда тебе столько? На жаркий юг ты не ездишь. Летом от солнца прячешься». Кто-то сказал ей, что солнечные лучи вызывают рак кожи. Всех, кого ни попадя, слушает, всем верит, кроме мужа, разумеется.
Сынок тоже постоянно стрижётся наголо, как новобранец или уголовник. Говорю: «Артур, потерпи ещё лет пять и лысым будешь. А сейчас-то с волосами походи. Будет, что вспомнить». Не слушает. Раньше хоть футбольным фанатом был, на стене висели фотографии футболистов, шарфы разных команд. Теперь, повторюсь, висит один портрет имбецила Глада Валакаса. То есть следы деградации и разложения налицо.
Что я всё про себя. Как твои дела?
- А что у меня? Корова отелилась бычком, молоко даёт. Куры несутся. В моей деревенской жизни нет ничего интересного, - таким же тягучим, пьяным голосом отвечал ему друг.
- Ну, а что с мужиками вы делаете, на селе, как свободное время проводите?
- Свободного времени, живя на селе, не бывает. А мужиков у нас в деревне, кроме меня, никого не осталось. Те, что не уехали, спились и умерли. Я остался один на всю деревню мужик.
- Жаль, ты бабку - тёщу мою не застал. Уехала до осени на дачу. Вот она бы тебе показала цирк. Ходит по квартире в одной короткой мужской майке на лямках. Утром и вечером гимн поёт вместе с радиоприёмником. Мучает всех чтением своих графоманских стихов. Причём добивается, чтобы её вирши хвалили. И постоянно желает здоровья.
- Зачем?
- Чтобы ты в ответ ей пожелал того же. Будто от моих пожеланий и впрямь ей здоровья прибавится. Одно хорошее дело сделала, котов с собой на дачу забрала. А то бы эти разбойники нам с тобой ни поговорить, ни выпить не дали. Корми кошек, расчёсывай шерсть, убирайся за ними. Дети завели этих домашних животных, а я с ними мучаюсь. Оно мне надо?
Постылицин, красный как варёный рак, потянулся и выключил диктофон.
- Теперь ясно, почему дети с тобой не разговаривают? - с издёвкой спросила жена.
- Я больше не буду, - как нашкодивший подросток, пролепетал Сергей Гурьянович.
- Прямо сейчас, - «металлическим» голосом строго заговорила супруга, - пообещай мне, что этого «Паштета» в нашем доме больше никогда не будет.
- Нелли! Что ты такое говоришь, - стал защищаться Постылицин, - С Пашкой мы пуд соли съели. В детстве вместе голубей гоняли. Вместе в школе учились. Вместе прогуливали эту самую школу, играя со старшеклассниками в карты на деньги. Я материну пенсию им проиграл, а Пашка отыграл и всё до копейки мне отдал. Иначе бы мать меня убила. Вместе дрались. На учёте в комнате милиции состояли. С «Паштетом» вся моя юность связана. Он спас меня, когда купаясь в пруду, я захлебнулся и пошёл ко дну. Пашка, вытащив меня на берег и откачав, вернул к жизни. Первую бутылку портвейна мы вместе распили. Вместе в женское общежитие ходили, вместе керосином вошь лобковую изгоняли. Когда нечего было есть, пустые бутылки собирали, сдавали, на вырученные деньги хлеб покупали. Все радости и горести первой четверти жизни делили пополам. Как я могу предать своё прошлое? Нет, и ещё раз нет! Мы прожили с тобой двадцать лет, но ты так до конца и не разобралась во мне. Ты принимаешь меня не за того человека.
- Я принимаю тебя за человека, который наплевав на свои служебные и семейные обязанности, пьянствовал две недели и поносил последними словами своих близких: детей, жену, тёщу. За человека, который опозорил нас перед соседями. За человека двуличного и мерзкого, у которого правда на языке только тогда, когда он напивается с собутыльником в стельку. Я уж не говорю о том, что твой «Паштет» нам весь унитаз заблевал, сорвал с крепления и разбил в ванной раковину. Пустые бутылки в окно кидал на головы прохожим.
- Я прошу прощения и за него. Он тоже больше не будет, - пообещал Сергей Гурьянович.
- Конечно, не будет. Потому что сейчас тебе придётся сделать выбор - или он или мы, - напирала жена, - Если тебе с нами так плохо, как ты говоришь. Если дома тебя окружают извращенцы и деграданты, не мучай себя - уходи. Уезжай в деревню к другу детства «Паштету» и крути там быкам хвосты вместе с ним. Я за эти две недели твоего отдыха приобрела столько седых волос, что в магазине краски не хватит, чтобы их закрасить. А мои нервные клетки? Они же не восстанавливаются. Ты от этой водки и самогона до того обезумел, что спокойно рассказываешь жене о том, как в женское общежитие с дружком ходил и подцепил там ман..шек.
- Нелли, успокойся. Пашка, может быть, ещё двадцать лет из деревни своей не выберется. Зачем так переживать?
- Ты предлагаешь мне эти двадцать лет жить и дрожать в ожидании приезда твоего «Паштета»? Короче, будешь упорствовать и стоять на своём, я с тобой разведусь. И дети меня поддержат. Хочешь этого?
- Не хочу. Не говори таких слов, - взмолился Постылицин.
- Тогда решай. Чего молчишь?
- Хорошо. Я напишу Пашке, чтобы он не приезжал, - убитым голосом поклялся профессор.
Удовлетворённая ответом жена вышла из комнаты.
Оставшись один, Сергей Гурьянович закрыл лицо руками и горько заплакал.
26.05.2024 год
Жаркие объятия
Мой отчим торговал виноградными улитками. Фурами возил их из Молдавии во Францию. Это я с его слов говорю. Чем он на самом деле занимался, откуда брал деньги, мне доподлинно неизвестно. Отправил меня учиться в Москву. В Академию с пространным и непонятным названием. Определил на факультет, где преподавали уфологи, экологи и бог знает, кто ещё. Ректор походил на уголовного пахана, говорил сиплым, надтреснутым голосом. Обещал, что после окончания учёбы, за наши-то деньги, мы станем если и не дипломатами, то уж точно акробатами. Главную задачу, по мнению отчима, Академия выполняла. Предоставляла общежитие и изолировала меня от матери на пять лет. В общежитии жить было не сладко. Не стану перечислять неудобства. К истории, которой хочу поделиться, это отношения не имеет.
Комнату в общежитии делил я с двумя необщительными сокурсниками: Капитоном Гудзем и Александром Арефьевым.
Гудзь, по студенческому прозвищу «капитан Гусь», долговязый, угрюмый парень, был старше нас с Арефьевым на три года. Он практически с нами не жил. Квартировал по съёмным квартирам, но в общежитии был прописан и на вопрос коменданта: «Живёт ли с вами студент Гудзь, что-то я его не вижу?», мы с Саней солидарно отвечали: «Живёт-живёт, даже не сомневайтесь».
Арефьев был моим сверстником и до смешного походил на меня. Его все принимали за моего младшего брата. Имея субтильное телосложение, маленький рост, Саня вполне отвечал своему прозвищу «муравей».
Говоря начистоту, Александр на первом курсе был Клячкиным, но уже к началу второго курса сменил фамилию и стал Арефьевым. И то ли перемена фамилии на него так благотворно подействовала, то ли он, наконец, приспособился к учебному процессу и жизни в общаге, только стал Саня вести разгульный образ жизни. Чуть не каждый день стал выпивать и приводить в нашу комнату новую знакомую.
Разумеется, меня выпроваживал погулять на то время, пока развлекался. Осенью было ещё терпимо, а зимой в лёгкой курточке наматывать круги вокруг общежития не очень здорово, в сильный мороз так просто невыносимо. Я всё ждал перемен и они настали. Арефьев бросил пить и прекратил водить девиц. Меня на улицу перестал прогонять. Хотя в нашей комнате поселилась девушка по имени Валя. Такая же маленькая и субтильная, как и сам «муравей». Поселилась, - мягко сказано. Они, Саня и Валя, как только гасили свет, не дожидаясь, пока я засну, начинали предаваться любовным утехам. После чего, сидя в простынях на подоконнике, курили и вели откровенные беседы. Одним словом, жили в своё удовольствие. Вели себя так, словно в комнате кроме них, никого не было. Вначале я пытался с Арефьевым говорить. Эти долгие беседы походили на монологи сумасшедшего у стены или разговор с глухим. Я стыдил Саню и Валю, взывал к их совести. Когда это не помогло, скандалил, грозился пожаловаться на них коменданту. Но и это не возымело действия. Тогда, в этом стыдно признаваться, я принялся Арефьева бить. Он стоически сносил мои побои, но образ жизни не менял. Я не знал, как ещё с ним бороться. Не убивать же его, в самом деле. К тому же Саня был похож на меня. Бывало, дашь ему затрещину, а ощущение такое, что кто-то дал затрещину мне. Выручил Гудзь.
Капитон раз в месяц заглядывал к нам, узнать новости. Видя, что я приуныл, поинтересовался, в чём дело. Я рассказал.
- Что, Костя, совсем невмоготу? - подытожил мои жалобы «капитан».
- Да, - подтвердил я, - нет сил терпеть. Ощущение такое, что живу в театре злобных лилипутов, и они лично для меня каждую ночь разыгрывают спектакль.
- Ладно, не хнычь. Помогу тебе. Дам адрес по-настоящему добрых людей. Снимешь у них комнату, поживёшь, отдохнёшь. Плата там символическая, они не гонятся за наживой. Если хочешь, можешь совсем не платить.
- Это как же? - не поверил я ушам своим.
- Глазки у тебя масляные, на богомольца похож. Скажешь хозяевам, что учишься в семинарии. Тогда они с тебя денег не спросят, поскольку люди верующие и чтут не только Бога, но и служителей его. Есть один минус.
- Какой? - насторожился я.
- Понимаешь, - Капитон понизил голос, и выдавил из себя, - они разговорчивые и хлебосольные.
- В твоих устах это звучит как ругательство или предостережение. Разве это может быть минусом? Это скорее плюс.
- Ну-ну. Хотя человек ты общительный, экстраверт, как и они. Попытай счастья.
Я воспользовался адресом, полученным от «капитана» и тем же вечером оказался, в прямом смысле слова, в объятиях у радушных хозяев Валеры и Веры, носивших фамилию Веселун.
Это были на редкость доброжелательные люди, а меня они встретили так, как встречают только близкого родственника, с которым не виделись долгие годы. Неподдельная радость сияла на их лицах. Они на меня не могли насмотреться. В этот миг, быть может впервые, я почувствовал, что не один на белом свете, кому-то дорог, нужен и кем-то любим. И непроизвольно стал улыбаться в ответ и объятиями отвечать на объятия.
Кроме хозяев меня так же радушно взвизгиваниями и мяуканьем встретил целый зоопарк. Три кошки, - британка Зоя, черепаховая Мурка и белая с глазами разного цвета Дора. И три собаки, «двортерьеры», Мальва и два её сына Браун и Грей.
Как только закончилась процедура знакомства, Вера засуетилась, стала хлопотать насчёт ужина. А Валера надел на меня тёплый тулуп, валенки, треух и предложил вместе с ним прогулять собак.
На улице мы какое-то время шли молча, а потом Валера доверительным голосом заговорил.
- Другой этого не поймёт, а ты поймёшь. Каких только борений мы с супругой не испытали за нашу долгую жизнь. Началось всё со свадьбы. Привёл кто-то на наше торжество старуху - гадалку. И жена из девичьего любопытства поинтересовалась у неё: «Что с нами будет, через двадцать лет?». Гадалка ответила ей: «Вижу тебя с синяком под глазом, а мужа твоего валяющимся на полу пьяным». Вера на эти её гадкие слова радостно всплеснула руками и ответила: «Слава богу. Значит, и через двадцать лет будем вместе». После этих её слов мать моя покаялась, призналась, что это она бабку-гадалку подослала, заставила комедию ломать. Но после Вериных слов прослезилась и сказала: «Раз уж ты так моего Валерку любишь, то делать нечего, я тебе его отдаю». Но случилось почти что так, как бабка нагадала. В девяностые годы, я был тогда офицером Советской армии, меня вместе с множеством других военнослужащих уволили из армии. Я запил, чтобы руки на себя не наложить, и это продолжалось долго. Пил так, что хоть святых выноси. За бутылку готов был не то что жену, родину продать. Кое- как совместными с моей матерью усилиями жена вытащила меня из этой ямы. Не успели дух перевести, с супругой случилась беда. Видимо, на нервной почве она ударилась в обжорство. Оказывается, это так же страшно, как и алкоголизм. Дошло до того, что она стала весить двести сорок четыре килограмма. На все упрёки матери я отвечал одно: «Мама, она терпела моё пьянство, и я потерплю её обжорство». Испытывала судьба нас на прочность, и брак наш всё преодолел, всё выдержал. Теперь вроде как всё наладилось, успокоились. Вот и думаем. Может, нам обвенчаться? Как ты на это смотришь?
- Положительно, - ответил я.
Больше часа мы с собаками гуляли, а вернувшись домой, Валера достал семейные альбомы и принялся мне показывать фотографии.
Всё это время он угощал меня настойками своего изготовления, под немудрёную холодную закуску. Сыр, оливки и варёный говяжий язык, нарезанный тонкими ломтиками.
Затем Вера принялась кормить меня борщом.
Борщ удался на славу. Бесподобный, багряный, ароматный, с мясом, с укропом, со сметаной, со свежим ржаным хлебом. Первую тарелку я съел с удовольствием и рассыпался в словах благодарности.
Вера тут же налила и поставила передо мной вторую тарелку. Её я съел, уже не чувствуя превосходного вкуса борща. Ел, если можно так выразиться, автоматически, забрасывая ложкой в рот содержимое тарелки. Но хозяйка на этом не остановилась. С шутками-прибаутками «знаем мы, как вас в бурсе кормят», поставила передо мной третью тарелку. Отказаться было нельзя, на меня смотрели счастливые хозяева, радующиеся возможности накормить «голодного» гостя. Третью тарелку, признаюсь, еле осилил.
Затем пошли в ход пельмени собственного приготовления в масле с уксусом и сметаной, за ними картофель-пюре с домашними свиными котлетами, салат из помидоров и огурцов, квашеная капуста и клюквенный морс.
Если учесть, что перед борщом Валера потчевал меня говяжьим языком и сырами, то вы поймёте, что места в желудке у меня было недостаточно, чтобы всё вышеперечисленное в него поместить.
Поэтому в процессе поглощения непрерывно подаваемых блюд я был вынужден два раза посещать ретирадное и освобождать желудок. Не подумайте, что я человек, неспособный сказать «нет». Я делал попытку отказаться от очередного угощения. Начал так:
- Чтобы не было обид...
Договорить мне не дали, хозяева, словно ожидая нечто подобного, перебивая друг дружку, заговорили сами.
- Мы на тебя не обиделись и никогда не станем обижаться, - говорила, задыхаясь от волнения, Вера, - кроме огромного уважения и преклонения перед твоим высоким выбором, стать семинаристом. И кроме желания, чтобы ты выучился на священника, у нас никаких других чувств никогда не было и не будет. У нас только одно родительское чувство к тебе. И ты это, надеюсь, уже успел понять.
- Успел, - икнув, подтвердил я, принимая очередную порцию из трёх шипящих котлет в свою тарелку.
- Никакой обиды! Даже тени обиды не может быть, - подтвердил слова супруги Валера.
Одним словом, не раз, про себя, я вспоминал слова Капитона про хлебосольных хозяев, которые были восприняты мною со скепсисом.
После убойного во всех смыслах ужина мы принялись играть в карты, домино и «лото», и во все игры хозяева мне поддавались.
Затем Валера профессионально музицировал на гитаре, и супруги хором пели. У хозяина квартиры был тенор, а у его супруги контральто. Особенно запомнилась мне песня в исполнении Веры «На горе колхоз, под горой совхоз, а мне миленький задавал вопрос» и припев этой песни: «А-я-яй-я-яй, О-ё-ёй-ё-ёй». Очень лихо это у Веры получалось.
В половине четвёртого, когда глаза мои начали слипаться, Вера предложила мне принять душ и ложиться спать. Она постелила новое бельё, на пододеяльнике была вышивка с маленькими разноцветными камешками. Я видел такое впервые.
Наконец меня оставили в покое. Но не тут-то было.
Ко мне пришли животные. Собаки легли на пол возле кровати, а кошки забрались на застеленную новым бельём постель. Белая кошка Дора легла мне на грудь. Я решил, что животные так расположились из-за того, что в этой комнате приоткрыта форточка и через щель в ней просачивался свежий воздух. Но пришла хозяйка и расценила это иначе. Умилившись идеалистической картиной, она присела на край широкой кровати и сказала:
- Животных не обманешь, чувствуют хорошего человека. А я по делу. Хочу кое-что рассказать. Другого раза может и не представится. Ведь тебе же интересно, как я похудела на сто сорок килограмм?
- Очень, - ответил я, хотя хотелось спать и мучила изжога.
- Расскажу всё, как было, - пообещала Вера, - Не поверишь, но в двенадцатом году я весила двести пятнадцать килограмм. И совершенно не знала, что с этим делать. Мне моя тётушка подсказала, что есть в Москве такое заведение. Называется «Клиника института питания при академии медицинских наук». И вроде там мне могут помочь. Но я не знала, куда я иду. Ну, и вроде легла туда. Попала к диетологу. Пролежала там, по-моему, две недели и вышла оттуда, сбросив за эти две, может три недели, килограмм пятнадцать. Там продуманное питание, всё научное, очень минимальное. Вернулась домой. Ну, дома набрала, конечно. Потому что совершенно не знала, как себя вести. Прожила дома два года, конечно, никакой диеты не соблюдала. Набрала... Двести тридцать уже весила. В четырнадцатом году опять туда легла. По-моему, уже недели на три-четыре. Тоже какое-то количество, сейчас уже не вспомню, сбросила там. Опять, наверно двести разменяла. В меньшую сторону, разумеется. Ну и стала думать, как же дома поддерживать это всё сброшенное. Мы с мамой думали-думали, вроде продумали диету. Сколько-то месяцев я продержалась. Ну, потом, конечно всё вернулось. Ну, естественно в клинике проходишь всех врачей, это всё прилагается. Всё это больших денег стоит. Дома какое-то время, по инерции продолжаешь всё это. Изучаешь продукты, калории, белковость. У диетолога основной девиз - белок и овощи. Без соли, жира, сладкого, жареного и мучного. Вот пять «окаянностей», как я их называю. Вот, старалась всё это поддерживать, но всё равно, срывы были. И через год, в пятнадцатом году, я опять легла. И опять, значит, проходила всех врачей. Это обязательно. Но ещё посетила психотерапевта, который прописал мне антидепрессанты. Которые будут и успокаивать нервы, и одновременно несколько снижать аппетит. Поскольку всё моё обжирательство было на фоне моего психоза, вызванного алкоголизмом мужа. К тому же в это время ушли в мир иной мои дедушка с бабушкой, которых я любила больше жизни. И я совершенно не понимала, как жить без их поддержки. Ничего, Константин, что я так много говорю?
- Нет-нет, мне интересно, - уверил я.
- Хорошо. Если что-то непонятно, потом зададите вопросы. Вот и... Я была в страшной депрессии. Да. В две тысячи третьем году я бросила алкоголь, весь, напрочь. И алкоголь заместила обжорством. Тонны сладкого. Чего раньше я не ела, а тут стала жрать целыми упаковками. Четыре упаковки разных, сладких продуктов ежевечерне. Зефиры, мармелады, шоколады, торты, печенья, вафли. Ну, и так далее. Я сидела на сайтах онлайн-магазинов «Утконос», «Перекрёсток», магазин «О-кей». И заказывала, что хочу. На вечер была упаковка вафель, упаковка зефира в шоколаде, упаковка мармелада, упаковка вкусных шоколадных конфет с орехами. Ну, и так далее. Вот четыре упаковки разных видов каждый вечер. Это плюс к еде, разумеется. Тонны фруктов, самых сладких. Виноград, груши, бананы, мандарины, всё, что угодно. Был обжорный ряд. Ну и так далее. За раз съедала большую сковородку из двадцати котлет.
Бабушки не стало в восьмом году, я сдавала её квартиру. Весь свой заработок, условные тридцать пять тысяч... Всё это шло на онлайн-пищевые магазины. Итак, попала в пятнадцатом году к психотерапевту, и он мне прописал антидепрессанты. Немного притупился аппетит. И выйдя из клиники, я пару лет провела дома. В семнадцатом году снова легла в клинику. Да и в пятнадцатом году, когда я ложилась в клинику, во мне уже было двести сорок четыре килограмма. А когда я ложилась в клинику в семнадцатом году, во мне было двести тридцать шесть килограмм. В семнадцатом году я легла в клинику уже на полтора месяца. Соответственно это у нас сорок пять дней. Потому что нужно было что-то делать. И попала я к тому же психотерапевту. И он к моим антидепрессантам добавил ещё детское лекарство от эпилепсии. Побочка у него, у этого лекарства - полная блокировка аппетита. И лёжа в клинике эти полтора месяца в семнадцатом году, я сбросила двадцать четыре килограмма. Вышла из клиники, начала принимать это детское лекарство от эпилепсии и за год, дома, сбросила ещё шестьдесят девять килограмм. То есть в совокупности я за год похудела на девяносто три килограмма. На этом лекарстве от детской эпилепсии. То есть работали химические таблетки. Это не я работала, это работали таблетки. Это лекарство действительно блокирует аппетит, и ты становишься безразличной к еде. У тебя в мозгу не возникает никаких эротических фантазий по поводу еды. Абсолютно. Муж мне подобрал хорошее сравнение. Это то же самое, что бензин для автомобиля. Автомобиль едет по своим нуждам по городу или ещё где-то, у него загорается красная лампочка, он понимает, что у него кончается бензин. Он подъезжает на заправку, заливает в бак бензин и едет дальше. У него не возникает желания залить другой сорт бензина или заправится газом. Или там, я не знаю, переключиться на электрическое питание. Ему не нужно разнообразие. У него нет фантазий: «А попробую-ка я что-нибудь другое». Он просто заливает необходимое количество горючего для продолжения собственной жизнедеятельности автомобильной. Это самое главное, что убиваются фантазии, грёзы эротические, не побоюсь этого слова, к еде. Которые уничтожали мой мозг на протяжении сорока шести лет. У меня с детства были эти грёзы. Я мечтала о еде в своём мозгу. Это был номер один, эти мечты. Я так о мужиках не мечтала, как я мечтала о еде. Казанова так мечтал о женщинах, как я мечтала о еде. И это меня просто... Я была рабыней этого. Мне ничего больше в жизни не было нужно. Не нужна была дружба, мне не нужен был секс с мужчинами, мне не нужен был муж, не нужна карьера, не нужно зарабатывание денег. Мне не нужно было ничего в этом мире... Не нужно было искусство, кинематограф, театр. Ничего! Не нужны были родственники, не нужна была семья, дети потенциальные. Мне нужны были только грёзы о еде. Страшные, эротичные, липкие, мокрые сны о еде. Это просто чудовищно и омерзительно. И только когда я этого лишилась, я поняла, что сбросила чудовищные кандалы. Чудовищные, омерзительные, гадкие кандалы. Которые убивали меня на протяжении, я не знаю, почти шестидесяти лет моей жизни. Я профукала свою жизнь, пятьдесят лет своей жизни. Я служила патрубком все эти годы, между холодильником и унитазом. Я работала этой хреновиной пятьдесят лет. Вот на что я потратила всю свою жизнь. И только сейчас я ожила и последние восемь лет живу нормальной жизнью. Я себя хоть начала немного уважать. И вот буквально с восемнадцатого года, шесть лет назад, я буквально вздохнула, я ожила, и я поймала эйфорию. Я поняла, что держу бога за бороду. И в девятнадцатом году сделала чудовищный откат. Я опять набрала пятьдесят килограмм. Я поняла, что теперь могу всё. Я дико расслабилась. И с этими самыми таблетками, я опять начала жрать. «Они же работают. Я теперь опять могу жрать», - сказала я себе. И этот внутренний оппортунизм сыграл со мной злую шутку. Я расслабилась, опять начала всё жрать. И сладкое, и жирное, и солёное, и салаты, буженины, паштеты, сыры. Всё омерзительное, но всё такое вкусненькое. Я не заметила, как обратно набрала пятьдесят килограмм. И когда я пришла в клинику питания... А я периодически там лежу. Ну, там, во-первых, быстро худеешь. Там сразу совершенно отрезвляющая диета. И там я обожаю весь персонал. Там любят меня. Там прекрасные люди лежат вместе со мной, которых я знаю уже десять-двенадцать лет. Прекрасные, кстати, люди. Простые, со всей России. Мы до сих пор дружим. Потрясающие, люди. Уникальные. Поэтому я туда, как на курорт еду. И люблю всех очень. А персонал просто уникальный. И когда я пришла туда, набрав сорок шесть килограмм, это был такой позор. На меня смотрели. и я читала в глазах: «Ну что же ты, сестра? Зачем же ты всё профукала». Это был позор. Это была просто не победа, просто провал. Я была, как побитая собака, зажавшая хвост между задних лап. На меня смотрели, как на отверженную. Это меня так отрезвило. Это работало лучше любой победы. Потому что я опять взялась за себя. И на сегодняшний день я уже сбросила не девяносто три килограмма, а сто сорок шесть. И сегодня я вешу девяносто восемь, весив когда-то двести сорок четыре килограмма. Я разменяла сотню и я не успокоюсь, пока не достигну восьмидесяти килограмм. Вот, в принципе, всё, что я хотела о себе рассказать. Это работают таблетки. Это не я. Брошу таблетки, всё вернётся назад.
- Таблетки таблетками, но всё равно, вы героиня, - решил подольститься я в надежде, что исповедь закончилась и меня наконец оставят в покое.
- Героиня моя мама, которая в меня верила. Которая где-то находила сотни тысяч рублей. Потому что первые четыре раза, было всё впустую. И она где-то... Моя мама, которая на пенсии... Где она находила эти деньги, я не знаю. Это потом мне дали первую группу инвалидности и пошла какая-то пенсия в двадцать пять тысяч рублей. И мы её копили, чтобы я могла в клинике полежать. Это героиня мой врач лечащий, которая меня не бросила, и вела, и ведёт меня. Это мой муж, Валерка, его друзья, Алёшка, Сергей, Вениамин, Андрюшка, Толик, Капитон, Денис. Которые тоже верили в меня, не бросили. А теперь вот и ты Константин, которого, не побоюсь этого слова, божьим промыслом привела судьба к нам и сделала нашим другом. И ты тоже, знаю, веришь в меня. Будешь молиться за меня. Все вы. А я... Я, конечно, пыталась. Но таблетки просто чудо со мной какое-то сотворили. Они действительно превратили меня в другую. Я была обыкновенной пищевой наркоманкой, которая за дозу могла убить. Убить за дозу! Поверь мне, Костя. У нас двухкомнатная квартира. Я не могла пройти из одной комнаты в другую. Да что там комната. Я пяти шагов пройти не могла. Из кресла своего дойти до ванной и перенести ногу в ванную была не в состоянии. Просто поднять её не могла. Я подмыться не могла, у меня рука туда не дотягивалась. Была похожа на тиранозавра, у которого маленькие ручки и огромное тело. Ручки туда, до задницы, не дотягивались. Я вообще не могла помыться полгода. Вот что было трагедией. Проблемы были чудовищные. Простые действия невозможно было выполнить. Я изворачивалась, не знаю как. Я не понимаю, как это вообще было. Это было практически десять лет. Я не понимаю, как я выцарапывалась. Я не могла стоять дольше тридцати секунд. Мне нужно было или сидеть или лежать. Я не могла выйти из дома. Это жуткие бытовые проблемы. Жуткие!
- Лечение в клинике, вы говорите, стоит больших денег. А когда вы ложились на профилактику, тоже нужно было платить?
- Да. Но сейчас легче. Всё же ежемесячно двадцать восемь тысяч. Эту постоянную мою пенсию проиндексировали. Первую группу инвалидности мне дали. У меня и диабет, и морбидное ожирение. Так называемое смертельное ожирение, которое было. И гипертония, и по психическим показателям я тоже там сорок лет уже в психдиспансере на учёте состою. Ну, то есть накопилось на первую группу инвалидности. То есть сейчас это легче. Уже лет пять, как могу оплачивать эту клинику. Год я коплю. Год! На эту клинику. Но раньше-то такого не было. Восемь лет где-то мама находила эти деньги сумасшедшие. Мама пенсионерка, ей восьмидесятый год идёт. Так что это чудо какое-то. Господь помогал. Как? Не знаю.
- Вера всё это стоически переносила, - влез в разговор супруг хозяйки, который, оказывается, всё это время стоял в дверях, невидимый мной, - Мы же всё это время ещё и гостей принимали. И Веруня не показывала вида, что у неё такие трудности.
- Да-да, - согласилась супруга, - я из такой породы. Я никогда не жалуюсь. Кто меня знает, вам это подтвердит. А потом я люблю гостей. Я без гостей вообще бы не выжила. Веришь мне, Костя?
- Верю, - засвидетельствовал я.
- Это смысл нашей квартиры. Она так и задумывалась, как дом для всех, а не только для нас с мужем. Мы здесь только ночуем и ждём вас всех сюда. И по-другому мы не мыслим своей жизни. Эта квартира нам в полном смысле не принадлежит. Это дом свиданий, в хорошем смысле этого слова.
- Я это уже ощутил на себе, - подтвердил я и поинтересовался, - а нужно ли, уважаемая Вера, вам снижать вес до восьмидесяти килограмм? Рост у вас какой?
- Метр семьдесят два. Дело в том, что я столько весила в начале восьмидесятых. То есть сорок лет назад, когда я ещё школьницей была. В восемьдесят втором году я школу окончила. Я худой-то никогда не была. Я была всегда пышечкой. Но я помню, что со своими восемьюдесятью кило я в метро через три ступеньки скакала. Я хоть и толстенькая была, но я была активной, в волейбол играла. Просто хочется активности.
- Как бы вам в другую крайность не впасть. Не стать худой, как щепка.
- Нет. Диетолог мой - молодец. Она говорит: «Вера, вы должны свою белковую норму в день обязательно набирать. Это очень важно. Потому что белок строит весь организм. И не дай бог, чтобы вы минимизировали этот белок. Это единственные кирпичики, которые должны работать в организме. Не сокращайте эту норму». Поэтому я слежу за своим питанием. И творог, и отварное мясо, яйца. То есть она меня контролирует. Я всё равно два раза в год ложусь в клинику под её пригляд. Я все анализы там, всех врачей... То есть у меня в порядке всё становится ещё и с внутренними органами. Ты понимаешь? У меня здоровье улучшилось. Казалось бы, я так издевалась над своим организмом. Двадцать три года жизни обжорство. Я, к сожалению, курить продолжаю. И крепчайший чай, почти чифирь, пью. А сердце в норме, печень пришла в норму. Холестерин в норме. Казалось бы, я столько над собой издевалась... Диабет у меня. А всё вроде в норму приходит. Господь даёт мне второй шанс, и я постараюсь им воспользоваться.
Когда в начале шестого меня оставили в покое я попытался заснуть и даже на какое-то мгновение провалился в беспамятство. Но спал плохо. Словно уключины на лодке, скрипела защёлка на форточке, терзаемая порывами ветра. Проснулся без четверти шесть. Встал с отведённой мне царской постели, оделся и удрал.
Провожали меня любвеобильные и в противовес своим хозяевам молчаливые животные. В коридоре, где я обувался и надевал куртку, они сгрудились вперемешку, собаки и кошки. Жались друг к дружке и смотрели на меня добрыми, мудрыми, понимающими глазами.
Уходя, я оставил Валере и Вере письмо. Повинился, что никакой я не семинарист, а учусь непонятно где, неясно на кого и что будущность моя неопределённа. Признавался им в сыновней любви. Благодарил за гостеприимство. Просил извинить за то, что нет возможности пожить со столь хлебосольными хозяевами чуть дольше. Извинялся, что ушёл, не прощаясь. Обещал дать о себе знать, как только позволит случай. Завершал я послание такими словами: «постараюсь стать лучше и научиться любить людей так, как любите их вы. Ещё раз спасибо за радушный приём. Да хранит вас Бог. Искренне любящий вас, студент Константин Квасов».
Заявившись в комнату общежития с утра пораньше, я, не раздеваясь, завалился на свою продавленную койку.
- Ты где всю ночь пропадал? - беспокойным голосом поинтересовался Арефьев и, не дождавшись ответа, залепетал, - Я понимаю, что не прав, но... Вале жить негде. Она...
- Пусть живёт, - перебил я Саню и тихо, уже засыпая, добавил, - только постарайтесь вести себя скромнее.
1.03.2024 год
Заблуждение
Ответственная за проведение развлекательного мероприятия для сотрудников организации, Нина Николаевна Новикова ходила по залу ресторана и то криком, то шёпотом раздавала поручения. За ней хвостиком волочился пожилой мужчина, Овчинников Андрей Иванович.
- Царица, прикажите встать на колени, - говорит он ей.
- Перестаньте, Андрей Иванович. Спектаклей Островского насмотрелись?
- Чем вам наш великий драматург не угодил?
- Не кривляйтесь. Вам это не к лицу.
- Два слова, богиня. Умоляю.
- Ну, хорошо. Что вы хотели сказать?
- Вычеркните из списка приглашённых на корпоратив курьера Василия Авоськина.
- Отчего же такая дискриминация? Василий - старательный молодой человек, я думаю, ему будет полезно пообщаться с коллегами по работе в неформальной обстановке.
- Он, как бы это поточнее выразиться, толстовец, - понизив голос до шёпота, проинформировал Овчинников.
- Толстовец? Он что босым придёт? – усмехнулась Нина Николаевна, - Не страшно, дадим ему тапки.
- Напрасно иронизируете. Дело обстоит ещё хуже. Напьётся мальчонка, начнёт проповедовать. Всем настроение испортит.
- Я вам не верю. Вы, Андрей Иванович, ревнивец и в каждом молодом человеке видите соперника.
- Как знаете, прелестнейшая. Моё дело предупредить.
На всякий случай Новикова была настороже и отследила появление Авоськина.
Курьер явился на вечер разряженным, надушенным, пребывал в хорошем настроении. Шёл под ручку с молодой лаборанткой Валентиной Фуфаевой. Этот факт успокоил было Нину Николаевну. «Не станет же Василий скандалить при даме сердца». Но Фуфаева повела себя неспортивно. Как только парочка подошла к столу, Валентина оставила своего спутника и уселась рядом с младшим научным сотрудником Юрием Рыхловым.
Авоськин, придя в полную растерянность от такого коварного предательства, опустился на первый попавшийся свободный стул, рядом с Овчинниковым и потянулся к бутылке.
Нина Николаевна, хотела подойти и поговорить с «отставленным Ромео», но в этот момент ей дали понять, что начальство в сборе, водка нагревается и, одним словом, медлить нельзя - пора начинать праздничный вечер. Успокоив себя тем, что находящийся рядом с курьером Овчинников удержит Василия от необдуманных поступков, Новикова поспешила на своё место, поближе к руководству.
Между тем уже произносилась обязательная в таких случаях торжественная речь, провозглашался тост за мудрое руководство, поднимались бокалы. Далее следовали тосты за исполнительных сотрудников, за дружеский настрой в коллективе. Отдельно упомянули добрым словом и устроителей банкета, особенно отметив работу Новиковой Нины Николаевны.
Елей так и тёк из уст тостующих и вливался в благодарные уши тостуемых. Ничто не предвещало беды. Как вдруг, курьер Авоськин взял слово.
С металлом в голосе, громко, как на площади, он стал читать стихи Евгения Евтушенко «Я живу в государстве по имени КАК БЫ». Затем принялся грозить кому-то невидимому кулаком и при этом кричал:
- Кладбище полно прахом тех людей, которые ещё вчера были одушевлены жизнью. Были младшими и старшими научными сотрудниками, ведущими инженерами, генеральными директорами. Раздувались тщеславием, пышностью и властью. Великие и храбрые, в глазах подчинённых. Где они теперь? Смешаны с песком и глиной. И то, что постигло их, постигнет и всех нас!
На лицах руководителей компании появилась гримаса недовольства. Хозяйка вечера переглянулась с Овчинниковым. Андрей Иванович ласковыми словами и уговорами, попытался урезонить молодого человека, посадить на место. Когда из этого ничего не получилось, он не без иронии в голосе сказал:
- Василий, никто в этом не сомневается, успокойтесь.
- Да как же я могу успокоиться, если завтра умру! – заорал ещё громче Авоськин.
- Разве вы серьёзно больны? - вопрошал Овчинников.
- Ну, не завтра, так через год, через пятьдесят лет, - какая разница?
- Существенная. В наше время и один год – целая вечность, а вам пятьдесят лет – ничто.
- Если впереди песок с глиной, то вы правы, Андрей Иванович. Тогда и пятьдесят лет – ничто!
Василий вышел из-за стола, махнул на всех рукой и собрался было уйти. Но передумал и с новой силой принялся витийствовать:
- Мне восемнадцать лет. Я молод, здоров, до сегодняшнего вечера был уверен, что любим. Но то, о чём говорил в своё время Толстой, затронуло мою душу. Я гоню мысли о последнем часе. Но как только выпью и перестаю обманывать себя, - мне всё напоминает о смерти. Вера в Бога - штука тонкая, глубоко личная. Того же Льва Николаевича крестили, воспитывали в христианской вере, но к восемнадцати годам, по его же собственному признанию, он уже не верил ни во что из того, чему его учили. Так и меня, русского человека, одиннадцать лет учили в русской школе русскому языку. Так учили, что до сих пор в слове «мама» делаю восемь ошибок. Это же кошмар какой-то! Как же надо учить русского человека русскому языку в русской школе, чтобы он вышел через одиннадцать лет безграмотным! На кой ляд нам такие школы! Кому нужно такое образование!
После того, как с горем пополам, вместе с провожатыми Авоськина отправили домой, к хозяйке вечера подбежал младший научный сотрудник Рыхлов и возмущённо заговорил:
- Видали паршивца? Это он меня задирал. Вчера в курилке я хвалил Болонскую систему, а Васька - мелкий гнус, агитировал за возврат к советской школе. Сам в Советском союзе не жил, реалий социалистической жизни не знает, а всё туда же. Разумеется, сейчас всё кончилось бы дракой, если бы его не увели. Я не стал бы терпеть его прямоговорение, граничащее с хамством.
- Не надо с такими церемониться, бить в морду, без всяких там увертюр, - вторила ему лаборантка Фуфаева, - Рыхлов, Жорка, проводите меня в дамскую комнату. Мне надо носик попудрить.
После того, как возмущённая парочка, шагая неровной походкой, оставила банкетный зал, Новикова подсела на освободившийся стул к Овчинникову, и зашептала:
- Вам надо было сказать, что Авоськин пьяница и дебошир, лицо социально опасное. А вы меня ввели в заблуждение, назвав его толстовцем.
- Каюсь, драгоценная Нина Николаевна, - засюсюкал Андрей Иванович, - Но любя вас безмерно и ценя ваше великодушие, не могу не признать и то, что несчастный мальчишка в чём-то был прав. Я и сам пока не поверил, что буду жить вечно, что душа бессмертна... Одним словом, что Бог существует, и я создание Его. Точно так же мучился. Тень смерти не оставляла меня.
- Какая тень? О чём вы говорите?
- Желание покончить с жизнью самоубийством не оставляло, - пояснил ей Овчинников свою мысль, - Без уверенности в том, что я бессмертен, я так же, как и Василий, не хотел жить. Такой вот парадокс. Зачем жить, если точно знаешь, что умрёшь. Не сегодня, так завтра. Так зачем же завтра, когда можно сегодня. Такие вот бесовские мысли меня посещали. И как только я пришёл к «роднику с живой водой», так сразу всю эту чушь из головы выбросил и живу теперь мирно и счастливо.
- Ну, слава богу. Я испугалась, что признаетесь в том, что тоже толстовец.
- Обжегшись на молоке, дуем на воду, - примирительно произнёс Овчинников, целуя Новиковой руку.
Зависть
С утра пораньше, сдав в районной поликлинике анализ мочи и крови, пенсионер Зятев Виктор Валерьевич не спеша возвращался домой. С низкого серого неба стал накрапывать дождь, который вскоре усилился. Виктор Валерьевич пожалел о том, что не догадался захватить с собой зонт. Мгновенье поразмыслив, он счёл разумным переждать ненастье под козырьком подъезда жилого дома, мимо которого проходил. Зятеву показалось странным, что ещё в самом начале дождя, когда с неба сыпалась изморось, под козырьком уже прятался коренастый, краснощёкий, парень. «Всё же жидкая пошла молодёжь, гнилое нутро. В его-то возрасте бояться промокнуть», - с пренебрежением подумал об укрывавшимся молодом человеке старик. Не успел он закончить мысль победным вердиктом «Вот мы бывало в его возрасте», как из подъезда вышел приятель краснощёкого, такой же коренастый.
Ожидавший парень громко и озорно осведомился у вышедшего друга:
- Ну что, вштырил ненасытной?
- Вштырил, - так же зычно и весело признался ему тот.
- Свободен?
- Совершенно.
- По пиву?
- А как же.
Молодые люди захохотали, обнялись и бесстрашно шагнули под крупные капли дождя.
В окно первого этажа кто-то стучал, но они не слышали. Зятев оглянулся. Красивая, счастливая тридцатилетняя женщина, запахивая непослушные полы халата, продолжала настойчиво стучать костяшками согнутых пальцев в оконное стекло и даже позвала своего ветреного любовника по имени, крикнула:
- Гриша!
В распахнувшихся полах халата мелькнула её высокая упругая грудь. Виктор Валерьевич сглотнул слюну.
Гриша был не так далеко, но его уже поглотила новая страсть. «Сейчас пойдут и напьются», - подумал Зятев и чуть было не заплакал от зависти. Он стоял молча, смотрел то на спины удалявшихся приятелей, то на красавицу, которую, скорее всего, ещё полчаса назад «штырил» Гриша, то на закипавшую в лужах мутную воду непрекращающегося московского дождя. Стоял жёлтый, болезненно неравнодушный к чужому здоровью. И несмотря на то, что ливень зарядил ещё сильней, он вышел из-под защищавшего его козырька и не спеша побрел по лужам.
Затмение
Месяц назад в Елисеевском магазине на Тверской я встретил двоюродного брата Витю. Мы с ним сверстники и одно время были очень дружны. В один год поступили, он в ГИТИС, я в МГК им. Чайковского. Институт и Консерватория рядом, часто виделись. Он знал всех моих приятелей, я дружил с ребятами его курса. Вместе мечтали о том, как сделать этот мир лучше. Спорили до хрипоты, ссорились, мирились. Много было вместе выпито водки. Одним словом, был он мне не только братом, но и другом, единомышленником. После консерватории дела мои не заладились, карьера аккомпаниатора не задалась. А Витька напротив, пошёл в гору. Его взяли в академический театр. Он стал сниматься в фильмах и сериалах. Затем и сам попробовал себя в качестве кинорежиссёра. Женился на красавице, известной актрисе, старше его на пять лет. Что называется «забронзовел». И как-то незаметно разошлись наши пути-дорожки. Перед тем, как расстаться, мы с ним ещё и поругались на творческой почве. Дело в том, что в сериалах, которые он снимал, героями по большей части были воры. Героями в прямом смысле этого слова. Спасителями России, защитниками вдов, сирот, бедных и больных. Мне это не нравилось и я прямо, без обиняков, высказал ему своё мнение. Он вспылил, сказал, что я не имею право ему это говорить. Так как ни в жизни, ни в искусстве ничего не понимаю. Лишь только завидую ему. Что было мне на это отвечать? Я, помнится, крепко его обнял, поцеловал и сказал: «Береги себя, Витя». Он самодовольно рассмеялся и парировал: «Ты лучше о себе подумай. Не работаешь, семьи нет. Того гляди, сопьёшься». На том тогда и расстались.
Где-то с месяц после этого разговора я ещё звонил ему, пытался найти нужные слова, чтобы убедить брата не заниматься столь пагубным делом. Но он меня и слушать не хотел. Отвечал, что стал другим, «сменил группу крови», перешёл в противоположный лагерь, нёс ещё какую-то чепуху. А потом и вовсе перестал подходить к телефону. С тех пор прошло без малого три года. И вот месяц назад встретились в Елисеевском. Для меня эта встреча, а главное, реакция брата, были полной неожиданностью. Витька был так искренно рад, так жарко обнимал меня, целовал. Спрашивал, куда я запропастился. Его узнавали, постоянно кто-то подходил и просил автограф. Но он надолго не отвлекался, не отходил от меня. Сказал, что у его жены Светы сегодня день рождения и настоял, чтобы я поехал к ним домой. Вечер у меня был свободный, и я согласился отправиться в гости. Три года не виделись, столько нужно было друг другу сказать. К тому же, как выяснилось, квартиру они снимали на нашей улице в пятиэтажной «хрущёвке» через дорогу от моего дома.
Когда мы приехали, веселье уже было в полном разгаре. Гостями в подавляющем большинстве были актёры. Те, с кем Виктор учился в ГИТИСе, с кем в последнее время работал, а также сокурсники и приятели жены. Гости были уже прилично навеселе, профессионально и смешно рассказывали анекдоты, громко и искренно над ними смеялись. Пели песни, танцевали.
Маленький, толстый, неизвестный мне, лысый актёр, громким поставленным голосом сказал:
- Где гусли-самоплясы?
Ему подали гитару, и он профессионально заиграл цыганочку. Из-за стола поднялся высокий, худощавый черноволосый парень, как потом выяснилось, цыган, и принялся плясать. Да так лихо у него получалось, что можно было только позавидовать.
Отыграв цыганочку, этот толстый, лысый пристал ко мне.
- Николай, ты чего не пьёшь? - возмутился он, - Ты знаешь, что мы лучших будем поощрять, а отстающих наказывать?
- Отстань от него, - заступился за меня брат, - Если Коля станет пить, ты замучаешься бегать в магазин за водкой. Понял?
Толстяк примиряюще поднял руки и уже другим, заискивающим голосом произнёс:
- У нас не соревнование, кто больше выпьет. А Олимпийские игры, где главное не победа, а участие.
На другом конце стола, немолодой, когда-то очень известный актёр громогласно рассказывал, как его в поезде попутчица заразила дурной болезнью.
- На какой-то картине у старых мастеров, - картинно размахивая руками и строя ужасные гримасы, повествовал он, - изображён рай, древо познания добра и зла, Адам, Ева и змея, больше похожая на ящерицу-саламандру. Четыре лапы, хвост. И у этой змеи на картине женская голова, рыжие волосы, глаза зелёные, хитрые, лживые - точь-в-точь, как у той стервы.
Увидев моё недоумение, Витька объяснил:
- Не обращай внимания, он это всё только что выдумал.
Сидевший со мной рядом, сутулый мужчина в свитере домашней вязки, обращаясь ко мне, заговорил:
- У меня тоже была рыжая, работала в музее искусствоведом. Современную живопись любила. Она своему окружению меня, как какой-то реликт демонстрировала. Я те картины, что она расхваливала, ругал последними словами. Главное, всё объясняет русскими, понятными словами. Слова эти складываются в стройные предложения. А смысл сказанного ускользает, улетучивается. Так вот я ругал всё это современное искусство, а её окружение, непривычное к правде, в голос смеялось надо мной. Возможно, они лучше меня знали цену этим «шедеврам». Вот только правду им нельзя было говорить, останешься голодным. Ну, действительно. Картина написана явно небрежно, а что на ней изображено? Мужики без штанов голым задом уселись в чёрное распаханное поле и смотрят в одну сторону. Если бы у картины было название «Крестьяне после коллективизации», ещё можно было бы простить эту мазню. Так, нет же. Название у картины какое-то эфемерное, к голодным годам никак не относящееся. Скажи, зачем такая картина нужна? Кому нужно такое искусство? Это безумие. Если хочешь сойти с ума, воспринимай всё это всерьёз и окажешься в клинике Кащенко.
Я не сразу заметил, что жены брата среди гостей нет. А потом, на кухне, бабушка Светланы, готовящая горячее, мне сказала:
- Совести у вас нет, а у Виктора ума. Светка лежит больная, почти что при смерти, а этот дурак гостей полный дом назвал. Да как шумят черти, тут и здоровый человек не выдержит, концы отдаст. Воистину артист и совесть понятия несовместимые.
Поймав брата, я передал ему слова старушки. Он сразу погрустнел, замкнулся. А затем подтвердил, что всё это правда.
- Да ты с ума сошёл, - опешил я и предложил, - Тебе, понятное дело неудобно. Но давай я разгоню гостей. Сделаю это вежливо.
- Не смей! Это её воля, - стал уговаривать меня брат, - Света хотела, чтобы в её день рождение всё было, как прежде.
Я не выдержал и ушёл. Через день мне позвонил Витька и сообщил, что его жена умерла.
- Мне нужна твоя поддержка, - умолял брат, - Пожалуйста, приходи на похороны.
На похоронах он поругался с родителями. Но сначала чудил, стоял бледный у гроба и громко, как на митинге, говорил жалкие и ненужные слова.
- Что ты, Светик, наделала! Вот вернусь я с кладбища домой, - говорил Витька, - Увижу пустую кровать, кресло, в котором ты любила сидеть, закутавшись в плед. И кровать, и кресло, и плед на месте, а тебя уже нет. И никогда я тебя уже не увижу, не обниму. Трудно мне одному. Я места себе не нахожу. Я не могу пережить твоего отсутствия. Я лягу в могилу вместе с тобой.
- Виктор, опомнись! - одёрнула его тёща. - Когда мы скорбим и призываем смерть, мы не доставляем радости нашей покойной Светочке. Подумай, кто детей ваших воспитывать будет?
- Дети вырастут и поймут меня. Станут гордиться тем, что я не смог жить без своей возлюбленной.
- Твоя жена огорчится, встретив тебя на том свете. Она ведь любила тебя и, умирая, была уверена, что ты воспитаешь ваших общих детей.
- Дети вырастут...
- Да не вырастут дети, - закричала она, - если вслед за матерью умрёт и отец. Да и кому нужны сироты? Опомнись! Они проклянут тебя в детском доме!
- Что вы говорите?
- Это ты что такое говоришь? Если тебе судьба собственных детей безразлична, думаешь, их чужие люди обласкают и согреют, - чёрта с два.
Эти слова Виктора привели было в чувство. Но он тот час отыгрался на родителях.
- А вы зачем пришли? - закричал он на мать и отца. - Вы её ненавидели.
- Мы пришли прощенье попросить у покойной, - спокойным голосом ответила ему тётя Валя.
- Когда я попал в аварию и нуждался в операции, врачи, ссылаясь на нехватку донорской крови, просили, чтобы родственники сдали по четыреста грамм юшки. Помните? Вот Колька предложил свою. Но он тогда сильно пил, и у него не кровь, а водка по жилам текла. Врачи такую не приняли б. Я просил тебя, просил отца - вы кровь не сдали. А Светку не просил, но она, узнав стороной, в чём нужда, сдала четыреста грамм своей крови. И как мне после этого к вам относиться и как к жене? К тому же и до свадьбы и после свадьбы ты с отцом мне звонила каждый день, якобы узнать, как дела, и уже после двух-трёх ничего не значащих фраз начинала говорить, что жена мне не пара. Так и толдычила: «Иди, разведись». Отец тебе вторил: «Ты у неё не первый и будешь не последним». Не пойму, зачем вам нужно было всё это мне говорить. А теперь, как ни в чём не бывало, пришли на похороны, просить у покойницы прощения. Сами её в гроб уложили, а теперь говорите: «Прости нас». Света мне не говорила, но я точно знаю, что в моё отсутствие и звонили ей и приходили-разговаривали, доводя её до слёз, до истерики. Как могли, истязали морально и физически, а теперь «прости». И как у вас всё это вместе уживается. Нарядились в траур, с цветами пришли. Идите прочь.
Вмешался Виталик, близкий друг брата. Он сказал:
- Что ты, Витя! Нельзя с родителями так говорить.
- Они мне не родители.
- В тебе говорит горе. Успокойся. Перед гробом любимой жены прости родителям их нелюбовь. Дай им прощенье у покойной попросить. Им самим уже недолго осталось жить. Прости их.
Брат на плече Виталика заплакал.
На поминках, как и на дне рождения, всё те же люди пили, ели, веселились. Рассказывали анекдоты, пели песни, танцевали.
- Где гусли-самоплясы?
Толстяку подали гитару и он снова заиграл цыганочку. Из-за стола снова поднялся цыган и заплясал.
Брат словно оправдываясь, сказал:
- Понимаешь, трудно мне одному.
- А среди них веселей? - упрекнул его я.
Виктор ничего не ответил. Я вышел из комнаты и решил спрятаться на кухне.
Там за столиком сидел дедушка Светланы, у плиты кашеварила её бабушка. Я, всё ещё не решаясь уйти, сел на свободный табурет. Старушка поставила передо мной тарелку с горячими щами. Я поблагодарил, но отказался.
Уминая мои щи, старик с расстановкой заговорил:
- Не будешь жрать.., - он забыл, что хотел сказать и, ожидая подсказки, взглянул на меня.
- Протянешь ноги? - предположил я.
- Не покакаешь, - наставительно закончил фразу дед и лицо его просияло.
- Это правда, - согласился я, не зная о чём ещё можно было с ним говорить.
- Слушай, - поднося ко рту ложку, поинтересовался старик, - Скажи, пожалуйста. Откровенно. Тебе делали клизму?
- Пока бог миловал.
- А интересно, Ельцину ставят клизму?
- Странные у вас интересы, - ответил я и, попрощавшись со стариками, пошёл домой.
Ночью позвонил брат, жаловался на гостей.
- Ты оказался прав, это всё скоты неблагодарные. Я, дурак, собрал их, кормил, поил водкой. А они же меня в смерти жены и обвинили. Это вместо слов сострадания и благодарности.
Я как мог, утешал его. Брат убивался, говорил, что без жены жизнь не мила. И вдруг ни с того ни с сего признался:
- Ходил стричься к соседке. Она разделась и принялась меня целовать. Я вырвался и убежал.
- Скоро с ней спать станешь.
- Ты что с ума сошёл? У меня жена только что умерла, ещё супружеское ложе не остыло.
Прошла неделя. Прибежал взволнованный брат.
- Ты что, колдун? Откуда ты знал, что она меня в постель уложит? Пришла сегодня в гости с бутылкой водки и копчёной курицей. Помянули жену, а потом она этак серьёзно говорит: «Давай-ка я тебя Витя по-женски утешу». Разделась, меня раздела, а там уж всё случилось само собой. Но ты-то откуда знал?
Прошла ещё одна неделя. Пришёл брат, зрачки расширены, блаженная улыбка.
- Поздравь меня, я, кажется, влюбился и скоро женюсь.
- Сорок дней ещё не прошло, как ты жену похоронил.
- Всё это предрассудки.
- Не торопись жениться, не смеши людей.
- Да ну тебя. Ты всегда был циником и пессимистом.
Прошло ещё два дня. Виктор заявился промокшим до нитки. Оказывается, выслеживал соседку под дождём. На нём не было лица.
- Ты всё-таки колдун. Я её застал с другим мужиком, гуляла с ним в парке под его зонтиком. А я её любил, жениться хотел. Чудовище.
Прошло ещё три дня. Брат прибежал с утра пораньше в спортивном костюме. Самодовольный, уверенный.
- Это был её дядя. Она святая, а я ревнивый осёл. Решено. Сегодня же сделаю ей предложение.
На следующий день он заявился мрачнее тучи.
- Слушай, оказывается, она гадюка. Говорит: «Спасибо за предложение руки и сердца, но я вас недостойна. Мне нужно окончить институт, да и как на это посмотрят ваши дети. Одним словом, мой твёрдый ответ - нет». О, женщины, вам имя вероломство!
Через день брат снова заявился счастливый.
- Ночь у неё провёл, она меня утешала. Глупенькая, считает себя недостойной. Просила дать ей время подумать.
- Если до свадьбы она тебя так изводит, что будет после того, как вы запишитесь.
- Я её люблю и с ней чувствую себя молодым. Двенадцать подвигов Геракла можно совершить ради этой девушки. Сто пар железных башмаков сносить. Бог знает, что ещё сделать. Это не женщина, а подарок судьбы. Такая женщина готова на самопожертвование. Вот как она меня любит.
- Ты уж тогда ко мне через день с докладами не бегай.
- Ах, вот ты как! Я с тобой по-родственному советуюсь. К кому же идти мне за советом?
Через месяц снова заявился Витька.
- Можно поздравить? - поинтересовался я.
- Она вышла замуж за того самого мужика, с которым я её в парке видел, - спокойно и рассудительно говорил брат, - И оказалось, никакой он ей не дядя, а декан из её института. Слушай, вот о чём я подумал. Я же известный артист, чёрт побери! В глазах публики - бог! А хотел жениться на смертной женщине. Это было какое-то затмение.
19.05.2025 год.
И совесть чиста
Два года назад капризы погоды и произвол коммунальных служб меня чуть было в могилу не свели. В начале мая отключили отопление в доме и вдруг ударили морозы. Морозы небольшие, но нетопленный дом даже в малый мороз становится непригодным для жилья. Одним словом, три дня я сильно мёрз. Не успел, как следует, в себя прийти, в начале июля отключили горячую воду на десять дней. А на улице жара тропическая тридцать пять градусов. Пот лил ручьём, а ополоснуться возможности не было, - в кране вода ледяная. Открыть ночью окна, проветрить, нельзя, - у меня две кошки, живу на девятом этаже. Выпрыгнут, разобьются. Воздух в квартиру поступает через узкие оконные щёлочки с ограничителем. Поэтому, когда на улице тридцать пять, в моей квартире все сорок и влажность большая, душно. Одним словом, обострились хронические болезни, кошек я на время отдал сестре, а сам две недели пролежал в городской больнице.
Возвращаясь домой через парк, обратил внимание на плачущую женщину. Она сидела на скамейке и носовым платком вытирала слёзы, обильно катившиеся по щекам. Рядом с ней примостились загорелые работники озеленения в оранжевых жилетах. Тут же, на подстриженном газоне, лежали бензокосилки. Стояла канистра с горючим и пластиковый мешок с собранными алюминиевыми банками. Работяги выпивали, не обращая внимания на всхлипы соседки по скамейке. Я же мимо пройти не смог. Подошёл, поинтересовался, что случилось, не нужна ли помощь. Женщина заплакала ещё сильней. Озеленители, взяв бензокосилки, канистру и мешок, от греха подальше ретировались. У меня появилась возможность сесть рядом с ней и предложить воды из бутылки, которую ношу с собой. Сделав три глотка, женщина пришла в себя. Я тоже попил воды и убрал бутылочку в сумку. Какое-то время сидели молча.
Это была интересная, со вкусом одетая дама, лет сорока. Поскольку она успокоилась, мне следовало бы встать и уйти, но вместо этого я поинтересовался:
- У вас горе?
Она повернулась ко мне и заговорила так, словно мы были самые что ни на есть близкие, родные люди, у которых не может быть секретов.
- Я плохая мать, - уверяла меня женщина проникновенным голосом, - Распущенная, дрянная, недостойная жить на свете.
- С этого места подробнее, - пытаясь серьёзный разговор перевести в шутку, попросил я.
- Понимаете, меня домогается зять, не даёт шагу ступить. Дочь уходит на службу, мы с ним остаёмся дома вдвоём. Костя временно без работы. Лето жаркое, в квартире душно, и взял он моду ходить по квартире голышом. Я ему сделала замечание, сказала: «Константин, вы смущаете меня своим видом». А он, вместо того, чтобы прислушаться к моим словам и прикрыться, ответил: «Значит вам, Любовь Львовна, всё ещё хочется мужчину. Это хорошо. Это о вас говорит, как о настоящей женщине. А дочке вашей я уже неинтересен». Я знаю, что всё это не так, что Юлька любит его, но промолчала. А ещё я поймала себя на мысли, что мне приятно было слышать слова «о настоящей женщине», которой я являюсь в глазах симпатичного, приятного мне молодого человека. Дальше - больше. Стал мне Костик знаки внимания оказывать. Делать комплименты, хвалить стряпню. Я сначала думала, всё это из уважения. Принимала, как должное. А теперь, оставив условности, он прямым текстом объясняется мне в любви. Стоит на коленях, просит, чтобы я стала его. Тут ещё случилось происшествие. Поехали мы в лес, пекли в углях картошку, завёрнутую в фольгу. И каким-то непонятным образом в этих углях оказалась металлическая труба. Я хорошо видела, что она накалилась докрасна. Костя её большой палкой выкатил из костра, убрал. И словно чёрт меня дёрнул взять в руки эту трубу. Обожгла ладони. Пузырями покрылись. Неделю не могла себя обслуживать. Прошу дочь: «Юля, подмой меня». В ответ слышу: «Отстань». Не грубо, с юмором, но лучше б уж грубо. Я к тому, что целую неделю, пока руки были в бинтах, Костик меня и кормил, и поил, и, прошу прощения за подробности, попу подтирал и подмывал. Я сначала краснела, плакала, не спала по ночам, но он всё это делал деликатно, без всякого намёка на эротизм. У него есть опыт в таких делах. Сразу после школы он работал в больнице санитаром, подмывал старичков и старушек, что обслуживать себя не могли. Как говорится, «руки помнят». Костя и продукты покупал, и готовил, и посуду мыл. И такой деликатный, заботливый был. Всё это время он о чувствах своих помалкивал, чтобы меня не смущать. А теперь, как я выздоровела, взялся опять за своё. Я не знаю, что делать. Я ведь не железная. Пять лет, как вдова и ни кого к себе не подпускала. А тут... Костя - мужчина видный, с чёрными усами, с бородкой по современной моде, голос - баритональный бас. Мне нравятся мужчины с красивыми, низкими голосами. У мужа-то голос был противный, писклявый.
И вот я стала замечать, что со мной стали происходить перемены. Стала следить за внешним видом, каждый день менять наряды, покупать обновки. Что себя обманывать, я люблю Костю. Но ведь и дочь моя его любит. Что делать? Как быть? Разрываюсь на части. Пока держусь, но каждый новый день для меня несёт испытание. Чувствую, надолго меня не хватит. Я могу проявить слабость, и он добьётся своего. А как потом жить? Во-первых, от дочки не скроешь, она всё узнает. А во-вторых, я детский писатель Любовь Львовна Пистонова. Пишу добрые, честные, искренние книги. А если случится то, что не должно случиться, то какая уж тут честность и искренность. Будет сплошное двоедушие. Стану сначала обманывать себя, а потом и их, своих читателей. Они сразу это заметят.
Юля с Костей официально не зарегистрированы. Сейчас такое поветрие, почти все молодые люди так живут. Детей рожать не торопятся. И потом, я дочку предупреждала, говорила: «Тебе Костя не простит, что ты не пустила его учиться на врача». Она только смеётся, отмахивается. Говорит: «Кому сегодня нужен диплом? Только неудачникам. Высшее образование сейчас - это чистая профанация и пустая трата денег. Как-нибудь и так проживём». Частично я с ней согласна, но всё же, не получив специальных медицинских знаний, человек не может стать врачом. А Костя часто мне говорил, что спит и видит себя хирургом. Работа у Юли «купи-продай». Что-то оптом покупает, делает наценку и продаёт. Это у неё хорошо получается. Но ведь всю жизнь не будешь этим заниматься. Это же не ремесло, а спекуляция. Говоря попросту, - некрасивое дело. Неблагородное занятие. Бог с ним, с благородством, но это ещё и опасно. Не у тех купила, не тому продала. Однажды, к нам заявились с претензиями такие рожи, что у меня до сих пор от воспоминаний мороз по коже идёт.
И в кого она такая пошла? Я литератор, отец её был живописцем. Стяжателей ни у меня, ни у него в роду не было, а она - спекулянт. Говорит: «Наш век - торгаш, а я дочь своего времени». Я это всё к чему так подробно рассказываю? У дочки выработалась психология эгоистки. «Брать», «моё», «только я», «на всех плевать». Не подходят они с Костей друг другу. Он хотел людей лечить, то есть отдавать. Я тоже всю жизнь отдаю. Мы в этом смысле с ним похожи. Это я не к тому, чтобы в ваших глазах себя оправдать, обелить. Я говорю то, что есть. И мой жизненный опыт подсказывает, что рано или поздно они разойдутся. Но я не желаю, не хочу сделаться причиной их размолвки, так как люблю и её и его.
Опять же, не в деньгах дело. Я Юльке говорила, что если у неё «все средства в деле», то я готова оплатить обучение Константина. Дать свои деньги, не хватит - перезанять, найти. Но проблема оказалась глубже, чем я думала. Юля в принципе не хочет, чтобы Костя учился. То ли ревнует к возможным соперницам на курсе, но это глупо. А возможно, ей нравится сложившееся положение, где в их тандеме она считает себя первым номером, а его вторым. Но так позиционировать себя с мужчиной вдвойне недальновидно. Тем более с таким гордым и амбициозным, как Константин. Боюсь, в этом смысле я стала для дочери примером. Мой покойный муж, простите за грубость, был тряпкой и подкаблучником. Говорят, талант - это, прежде всего, характер. У меня другое мнение, я считаю, что талант всего-навсего дар божий и достаётся он разным людям. В том числе и совершенно бесхребетным.
Моему покойному супругу вовсе не следовало бы семью заводить. После бракосочетания все заботы по дому он с чистым сердцем переложил на мои хрупкие плечи. Устранился от всех обязанностей, жил в своей башне из слоновьей кости, занимаясь «чистым искусством» и больше знать ничего не желал. Хотя «чистыми» его живописные произведения я бы с большой натяжкой назвала. Проглядывалась во всех его работах тяжёлая душевная болезнь. Сейчас появилось в лексиконе слово «фэнтези», по-русски - сатанизм, сумасшествие. Вот у него в картинах это «фэнтези» было уже тогда, при советской власти. Официально он рисовал разрешённые вещи. А неофициально - всех этих чертей с рогами и хвостами, целующихся раздвоенными языками. И продавал всю эту мерзость людям с определённой ориентацией за большие деньги. Он гордился тем, что хорошо содержит семью. Называл себя рыцарем. В том смысле, что в средневековье для защиты замка, потомства и дамы сердца, рыцарю необходимы были доспехи, конь, щит и меч, а теперь всё это заменили деньги. Боюсь, дочка эти отцовские бредни восприняла всерьёз и сама решила заделаться рыцарем современной эпохи. Но ставка на деньги всегда плохо заканчивается.
Простите меня за многословие и интимные подробности. Подчас незнакомому человеку расскажешь больше, чем священнику на исповеди. Я вижу, вы добрый человек. Глаза у вас мудрые, понимающие. Посоветуйте, что делать?
- А почему Константин живёт у вас? - вопросом на вопрос ответил я, - Он что, иногородний?
- Нет. Ну, что вы. У него отдельная однокомнатная квартира на Рублёвском шоссе. Они её сдают за кругленькую сумму.
- Вы просили совета, вот вам совет. Гоните молодых туда, в эту самую квартиру. Пусть там живут, вдвоём.
- И всё? Больше ничего не посоветуете?
- И молитесь Богу, чтобы всё закончилось хорошо.
Мне показалось, что женщине не понравилось моё предложение, но она промолчала.
Через два года встретил я Любовь Львовну в торговом центре «Океания». Она выглядела помолодевшей, узнала меня, обрадовалась, отвела в сторону и рассказала, чем дело кончилось.
Как ни странно, Пистонова послушалась моего совета и спровадила молодых жить в квартиру на Рублёвском шоссе. Дочка обиделась на мать, полгода не звонила, а затем сама приехала, худая, дёрганная. И случился у них такой разговор.
- Как Костик? - поинтересовалась Любовь Львовна.
- Костя начал беспробудно пить, - ошарашила родительницу Юля, - характер у него изменился в худшую сторону. Он сделался конфликтным, нетерпимым. Придирается к каждой мелочи. Всё, что раньше ему во мне нравилось, теперь ненавистно. В разговоре использует исключительно нецензурную лексику. Сегодня я с особой ясностью поняла, что не люблю его и никогда не любила. Но что теперь поделаешь. Придётся мучиться, проживая вместе с конченным алкоголиком. Изменить уже ничего нельзя. У меня нет сил. Я не знаю, как избавиться от него, как развязать этот узел.
Пистонова как могла, утешила дочь, но вместо того, чтобы расстроиться, обрадовалась.
Любовь Львовна созвонилась с Костей, они встретились и совместными усилиями развязали узел.
Юля живёт теперь в квартире матери с партнером по бизнесу. Костя с Любовью Львовной зарегистрировали законный брак и обитают на Рублёвском шоссе. Константин поступил в медицинский институт, его супруга на шестом месяце беременности.
- И совесть моя чиста, - словно оправдываясь, резюмировала Пистонова.
5.07.2024 г.
Из разного теста
Решил сегодня на Егорьевский автобус не спешить, а ехать на Глуховском. Он тоже сквозной, идёт через Медынь прямо до Малоярославца, а там и электричка на Москву. Главное, идёт он позже, можно дольше поспать и размером Глуховский значительно вместительней. Егорьевский - маленький автобус «ПАЗ», двадцать три сидячих места. И бывает обидно. Встал ни свет ни заря, пришёл загодя на остановку, а автобус проходит мимо, так как набит людьми под завязку.
Несмотря на то, что вышел из деревни позже, ноги о высокую росистую траву намочил по самые колени. Пока шёл три километра по лесной дороге от Пирово до Фёдоровки на остановку, брюки под солнышком просохли.
Ожидая автобус, невольно залюбовался пейзажем, открывшемся перед глазами, сразу за дорогой. Взору предстало зелёное поле, пасущееся стадо коров, очертания дальнего леса и высокое синее небо над всем этим великолепием.
Разговорился с подошедшим ко мне пастухом дядей Мишей Брянцем. Он был тоже из Пирово, но продал дом дачникам-москвичам и перебрался на Фёдоровку.
- В Москву, к семье? - поинтересовался дядя Миша.
- А куда денешься, - поглядывая, не идёт ли автобус, ответил я.
- У меня тоже первая жена была москвичка. Звали Ирина Власова, - закуривая папиросу, сказал Брянец.
- Не сошлись характерами? - попробовал угадать я причину разрыва отношений.
- У меня с первой женой была полная гармония. Любили друг друга, ладили и в быту, и в постели. Что называется, хорошо нам было и днём, и ночью. Люди разводятся не только потому, что не сошлись характерами. Штука в том, что она была закоренелой урбанисткой. Кроме города ничего знать не хотела. А я деревенский. В деревне родился, в деревне крестился, в деревне прошло моё детство и юность. И все преимущества деревенской жизни я смог оценить, только пожив пять с лишним лет в городе. Я по лимиту тогда устроился на завод «ЗИЛ», там с ней и познакомился. Работал на сборке, а она в отделе технического контроля. И только то, что была она фанатично предана городскому образу жизни, стало непреодолимым препятствием нашему семейному счастью.
Сразу после свадьбы повёз я её в деревню. Сначала, как мне показалось, ей всё нравилось. Не успели приехать, было раннее утро, она потянула меня на речку. Речка, ты знаешь, у нас мелкая, но из-за множества ключей, ледянющая. К тому же за ночь вода остыла. Я Ирку предупредил, но она меня не послушала. Полезла в воду, поплавала там по-собачьи. И тут же, посинев от холода, выбралась на берег. Сидела, закутавшись махровым полотенцем и дрожала. Потом солнце поднялось, согрелась. Стала загорать и обгорела, до тела невозможно было дотронуться. Пришлось ей спину сметаной мазать. Хотел ей показать закат, у нас хороший вид с горы, говорит, комары заели. Пошли домой, там над обеденным столом мухи летают, мотыльки кружат вокруг лампы. Ночью паук с потолка на паутине спустился ей прямо на лицо. Визжать стала, я проснулся, не пойму, в чём дело. Мне кажется, это ей приснилось или показалось, но я не решился разубеждать. Еле успокоилась, заснули. Среди ночи я проснулся. От полной луны в комнате светло, как днём. Вижу, по столу бродит крысёнок. Встал на задние лапки, свалил пустой пакет из-под кефира и то, что вытекло, язычком слизал. Думаю, хоть бы жена не проснулась, а то ещё умрёт от разрыва сердца.
Гулять по лесам и полям Ирка отказалась наотрез. «В лесу клещи, в полях змеи». Коров боялась. Молоко парное - пить ей страшно. Вбила в голову, что употребляя «сырое молоко» она может заболеть бруцеллёзом, туберкулёзом и даже сибирской язвой. Пение петуха её раздражало. Не давал, видишь ли, ей спать. Куры не такие, как на картинках, грязные. Сырые яйца пить брезговала. А потом, был август месяц, зарядили проливные дожди. Лили и днём, и ночью. В доме, как оказалось, крыша прохудилась. Ночью спали под звон капель, падавших с потолка в подставленные ёмкости. Днём сидели в доме, смотрели в окно. А как стали уезжать, по известному закону подлости, выглянуло солнце. Ну, что ты будешь делать.
В Москве жили в доме из бетона, в спальном районе, где одинаковые дома стоят, тесно прижавшись друг к другу. В городе я сходил с ума. Снилось, как мы с Колькой Макеевым неспешно тянем бредень по нашей речке. Как я хожу по лесу, собирая грибы. Снилось высокое деревенское небо. Жаворонок, зависший над полем, поющий свою волшебную песню. В городской квартире жил у нас серый в чёрную полосочку кот Барсик. Добрый, ласковый. В клетке сидел попугай, отзывавшийся на кличку Крендель. Весёлый, неунывающий. Мне бы хоть чуточку его оптимизма. Я изнывал, живя в Москве. Словно отбывал срок в тюрьме. Столица большая, но я её всю исходил. Мне она надоела. Концертный зал Чайковского, театры, цирк, стадион «Динамо». Бывало, иду по улице Горького, так тогда Тверская называлась. Людей много, но все чужие, незнакомые. Я сначала по привычке здоровался со всеми. Жена за меня краснела. А люди, которых я приветствовал, поглядывали на меня, как на дурачка. Не знаю, как сейчас, но когда я жил в Москве, радушие не приветствовалось, доходило до кулаков. Улыбнёшься встречному, а он: «Ты это чего надо мной смеёшься?». И в драку. И потом, в городе, куда не пойди - везде камень, стекло, бетон. Дышать нечем от автомобильных выхлопов. Под ногами асфальт, задерёшь голову - неба не видно. Вода хлоркой пахнет. Соскучился я по чистой, колодезной или родниковой воде. В метро давка. Люди суетятся, торопятся. Глаза беспокойные, выражение лиц неприветливое. Я страдал. Особенно было тяжело возвращаться с работы в спальный район. Ощущал себя бескрылой пчелой, забирающейся в каменный улей. Пять лет мы с женой прожили, и я Ирке честно признался, что в городе жить не могу. А она плакала, но за мной в деревню не поехала. Вот и расстались. А так - душа человек, мне с ней было хорошо. С Машкой, с которой живу сейчас, много хуже. Но она своя - деревенская. Мы из одного теста.
16.03.2025 год
Инстинкт
Последний поезд со станции метро «Александровский сад» отправился в путь в начале второго часа ночи. Вместе со мной в вагоне ехало семь пассажиров. Мужчины разного возраста, да семейная пара, со спящим ребёнком на руках у отца. Все погружены в свои мысли, расслаблены. Развалились на сиденьях, позёвывали.
На «Арбатской» в вагон вошла молодая, празднично одетая женщина и все сразу подобрались. Пока поезд стоял на станции, женщина не пустила пытавшегося сесть вместе с ней провожатого и грубо ему сказала:
- Егор Игнатьевич, идите к жене! Посадили в вагон, спасибо. Дальше доеду сама. Меня муж на «Молодёжной» встречает.
Егор Игнатьевич в молодости может и был «ходоком», но запал у него кончился. По инерции ещё волочился за хорошенькими дамами, но их не обманешь. Они видят, что ты ни рыба ни мясо и гонят безжалостно прочь. А он и рад стараться. Сделал попытку, не получилось. Ну, что ж. Стоял на перроне, послушный, смотрел, как двери вагона закрываются и девушка уезжает. Только на то и хватило, чтобы послать ей вдогонку воздушный поцелуй.
Девушка была эффектная, под хмельком и на первый взгляд доступная. К ней сразу устремились мужчины, находящиеся в вагоне. Даже папаша, державший спящего ребёнка на руках вытянул в её сторону шею и сглотнул слюну. Но девушка каждому нашла, что сказать, чтобы одним-двумя словами остудить их пыл. Самым настойчивым оказался старичок в белом костюме и бабочке.
- Осмелюсь поинтересоваться, - начал он елейным голосом, записного волокиты, - какое имя носит столь прекрасная дама?
- Прекрасную даму, - холодно ответила девушка, - зовут замужняя женщина.
- Какое красивое, редкое имя, но совсем не подходящее вам.
- Дерзости говорите, милостивый государь, - в тон старичку сказала девушка, - подите прочь.
И он отошёл от неё, видя, что не обломится. Проходя мимо меня, пробурчал:
- Не знал, что ещё остались верные жёны. Теперь буду знать.
Все через какое-то время успокоились, развалились на сидениях и стали снова позёвывать.
На «Киевской» в вагон вошёл... Нет, не вошёл, а ворвался «охотник», «самец», «жеребец». Собственно в этом пареньке лет под тридцать я узнал себя в молодости.
Бывало, хлебнув винца и разбудив в себе самца, я отправлялся в город на «охоту». И всегда находил женщину, которой не доставало меня в этот день для полноты жизни. Но перед этим я колесил по улицам и бульварам, делал двадцать, а то и тридцать попыток познакомиться. Записывал телефоны, зазывал к себе в гости.
«Охотник» сразу, без прелюдий и приглашения подсел к объекту своей страсти. Девушка окинула его оценивающим взглядом и отодвинулась. Но отодвинулась не далеко, а так, чтобы только продемонстрировать суверенитет.
Как говорят романисты, вожделение овладело кровью молодого человека и это вожделение передалось его попутчице.
- Даш телефон? - без предисловий, спросил он.
- Нет, - неуверенным голосом, ответила она и, не выдержав его пристального взгляда, отвела глаза в сторону.
- Я сейчас выхожу. Дай поцелую, - перешёл «охотник» в наступление.
Не дожидаясь ответа, он притянул её за талию к себе.
- Только не в губы. Не в губы, я тебе говорю, - слабо отбивалась девушка.
Молодой человек поцеловал в губы, и всю дорогу они ехали и не обращая внимание на других, целовались. На «Пионерской» она отстранилась и поинтересовалась:
- Когда ты выходишь?
- На «Кунцевской».
- Так она уже следующая. Запиши рабочий телефон.
- Пойдём ко мне?
- Сегодня не могу.
- Тогда к тебе.
- У меня дома муж.
- Я тебя провожу до дома.
- Что с тобой делать. Ладно. Заглянем к тебе ненадолго.
Они вышли на «Кунцевской», а ко мне подошёл старичок в белом костюме и сказал:
- Вы смотрите осуждающе, но её надо понять и простить. Инстинкт! Женщина не может устоять против зова плоти, попирающего условности и мораль.
- Я никого не осуждаю, - заверил я старичка, - мне жаль ушедшие года.
15.08.2024 год
Институт подождёт
Полгода назад, не выслужив пенсии, я уволился из органов внутренних дел. Подписывая заявление об уходе, непосредственный начальник сказал мне обидную фразу: «Наконец трус обрёл стойкость характера. Совершил мужественный поступок». Я не обратил внимания на его издевательские слова. Трусом в понимании руководителя был тот, кто боялся брать взятки. С одной стороны, над моей честностью он смеялся, с другой побаивался. Долго это продолжаться не могло. От греха подальше, я решил уволиться.
Получив лицензию, я занялся частным сыском. Человек, в чьей конторе я подписал договор, при трудоустройстве обещал мне горы золотые. Но на деле получилось, что мы с женой, как и прежде, еле-еле сводили концы с концами. Жена работает врачом в больнице, зарплата маленькая. Да ещё часто приходится сидеть на больничном с младшими детьми. Старшая дочь, Марина, живёт отдельно. Она окончила колледж, преподаёт в средней школе, в младших классах. Собиралась поступать в институт на заочный факультет, а он платный. Просила у меня с женой деньги на учёбу. Собственно, из-за этого, а не из-за разногласий с начальником я и уволился. Ушёл от соблазна. Дело в том, что мне предложили крупную взятку. В голове ядовитой змейкой мелькнула мысль: «А что? Начальник будет только рад. Ему выделю долю малую и дочке на образование хватит. Да ещё и младшим детям на игрушки и конфеты останется». Как только появилась в голове эта мысль, я сразу же написал заявление об увольнении. Тут только сверни с прямой дороги, - погубишь и себя, и близких. У меня хорошая жена, она решение уйти поддержала. Но вот Марине в её финансовой просьбе пришлось отказать. Супруга, жалея меня, сказала ей по телефону: «У папы чёрная полоса. Со службы уволился. Пока он ещё на новой работе освоится. Ты уж с институтом подожди». И дочка с ней согласилась.
Тётке, Марье Степановне Фирсовой, в прошлую субботу исполнилось семьдесят лет. Я заехал к ней, чтобы поздравить.
В своё время тётя окончила три факультета, причём бросало её из стороны в сторону. Юридический и физико-математический факультеты МГУ, сценарный во ВГИКе. Была замужем пять раз. С мужьями ездила на рыбалку, охоту, посещала футбольные и хоккейные матчи, не говоря уже про кино и театры. Её всё интересовало. Она и в семьдесят была молода душой и в хорошем смысле неугомонна. Главным же её талантом было умение объединять вокруг себя людей. Поэтому среди гостей были все её мужья, а также сокурсники: правоведы, физики, математики и кинематографисты.
Мои намерения были просты. Я хотел поздравить Марью Степановну и скорее отправиться по делам. Но её плотным кольцом окружили обожатели, не скупившиеся на комплименты. И несмотря на прилагаемые мной усилия, я долгое время не мог к имениннице подойти. Наконец настал торжественный момент. Тётка всех поблагодарила и, дав мужьям команду хозяйничать, пригласила гостей за стол. Меня же, взяв за руку, увела в отдельную комнату.
Первым делом осведомилась, как поживает моя старшая дочь.
Вместо объяснений я набрал номер Марины и поставил телефон на громкую связь. Услышав поставленный, уже совсем не детский голос, тётка оживилась.
- Мариночка, здравствуй. Это Маша говорит. Как твои дела, родная?
- Всё хорошо. С юбилеем тебя, бабуся.
- Спасибо, родная. Будь молодцом. Смотри, кредитов не набирай! А то сейчас мода пошла. Молодёжь свои дни рождения в замках старается справлять или в загородных, роскошных домах. Для чего влезают с головой в кредитную кабалу. Короче говоря, не гонись за лёгкими деньгами. Деньги - штука лукавая, всегда обманут, счастья не принесут.
- Это да, - согласилась Марина.
- Расскажи, как твои ученики?
- Мои ученики хорошо живут. Нервы мне трепят.
- Тебе надо с учениками научиться хорошо, мирно жить. Друг друга беречь. Ты интересные уроки давай для них, чтобы это было увлекательно. Чтобы тебя всегда помнили. Главное, не надо вредничать. Понимаешь?
- Да.
-Ты в этом году собираешься в институт поступать, совершенствоваться? Или тебя пока всё устраивает?
- Я планирую, но на институт же нужны деньги. Я откладываю. Если нужная сумма соберётся, то в этом году буду поступать. Если буду понимать, что вложив все средства в институт, не будет хватать на еду, то чуть-чуть подкоплю и в следующем году поступлю.
- Молодец. Я тебе перезвоню.
Не успел я убрать телефон, как в комнату ворвался раскрасневшийся седой мужчина в чёрном костюме и белой рубашке. Как впоследствии выяснилось, это был профессор Пётр Николаевич Пупсик.
Не обращая внимания на моё присутствие, он стал плакать и жаловаться тёте Маше на женщину, бросившую его с новорождённой дочерью двадцать с лишним лет назад. Я не знал, что предпринять. Находясь в оцепенении, сидел и слушал.
- Катька плохой человек, - говорил Пётр Николаевич, - оставила мне Иришку, а сама с молодым любовником уехала в неизвестном направлении. С тех пор о ней ни слуху, ни духу. В голову не помещается, как женщина, мать, могла на такое решиться. Свою дочь, родную кровиночку, променять на кобеля.
- Петя, не кипятись, - пыталась успокоить его Марья Степановна. - На первый взгляд она поступила плохо, эгоистично и жестоко. Но если взглянуть с другой стороны, ты в её глазах уже тогда был пожилым человеком, если не сказать, стариком.
- Ну и что?
- Как что? Но она-то была молодая. При этом, забеременев от тебя, Катерина не сделала аборт. Сохранила жизнь твоему ребёнку и теперь у тебя есть Ирина. Дочь, на которую ты наглядеться не можешь. Тебе есть для чего жить, есть о ком заботиться. А Катька прямо тебе говорила, что жить с тобой не будет. Что её влечёт свобода, новые знакомства, новые эмоции.
- Но как же быть с материнским долгом? Я такой свободы никогда не пойму. И Ириша ей этого никогда не простит.
- Ты за дочку не решай. А что касается тебя. Ну, не хотела она жить с тобой, не в её нраве быть привязанной к одному месту, даже к ребёнку. Катя сама ещё была ребёнком. Я её не осуждаю. Осталась бы с тобой - опустилась или стала б гулять. Было бы лучше?
- Но она же любила меня!
- Любовь непостоянна. Была любовь и прошла. Она тебе отдалась, забеременела. Пока жила у тебя, вынашивая ребёнка, узнала тебя лучше и разочаровалась. Не обижайся Петя, но ты всегда был занудой. Дело молодое, увлеклась другим, в чём с простосердечием тебе и призналась. Нельзя насильно удерживать человека, разлюбившего тебя. Невозможно контролировать чувство другого. Я тогда тебе говорила и сейчас скажу - смирись. Вместо того, чтобы жить сегодняшним днём, ты тоскуешь о прошлом. Все эти двадцать с лишним лет, что ты делал? Ты мучился и до сих пор продолжаешь грызть себя. Все мысли, все воспоминания у тебя только о ней. Смотри, заработаешь смертельную болезнь, Ирочку кто на ноги ставить будет. Прости Катю и отпусти. Ты и знал-то её меньше года.
- В душу эта змея мне запала. Мне она виделась прекрасной девушкой, Ундиной. Я поверил ей, а она меня предала. Такое разве можно понять? Разве возможно такое простить?
- Я ему одно, он мне другое. Веди себя не как подросток, а как взрослый. Прими, наконец, выбор другого человека, смирись. К тому же ты её на двадцать пять лет старше, и её уход от тебя закономерен. Спасибо ей скажи за ребёнка и забудь.
- Я просто пытаюсь поставить себя на её место и понять не могу. Ну, как так, взять и вычеркнуть своё дитя из жизни. За столько лет ни письма, ни звонка.
- Ты опять за своё. Я больше на эту тему разговаривать не стану. Ты свихнулся на уходе Катьки, если нравится - мучайся дальше. Я в твоём сумасшествии участия принимать не хочу.
Тётка силой выставила профессора из комнаты. Выслушав мои поздравления, она вышла со мной в коридор и сказала:
- Володя, ты инициативен, у тебя большие возможности. Отыщи ты этому простофиле Катьку. Видишь, что с немолодым человеком делается. А я в ответ на твоё внимание к моей просьбе, Мариночке оплачу обучение в институте.
Записав данные Петра Николаевича и Катерины, я предупредил:
- Ничего не обещаю.
- Не надо обещать, - ответила тётка, закрывая за мной дверь, - сделай.
Уже через три дня я отыскал «Ундину» Пупсика. Катерина Карповна Калмыкова оказалась некрасивой, неопрятно одетой, опустившейся женщиной. Под вымышленным предлогом я напросился к ней в гости. Но узнав её ближе, открыл истинную цель своего прихода. Мы пили чай с лимоном в крохотной комнатке, заставленной старой мебелью и хозяйка откровенно рассказывала о своих недолгих взаимоотношениях с Петром Николаевичем.
- Ревновал к каждому столбу, - тяжело вздыхая, начала Калмыкова. - Сколько я с ним на этой почве ругалась, сколько нервных клеток потратила. Говорила ему, не подозревай меня в том, в чём я перед тобой не виновата. Будет только хуже. Любовь не живёт в условиях тотального контроля. Она должна быть свободной и добровольной. Пупсик мне целую лекцию прочёл про общепринятые нормы поведения супругов, о правилах приличия. Напомнил, что человек должен нести ответственность за свои поступки. Спрашиваю: «Даже за те, которые не совершал?», - молчит. В конце концов, меня его ревность доконала. Появилось желание вырваться из его «ежовых рукавиц».
- Наставить рога?
- Зачем так вульгарно. Полюбить настоящего, уверенного в себе мужчину. Выбраться из кокона, в котором тебя держат, считая мерзким, противным червяком и превратиться в бабочку с шёлковыми крыльями. Обрести настоящую, а не мнимую свободу.
Катерина Карповна достала из буфета початую бутылку коньяка и две рюмки. Налила себе и мне. Не чокаясь, выпила и продолжила:
- Как я любила своё отражение в зеркале, когда была молодая. А сейчас смотреть на себя не могу. Красишься, пудришься, а толку нет. Из зеркала на меня смотрит обезьяна, с каждым днём становящаяся всё страшней и страшней.
- Вы к себе строги. Это не так, - опуская глаза, солгал я.
- Так, так. Мужчине красота не нужна. Она ему даже противопоказана. А вот женщине необходима, как воздух. Без красоты женщина не может жить, начинает умирать. Становясь некрасивой, она перестаёт любить себя и превращается в ведьму. А мир вокруг себя превращает в ад.
- Пётр Николаевич проклинает вас за то, что вы бросили ребёнка.
- Я и сама себя каждый день проклинаю. Стала страшной после аварии. А он любил-то меня красавицей. Как я вернусь к нему, такой образиной. Мне память о себе, красивой, дорога. А его память обо мне, красивой, ещё дороже.
- Как все вы запутались, - выпив свою рюмку, посетовал я.
- А жизнь вообще штука путаная. Как там, у Цветаевой было? «Сердце своё и служение, только ему, моему королю». О, как я его любила! Его глаза, нос, губы, подбородок, его продольные морщины на щеках. Его поворот головы, его голос, смех. То, как он смачно и зло, совсем как напившийся грузчик, мог выругаться по делу и без дела. Я была влюблена в его бесконечные рассуждения о смысле бытия. В его умное молчание. Я любила в нём всё. Пока любила. А как разлюбила, всё стало противно. А он привык к моей любви, уже считал меня своей собственностью, своей рабыней. И вдруг рабыня объявила о желании освободиться. Сообщила ему, что в её глазах он больше не король. Как так? Это немыслимо! Он сначала мне не поверил, решил, что я сошла с ума. А потом пришёл в бешенство. Ведь ещё вчера всё было по-другому. Я ему сказала, что вчера было вчера. А сегодня у нас сегодня. Произошёл такой диалог.
- Ты моего ребёнка носишь под сердцем, - кричал Пупсик, побелев от злости, - ты думаешь, я тебе его отдам?
- Как только выношу и рожу твоего ребёнка, я отдам его тебе, - пообещала я.
- Что ты будешь тогда за мать, если отдашь своего ребёнка, - вопил он ещё громче.
- Вы определитесь, чего на самом деле хотите. Отнять у меня ребёнка, или отдать его мне.
- Я его тебе не отдам.
- Не стану препятствовать вашему желанию.
- И тебя не отпущу.
- Я свободный человек, а не ваша рабыня. Не превращайтесь в шута.
Он любил, когда я называла его «мой король». Это тешило его самолюбие. Любовь - это великая магия. Снова, как в детстве чувствуешь запахи, по-особому остро слышатся звуки. И смех сам собою тогда из меня выходил, от полноты жизни. Собственно, когда любишь, только тогда и живёшь по-настоящему. Все вокруг тебя делаются красивыми, всех тебе жаль, всех ты готова простить. За всё ты с радостью готова взяться, всё тебе по силам. Я так боготворила Петра Николаевича, что даже под ручку с ним считала себя недостойной пройтись. Идёт со мной рядом бог, я уже этим счастлива. А точнее, я иду рядом с богом. И половой жизни, как таковой, у нас не было. Я находилась, как во сне и не до конца понимала, что он со мной делает. Только когда забеременела, пришла в себя. А до этого была словно под гипнозом.
Катерина Карповна налила по второй. Выпила и продолжила:
- А его волосы! Когда я свои руки погружала в его шевелюру, думала, с ума сойду от счастья. А его голос! Когда я слышала его голос, то сердце моё сладко сжималось и внутри меня словно что-то пело. Я любила его имя, его отчество. Будете смеяться, но я любила даже его фамилию. Это странное сочетание серьёзного имени с несерьёзной фамилией мне казались чем-то особенным, значительным. А себя я всегда мысленно принижала. Видела себя босоногой пастушкой, которую благородный король с серебряными волосами спас от злых разбойников и взял во дворец, чтобы посадить рядом с собой на золотой трон. Романтики было много во мне. Я тогда увлекалась ранними стихами Марины Цветаевой и сама в тетрадку пописывала стихи. От суровой действительности с её острыми углами была далеко. Пётр Николаевич любил, когда я ему задавала вопросы. Он выслушивал их всегда со снисходительной полуулыбкой и дотошно, подробно отвечал. Тогда мне это нравилось. Сверстники были для меня смешны, казались глупыми и пошлыми карликами в сравнении с ним. А он мне виделся великаном. Я была влюблена в его манеру закуривать сигарету. Даже в дым и огонёк его сигареты. Я любила в нём всё. Его пальто, его пиджачную пару, его рубашки. Даже его сухие, солёные губы, усы провонявшие табаком, его постоянные клятвы «навеки». Это всё, как потом выяснилось, с его стороны была только игра. Я его любила, а он всего-навсего позволял себя любить. Ответного чувства не было, поскольку Пётр Николаевич закоренелый эгоист и любит только себя. И когда я от него уходила, он никак не мог понять, что произошло. Как такого замечательного человека, как он, такая ничтожная девчонка может бросить. Ведь это он всегда бросал других. Был снисходителен и только в его власти было позволить уйти или заставить остаться. А тут «школа непослушания». Говоря его словами, я его самооценку своим поступком занизила. А кончилось всё шаблонно. Я встретила молодого человека, ответившего на моё чувство любовью. Смелый, лихой, уверенный в себе. Он мало говорил и много делал. Его не смутила моя беременность. Я ему всё о себе рассказала. И о своей любви к бывшему возлюбленному и о том, что это всё уже в прошлом. Он не подговаривал меня отдать ребёнка отцу, это было исключительно моё решение. Я не хотела, чтобы хоть что-то мне напоминало о Пупсике. С молодым человеком у нас счастье было недолгим. Ездили в Крым, ходили там босиком по пыльным дорогам. Как это в фильмах показывают, взявшись за руки и смеясь, бегали вдоль линии прибоя. Я читала ему стихи. Были упоительные закаты, ночи и рассветы.
Разбился мой молодой человек насмерть. В той аварии и я с ним была. Сильно покалечилась. Сломала ногу, три ребра и ключицу. Но самое страшное, повредила лицо. Сделала несколько пластических операций, но прежняя красота ушла безвозвратно. Я вас умоляю, ничего не говорите обо мне ни Марье Степановне, ни Петру Николаевичу. Не хочу, чтобы они обо мне что-то знали.
Взвесив все «за» и «против», я тяжело вздохнул и пообещал:
- Хорошо, Катерина Карповна, не скажу.
7.02.2025 год
Искусительница
Прогуливаясь по Тверскому бульвару, я решил отдохнуть. Спросив разрешения у старушки, присел рядом с ней на скамейку. Она восприняла это как знак внимания к своей персоне и многозначительно улыбнулась. Узнав моё имя и назвав своё, старушка придвинулась почти вплотную и принялась делиться сокровенными воспоминаниями.
- Я ведь тоже была молода, Васюленька, - медовым голосом заговорила Агнесса Андреевна, ласково глядя на меня. - И помню свои молодые годы так ясно, словно всё это было только вчера. О чём все мысли молодого человека?
- Не знаю, - ушёл я от ответа, отодвигаясь от собеседницы.
- Правильно, - засмеялась она, подвигаясь ко мне, - О том, как бы девицу к себе заманить.
- Вот оно что, - притворился я несведущим в этом вопросе.
- А как же, - Агнесса Андреевна взяла меня под руку, - И мы, девчонки, что мало-мальски были знакомы с мужской природой, этим пользовались. Мы и в гости незаметно напрашивались к ребятам, что были постарше нас, и были не слишком строги, и умели польстить своим кавалерам. И всё это делали так, что иному прыщавому недотёпе казалось, что он самый великий ловелас на всём белом свете. Но на это способны были не все, а только настоящие профессионалки. Не профурсетки, для которых «постель» это ремесло, а те, что хорошо знают мужчин. Искушённые девушки, то есть искусительницы. От слова «искус», соблазн. Поэтому мы ещё называли себя соблазнительницами. И никогда никто про нас не говорил плохо. В молодости я была привлекательной, от кавалеров отбоя не было. С подругой Никой Шлепохвостовой мы такую игру придумали. Выбираем себе жертву. Подростка неискушённого, прыщавого, и «искушаем». Какая из нас уложит его в тот же день в постель, та и считается победительницей. Сейчас даже стыдно всё это вспоминать. Семьянина добропорядочного с авоськами в руках, уставшего от быта, сбивали с пути истинного. Пенсионеров, женоненавистников обращали в свою веру. Если бы вы, Василёк, заглянули в мою сумочку тех времён, то убедились бы, что всё необходимое было у меня под руками. Зубная щётка и фотография мужчины, который меня бросил. Спросите, как деньги зарабатывала с такими внешними данными, если не проституцией? Охотно с вами поделюсь. Жила в коммунальной квартире с соседом-стариком, который пивом торговал у Белорусского вокзала и большие по тем временам финансы имел. Я придумала женщину, влюблённую в этого старика, через эту штуку из него деньги и вымогала. Началось всё с розыгрыша. Я позвонила от подруги в нашу квартиру, он поднял трубку. Вместо того, чтобы позвать мать, я стала взрослым голосом объясняться ему в любви. Говорить, что слежу за каждым его шагом, любуюсь им. И старик поверил. Прибежала домой, гляжу, а он светится, как начищенный пятак. Я попросила у него на мороженое, он мне от щедрот своих отвалил целый рубль. Мы тогда с подругами купили девять эскимо по одиннадцать копеек, по три штуки на каждую. И все на следующий день заболели ангиной. А старик подтянулся, стал следить за собой. Я как выздоровела, обнаглела, стала подходить к нему и говорить: «Звонила тётя, просила передать, что вас очень любит». Надо было видеть, что с ним творилось. Он не ходил по земле, а летал, у него за спиной выросли крылья. А улыбка была шире, чем у блаженного. А ведь до этого со всеми был зол, ненавидел людей. Мизантроп, одним словом. А после известий о влюблённой в него женщине «порхал» и всегда за радостную весть наделял меня рублём. Даже просить не приходилось. Я и потом никогда не просила денег у мужчин. Надо подтолкнуть мужчину на это так, чтобы он сам захотел дать тебе денег, и это было бы для него радостью.
Агнесса Андреевна высвободила свою руку, отодвинулась от меня и просительно улыбнувшись, добавила:
- Вещь почти недостижимая, но тем дороже, когда в очередной раз убеждаешься, что остались ещё настоящие кавалеры.
Я поблагодарил Агнессу Андреевну за компанию и прощаясь, спросил разрешения дать ей сто рублей за интересный рассказ. Она не противилась, приняла их от меня с благодарностью.
Клятвопреступник
Хочу поделиться с вами поучительной историей. Прошедшим летом двоюродный брат мой Виктор Кошкин второй раз женился. Накануне свадьбы шли мы с ним по подземному переходу, спокойно обсуждая, какой костюм мне завтра надеть, поскольку я должен был быть на его свадьбе свидетелем. Вдруг Виктор оживился и, подойдя к сидевшему на деревянном ящике небритому, неопрятно одетому мужчине, занимавшемуся попрошайничеством, дал пятитысячную купюру.
Попрошайка узнал брата, улыбнулся ему беззубым ртом и крикнул:
- Витя, красавчик! Храни тебя бог! Честное пионерское, не пропью, на хлеб и молоко потрачу!
- Давай, борись, Станислав, с демонами. Выбирайся из ямы. У меня получилось и у тебя получится.
- Кто это? - поинтересовался я у брата, когда мы вышли из тёмного перехода на залитую солнцем улицу.
Виктор какое-то время молчал, а потом стал рассказывать.
- Упав на дно жизни, практически невозможно снова подняться на поверхность, - взволнованно говорил он, - но у меня, как видишь, получилось. Станислав, которого ты только что видел, мне в этом помог. Пять лет назад я был конченым алкоголиком, жена меня бросила, дети не общались со мной. В результате чрезмерного употребления горячительных напитков я перенёс клиническую смерть. Пил я ежедневно, пил много, часто с людьми незнакомыми, с которыми случалось, дрался после попойки. И вот однажды, выпивал я, сидя на деревянном ящике, в том самом переходе, из которого мы только что вышли. Моим собутыльником оказался человек средних лет в дорогом, тогда ещё не слишком заношенном костюме, от которого пахло подвалом. Выпили мы с ним на двоих бутылку водки, и он принялся рассказывать историю своей жизни. До этого косноязычный, он вдруг так складно заговорил, словно подменили человека. Я всматривался в его преображённое лицо, вслушивался в слова, что он говорил и меня бил озноб, становилось не по себе.
- Я был известным оперным певцом, - говорил мужчина представившийся Станиславом Пацкань-Пацкевичем, - Благодаря своему таланту и трудолюбию был вознесён до самых небес, обласкан славой, имел богатство. А теперь вот пал так низко, что вместо мягкой кровати у меня картонка в переходе, а вместо простыни и одеяла - вчерашние газеты. Но не об этом хочу сказать. Из головы не идёт девчонка, поклонница, студентка вокального факультета Гнесинского училища. Втрескалась в меня по уши, шагу не давала ступить. А я тогда уже собирался жениться на приме нашего театра, роскошной царственной особе Вирджинии Соломоновой. Я студентке говорю: «Посмотри на себя в зеркало. Ты ребёнок. Можно сказать, гадкий утёнок. Возможно, с годами ты и превратишься в прекрасного лебедя, станешь привлекательной женщиной. Но на это уйдут годы. А мне надо жить сейчас. Я взрослый мужик и мне хочется женской плоти, взрослых отношений, плотских утех. Понимаешь? Вижу, что ты хороший человек, чистый, искренний, но ты маленькая. Извини». На что она мне ответила: «Поклянись, что не отступишься от веры в Бога. Не перестанешь любить жизнь во всех её проявлениях. Не бросишь петь». Я улыбнулся на эти её наивные слова и легкомысленно пообещал: «Клянусь». Думал, это детская блажь, игра, дешёвая романтика. Нахваталась восторженная дурочка взрослых мыслей и слов, а сама даже не понимает, о чём просит, что говорит. Дело в том, что узнав про мою скорую свадьбу, она чуть ли не в истерике билась. Услышав клятву, она успокоилась, подошла ко мне и поцеловала по-матерински в лоб. Как бы благословляя на хорошие дела. Я к этому отнёсся несерьёзно. А получилось, что она оказалась права. Вирджиния Соломонова меня вскоре обманула с горбатым стариком, директором театра, которого за глаза все мы называли Крошка Цахес. Позору моему не было конца. Даже уборщицы в театре надо мной смеялись. Я психанул, развёлся с женой, не прожив с ней и года. Но при этом утратил и веру в Бога, и жизнь любить перестал. А самое страшное, с тех пор не могу заставить себя петь. Потерял голос. Слова девочки-студентки оказались не блажью и мне бы посерьёзней к ним отнестись. И главное, зачем я так спешил? Куда торопился? Получилось, что во всём и везде опоздал. А девчонка та, действительно стала прекрасной женщиной. Окончила Гнесинку, сейчас известная, знаменитая певица. И в её жизни всё в ажуре. Супруга себе выбрала достойного. Будь она со мной рядом, может, я бы не сбился с прямого пути, не потерял бы себя.
Услышав от бомжа такую неожиданную речь, я вмиг протрезвел и задумался о своей судьбе. «Куда я качусь?», - спрашивал я себя, - «Сегодня пью с бомжами, а завтра и сам бомжом стану. А то и того хуже - умру». И решил я твёрдо именно тогда, сидя в том тёмном переходе, что пришло, наконец, время за ум браться. Главное, Станислав, сам того не подозревая, подсказал путь, как из ямы выбраться. Я же в Бога тогда не верил. Всех, в том числе и себя, ненавидел. Работу свою забросил. Путь к выздоровлению лежал в поисках веры, в поисках крупинок любви, оставшихся во мне и в планомерном занятии своим делом. И у меня получилось, - выкарабкался.
27.02.2025 год
Кляузник
Погода - дрянь, на душе кошки скребут, мерзостно. Разве сесть написать на кого-нибудь донос или ябеду. Так сказать, отвести душу. Может, тогда настроение улучшится. В Библии про таких, как я, сказано: «не заснут, если зла не сделают». Хотя, какой я злодей. Согрешаем от немощи и по привычке. Дед доносы писал, отец коллективные письма подписывал и я, в настоящее время, довожу до властей сведения о творящихся беспорядках. Семейная традиция, преемственность. Внучка не в нашу породу пошла, осуждает меня, говорит: «Сходи, дедушка в церковь, покайся». А я ей на это отвечаю: «Таинство покаяния состоит в оставлении тех слабостей, коими мы были побеждены и в сожалении о них». Я же себя поверженным не считаю и о дурных привычках не сожалею. Так какой же мне смысл каяться? Обманывать Бога? Не получится. Вводить в заблуждение священнослужителя? Зачем?
Давайте знакомиться. Зовут меня Геннадий Гапонович Гномов. Что бы вы лучше представляли человека, с которым имеете дело, опишу свою внешность. У меня огромный лоб, переходящий в лысину на полголовы, а за лысиной копна пепельных густых волос. Создаётся впечатление, что сполз парик на затылок. Собеседник, разговаривая со мной, как правило, не может глаз отвести от этой сползшей на затылок гривы. Всё-то ему кажется, что она вот-вот упадёт. Поэтому разговаривая со мной, все невольно смотрят не в глаза, а на пепельную мою шевелюру. А между тем, глаза у меня красивые. Серые, маленькие, с хитрецой. Нос кривой, но меня не портит. Подбородок круглый, бабий, но я к нему привык. Уши большие, торчащие в стороны. Как говорится, что выросло, то выросло. Я далеко не молод, худощав, не обижен ростом, думаю, что интересен. Не за скверный же характер и злой язык девки до сих пор меня любят.
Итак. Оригинал - в Управление делами Президента, копию - в Генеральную прокуратуру, ещё одну копию в газету «Правда». Поехали.
«Внук с дедом, Вафусьевы, из восьмой квартиры, от нечего делать, вчера играли в карты. Если внук проигрывал, дед порол его ремнём. Если внук выигрывал, то таскал деда за бороду. Всё делалось по взаимной договорённости. Остались - один поротый, а у другого борода клоками».
Ну что ж, всё лучше, чем бездельничать. Одобряю энергичных, людей. Но доложить об этом надо.
«Наташка Галактионова, из девятой квартиры, наконец, утратила иллюзии.
Максаков Веня, «министр нежных чувств», обещал свозить её в горы, фотографировать голой на закате. Занял под это обещание у неё сто тысяч рублей и скрылся в неизвестном направлении. И где теперь этот Веня? И где теперь его горы?».
Эх, жаль, Бог обделил меня фантазией. Хорошо тому, у кого есть золотой ключик от двери, усыпанной сапфирами и изумрудами, ведущей в мир грёз. Инвалид без ног, всю жизнь просидевший в креслах, умирающий от мозолей на заднице, может представить себя в удобном кожаном седле, на хребте у вороного жеребца, участником конной прогулки с прекрасными амазонками. Нищий, несчастный урод - красивым, богатым, счастливым. Окружённым заботой, друзьями, любовницами. Трус вообразит себя сражающимся на шпагах лучше д ;Артаньяна. Корсаром, дерущимся на саблях на палубе бригантины.
Хотеть - это главное. Дети всего хотят, всё пробуют, всё изучают. Затем это желание им отбивают. А напрасно. Человек, у которого не угасает желание пробовать, хотеть, получает лучшее, добивается наивысших результатов. Но хотеть мало. Надо ещё научиться терпеть и извлекать из опытов правильные выводы. В зависимости от того, какие выводы человек делает из своих ошибок, так называемого опыта, и складывается его личность. Правильные выводы - правильная личность. Неправильные - соответственно... Вот я, к примеру, неправильная личность.
Не надо брать с меня пример. Хочу нравиться всем. Жаден. Деньги для меня давно стали главным. Завистлив. Не переношу чужих удач. Не умею прощать ни других, ни себя. А тем действительно хорошим, что есть во мне - пренебрегаю. Способности не ценю, таланты закапываю в землю. Гениальность - не понимаю, ни в грош не ставлю. Нет, такому как я, счастья не видать. Я авантюрист. Опираясь на сиюминутную эмоцию, ввязываюсь в такие афёры, из которых потом приходится себя доставать годами. И потом такой предохранитель, как «Совесть», у меня давно перегорел. Рациональностью оправдываю любую подлость. А за это рано или поздно придётся ответить. Да и праздный я человек, не делаю того, что делать должно. Не принимаю себя таким, какой я есть. Страдаю от тех несовершенств в себе, которые невозможно исправить. Скажете: «Получается, ты конченный?». Отвечу: «А я вам о чём говорю».
А всё потому, что был я пасынком не только у своего времени, но и в собственной семье. Мать умерла рано, воспитывала меня мачеха. Отцу было не до меня, пропадал на заводе, работая в две смены.
У нас в комнате, на столе, стояла открытая банка со сгущённым молоком. Никто не имел права это молоко трогать, кроме мачехи. Запрещала. Она по утрам пила кофе со сгущёнкой. А известно, как в детстве хочется сладкого. И как-то я не выдержал, взял чайную ложку, зачерпнул и в рот. Так она заметила и давай меня лупить. А била знаете, чем? Ремнём? Прыгалками? Не угадаете. Черенком от лопаты. И всё за чайную ложку сгущённого молока. Нет, не было моё детство счастливым. Кто-то скажет: «Не верьте Гномову. Он всё врёт с тем прицелом, чтобы его жалели». Признаюсь. Не без этого. И не надо меня ловить на противоречиях. Нас учили: «Всегда говори правду», а я с младых ногтей уже понимал, что если хочешь выжить в этом страшном мире, необходимо лгать. Лгать всегда и всем. Только в этом одном спасение. Что я? Государства лгут, и это им сходит с рук. Американцы всему миру солгали, что были на Луне, и ничего - все «умылись». Коммунисты врали семьдесят лет миллионам своих сограждан, что Бога нет, всё самобытно. Само собой, всё создалось и сделалось. И верили! Миллионы моих сограждан верили в это и я вместе с ними. А как же иначе. Ещё Ленин сказал: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Я с этим согласен.
Вчера девушка, садящаяся в маршрутку, сказала провожавшей её подруге: «Напейся». Скажу так. Хорошее пожелание для тех, кому можно. В девяностые годы я по шесть бутылок водки в день выпивал, чтобы не сойти с ума. И так изо дня в день. Все мы тогда много пили, включая нашего президента.
Молодёжь отдали на воспитание ворам и проституткам. Самим воспитывать стало некогда. Появилась новая культурная политика. Раньше народные артисты, депутаты верховного совета, Михаил Ульянов и Кирилл Лавров играли вождя мировой революции Ульянова-Ленина. А тут, сразу перековались, в соответствии с запросами времени. Стали играть так называемых «воров в законе». Другие идолы вышли на сцену, да всё никак с неё не сойдут. На них теперь молодёжь молится.
Вчера мне было так плохо, что чуть было Богу душу не отдал. Скорая ехала три часа, и только это спасло мне жизнь.
Надо брать пример с моей мачехи. Она ест всё, что ей рекомендуют по радио. Принимает даже таблетки для повышения мужской потенции. Может, поэтому и здорова? Я слышал, что парализованной старухе по ошибке скормили не то «Ваньку-встаньку», не то «Секрет императора», и она встала и пошла. Во всё это, конечно, я не верю. Всё это чепуха. Просто у мачехи, в отличие от меня, было счастливое детство и как следствие - хорошее здоровье, позволяющее лопать мел килограммами. Вы только не подумайте, что мел полезен. Верит она сильно в то, что ей эти таблетки помогают. Вера держит её на плаву. Я маловер, поэтому страдаю духовно и физически.
По-настоящему могу гордиться только тем, что себе никогда не лгал. Положа руку на сердце, признаюсь, что на коротких отрезках времени, подчиняясь чужой воле, приходилось вводить себя в заблуждение. Как без этого обойтись. Но при первой же возможности я старался из трясины вранья выбираться. Ложь - самое страшное для человека. Других обманывать - плохо, но не смертельно. А вот когда начинаешь лукавить с самим собой - тут долго не протянуть. Человек по сути своей - ленивая сволочь. Живёт кое-как, гнётся под тяжестью обстоятельств, не желая глаза к небу поднять, открыть взор красоте. Услышать своё сердце.
Заговорился я с вами, а ведь надо делом заниматься - ябеды писать. А как же. Без доносов, без того, чтобы шевелить, и Земля с места не сдвинется. В заключение скажу только одно - пьянство время крадёт.
Взять меня. Десять лет я пил и думал, что всё ещё молодой. Приехал младший сын, которого помнил ещё ребёнком. Заявился он с испанской бородкой клинышком, с женой и двумя детьми. Тут только я опомнился. И всё никак не мог взять в толк, как это он так быстро вырос? Куда торопится?
Так что поспешайте, не торопясь. А я буду кляузы на соседей строчить, чем и утешусь.
16.06.2024 г.
Когда жена любит
Воскресный день, вечер. По Кутузовскому проспекту в сторону области мчится такси. В машине едут подвыпившие молодожёны Олег Оболдуев и Оксана Пробкина. Они были в гостях у тёщи, теперь возвращались домой в съемную квартиру на улице Багрицкого. Устроившись на заднем сидении, за спиной у водителя девушка на повышенных тонах принялась выговаривать избраннику, сидевшему впереди, своё недовольство от прошедшего вечера.
- Ты зачем, скотина, в гостях так напился? Зачем с братом моим, Вовкой, вместе кричал, что все женщины продажные и падки на деньги? Разве я с тобой, дураком, из-за денег живу? Разве я продажная и падкая на деньги? А мать моя, она уважаемый человек. А родня моя? Это всё люди из высшего общества.
- Ну и что ты этим хочешь сказать? - флегматично реагировал Олег.
- Как что? Твоё поведение в гостях, - визгливо ругалась Оксана, - было не что иное, как беспардонное паясничание и клоунада.
- Ты не поняла. Это была с моей стороны утончённая игра. Я разыграл комедию абсурда. Всех развеселил, все смеялись над моими шутками.
- Идиот! Смеялись не над шутками, а над тобой. Над твоей пьяной физиономией, и над тем, как ты кривлялся.
- Я сознательно состроил для них смешное выражение лица.
- Твоего юмора никто не понял. Ты знаешь, чем отличается смешное от безобразного? Над тем и над другим смеются. Вот только это разный смех.
- По мне смех всегда одинаковый, - противоречил супруге Олег, - И когда люди смеются, над шутками, или над тобой, всё это хорошо.
- Быть посмешищем хорошо? - вышла из себя Пробкина.
- А почему бы и нет? - равнодушно парировал ей Оболдуев.
- Говоришь: «Почему бы и нет?». Ну, что ж, миленький. Тогда нам говорить с тобой больше не о чем. Придётся развестись и расстаться, - злым шёпотом, произнесла девушка.
- Слушай, Оксан, я чего напился и с твоим братом насчёт баб завёлся. Позвонила мать, сообщила, что бабушка моя, Ариадна Савишна умерла. И вместо слов утешения, она принялась требовать, чтобы я ей уступил или дачу в Барвихе, или квартиру на Ленинском проспекте. Всё это мне одному бабуся завещала. Конечно, мне не стоило так напиваться, но я с горем своим не мог совладать. И кривлялся только из-за того, что родне твоей не хотел показать свою боль по утраченному родному человеку. Ты уж прости меня. Прости, что перебиваю. Что ты там говорила о том, что придётся расстаться? Я из-за этих песен, что таксист включил, да из-за шума двигателя тебя не расслышал.
- Я говорю, чего бы там ни было, нам с тобой расставаться нельзя, - прокричала Олеся Олегу в самое ухо.
- Ой! Не так громко, я тебя слышу. Это правильно. Я такого же мнения. А что смеются...
- А ну, их, стариков, к чертям собачьим. Мозги с годами высохли, совершенно перестали понимать молодёжь. Смеялись над нами? Пусть теперь от зависти плачут, - с нотками злорадства сказала девушка и, внезапно воспылав страстью к мужу, повернула его голову и с жаром поцеловала Олега в губы.
16.05.2025 год
Компромисс
В одной коммунальной квартире проживали вместе пенсионер Моряков Мартын Мартынович и молодая супружеская пара - Сойкины, Валерий и Наталья. Соседи жили дружно, обедали на общей кухне за большим круглым столом.
- Ну, куда в большую рюмку наливаешь? – говорила мужу Наталья, возмущаясь. – Ты же обещал, что три маленькие рюмки для аппетита и всё.
- Это разгонная, - оправдывался Валерка, - мне же надо скорость набрать. Даже гонщики на старте жмут педаль газа изо всех сил, чтобы рвануть и опередить всех остальных. Правильно я говорю, Мартыныч?
- Не знаю, Валер, - миролюбиво отшучивался Моряков, - Своё я уже отстартовал. Не сегодня-завтра приду к финишу.
Сойкин смеялся и не противоречил, он был уверен, что в случае с соседом так оно и есть. Как же он ошибался. Глядя, с какой жадностью молодой, красивый парень пьёт водку, Мартын Мартынович радовался, предвкушая скорую любовную встречу с его женой. Он уже знал, что вслед за «разгонной» пойдут «догонные», «перегонные», «на посошок». И не то, что тремя рюмками, но и тремя бутылками дело не ограничится. «А на что нам тогда выходные?», - была любимая фраза Валерки. Кончится как всегда тем, что Наталья попросит довести пьяного мужа до постели.
Перед этим, как у маленького ребёнка, она пощупает штаны.
- Сухие? – глумясь над заботами супруги, поинтересуется тот.
- Сухие, - устало ответит Наталья.
Дело в том, что Сойкин иногда не замечал, как прямо за столом штаны у него намокали. Не придавал этому значения. Позволял жене следить и ухаживать за собой, как за маленьким ребёнком. И делал это с каким-то самодовольством. Дескать, видал, сосед, какая у меня чуткая и заботливая жена.
Наталья в самом деле любила Валерку, чувствовала себя виноватой из-за бесплодия и поэтому многое прощала супругу. А иначе давно бы бросила его и при своей красоте и стати нашла другого. Но она пошла на компромисс. Сошлась с соседом, мужчиной преклонных лет, внешне малопривлекательным, на которого никто, включая Валерку, и не мог подумать. Да и вступая с Моряковым в связь, она всякий раз плакала и проклинала себя за слабость, а старика за то, что он пользуется её слабостью. Но поддавшись соблазну, уже ни Мартын Мартынович, ни Наталья не могли отказаться от плотских утех. Всякий раз Сойкина давала себе зарок, божилась страшными клятвами, что это было у них в последний раз и никогда не повторится. Запрещала Морякову подходить, заговаривать с ней на эту тему, но сама же первая всякий раз не выдерживала. И случалось это только тогда, когда муж напивался. Природа молодой здоровой женщины брала своё. А может, таким образом спасала себя, чтобы от пьянок супруга не сойти с ума, не залезть в петлю.
Сойкина считала себя бесплодной и не боялась забеременеть, поэтому не предохранялась. А бесплодным на самом деле оказался Валерка. Не Наталья была виновата в том, что не было у них детей, а её муж. И не пить бы ему следовало, а лечиться. А тот самонадеянно отказывался проверяться у доктора. Мол, жена виновата и всё тут.
Случилось неизбежное, Сойкина забеременела и её встречи с Моряковым на этом закончились. Наталья поставила мужа перед фактом: либо он бросает работу в автосервисе и они переезжают к матери в Воронеж, - либо она уезжает одна.
- Ребёнок, Мартын Мартынович, это святое, - говорил соседу растерянный Валерка, - Ради него придётся идти на жертвы.
Они освободили жилплощадь. А через год Моряков получил от Натальи письмо без обратного адреса. В письмо была вложена фотография, с которой на него смотрели: Валерка, Наталья и улыбающийся малыш, как две капли воды похожий на годовалого Мартына Мартыновича. Как ему было воспринять всё это? Как благодарность или как месть? Он так и не разобрался в мотивах, не понял, чего добивалась Сойкина, прислав ему это фото. Валерка на фотографии был трезвый, было заметно, что человек взялся за ум, весь в трудах, в заботах о семье. И что раньше мешало ему это сделать?
Моряков сходил в магазин, купил водки и напился.
Костя Коврик
У Константина Коврика были проблемы во взаимоотношениях со слабым полом. Не везло ему с женщинами. До службы в армии записался он в клуб знакомств. С приходом нового времени появились такие заведения. Исправно трудился там, вместе с другими бедолагами, не способными подойти к девушке и пригласить её на танец. Батрачили они на руководителя кружка. Упорствовали в квартире и на даче. Кто мебель прохвосту ремонтировал, кто огород окапывал. Константин помогал убираться. Руководитель за прилежный труд обещал ему подобрать красивую невесту. Обманул. Продав приведённую в божеский вид недвижимость, уехал в Америку на постоянное место жительства.
Что оставалось обманутому делать? Константин стал смотреть из своего окна через окуляры бинокля в окна соседних домов, стараясь таким образом приобщиться к чужой семейной жизни. В блочном доме, стоящем поодаль, узрев девушку, бродившую по квартире в чём мать родила, следил за ней днём и ночью. Радости его не было предела. Он даже забрался в подъезд дома, стоящего поближе к блочному, разумеется, с биноклем. Обзор оттуда был лучше. Но случилась незадача. Был схвачен в подъезде милицией. Бдительные жильцы просигнализировали органам правопорядка о подозрительном субъекте, находящемся в подъезде. Робкий перед женщинами, перед милицией наш Константин стал бойким и находчивым, отговорился. Сказал приехавшему наряду, что шпионит за любимой девушкой, которая ему изменяет. Блюстители порядка посмеялись над ним, пожалели обманутого влюблённого и удалились. Сделали вид, что поверили. А что им ещё оставалось? Не арестовывать же его, трезвого, за нахождение в чужом подъезде пусть даже и с биноклем.
Так никакого сексуального опыта не имея, после армии, Костя на курорте сошёлся с замужней женщиной, Матильдой. Сообразив, кто перед ней, вертихвостка сразу же взяла мальчугана на крючок и от себя не отпускала. Перед расставанием произошёл у них разговор. Матильда плакалась: «Что я скажу мужу? Я его презираю, но обманывать считаю ниже своего достоинства. Раз ты меня совратил, оставайся мужчиной до конца, сделай мне официальное предложение руки и сердца». - «Выходи за меня замуж», - волнуясь, выдавил из себя Коврик. Матильда холодно ответила: «Согласна».
Она ушла от мужа и стала жить в доме у Константина, но расписываться он с ней не торопился. Коврика мучили сомнения: «Мужа Матильда обманывала, почему бы ей и мне не изменить?», - «Зачем забивать голову чепухой. Ты же любишь её», - успокаивал я его, между тем достоверно зная, что неугомонная баба уже спуталась со старшим братом Константина Степаном. Степан мне признался в своём падении, проклиная себя за случившееся.
Сначала Матильда жаловалась старшему Коврику на младшего: «совсем Костя со мной не спит». Просила Степана поговорить с братом. Уловками и хитростью добилась своего. Вместо Костика Матильду стал пользовать Степан. Но ей и этого показалось мало, завела ещё одного любовника, с которым Костя её и застукал. Хорошо, что не с родным братом. И что же? А ничего. Сразу стал её выгораживать и оправдывать в собственных глазах. Возникает закономерный вопрос: зачем тогда ловил? Жил бы себе спокойно. Да, он стал её оправдывать. По словам Кости, тот, с кем Матильда связалась, слыл опытным ловеласом. Книга Лермонтова «Герой нашего времени» была у него настольной и играла роль учебного пособия по соблазнению доверчивых женщин. Костя с жаром рассказывал мне, что Матильда, узнав, что её связь раскрыта, и что она теперь опозорена в глазах жениха, - хотела выброситься из окна и непременно выбросилась бы, если бы он не удержал её от столь безумного поступка. Они помирились и в знак согласия «записались» в районном отделении ЗАГС.
Став законной женой, Матильда свой образ жизни не поменяла. Лезла к Степану, который категорически ей заявил, что теперь никаких «амуров» между ними быть не может. Матильда не унималась, перестала даже заботиться о том, чтобы скрываться. Договаривалась с любовниками о встрече по телефону в присутствии мужа. Как-то при мне Костя вспылил и строго ей заметил: «Знаешь что, дорогая? Всему есть предел!» - «Да?» – удивилась Матильда его необычной реакции на её обычные действия.
Костик потом на коленях просил у жены прощения, о чём сам с гордостью мне рассказывал. Он продолжал оправдывать супругу, мотивируя это теперь уже тем, что хочет сохранить семью.
Причём Коврик младший был красавцем, а Матильда имела посредственную внешность, что не мешало ей управлять мужем, как кукловод марионеткой.
Степан то и дело рассказывал мне анекдоты про младшего брата.
«Послушай свежие новости, - говорил старший Коврик, - Заставил Костик Матильду покрасить волосы в белый цвет и завиться, накрасить губы ярко. Потратился, подарил ей красное платье с вырезом и туфли на высоком каблуке. Пошёл с ней в ресторан. Вернулся поздно, один, с синяком под глазом. Через три недели, как ни в чём не бывало, домой заявилась Матильда. Где была, с кем, - молчок. Но при этом довольная. Так Котя сходил с женой в ресторан».
Было время, когда Матильда ходила по двору, взявшись за руку с «Дядей Катей» из третьего подъезда, женщиной, неравнодушной к представительницам своего пола. Константин и этому увлечению жены нашёл оправдание. «А я не ревную, - говорил он, - они, как котята царапают друг друга и лижутся. Пусть встречаются, сколько хотят». Они бы и встречались, но случилась незадача. «Дядя Катя» вдруг нашла себе мужика и совершенно изменила свои сексуальные предпочтения. Матильда вспылила, закатила сцену ревности. Но Катя так сильно её побила, что мужняя жена сразу вспомнила о супруге и зареклась любить «проклятых извращенок». Случилось всё, как в сказке с хорошим концом. Все за ум взялись.
Прошёл год, а может, два. Совсем недавно я встретил Константина, он устроился на завод. Говорит, что двадцать пятого мая чуть от водки не умер. Вот его рассказ, без прикрас и дополнений.
- Кровью рвало. Кровь шла сгустками, засорила ванну. Мать поднимала веки, зрачки на свет уже не реагировали. Вовремя приехала реанимация, откачали. Сказали, что на десять минут позже и – всё. В коме лежал. А люди не понимают, когда говоришь «не пью». Я в деревню поехал, там местные давай меня подкалывать. Я вышел с хозяином дома покурить на крыльцо. Достал из кармана деньги и говорю: «Если я сейчас запью, то пропью и эти деньги и всё, что у меня есть с собой. Но на этом не остановлюсь. Позвоню друзьям, они приедут, привезут ещё денег. Я буду пить месяц, а может, и два. Пока не останусь гол, как сокол или не помру. Потом снова стану работать, долги отдавать. Тебе это надо?». Тот подумал и говорит: «Извини. У нас в деревне так не пьют», - «А у нас в Москве пьют только так». Я ведь после двадцать пятого, считай, второй раз родился. Я специально на завод устроился, как бы по приговору суда. Мне лет десять пить совсем нельзя.
Я ему сочувствовал и кивал в знак согласия.
И вдруг Константин преобразился, стал молодым и красивым. И голос у него изменился, он не говорил, а пел:
- Вчера жёнушка из отпуска вернулась, и моя холостяцкая жизнь закончилась. Приехала загорелая, обветренная, довольная, соблазнительная. Я знаю, вы со Стёпой смеётесь надо мной, считаете меня недотёпой, ротозеем. А я в свою защиту скажу только одно: я не жадный. Знаешь, нет ничего слаще, чем обнять любимую, законную жену после долгой разлуки.
Я смотрел на Костика и видел перед собой влюблённого, счастливого человека. Я понимал, что он не обманывает, говорит правду. Мне вдруг открылась важная вещь. Мы жизнь тратим на то, чтобы найти подругу, боготворящую нас и прощающую нам всё на свете. А надо искать женщину, перед которой сам готов встать на колени и поклонившись, просить у неё прощение и простить ей всё. Говоря иначе, доверять не проверяя, любить безоглядно, чтобы там ни было. Только тогда будешь счастлив по-настоящему. Не на стороне, а в себе надо искать любовь и гармонию, а найдя, беречь и лелеять. Не стараться других менять в лучшую сторону, а меняться самому.
Я обнял Костика и попросил у него прощения за насмешки.
2012 год
Кошмары
Лектор Юрий Пафнутьевич Дыркин поднялся на трибуну, прокашлялся и спросил у собравшихся в аудитории:
- Напомните, какая сегодня тема?
- Кошмары, - весело выкрикнуло несколько голосов.
Дыркин налил из графина в стакан воду, жадно выпил её. И стал привычным, поставленным голосом говорить:
- Учительнице истории снится сон, что она сдаёт экзамен по высшей математике. Драматическому актёру видится, что он забыл роль. Старой деве грезится, что её душит и насилует домовой. У водителя «Камаза», во сне отказывают тормоза. У певца пропадает голос. Воздушная гимнастка срывается с трапеции. Капитану корабля слышится во сне гудок его теплохода, уходящего в плавание без него.
Лекция была своеобразная. Чувствовалось, что с залом у лектора налажено прямое, живое общение. Без приглашения со своих мест поднимались люди и принимались рассказывать свои кошмарные сны. Серьёзная, явно придерживающаяся строгих моральных правил дама вдруг вскочила, как ужаленная и заявила:
- Представляете? Мне снится, что я лежу в постели с любовником и слышу, как муж в замочную скважину вставляет ключ. И не только вставляет, но уже и проворачивает его. А я вся в процессе и не в состоянии остановиться и остановить любовника. Знаю, что муж убьёт нас обоих, но ничего с собой поделать не могу. И страшно, и сладостно до жути, такой вот кошмар.
Следом за ней поднялся огромный мужик с длинными, как у обезьяны, руками и низким, замогильным голосом стал излагать свою историю.
- Я рыбак и мне жена из овечьей шерсти связала гольфы для зимней рыбалки. Толстые, жаркие, не замёрзнешь. И снится, что я провалился под лёд и стою на дне. Унты сбросил, а гольфы намокли, прилипли к ногам и я никак их снять не могу. А воздух в лёгких кончается. И тут подплывает ко мне рыба с огромными глазами и говорит человеческим голосом: «Хотел нас съесть, а теперь сам на корм к нам пойдёшь». И затем сразу картина меняется, я ем холодный суп из воды и рыбьих глаз. Причём хлебаю его не из эмалированной миски, а прямо из грязного цинкового помойного ведра. К чему бы это?
- Одним словом, кошмаров много, - пробуя перекричать публику подытожил лектор, - давайте поговорим о причинах, вызывающих ночные кошмары. Механизмы кошмаров до конца не изучены. Кому-то снятся они каждую ночь, кому-то только по средам.
- Это нечистым на руку чиновникам-взяточникам снятся кошмары каждую ночь, - крикнул кто-то из зала.
- Не скажите, - Дыркин принялся защищать взяточников, - я знавал нечистых на руку чиновников, у которых сон был крепок и безмятежен, как у младенцев. Помнится, дело было ещё в Советском Союзе. Одного расхитителя государственной собственности к смертной казни судья приговаривает, а тот спит на скамье подсудимых.
- Ну, это понятно, - кричали из зала, - На ночных допросах спать не давали, вот он в суде и отсыпался.
- Возможно, - согласился Юрий Пафнутьевич, - Бог с ним, со взяточником, он давно уже отоспался на том свете. Нам же надо постараться минимизировать число кошмаров в нашей жизни. Для этого следует дойти до сути, найти первопричину. Вот первоочередная наша задача. Было высказано суждение, что причина - это чаще всего нечистая совесть. Другие есть предположения?
- Наелись жирного и солёного на ночь, - подсказали из зала.
- Или напились, - смеясь, напомнил Дыркин и поймал себя на мысли, что самому было бы не лишним отлучиться сейчас в туалет. Понял он так же и то, что всё это происходит не в жизни, а снится ему. Что это его, лектора, кошмарный сон. «Что же я дурак, с тестем пива вчера напился и улёгся спать, - думал он, - сколько раз ругал себя за это. На Новый год загадил диван. Жена и била, и бранилась. Надо проснуться». Но проснуться не получалось.
- Сволочи! - закричал он в отчаянии, - Разбудите! Меня жена насмерть убьёт!
Но собравшиеся в аудитории на него не обращали внимания.
- А моей соседке-разведёнке Оксанке приснился голый мужчина с хвостиком, - кричала громче него та самая дама, что на вид строгих правил, - Оксанка во сне дёрнула за этот хвостик и мужчина сдулся, как воздушный шарик, из которого ушёл воздух. Мужчина оказался ненастоящий. Представляете?
- Да вы, сволочи, отстанете от меня? - кричал, что есть мочи лектор. - Отстаньте! Я сейчас, прямо здесь, за кафедрой, обмочусь!
На его счастье кричал Юрий Пафнутьевич не только во сне, но и наяву. Жена его разбудила, и он стремглав помчался в туалет.
Облегчившись, Дыркин высказал мысль:
- Получается парадокс. Кошмары вещь жуткая, неприятная, но подчас спасают от конфуза.
17.01.2025 год.
Кружение
Слава Червяков, слыша самолёт, летящий в небе, всякий раз кидался к окну. Припадая лбом к стеклу, он печальным взором провожал воздушные корабли в синие дали. Брил ли он в парикмахерской клиента, лежал ли с женой, отдавая супружеский долг, стоило услышать ему гул авиационного двигателя, Червяков бросал всё на свете и бежал смотреть самолёт. Желание видеть крылатую металлическую птицу в небе было в нём непреодолимо.
В своё время из-за болезни почек его не приняли в высшее военно-воздушное училище, что не отвратило его от неба, а только усилило жажду полёта.
Эта страсть приносила Славе много неприятностей. В конце концов, за нерадение его из парикмахерской уволили. С благоверной жизнь тоже не ладилась.
- Все самолётики увидел? – ехидно интересовалась брошенная в самый интересный момент жена.
- Пока да, - не обращая внимания на издевательский тон супруги, рапортовал Червяков.
Как-то за кружечкой пива Славка разоткровенничался.
- Есть у меня дом, жена Марина, сын Денис, даже собака, по кличке Бос, - говорил он. - Но всё это после пятнадцати лет совместной жизни опостылело, хуже горькой редьки. Жена заменила мебель, ту, что покупали родители, рядом с которой я рос - выбросила. И ничего мне теперь не напоминает о моём детстве и юности, проведённых в этих стенах. Остались только фотографии, да и те жена упрятала так далеко, что их невозможно найти.
Уж как я за Маринкой ухаживал, думал, любить буду до гробовой доски. Всё проходит и чувства теряют свою остроту. Жена растолстела, стала седой, волосы не красит, кричит на меня. Сын растёт себе на уме. Ведёт себя, как чужой. Замечаний не слушает, огрызается. Презирает меня, должно быть. Собака тоже дурная. Купил её, как сторожа, а она ко всем льнёт, ластится, как кошка. Того и гляди, сама воров в дом приведёт. А что воры? Собственно, и красть в доме нечего. Как подарили нам на свадьбу хрусталь, да ковёр «русская красавица», так больше и не озаботились приобретениями. Жена работает поваром в какой-то забегаловке, директора своего к нам в гости приводила. Маленький, худенький с большим кривым носом и волосатыми руками. Зовут Альбертом Нафанаиловичем, а фамилия Потапов. Я почему улыбаюсь. У жены девичья фамилия Топтыгина. Тоже мне нашли друг друга. Должно быть, спит директор с моей женой. Откровенно говоря, мне давно на это плевать. Но временами такая ревность нападает, что кажется, готов жену на куски разорвать. В такие минуты напиваюсь и заруливаю в общежитие. У них посижу, последние новости узнаю и к любовнице Светке Бекасовой. Её тоже ревную. Особенно после того, как Светка снялась в эпизодической роли. В телевизионном сериале проститутку играла. Это сестра моя её сосватала, у неё одноклассник на телевидении работает. С тех пор Светка, как проститутка, то есть очень откровенно наряжается и в таком виде щеголяет. Её несколько раз приглашали на конкурс двойников. Она внешне чем-то на кого-то из знаменитостей похожа. Я Светку ревную, но жениться на ней не могу. Как я Маринку брошу? Она притерпелась к моим закидонам. Светка терпеть их не станет. Это я знаю точно. Пока хожу к ней любовником, - это одно. А если женюсь, то это будет «вешалка». Так и кружусь, как юла и кружению этому нет конца.
7.08.2019 год
Лёжа на боку
Валентина Феоктистовича Фиалкина, безмятежно спавшего на спине, разбудили яркие лучи летнего солнца. Он повернулся на бок, покрепче зажмурился и принялся мечтать: «Была бы у меня миленькая, добрая, работящая жена, нарожавшая мне кучу детей и ухаживающая за ними самостоятельно, я бы был счастлив. Она бы готовила вкусные завтраки, обеды и ужины. Жарила бы мясо, нарезала тонкими ломтиками колбасу и сыр. Вечерами мы смотрели бы всей семьёй телевизор, лузгая семечки. Ночью, когда дети уснут, говорили бы о том о сём. Ведь женитьба - это не про секс. Человеку, чтобы быть счастливым, нужно кому-то что-то отдавать. Человеку одному мало нужно. Суп он себе одному никогда варить не станет. Ну-ка, вспомни, когда сам оценил преимущества семьи? Когда из командировки на Байконур вернулся. Там жили в неотапливаемом помещении, ели холодную пищу. Ну, спирта выпьешь, чуть-чуть согреешься, а потом ещё сильнее мёрзнешь. Спали в верхней одежде, прижавшись друг к другу. Работали много, тяжело. Вернулся домой грязный, уставший. Скинул с себя одежду и в ванну. Целый кусок мыла тогда смылил, пока отмылся. Вышел на кухню и увидел то, чего раньше не замечал. Уют! Я смотрел на кухонный стол. Вроде бы обычные вещи. Баночка хрена со свеклой, тюбик со столовой горчицей, бутылка с девятипроцентным уксусом. Яйца варёные. Гора ложек-вилок в специальной ёмкости ощетинились дикобразом. На плите кастрюля с борщом, рядом кастрюлька поменьше с пельменями. На сковороде блинчики с печёнкой. Вот оно, - подумал я тогда, - главное богатство человека, а не деньги в кубышке. Богатство человека - это семья. Дедушки, бабушки, мама, папа, собаки, кошки. Птицы, поющие в клетках оттого, что им хорошо. Цветы, цветущие в горшках. Вот оно счастье настоящее! Вечером пошёл с родителями и собаками гулять. Мамка держит под руку, прижимается, рассказывает новости. Кто за месяц, что меня дома не было, умер, кто родился. Что случилось с теми-то и теми-то нашими знакомыми. Отец, не выдержав, обеими руками меня обнял за талию, я тогда был субтильный, да так рядом со мной и шёл. И все трое мы смеялись от полноты чувства друг к другу. А встречные прохожие нам завидовали. Вечером собрались гости, родня, друзья. Тут и водочка в запотевшем графине, и разговоры, и музыка, и песни, и танцы. Да, трудно копейка нам тогда доставалась. Тяжело работалось, но и отдыхали после работы с душой, с чувством выполненного долга. А что толку одному жить, деньги копить? Для кого их копить? Хорошо, если тебя ещё при жизни ограбят и за ум возьмёшься. А ведь многие деньги накопят и умирают. Зачем, спрашивается, жил такой человек. Для чего? Я этого не понимаю. А ещё не дурно бы иметь моложавую, красивую, весёлую и доступную тёщу, с которой можно было бы и в кино, и на выставку, и в баню сходить. И в ресторане посидеть под завистливыми взглядами окружающих. И когда захочешь, переспать с ней. Она бы меня в ванной мыла, расчёсывала волосы, делала бы мне массаж, рассказывала анекдоты. Мы бы с ней ходили по грибы, катались бы вдвоём на машине. Да мало ли чего можно делать вместе с взрослой незакомплексованной женщиной. Мне и без тестя хорошего, компанейского не обойтись. Главное, чтобы не был занудой. С хорошим тестем и на футбол, и на рыбалку можно сходить. И выпить хорошенько, и по бабам прогуляться. Хороший тесть - это второй отец. Ну и без богатой сестры, внезапно появившейся в моей жизни, никак не обойтись. Например, прислала бы она мне жестянку монпансье, а в ней, вместо леденцов полным полно бриллиантов, изумрудов и рубинов. Я бы тогда купил автомобиль роллс-ройс золотого цвета с водителем и охранником. Дворец на Рублёвке с садовником и кухаркой. Футбольную команду. Самолёт со стюардессой в мини-юбке. Ресторан в центре Москвы с шеф-поваром французом. Кинотеатр с молодыми билетёршами и попкорном.
- Сударь, - послышался старческий голос за спиной у Фиалкина, - Вам не пора вставать?
- А? Что? - спросил Валентин Феоктистович, поворачиваясь, и чуть было не свалился со скамейки, на которой лежал.
Перед ним стояла пожилая пара.
- Я говорю, нам бы присесть, - пояснил дедушка старческим, но ещё довольно сильным голосом, - Мы бы вас не побеспокоили, но все скамейки в парке заняты.
- Да? А сколько время? - растерянно озираясь и потирая лицо ладонями, осведомился Фиалкин.
- Двенадцатый час, - с готовностью отозвалась бабушка.
Валентин Феоктистович встал, сложил газету, на которой лежал и, ничего не говоря, засеменил к магазину.
28.02.2025 год
Лечебная литература
- Муж Серафимы Матвеевны Фаддей Францевич, с утра до обеда бегая по магазинам и рынку, принёс домой две огромные сумки с продуктами. Чего в них только не было. Овощи, фрукты, мясо, рыба, шейка, грудинка, вина, воды, торт и пирожные.
Приготовив вкусный обед, он вынес горшок за парализованной тёщей, накормил её, дал поесть кошкам, сменил им наполнитель в лотках. Постирал и погладил платья, блузки и рубашки жены. Сбегал на дачный участок, расположенный рядом с домом, покосил там подросшую траву.
Вернувшись домой, Фаддей Францевич застал свою жену в постели с соседом Пролазовым. Побежал на кухню, налил два бокала сухого вина и, вернувшись к застигнутым любовникам, торжественно произнёс:
- Вот, дорогие мои, выпейте, чтобы к вам скорее вернулись утраченные силы.
Вечером, после ужина, он помыл посуду, снова вынес за тёщей горшок. Сделал жене массаж. Натёр ей поясницу мазью от радикулита.
Серафима Матвеевна, прослезившись, сказала мужу: «Ты у меня святой». Он ей ответил: «Зачем такие громкие слова? Я просто очень сильно тебя люблю и хочу, чтобы ты была счастлива. Если хочешь - это моя благодарность за то, что ты оказала мне честь, став моей супругой. И ещё я хочу сказать, что купил тебе полупарюру с изумрудами, под цвет твоих глаз, для повседневного ношения. Парюру, без твоего согласия, покупать не решился. В выходной день заедем в ювелирный магазин, и ты выберешь украшения по своему вкусу».
Фаддей Францевич поцеловал в лоб Серафиму Матвеевну и они, обнявшись, уснули.
- Ну, что ж, Лариса Дмитриевна, неплохо, - снимая очки и разминая переносицу, произнёс семейный психолог, - теперь давайте послушаем рассказ Дмитрия Александровича, вашего мужа.
Коренастый мужчина развернул вчетверо сложенный листок и стал медленно, с расстановкой читать.
- Фаддей Францевич вернулся из гаража уставший, выпил с приятелями чуть больше обычного. Серафима Матвеевна помогла ему дойти до кровати, раздела, помыла в ванной, как маленького ребёнка и уложила в постель. Сделала ему массаж ступней и сказала: «Сбегаю-ка я в магазин за водкой и пивом. Вдруг тебе станет плохо и нечем будет опохмелиться». В воскресенье они вместе пошли на футбол, а вернувшись домой, играли в домино, карты, она сделала ему массаж ступней и побежала в магазин за водкой и пивом. Когда он сказал ей спасибо, она ему ответила: «Что ты такое говоришь! Я бога благодарю каждый день за то, что он послал мне такого мужа. И ещё знай, мать я отдала в дом инвалидов, кошек передала в добрые руки. Участок продала, а на вырученные деньги купила алюминиевый катер с двумя японскими моторами, большую кемпинговую палатку и спининг Моризан Бранзино». Супруги вместе распили бутылку водки и пошли бить соседа Пролазова. Серафима Матвеевна била его скалкой по голове и приговаривала: «Не смейся над моим Фаддеем Францевичем». Вернувшись к себе, они снова хорошенько выпили, она сделала ему массаж ступней и ушла спать на кровать матери.
- Ну, что ж, - подытожил доктор, - думаю, и вы, Дмитрий Александрович, и вы, Лариса Дмитриевна, сделаете выводы из услышанного в рассказах. Вот только необязательно своих героев называть Фаддеем Францевичем и Серафимой Матвеевной, а антагониста Пролазовым. Я эти имена привёл для примера. Вы можете придумывать свои. А так, мне кажется всё очевидно, чего хочет супруг и супруга. Задание на дом - попробовать соответствовать пожеланиям друг друга.
3.06.2025 год
Лишняя рюмка
В прошедшую субботу мы с женой были в гостях у её родственника дяди Юры. В молодости, при Советской власти, он за тунеядство был выслан на Север, прожил там год и вернулся в Москву. Других подробностей о его жизни жена не знала, что не помешало нам провести в его обществе приятный вечер. Это был невысокий, седой, обаятельный человек. На левой руке он носил старые часы «Победа», на правой металлический браслет - цепочка с пластинкой. Концы брюк заправлял в носки, словно собирался кататься на велосипеде. Я думаю, ему было всё равно, что подумают о нём люди. Посидели мы у него часа два, поговорили, так сказать, отдали визит вежливости. Уходя, жена попросила для меня ещё одну рюмочку «на посошок».
- Мне водки не жалко, - лукаво улыбаясь, сказал дядя Юра, - но пусть твой муж ответит на вопрос. Нет ли у него склонности к исповедям? А то в моей жизни случилась одна история, после которой я сделался верующим. И всё из-за выпитой моим другом, лишней рюмки.
И дядя Юра рассказал удивительную историю.
- А с чего началась исповедь? - стал вспоминать он, - Мне исполнилось тридцать четыре года. Отмечал я день рождения вдвоём с лучшим другом Александром Санитаровым. И всё сначала было хорошо. Шутили, смеялись. Я стал сетовать, что хотел бы как можно дольше не слышать об этом числе, тридцать четыре. Нравилось мне всем говорить, что у меня возраст Христа. Тут Сашка не выдержал и сказал, что ждёт, не дождётся, когда ему столько исполнится. Ему, видите ли, какая-то бабка сказала, что в тридцать три года он погибнет и он ей поверил. После этого хватил он лишнюю рюмку и понеслось.
- Помнишь, Юра, мы были молоды, - глядя мне в глаза начал Саня, - Не боялись ни жары, ни холода. Я сегодня всю ночь дрожал, как осиновый лист. Тридцать три года приближается.
- Неужели ты старухе веришь? - пытался я привести его в чувство.
- Поверил, не поверил, какая разница. Есть повод оглянуться, задуматься, посмотреть, что сделано. Тридцать три года - не малый срок. Люди к этим годам горы сворачивали. А я? Что я сделал? Сына не родил, дерево не посадил, дом не построил. Но главное - и другим не дал всего этого сделать. Мешал! Людям мешал и себе мешал. Ленился. Как я жалел себя и как ленился! Так, будто времени бездна, а глянь, - оно всё и вышло. И ведь точно знаю, что буду так причитать. Пусть не в тридцать три, так в девяносто. Но всё случится точно так же неожиданно. Как раз соберёшься жить, а время твоё раз и кончится. Зачем же я так глупо живу, почему ленюсь, жалею себя, не развиваюсь, - зная обо всём этом? Чем я занят? Пью водку, развратничаю. Лечу болезни, приобретённые от пьянства и разврата, чтобы снова пить и развратничать? Где был мой разум? Где был мой ангел хранитель? Почему не ткнул меня мордой в грязь, не одёрнул, не заставил задуматься? Хотя сам себя обманываю. И мордой в грязь сколько раз он меня тыкал. И одёргивал. Всё безуспешно. Свинья, как говорится, всегда грязь найдёт. Да чем же я тогда оправдаюсь? Друзьями! Друзья у меня хорошие, порядочные люди. Вы меня за уши из грязи тянули к свету. Возвращали на дорогу, ведущую к правильной жизни. Но в этом моей заслуги нет. И в том, что меня любили честные, настоящие женщины, тоже моей заслуги нет. Наоборот – одна вина перед ними. Мне давали возможность доказать всем и прежде всего самому себе, что я годен на что-то, давали возможность для подвига. Я позорно от всех этих возможностей уклонялся. Всякий раз выбирал скользкую, но широкую дорогу. Чем оправдаюсь? Я боюсь настоящих, искренних чувств. Не верю в любовь, не верю в Бога. Создаю себе повсюду кумиров, на которых молюсь, которым служу. При этом ругаю Бога, в которого не верю. Ругаю покойных родителей, которые меня пустили на свет, кормили, учили, в люди вывели. Чем оправдаюсь? Разве что - не убивал? Вру! Обманываю! Убивал! Ленка сказала: «Пойду на аборт». Я промолчал. Решилась, ну что же, так тому и быть. А что это, как не убийство? Скажи я ей хоть слово, и мой ребёнок, кровь от крови, плоть от плоти был бы жив. Бегал бы по зелёной траве, радовал бы меня звонким смехом. А теперь его нет и виной тому я. Прелюбодействовал как мог и сколько мог. Нисколько этим не огорчаясь. Крал, но и на это какие-то оправдания всегда находились. Наговаривал на друзей своих всякую мерзость, хуже бабы сплетницы с чёрным языком. Чернил всех, почём зря. И конечно желал и их жён, и всего того, что они имели. Завидовал, объедался, обпивался, ленился, унывал, прекословил, не слушал никого, клеветал, осуждал, себя любил. Всё тащил под себя и руками, и ногами. Лгал! Как без этого? Минуты не проходило, чтобы не солгать. Лгал без нужды, без удовольствия. Просто лгал. Бывало, для смеха, остановишь прохожего и скажешь: «Не ходите туда. Опасная зона, всё огорожено». Посмеёшься над людским легковерием, а потом спросишь себя: «Зачем?». Нет ответа. Был ненавистником. Злоба клокотала во мне, как вода в кране.
- Тебя послушать, на Земле нет человека страшнее тебя, - пытался я его успокоить.
- Так и есть, - убеждённо твердил Саня, - Ты мне, Юра, лучше скажи, почему мы так измельчали к тридцати годам? Вспомни, какими мы были в двадцать! Сколько было высоких дум, сколько было стремлений. Почему мы так низко пали? Тебе не страшно? Мне страшно. Хуже всего то, что если не умру в тридцать три, как предсказала мне старуха, я не сделаюсь другим, не изменюсь, Буду тем же приспособленцем и сволочью, которым являюсь сейчас.
- К чему тогда все эти слова? - не выдержал я.
- В двадцать лет я не поверил бы, что человек может быть так жалок. Тридцать лет – это ж самый расцвет. Только б дерзать, только б за звёздами прыгать и срывать их с небес. А мы с тобой как старики столетние. Не то, что звезду с неба, но и яблоко с ветки похитить уже не в силах. Что случилось? Да, любили себя, может быть чрезмерно. Но это же не преступление. Возможно, слишком рано уверились в том, что мы победители на этом жизненном пиру и ещё до сражения стали праздновать победу? Да, мы не берегли себя, не жалели. Десять лет не вставали из-за праздничного стола. А в двадцать лет клялись друг другу, что не щадя живота своего, будем ставить перед собой заведомо недостижимые высокие цели. Стремиться к ним. Всё для того, чтобы изменить мир к лучшему. А что теперь? Остались лишь три желания: набить брюхо, напиться и соблазнить женщину. И всё! Никаких стремлений, ни веры в лучшее. Ничего! Между тем, в тайне, я думаю о себе хорошо. «Чемодан в Рай» собираю. А куда же ещё мне, такому хорошему? Только туда. Косноязычные, безграмотные, чёрствые к чужой боли – это мы, это я. Злорадный, похотливый, в душе неисправимый вор, блудник, обманщик и убийца. А какие мысли мне в голову лезли! Я в своих грязных мечтах желал жену твою, Валентину, желал смерти твоей.
- Ну, а это-то зачем? - опешил я от такого признания.
- А как же при тебе живом мне до жены твоей добраться? В злые минуты, бывало, я так бесился на неё, что просто места себе не находил.
- Да было ли это? Не наговариваешь ли ты на себя?
- Было-было. Знал, что и помыслить об этом нельзя, вот сатана меня и искушал сладостными видениями. Запретный плод сладок.
- Не пойми меня неправильно, но я тебе друг и между нами не может быть секретов и недомолвок. Я совсем не против, если ты приударишь за моей женой. Мы с ней в браке десять лет и порядком надоели друг другу. Знаешь, мне даже будет спокойней, если она будет с тобой в минуты досуга, а не с каким-нибудь залётным молокососом, возможно неизлечимо больным.
- Я тебе о своём падении говорю. Жалуюсь. А ты меня всё дальше и дальше в болото толкаешь. Ты мне друг или враг? Не предлагай мне ничего низменного.
- А может, так и надо, чтобы мы ушли без следа, ни плохого, ни хорошего после себя на земле не оставив? - отчаявшись утешить друга, сказал я.
- Нет. Так не надо. Во-первых, страшно уйти, не оставив следа. А во-вторых, если бы все рассуждали, как ты, - мы бы до сих пор в пещерах жили. Если бы кто-то нам не строил дома, больницы, не рожал, не учил, не лечил. И сами мы должны попытаться всё сделать для того, чтобы уходя не только память, но и что-то вещественное после себя оставить. Дерево, сад, рощу.
- Слишком серьёзный и грустный получается у нас разговор.
- Это неплохо. Я всю жизнь только несерьёзные и весёлые разговоры разговаривал. А тут, вдруг, захотелось один раз и о вечном вспомнить. Если я тебе своим нытьём опротивел, то я, пожалуй, пойду. Ты уж прости меня, что я ввёл тебя в минорный настрой. Я в душе смеялся над бабкиными пророчествами. Даже использовал их в своих подлых целях. Когда возник у нас с Леной серьёзный разговор о ребёнке, я ей рассказал про бабкино предсказание и сказал, что не хочу её ставить под удар. Вдруг бабка права, останеться вдовой с ребёнком на руках. И она меня поняла. Почему я Лену не берёг? Почему с самым близким и дорогим мне человеком я поступал так, как нельзя поступать даже со злой собакой? Если я не хотел, чтобы она рожала, зачем делал всё, что бы она забеременела? Какая-то детская, глупая, ничем не оправданная беспечность. Она думала, что я хочу ребёнка, её можно понять. И на аборт её я отправил, не сама же она пошла. Кто же из нас главный виновник, убийца ребёнка? Я. Только я. До сих пор не могу забыть, какой она стала после аборта. Под глазами чёрные тени, вся бледная, как сама смерть. Я не мог без слёз на неё смотреть. И при этом ни слова осуждения. Случившегося не изменить, но сейчас я думаю, ослушайся она меня и у меня был бы наследник, моя кровиночка. Может быть, он сделал бы добрые, хорошие дела, на которые сил у меня не хватило. Может, дал бы миру свет и тепло, поразил бы всех красивым голосом или другим талантом. Возглавил бы наш авангард! Передовую часть общества, ведущую народ к свежему воздуху, чистой воде и мягкому хлебу.
Лена мне снилась с сыном на руках, с моим не родившимся сыном. Во сне они светились и были необыкновенно красивы. Зачем я морочил ей голову, мучил, говорил, что люблю. Оказывается, не любил ни её, ни себя. Жил… Нет, не жил. Ублажал брюхо, тешил похоть, - это не жизнь. Это позор для человека, имеющего бессмертную душу. Потратил я бесценный дар на мишуру, на искусственный дождь из блёсток. На то, на что не стоило бы тратить её. Ты улыбаешься, глядя на меня и думаешь, что во мне говорит водка. Плевать, думай что хочешь. А мне надо торопиться. Торопиться делать добрые дела, что-то важное, полезное. А иначе окончательно опоздаю.
Вот подумал, как я жил, и стыдно стало. Разменял себя на пустое, мизерное, недостойное. Мне бы учиться, совершенствоваться, воспитывать себя. А я, как будто бы нарочно, всё делал для того, чтобы о главном своём предназначении и не задумываться, и не вспоминать. Мне бы что-то хорошее потомкам оставить, а то скажут, жил хуже скотины. Жрал, спал, спаривался для удовольствия. И – всё! Ни светлой мысли, ни подвига, ничего после себя не оставил. Скажут в сердцах, что же это был за человек? Спросят, зачем он на свет народился? Человек, он на земле не вечен. Надо жить правильно, искренно, не грешить. Всё это понимаю и ничего с собой поделать не могу. Понравилась твоя жена и ничего с собой не могу поделать. Сначала эта мысль меня забавляла, затем огорчала. Потом я стал думать о том. Как было бы хорошо, если бы тебя рядом с ней не было. Уехал бы ты куда-нибудь далеко. А потом мне этого стало мало. Ты уехал, а я к ней. Всё равно подлец. Подлецом себя считать не хотелось. Поэтому в мечтах ты у меня умирал. Твоей смерти стал желать, понимаешь? - крикнул Саня и, схватив свою зимнюю шапку, убежал, хлопнув дверью.
«Чего он себя мучает так? – думал я, оставшись один, - Я с его женой Ленкой сплю второй год подряд и ничего подобного мне в голову не лезет. Покаяться, поплакаться. Нервишки у Сани шалят. А не дурно бы было, если бы старуха не солгала и с ним случился несчастный случай. Встречался бы с Ленкой в открытую, не лазили бы, скрываясь, по гостиничным номерам». И Господь, услышав его исповедь, смилостивился над Саней. В тридцать три года он попал в страшную аварию, из которой вышел без единой царапины. А мы с его женой Ленкой, не покаевшиеся грешники, в тот же год поехали на экскурсию и покалечились там. Автобус ночью остановился на дороге, чтобы экскурсанты могли справить нужду. Водитель сказал: «Мальчики налево, девочки направо». А там, оказывается, был косогор, почти пропасть. Мы только вышли из автобуса, только шагнули в сторону, сразу и покатились кубарем. Ленка обе ноги сломала, я вывихнул плечо, после чего крестился и в церковь теперь хожу регулярно. А виной всему лишняя рюмка, выпитая моим другом.
29.10.2024 год
Минуточку
Столкнулись на лестничной площадке два соседа. Старик Амвросий Фомич Аскольдов, возвращавшийся из магазина с сумками, полными продуктов и молодой человек Сергей Сафронов, торопившийся встречать детей из школы.
- Когда уже ты станешь толстым, - на ходу здороваясь за руку с Сафроновым, сказал в шутку Аскольдов.
Амвросий Фомич, после рукопожатия, намеревался было уже двинуться в сторону своей квартиры, но случилось непредвиденное.
- С такой жизнью не стать мне толстым, - серьёзно ответил Сергей, не выпуская старческую руку из своей и вдруг взмолился, - Амвросий Фомич, уделите минутку, выслушайте.
- Изволь, голубчик. Да что это ты так взволнован?
- Да как тут не волноваться. Погряз в суете, в проблемах житейских. Дома сплетни, склоки, жажда наживы. Всё это стало нормой нашей жизни. А главное, не вырваться из замкнутого круга. Женился я, как вы знаете, рано. Избранница моя была легка на подъём, просыпаясь по утрам, пела. Была тонкой, звонкой, жизнерадостной. Теперь она раздобрела, обабилась, стала похожа на свою мать. Ночью, дождусь, пока жена заснёт, надену наушники и, слушая песни Александра Вертинского, мечтаю о лучшей жизни. У него, что ни песня, то новая влюблённость, устремлённость ввысь, к лучшему. Хочется любви, красоты, лирики, устал я от быта. Кислорода мне не хватает. Я та самая рыба, которая задыхается в тухлой воде. И злоба берёт, я всё время зол, но не даю волю эмоциям. От этого мне становится ещё хуже. Встретил друзей, они, что называется «в теме», ходят по театрам, покупают книги современных авторов.
- О-о, - засмеялся Аскольдов, - Об этом не жалей. Сейчас тебя в театре или из книги современного автора такими помоями могут облить, что потом целый год не отмоешься. Жизнь с постылой женой после этого покажется раем.
- А главное, всё на мне, - гнул свою линию Сафронов. - Холодильник разморозить - я, в магазин сходить, встретить детей и сделать за них уроки - я. Жена не знает даже, на скольких листках к нам приходит платёжка, на трёх или на четырёх. Сама же путается с Кощеем.
- С каким Кощеем?
- Да супруга ходит в наш клуб на танцы, чтобы жир растрясти. Там у них учитель - актёр. Он у себя в театре, в детском спектакле Кощея Бессмертного играет. Вот я его Кощеем и зову. Посмотреть на него - муравей. Маленький, щупленький. А все наши сорокалетние бабы от него без ума. Вертит ими, как хочет. Я чего злой? Ночью не спал, за больной тёщей ухаживал. Только глаза сомкнул, будит жена. «Пойдём», - говорит, - «в пекарню за горячим хлебом». Я с больной головой встал, оделся, там перерыв на обед у них с двенадцати до часу. Смотрю, жена сидит в домашнем халате за компьютером, любуется записью. Смотрит, как Кощей в театре танцует. Я ей спокойно напоминаю: «Опоздаем за хлебом». Так она психанула, стала на меня кричать, сняла с себя очки и об пол их с размаху. Дескать, испортил ей хорошее настроение. И очки разбила, и за хлебом, разумеется, опоздали. А главное, всё принимает, как само собой разумеющееся, благодарности никакой. Детей в школу веди - встречай, с собакой, которую она купила, три раза в день гуляй. За кошкой убирай, вычёсывай её длинную шерсть. Да ещё и умудряйся при этом зарабатывать приличные деньги, чтобы семью с её родичами содержать. А ей всего мало. Какая-то патологическая жадность. Накупила себе нарядов больше, чем имела царица Екатерина Вторая. Бесконечные серьги, кольца. Вертится днём и ночью перед зеркалом, - противно смотреть. Практически всё, что я зарабатываю, не на детей, не на мать, а на свои наряды и украшения тратит. Наденет один раз наряд на работу, - всё, устарел. Всё по выставкам, по модным, дорогим магазинам мотается. Всё ей эдакое подавай, чего у других нет. Устал. Нет времени даже пива выпить с друзьями. Да и друзья скоро от меня откажутся. Не видят годами. К себе в гости не зовём, к ним не ездим. Оторвала жена меня от друзей. А я ведь любил вместе с ними на хоккей сходить. Играли в футбол по выходным. Теперь всё это в прошлом. Вымотаешься, приляжешь днём на пять минут. Тотчас подбежит жена и возмущается: «Ты это чего увалился? Давай, вставай». Я и готовлю, и убираюсь, и стираю, и за всеми мусор выношу. Ухаживаю за больной тёщей. И всё я для них «плохой дядька». Это слова жены. Какой я ей дядька? Я ей супруг венчанный! Я же ещё молодой, мне тридцать пять лет. На меня в магазине девчонки-кассирши заглядываются. Сдачу сдают и руку жмут со значением, не скрываясь, подмигивают. А ей я «плохой дядька». Признаться, свои недовольства я жене не высказываю. А недовольств много. В последнее время родня её в нашем доме почти прописалась, днюет и ночует. И представьте себе, Амвросий Фомич, такую картину. У нас с кухни, через раздвижные створки можно попасть в комнату. И малолетние племянники, раздвигают эту дверь и начинают с визгом и криками носиться по кругу. Из кухни в комнату, затем, через коридор снова на кухню и так до бесконечности. Одёрнуть их жена не разрешает, это видите ли, неприлично. Больная тёща кричит на них благим матом, но они её не слушают, не воспринимают. На кухне, за круглым столом сидят родители этих сорванцов, родственники жены и тут уж держись за стул, чтобы не упасть. Ругают всех подряд и жену, и тёщу, и меня в том числе. Ты корми, пои их, а они всё это воспринимают, как должное. Ведут споры бесконечные, обо всём и ни о чём. В каждом слове сквозит глупость страшная, беспросветная. Воистину женишься на девушке, а в приданое получаешь всю её родню, которая садится тебе на шею. Простите за многословность, заболтал я вас.
- Ничего страшного, всегда располагай мной. Я вот слушал тебя и признаться, завидовал. Я давно уже одинок, забот никаких. И это тоже, поверь мне, плохо. Хороша золотая середина, но где её взять. Беги Серёжа по своим делам, а то достанется тебе от жены на орехи.
Сафронов поблагодарил соседа за внимание и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал встречать детей из школы.
5.11.2023 г.
Мужские истории
На рыбалке у костерка, хорошенько выпив и отведав ухи, мужики обсудили международное положение, насущные дела и, устав от анекдотов, перешли к «сладкому».
Крепкий парень в тельняшке, Севастьян Сивуч, подбросил хворост в костёр, подождал, пока огонь разгорится и стал рассказывать.
- Служил я в Германии, на базе связи. На первом периоде службы был в наряде по столовой. Оставили меня на продовольственном складе пол мыть. Дескать, худой, как глист, заберёшься по решётке на самый верх, залезешь через щель в хранилище и украдёшь яйца. Дело в том, что в наряд, за какой-то проступок, сунули нам «старика» Носова. И он от нечего делать собрался печь блины. Украсть яйца - дело нехитрое, когда ефрейтор, старослужащий, у которого ключи от склада, запирает дверь на ключ, оставляя тебя одного. Но в тот вечер ефрейтор не ушёл. К нему в неурочный час заявилась жена замполита второй роты Снежана Аграновская.
Ефрейтор вместо того, чтобы выдать ей паёк, по-хозяйски взял её за филейную часть. Та влепила ему звонкую оплеуху. И у них произошёл такой разговор.
- Ты что, одурел? - возмутилась Снежана, - Если я о твоих вольностях расскажу мужу, знаешь, что он с тобой сделает?
- Так вы что? И в самом деле, в такой поздний час, за пайком пришли?
- А что в этом криминального? Иду из кафе, смотрю, на складе свет горит. Думаю, почему бы не зайти, не получить паёк.
- Ко мне в неурочное время жёны офицеров приходят только за ласками, - стал оправдываться ефрейтор.
- За ласками? Ты слышишь сам, что говоришь?
- Что есть, о том и говорю. За интимом приходят. А что? Удобно. Пользуйся солдатом, пока муж на дежурстве или в кафе.
- Ты это серьёзно?
- Поинтересуйтесь у знакомых и подруг. Они вам много интересного расскажут.
- Мы в части только две недели. Нет у меня ещё ни знакомых, ни тем более, подруг. И что, в самом деле, к тебе кто-то вот так, запросто ходит?
- Приходят все. Я же говорю, женщинам удобно. Солдат, всё одно, что бесплатный альфонс. Пока есть я, - развлекаются со мной. Уйду на дембель, будут приходить к другому солдату, сменившему меня на складе. Например, вон к этому жмелю, что пол сейчас моет. Удобно. Солдат чист, здоров, ему всегда хочется женской плоти. А мужу жена опостылела. Вот и идут. Что ещё женщине в гарнизоне делать? Развлечений никаких.
Тут ефрейтор посмотрел на меня внимательно и приказал:
- Проваливай.
Думаю, убьёт меня Носов, если приду без яиц. Набрался смелости и говорю:
- Сегодня «старый» Носов в наряде.
- И что?
- Он собрался блины жарить.
- Передай ему от меня приятного аппетита.
- Мне нужны куриные яйца. Без яиц в столовую мне возвращаться нельзя.
У ефрейтора от такой наглости глаза на лоб полезли. Вижу, собрался уже взять меня за шиворот, вытащить на улицу и дать пинка. Я пошёл ва-банк. Говорю:
- Иначе её мужу всё расскажу, и вас уберут со склада.
- Ты что, стукач?
- Был бы стукачом, донёс, не предупреждая. А мне всего лишь куриные яйца нужны, вы не оставляете мне выбора. Приходится шантажировать.
- «Шантажировать», - передразнил ефрейтор, - Ты откуда взялся, такой подкожный?
- Из Москвы.
- Понятно.
Он без замаха ударил меня кулаком по зубам, но как-то неуверенно, вскользь.
Аграновская, наблюдавшая за происходящим молча, вскрикнула.
- Сколько тебе яиц? – спросил ефрейтор недовольным голосом.
- Носову одно и старший по столовой велел ещё одно украсть.
- Вот тебе три и забудь всё, что слышал и видел. Усвоил?
- Так точно, - принимая яйца, пообещал я.
- Обманешь, я тебя свиньям скормлю.
Так я стал героем. Одно яйцо выпил по дороге, в столовую принёс два.
- А было у истории продолжение? - поинтересовался Славик Старокожев.
- Да, было продолжение. Неприятно вспоминать. Раз я такой проворный, меня на продскладе оставляли прибираться. Дескать, заберёшься за решётку, кисель в пачках утащишь или ещё какие вкусности. И в один из таких нарядов мы снова оказались на складе втроём. Ефрейтор, жена Аграновского и я. Ваш покорный слуга мыл пол, а они развлекались.
- В каком смысле?
- В прямом. Ефрейтор раздел Снежану донага, остались только туфли и прозрачные носочки. И прямо на столе её по-всякому... Только стон стоял, да каблуки её туфелек время от времени по столу стучали.
- При тебе? - усомнился Агей Ильич Шорохов.
- При мне. Чего патрициям рабов стесняться. Потом ефрейтор дал мне киселя две пачки и сухофруктов. Причём лицо у него было в угрях, тело рыхлое. А старший лейтенант Аграновский красавец, атлет. Я тогда ещё подумал: «Как странно наш мир устроен. Что женщинам нужно? Молодая, красивая, извивается голая на столе, как змея. Принимает унижения от урода, как должное, и ей это даже нравится».
- Значит, замолила оплеуху? - прокомментировал раскрасневшийся Славик.
- Ой, замолила. Вот и думай после этого, что женщине надо.
- Внимание надо. А мужик в ЗАГС отвёл, окольцевал и к жене интерес потерял. По сторонам, на свободных заглядывается. А женщинам это обидно, - поучал Агей Ильич.
- Я не скажу, что все были такими. Были, наверное, и порядочные. Не зря этот ефрейтор всякий раз проверял приходящих к нему женщин.
- Как проверял? - не унимался Старокожев.
- Делал вид, что случайно рассыпал пфенинги. Собирал с пола и рукой за ногу женщину брал. Дескать, сойди, наступила на монету. Если она спокойно реагировала на то, что он её за ногу держит, значит, пришла за наслаждениями. Если взбрыкивала, - получи паёк и уходи. Это мне уже сослуживцы рассказывали, я этого не видел.
- Сам Снежаной воспользовался? - сухо поинтересовался Агей Ильич.
- Не было возможности. Я же не служил в хозвзводе, на продскладе не командовал. В части видел её, она ходила гордая, недоступная. И не подумаешь, что с ефрейтором на складе безобразничала.
- Что-то ты не договариваешь, - усомнился Шорохов.
- Правда ваша, Агей Ильич. Я потом сам с ней сошёлся, на втором году службы, когда подрос в чинах. Аграновская работала в клубе библиотекарем. Как-то раз зашёл за книгой, дождался момента, когда мы остались одни и не смог удержаться. Рассказал ей о том, как она с ефрейтором кувыркалась.
- Откуда знаешь? – спокойно поинтересовалась она.
- Так вы при мне всё это делали, я в это время пол мыл.
- Теперь надел лычки, тоже потянуло на комиссарское тело?
- Потянуло, - признался я.
- Ну, что ж, сержант. Ищи место, назначай время, я уделю тебе внимание.
Встреча произошла в хмурый, дождливый день. Но для меня счастливый. Случилось всё в учебных классах, прямо на полу. Африканские страсти, объятья, лобзания. Я только и успел, что шинель подстелить.
После этого Аграновская сделалась для меня всем. В моих глазах стала существом высшего порядка. На политзанятиях нас учили, что бога нет. Но глядя на её окно в доме офицерского состава, я про себя шептал: «Насчёт бога, не знаю, может, его и нет. А вот богиня существует, и я знаю, где она живёт». Для меня всё это именно так и было. Снежану я обожествлял. Полюбив её, я стал меняться к лучшему. Избегал употреблять скверные слова, сторонился неприглядных поступков. Верил, что она всё видит, знает. На расстоянии следит за мной, читает мысли. Если было плохо, то я мысленно с ней разговаривал и получал облегчение. Это высокое чувство к женщине помогало служить.
Её история была проста. Студентка мединститута влюбилась в офицера, выскочила за него замуж и, бросив учёбу, отправилась с благоверным на место его службы. Но вскоре выяснилось, что они друг другу чужие. Что делать молодой красивой бабе? Читать книги в библиотеке, где работала? Скучно. Снежана кинулась во все тяжкие. Всё это она мне сама рассказала. Хочется соврать и сказать, что когда пошёл на дембель, мы уехали из части вместе. Но было не так. Прощались в большой суматохе, за поцелуями и жаркими объятиями позабыв обменяться координатами. Я полетел в Союз, она осталась в Германии. Признаюсь, сильно тосковал по ней. По её ласкам, красивому лицу, ухоженному телу. Испытывал физическую боль и проклинал себя за то, что не заручился её адресом и телефоном.
И вдруг, где-то через год после демобилизации мы с ней случайно встретились в вагоне Московского метро. Лучше бы не встречаться. От прежней красавицы не осталось и следа. Яркие глаза потухли, роскошные волосы острижены и уложены чёрт знает как. Уставшая, поблёкшая. Сказала, что работает медицинской сестрой в Туберкулёзном диспансере. Призналась, что разведена, приглашала в гости. Чтобы её не обидеть, я записал телефон, обещал позвонить. Не позвонил. Богини, о которой я грезил зимними вечерами, не существовало. А с этой женщиной, утратившей интерес к жизни, мне не о чем было говорить. Эта встреча в метро повергла меня в уныние. Я месяц, может и дольше, ходил, понурившись, словно похоронил близкого, дорогого человека. Но в молодые годы долго страдать не получается. Как-то на выходе из станции метро Добрынинская, встретил одноклассницу Зою Фомину, с которой не виделся с самого выпускного. Зоя продавала лишний билет в филиал Малого театра, на спектакль «Накануне» по одноимённому роману Тургенева. Я купил у неё билет, и мы вместе пошли смотреть постановку. Спектакля я не запомнил. Помню, сидел с ней рядом, как на иголках. И от случайного соприкосновения локтями меня бросало в дрожь. В ближайшие выходные я пригласил Фомину в кино, потом в ресторан. Кончилось тем, что я на Зое женился, и забыл Снежану Аграновскую. А ведь какие сильные чувства питал к ней на службе. Думал, что это любовь на всю жизнь.
- Всё проходит, - согласился Агей Ильич.
- А что прошло, то будет мило, - сказал Славик и внезапно разоткровенничался. - Книжный мальчик, очкарик, я мечтал о женщинах, но не мог до них добраться, и подвернулся удобный случай. Был я на свадьбе у двоюродного брата Николая и приметил взрослую красавицу блондинку, в красном платье и туфлях на высоких каблуках. Так получилось, что именно эту подвыпившую женщину мне поручили проводить до дома. Лето, жаркая ночь. Идём мы по улице одни, и я не знаю, как заговорить с ней, с чего начать. А она, видя, что я молчу, принялась меня унижать. «Ты, мальчишка, сопляк-молокосос, что ты увязался за мной?», - кричала она на всю улицу. - «Тебе ничего не обломится. Да если б я и согласилась, то ты не знаешь, с какой стороны подойти». Долго я слушал её оскорбления и наконец, не выдержал и дал ей оплеуху. Она замолкла. А когда опомнилась, я приглушённым голосом сказал, что совсем не тот, за кого она меня принимает. На самом деле я «плохой мальчик». И обняв её за талию, стал ей врать, пересказывая прочитанную книгу. Но рассказывал историю так, словно всё это происходило не с героем приключенческого романа, а со мной. Как пошёл чесать языком, она только уши развесила. Опасался, что грубое враньё будет тотчас раскрыто. Так как рассказывал я жизнь человека, долго пожившего. Но оказалось, если женщина выпьет, то не верит глазам своим и охотно воспринимает любое враньё. Отпирая дверь в квартиру и восхищённо взирая на меня, она лишь поинтересовалась:
- С какого ж ты года?
- Не переживай, старый конь борозды не испортит, - ответил я ей скабрёзностью, которая окончательно разрушила стену, отделявшую нас друг от друга. Я добился своего, она сделалась ко мне благосклонна. Я провёл с ней умопомрачительную ночь. Так сказать, воспользовался случаем. Утром, в постели, она довольная мне на ушко прошептала:
- А у старого коня, оказывается ещё много молодого задора.
- Дурак, - перебил Славика Севастьян. - Это не ты. А она воспользовалась тобой, дав тебе возможность наврать с три короба и тем самым обрести в себе силы и мужество для овладения ею.
- Чего считаться, - снисходительно ответил Сивучу Старокожев, - мы оба не остались в накладе.
- Знаешь, а ведь никакой бабы у тебя не было, - обняв рассказчика за плечи, миролюбиво сказал ему Шорохов, - ты продолжаешь пересказывать нам прочитанный роман. Но не отчаивайся, Славка, всё у тебя ещё впереди.
- Агей Ильич, - обратился Севастьян к старичку, - Глаза у тебя масленые. Знать, не раз «оступался на левую ногу». Давай-ка, разоружайся перед товарищами.
- Вот вам, как на духу. Ни разу жене не изменил, - перекрестившись, поклялся Шорохов, - в отличие от вас, я примерный семьянин.
- Но мысли-то на этот счёт были? - не унимался Сивуч.
- Что мысли. Было три попытки и все вхолостую, - рассмеявшись, признался Агей Ильич и стал делиться воспоминаниями.
- Бог хранит мои семейные узы. Женился я рано, ещё до армии. А проходя «срочную», на втором году, пошёл вместе с сослуживцами в женскую общагу. Залезли мы через балкон, что располагался на первом этаже, в торце здания. Сидели в просторной комнате, выпивали, не шумели. Две бутылки самогона мы с собой принесли. Но фабричные девки бойкие, их двумя бутылками не упоишь. Выпили всю нашу самогонку и ни в одном глазу. Говорят: «Мало вы, солдатики, принесли. Ещё бы надо». Делать нечего, послали меня за добавкой. Мосластая, Антонина, выпустила меня через балкон и говорит: «Через час подойду и открою. Задержусь, - не ломись, подожди. Не вздумай идти через главный вход. Там сегодня дежурит Неопрятный. Бывший милиционер. Этот «козёл», как собака на сене, и сам девок не трясёт, и другим не даёт. Попадёшься ему, не пощадит». Так получилось, что обернулся я раньше отпущенного мне часа. И про все предостережения Антонины забыл. Меня-то, в отличие от девок, хорошенько взял самогон. В голове шум стоит, помню только, что в общежитие можно попасть ещё и через главный вход. Толкнул дверь, вхожу, пошатываясь. В каждой руке по бутылке самогона. На вахте свирепый мужик с жиденькой, длинной, бородёнкой, как у дедушки Калинина. Говорю: «Здравствуйте, «козёл» Неопрятный. Пустите к ткачихам. Мне нужно самогон доставить, иначе не дадут». Пьяным был, не понимал, что говорил, не думал о последствиях. Вахтер отобрал у меня бутылки, а затем сильно поколотил. Помогала ему в этом уборщица. Она, можно сказать, неистовствовала. Мокрой половой тряпкой по лицу мне хлестала. И от сослуживцев потом в воинской части досталось. Так в первый раз я сходил от жены налево. Показалось мало.
Второй раз было, когда миновало мне сорок лет. Знаете, как это случается? Зашёл к коллеге по работе Боре Бестыжеву, на пять минут. А он собирался в гости, на день рождения к однокласснику Шуре Черникину, живущему в доме напротив. Их окна вровень, глядят друг на дружку. Бестыжев потащил меня с собой. Семья Черникиных оказалась хлебосольной, гостеприимной, компания весёлая. «Выпил рюмку, выпил две, зашумело в голове». В гостях, кроме нас, были актёры. Они пели, шутили, рассказывали анекдоты. Много смеха, веселья. Разумеется, танцы. Пришла соседка, Бэлла Николаевна. Нарядная, серьёзная. Артисты попробовали за ней приударить, не получилось. Не их поля ягодка. Станцевал я с ней раз, другой. Затем, каким-то образом оказались мы с ней вдвоём на кухне, и принялся я перед ней исповедоваться. Да какая там исповедь, врал, нёс чепуху несусветную. Говорю: «В молодости я был ходок. Бывало, дня не проходило, чтобы за юбкой не бежал. Когда женился по любви, остепенился. Появились дети. К жене привык, красота её не померкла, но примелькалась. Не загоралось уже в груди, как прежде, пламя страсти. Да что там пламя, даже маленький фитилёк, и тот потух. Жизнь перешла в новое качество. Стал я навроде прислужника в своей семье. Сделай то, сделай сё, подай, принеси. Получалось, что своей жизнью уже и не живу. То у Сашеньки температура, то у Машеньки опять двойка. Летом на дачу отвези, продуктами снабжай. Мотайся, как челнок, из города в деревню и обратно. Осенью к школе детей подготовь. Юбилеи, праздники, дни рождения, новый год, - крутишься, как белка в колесе. Подруги жены, её родня, ко всем привык, все надоели, хуже горькой редьки. Всё одно и то же. И работа постылая. Даёт доход и ладно. А тут, как только вы вошли, Бэлла Николаевна, и наши глаза встретились, сладкая истома разлилась у меня внутри. И я не торопился, не спешил. Не ревновал, когда вокруг вас вертелись артисты, тащили танцевать. Знал, что вы моя. И вот кухня, мы одни, держимся за руки. У вас руки горячие, говорящие. Ваша улыбка, глаза, - это прямая дорога в рай или в ад, мне с вами всё равно. Но что-то новое, неизведанное, главное входит вместе с вами в мою жизнь. Я это сразу почувствовал. И не надо бы слов, но я не в силах молчать».
Полез целоваться, она отвернулась. Поцелуй мой пришёлся ей в щёчку. «Ну, что вы делаете», - пристыдила Бэлла Николаевна.
Я вместо того, чтобы остановиться, говорю: «Пригласите к себе в гости». - «Потом станете жалеть», - жарко зашептала она, опустив глаза, - «У вас семья, жена, дети. Подумайте о них. Вы жизнь свою семейную можете разом пустить под откос».
Она отговаривала и тем самым опутывала ещё сильней.
«Пойдём к тебе, - настаивал я, перейдя на «ты» и подталкивая её к входной двери. «Опомнись», - строго сказала Бэлла Николаевна и дала мне пощёчину.
Но меня словно черти несли, ничего не мог с собой поделать. Услышал, что и она со мной уже на «ты», вроде как срослись уже душами, осталось только склеить тела. Смело полез после оплеухи целоваться, и она не отвернулась, как в первый раз. А губы мягкие, сладкие, как малина. Небезответные, зовущие, обещающие впереди ещё большие наслаждения. Поплёлся к ней в тапках Черникина, жила она и впрямь по соседству. В квартире было уютно, и всё мне там нравилось. Под розовым светом специальной лампы орхидеи в горшках. Красивый толстый кот лежал на бархатном диване, жмурился и приветливо поглядывал на меня. На стене ковёр-картина «Иван-царевич на сером волке».
Не успели мы сесть на диван, как из кухни в комнату вошёл атлетического вида мужчина в майке и тренировочных штанах. Это был её муж. Не обращая внимания на меня, он стал спокойно разговаривать с женой. Говорил-то он тихо, но слова его были ругательные.
«Ну, что ты за дрянь, Бэлла», - стыдил её он, - «Мне завтра в рейс. Хотел в последний выходной день отдохнуть, спокойно посидеть, попить пивка. Тебе не терпится, мужика привела», - «Ваша жена не виновата, - решил я заступиться за Бэллу Николаевну, - «Это я настоял, чтобы она мне показала свои орхидеи», - «Да ты-то молчи», - даже как-то с ленцою произнёс её супруг и ткнул меня кулаком в нос.
Кровь из носа не потекла, но что-то там хрустнуло. Позднее нос сильно распух и приобрёл цвет спелой сливы.
Несолоно хлебавши, вернулся я к Черникиным, умылся и всё никак не мог взять в толк, зачем Бэлла Николаевна поддалась моим уговорам и повела к себе, если дома был муж? И пришёл к простому выводу, что женщин умом не понять. И что верить им никогда не стоит. Когда возвращались из гостей домой, пьяный Бестыжев у меня спросил: «Что-то нос у тебя вроде как распух и посинел. Уж не простудился ли ты?». Что ему на это было ответить?
В третий раз было совсем недавно. Облысел я окончательно, надел на себя парик жены и он так ладно мне подошёл, что я на своё отражение в зеркале залюбовался. Пошёл в парике за продуктами. А в магазине, на кассе, девица сидит молодая, увидела меня и говорит: «Вы чем-то на Мика Джаггера похожи. А он мой кумир. Приходите сегодня ко мне вечером в гости». Не сказать, чтобы девица очень уж была красива, сама из себя такая же, как я, обезжиренная, кожа да кости, волос на голове мало, пучок на затылке не больше редиски. Но смелая, откровенная. Думаю: «Не беда, что костлявая. Сухие дрова жарче горят». Взял с собой разные медицинские средства, что называется, на все случаи жизни и в тот же вечер явился по указанному адресу с цветами, шампанским и тортом. Жила девица, звали её Ариадна, в старой коммуналке. Знаете, из тех, в которых много комнат и один туалет в конце длинного коридора. Весь коридор в таких квартирах, как водится, захламлён барахлом. Стояли шкафы, коробки, бутыли, велосипеды, детские прогулочные коляски. На стенах висели тазы, корыта, даже похоронные венки. За бокалом шампанского она мне рассказала про соседей. В особенности посмеялись мы над бывшим баскетболистом, штудировавшим Книгу Экклезиаста, а при этом боящегося замкнутых пространств. Фамилия его была Берендеев-Левицкий, а звали Аполлон. До того он боялся замкнутых пространств, что даже дверь в уборную не закрывал, держал приоткрытой. А чтобы ему не мешали отправлять естественные надобности, свою собаку - немецкого боксёра по кличке Клык у приоткрытой двери держал. Все знали, раз рыжий огромный пёс в конце коридора бродит, значит, уборная занята Берендеевым-Левицким.
Слово за слово, шампанское выпили, торт съели, пощебетали, дело к ночи. Она стала постель стелить, а я украдкой от неё принял таблетку и жду, когда таблетка подействует. Ариадна уже разделась, легла, к себе зовёт. Неудобно мешкать. Стал и я раздеваться, остался в одних трусах и тут таблетка заработала. Да. Почувствовал я её воздействие очень сильно. Дело в том, что я, как в том анекдоте, волнуясь и скрываясь, перепутал таблетки. Вместо таблетки, поднимающей мужскую потенцию, проглотил слабительное. И что особенно обидно. На старости лет стали мучить меня запоры и таблетки эти, я их лопал горстями, как правило, не действовали. Результат - ноль. А тут одна таблетка - и в кишечнике революция. Да не одна, а все три. Французская, февральская и октябрьская вместе взятые. Сливаются они в один ураган и несутся на выход. Я из постели выскочил, как ошпаренный и босиком понёсся по тёмному коридору в его конец. Бегу и чувствую, что парик сполз на затылок, а внутри у меня проснулся вулкан Везувий. В голове одна мысль, только бы добежать, только бы успеть. В ушах звон, вслед за мной несётся чья-то брань, впереди встречает рычание и собачий лай. А мне и невдомёк, что если немецкий боксёр шатается в коридоре, то уборная занята. Несусь вперёд, как спринтер к финишу. Клык набросился на меня, стал кусать. Я не чувствую ни страха, ни боли. Скорее бы добраться до спасительного керамического сооружения. Тут вожделенная дверь открывается и в ореоле электрического света мне навстречу выходит двухметровый Аполлон. Он поправил на моей голове парик, снял с моих плеч похоронный венок и умиротворённо говорит: «Всё суета сует». И точно, чувствую, что бежать-суетиться мне уже никуда не надо. Сразу наступило облегчение. Опозорился, одним словом.
С тех пор я зарёкся по бабам ходить. Было три неудачных попытки - хватит. Впрочем, жизнь продолжается. Всякое может случиться.
Славик и Севастьян, слушавшие рассказ неудачливого ловеласа, рассмеялись.
На страже добродетели
Борис Евгеньевич Щёткин поссорился с женой и попросил у руководства института, где трудился юристом, предоставить временное жильё. Нашлась комната в коммунальной квартире. Он и этому был рад. Но радость оказалась недолгой. Условия были спартанские. Полы щербатые. В коридоре вонь. Уборная старого образца со сливным бачком под потолком и керамической «грушей» на массивной стальной цепочке. Ванна с отбитой эмалью. Раковина металлическая, крашеная.
Первым попавшимся ему на глаза жильцом оказалась старушка с приятной внешностью, годков восьмидесяти. Представившись Сомовой, она искренно, с располагающей улыбкой, произнесла: «Милости просим в нашу дружную квартиру. Безмерно счастлива». Ушла по длинному коридору в дальнюю комнату и, не успев закрыть за собой дверь, громко добавила: «Ещё одна сволочь на мою голову».
- Не расстраивайтесь, - принялся успокаивать Бориса Евгеньевича вынырнувший из кухни пожилой мужчина в домашней пижаме, шлёпанцах и очках, - на Ефросинью Ефремовну обижаться бессмысленно. Она слабоумная. Никого не слушает. Только сама говорит, всех поучая.
- Воистину неразумными приходим мы в этот мир. И неразумными уходим из него, - изрёк юрист глубокомысленную фразу, пытаясь оправиться от первого удара, полученного в новом жилище.
- Пеньков Аркадий Агафонович, - представился навязчивый человек, - пенсионер, но при этом молодой отец. Вторым браком с девицей Натальей прижил двух симпатичных малышек Маню и Таню. В свободную минутку милости просим к нам в гости. Наша комната слева от вашей. А справа от вас проживает спортсмен, регбист, Виктор Веселовский. Днём его почти никогда не бывает. А ночью... Одним словом, поживёте, войдёте в курс дела.
- Музыку громко слушает? - попробовал догадаться юрист.
- Что-то в этом роде, - ушёл от прямого ответа Аркадий Агафонович.
Комната, в которой предстояло жить Борису Евгеньевичу, не запиралась на ключ. Толкнув дверь, он свободно вошёл. От прежних хозяев остался разложенный диван, шкаф с зеркалом, круглый стол и жёсткий стул без спинки.
«Ну что ж, и на этом спасибо», - мысленно поблагодарил предшественников новый хозяин, осторожно усаживаясь на стул.
Пришла молодая жена Пенькова, Наталья, принесла новому жильцу подушку, простыню и верблюжье одеяло в пододеяльнике. Следом за ней вошёл сам Пеньков с кружкой, ложкой, пачками чая и сахарного песка.
- Это если ночью чайку захотите, - объяснила Наталья. - Кипяток возьмёте в зелёном чайнике на кухне. А ужином мы вас накормим.
За вещи и продукты Щёткин поблагодарил, а от ужина наотрез отказался. Сослался на то, что устал и хочет раньше лечь спать, чтобы выспаться.
Пеньковы не настаивали, удалились, закрыв за собой дверь.
«Какие добрые, славные люди», - думал новый жилец, - «Разница в возрасте, но какое взаимопонимание. Заметно, что любят друг друга».
Борису Евгеньевичу в самом деле хотелось спать. Он постелил на диван простынь, разделся, улёгся и, накрывшись верблюжьим одеялом, мгновенно заснул.
Проснулся он от громкого шёпота за стеной. Общались супруги Пеньковы.
- Вспомни, наконец, что у тебя есть дети, - говорил Аркадий Агафонович Наталье. - Если тебе наплевать на меня, то перестань заниматься этим хотя бы из-за будущего наших малюток. Они же всё видят, всё понимают. Что они о матери подумают? Я уж не напоминаю про спасение души. В тартар же летишь, очертя голову. Не только себя, ты всех нас губишь.
Пенькова мужу ничего не отвечала, слышалось какое-то копошение. Наконец комнатная дверь хлопнула, и раздался приглушённый голос главы семейства:
- Ну и пропадай пропадом.
Далее какое-то время в квартире было тихо. Борис Евгеньевич стал снова засыпать, как вдруг в комнате регбиста послышался голос Натальи.
- Ну, что ты хочешь, - оправдываясь, шептала Пенькова, - пока детей уложила, пока выслушала упрёки. Я понимаю, что тебе не хочется всё это знать. Я не оправдываюсь, я объясняю.
До слуха донеслась возня, счастливый женский смех. После чего, без всякого сомнения, Наталья со спортсменом принялась заниматься тем, что её престарелый муж называл «падением в тартар».
«Ну и дела», - только и смог вымолвить Щёткин. Став невольным свидетелем произошедшего, он уже не мог сомкнуть глаз до самого рассвета.
Утром на кухне Пеньков и Веселовский были взаимно вежливы, что вывело Щёткина из себя сильнее, чем всё то, чему он был свидетелем ночью.
«Я давал себе клятву жить не по лжи, - размышлял Борис Евгеньевич, - а как живу? Как муха, вляпался я в эту грязную паутину, из которой не знаю, как выбраться».
Щёткин решил с соседями поговорить. Пеньков в ответ на упрёки ему отвечал:
- Легко быть честным и порядочным за чужой счёт, так сказать, взирая со стороны.
- От мужчины, а тем более от законного супруга многое зависит, - убеждал юрист «рогатого» мужа.
- Бить её прикажете? - умоляюще глядя на тиранящего его собеседника, вопрошал Пеньков.
- Да, - убеждённо говорил Борис Евгеньевич, - Если надо, - бейте. Вы ей муж или посторонний человек? Если не вы, то кто ей мозги вправит? Кто вернёт в рамки приличия? Я только из-за подозрения в измене поссорился с женой и ушёл из дома. А вы... А у вас...
- А у нас дети. И потом, большая разница в возрасте. Я стараюсь входить, как могу, в обстоятельства близкого мне человека.
- Так жить нельзя! Это неприемлемая ситуация!
- Согласен с вами. Но вот, как-то же живём. Я уж притерпелся.
Пеньков, отводя глаза в сторону, устранился от дальнейших объяснений.
«Тряпка», - выругал его про себя Щёткин и пошёл к Виктору Веселовскому.
- Понимаете, она сама пришла, сама лезет, - оправдывался спортсмен, - Что я могу поделать?
- Что значит «сама лезет, сама пришла»? Укажи на дверь, пристыди. Обзови «шлюхой». В конце концов, побей. Она же чужая жена. Супруга соседа, можно сказать, твоего товарища. Если ты человек, уважающий себя, то должен понимать, как смехотворно звучат твои оправдания. Надо быть твёрдым в этих вопросах. А в помощь призвать нравственное начало. Ну, сам посуди, что за разврат завел ты в квартире. Не нимфоманка же Наталья. Значит, ты во всём виноват. Ты склоняешь её к блуду. А животную свою природу мужчина волевой должен усмирять, сдерживать. Так или не так? Так.
Веселовский, подобно Пенькову, отводил глаза в сторону и отмалчивался.
Говоря с обманутым мужем и с обманщиком, Щёткин, как мог, пытался взывать к их совести. Всё было зря. Люди, как показалось юристу, оказались жалкие, ничтожные, порочные.
Попивая чай в комнате у Ефросиньи Ефремовны, Борис Евгеньевич в ответ на её болтовню, которую не слушал, сказал:
- Прав был покойный отец, поровший меня ремнём, говоривший матери пророческие слова: «разговоры не убеждают».
Развязка произошла следующим утром на общей кухне. После того, как обманутый муж с обманщиком обменялись рукопожатиями, Щёткин подскочил к ним и принялся раздавать оплеухи. Он бил по щекам Пенькова и Веселовского, приговаривая:
- Я не стану терпеть вашего лицемерия. Не позволю умножать зло. Я заставлю вас уважать правду.
Тщедушный пенсионер отнёсся к экзекуции безропотно. Но и высокий, широкоплечий, спортсмен, от которого юрист ожидал яростного отпора, воспринял оплеухи как что-то должное, не защищался. Стоял, держа руки по швам, и смиренно сносил побои.
Вечером того же дня в описываемой квартире произошло следующее. Борис Евгеньевич выключил свет и лёг в постель. Довольный собой, решил спокойно поспать. Но тут приятно запахло духами и кто-то, скинув у дивана халат, шмыгнул к нему под одеяло. Это была Наталья. Она взяла руку Щёткина и положила себе между ног. Всё дальнейшее юрист вспоминал, как в тумане. Пенькова страстно, как в последний раз, целовала его лицо. Он ощущал жаркое её дыхание. Слышал её слова, обращённые к нему: «ты мой, ты самый отважный, самый справедливый, мой альфа-самец». Слышал он и свой слабый голос, и свои слова, сказанные Наталье: «Мессалина, блудница, сумасшедшая». Но звучали они не строго, не обличающе, а скорее, поощрительно. Соитие совершилось с той приятной и доверительной лёгкостью, с которой оно происходит у партнёров, давно и хорошо знающих друг друга.
Исчезла Наталья так же быстро, как и появилась. Накинула халатик и скрылась во тьме.
Утром Щёткин вышел на кухню. Пеньков и Веселовский, толкавшиеся у плиты, смотрели на него с состраданием.
Борис Евгеньевич, опустив глаза, только и смог выговорить:
- Простите меня, братцы.
10.05.2024 г.
Наградит и накажет
Анна Макаровна Косова приехала из деревни в город навестить сына Михаила, сноху Наталью и внука Толю. Не виделись двадцать лет.
Сына нашла законченным алкоголиком, сноху - разжиревшей сверх меры толстухой, а внука - дистрофиком, с ног до головы исколотого татуировками. Встали во весь рост проклятые вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?». Стала Анна Макаровна расспрашивать сына, задавать ему эти вопросы.
- Сразу после свадьбы и рождения Толика, - принялся рассказывать Михаил, - Наташка принялась много есть. Бывало, купит батон белого хлеба, отмахнёт от него горбушки с мякотью, посолит и в рот. От целого батона остаётся одна десятая. В своё оправдание говорила: «Когда хлеб свежий, горбушки такие вкусные. Не могу удержаться». Затем супруга принялась каждый день после работы приносить и съедать единолично торт «Сказка». Торт вроде и маленький, но ведь каждый день. Дальше - больше, в прямом смысле слова. Стала огромные торты покупать с той оговоркой, что не хочет ежедневно в кондитерскую заходить. Дескать, такого «сокровища» на четыре дня хватит. Так она говорила. Но съедала весь торт за один присест и ещё бежала в кондитерскую за добавкой, за тортом «Сказка». Объясняла: «Ночью захочется сладкого, а у меня ничего нет». Анатолий то цветок клевера на ноге наколет, то ночного мотылька на руке. Потом и вовсе вошёл во вкус, каждый день новая картинка. Так всё тело и покрылось татуировками. Мать торты кушает, за сыном не смотрит, предоставлен сам себе. Я на нервной почве стал «закладывать за воротник». Что делать, ума не приложу.
«Без причин такого не бывает», - размышляла Анна Макаровна, - «надо сноху расспросить». И расспросила.
- Сразу после замужества и рождения Толика, - оправдывалась Наталья, - ваш сын Михаил принялся попивать. Сначала с друзьями, затем со случайными знакомыми, в последнее время один. Сперва пил пиво, вино, изредка водку. Потом только водку. Сейчас перешёл на спирт. Начиналось всё с малого. После работы «раздавит четвертиночку» и успокоится. Но с неё не упьёшься, перешёл на «поллитру». А затем ещё и за «четвертинкой» бегал три раза в ночной магазин, чтобы добавить. Теперь ездит к какому-то заводу, у охранников спирт целыми канистрами покупает, разводит и пьёт. Сын весь синий от наколок, в уши и ноздри кольца вдел. А ему и дела нет. Я на нервной почве всё что под руку попадётся стала есть, вон, меня как разнесло. Чем всё это закончится, одному только богу известно.
«Кто тут прав, кто виноват?», - призадумалась Анна Макаровна, - «Надо выслушать мнение Толика».
- Сколько помню себя, - говорил внук, - отец пьёт, мать всё что под руку попадётся в рот кладёт. Я благодарен предкам за то, что не били, не ругали, всё позволяли. Я видел, что им нелегко, но никогда они на мне зло не срывали. Я люблю родителей и принимаю их такими, какие они есть. А они у меня славные. У сверстников родичи в меру пьют и в еде соблюдают меру, но кричат, а случается и поколачивают. Вымещая на детях промахи и ошибки неудавшейся жизни. Мои не такие. Они у меня, конечно, тоже неудачники, но неудачники мирные. За что им большое спасибо. И ты, бабуля, их не ругай, они не виноваты в том, что такие. Время - наш мудрый судья, расставит всё по местам: наградит и накажет. Езжай к себе в деревню, за нас не переживай.
Анна Макаровна собрала вещички и, не прощаясь со снохой и сыном, в то время, когда они были на работе, уехала.
Проклятых вопросов не разрешила, да может, оно и к лучшему.
19.08.2024 год
Нафталиныч наставляет
Дедушку Семёна Севрюгина звали Гавриилом Нафталиевичем Туркиным. Внук, обращаясь к предку, фамильярно называл его Нафталинычем, тот не обижался.
Был семейный праздник, торжество. Гавриилу Нафталиевичу исполнилось семьдесят лет. Гости ели, пили, наконец, вышли из-за стола размять ноги, покурить. В комнате остались внук и дедушка. Внук спросил:
- Нафталиныч, сколько у тебя к моим годам было женщин?
- А сколько тебе лет?
- Двадцать пять.
- Хороший возраст. Помню себя молодым. Ну, если не врать и не прибавлять, думаю, принцесс двадцать наберётся.
- А у меня их уже тридцать, - похвастался Севрюгин.
- Молодец. Расскажи, старику, где сегодня знакомятся. Каким макаром ты клинья к ним подбиваешь. Мне это интересно.
- Да как тебе поделикатней сказать. Я, если честно, с ними не знакомлюсь. Хожу за услугами исключительно к проституткам.
Гавриил Нафталиевич сначала засмеялся, а потом посерьёзнел и с сочувствием посмотрел на внука.
- Ты мне правду сказал?
- А что?
- Да вроде ты молод, здоров, красив. Объясни мне, зачем ты к ним ходишь?
- Удобно, без хлопот. Заплатил - получил своё. И никаких обязательств.
- А ты и в самом деле получаешь то, чего хочешь? Я имею в виду - испытываешь радость, наслаждение, в приподнятом настроении уходишь от них? Только не спеши с ответом, сначала подумай.
- И думать нечего. Никакого наслаждения я не получаю, всё как раз наоборот. Они все какие-то ненормальные. Вместо того, чтобы радоваться, что к ним пришёл загорелый, накачанный парень, раскинут ноги и всё. Объясни мне, почему это так? Я молод, красив, тело, как у Аполлона. Да я ещё и деньги им немалые плачу. А они всё это не ценят, не замечают. Лежат, как брёвна. Ненормальные.
- Это ты ненормальный. А они-то, Сёма, нормальные. Эта их работа - за деньги ноги раскидывать. А ты, что же, от них ещё и любви хотел? Любовь за деньги не купишь. Ты одно пойми. Они тебя в душе презирают и ненавидят.
- Это за что же?
- Как за что? Сам говоришь, молодой, красивый, тело, как у Аполлона и как старый импотент, приходишь к ним за деньги их тело покупать. Они считают тебя идиотом. Да собственно, идиотом ты и являешься. Я в твои годы не был красавцем, но за мной девки сами бегали, выбирай любую. Что-то у тебя, мой дорогой, с головой непорядок. Ты мне признайся, как на духу, зачем к проституткам ходишь? Тебе что, нормальных девушек не хватает?
- Что значит «нормальных»? С ними надо знакомиться, встречаться, провожать до дома, расставаться. В кафе-рестораны водить, кормить-поить, прежде, чем она позволит, нормальная-то.
- Всё это миф. Но если даже и так, как ты говоришь - то и это хорошо. Это же всё наслаждение. А если тебе здесь и сейчас надо, на это у тебя есть правая или левая рука. Пойми, ведь постепенность - самое приятное в общении со слабым полом. Это же прелесть что такое, когда ты к девушке идёшь издалека и шаг за шагом всё ближе подходишь. Узнаёшь её, разговариваешь с ней. Вместе на речке купаетесь, на льду катаетесь, ходите в театр, кино, на выставку. На речке ты ей свою прекрасную фигуру покажешь и её хорошенько рассмотришь. Это ж радость какая, когда всё идёт своим чередом. Сначала ты от бесед, от общения с ней, удовольствие получаешь. Затем от взглядов, которые задерживаются на её лице, волосах, бездонных, манящих, глазах. Потом от случайных прикосновений. И вот он - первый поцелуй. Затем второй, третий. И уж в самом конце отношений постель, горячее дыхание, вы сливаетесь в одно целое. А ты общение с девушкой начинаешь с конца. Да ещё и с какой девушкой! Которую до тебя сто человек мучило. У неё были и хромые, и косые, и с бельмом, и без ноги, и с ожирением, и с запахом могилы изо рта. Она после таких визитёров весь род мужской ненавидит. И тут являешься ты и предъявляешь свои претензии. Почему не рада, я же красив, молод и к тому же деньги заплатил? Опомнись! Возьмись за ум. Начни думать, размышлять. Хочешь, чтобы тебя любили, сначала сам научись любить. И прежде всего, любить себя. А ты себя не любишь.
- Себя-то я люблю.
- Врёшь! Любил бы, не ходил по девкам, а совершенствовался. Держал бы в руках не только гири, но и книги. Интересовался бы различными вопросами. Почему солнце всходит на востоке, а заходит на западе? И так далее. А ты только железо тягаешь, да полагаешься на деньги. Деньги - вещь в быту необходимая, вот только главного на них не купить.
- А что главное?
- Молодец. Стал уже проявлять любознательность. Хвалю.
- Так что же главное?
- Главное - любовь, дружба. Давай, просыпайся от спячки, учись любить, дружить. В школе алгебру учил? И вне школы учиться надо. Научись в девушке видеть не только лицо, плечи, грудь и ноги, а ещё и человека со своим внутренним миром. И всё тогда у тебя наладится.
- С проститутками просто. А если не к ним, то как? Где знакомиться?
- Господи, да где угодно. Я в твои годы в один день по десять знакомств заводил. Были курьёзные случаи. Помню, купил бутылку водки, в одиннадцать часов тогда водку продавали. Где опохмелиться молодому, интеллигентному человеку? Не в подворотне же стоять и пить. Пошёл в кинотеатр на детские мультфильмы. Выпил двести грамм, пришёл в себя, огляделся. Рядом, через одно кресло от меня, сидит приличного вида молоденькая девушка. Подсел к ней, познакомился. Нина Басова, но просила называть её Лялей. Спрашиваю: «Одна на мультики пришла?», - «С сыном. Он к сверстникам убежал. Они на пол перед первым рядом ложатся и смотрят на экран лёжа. Вот я и осталась одна», - «Уже не одна. Выпьешь?», - «Не буду. Муж учует, спросит с кем пила? Врать лишний раз придётся. Зачем?», - «Как знаешь». Разговорились, нашли общие темы для разговора, стали целоваться, затем встречаться. Потом ещё был случай. Воду у нас в доме часто отключали. Я обыкновенно ходил к роднику в овраг. Перед этим, от ледяной родниковой воды у меня там банка пятилитровая лопнула. Но это к делу не относится. В этот раз сестра позвонила коллеге по работе, Галине Гущиной, она жила на соседней улице. Я взял два эмалированных ведра по двенадцать литров и к ней, за водой. Да так полгода у Галки, безвылазно, и прожил. К готовому к встрече с женщиной мужчине сама жизнь толкает женщин, готовых ему отдаться. И эти двадцать были не какие-нибудь там кикиморы, как тебе может показаться. Все были умные, красивые, прекрасные.
- Чего же не женился, не жил с ними, бежал от одной к другой?
- Из-за своего дурного характера. Но разговор-то у нас не про мой характер, а про женщин, к которым ты не в состоянии подойти. Возьмём даже тех проституток, с которыми ты был. Ты попробовал бы с ними не только «спать», но ещё и говорить, поверять им свою душу. Мечтать вместе с ними. Не устану повторять, что ты обкрадываешь себя, сводя своё общение с женщинами только к постели. Да и удовольствия от такого соития, по твоим же словам, никакого. Ещё раз скажу - опомнись! Возьми себя в руки, займись собой. Сумел же ты накачать пресс, мышцы шеи, бицепсы, трицепсы. Неужели не сможешь повысить культурный уровень? Кстати, с этого и начни, с просьбы. Знакомясь с девушкой, понравившейся тебе, так и скажи: «Мышцы я накачал, а во всём остальном я полный ноль. Поспособствуйте, помогите. Клянусь стать послушным учеником. Готов служить для вас во всём, даже на самых последних ролях. Только не отказывайте сразу, испытайте меня. Возможно, я не совсем безнадёжен». И смотришь, тебя всему научат и образуют. Бог противится гордым, и женщины не переносят зазнайства. Смирись, стань кротким, сделайся слугой для той, кто тебе нравится. И тогда она сделает тебя королём. И у тебя будет «мёд» в постели, а не горечь разочарования. Когда и духовно, и умственно, и физически гармонично разовьёшься - от женщин отбоя не будет. Будут бегать за тобой по улице, как за знаменитым артистом бегают почитательницы его таланта. Все проблемы уйдут. А то, столько денег потратил. И на что? Чтобы загнать себя в уныние и возненавидеть женщин. Ты их полюби, и они тебе ответят взаимностью. А для этого полюби себя. Это значит трезво оценить, что тебе нужно для совершенства и заняться этим. Всё у тебя получится.
1.07.2025 год
Не заскучаешь
Удивительное место - московское метро. Час пик, куча народа, не продохнуть, а люди ещё и общаются между собой. Проехал-то всего от одной станции до другой, но наслушался.
Справа от меня беседовали две женщины. Молодая, эффектная блондинка и пожилая в красной шляпке.
- Узнав об измене мужа, я на него не разгневалась, - говорила блондинка. - Сказала себе: «Значит ему не хватает ласки, внимания, нежности, раз он стал искать их на стороне». Я не опустила руки, не сделалась неряхой. Наоборот, собралась. Сказала себе: «Я буду бороться за мужа. Он не будет гулять на стороне». И у меня это получилось.
- Вы сделали пластическую операцию и стали посещать фитнес?
- Да что я - сумасшедшая? С экстерьером у меня, как видите, всё в порядке. С культурой общения были проблемы. Как собеседница, как компаньон, я была недостаточно подготовлена. И я стала посещать театры, консерваторию, концертные залы, музеи.
- И что, после ваших посещений культурных центров вам муж перестал изменять? - усомнилась красная шляпка.
- Представьте, перестал.
- Никогда в это не поверю.
- А вы поверьте. Дело в том, что шатаясь по всем этим, как вы изволили выразиться, культурным центрам, я познакомилась с юношей, представившимся мне концертмейстером Вячеславом. Общаясь со Славой более тесно, заразилась от него дурной болезнью. В свою очередь, наградила ей мужа. Целый год мы с супругом очень серьёзно лечились, чтобы избавиться от заразы. И в процессе лечения по-настоящему узнали друг друга, слились душами. С тех пор ни он, ни я на сторону не смотрим. Живём правильно. Концертмейстер, сам того не желая, помирил меня с мужем.
Слева от меня спорили два пенсионера, один лысый, другой бородатый.
- Раньше ценились знания, а сейчас всё решают деньги, - говорил бородатый. - Куда же мы катимся? Даже идиот, если у него шуршит в кармане, может приобрести себе в рассрочку любой диплом и даже степень доктора наук. Теперь ведь дело с высшей школой как обстоит? Если какой-нибудь чердак оказался не заперт, то глядишь, там уже через день-другой открывают «Академию Вселенской Умственности». С непременными платными факультетами по медицине и актёрскому мастерству. Если где-то подвал просох, то ещё не успев разогнать комаров и вычистить пол подвала от мотыля, туда коммерсанты уже парты заносят, вешают табличку на дверь: «Университет общих и специальных знаний с углублённым изучением науки и техники».
- Сказать по совести, - оппонировал ему лысый, - и в советской школе не особенно старались учить детей. Занимались обычной передержкой. Между нами, учениками, и учителями существовал негласный договор. Учителя делают вид, что учат, мы, ученики, делаем вид, что учимся. В одном я с вами согласен, знание - сила. Приведу пример. Была у нас в школе учительница математики Тамара Андреевна Князева. На её уроках всегда стояла мёртвая тишина, слышно было, как муха бьётся о стекло. Она так хорошо преподавала свой предмет, что никто из нас, её учеников, математики не знал. А всё потому, что Тамара Андреевна на уроках нам рассказывала про погоду за окном, о том, что пожилым женщинам красить волосы неприлично. Одним словом, обо всём на свете, кроме математики. И мы её слушали. А непослушные вызывались к доске решать задачи, которых она не объясняла. И тут уж ор стоял на всю школу: «Двойка! Кол! Единица прописью! Мерзавец! Приведёшь отца в школу, чтобы дома он ремнём тебя выдрал, как следует». Она брызгала слюной, из глаз её в непослушного летели молнии. Признаться, все мы боялись её бешенства. Но учебник открыть, самостоятельно изучить материал ни у кого желания не возникало. Собственно, она этим и пользовалась. Но вот пришёл к нам в класс новый ученик. Вихрастый, заносчивый, по фамилии Федотов. И он схлестнулся с математичкой не на шутку. Она нам про пирожки рассказывает, про печенюшки, что в виде белых грибов. А он не слушает её, что-то записывает в тетрадку, учебник листает. Тамара Андреевна попросила Федотова встать, отчитала, потребовала внимания к тому, что она рассказывает. «Когда будете объяснять материал по теме, охотно стану вас слушать», - отрезал тот.
Так с ней никто не смел разговаривать. Она патриций, а мы рабы. И вот раб подал голос. Конечно, полетели в него молнии из её глаз, гром раздался, небо разверзлось. Закричала, завизжала, потребовала родителей в школу и, разумеется, вызвала к доске. Принялась гонять его по предмету, а Федотов оказался в математике хорошо подкован. Что ни задаст - решает. Ей и зацепиться не за что, чтобы поставить наглеца на место, публично унизить, оскорбить. Задала, как сама же вскорости призналась, задачку из того материала, который далеко впереди. Тут Федотов поплыл, не вызубрить же весь учебник наизусть. И она, наконец, отвела душу, побранила его. Но уже не так беспардонно, как нас. Тогда - то я и понял, что знание - сила.
Электропоезд подъехал к станции. За моей спиной завязывался новый интересный разговор, спорили на вечную тему взаимоотношений отцов и детей. К сожалению, нужно было выходить.
Не мытьём, так катаньем
В столовой дома отдыха, переживающего не лучшие времена, за столиком, покрытым несвежей скатертью, сидели две подруги. Администратор дома отдыха Ирина Лупоглазова и повариха Вера Соскина. Девушки неспешно пили компот и мирно беседовали.
- С жиру ты бесишься, Ирка, - убеждала подругу повариха, - в стране голод, разруха. А у нас есть крыша над головой, бесплатное питание, да и зарплату кое-какую, не вовремя, но выплачивают.
- В том-то и дело, что не вовремя и кое-какую, - оппонировала Лупоглазова, - Где это видано, чтобы администратор делала влажную уборку номеров, стирала постельное бельё за отдыхающими. Всё это обязанность горничных. Сколько раз я ставила вопрос ребром. А у директора один ответ: «Ставка маленькая, в горничные никто не идёт». Так и отдал бы эту ставку мне, за то, что я делаю их работу. Нет. Не допросишься. Горбаться бесплатно.
- Пусть так, но тебя Голубев любит, замуж зовёт. Это надо ценить, - не унималась Вера.
- Валерка Голубев - тот ещё жених. Окончил фельдшерские курсы и на этом успокоился. Не хватило ни сил, ни амбиций полноценным врачом стать. Середнячок. Такие не по мне. Он только и умеет, что женихов моих распугивать, больше ни на что не годится. Но на этот раз я ему сделать этого не дам. У меня сегодня праздник. В нашу всеми забытую глушь, каким-то ветром занесло Михаила Самойловича Прохорова, пенсионера из Москвы. Этого плешивого, сутулого старика я окручу за два дня, плюну на Валерку и покину вас. Переберусь в столицу и заживу, как «белый человек».
Как только администратор покинула пищеблок, Вера Соскина побежала в санчасть и о своём разговоре с подругой доложила фельдшеру.
Лупоглазова тем временем взялась за пенсионера. Воспользовавшись тем, что Михаил Самойлович не сошёлся характером с соседом, она предоставила Прохорову отдельный номер. Пригласила после ужина прогуляться по аллеям дома отдыха. Москвич, ошеломлённый внезапным вниманием молодой девушки к своей скромной персоне, находился на «седьмом небе» от счастья. Шагая с Ириной по дорожке из гравия, мужчина рассказывал девушке забавные на его взгляд вещи. Например, что в России есть реки с такими названиями как: Ай, Ой, Уй, Ух, Вах, Ого, Угу. А так же: Мокрая, Сухая, Жидкая, Густая.
Лупоглазова, не желавшая знать, правда это или нет, но понимавшая, что кавалер её развлекает, хохотала бесстыжим, располагающим к грехопадению смехом. Как только сгустились сумерки и стало прохладно, пенсионер пригласил администратора в гости.
Они пили в его номере чай, целовались. Дальше дело не пошло. Ирина сказала, что она девушка скромная и не может довериться сразу. Ей надо привыкнуть к мужчине. Но начало было положено.
Прохоров проводил гостью и уже собрался ложиться спать, как вдруг в его номер постучали. Михаил Самойлович решил, что это Ира передумала и вернулась, чтобы с ним вдвоём скоротать летнюю ночь. Но когда Прохоров открыл дверь, то на пороге он увидел фельдшера.
- Что ж вы стоите? Проходите. Не угоститься ли нам чаем? - предложил пенсионер позднему гостю. - У меня тут, оказывается, есть электрический чайник. Очень удобно.
Валерий Голубев молча вошёл.
Вскипятили воду, заварили чай.
- Понимаете, - начал Валерка, - Виданное ли дело, к нам приехал Михаил Прохоров из Москвы. Ирина, администратор, оформлявшая вашу путёвку, слышала про вашего тёзку-миллиардера, знала, что он высокий, худощавый. Но фотографии его не видела. Короче, случилась ужасная ошибка. Она приняла вас за него. К тому же с первого шага в нашем доме отдыха, вы принялись высказывать претензии. В первый же день поругались с соседом по номеру. Показали свой скандальный характер, что по её мнению, обличало в вас человека, избалованного большими деньгами.
- Помилуйте, - стал оправдываться пенсионер, - Дело в том, что сосед, с которым якобы я поругался, сам во всём виноват. Выпив лишнего, он принялся громко кричать. Обращаясь ко мне, называл меня исключительно по отчеству. Причём называл не Самойловичем, а Самуиловичем. Когда я его поправил, тот, окрысившись, сказал: «Ты же сам признался, что по матери являешься мойшей». Я ему возразил: «Не мойшей, а мокшей, мордвином». Короче, выявилось этическое несоответствие друг другу, я и попросил поселить меня в другой номер. А тут такая удача. Администратор, Ирина, нашла возможным предоставить мне одноместный. Признаюсь, я всему этому так рад, настолько всем доволен. И питанием, и проживанием, и тем, что молодая сотрудница дома отдыха оказывает мне знаки внимания. Мне кажется, что здесь, на свежем воздухе я и в самом деле выпрямился, помолодел и стал походить на своего тёзку-миллиардера.
После чая распили бутылку коньяка. Голубев осмелел и доверительно поведал москвичу, что Ирина будет неприятно огорчена, узнав, что пенсионер не миллиардер. Предложил Михаилу Самойловичу оставить девушку в покое.
Распознав лукавство в словах и голосе фельдшера, Прохоров принялся гостя успокаивать.
- Я и сам был молодым. И тоже злился на сверстниц из-за того, что они липнут к мужчинам зрелого возраста, - утешал Валерия Прохоров, - Мой совет вам, смиритесь, не ревнуйте. Всё ещё у вас впереди.
Голубев убрал пустую бутылку в карман и сменил тактику.
- Тут дело в другом, - понизив голос до шёпота заговорил он. - Вы ничего не слышали про суд в Политехническом музее над проституткой Заборовой, заразившей красноармейца сифилисом?
- Постойте. Что-то слышал. Но это же было давным-давно. Вы на что намекаете?
- Ирина больна, а точнее, лечится от венерического заболевания. Вы можете дорого заплатить за близость с ней. Вот, ознакомьтесь с её медицинской картой. Лечение не закончено. Она ещё не «стерильна», как любят выражаться женщины подобного рода.
- Как? Не может быть! Что же её тогда держат на должности администратора, в таком случае? Это же уголовное дело.
- Держат, во-первых, потому, что она племянница директора дома отдыха. А во-вторых, потому, что она поклялась дяде, пока не излечится, ни с кем не вступать в половые сношения. У вас с ней уже что-то было?
- Нет. Только целовались. Правда она мне губу прокусила.
- Вот оно что! - фельдшер трагически возвысил голос.
- Что? - почувствовал неладное пенсионер.
- Плохо, - констатировал Валерка. - Конечно возбудитель сифилиса - бледная трепонема, Treponema pallidum, в большинстве случаев передается половым путем, но заражение возможно и через повреждения кожи. Не исключено, что она вас уже заразила. У нас, к сожалению, тут нет возможности ни проверить вас, ни лечить всё это. Мой вам совет, утренним автобусом уезжайте на станцию, а оттуда поездом в Москву. И немедленно сдайте анализы. Не шутите с этим, замучаетесь потом лечиться.
После завтрака Лупоглазова прибежала в медсанчасть и накинулась на Голубева.
- Где Прохоров? Где пенсионер, я тебя спрашиваю?
- А почему ты меня об этом спрашиваешь? - сдерживая улыбку, поинтересовался фельдшер.
- Люди видели, как ты к нему заходил. А потом на своей машине отвёз его прямо на станцию.
- Заходил. Выпили, поговорили. Михаил Самойлович сказал, что ему не понравилось у нас. Соседи скандальные, персонал приставучий. Говорит: «Не привык я, Валера, к такому обращению. Поеду в Москву. Сделайте милость, голубчик, подбросьте до станции». Как я мог ему отказать?
- И этого отвадил, рыжий чёрт, - кричала на всю санчасть Лупоглазова, - Но ничего, я всё равно уеду в Москву. А за тебя, запомни, замуж никогда не выйду.
Администратор выскочила из кабинета, с силой хлопнув дверью.
Оставшись один, Валерка налил из графина воды в стакан, не спеша выпил. И усмехнувшись, сказал:
- Никуда ты, Ирка, от меня не денешься.
19.06.2024 г.
Не суди
Золотоносовы в своей роскошной квартире принимали чету Самоквасовых. Компания поужинала, обсудила насущные вопросы и, усевшись в мягкие кресла, принялась играть в карты.
Какое-то время играли молча. Затем женщины продолжили начатую за ужином беседу. Перебирая общих знакомых, принялись их поругивать. Иван Иванович Золотоносов, давая понять, что это ему неприятно, сказал:
- Милые девушки, вспомните, чему учил нас Христос?
- Возлюби ближнего? - предположила Самоквасова, пожирая влюблёнными глазами Ивана Ивановича.
- Да, - согласился тот, - А ещё?
- Не возжелай жены ближнего, - выдвинул свою версию Самоквасов, строго поглядывая то на Золотоносова, то на свою супругу.
- Христос говорил: «Не судите и не судимы будете».
- Согласись, однако, Ваня, что рассуждая, нельзя ни осуждать, ни судить, - возмутилась его супруга.
- Да-да, - поддержала её гостья. - Это красивое выражение к нашей жизни, к нашей повседневности совсем не применимо. Правильно, Вадим?
- Я не спешу судить людей, - разочаровал жену Самоквасов, - В юности хороший урок получил.
- Расскажите, - попросила Золотоносова.
Все её поддержали, всем было интересно.
- Дело было ещё при Советской власти, - начал гость. - На станции метро «Арбатская» работал сотрудник лет сорока с отталкивающей внешностью. При этом был он ещё и горбат. Видимо, чей-то родственник. Так как с улицы человека с таким серьёзным недугом не взяли бы на столь ответственную работу. Метрополитен, как вы помните, был тогда одной из «витрин» государства, а тут по станции ходит горбун в форме. Нонсенс. Исключительный случай для СССР.
Так вот этот уникальный в своём роде сотрудник влюбился. Его избранницей стала уборщица, женщина страшная, как сама смерть.
Представьте такую картину. Стоит эта нелепая, взятая прямо с картин Босха парочка рядом с кабинкой дежурного у эскалаторов. Увлечённые друг другом, не замечая никого, они вслух обсуждают людей, спускающихся по эскалатору на станцию. Смеются над ними.
«Красавица» в сером выцветшем халате стоит, вальяжно подбоченившись. На цыплячьей шейке покачивается от смеха её маленькая уродливая головка с жиденькими некрашеными волосами. А наш влюблённый «Ромео», улыбаясь, ей говорит:
- А ты вон ещё на этого осла взгляни.
- А ты посмотри на эту «гусыню», - смеясь, вторит ему избранница.
Картина апокалипсическая. Два уродца насмехались над здоровыми, красивыми, нарядно одетыми людьми. И что характерно, как говорит мой сосед, алкоголик Паша, люди, на которых эти двое, показывая пальцами, смеялись, на них не обижались. Спокойно проходили мимо.
Из увиденного я извлёк урок на всю жизнь. Поймал себя на мысли, что становлюсь похож на этих судей в тот момент, когда кого-то ругаю. Сам-то я ни внешне, ни внутренне далеко не совершенен. А при этом гонора хоть отбавляй. Не скажу, что сразу после созерцания этой сценки я перестал осуждать других, но на какое-то время присмирел. Я и сейчас, бывало, разойдусь, - начинаю всех «поливать грязью». И в какой-то момент наступает прозрение. Вспоминаю спуск с эскалатора на станцию метро «Арбатская» и меня сразу, как холодным душем обдаёт. Поэтому стараюсь не судить людей и вам не советую.
Незабываемая ночь
Колёса стучали на стыках, международный поезд, оставив «за спиной» Европейский союз, на всех парах нёсся в Москву. Скандально известный театральный режиссёр Селифан Чепухович возвращался из-за рубежа домой. Молодая интересная попутчица, узнав его, призналась, что имеет актёрское образование. Представившись Валентиной, девушка пригласила режиссёра после полуночи зайти к ней в купе, поговорить о театре. Режиссёр с энтузиазмом откликнулся на заманчивое приглашение.
После совместного распития бутылки коньяка и ожидаемого режиссёром жаркого поцелуя Чепухович поинтересовался:
- Скажите, Валя, а вы кого-нибудь любили?
- Любила одного. Вместе с любимым прошедший Новый год справляли. Вместо шампанского пили воду, что остаётся в консервной банке, после того, как из неё достают зелёный горошек для праздничного салата. Горошек положили в салат, вода в банке осталась, - её вот и пили: «За счастье в Новом году!». Разумеется, никакого счастья не узнали.
- Не ругайте любовь. Любовью спасёмся. Мой брат, Фёдор в девяностые годы подрабатывал сторожем в зверосовхозе. Так там была норка, хищный зверёк. И настолько она стала ручной, так полюбила брата, что Фёдор украл её. Не мог позволить, чтобы её убили и сняли шкурку. Зверёк жил у него в городской квартире долго, до тех пор, пока не умер своей смертью.
- А вы женаты?
- Я был женат на такой красавице, что не мог никак налюбоваться на её красоту. Более того, я счёл себя не вправе смотреть на неё единолично. Показал её наготу хозяину квартиры, комнату в которой мы с женой снимали, и поплатился за свою доброту. Хозяин квартиры влюбился в Лену, добился её благосклонности, а меня они просто выгнали на улицу.
- У вас синдром Кандавла.
- Жена мне на прощание, то же самое сказала. А я всего-навсего любил её.
- И дети есть?
- Дети - больная тема. Зная, что моя жена должна была родить, друзья наперебой повторяли: «Ну, сейчас начнётся у тебя кошмарная жизнь. Детский плач, стоны, пелёнки». Слушая их, я удивлялся. А зачем жить в браке с женой, рожать детей, если всему этому не радоваться. Всем этим детским крикам, бессонным ночам, а главное, новой жизни, которая расцветает рядом с тобой, давая и тебе часть своего молодого тепла. Я не ошибся в своих радужных прогнозах. Я с удовольствием стирал и полоскал пелёнки и крохотные распашонки, на которых были разноцветные зайчишки и мишки, цветочки-василёчки. Жизнь моя стала краше, насыщенней, веселей, осмысленней. Я наслаждался своим отцовством, пока меня не выгнали на улицу.
– От наслаждений устаёшь точно так же, как и от страданий, - томным голосом сказала попутчица и, приблизившись к режиссёру, попросила, - Поиграй со мной.
– Юная богиня, остроумная и свободная от предрассудков, - стал фальшивым голосом декламировать режиссёр.
- Да, я весела до сумасшествия и желаю бесконечно долгих поцелуев, - принимая игру, поддержала его Валентина.
- С улыбчивой плясуньей пойду я в танце на край света. Что я для неё значу? Ещё один восхищённый поклонник в её бессчётной коллекции? О, ангел, сбившийся с пути. Очарование невинности ещё цветёт в твоём прекрасном теле. В этой трогательной хрупкости, в волосах, белокурых и пышных, вьющихся от природы. Свежесть юности ещё не оставила тебя.
- Говори-говори, мой наставник в порочных и позорных страстях. Я признаю в тебе своего владыку и готова отдаться тебе со всем пылом и жаром наивной души. Селифан, куда вы руку суёте? Не впадайте в безумие! Вы и с женой так играли?
- Жена, такая штука… Хочешь не хочешь, принимай её размеренные ласки. Рутина. С женой такого не было.
- А хотелось?
- Даже не хотелось.
- Давайте выпьем за наше неслучайное знакомство и разобьём стаканы?
- А потом босыми ногами наступим на осколки и будем всю ночь заниматься перевязкой и бинтами.
- Вижу, нечто подобное уже было в вашей жизни.
- Чего в ней только не было. Я уже ничему не удивляюсь.
- Не зарекайтесь. Мне кажется, я ещё сумею вас удивить.
И удивила.
Женственная, обаятельная, соблазнительная Валентина на поверку оказалась Валентином.
Избегайте случайных связей!
Новый старый дом
Мама вышла замуж, и, чтобы я её новой жизни с молодым супругом не мешал, отселила меня в коммунальную квартиру. Понять её было можно, выглядела она молодо, а взрослый сын постоянно напоминал, что ей уже не двадцать лет. Собственно, я давно хотел жить отдельно, но мечтал не о комнате, а о квартире. В ответ на мои расспросы мать разоткровенничалась и сообщила секретную информацию. Сказала, что тот дом в одной из квартир которого я буду жить в махонькой комнатушке, - через полгода пойдёт под снос и всем жильцам, включая меня, дадут отдельные квартиры.
- Всего полгода? - обрадовался я.
- Ну, пусть, год! Не больше. За то будешь иметь свою «однушку» в новом доме, - подумав, подкорректировала она сроки.
Год вроде недолго, но и это время как-то нужно прожить. Я сразу решил, что сдам комнатёнку нуждающимся, за символическую оплату, а сам это время перекантуюсь у друзей. Но мать не зря десять лет в Райкоме проработала, она прочитала мои мысли и сказала:
- Жить тебе, любимый мой сын, в этой халупе придётся самому. Так как в последствии, при «раздаче слонов», то бишь отдельных квартир, могут возникнуть ненужные вопросы. Смирись с мыслью, что придётся терпеть все тяготы и лишения коммунального общежития. Терпеть чего бы тебе это не стоило.
Похоже, мать знала о чём говорила. «Коммуналкой» была шестикомнатная квартира в ветхом доме, где три комнаты были наглухо заколочены, моя комната больше походила на кладовку, а две остающиеся принадлежали одной семье. Ту, что побольше, занимал Захар Евгеньевич Козлов, а маленькую, его сестра Лариса Евгеньевна с супругом, Барановым Ефремом Михайловичем.
Захар Евгеньевич отрекомендовался мне литератором. Он действительно написал роман, довольно объёмный. Который и принёс мне в первый же день нашего знакомства, так сказать для ознакомления. Не зная беды этой семьи, я по традиции, взятой из советских фильмов, дал ему бутылку, сказав, что это презент, положенный за моё новоселье. Захар Евгеньевич поморщился, посмотрел на бутылку, как на врага, а на меня, как на любимого родственника, которого долго не видел. Эдаким счастливым, долгим взглядом одарил. Даже сделал попытку обнять и поцеловать меня в губы, но в последний момент передумал, видимо опасаясь, что проявление его радости будет мною неверно истолковано.
Спрятав бутылку за пазуху, Козлов мне признался:
- Коля, я же завязал. Ну да ладно, читай роман. Потом скажешь своё восторженное мнение.
После этих слов Захар Евгеньевич скрылся за дверью.
С этого момента начались мои мытарства в этой новой-старой квартире. Одной бутылки Козлову оказалось недостаточно, он пришёл и спросил у меня другую. Узнав, что другую я по «недоумию», это его слова, прихватить не догадался, занял у меня практически все деньги и побежал в ночной магазин. Вернувшись ко мне, не зашёл, сдачу, как обещал, не вернул. Бегал потом в магазин ещё несколько раз. И всю ночь ходил, громко топая и сильно, словно кому-то на зло, хлопая дверями. Входной, дверью туалета, ванной комнаты. Кого-то при этом ругал в сердцах, бормоча себе под нос страшные ругательства.
Возвращаясь к роману. Я прочитал творение Захара Евгеньевича за одну ночь. История, описанная в книге, меня увлекла, хоть и была непритязательна. И когда по истечению нескольких дней у меня появилась возможность сказать об этом автору, то растроганный Козлов признался, что есть у него и второй «ребёнок», но «не доношенный», то есть незаконченный. Но это особая, болезненная тема, которой лучше не касаться.
Я поинтересовался, отчего его произведение выходит под именем Фомы Рассказова. О чём свидетельствовала надпись на обложке.
Сосед объяснил, что это его литературный псевдоним.
- Сестра называет Фокой Болтуновым, - странно улыбаясь, желчно прибавил он, - но я на это не обращаю внимания.
К этой его странной улыбке я потом привык, а в начале нашего знакомства она меня пугала. Было в ней, что-то настораживающее, похожее на безумие.
Трудно себе представить более своеобразного человека, чем мой сосед. Сейчас, оглядываясь назад, не могу отделаться от ощущения, что прожил я с ним, наблюдая его и слушая, не год, а целую вечность. Думаю, не он себе выбрал псевдоним, а псевдоним выбрал себе его. Слушая Козлова, я не в силах был разобрать, где у него кончается правда и начинается вымысел. Рискну предположить, что второй роман он не мог дописать потому, что так много о нём говорил. Пил он впрочем, ещё больше, что так же работе не помогало, к тому же ещё и развратничал. В общем, как мне кажется, с такой жизнью, какую вёл дядя Захар, не то, что роман, но даже и маленький рассказ написать затруднительно.
Я говорил ему об этом в глаза, он во всём со мной соглашался и тотчас принимался себя оправдывать.
- Поэтому столько и пью, - разводя руками в стороны, сетовал Козлов.
Получался замкнутый круг. Писать не может, потому что вечно пьян, бабы, ругань с сестрой и её мужем. А пьёт из-за того, что не может роман закончить. В качестве самокритики, напиваясь, он любил цитировать из священного писания: «возвращается пёс на блевотину свою».
Дядя Захар любил красивые фразы. Женщине своей, которая бранила его за пьянство, он на повышенных тонах угрожал: «Я-то восстану, как феникс из пепла, да тебя уже рядом со мной не будет! Праведник семь раз упадёт и семь раз поднимется, а лукавый будет уловлен». Она ему робко возражала, говоря: «И всё-то вы перепутали. Это трезвый семь раз упадёт и семь раз поднимется, а пьяный упадёт и будет словлен милицией в вытрезвитель. Вы хоть и книги пишите, а русские поговорки не знаете». Тут справедливости ради надо заметить, что если уж Захар Евгеньевич падал, то без посторонней помощи подняться не мог. И нам с Барановым, мужем его сестры, приходилось приносить его на своих плечах, как тяжко раненого бойца, в одних случаях с лестничной клетки, в других с улицы и укладывать в постель так, что бы с ним ничего дурного во время сна не случилось. Одним словом, лицом вниз. Неприглядное было зрелище. К тому же на следующий день, я это знал, - обязательно жди концерта. Козлов, как правило, ходил по коридору, как медведь-шатун, клянчил у сестры на опохмел. Затем, получив отказ, просил мелочь у её мужа. И наконец, потеряв последние силы и надежды, дядя Захар шёл ко мне, становился передо мной на колени и протягивая спрятанные с вечера деньги молил:
- Николушка, сил нет, ослабел. Не дойду до магазина. Сходи, принеси бутылочку, а я тебе потом отслужу.
– Что значит обслужу? - кричала подслушивавшая под дверью его сестра, - я вот матери его расскажу, что ты совращаешь малолетних!
- Дура! Я же не официант и не извращенец. Я сказал, «отслужу». Понимаешь, отслужу! Как серый волк отслужил Ивану Царевичу. А ты Варвара Егоровна дождёшься, от тебя вся посуда убежит. Раковина грязная, тарелок в ней гора. Ходит, подслушивает, вынюхивает. У тебя, что дел своих нет? Живёшь чужой жизнью.
- Бедная Зося и зачем она к тебе ходит, - сетовала Лариса Евгеньевна.
- Зачем ходит? Учится крестиком вышивать. Придёт, примет душ, запрёмся, сидим и крестиком вышиваем, - раздражённо отвечал сестре брат.
Ох и любил же фантазировать дядя Захар, как сам себя он тогда называл, говоря о своей персоне в третьем лице.
Когда, я признался ему что дом, в котором мы живём, скоро снесут, а нас расселят в новые просторные квартиры, он тотчас принялся расписывать интерьер своего будущего жилища.
- А знаешь что, Колька? - мечтательно закатывая глаза и улыбаясь, говорил он, - я новую, просторную квартиру, сразу же продам. Куплю такую же, как теперь в самом ветхом доме. А на вырученные от разницы деньги, сяду дописывать свой второй роман. А там глядишь, снова ветхий дом сломают и дадут вторую новую квартиру. Я её буду сдавать, а сам с весны до осени стану жить в деревне. Заведу курочек. Не много, штук пять. Петушка, чтобы было им веселей. Можно гусей и уток, если речка не далеко. Я знаю хорошие места, я тебе их покажу. Сейчас деревни пустые стоят, в них дома копейки стоят. А красота вокруг такая, что словами не передать. Хочешь, ступай за рыбой на речку, хочешь в лес по грибы. Красота!
- А работать вы не хотите? - интересовался я.
- Как не хочу? Очень хочу, - убеждал меня Козлов. - Но моя работа писать книги, у меня роман не закончен. А работать грузчиком или сторожем… Да я там ещё хуже сопьюсь, чем сидя дома. Ты думаешь, почему я так пью? Потому что от этих баб назойливых не могу отвязаться. Не в состоянии я жить, как хочу! Рабом страстей являюсь. Много дурных привычек приобрёл и отстать от них никак не получается. А чтобы закончить начатую книгу, нужен покой. Нужно жить с героями романа, а не с бабами и бутылкой. Да курю много, это вреднее всего, - по утрам откашляться не могу. Должно быть, все лёгкие уже прокурил, стали на сыр швейцарский похожи. Ты не ругай меня, я пробовал писать. Бывало, только протрезвею, только сяду, возьму ручку и склонюсь над листом бумаги, приходит муж сестры. Спрашиваю: «Зачем пришёл?». Баранов говорит: «Со своей поругался, можно у тебя посижу?». И бутылку ставит на стол. Говорю: «Я в завязке» - «Ну, тогда я один буду пить». И всю ночь сидит у меня, пьёт и курит. Не веришь? Ещё увидишь. Это его бесы крутят. Так случается всякий раз, как только я собираю достаточно силы воли, чтобы сесть и писать роман.
- А выставить его, в такой ответственный момент разве нельзя? Пусть на кухню идёт, там сидит и пьёт свою водку, - горячился я.
- Дело в том, что я смел и дерзок, только находясь под градусом. Когда я трезвый, то делаюсь очень деликатен. Тут и чувство вины за пьянство беспробудное, но главное, - это необходимое условие для того, чтобы войти, проникнуть в плоть романа. Надо быть смиренным, всех простить, прийти в особое, гармоничное состояние с миром. Этим бесы и пользуются, подсылая мне Баранова в самый неподходящий для его отпора момент. Ведь Ефрем Михайлович годами со мной не разговаривает, не общаемся. Но стоит мне решиться на подвиг, отказаться от всех удовольствий. От женщин, алкоголя и табака, прийти в подходящее для «входа» в работу состояние, Баранов тут как тут. И заходит всегда так, словно к закадычному другу явился, с которым всего лишь пять минут назад расстался, недоговорив о главном. Конечно, бесы его ко мне приводят, а он даже и не понимает этого. Он делается куклой в их руках. Задача у бесов одна, не дать мне выпрямиться, не позволить встать из грязи, в которой я прибываю, и сделаться не рабом, но хозяином своих страстей. Чтобы как-то намекнуть о нежелательном его присутствии в моей комнате, я обыкновенно говорю: «Извини, Ефрем, молюсь». На что он, открывая бутылку, отвечает: «Молись, молись, Захар. Ты мне не мешаешь». Ну, о чём с таким человеком говорить. А если чувствуют бесы, что я распаляюсь внутренне и хочу его выгнать, то играют на опережение. Баранов начинает не своим, умоляющим голосом взывать к моему милосердию. Говорит: «я понимаю, что мешаю. Знаю, что ненавидишь меня в сей момент. Но мне пойти некуда». И знаю, что не Ефрем это говорит, что бесы смеются надо мной, заставляя его всё это произносить, но выгнать не могу. А писать в его присутствии, душевная организация не позволяет. Вот и сижу всю ночь, смотрю, как он потихоньку бутылку опорожняет и сигарету за сигаретой выкуривает. И так продолжается день, неделя, месяц, год, - до тех пор, пока я не сорвусь. Не позволяют мне бесы писать, - сторожей рядом держат.
- Ну, пусть пришёл, посидел и ушёл. Вы бы отдохнули и рука к перу, перо к бумаге, - старался я направить Козлова в творческое русло.
- Ты не услышал меня, - терпеливо внушал мне Захар Евгеньевич. - Я не пил, не курил, не встречался с бабами целый год. И в течении этого года Баранов каждый день у меня сидел. Каждый день.
- Ну, не верю. Не могу себе такого представить, - горячился я.
- А ты поверь. Всё было именно так, как я тебе сейчас передаю. Я же говорю - бесы. Причём, ты же Ефрема Михайловича знаешь, - аккуратист, чистюля. А у меня свинячил, как последняя... А как светает, встаёт из-за стола и на подгибающихся ногах к себе, отсыпаться. И ты знаешь, как моя сестра Лариса строго относится к пьянству. Во весь год его «чёрного» пьянства, она и слова ему не сказала, как будто так оно и надо. Баранов серьги её за бутылку оставлял в магазине, закладывал своё кольцо обручальное. Будешь смеяться, он даже их свидетельство о браке оставлял под залог. Ни слова ему не говорила. Скажешь, у человека просто чёрная полоса была. Вот только почему-то все его чёрные полосы строго к моим желаниям взяться за роман подогнаны. Но я же не железный, - срывался. Вот и сейчас, к стыду своему, пью. А если будет отдельная квартира, я столько дел понаделаю. А может, и в деревню не уеду и сдавать квартиру не стану. У меня ведь ещё талант живописца есть. И потом не тридцать же дней в месяц я пишу, а недели по две. Вот и стану в дни отдыха картинки малевать и в салонах художественных их продавать. Тогда уж точно не до водки будет. Когда работа по душе о выпивке и не помышляешь. Ты знаешь, как-то раз меня друзья «торпедировали», так сказать «зашили» от пьянки. Так я ни дня не скучал. Хотя обманываю. Первый месяц было. И то, только потому, что привычку выпивать приобрёл. А чуть погодя даже и смотреть на неё, проклятую, не мог, и запаха не переносил. И пьяные рожи вчерашних собутыльников, казались масками из фильма ужаса. От тебя тайн нет, - одним из условий «зашития» было финансирование моего писательского труда. Я тогда старался, - усердно писал. Беда больших романов в том, что они долго пишутся. Понадеялся на свои силы, думал, за год управлюсь. Не получилось. Финансирование закончилось и снова покатился я по наклонной. Плохо живу. Сам знаю, что плохо. Знаю, что ни чем хорошим жизнь такая закончиться не может. Из хорошего, подающего большие надежды автора, превратился фактически в отрицательного персонажа захудалого рассказа или даже фельетона. Но я рассуждаю так. Лучше уж помучаюсь, - авось подходящий шанс представится, чем оборвать всё разом. Ты меня понимаешь? И потом, всё же верующим человеком себя считаю. Следовательно претерпеть всё должен до конца. К тому же такие кошмары видел, в таких адских мирах бывал, что не очень-то туда и тороплюсь. Всё надежда в душе теплится на исправление. А вдруг поднимусь с колен, вдруг руку помощи кто-то подаст. Вот ты сказал про новую квартиру, и я опять ожил. Снова появился свет, к которому надо стремиться. Я брошу пить и баб разгоню. Возьмусь за какую-нибудь работу, стиснув зубы, годок потерплю. А там, знаешь, когда не пьёшь, то на твоём пути начинают встречаться интересные люди. И жизнь сама собой налаживается и поворачивается к тебе лицом. Смотришь и погода за окном стала хорошая и это даже в том случае если дождь проливной идёт вторую неделю, не переставая. Да, жизнь она штука такая, - озорная, ревнивая. Не терпит нытиков, лентяев и лежебок. Это всё предатели. Да я пил и пью, поглощён бутылкой. Но я никогда не боялся любить, не был циником, так сказать духовным импотентом. Повезёт тому, говорят, кто сам везёт. Надо впрягаться. Раз нет возможности в настоящее время заниматься писательским, литературным трудом, а в написании большого романа на первом месте не талант, а терпение и выдержка, - значит надо искать себе «чёрную» работу и ждать своего часа. Сказано: «тот, кто умеет ждать, всё получает вовремя». Ты у меня Коля, вроде священника, - только тебе и могу исповедаться, открыть то, что на душе. Бабам, тем, что ко мне приходят, - им ничего не нужно кроме постели. Они меня не слушают и сами ничего не рассказывают. С сестрой давно уже чужие, - живём как соседи. А душа ведь общения просит, хочет в беседе дружеской согреться. А бабы похотливые воистину порождение дьявола, в такую яму меня увлекли, что и не знаю, способен ли выбраться. Хотя господь милостив, надо только искренне молиться.
У Захара Евгеньевича на груди, на зелёной тесёмке, висел алюминиевый крестик. Козлов всякий раз вынимал крестик и целовал его в подтверждение того что Бог ему дорог. Вот и на этот раз он полез за крестиком и не обрящил его на тесёмочки, - что тут началось. Дядя Захар зарыдал, забился в истерике, упал на четвереньки, стал ползать и искать пропажу.
- Ты не знаешь, что я потерял, - кричал Козлов. - Я без него пропаду.
Когда я принял участие в поисках и нашёл ему крестик, он повесил его на место и тот час совершенно успокоился, даже повеселел. Вечером, в качестве благодарности, принёс и подарил мне мороженое. С учётом того, что прибывал он в тотальной нищете, этот жест доброй воли демонстрировал, что действительно найденный мной крестик был ему дорог.
Женщину, с которой он делил постель, звали Зося Золкина. Денег она ему не давала, приносила продукты, которые с ним же и съедала. Случались скандалы. Козлову, например, нужно было похмелиться, а она отказалась в этом момент его финансировать, мотивируя это тем, что пьянки давно уже перешли в запои. Дождалась того момента когда Захар Евгеньевич начал синеть и трястись. После этого принялась показывать настоящий спектакль. Швырнула скомканную купюру в лицо Козлова и при всех выпалила:
- Пропили вы меня, Захар Евгеньевич. Проститутку из меня сделали. Ради вашей бутылки я первому встречному в подъезде отдалась. Я этого вам никогда не прощу.
А похмелье у Козлова было тяжёлое. Его рвало, трясло. Всё это я наблюдал своими глазами. А вечером, как только он приходил в себя, начиная набирать силу, прибегала рыжая бестия в красной блузке и зелёной юбке Зося Золкина и при всех начинала перед Козловым извиняться:
- Простите меня, Захар Евгеньевич, я вам наговорила гадостей. Я весь день плакала, думала вы умерли, а сейчас, увидев вас живым, веселюсь и радуюсь. Мне хорошо.
Как правило, в знак примирения она приносила с собой бутылочку, а то и две. «Чтобы в магазин по сто раз не бегать». И после первой рюмки укладывала литератора в кровать. И Козлов, за пять минут до её прихода обещавший себе и мне: «Колька, всё! Если останусь живым, больше ни-ни», снова летел в тартар о чём свидетельствовали скрип и визг пружин его старой кровати и сладострастные стоны его ненасытной любовницы.
Не мог дядя Захар эту змею прогнать и от водки отказаться был не в силах.
Вспоминается сцена, когда запил и Баранов. Он действительно расположился в комнате у Козлова с целой батареей бутылок. А чтобы тот не прогнал его, говорил масленым голосом льстивые слова:
- У тебя, Захар, есть харизма. Встань с колен, великий человек, подними знамя, - мы все как один пойдём за тобой.
И соблазнённый похвалами писатель стал бегать по многочисленным партиям, появившимся в то время, как грибы после дождя. Искал для себя вакантное место вождя. Все места оказались заняты. Свою комнату он превратил в дискуссионный клуб, каждый вечер проводились в ней диспуты.
- А я скажу им: «Если будут бедные, то не будет и богатых!», - кричал Козлов перед походом в очередную партию. И собутыльники, которые пили за счёт Захара Евгеньевича, а их собиралось до десяти человек, дружно пели ему угодливую песню: «Наш командир удалой, мы все пойдём за тобой. Если только труба позовёт...».
Дяде Захару, как и всем нам, слабосильным, нравились похвалы. Слушая угодливые песни, он плакал пьяными слезами и раздавал должности в своём несуществующем правительстве: «Ты у меня будешь министром финансов, а ты министром образования».
Прошёл год, ветхий дом не снесли, стоит себе на прежнем месте, но я уже в нём не живу. Мне хочется верить, что у моих бывших соседей всё сложится хорошо. Хочется пожелать Захару Евгеньевичу, как литератору, не пить, не блудить, держаться подальше от политики и наконец дописать свой второй роман.
Образ
Праздновать день рождения Елисея Балясова собралось много гостей. В массе своей люди из творческой среды, в которой вращался виновник торжества. Александр Портнов, друг детства Елисея, никого из них не знал и за праздничным столом держался особняком.
Захмелев, гости стали спорить на разные темы.
- В двадцать лет идёшь из института через парк и думаешь: «только бы никто не пристал». В сорок: «кто бы пристал», - говорила, смеясь, миниатюрная блондинка в розовом джемпере огромной, полной старухе в красном пончо.
- Есть медицинский термин «ложные воспоминания». Они служат для самозащиты. Так у тебя, милая, эти воспоминания из куличиков выросли в египетские пирамиды, - отвечала ей басом старуха. - Обманываешь себя. Я-то помню, что и в двадцать лет ты только о том и думала: «как бы кто пристал».
- Все должны быть равны, - вопила, размахивая руками, женщина с мясистым носом.
- Но это же против природы, - ожесточённо доказывала свою правоту субтильная некрасивая девушка, в трёхцветном кардигане. - Ты на руку взгляни. Пальцы и те все разные. А ты хочешь людей сделать близнецами.
Старик с крашеными волосами, опрокинув рюмку и обращаясь к обритому наголо молодому человеку, сидевшему напротив, принялся истошно кричать:
- Каждый должен заниматься своим делом и заниматься качественно! Если воздушный гимнаст позволит себе расслабиться во время исполнения опасного номера и выпустит из рук партнёршу, - она разобьётся. Если токарь не застегнёт пуговицы манжета на рабочем халате, то его утянет под вращающий вал станка и разотрёт в труху. А вы, молодёжь, теперь чем заняты? Я вас спрашиваю, что вы делаете? Ответ будет - ничего. Ещё жить не начали, а уже привыкли работать, спустя рукава.
- Успокойтесь, хулитель современности, - парировал молодой человек, - Может быть, вы в своё время и работали, спустя рукава. Поэтому наша страна и оказалась в том месте, где она есть. А воздушных гимнастов не трогайте. Они партнёрш из рук не выпускают. Другое дело, что цирковые номера сейчас, скажем прямо, стали так себе, ниже среднего. И рабочие, хоть и с застёгнутыми манжетами, но стоят за токарными станками пьяные. А вместо ферзя, из под их резца, в лучшем случае, выходят пешки, а в худшем - кони.
- Так это не я, а вы, получается, хулитель современности, - широко улыбнулся старик, показав белые вставные зубы. - И коня, доложу я вам, на токарном станке при всём желании выточить не получится.
- Я говорю образно, - робко защищался молодой человек.
- Не воспринимаю образов, - давил на него старик, которому хотелось ругаться, - мне нужна конкретика.
- Сейчас подерутся, - шепнул Портнову на ухо, незаметно подошедший виновник торжества, - Пойдём, Шурка, на балкон.
Александр последовал за другом.
На балконе Елисей закурил и, задумавшись, сказал:
- Ишь, ты, не воспринимает он образов. А я образы люблю. Профессия моя кинорежиссёр. Мне без образов не обойтись.
- Согласен с тобой, - кашляя от табачного дыма, отозвался некурящий Портнов. - Образ - великая вещь. Хочешь смешной пример?
- Я весь внимание.
- Девяностые годы. Приехал к нам погостить родственник из деревни. Седьмая вода на киселе. Звали его Кирьян Кизяков. Одет в лохмотья, другого слова не подобрать. Стыдно с ним по улице ходить. Мать, добрая душа, предоставила ему гардероб покойного моего отца. Из всего многообразия обуви и одежды Кирьян выбрал туфли остроносые и серый шёлковый, блестящий костюм. Отец его купил неизвестно зачем, в те же девяностые. Надел один раз и в шкаф повесил. Я Кирьяну подарил солнцезащитные очки-«капли» и красную майку с белой надписью. А вид он имел, как тебе сказать? Как говорят в иностранных криминальных фильмах - «серьёзный». Спина у родственника огромная, как у греко-римского борца, бицепсы-трицепсы развиты. А лицо... Ломброзо о таких целую книгу написал и назвал её «Преступные типы». Сильно выпирающая нижняя челюсть, скулы монгольские, нос кривой с горбинкой. Надел костюм, майку, очки и в ближайшее кафе пошёл перекусить. Чтобы «тётю Лену», мать мою, лишний раз не беспокоить. Голос у родственника низкий, замогильный, но по сути своей, человек он скромный, вежливый, даже застенчивый. В кафе вместо того, чтобы поинтересоваться, что сколько стоит, сразу прошёл в зал, сел за столик и попросил: «Дайте закусить». А кафе дорогое, там чашка чая стоила двести рублей. Официант позвал директора. Тот спросил у Кирьяна: «Может, что-то у нас не так?», - «Всё хорошо. Зашёл поесть». Да, я забыл сказать, на красной майке, которую я подарил родственнику, на груди была белая надпись «Мафия». Ни официант, ни директор, не решились даже поинтересоваться, кто он такой. Официант принёс ему коньяк, бутерброды с осетриной, сёмгой, чёрной икрой и сказал, что это подарок от кафе, платить не надо. Этот широкий жест Кирьян воспринял как должное. Выпил, закусил, поблагодарил и ушёл. Простой был человек. Прост той простотой, что хуже воровства.
Вечером того же дня я у Кирьяна поинтересовался: «Что это ты сияешь, как начищенный пятак?». Он ответил: «Не думал, что в городе такие добрые люди живут». Удивившись услышанному, я потребовал подробностей. «Ну, как же? Тётя Лена, первый раз видит меня, одела и обула. Ты вот майку с надписью и очки подарил. В кафе у дома бесплатно попотчевали». И он рассказал, как официант и директор за ним ухаживали, как вкусно накормили и при этом ни копейки денег не взяли. Представляя себе эту картину, я от хохота катался по полу. Ведь он так и не понял причины их доброты. Когда я Кирьяну объяснил, что его приняли за бандита, он снял с себя наряд и облачился в свои лохмотья.
- Куда ж вы дели красавца? - поинтересовался кинорежиссёр, - я бы нашёл ему место на студии.
- Да он сразу же уехал обратно в деревню. А там работы нет, а спирта хоть залейся. Написали, что напился пьяным и глупо погиб. Мы не стали уточнять подробности.
- Жаль. Очень жаль. Но его образ, «нарисованный» тобой, останется в моей памяти.
15.09.2024 год
Общественник
Костя Коврик опрокинул рюмку водки и усмехнулся.
- Ты, чего? - спросила его жена, Матильда.
- Да, тут. На антресолях рылся, нашёл школьный дневник. А я то думал, что хорошо учился. Одни двойки. И, как только школу закончил? Как переводили из класса в класс? И почему-то был на хорошем счету.
- Наверное, общественную работу вёл, - предположила супруга.
- Кто? Я? Чуть было в колонию не угодил в седьмом классе. Ребята, выпускники, избили физрука. Так он, почему-то, на меня в милиции показал. Возможно из-за того, что они моими сверстниками были. Ну, а я что же ребят закладывать буду? Взял вину на себя. Сказал, что один его бил.
- В седьмом классе, говоришь, учился? Как же выпускники могли оказаться твоими сверстниками?
- Я в детстве болел, с восьми лет в школу пошёл. Да, на второй год два раза оставался. Я ведь только семь классов закончил. Дали справку и я в армию пошёл. Служил в стройбате. Потом, уже, после службы, в вечерней школе, аттестат себе добывал.
- Понятно. Ну, и как с милицией? Обошлось?
- Неделю поили физрука за свой счёт. Да, отцовский орден Красной Звезды он у меня выпросил. Я по-пьяни сболтнул.
- Ты, что же, учась в школе уже выпивал?
- А что физруку всё в одну глотку? Не треснет?
- Всё с тобой ясно, Коврик.
- Да, и не хотел он пить один. Говорит: «Что я в чёрную, что ли пить буду?», Пришлось поддержать.
- Стакан подержать?
- Составить компанию.
- По физкультуре у тебя тоже двойка была?
- Обижаешь. Твёрдая пятёрка.
- Я же говорю, - хорошим общественником был. За это ценили.
2012 г.
Озорник
Зимний, прохладный вечер. У ресторана с окнами, горящими яркими огнями, прогуливался молодой человек, Михаил Маркин. Он ожидал после смены свою невесту Любовь Тятькину, работаюшую в этом ресторане официанткой.
Её смена закончилась в восемнадцать ноль-ноль, а сейчас на часах Маркина было без четверти восемь. «Что-то случилось», - думал Михаил и не находил себе места.
Молодой человек собирался сегодня знакомиться с Любиной матерью, Марфой Васильевной. От её согласия или не согласия на брак зависело счастье молодых. Для такого торжественного случая Михаил взял напрокат строгий чёрный костюм, купил цветы и вот уже битые два часа дожидался невесты.
Наконец служебная дверь у ресторана открылась и выбежала замученная, но весёлая Люба. Миша бросился к ней навстречу.
- Чего так долго? Пока тебя ждал, детям уже трёх снеговиков успел слепить, - целуя девушку, выпалил он.
- Машина моечная сломалась. А на мойке одна Антоновна. Всех освободившихся в шесть часов директор отправил ей в помощь тарелки драить. Я девчонкам объяснила ситуацию, и они меня отпустили. Так что скажи им спасибо. Мог бы прождать ещё один час.
- Не имеет права так поступать, - возмутился Маркин, ты официантка, а не посудомойка.
- Имеет, не имеет, - перебила его Люба, - не тебе решать. Ты что забыл матери цветы купить?
- За кого ты меня принимаешь. В машине у Толяна Ханыкина держу. Он ждёт твою треклятую Антоновну.
- Нашёл, где цветы хранить, - ворчала Люба, подходя к машине, стоявшей у служебного выхода из ресторана, - от Толяна этого всегда такой перегар, цветы водкой пропахнут.
Когда пришли домой к невесте, цветы, купленные Михаилом, имели жалкий вид. То ли перегар Ханыкина на них пагубно подействовал, то ли их по дороге мороз прихватил. Но Марфа Васильевна обрадовалась букету, поставила в вазу.
Сели за сервированный яствами стол, хозяйка поинтересовалась:
- Что предпочитает молодой человек? Может, сухого вина?
- А какой от него толк? Кислятина, - нервно отреагировал на это предложение промёрзший Миша.
- «Кислятина». А водка горькая, - усмехнулась будущая тёща.
- Так мы её не смаковать, а залпом пить будем, - взяв бутылку водки, поучал Маркин, - Позвольте за вами поухаживать.
Выпили, закусили, и будущая тёща стала будущего зятя расспрашивать.
- Давайте знакомиться. Меня зовут Марфа Васильевна. А вас как звать-величать?
- Отец с матерью нарекли Федотом, - подмигнув Любе, серьёзно ответил Михаил.
- Это вас, наверное, так нарекли, следуя моде на старину. Дети наших соседей внуков тоже назвали с оглядкой на традиции. Одного Мироном, а другого Лукой.
- Нет. Это не дань моде. Отец до моего рождения сильно икал, вот Федотом меня и назвал.
- Это как же понять? - удивилась Марфа Васильевна.
- Да так. Отец икал и не мог остановиться. Не помогало ни питьё воды, не задержка дыхания, ни заговоры. Он бормотал в промежутках между икотой: «Икота, икота, переходи на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого». Но не то, что с Якова на всякого, икота даже на Федота не переходила. «Кто же меня вспоминает?», - стал отец перебирать в своей памяти недоброжелателей. Но так никого и не вспомнил, кому бы он сделал зла. Думает: «Федотов, должно быть, не осталось на белом свете, не на кого икоте переходить. Вот жена моя беременна, если родит после пяти дочерей сына, назову его Федотом». Только так подумал, тотчас икать перестал. Пришёл домой и жене говорит: «Если родится сын, назовём его Федотом». Она в крик, принялась ругаться. «Совсем с ума спятил?». Отец ей рассказал всё, как было. Мать подняла его на смех. Тут уж и родитель мой усомнился. Стал думать, в гордости своей: «Что ж это я стану перед какой-то там икотой пресмыкаться, её волю выполнять». И только так подумал, снова стал икать. Икал днём и ночью. Так сильно лихоманка мучила, что его положили в больницу к нервнобольным. Месяц он там промучился, врачи не знали, что с ним делать. Пришла мать и сказала: «Была в церкви. Спросила у батюшки. Имя Федот, в переводе с греческого "богоданный". Если сын, после пяти девок родится, он и будет богоданным». Как только мать дала своё согласие на Федота, так икота у отца тотчас прошла. Лечащий врач только руками развёл. Как не знали врачи ни черта, так ни черта и не знают. Родился я. По паспорту Федот, а так меня все Феденькой зовут.
- Да, интересная история, - восхитилась Марфа Васильевна, - Вы, наверное, Фёдор в таком «бабьем царстве» избалованным и непослушным росли?
- Нисколько. За всю жизнь только дважды огорчил свою матушку. Первый раз в раннем детстве. Посмотрев фильм «Чук и Гек», я сказал ей: «Хорошо бы, мама, и мне называться Чуком или Геком, а то, что это за имя Федот». Она на эти мои слова горько заплакала, а потом объяснила, что Чук и Гек - это собачьи имена и человеку с ними жить на белом свете невозможно. А второй раз я огорчил свою маму, когда уже подрос и посмотрел фильм «Флаги на башнях», про колонию имени Дзержинского. Влюбился в актрису, игравшую проститутку Ванду и стал просить родительницу, чтобы она немедленно определила меня в эту колонию. Мама меня отругала, но затем простила.
Марфа Васильевна, слушая про Чука, Гека и Ванду смеялась до слёз. Отсмеявшись, поинтересовалась:
- Федя, вы совсем ещё молодой. Не рано ли вам жениться?
- Это я хорошо выгляжу, Марфа Васильевна, а на самом деле мне много лет. Я пожил, поколесил по белу свету. Помню, прибился к бродячим артистам, переиграл все главные роли в их передвижном театре. Начал с короля Лира. Как сейчас себя вижу в третьем акте, сцена вторая. Стою в парике, в плаще до пят. Открытое поле во время грозы и с пафосом произношу: «Я человек, против которого больше грешат, чем сам грешу». И слышу в ответ гром аплодисментов. Или взять самое начало спектакля, первый акт и первую сцену. Король Лир желает разделить своё королевство среди дочерей. И говорит любимой дочке Корделии, отказавшейся льстить ему ради щедрого приданого: «Из ничего не выйдет ничего». И снова слышу гром аплодисментов в свою честь. А Гамлет? Третий акт, сцена первая. «Быть или не быть. Вот в чём вопрос». Несмолкаемые овации. Чего говорить, бурная была жизнь, пришло время остепениться.
- А сейчас вы работаете или учитесь?
- Кем и где я только ни работал. Не поверите, даже самолёты мыл. Сначала наводил марафет снаружи самолёта, мыл хвост и фюзеляж. Затем доверили уборку салона. А вершиной моей карьеры в должности мойщика самолётов стала кабина пилотов. Сначала на этой работе я уставал. В своё оправдание скажу только одно - непривычное это дело, мыть самолёты. Но через две недели вошёл в ритм и меня оставили в бригаде. А так уж было совсем собирались выгнать. Там не так всё просто. На каждую операцию свои моющие средства и средства уборки. Потом я так приноровился, что выбился в передовики. Но с бригадиром из-за стюардессы поссорился, и он меня выжил с аэродрома. Затем, если вспоминать не совсем обычные способы заработка, работал я продавцом сахарной ваты. Сезон с мая по сентябрь. Работал в ЦПКиО им. Горького, в Измайлово, в парке Сокольники. Специальность называлась «повелитель вкусностей». Хорошо зарабатывал я на свадьбах, юбилеях, частных днях рождения. Опять вмешалась женщина. Ребёнок, которому я сделал сахарную вату в форме зайчика, настолько восхитился моим талантом, что подвёл ко мне свою маму и сказал, что хочет видеть меня своим отцом. А там за этой миллионершей, матерью-одиночкой, целая свора кобелей увивалась. Она подвыпившая уже была, принялась мне глазки строить, шутить на эту тему. Дескать, она не против. Еле я с того дня рождения ноги унёс. Ну, и выгнали с тёплого места. А так бы можно было и зимой в закрытых помещениях сладкой ватой торговать. А сейчас я учусь в Академии, с прицелом на высокую перспективу. Зашёл тут в одну подворотню. Смотрю, а там, где раньше был подвал и мастерская сантехников висит вывеска «Высшая школа политической болтологии». Я и забыл, зачем на самом деле туда зашёл. Записался в Академию слушателем. Ничего не поделаешь, приходится теперь учиться на политика. Признаюсь, дело не из лёгких.
- А чему же, если не секрет вас там учат? - не слыша в словах рассказчика подвоха, поинтересовалась простодушная женщина.
- Учат необходимым для политика навыкам и знаниям. Менять своё мнение в зависимости от конъюнктуры. Играть краплёными картами, ходить по канату. Умению уверенно оседлать и усесться покрепче на шею своего ближнего. На чёрное говорить белое и наоборот. Не отводить глаза и не краснеть, обещая избирателям светлое будущее. Лазать по карманам. Петлять и уходить от преследования. Давать и брать взятки. Как правильно входить в камеру. В-общем, всему тому, что начинающему политику в его карьере обязательно пригодится.
Марфа Васильевна вечером говорила дочке.
- Какой у тебя жених серьёзный. Не связывалась бы ты с ним Люба. Как говорится, Федот, да не тот. Ты официантка. А он смотри, какая птица важная. Закончит Академию, станет большим человеком. Надо дочка мужа по себе выбирать, чтобы был тебе ровня.
- Да ну тебя, мам. Честное слово, шуток не понимаешь. Он всё это выдумал. И зовут его не Федотом, а Мишкой. Он вместе со мной в ресторане работал, был котломойщиком. А сейчас он с Аркашкой Прохоровым на повара учится.
- Ну, слава богу. А то уж я за тебя испугалась.
22.04.2025 год
Оправдался
Весь взмыленный, на ходу застёгивая рабочий халат и поправляя берет, фрезеровщик Сергей Танцура влетел в цех. Ему навстречу неспешно шагали коренастый бригадир Андреич и длинный, как каланча, начальник участка Стратонов.
- О! Снова-здор;во, - строгим голосом поприветствовал Сергея бригадир, - Ты почему опять опоздал?
Танцура хотел что-то соврать, но ничего не шло на ум. Решил рассказать, как было.
- В метро, напротив, сидела красивая девушка, - робко начал молодой человек, - в короткой юбке. Ноги гладкие, упругие. Невозможно глаз отвести. Мне показалось, что была она без нижнего белья.
- Ну и что? Ты ей нижнее бельё покупал? - всё тем же грозным голосом допрашивал Андреич.
- Не покупал, - не воспринимая сарказма, продолжал объяснять Сергей, - Дело не в этом. Она то и дело слегка раздвигала ноги, и я всё ждал, что раздвинет их пошире. За этим занятием и потерял счёт времени. Доехал с ней до конечной.
- Продолжение у истории было? - надтреснутым тенорком поинтересовался начальник участка.
- Разумеется.
- Тоже мне, Бил Клинтон. Не томи, рассказывай, как ты улёгся между её гладких и упругих, - рявкнул бригадир.
- Да не улёгся я. Что вы такое говорите. Девушка пошла на выход. Я постоял, посмотрел ей вслед и сел в подошедший электропоезд, чтобы ехать на завод.
- Всё же вспомнил о работе, - усмехнулся Андреич, - Ну, как тебя дураком не назвать. Хотя бы придумал что-то интересное. Как ты её на выходе из метро, за киоском по продаже мороженого. Повеселил бы руководство. Глядишь, сердце у меня б и оттаяло.
- Враньём разве можно развеселить?
- Ну, не систематическими же опозданиями на работу. Хотя бы враньём. Грубым, грязным, пошлым и в тоже время возвышенным. Вон, Бил Клинтон «разоружился» перед конгрессом. Рассказал всё с грязными подробностями, как «шлифовал» Монику Левински и его простили, оставили президентом.
- Вам от моего вранья стало бы легче?
- Конечно. Потому что честный дурак скучнее лживого. Поэтому вечно опаздывающего лгуна и оболтуса Петрунина я оставлю на работе, а тебя уволю. Так что давай.
- Чего давать?
- Начинай умолять меня этого не делать.
- А в этом есть смысл?
- Тебе решать. Хочешь остаться на работе? Рассказывай, как ты эту вертихвостку, в мини юбке, за киоском целовал.
- Но этого же не было.
- Представь себе, что было. Ты же, пока ехал до конечной, в своих фантазиях её, наверное, уже не раз «того».
- Ну, было, - потупившись, признался Танцура.
- Вот и начинай неспешный свой рассказ.
- Как можно, это же сокровенное, - вскинув голову, с чувством оскорбленного достоинства произнёс Сергей.
Стратонов захохотал на весь цех, да и сердце Андреича оттаяло.
Освободился
В небольшой светлый кабинет врача-терапевта Антона Христофоровича Орлецкого протиснулся согбенный пациент. Доктор узнал вошедшего. Это был его сосед по подъезду Роман Иванович Селезнёв.
- Что случилось, Роман Иванович? Заболели? Бессимптомный ковид или грипп австралийский? - пробовал шутить Орлецкий, вставая и пожимая соседу руку, - на себя не похожи.
- Хорошо, Антон Христофорович, что к вам попал. Нет больше сил терпеть.
- Не волнуйтесь. Рассказывайте по порядку, что тревожит. Чем сможем - поможем. Мы - врачи, для этого встаём по утрам, чистим зубы и идём в районные поликлиники.
- Можно только позавидовать вашему жизненному оптимизму. А у меня настоящая беда. Вчера, в воскресенье, жена на рынок побежала. Она всегда так делает, выходит из дома одна, словно меня стесняется. Бежит вперёд под тем предлогом, что весь горячий хлеб в палатке раскупят. А я покормил завтраком детей, оделся и пошёл следом. Тёща в дорогу наказ дала, - положить ей деньги на телефон. Бегу на рынок, звонит супруга. Телефон у меня во внутреннем кармане пуховика. Дёрнул молнию за «язычок» бегунка, он и сломался. Куртку расстегнуть не могу. А жена звонит, наяривает. Пока снял с ключей кольцо, пока попросил проходившую мимо женщину вдеть кольцо в бегунок, пока расстегнул молнию и достал телефон, жена успела шесть раз позвонить. А с чего такое нетерпение? Думаете, что-то чрезвычайное произошло или обеспокоилась, почему я долго не отвечаю? Нет. Спросила буднично, какой хлеб покупать, «Столичный» или «Бородинский». С этой молнией провозился, из головы вылетело, что тёща просила на телефон деньги положить. На рынке жена на меня накричала из-за того, что я долго из дома выходил. Вернулся домой, обругала тёща за то, что я её ни в грош не ставлю, простого поручения выполнить не смог. А всему виной паралич воли. Да-да, не смейтесь. Это очень серьёзно. Другому я и не открылся бы, а вам как на духу. С женой второй год спать не могу, мешают тревожные мысли. «А что если снова забеременеет? У меня нет ни средств, ни сил новых детей содержать. А пошлёшь на аборт, её калекой сделают, на лекарствах разоришься». Такие вот скорбные думы. Поэтому я с ней и не сплю. А она думает, что я завёл женщину на стороне. Так-то у меня всё на месте, по мужской части всё как надо работает. А вот психически я уязвлён. Что делать, не знаю. Рушится семья на глазах. Помогите.
- Я, собственно, не психотерапевт, - приятным грудным голосом заговорил Орлецкий, - Но тут случай понятный. Вам, Роман Иванович, надо сделаться преступником. В том смысле, что переступить то, на что вы не решаетесь. Необходимо разрешить себе делать то, чего вы опасаетесь. Для примера представьте, что Любовь Максимовна не ваша жена, а жена вашего соседа, до которого вам, собственно, и дела нет. Забеременеет - её проблемы, сделает аборт - её головная боль. Понятно?
- Нет.
- Вам нужно сломать в себе этот психологический запрет, освободиться. А иначе вас могут ожидать большие проблемы со здоровьем. Это я вам не как врач, а как мужчина говорю.
Тут без стука дверь в кабинет открылась и вошла жена Антона Христофоровича Клавдия Васильевна. В руках Орлецкая держала две огромные сумки с продуктами.
Это была не молодая, но красивая женщина с чертовщинкой в глазах. Поздоровавшись с Селезнёвым кивком головы, она сказала мужу:
- Вот, после работы занесёшь, а я в парикмахерскую. Записалась на час.
- У меня после работы важная деловая встреча, - осадил её Орлецкий, - Я не смогу таскать с собой сумки по всей Москве.
- И что нам делать? - задала риторический вопрос Клавдия Васильевна.
- Думаю, Роман Иванович не откажется помочь тебе. Ведь вы, сосед, сейчас домой идёте?
- Домой. И с готовностью помогу, - изъявил своё согласие Селезнёв.
- И помните, Роман Иванович, то, о чём я вам говорил. Поставьте себе задачу, переступить начерченную в вашем воображении морально-этическую черту. Скажите себе: «Мне всё позволено». Знайте, что вас никто за это не накажет. И всё у вас получится. Как там у Чехова? Выдавить из себя раба, освободиться.
- Буду стараться, - пообещал Селезнёв доктору и взял в руки тяжёлые сумки.
Когда вечером Орлецкий пришёл домой, то обнаружил Романа Ивановича спящим в постели с Клавдией Васильевной.
Антон Христофорович растолкал негодяя и, сдерживая себя, чтобы не дать волю кулакам, с сарказмом в голосе поинтересовался:
- Ну и как оно, с чужою женой?
- Понравилось. Спасибо, доктор, - не реагируя на сарказм, искренно поблагодарил Селезнёв. - Теперь и со своей, полагаю, всё получится.
14.12.2024 г.
Особенный
Понедельник, девять часов утра. В пивной у железнодорожной станции столпотворение, яблоку негде упасть. Шум, гам, табачный дым коромыслом. За разливочной стойкой стоит Зоя, женщина бойкая, с командным голосом. К пивным кранам неровными змейками выстроились две очереди. Одна с бидонами, другая за кружечкой-другой. Все возбуждены, то и дело в очередях происходят ругань и потасовки. Зоя, окриками и угрозами прекратить разлив, на какое-то время приводит волнующуюся очередь к смирению. Но через две-три минуты ропот в очереди начинается снова. В такую вот раскалённую человеческими страстями атмосферу с улицы ворвался молодой человек в ушанке, телогрейке, с тряпочной сумкой в руках.
Бесцеремонно растолкав всех, он пробился к разливочной стойке.
- Зоя, две кружки, - выкрикнул он.
Очередь взроптала.
- Куда прёшь! - взревел мужчина с бидоном, в потёртом ратиновом пальто, и схватил наглеца за шиворот.
Рука у него была крепкая, на тыльной стороне ладони татуировка с изображением половины солнца и словом «север». Такому дай точку опоры - землю перевернёт. А уж с тем, кто лезет без очереди, разберётся в два счёта. Но тут прозвучали волшебные слова, и произошло чудо.
- Сердце останавливается, - проникновенным голосом пояснил нарушитель порядка, - войдите в положение. Прямо здесь и сейчас могу «кони двинуть». Вам труп тут нужен?
Очень уж искренно произнёс эти слова молодой человек. Рука, взявшаяся за воротник, была «отозвана». Собравшаяся было браниться Зоя безропотно налила пива.
Ухватив обе кружки в одну руку, страждущий пробрался в самый угол зала и присоседился к столику, который занимали старик и паренёк двенадцати лет.
- Прошу пардона, - произнёс молодой человек, доставая из сумки «четвертинку», закутанную в оранжевую жилетку.
В три глотка он осушил бутылочку, снял с себя шапку, телогрейку, свитер и представился:
- Михаил Мелентьевич Покусаев. Для вас Миша.
- Чумаков Николай Иванович, - назвал себя старик и, кивнув головой в сторону парнишки, уплетавшего ломтики сухого картофеля из шуршащего пакета, сказал, - А это внук мой, Димка.
Выпив залпом кружку пива, Покусаев стал разговорчив. Старик с внуком слушали его, улыбаясь.
- Когда я нахожусь под градусом, - говорил Михаил Мелентьевич, - меня начинают посещать несвоевременные мысли. Размышляю, как сложилась бы моя жизнь, сделай я шаг в ту или другую сторону. В школе я учился хорошо, увлекался точными науками. Мог бы спокойно поступить в МГУ на физический факультет, но от этого выбора отказался. Позднее встретился с одноклассником, который поступил в физико-технический институт, окончил его, защитился и успешно трудился в Курчатовском. Послушав его, убедился, что правильно сделал, не пойдя по этому пути. Мог бы поступить в медицинский. Тем более, что дядька и двоюродный брат работают врачами. Если бы они меня подтолкнули в эту сторону, помогли бы подготовиться к экзаменам, я бы поступил в первый мед. Стал бы высокопоставленным чиновником от здравоохранения, поскольку имею административную жилку. Или занялся бы наукой, создал эликсир вечной жизни, какое-нибудь лекарство от всех болезней. Но дядька с братом вовремя не подтолкнули, не помогли, а сам я не подсуетился. Жалею ли об этом? Не знаю. Поступил я в «Плехановский». Правда, после первого курса ушёл в артисты. Поскольку по природе я гуманитарий, а не торгаш. Хочешь, Димка, расскажу тебе увлекательную повесть своей жизни?
- Хочу, - с готовностью согласился подросток.
- Слушай и мотай на ус. Была у меня собака - пудель. Разумеется, я назвал его...
- Артемоном? - попробовал угадать Дмитрий.
- Не перебивай, - деланно рассердился Покусаев, - а то рассказывать не буду. Пуделя я назвал Героем, чем, собственно, и напророчил ему будущее. Жили мы с ним душа в душу. Я даже на службу в армию вместе с ним пошёл. Нас взяли на границу. Все смеялись надо мной, а я столько шпионов задержал, столько обезвредил партий наркотиков, что чуть ли не старшиной со службы вернулся. Дали старшего сержанта и уже на старшину бумага ушла. Но приказ о демобилизации пришёл раньше, так что старшим сержантом уволился. Ротный уговаривал остаться, получить старшину и явиться к родным при полном параде, но я по дому соскучился. А когда я демобилизовался и пришёл домой, то быстро разбогател.
- Это как? - поинтересовался Николай Иванович.
- Устроился дворником. Помог старичку, Алексею Анисимовичу Сабашникову, донести сумки до пятого этажа. Сбегал по его просьбе за хлебом и кефиром. Он сказал, что завещает мне все свои марки. Даже нотариально заверенную бумажку дал. И умер. Узнал я об этом внезапно. Подметаю, как обычно, двор берёзовой метлой. Подходят ко мне участковый и женщина-начальник ЖЭКа. Говорят: «Пойдём с нами». Оказалось, Сабашников преставился, и они в его квартире собрались пошарить. Тётка-начальница столовое серебро забрала, вилки-ложки. Участковый взял его, Алексея Анисимовича, карманные серебряные часы с золотой цепочкой. Не упомню всего, что они забрали. На двух грузовиках барахла вывезли. Я признался им, что покойник завещал мне свои марки. Достали альбом, полистали. Марки старые, невзрачные, они им не понравились. Швырнули мне в руки альбом и отпустили. В выходные я поехал во Дворец культуры имени Горбунова. Там, в помещении на втором этаже, собирались филателисты. Показал я марки знакомому, Давиду Израильевичу Фейгину. Он сказал, что марки гроша ломаного не стоят, но есть две редкие, дорогие. В нашей стране настоящую цену за них никто не даст. Предложил мне за них двадцать миллионов рублей, я тотчас согласился. Я рад был бы и двум тысячам, но он оказался честным человеком. Сделку мы оформили нотариально. Чуть позже, за границей, он продал эти марки за два миллиона долларов, и это тоже была не окончательная их цена. К тем людям, которые могли бы дать настоящую цену, у него не было подхода. Он так же остался доволен тем, что получил. На вырученные деньги я купил квартиру и машину. Но что приходит легко, легко и уходит. Познакомился с красивой, ветреной женщиной, она меня и обобрала. Что называется, пустила по миру. Но я не отчаялся. И потом, мне постоянно везло. Счастье и богатство приходят к тому, у кого чистое сердце. Вот этому подтверждение. Ухаживал я за больной старушкой, Степанидой Власьевной Щербаковой. Пошла она на поправку и принялась меня хвалить. Ты, говорит, Миша, настоящий человек. Добрый, хороший, бескорыстный. Я уж и краснел, и отшучивался, не привык к похвалам. Говорю: «Поросёнка, перед тем, как зарезать, начинают хвалить. Если вы прогнать меня хотите, так и скажите». Испугалась она. «Нет, что ты, я без тебя пропаду. А в доказательство своих слов открою тебе своё научное изобретение». Достала Степанида Власьевна из-под кровати агрегат, по виду напоминавший советский пылесос «Ракета». То ли катализатором, то ли анализатором она его называла. Суть аппарата в чём? Устанавливаешь его в трубу московского водопровода, и он собирает, аккумулирует все частицы золота, оказавшиеся в воде. А ты только представь, Димка. Москва - двадцатимиллионный город, у людей обручальные кольца, золотые зубы, они моют руки, чистят щёткой ротовую полость. Все эти золотые микрочастицы, вместе с водой уходят в водопровод. А её аппарат всё это золотишко из воды забирал. Оставалось только переплавить золото и разлить в формочки. За год, с помощью этого агрегата, я собрал восемь килограмм золота. Потом что-то не туда включил, и аппарат сломался. Отнёс его в мастерскую. А тот крысёныш, что в мастерской сидел, посмотрел аппарат и говорит: «Приходите завтра». Пришёл я на следующий день, меня встретили «комитетчики» с красными книжечками, сказали: «Хочешь и дальше жить на свободе, верни золото и забудь про машинку». Пришлось слитки им отдать. Но у меня ещё оставалось золото россыпью, я его от них заныкал. Старуха Щербакова, как узнала, что аппарат арестовали, сразу «дала дуба». А я на остатки золота ещё года два жил, как падишах.
- Интересный ты, Миша, человек, - посмеиваясь в усы, сказал старик Чумаков.
- Мне все говорят, что я интересный. Но я не только интересный, я ещё и особенный. У меня всё всегда было особенное. Был кот шестицветный по кличке Одеяло. После пуделя Героя была у меня ещё одна собака породы кавалер кинг чарльз, по кличке Мальчик.
- Она больше немецкой овчарки? - поинтересовался Дмитрий.
- Это спаниель. Живая мягкая игрушка. Эх, чего теперь вспоминать. И старинный цирковой велосипед «Паук» у меня был, с огромным передним колесом, с которого весь белый свет, как на ладони, был виден. Едешь на нём по Тверскому бульвару, и все на тебя оглядываются. Я на нём катался, пока не украли.
- Велосипед?
- Да нет, меня. Всем, оказывается, я нужен. Помощи просили.
- Какой?
- Всесторонней. Военная тайна, молодой человек. Не имею возможности разглашать. Ну, ладно, не дуйся. Какие секреты между товарищами по столику. Надо было спасать молодую, красивую девушку. Её выдавали замуж за нелюбимого, старого, злого, больного старика. Сам понимаешь, я не мог остаться в стороне, узнав о такой несправедливости. Пришлось самому на ней жениться. Но сначала требовалось её из-под венца увести. Ну, натурально оказалась девушка невинная, с венком и букетом флёрдоранжа в руках.
- Что такое «флёрдоранж»? - насторожился Николай Иванович.
- Цветы померанцевого дерева, символ девичьей невинности, убор невесты в день венчания, - менторским тоном пояснил Михаил Мелентьевич.
- А что это за дерево? - поинтересовался Чумаков.
- Цитрусовое, гибрид мандарина и помело. Сам я плодов его не ел, но должно быть, вкуснющие. Короче, цветы у дерева беленькие, трогательные. Так вот. Невеста в белом платье, стиля «ампир», в переводе на русский - «империя».
- Это что ж за платье? - не унимался Николай Иванович.
- Платье с завышенной линией талии. Талия примерно под грудью. А от лифа платье идёт мягкими струящимися складками, плавно облегающими фигуру девушки. Платье с короткими рукавами, но к нему прилагаются длинные, выше локтя, белые перчатки. Помните фильм «Война и мир»? Наташа Ростова в таком наряде пришла на свой первый бал.
- Как же ты её украл? - спросил Дмитрий.
- Не забегай вперёд. Всё узнаешь в своё время. Итак. Невеста в белом, в цветах померанца, в глазах отражается небо. А рядом с ней, на неразгибающихся, подагрических ногах стоит беззубый старик. Его открытый рот смердит, веки красные, глаза слезятся. От старика землёй пахнет. Ну, невозможно такую грациозную, трепетную лань выдавать замуж за полуживую развалину. Нельзя допускать несправедливость. Я выступил на стороне добра и правды - расстроил свадьбу. Спасённая мной девушка на самом деле оказалась богатая, у её отца свой остров был в Средиземном море. Там у них птицы пели в золочёных клетках. Ступени в дом охраняли каменные львы. Музыка беспрестанно звучала в узорчатых беседках. Самому хотелось песни петь и стихи слагать, устраивать маскарады, гулять в садах. В одной руке колода карт, в другой - бутылочка игристого вина. Эх, братцы, сейчас бы мне на тот остров, где молодое женское тело пахнет солнцем и морем. Мы с ней лежали на песке, рядом со старой шхуной, штормом выброшенной на берег.
«Умер корабль, исчезли матросы,
Волны не бьют в его борт».
Громадная луна, как налитый кровью глаз тигра, смотрела на нас, но мы не боялись её. Не страшились будущего. Целовались, купались голенькими. Обнявшись, подолгу стояли в тёплой морской воде, испытывая блаженство. Тела наши стали цвета баклажана.
Я был одет и в золото, и в бархат, ноздри мои ласкали тонкие запахи тропических цветов. И жизнь текла, подобно сладкому сну. До сих пор не могу понять, когда я в этом кошмаре проснулся? Кто мне ответит на этот вопрос.
- У каждого человека есть свой лимит счастья, - философски заметил ему Николай Иванович, - после исчерпания которого начинается «чёрная полоса».
Старик Чумаков оказался пророком. Он как в воду смотрел.
Дверь в пивную настежь открылась, вошли несколько человек в оранжевых жилетах, надетых поверх телогреек.
- Вон он! - гаркнул, видимо, старший из них, - я так и знал, что этот «артист» здесь пивом наливается. Миня, мать твою! Опять за своё? А шпалы кто за тебя, бездельника, таскать будет? Марш на улицу!
- Васильич, пять секунд. Дай, пиво допью, - взмолился Михаил Мелентьевич.
- Я тебе допью, собачий потрох. Бери его ребята.
Рабочие подхватили Покусаева под руки и потащили на выход.
16.02.2025 год.
Ошибка санитара
Зима. Городская больница. Санитар Герман Гибонов зашёл с мороза в комнату отдыха охраны и крикнул:
- Иван Дмитриевич, отзовитесь. Вы здесь?
В ответ ему была тишина. Гибонов включил свет и убедился, что охранника в комнате не было.
На обшарпанном столе стояла пластиковая бутылка с прозрачной жидкостью. Герман отвинтил крышку, понюхал. Так и есть, - разведённый спирт.
Санитар налил себе полстакана и, сев на массивную кушетку, обитую кожзаменителем, выпил. Закусил надкусанным и уже заветренным яблоком, лежащим на столе. «Ну и жарища, - подумал Герман, - Митрич, старый мухомор, пригласил в гости, а сам пропал».
Гибонова душила злоба, не исчезнувшая даже после того, как он принял сто грамм. Настроение испортила возрастная пациентка, родственница главного врача, занявшая третьего дня отдельную палату рядом с процедурным кабинетом. Когда он туда транспортировал старуху, состоялся неприятный разговор.
Акулина Ивановна, так звали пациентку, узнав, как его зовут, поинтересовалась, не немец ли он. А затем принялась рассказывать, что в юные годы у неё было колоратурное сопрано, и она пела арию Лизы из оперы «Пиковая дама». И неприятным старческим голосом затянула: «Уж полночь близится, а Германа всё нет». Посмеялась воспоминаниям и снова запела: «Ах истомилась, исстрадалась я». Акулина Ивановна смеялась над тем, что он прожигает свою молодую жизнь, работая санитаром. Наговорила гадостей, пользуясь тем, что он не мог ей ответить. Сумела задеть за живое, царапнуть грубым словом его ранимое сердце. Но пуще всего злили санитара её деньги. Акулина Ивановна носила с собой пачку тысячных купюр в банковской упаковке, подбрасывала её вверх, прижимала к груди. Сюсюкала с ней, как с маленьким ребёнком. Когда ложилась спать, клала эту пачку на подушку, себе под голову. А у него зарплата двадцать тысяч и штрафы за опоздания, введённые её родственничком. Как тут не опаздывать на работу, когда ты студент и приходится разрываться между службой и учёбой. Вот и выходило, что «пашешь» сутками, выбиваешься из сил, а в конце месяца получаешь копейки. Злился Герман и на главного врача, в своей же клинике лечившегося от алкоголизма, неделями лежавшего под капельницами. «Ему значит, как с гуся вода. Можно всё, а нам простым смертным нельзя ничего, - думал он, - Держат забулдыгу только из-за того, что отец у него академик. Отец и поставил его на это место. А до этого, по словам Митрича, сынуля в подвале частный медицинский кабинет держал. Привокзальным женщинам с пониженной социальной ответственностью возвращал девственность с помощью швейной машинки».
Гибонов налил себе ещё полстакана и выпил. Вспомнил, как охранник научил его при помощи стержня от шариковой ручки, не нарушая банковской упаковки, доставать из пачки купюру. «Хороший он всё же мужик, Митрич, но хитрый. Всё хочет делать чужими руками. Давно бы ушёл я из этой больницы, если б не Полина Примочкина. Да, что об этом...».
Санитар налил себе целый стакан, выпил и улёгся на кушетку. Веки его смежились.
«Да, что ж я делаю?», - вскинулся вдруг он, - «сейчас в процедурный Полина придёт, а меня там нет». Герман вспомнил, что на выкраденные у старухи две тысячи он накупил шампанского, шоколадных конфет, фруктов и пригласил Примочкину, как только освободится, зайти.
Гибонов встал и побежал к месту встречи. Не успел он выставить яства на стол, дверь приоткрылась, и в процедурную заглянула аккуратная девичья головка.
- Заходите, медсестра, не стесняйтесь, - пригласил он Полину, - сейчас запируем.
Примочкина вошла и села на край кушетки.
- Расскажи о себе, - беря из рук Германа яблоко, сказала она, - я о тебе ничего не знаю.
- Кушай, слушай и мотай на ус, - с неожиданной для себя бравадой, стал вещать Гибонов, - Когда-то я был известен и даже знаменит. Работал главврачом в городской больнице, похожей на нашу. Но, как известно, язык мой - враг мой. Принялся обличать в некомпетентности руководителей здравоохранения и меня выгнали с насиженного места.
- А что было после этого?
- После этого, милая девушка, я дёргал за усы спящих тигров.
- В переносном смысле слова?
- В прямом. Работал уборщиком в зоопарке.
- А тигры не кусались, когда вы их за усы дёргали?
- Я же за ними убирался. Таких звери не кусают. Тигры меня облизывали. Кто-то насплетничал, что я намереваюсь открыть двери в клетках. Меня обозвали «зоозащитником» и, обвинив в потенциальном терроризме, рассчитали. Пустили слух, что работая в больнице, я выпустил из клеток на волю лабораторных крыс и мышей. Дескать, за это меня и турнули с высокого поста.
- Это правда?
- Да чепуха. Я же в городской больнице работал. Не было там у меня ни крыс, ни мышей. Если и бегали, то не белые лабораторные, а серые, обычные. Да и то, подозреваю, это были только галлюцинации белогорячечников.
- Кому же понадобилось вас оклеветать?
- Известно кому, моему напарнику. Ведь мы же не только убирались за тиграми, мы их ещё и кормили. А напарник у тигров мясо воровал. Ну и сам, в конце концов, за жадность поплатился.
- В смысле?
- Голодные тигры его на кусочки разорвали и съели. С чужих слов говорю, сам я в зоопарке к тому времени не работал. Теперь сижу тут у вас в санитарах, влачу нищенское существование. Эх, время-время-времечко. А ведь когда-то я умел делать деньги из воздуха.
- Это как?
- Был я тогда студентом, взял в руки газету объявлений и прочитал: «Куплю кошачью мочу. Много. Дорого. Велизарий Васильевич Букашкин». Долго не думая, я набрал указанный в газете номер телефона и предложил свои услуги по снабжению этим дефицитным товаром. Велизарий Васильевич платил щедро и регулярно. Покупал он действительно много. После очередной сделки я не выдержал и поинтересовался:
- Зачем вам кошачья моча?
- Послушай, дружок, - нервным голосом начал покупатель, - У меня есть молодая жена, а у той две страсти, обожаемый кот и молодой учитель музыки. По выходным дням она с учителем запирается в своей комнате и музицирует. Кошачью мочу я наливаю в «оксфорды» этого хлюста и всё жду, когда терпенье лопнет либо у него, либо у жены. Но пока результат нулевой.
- Да-а, - только и выдавил я из себя, - десять литровых банок вам продал. Видимо у них серьёзный замес, раз музыкант всё ходит и ходит.
- Если не секрет, - сменил тему Букашкин, которому неприятны были мои слова, - каким образом вам удаётся собирать кошачью мочу в таком количестве? У нас стоит лоток с наполнителем... Как говорится, лишней капли негде взять.
- Да очень просто, - охотно стал делиться я своим секретом, - Купил поддоны с решёткой. Помыл их, высушил. Беру домой всех кошек, что живут при нашем подъезде на два дня. Хорошенько кормлю их, пою, даю мочегонное. Кошки - животные чистоплотные, они в очередь встают к лоткам, чтобы отлить. А дальше просто. Сливаю содержимое лотков в чистую банку и продаю вам. Можете сами попробовать, столько денег мне платите.
- Жена заподозрит неладное. Лучше по-прежнему буду у вас покупать. Вы лучше скажите, почему у вас денег нет?
- Да разве только у меня? Вон, сосед мой по коммунальной квартире повесился от безденежья.
- Что вы говорите, - развеселился Велизарий Васильевич, - а верёвка осталась?
- Он на проволоке.
- Никому об этом не говорите. Мы с вами продадим верёвку удавленника, а деньги поделим.
- Какую верёвку?
- Толстую. Я подберу подходящую, чуть тоньше корабельного каната. Мы распустим её на пряди и, продав, заработаем кучу денег.
- А кто купит её?
- Колдуны для своих обрядов, мистики всех сортов, сумасшедшие, верящие в то, что верёвка удавленника приносит счастье. Ни о чём не хлопочите. Я сам дам объявление, сам буду торговать. Разрешите только сослаться на вашего покойного соседа. Ему ведь теперь всё равно.
- Ну, да.
- Диктуйте адрес, имя и фамилию несчастного. И никому о том, что он повесился на проволоке.
- А если дознаются?
- Не страшно. Отоврёмся. Скажем, что это мы нарочно фальсифицировали, чтобы верёвку, как вещественное доказательство, у нас не отобрали.
И Букашкин не обманул, на продаже верёвки отдельными прядями мы нажили кругленькую сумму.
При очередной купле-продаже кошачьей мочи я снова поинтересовался, как дела у моего старшего товарища.
- Плохо, - отвечал тот, - Вчера я закрепил на кухонном столе верстак и ножовкой по металлу распилил его «оксфорды» пополам, а затем выбросил образовавшиеся куски ботинок в форточку. Комизм ситуации в том, что когда я пилил ботинки, на кухню заглянула счастливая жена. Сделала бутерброды с ветчиной и убежала музицировать. А я ещё и деньги плачу этому учителю музыки. Так вот, я отвлёкся. Я ей намеренно показал, чем я занят, готов был на открытый скандал, так мне всё это надоело. Она не поняла. Посмотрела на туфлю, зажатую в верстаке, наполовину распиленную и ничего предосудительного в таком моём занятии не увидела. Её взгляд был обращён внутрь себя, в свои грёзы. Сказала: «Работай, дорогой, не стану мешать». И упорхнула. Дело в том, что женился я поздно, мне было уже пятьдесят лет, а до неё у меня не было женщин. Будете смеяться, но я даже, простите за прямоту, онанизмом не занимался. Идёшь, бывало в ванную, мама строго говорит: «Велик, пообещай, что пипку трогать не будешь». Что тут остаётся, пообещаешь маме. А я ведь привык своё слово держать. Ну и мучаешься потом, на стенку лезешь.
- А как музыкант без своих «оксфордов» домой пошёл? - чтобы не углубляться в скользкую тему, поинтересовался я.
- Галоши ему нашла, от отца моего покойного остались.
- Значит, снова придёт музицировать?
- Скорее всего. Подскажите, как мне его отвадить.
Я не только подсказал, но и помог. Купили мы надувные шары. Налили внутрь всё той же кошачьей мочи, чернил двадцать два пузырька, содержимое тухлых яиц, ещё какой-то гадости туда сунули. А жил Букашкин на пятом этаже. Расстояние подходящее, чтобы во-первых, не промахнуться, а во вторых, для того, чтобы наши наполненные гадостью воздушные шары от удара об асфальт взорвались и окатили хлюста нечистотами. И вот настал час «икс». Появился учитель музыки в белом костюме с букетом цветов в руках. Идёт, улыбается, ничего не подозревая. И тут мы принялись нежеланного гостя с балкона бомбить. У Велизария два шара в руках и у меня два шара. Музыкант под огнём наших батарей метался из стороны в сторону. Пытался уклониться, закрыться букетом, спастись. Но это его не спасло, с ног до головы оказался облит нечистотами. Только после такого гостинца, так сказать холодного, отрезвляющего душа он и оставил жену Букашкина. А может, и не оставил, стали встречаться тайно на стороне. Но Велизарию Васильевичу и это было большое утешение.
Примочкина хохотала во весь голос и придвинулась к Гибонову почти вплотную.
- Митрич говорил, что ты учишься и работаешь, но с подработками тебе не везёт. Выгоняют отовсюду. Это правда? - поинтересовалась Полина.
- Ну что поделаешь, люблю я шутить, - заговорил Герман счастливым, томным, голосом. - Подрабатывал в аптеке уборщиком. Бабка-покупательница не глядя, что халат у меня не белый а синий, рабочий, спросила маску. «Есть маски, милочёк?». Смотрю, новогодняя маска волка лежит в мусорном ведре, я ей её показываю и говорю: «У меня, мать, только такие». Пожаловалась, - выгнали. В магазине «Одежда» подрабатывал. Шапка облезлая, кроличья, без дела валялась. А тут манекены голые стоят. Нарезал я из шапки треугольников и заклеил ими известные места у истуканов женского рода. Такой крик поднялся! А что в этом криминального? Их же одевают, всё равно ничего не видно. Из магазина тоже выгнали. Анализируя эти два случая, сделал вывод, что юмора у нас не понимают, не любят.
Гибонов с Примочкиной выпили шампанского на брудершафт. Он удачно шутил, она смеялась, и дело дошло до поцелуев. И тут, совсем не кстати, в стену принялась стучать старуха Акулина Ивановна и надтреснутым голосом петь: «Вот полночь близится, а Германа всё нет». Полина отстранилась. Снова раздался противный голос Акулины Ивановны: «Ах истомилась, исстрадалась я». Примочкина вскрикнула и убежала.
- Да, что ж это такое, - закричал Гибонов.
Он рассвирепел, всё внутри у него клокотало. Держать в руках предмет воздыхания и потерять его из-за воплей взбалмошной, а может и сумасшедшей, старухи. «Ну, теперь держись у меня», - думал он. На глаза попался одноразовый шприц наполненный жидкостью с надписью «сульфозин». Он схватил его и бросился в палату к старухе. «Сейчас за всё заплатишь», - мысленно накручивал он себя, - «за унижения, за родственника главного врача, алкоголика и сквалыгу, за Полину».
Ворвавшись в палату, он нашёл старуху в компании двух молодых людей неприветливой наружности. Эти «бандиты» уложили его на койку и зафиксировали бинтами. Не говоря ни слова, они принялись бить его изо всех сил кулаками. «Что вы делаете! - кричал санитар, - Кто вы такие? Акулина Ивановна, это же я Герман. Скажите им, чтобы меня не трогали». Но ехидная старуха только смеялась в ответ. Она взяла в руки шприц и спросила: «Это ты мне хотел сделать укол? Попробуешь сам». С этими словами она вогнала содержимое шприца в ногу Гибонова.
Герман кричал, что есть мочи и звал на помощь. Чувствовал, как всё тело огнём горит, а мышцы сводит судорога.
Всё разъяснилось, когда он проснулся. Оказалось, что он не в отдельной палате Акулины Ивановны, а всё в той же комнате отдыха охраны. Опьянев, он свалился и застрял между кушеткой и горячей батареей, обжигавшей его своим жаром.
Иван Дмитриевич делал безуспешные попытки достать Гибонова. При этом охранник бил санитара, приговаривая: «Что же ты, сволочь, весь спирт жеранул».
8.04.2024 год
Педагоги
Учебный год в школе окончился. После педагогического совета женщины-учителя разошлись по домам. Остались учителя-мужчины. Трудовик, Пётр Леонтьевич Краснов, широкогрудый мужчина ростом выше среднего, пятидесяти трёх лет, с блестящей лысиной и огромными «негритянскими» губами. Учитель физического воспитания Анатолий Григорьевич Сотников, тридцатилетний атлет, стриженый «под ноль», одетый в спортивный костюм. И учитель истории, Владимир Николаевич Кожухов, пенсионер с заметным животиком, правильными чертами лица и живыми, беспокойными глазами.
Анатолий Григорьевич, пришедший в школу в этом году, не нравился Владимиру Николаевичу, который не находил нужным это скрывать. Заметив антагонизм между ними, Пётр Леонтьевич всячески старался его нивелировать. Вот и сейчас для примирения выдался подходящий момент. Последний звонок отзвенел, до экзаменов у старших классов ещё есть время. Одним словом, трудовик предложил выпить. Заручившись согласием коллег, он повёл их в сторону ближайшего магазина.
- У меня с собой денег нет, - сказал Сотников, демонстративно выворачивая карманы спортивных штанов, - я профинансирую попойку в другой раз.
Кожухов дал тысячу Краснову, и тот скрылся за дверями «Пятёрочки».
Оставшиеся на улице историк и физрук, не находя, о чём говорить, стояли и напряжённо молчали. Вдруг Анатолий Григорьевич кивком головы указал на противоположную сторону улицы. Там, по тротуару, на высоких каблуках, покачивая бёдрами, шагала миловидная женщина лет тридцати. Когда она скрылась в парикмахерской, Сотников сказал:
- Королева! Чур, моя.
- Остыньте, коллега. Это моя жена.
- Жена? Неправда ваша. Такие красавицы не выходят замуж. Они, как правило, берегут себя от быта, в исключительных случаях соглашаясь только на роль любовницы. Это женщина вамп! Богиня! А вы, извините за прямоту, при всём моём уважении к вашей персоне, не тянете на роль бога. Не может она быть женой учителя. Сам-то я в школе временно, по профессии я альпинист. Привык покорять горные вершины, рисковать. Если долго не лезу на скалу, то схожу с ума. Начинаю залазить в чужие карманы, кидаюсь на чужих жён. Мне нужен адреналин.
- Лазайте лучше на скалы, это безопаснее. А карабкаясь на чужих жён, рискуете быстрее шею себе свернуть.
- Не скажите. В последнее восхождение на Джомолунгму, помнится, в связке нас было трое. Один сорвался, за ним следом другой, у меня на стене две скобы крепления слетели. Думаю, пришло время прощаться с жизнью. Но, бог милостив, уцелел. С вами вот стою, бог даст, и водки выпью.
- Эти сказки, про Эверест и замёрзших альпинистов, которых вы отогрели своим дыханием, про то, как висели над пропастью, рассказывайте ученикам младших классов. А мы люди взрослые, не дети - ни одному вашему слову не верю.
- Почему так категорично?
- Потому что вы даже за водку не в состоянии заплатить. Куда вам по высоким горам лазать.
- Вы, Николай Владимирович, «человек в футляре». Вы и за стенами школы остаётесь учителем до мозга костей. Вас и хоронить станут, так пожалуй, усядетесь в гробу и станете руководить своими похоронами. Вы чего сегодня такой взмыленный?
- Кошмар приснился, - солгал Николай Владимирович, чтобы только от него отстал физрук.
- Родители покойные за вами приходили?
- Хуже. Экзамен по математике сдавал. Второй раз снится этот сон, просыпаюсь в поту. Я математику совсем забыл.
- А вы возьмите учебник «Алгебра и геометрия» за восьмой класс, освежите знания. Глядишь, в следующий раз и сдадите экзамен.
Из магазина с двумя бутылками водки вышел Пётр Леонтьевич и пригласил к себе домой, он жил в доме рядом с магазином.
Квартира, в которую пришли учителя, была коммунальной. В широком, длинном коридоре педагогов встретил человек неопределённого возраста с улыбкой идиота.
- Ваши документы? - строгим, административным голосом выкрикнул он.
- Это что ещё за чучело? - растерялся Анатолий Григорьевич.
- Не обращайте внимания, - сказал Пётр Леонтьевич, - это Игорёк. Наш дурачок. Он всё жаловался, что голова у него летом мёрзнет. Сосед мой Мироныч, ради шутки, научил его взять бюстгальтер, оставшийся после покойной бабки, разрезать его на две части и одну из чаш надеть на голову. Игорёк так и сделал. Ходит теперь в этом позоре, людей смешит. Вы проходите в комнату, я сейчас на скорую руку закуску сварганю и подойду.
Анатолий Григорьевич и Николай Владимирович по-хозяйски уселись за круглый стол, стоявший в центре просторной комнаты Краснова. Историк стал разглядывать корешки книг, стоявших на полке, а физрук в нетерпенье забарабанил пальцами по столу, на котором по-сиротски прижимаясь друг к другу, стояли две бутылки водки.
Вдруг в комнату вошла старушка в выцветшем, когда-то синем домашнем халате. Сухенькая, с синими прожилками по жёлтому телу. Голова маленькая, на голове серебряный пушок. Без предисловий она заговорила:
- Я в Краснодаре жила. Отец после гражданской войны пришёл раненый, много болел и вскоре умер. Остались мы впятером, с матерью. А жили-то как? В колхоз не пошли. Отец, пока был жив, на коня сел и ускакал. А корову у нас отняли, из дома выгнали. Мать к стенке поставили: «Говори, где конь?». Мы, дети, облепили её. А они уже стрелять готовые. Где конь, да и всё. Мать сказала: «Не знаю». Из дома выгнали. Жили в доме у стрелочника, жена у него лежала парализованная, умирала. И наш отец с заработков приезжал. В первый год много продуктов привёз. Привёз всего - и муки, и пшена, и даже творога. А на другой год захворал и умер. Стрелочник после сорока дней матери сказал: «Или живи со мной, как муж с женой, или уходи из дома». Но мир не без добрых людей. Нам сказали, что есть земляночка, когда дорогу строили, там рабочие жили. Мы туда и перебрались. Ох, как вспомню… Останемся одни… Мать упаковщицей на сахарозаводе работала, цыганской иглой мешки зашивала. А мы одни. Все заболели корью. Глаза загноились. Мать на заводе работала без выходных, а тут взяла выходной. Баню нам устроила. Нагрела воды, стала всем промывать глаза. А младшая всё плакала, кричала: «Мама у меня глаза не разлепляются». И то ли натёрла она их. Мать промыла, а у неё все зрачки бельмом застланы. Белые глаза. Мать в слёзы. Скорее в город её, в больницу. А оттуда, через два месяца известие пришло, что дочь ваша умерла. Конечно, кому там нужно было лечить её. Голод был. Наверно усыпили, да и всё. Брат мой старший у меня на руках от голода умирал. «Есть, есть, - всё стонал, - хлебушка, хлебушка хочу». Я побежала к матери, она в это время с карточками за хлебом стояла. Кричу: «Коля умирает!». Её пропустили без очереди. Пришли мы домой, а он уже умер. Ой, страшная была жизнь. Мать умирала в шестьдесят пять лет и говорила мне: «С такой жизнью, какая мне досталась, я ещё много прожила. Сколько горя, сколько нужды было. А сейчас только бы жить да жить».
В комнату вошёл Пётр Леонтьевич. Он принёс салат, хлеб, графин с томатным соком. А главное, огромную сковороду, на которой дрожала глазунья из двадцати яиц. Всё это холостяцкое великолепие он водрузил на стол.
- Петя, какой у нас последний съезд советов прошёл в Кремле? - поинтересовалась бабушка у Краснова.
- Марина Матвеевна, в Кремле теперь съезды советов не собирают, долго вы в коме лежали. В Кремлёвском дворце теперь проводят фестивали воровской песни. Вместо депутатов, урки с сочувствующими собираются и артисты им со сцены «Мурку» поют.
- Ну, что ж, песни это хорошо. На всё воля божья. А я тут чуть было богу душу не отдала.
- Что случилось?
- Сверху пришли вчера, «можно мы на час оставим вам мальчика?». А ребёнок же маленький, ему чуть больше месяца. Я-то, дура старая, согласилась. В половине второго оставили, в восьмом часу пришли за ним. Я за это время столько передумала, так переволновалась. Уж до чего только не додумалась. Думала: «Квартиру снимают. А что как подкинули ребёнка, а сами уехали?». Пришла, говорит, что с мужем разминулась. Как так может быть? Уехали вместе, а приехала одна. Я не стала спрашивать, не моё это дело. Но всё равно странно. Был бы ребёнок побольше, с ним и поиграть можно, и покормить. А тут, грудной. Есть хочет, а чем я его накормлю? Плачет, бедный. А когда спит, не слышно дыхания. Думаю, не задохнулся бы. Век живи, век учись. Правильно говорят… Научили. А то на час… По телевизору всё хвалятся: «В Москве увеличилось число грабежей и убийств». Нашли, чем хвалиться. Вон, раньше, после войны как жили. Конечно золота, серебра, хрусталя не было, его и сейчас нет. Зато, как все жили весело, дружно. В бараках жили, двери не запирали. На керосинках готовили. И тут же в коридоре баки с керосином стояли, и дети бегали, и никто ни у кого ничего не брал. А сейчас этими решётками железными окна заделали, чугунные двери повесили, а всё равно воруют и нет покоя.
Бабушка вышла, но тотчас в комнату так же, без стука вошёл старик-сосед. Был он с голым торсом, а вместо штанов на нём красовалась женская юбка.
Все присутствующие в комнате, не сговариваясь, подняли его на смех.
- Ты, что-то, Мироныч, совсем за собой следить перестал, - сказал Пётр Леонтьевич соседу, - как Плюшкин, в юбке ходишь.
- Ты ничего не понимаешь, - заступился за старика Сотников, - твой сосед одет по последней моде. У нас модельеры Юдашкин и Зайцев ходят в юбках. Вот и Мироныч, решил от высокой моды не отставать. Правильно, дед?
- Да, чего вы к юбке пристали. Штаны постирал, не в трусах же мне по квартире бродить.
- А чего плачешь?
- Нобелевскую премию получил за бальные танцы. Но ты же знаешь Нобелевский комитет, они мою премию по танцам безногому танцору отдали. Сказали: «Ему нужнее». Шутка. Внук сегодня к девкам в общежитие не взял. Вот и плачу. Приревновал, дурак, меня. Хотя сам во всём виноват. В прошлый раз я в общежитие с гармошкой пришёл. Стал играть, девки вокруг меня и сгрудились. Эти два дурака, внук мой и товарищ его, Гоша, с горя напились. Им уже не до девок стало. Пришлось мне одному за троих отдуваться. Домой вернулся на трясущихся ногах.
- В каком смысле за троих? - поинтересовался ошарашенный Пётр Леонтьевич.
- Всех трёх девок, что в комнате живут, одному удовлетворять.
- Ну и как, удовлетворил?
- Бог помог, справился. Довольные остались.
- Ну, ты Мироныч, даёшь. Тут жене вторую палку кинешь, сердце уже болит. А ты троих «уделал».
- Так девки молодые, жаркие, не девки - огонь. Грех таких не приласкать. И им радость, и мне доход.
- В каком смысле доход?
- Да денег они мне дали, чтобы значит, я мясом питался, калории в себе имел.
- Ну, дед, ты меня совсем удивил. Так дальше пойдёт, станешь альфонсом, что своим «струментом» вправо - влево работает.
- А что? Времена теперь бесстыжие. Никто не упрекнёт. Это раньше стыдили, теперь только завидуют, как ты и озлобляются, как внучок. Ну, ничего. Я теперь в общежитие дорогу знаю и без них туда доберусь.
- Чудак человек. Зачем тебе общежитие? У нас полон подъезд вдов и одиноких баб. Дома работай на тех же условиях, чтобы за твои сексуальные услуги в щи тебе мясо клали, да чуток с собой, на чай и водку давали. Ты только Нинку мою не трогай.
- Ну, разве мы не понимаем политику партии. А, что она у тебя неудовлетворённая?
- Да, знаешь, как у них, у баб. Им всегда мало.
- Ну, такого доброго молодца, как ты, она на меня не променяет.
- Как знать.
- Тогда, Петя, подстрахуйся.
- В каком это смысле?
- Подкупи меня тремя банками тушёнки.
- Ты дед, знаешь, не наглей.
- Ну, как говорят в таких случаях в американский фильмах: «Это твой выбор».
Дед развернулся и демонстративно вышел из комнаты. Хоть и зарился на водку, но не осмелился напроситься.
- Мир сошёл с ума, - сказал Пётр Леонтьевич, - молодые девки старику за сексуальные услуги деньги платят. Пока кто-то ещё не пришёл, предлагаю налить и выпить.
Выпили, закусили. Помолчали. Выпили по второй.
Пётр Леонтьевич достал из-под кровати три банки тушёнки и понёс их старику-шантажисту.
Анатолий Григорьевич налил себе водки, выпил и сказал:
- Вот ты, Владимир Николаевич, за что-то ненавидишь меня. А у меня ведь жизнь была страшнее, чем у этой старушки, Марины Матвеевны. В раннем детстве я имел прозвище Кукушонок. Отец с матерью развёлся. Та вышла замуж во второй раз и во второй раз развелась. Мыкались, с ней где-то год по родственникам, по знакомым. А затем, оставив меня у бывшего второго мужа, фактически в чужой семье, исчезла в неизвестном направлении. От неё, словно в насмешку, осталась только шляпка с перьями кукушки, которую я в детстве, играя в Робин Гуда, надевал на себя. Взрослые дяди и тёти, поглаживая меня по головке, говорили: «Кукушонок». Собственно, как стала меня жизнь с самого детства притеснять, так и до сих пор спокойно вздохнуть не даёт. Утешаю себя тем, что всем нелегко на белом свете живётся. У всех свои тяготы. Думаю, если б не это, было б что-то другое. Возможно, поэтому я ершист, неискренен и не доверяю женщинам. Избегаю долгих отношений с ними. А когда я слышу словосочетание «материнская любовь», то во мне поднимается негодование. В словаре столько хвалебных слов посвящено этому словосочетанию. «Самое светлое, чистое и бескорыстное чувство». «Безусловная любовь, приоритет которой заботиться о ребёнке и его потребностях». Вспоминаю, как ждал я выходного дня. Мать обещала, что мы вместе сходим в зоопарк. Много об этом говорили, мечтали. Накануне, в субботу, позвонил её начальник. Мать, слушая его, в лице переменилась: «Конечно, свободна!». Положила трубку и давай судорожно себе губы красить, наряжаться. Уехала на всю ночь. Домой вернулась утром, в воскресенье. В квартиру ввалилась бледная, невыспавшаяся, от неё пахло вином. «Какой зоопарк? Я так устала, мне б только до кровати добраться». И так было всегда. Только о себе она думала. В приоритете у неё была не забота о ребёнке, а исключительно забота о себе. Я же ей только мешал.
Пётр Леонтьевич всё не шёл. Видимо, развратный старик-сосед его заговорил.
Владимир Николаевич разлил водку по рюмкам и, выпив, сказал:
- Ты меня, Толя, прости. У тебя с матерью проблемы, а у меня с молодой женой, которую ты видел. Её зовут Виолетта Померанцева. Со стороны посмотреть, она действительно хороша. Осанка, плечи, бёдра, грудь. А волосы? А глаза? Хоть на конкурс красоты отправляй. Она настолько поразила меня своей красотой, что я голову потерял. Ради неё бросил семью с детьми, практически в чём был, ушёл из дома. Свадьбу сыграли мы год назад и стали жить у неё. Вместе с нами в квартире проживали её мать и бабка. В выходной день, смотрю, мать Виолетты, Клавдия Васильевна, голая бегает из ванной в туалет и обратно. Я с интересом разглядываю её не молодое уже, обнажённое тело, а она не стесняется, только пальцем грозит. Рассказал об этом жене. Говорю: «Что-то у тёщи с головой не в порядке». Жена объяснила, что мать её, по выходным, делает себе клизму. И сказала, что я к этому должен относиться спокойно. Дальше - больше. Бабка Виолетты, Марфа Михайловна, поначалу приглядывалась ко мне, а как привыкла, стала по квартире нагишом разгуливать.
- Зачем? - не понял Анатолий Григорьевич.
- Затем, что сразу после туалета, она шла в ванную, где не только подмывалась, но и принимала душ. Так сказать, совмещая очищение с омовением. Как ты, наверное, уже догадался, жена по квартире тоже разгуливает голая. Непривычный к такому обилию нагого женского тела, я первое время робел. А потом из-за поголовного бесстыдства как-то и влечение к жене сошло на нет. К тому же, как очень скоро выяснилось, мы с ней совершенно разные люди. Она сторонница «здорового образа жизни». Мясо не ест и мне не разрешает. Пробовал с ней на эту тему говорить, плачет, лепечет: «Если благодаря мне хоть один лишний бычок, свинка или цыплёнок останутся живы, я буду считать, что жизнь прожила не зря».
- Да она ненормальная, - вырвалось у Сотникова.
- Вот я и думаю, не вернуться ли мне к жене и детям. Пока окончательно не сделался импотентом и не сошёл с ума, стараясь примирить свои взгляды с их ненормальной жизнью.
- Прости меня, Коля. Я грешным делом тебе позавидовал, а тут видишь какие дела. Мир?
- Мир.
Они ещё не разъединили поданные друг другу руки, когда в комнату вбежал возбуждённый Краснов.
- Без меня начали? Правильно сделали. Я со стариком обо всём договорился, можно теперь пировать.
Пётр Леонтьевич наполнил рюмки, поднял свою и сказал:
- С окончанием учебного года!
27.03.2025 год
Подвела инструкция
Женщина-предприниматель, Виктория Карповна Евнухова, на совершеннолетие дочке-студентке Светлане купила квартиру. Сделала это, чтобы та привыкала к самостоятельной жизни и могла при случае залучить завидного жениха.
В субботний день дочь пришла к матери за советом.
- Ну, что, мам, твоя квартира мне помогла. Кажется, крупная «рыба» клюнула. Учитель русского языка и литературы, Григорий Анатольевич Чердаков, узнав, что я обладательница отдельной квартиры, стал за мной ухаживать. Человек он солидный, но можно сказать, бездомный. Развёлся с женой, живёт вместе с иногородними студентами в общежитии. Одевается в строгие костюмы, выглядит безупречно. Обходительный, мне нравится. Два раза встречались с ним в городе, гуляли по бульварам и набережным. Читал мне стихи, до дома провожал. Завтра в театр идём. Думаю после театра пригласить его в гости на чашечку чая. Как думаешь, если полезет, позволить ему или нет?
- Если к себе зовёшь, будь к этому готова, - рассудительно начала Виктория Карповна. - Сама на близость не напрашивайся, а будет приставать - не кривляйся, не отталкивай. От первого раза если и не всё, то очень многое зависит. Мужик, ведь он как линолеум, если его с первого раза правильно уложить, то потом всю жизнь можно топтать ногами. Запомни одно. В антрактах придётся о чём-то говорить. Не ударь в грязь лицом. Я говорю не про театр, а про постель. После первого акта, твой Чердаков ляжет рядом с тобой в изнеможении и будет ждать, пока силы восстановятся. И надо будет с ним о чём-то говорить. Раз он интеллигентный человек, спроси: «А вы знаете, откуда взялось слово "лодырь"»? Если не знает, скажи: «При царе Александре Первом, был такой врач в Москве, Христиан Иванович Лодер. Он имел свою клинику. Практиковал целебное воздействие пеших прогулок и лечение минеральными водами. А непонятливые горожане, глядя на бесцельно прогуливающихся господ, переиначив фамилию хозяина клиники, называли их лодырями».
- А если он знает, откуда взялось слово «лодырь»? - поинтересовалась Светлана.
- Тогда спроси, откуда взялось слово «сволочь». Он этого точно не знает. И расскажи, что по сёлам в царское время, ходили-побирались нищие, поясняя: «мы погорельцы с Волочи». Крестьяне, глядя и на других попрошаек, говорили: «вон, опять, сволочи пришли». Так и закрепилось это слово в лексиконе.
В понедельник Светлана снова заглянула к матери. Виктории Карповне не терпелось узнать, чем закончилось дочкино вчерашнее рандеву. Студентка долго отмалчивалась, а потом рассказала, как всё было.
- Первый акт нашего постельного действия больше походил на короткий эпизод из плохого фильма, - начала Светлана. - Герой засопел и забрался на героиню. Заработала его швейная машинка «Зингер» и тут же сломалась. Обессиленный герой отвалился от героини, как насосавшаяся крови пиявка от своей жертвы. Пока он лежал и ждал, когда у него восстановятся силы, я по твоему наущению, спросила:
- А вы знаете Григорий Анатольевич, значение слова «лодырь»?
Что тут началось! Чердаков заплакал и стал меня умолять:
- Дай мне, хоть пять минут отдышаться. А если ты имеешь в виду, что меня отстранили от работы в институте, так это положение временное. Это недоразумение будет скоро улажено.
Наблюдая его беспомощность, мне бы помолчать. Но ваши, мама, инструкции заставили мой язык говорить. Спрашиваю:
- А знаете, Григорий Анатольевич, кого называют «сволочью»?
Он покраснел, весь сжался и ответил:
- Простите, Светлана, всё произошло так быстро. Я не успел у вас спросить, можно или нет. Надеюсь, вы предохранялись.
После чего педагог слез с дивана, на котором мы лежали, быстро оделся и, не прощаясь, ушёл.
- А ты предохранялась? - с беспокойством в голосе, поинтересовалась Виктория Карповна.
- На этот счёт ты мне никаких инструкций не давала, - ответила Светлана.
18.04.2025 год
Пожалела
Студенту Эдуарду Канарейкину этим летом исполнилось восемнадцать. Подойдя во дворе к взрослым ребятам, он презентовал им бутылку водки и сказал:
- Хочу стать во всех смыслах мужчиной. Какую мне для этого посоветуете?
- Приударь за Лолитой Засыхиной, - посоветовал ему Борис Безбородко, - Эта профурсетка точно не откажет. Но перед этим поухаживай. Цветы подари, своди в кафе или ресторан. Если из кокетства станет ломаться, скажи волшебные слова. Дескать, если после встречи с женщиной мужчина в половом вопросе остаётся неудовлетворенным, то это в лучшем случае может вызвать у него импотенцию, а в худшем случае образование камней в почках. После этих слов тебя любая «пожалеет».
Эдуард послушался совета. Всю неделю он дарил девушке букеты, в субботу поужинал с Засыхиной в ресторане. Провожал Лолиту с надеждой на продолжение. Вечер был тёплый, звёзды с августовского неба подмигивали ему ободряюще. Сам себе он твердил: «будь настойчив, не робей».
Дойдя до подъезда Лолита вспомнила, что не прошло и недели, как она начала курс лечения от гонореи и, вздохнув, принялась прощаться с ухажёром. Но это не входило в планы Канарейкина. Из книг он знал, что в обращении с женским полом необходимо проявлять инициативу, настаивать на соитии, только тогда добьёшься результата. Студент поправил очки, вспомнил «волшебные слова», и забубнил:
- Если после встречи с женщиной мужчина в половом вопросе остаётся неудовлетворенным, то это в лучшем случае может вызвать у него камни в почках, а в худшем случае импотенцию.
Подумал и поправил себя.
- Наоборот. В лучшем случае импотенцию, а в худшем...
Лолита посмотрела на студента с состраданием и отрезала:
- Мой ответ - нет.
Канарейкин сжался, силясь не заплакать и стал умолять:
- Лола, ну что тебе стоит. Прошу тебя, пожалей меня. На твоём месте меня пожалела бы каждая.
Засыхина усмехнулась, погладила студента по голове и доверительно прошептала:
- Эдик, иди домой. Я ещё от триппера не излечилась.
24.07.2024 год
Поздравили
Двухтысячный год, Москва. В ресторане «Корабль» за столиком под пальмами сидели ветеран Великой Отечественной войны Пётр Кононович Незовибатько, его внук Василий Грешнов и кинорежиссёр Георгий Трипостопулос. Выпивали, закусывали. Пётр Кононович хотел поделиться забавным случаем из богатой приключениями жизни, но его перебил внук.
- Дед, расскажи, как любовь побеждает смерть. То есть страх смерти, - поправился Василий и сам принялся пересказывать понравившуюся ему историю. - Берлин сорок пятого года, бомбёжка, союзники «утюжат» город. А дед с боевым товарищем Ваней Петровым двух немок по согласию на их квартире «полируют». Дед первым закончил дело, забегает в комнату к Петрову, на ходу застёгивая штаны, кричит: «Полундра!». А тот весь в процессе. Соседние дома рушатся, падают, как песочные. Чашки на блюдцах прыгают как живые, с потолка штукатурка сыпется. Всё ходит ходуном. А Ваня знай своё, старается. Дед, глядя, как Петров своим усердием и преданностью партнёрше попирает страх смерти и сам приободрился. Выругался матерно, захохотал и тотчас поборол в себе труса. Дед, расскажи.
- Ты уже всё рассказал. У меня случай интересней. Было это в восемьдесят четвёртом году на День победы. Ездил я на встречу друзей-ветеранов к Большому театру, выпил там фронтовые сто грамм. В Парке культуры имени Горького с однополчанами добавил. Одним словом, прилично в тот день нагрузился. Думал, как бы быстрее до койки добраться, да у самого подъезда остановила молодёжь. Попросили задержаться. Поздравили, угостили портвейном. Уже лишнее было портвейн пить, но такой день, как откажешь. Молодёжь поинтересовалась, за что я получил медаль «За отвагу». Стал я им рассказывать, как в окопе остался один, на меня прут вражеские танки. А в голове приказ «Ни шагу назад». Я со связкой гранат встаю из окопа и в полный рост иду на танк. Думаю, срежет с пулемёта, ну что ж, знать судьба у меня такая. Иду, значит, вперёд на ватных ногах. А танк огромный, жёлтый, прямо из Африки их к нам сюда в снежное Подмосковье перебросили, прёт на меня. На том танке сидит рыжий фриц, по пояс раздетый. Знать, шнапса своего выкушал, жарко ему. Смеётся, манит руками к себе, кричит на ломанном русском: «Тафай, тафай, Ванья, потхоти». Рассказываю я ребятам про фрица, а мимо проходит сосед по коммунальной квартире, Колька Кобелев. Да не один идёт, бабу ведёт к себе на растление. А это, скажу я вам, такая баба - царь-девка. Капитан милиции в форме. В чёрненьких туфельках на каблучках, в кителе при погонах, в форменной юбке, в пилоточке. Знать, с праздника домой возвращаются. Колька, он в райкоме инструктором работал, языкастый. Такую девку уболтал, заманил. Я за ними следом в квартиру. Прошёл на кухню, сел за свой стол. Они, что ты будешь делать, поздравили меня, ещё полстакана водки налили. И саму бутылку презентовали, там ещё больше половины оставалось. Выпил я эти полстакана и меня прямо там, на кухне, за столом сморило. Стал засыпать. Нет, думаю, не пойдёт. Взял себя в руки, проявил волю. Принял душ, набросил на себя банное полотенце. Иду к себе, ни о чём не подозревая. А в комнате сюрприз. Кровать застелена алой шёлковой простынёй, а на ней под светом оранжевого абажура лежит та самая царь-девка. Сама рыжая, лицо круглое, разрумянилось. Ляжки белые раскинула, бесстыдница. Одним словом, ад смотрит на меня во все глаза. Колени круглые, груди налитые, торчат, как две дыни, соски с напёрсток. Вся в родинках, словно маковыми зёрнами для вкуса посыпана. Сквозняк гуляет в комнате, абажур качается, мысли в голове путаются, меня бьёт озноб. Думаю, то ли Колька из озорства решил надо мной подшутить, то ли из уважения решил так поздравить. Девка, та поднялась, села на край койки и манит меня к себе руками. Тут хмель догнал, в голову ударили воспоминания. Окоп, танк, рыжий фашист с голым торсом на танке. Я иду к девке на ватных ногах и временами проваливаюсь в воспоминания. И то девка передо мной, то фашист. Я понимаю, что это мой последний и решительный бой. И мне надо идти до конца. Будь то девка, - нельзя опозориться, надо показать себя молодцом. Будь то фашист, надо бросить гранату под танк, пока гусеницы вражеские на меня не наехали, не раздавили. А сил уж нет. Большой театр, Парк культуры, портвейн у подъезда. Колькино подношение. Думаю, и под душем зря долго стоял, упарился, только хуже стало. А картинки сменяют одна другую, как в калейдоскопе, в синематографе. То улыбающаяся девица, то скалящийся фашист. Размахнулся я из последних сил и махнул рукою. Думал, что кинул гранату, а на деле девице по зубам со всего маху заехал. Она с кровати кувырк и в слёзы, заголосила. Тут я опомнился, осмотрелся. Оказывается, когда вышел из ванной, то по ошибке не к себе, а в комнату к Кобелеву вошёл. Кольки нет, должно быть, до ветру побежал.
- Умеете вы, москвичи, красиво рассказать, - задыхаясь от хохота, кричал Трипостопулос и в запале стучал кулаком по столу, отчего бутылки и бокалы звенели.
- Погоди ты, - радуясь произведённому эффекту, в тон ему кричал Петр Кононович. - Я ещё не всё рассказал. Кинулся я девку поднимать, да головой о спинку кровати шарахнулся. Проснулся. Сижу один на кухне за столом. Передо мной, кроме недопитой бутылки водки стоит ещё и бутылка шампанского и лежат три гвоздички. Огляделся. Колька уже бабу провожать идёт. Заметили они, что я проснулся и в один голос говорят: «С Днем победы, дядя Петя!».
И так мне на душе стало светло, радостно, будто сам я эту девку угрел, утешил. И за это вторую медаль «За отвагу» получил. Как говорится, - поздравили, так поздравили!
Половой вопрос
Директор школы Дмитрий Савватиевич Мешков отмечал день рождения в кругу семьи. Из гостей был только приятель, тоже директор школы, Иван Иванович Кузьмин.
«Капитаны народного просвещения» хорошенько выпили, закусили и, побеседовав на общие темы, незаметно перешли к профессиональным.
Кузьмин посетовал, что у него даже такие предметы, как труд и физкультуру для мальчиков, ведут женщины. А ведь в его годы в школе было много преподавателей-мужчин. Сам того не желая, он задел чувствительную для Мешкова «струну».
- Не то беда, что бабы в школе, а то беда, что своих предметов ни одна из них не знает, - с неожиданным жаром заговорил именинник, - У меня ведь тоже был сугубо женский коллектив. Я присматривался, прислушивался к тому, что они говорят ученикам на уроках и меня оторопь взяла. Представляешь, математичка, вместо синусов-косинусов, тангенсов-котангенсов ребят учила пироги печь, готовить печенье. Учитель русского языка на своих уроках песни пела. Географичка рассказывала весёлые истории из своей личной жизни. Другие педагоги оказались не лучше. О чём угодно они рассуждали, только не о том, чему должны были учить подрастающее поколение. Признаюсь, сначала я проявил мягкотелость. Полгода терпел это безобразие. Вёл с ними душеспасительные беседы. Уговаривал, грозил, дело дошло даже до штрафов, - всё было напрасно. А потом терпению моему пришёл конец. Взял, да и разогнал это бабье царство ко всем чертям. Теперь в моей школе работают одни преподаватели-мужчины.
- Завидую тебе, - поддержал товарища Кузьмин. - Школе нужны преподаватели-мужчины.
- Именно! И прости меня за хвастовство, это не просто педагоги, а каждый в своей области высочайший профессионал. Не такие, знаешь, выскочки, что воду в ступе толкут, а настоящие специалисты в своём деле. У меня они все такие. Штучный товар, люди калиброванные. Один лучше другого.
- Смотри, не перехвали, - попробовала остудить пыл Дмитрия Савватиевича супруга, вставая из-за стола.
- Ни, боже мой. Даже плевать через плечо не стану. Сглазить не боюсь.
Когда жена и дети разошлись по своим делам, Мешков открыл новую бутылку.
- Давай-ка ещё заправимся, - предложил он Кузьмину, - и я тебе сделаю предложение, от которого ты не захочешь отказаться.
- Мне хватит. Я уже так заправился, что вижу, как твой хомяк из своей клетки начинает грозить мне пальцем.
- Это не страшно, вот когда он рядом с нами за столом будет сидеть и тосты произносить, - вот тогда мы и остановимся.
- Как бы не было поздно, - поднимая наполненную рюмку, прокомментировал услышанное Иван Иванович, - Ну, так что за предложение?
- Ага! Заинтриговал? Сначала выпьем.
Приятели «опрокинули» и Мешков сказал:
- Значит, у тебя в школе, педагоги - сплошь одни бабы. Это нехорошо. Я тебе, как другу, уступлю одного учителя-мужика, на развод. В понедельник придёшь ко мне и выберешь любого. Какой понравится, - будет твой. Договорились? Цени моё дружеское расположение.
- Давай попробуем.
В понедельник Кузьмин не смог, приехал во вторник и, не отвлекая приятеля от учебного процесса, стал прохаживаться по рекреациям, подходить к дверям, ведущим в классы. Вслушиваться в то, что говорят учителя-мужчины, ведущие уроки.
Биологию вёл пожилой мужчина с бледным, вытянутым лицом. С седыми, длинными, аккуратно зачёсанными назад волосами. Щёки и подбородок были небриты, поросли серебристой щетиной. Одет он был в чёрную пиджачную пару, белую рубашку с воротником стоечкой и остроносые чёрные туфли.
- У Дарвина борьба за жизнь - главный фактор эволюции. Но это глупость, - вещал педагог грудным, искренним голосом, - Среди животных, принадлежащих одному и тому же виду, нет борьбы за средства существования. А если и бывают исключения, то это ведёт к деградации, а не к эволюции. То же самое касается и людей. Когда сегодняшний капитализм переродится в каннибализм и станет нормой нашей жизни, вас станут уверять, что мы, наконец, вышли на прямую дорогу, ведущую к прогрессу и светлому завтра человечества. На самом деле выйдем мы, как разбойники и воры на «большую дорогу». И дорога эта приведёт нас к погибели.
- Пётр Петрович, что за речи мы от вас слышим? - заговорил с «галёрки» нахальный ученик, - Не надо засорять наши неокрепшие умы вашими отвлечёнными измышлениями. У вас есть учебник биологии, утверждённый комиссией Минобра. Придерживайтесь программы обучения.
- Зачем я живу? - не обращая внимания на крикуна, продолжал педагог, - Только вера в бессмертие может ответить на этот вопрос. Коммунисты глупостей наговорили и, в конце концов, опозорились, сгинули. Только веря в своё бессмертие, вы можете постигнуть цель своего пребывания на земле. А после смерти тела душа человека переходит в мир вечности.
- А что это за вечность такая? - поинтересовалась девочка с волосами, убранными в косу.
- Своими временными категориями мы не можем определить понятия вечность. Что бы я ни сказал, - будет неверным.
- Говорят, после смерти десять дней ангелы душе усопшего показывают рай, а тридцать дней ад?
- Мытарства с девятого по сороковой день, - подтвердил предположения девочки педагог, - это следствие земной жизни человека. В эти дни особенно усердно молиться надо, помогать душе умершего. Запомните, в теории любой социализм прекрасен, а на практике ужасен. Только в тюрьме всё устроено по Марксу. Ликвидирована частная собственность, люди обеспечены всем необходимым для жизни и работа им гарантирована. Тюрьма – это идеал, к которому стремится любое марксистское государство. Маркс понимал, что коммунизм может существовать при одном условии, - если захватит власть во всём мире. Не хватит силёнок, - погибнет. Что, собственно, в нашей стране и произошло.
- А вы вольнодумец, - сказал всё тот же ученик с «галёрки», - но такой же никчёмный учитель биологии, как и советские, которых я застал.
- Не мудрено тебе было их застать, Белов. Коммунистов только два года как отменили, а ты третий год в седьмом классе торчишь. И потом, запомни, школа, в которую берут всех без разбора, не для того создана, чтобы я тебя тут биологии обучал.
- А для чего тогда?
- Чтобы ты, шалопай, как можно меньше шатался по улице. Только и исключительно для этого. А если тебе нужна биология, пожалуйста, получай. Звери и птицы домашние, когда понимают, что их держат не для того, чтобы убить и съесть, начинают вести себя разумно. Фактически становятся людьми. Я это к тому, что страх сковывает, а любовь возвышает. Даёт перспективы для развития не только людям, но и животным, и птицам.
- Вы, учитель, нам такие вещи рассказываете, - стал говорить, притворно всхлипывая, поднявшийся из-за парты хулиган Белов, - что возвращается вера в добрых людей. Если бы я был девушкой, я б вам отдался.
- Ценю, Александр, садись. Меня, конечно, за такие философские отступления по головке не погладят. Но я, рискуя быть уволенным, всё же буду утверждать на своих уроках позиции правды, веры и любви.
Кузьмин отпрянул от двери. «Это католический пастор какой-то. Мне такой учитель биологии не нужен», - мысленно решил он и подался к кабинету математики.
Полный лысый мужчина в синем свитере, выпачканном мелом и серых брюках с пузырями в области колен, сиплым голосом вещал:
- Нужно иметь в себе много мужества, чтобы поступать так, как думаешь и чувствуешь. Окружающие тебя коллеги, так называемые товарищи по работе, навязывают «общее мнение», с которым ты должен соглашаться. Стоишь в учительской и слышишь, как директор Дмитрий Савватиевич говорит: «Всякий человек по сути своей - собака, скотина, свинья». И кто-то поддакивает, кто-то помалкивает. Те, что помалкивают, может, и думают иначе… Может, даже не согласны с подобной характеристикой применительно к себе, но молчат. И тут встал физрук Лёша Сарычев и сказал: «Ты это, собака, скотина, свинья, какого человека имеешь в виду?». Его выгнали за это из школы, и он теперь работает в охране. Но для такого смелого поступка надо быть Сарычевым. А все остальные молчали. И я молчал вместе со всеми.
И от этой двери Кузьмин отшатнулся.
«Хоть кто-то среди них найдётся, нормальный и занятый делом, а не проповедями и самокопанием?», - размышлял Иван Иванович, приоткрывая дверь кабинета физики.
Учитель, молодой человек, в толстовке, джинсах и кроссовках, объяснял тему и в заключении произнёс:
- Энергия превращается в пар.
В классе все засмеялись.
- Ага! Значит, всё-таки слушаете, что я говорю, а не спите. Разумеется, пар превращается в энергию. Всё в природе имеет начало. В основе всякого начала лежит мысль. Мысль является отражением необходимости. Необходимость продиктована обстоятельствами. Обстоятельства - следствие неподвластных процессов. Процессы это иные начала иных идей из-за иных обстоятельств.
- И всё-то вы врёте, Сергей Алексеевич. Пётр Петрович нам объяснил, что вначале было Слово.
- Елисеев, выйди вон из класса.
- Я-то выйду, а вы прекращайте нам мозги полоскать.
Разочарованный Кузьмин отправился в кабинет директора. Но его приятель был занят. У Мешкова в кабинете стоял навытяжку очередной педагог- мужчина, которыми так гордился Дмитрий Савватиевич.
Директор школы распекал учителя русского языка и литературы:
- Вы Евгений Андреевич, часто прибегаете к нравственным унижениям по отношению к нерадивым ученикам, а это непозволительно, - говорил он, - Вы высмеиваете перед классом их физические особенности, превращая их в недостатки. При этом сами кривляетесь, как клоун в цирке, чему я сам случайно стал свидетелем. И доложу вам, так увлекаетесь кривлянием и насмешничаньем, что это напрямую наносит ущерб вашему авторитету и учебному процессу. Скажите, когда вы в последнее время изучали новый материал?
- Дмитрий Савватиевич, вы же знаете, как я вас уважаю.
- Я тоже вас уважаю, но речь сейчас не об этом.
- Я считаю, что задача педагога - дать отечеству нашему прежде всего человека и гражданина, а вопросы о безударных гласных решать уже во вторую очередь.
- А совместить это никак нельзя?
- Не получается.
- Ну, а эти кривляния ваши, они хоть идут на пользу?
- Обязательно. Небезызвестный вам Сидоров, приговорённый к исключению из школы, высмеянный мною, стал на глазах исправляться. Говорит, выучусь на директора и выгоню вас.
- Смотрите, не перегните палку.
- Будьте спокойны.
Не дожидаясь окончания беседы, Кузьмин выбежал из школы.
- Самообман - распространенная болезнь. Никто от неё не застрахован, - шептал себе под нос взволнованный Иван Иванович, - И всё же, через какие розовые очки надо смотреть на мир, чтобы не замечать, что шило на мыло поменял? «Штучный товар, люди калиброванные». Получается, если нет у меня музыкального слуха, но на мне брюки, я имею право напроситься к приятелю учителем пения? И ведь, примет, возьмёт. Я же педагог-мужчина.
Мысль про учителя пения рассмешила Кузьмина. Он остановился, успокоился и перешёл на размеренный шаг.
23.06.2024 г.
Поспешные выводы
Молодую жену Тамару Юрий Онуфриевич Коржиков ни к кому не ревновал. Но вот в понедельник её до дома подвёз на машине кудрявый молодой человек. И спокойствие Юрия Онуфриевича оставило, на сердце лёг тяжёлый камень.
Промаявшись остаток дня, он, наконец, решился. Уже ложась в постель, поинтересовался:
- Кто это прямо к подъезду тебя подбросил?
- Наш новый директор, Григорий Алексеевич, - равнодушно ответила супруга, устраиваясь у мужа на груди.
- Директор? Сколько ж ему лет?
- Тридцать три года.
- Вот времена, вот нравы. Раньше у нас директорами были старики семидесяти-восьмидесяти лет. Последнему, помнится, было шестьдесят, когда его со скандалом выгнали. А тут молодого назначили. Он же себе из секретарш и лаборанток целый гарем заведёт.
- По себе судишь, - рассердилась жена и отвернулась, давая понять, что разговор на эту тему закончен.
Юрий Онуфриевич с Тамарой работали в одном институте. Она ему всегда нравилась, но никаких планов насчёт неё он не строил. Слишком велика была разница в возрасте, двадцать пять лет. Но судьба распорядилась так, что стали они мужем и женой. А случилось вот что. Сын Юрия Онуфриевича Игорь заехал к отцу на работу, увидел красивую девушку, влюбился и стал за ней ухаживать. Дошло до того, что Тамара переехала к ним в большую трёхкомнатную квартиру на Проспект Мира и стала жить с Игорем, как жена с мужем. Но это длилось недолго. Не заладилась у них совместная жизнь. Слишком разными были людьми. Тамара по природе замкнутая, малоразговорчивая. А Игорь - непоседа, любитель весёлых, шумных компаний, заводила. Стал он дома не ночевать, ударился в загулы. Когда отец сказал сыну, что он ведёт себя непорядочно по отношению к доверившейся ему девушке, тот ему ответил: «Она мне не жена. Не гоню, пусть за это скажет спасибо». Вышло так, что Тамара слышала разговор, и попросила Юрия Онуфриевича помочь ей с собранными вещами добраться до дома. Так он в первый раз оказался в этой коммунальной квартире. Тогда ещё и не думал, что придётся в ней жить. Затем Тамара просила его заменить шпингалет на оконной раме, помочь заклеить малярным скотчем окно. Сделать другие, мелкие хозяйственные дела. И так шаг за шагом. За чашечкой чая в длинные зимние вечера, за неспешными разговорами, он и сам не заметил, как влюбился и сделал Тамаре предложение выйти за него замуж. Девушка, к его радости, предложение приняла. Но жить «молодожёнам» пришлось не в просторной квартире на Проспекте Мира, а в маленькой, девятиметровой комнатке коммунальной квартиры на Рабочем посёлке. С беспокойными соседями и бытовыми неудобствами.
Женившись на молоденькой, надо было как-то зарабатывать, зарплаты научного сотрудника на жизнь не хватало. Коржиков вспомнил, что в своё время два года проучился в Суриковском художественном училище. Он уволился из института, приобрёл этюдник, бумагу, краски и вышел на Арбат. Стал рисовать портреты прохожих и хорошо на этом зарабатывать.
Появилось много новых знакомых. Приятели звали пива выпить. Женщины предлагали прогуляться. Он не соблазнялся и вот, за верность чем жена ему отплатила.
«Ох, тяжело быть старым влюблённым мужем молодой, красивой девушки», - размышлял Коржиков, - «Сколько через это страданий». Невидимое жало вонзилось в его сердце и зудело, не давая успокоиться.
На ум лезли стихи:
Если женщина изменит
Я о ней грустить не буду.
Закурю я сигарету
И о женщине забуду
Но забыть не получалось. Всю жизнь он прожил, не влюбляясь, не мучаясь сомнениями, не переживая. Полюбил на старости лет и узнал, что такое муки ревности.
Во вторник, как только Тамара ушла на работу, Юрий Онуфриевич подошёл к зеркалу, висевшему в их крохотной комнатке и принялся рассматривать своё отражение. «Волос на голове уже нет, но зубы целы, крепкие как орешки. Свои, не вставные. А у сверстников, в лучшем случае, искусственные, а в худшем, дырка во рту. Телосложение атлетическое. Не всякий молодой человек может таким похвастаться. Но годы есть годы. Жену можно понять».
Коржиков снял со стены копию картины Лукаса Кранаха Старшего «Влюблённый старик», висевшую рядом с зеркалом и спрятал её за диван, стоящий у стены. В своё время, когда Юрий Онуфриевич был уверен в себе, он приобрёл и повесил эту картину на стену в качестве самоиронии. Теперь ему было не до смеха.
На Арбат он в этот день не пошёл. Нельзя полноценно работать, когда на душе кошки скребут, а халтурить он не умел. Но на улицу он вышел. Дошёл до ближайшего ларька у железнодорожной станции, купил литровую бутылку водки и вернулся домой. Пить в одиночку он не привык. Спрятав бутылку во внутренний карман пиджака, направился к соседу.
Заглянул к Владимиру Серафимовичу Калачову, полковнику в отставке, работавшему дворником. Тот наотрез отказался от водки и угостил гостя чаем с вареньем. При этом не забыв поинтересоваться, отчего тот такой смурной.
Коржиков рассказал, что не в духе из-за того, что жену вчера подвёз домой молодой директор института. Бывший замполит сразу ухватил суть дела.
- Можешь, как Позднышев, герой повести Льва Толстого «Крейцерова соната» только за одно подозрение убить её, - отхлёбывая из кружки горячий чай, рассуждал Калачов. - Но лично во мне нет звериного чувства ревности, несущего в себе страдания и толкающего на преступление. Я давно умерил внебрачные связи. Да и брачные половые сношения тоже.
- Как же это тебе удалось?
- Очень просто, мой друг. Человек в нашем возрасте должен вести естественный образ жизни. Не упиваться, не объедаться, не избегать физического труда. Ты думаешь, из нужды я на старости лет в дворники подался? Нет. Пошёл я двор убирать для того, чтобы как можно дольше пребывать в хорошей физической форме. Намахаешься летом метлой, зимой лопатой да скребком, - станет не до баб, до постели б скорее добраться. А главный секрет моего воздержания - я даже в мыслях не допускаю возможности соития с чужими жёнами и своей собственной. И мне кажется, неправильно мы делаем, что придаём большое значение плотской любви. Следовало бы воспринимать её, как унизительное для человека, скотское, состояние. Но при этом за измену мужу государство должно наказывать неверную жену, как за уголовное преступление. Это моё с годами выношенное и выстраданное убеждение. Вот тогда и будет в стране порядок. Да-да, ты не ослышался, давать изменницам срока. Посидит такая на нарах три, а лучше пять лет. Может, тогда задумается: «А стоило ли из-за этого изменять?». А то что же получается? У нас измена мужу воспевается в песнях, романтизируется. На эту тему сочиняются стихи. Измена представляется, как возвышенная игра чувств. А ведь это всего-навсего обычное предательство. Не зря в советской армии, если офицер разводился, то его или гнали взашей, или не давали очередного звания за его половую распущенность.
- Ты всё-таки и про мужские измены вспомнил.
- А как же, наш брат тоже не святой. Изменил жене, залазь на нары. Поразмышляй над своим поведением.
- Архаизмом попахивают твои слова. Каменным веком. Всё это далеко от реальностей сегодняшнего дня.
- Не хочешь воспринимать умных, спасительных для человечества, идей, тебе же хуже, - обидевшись, замкнулся Владимир Серафимович.
Коржиков поблагодарил за чай и поплёлся к Серёге Пожалостину.
Сергей, работавший когда-то врачом в поликлинике, теперь по будням торговал на автомобильном рынке запчастями. А по выходным пропадал на рыбалке. О чём красноречиво говорили многочисленные фотографии, развешанные по стенам. На них счастливый рыболов красовался с очередной пойманной большой рыбой.
Пожалостин так же от водки отказался. Он собирался на работу. На авторынке понедельник выходной и бывший врач вчера с приятелями хорошенько назюзюкался. Поэтому на водку глаза у него не смотрели. Обошлись тоже чаем.
- Жену я на работу не пускаю, - пододвигая Коржикову тарелку с овсяным печеньем, излагал философию своей семейной жизни Сергей. - Пусть дома сидит, за детьми смотрит. Вон, у меня их сколько. На работе, на любой, я это знаю по своему опыту, к хорошенькой бабёнке всегда кто-то клеится. И какой бы строгий нрав у неё не был, слабая женская натура поддастся на уговоры. Сначала разрешит поцеловать себе ручку, затем привыкнет к товарищеским в кавычках поглаживаниям по спине. А там, не успеет заметить, как окажется беременной. Нет, лучший способ предохранить жену от измен, - не соблазнять. Домашнее хозяйство, быт, - это та крепость для нравственной женщины, за которой она всегда может спрятаться и сохранить верность мужу. Согласен, сосед?
Не дав «соседу» ответить, жена Пожалостина, Лариса, бесцеремонно уселась на колени к Юрию Онуфриевичу и обняв его рукой за шею, сказала мужу:
- Я тебе при свидетеле говорю. Хватит рыбачить! Четверо детей и все не от тебя!
Коржиков пригляделся. Лариса была хоть и не молода, но ещё красива, весела. И дети, бегавшие вокруг круглого стола, за которым они сидели, были не похожи на отца.
- Она шутит, - попытался оправдаться Пожалостин. - Моя не такая, как твоя.
«И этот уже знает», - мелькнуло в голове у Юрия Онуфриевича.
Он ссадил с колен Ларису и, выйдя в коридор, поплёлся на общую кухню.
За огромным столом, стоявшим в центре кухни, трое молодых людей играли в домино. Коржиков извлёк из-за пазухи литровую бутылку «Московской особой».
Игра сразу закончилась. Игроки записали счёт, убрали костяшки. На столе появились стопки, чёрный хлеб и порезанные солёные огурцы.
Через какие-то десять минут всё было готово для дружеской попойки.
- Да брось ты печальные думы, - сказал ему Максим Иванов, монтировщик из Малого театра, - мы видели, как твою стрекозу Томку к подъезду хмырь на машине подвёз. Ничего уже не стесняются современные хозяева жизни. Я хочу, чтобы ты знал. Мы много чего видим, но среди нас нет злопыхателей. Правду я говорю?
- Да-да, - охотно подтвердили Семён с Петькой.
- Что там у вас, как, - продолжал Иванов, - это вы уж разбирайтесь сами. Ты к нам пришёл, как человек. И мы тебя встретили, как люди. Так я говорю?
- Так, - согласился Юрий Онуфриевич.
- А раз так, тогда разливай, - предложил разом повеселевший Максим.
Коржиков разлил водку по стопкам. Выпили, закусили. Он сразу налил по второй. Снова выпили, закусили и Иванов сказал:
- Понимаю, что у тебя на душе кошки скребут. Но ты не гони. Давай посидим, поговорим.
- И то правда, - защебетал Семён Мокроусов, - Сразу видно настоящего художника. Простой человек с поллитрой бы пришёл, а Онуфриевич думает о коллективе, чтобы живительного напитка всем хватило.
- Цыц! - прикрикнул на него Максим и, обращаясь к Коржикову, с состраданием в голосе поинтересовался, - кто он, не узнавал?
- Тамарка говорит, новый директор, - упавшим голосом ответил Юрий Онуфриевич.
- Это к бабке не ходи, он её турзучит, - заверил всех захмелевший Петька Петухов, - ты, Онуфрич, шибко не огорчайся. Мы здесь все такие. Как говорится, милости просим в наше общество рогоносцев. Меня моя, перед тем, как лечь под Валерку Купцова, мороженым палтусом по морде била. Кричала, что я алкоголик и не могу приласкать её, как это делал в первый год после свадьбы. Нашла, что вспомнить.
- А может, и не спала она с директором, - успокоил было Коржикова Мокроусов, - Накинулись на человека. Может, этот директор её чисто по-человечески подвёз. Может же такое быть. Хотя, если честно... Прости, Онуфрич, но под директора института любая ляжет. Даже такая честная, как твоя. Сам понимаешь, с руководством шутки плохи. Не ублажишь его, выгонит с работы. Придерётся, гад, к какой-нибудь мелочи. К какому-нибудь пустяку. Из мухи раздует слона и уволит. Это в его власти.
Юрий Онуфриевич уже пожалел, что разоткровенничался. Он ещё какое-то время, для приличия, посидел с собутыльниками, а затем, оставив им водку, ретировался в свою комнату, где и улёгся на сложенный диван.
Вспомнил, как в первый раз три года назад вышел на эту общую кухню.
За кухонным столом, за которым они только что пили водку, тогда сидела по пояс голая Лариса Пожалостина. В литровую банку она сцеживала молоко, не стесняясь соседей. Вокруг стола неспешно прогуливался её тесть, сошедший с ума. Из одежды на нём была лишь майка. Его гардероб тоже ни у кого из присутствующих на кухне протеста не вызывал. Под столом лежали три огромные дворовые собаки, которых привёл в квартиру дворник Владимир Серафимович. Собаки за ним бегали повсюду, как привязанные. Прогнать их ни у кого не хватало духу. Старухи, Тамаркина бабка Аксинья и тёща Калачова, Федора Егоровна, сплетничали. Егоровна рассказывала про зятя:
- Говорит, я полковник. Пьянь он, а не полковник. Ему девятого мая на параде надо было академию за собой вести, так он напился и его слушатели несли на носилках по Красной площади. Сам идти не мог. Ну, не стыдобища?
- Это, наверное, уже при Ельцине было. Раньше не позволили бы такое безобразие, - со знанием дела отвечала Тамаркина бабушка.
Словобрёх, Петька Петухов, тогда только что вернувшийся из тюрьмы, отвечал на назойливые вопросы Костика, старшего сына Пожалостина.
- А в тюрьме есть тихий час, как в детском саду? - интересовался Костик.
- Нет, - устало отвечал Петька.
- Здоровско. А масло на завтрак дают?
- Обязательно. И чёрную икру на масло мажут.
- Фу, какая гадость, - искренно возмущался Костик, понятия не имеющий о чёрной икре.
Мимо них, виляя задом, шла рыжая Янка, дочь Калачова.
- Привет, - поздоровался с ней Петька и поинтересовался, - Ну что, нашла себе принца?
- Тридцать восемь мужиков уже в игноре, - остановившись, ответила девушка.
- Где? - не понял Петухов.
- Игнорировала. Все больны на голову. Всем только секса подавай.
- Ну, ты же у нас принцесса.
- Пусть в ноль три звонят, может, там им помогут. Или представительницам «древнейшей».
- Кто же тебе нужен?
- Я знаю, кто мне не нужен. Не нужны мне пионеры и пенсионеры.
- Янка, не задавайся, пойдём со мной.
- Ты не достоин моего внимания.
- Ты что забыла? У нас же с тобой было.
- Каждый мужчина достоин любви, но не каждый её достоин дважды.
- Так ты что же, коварная?
- Разборчивая, Петя. Разборчивая. Пробую всё, - выбираю лучшее.
- Всё же ты коварная.
Девушка ушла и больше никогда её Коржиков не видел. Её отец Владимир Серафимович, сказал, что Яна к кому-то переехала, с ним куда-то уехала, затерялась в огромной Москве. Родителям о себе не давала знать, а те её и не искали.
Исчезла из квартиры не только коварная девица Янка, но и собаки и старухи. Остались Костик и Лариса Пожалостины, Петька Петухов, работавший теперь в бригаде сопровождения. Гробы с покойниками носил из морга в транспорт и из транспорта в крематорий или на кладбище.
Юрию Онуфриевичу тогда показалось, что он попал в сумасшедший дом, где не сможет просуществовать и часа. Но со временем притерпелся и жил в этой квартире уже третий год.
За ужином Коржиков долго смотрел на жену, не вытерпел и спросил:
- Скажи честно, Тамара, ты мне с новым директором изменяешь?
- Не надо задавать мне глупые вопросы, - ответила Тамара, - Мне надо верить и меня надо любить. Подруги у меня. Одна девушкой родила в семнадцать лет. Парень запил, она его прогнала и с тех пор у неё никого. Ни одного мужика не было. В парикмахерской, в мужском зале работает. И - никого! Другая подруга сидит дома, растолстела. Ни в один прежний наряд не влезает. То худой была, сорок четвёртый размер носила, а сейчас у неё пятьдесят восьмой. Тоже без мужика. Я такая же. Хорошо, что ты меня пожалел, взял замуж. Я это ценю и счастье своё на интрижку не променяю. Брось переживать и повесь на место картину Кранаха.
Юрий Онуфриевич поцеловал Тамару и положил свою голову на её высокую грудь.
19.12.2024 год
Почувствуй себя королём
Мой племянник, студент, Вадим Денисов какое-то время снимал комнату у тридцатилетней вдовы, певицы и актрисы Сусанны Самсоновны Сабуровой. Влюбился в неё, но она его как мужчину не воспринимала. О чём с актёрской прямотой ему и сказала. Тогда Вадька принялся ей сватать меня. Говорил, какой я умный, красивый, мужественный. Рассказывая обо мне небылицы, заинтересовал вдову.
Сабурова решила со мной познакомиться, пригласила нас с Вадькой на именины.
За столом у молодой красивой хозяйки собралось много гостей. Все, как один, мужчины. «Женихи» были разных возрастов и всевозможного достатка. О чём можно было судить по нарядам, причёскам, татуировкам и перстням с цепочками. Гости спорили друг с другом до хрипоты. Из кожи вон лезли, стараясь понравиться хозяйке.
- Что же вы молчите? – приставал ко мне племянник, - покажите своё красноречие, откройте изумруды души своей.
- Дай спокойно поесть, - отнекивался я.
- Значит наше дело дрянь, - впадал в отчаяние Вадька.
Не мог же я ему сказать, что Сусанна Самсоновна, улучив момент, на ушко мне шепнула: «Потерпите эту болтовню. Через полчаса я балаболов провожу, а вас попрошу остаться и помочь мне убрать со стола».
За полчаса она не управилась, но ближе к часу ночи гости разошлись. Ушёл и племянник, не верящий в мой успех. Он и в самом деле был ещё мальчишка, ничего не понимающий во взаимоотношении полов.
До двух часов ночи мы с Сабуровой мыли посуду и приводили в порядок её квартиру. Когда с уборкой было покончено, она предложила:
- Оставайтесь. У меня полно свободного места. Куда вы пойдёте на ночь глядя?
Разумеется, я остался, собственно, для этого и пришёл. Но сколько мороки, какая прелюдия. Видимо без этого порядочной женщине отдаться нравящемуся, но малознакомому мужчине затруднительно.
В ту ночь у меня с Сусанной Самсоновной, что называется, «случился роман». Не банальная, пошлая, половая связь двух взрослых людей. А именно роман с большой буквы, с часовыми исповедями, слезами, врастанием друг в друга. В книгах это описывается так - «на них внезапно снизошла любовь». Сначала мы притирались, отношения были робкие, трепетные. Встречались один-два раза в неделю то у неё, то у меня. А кончилось тем, что уже и дня не могли провести друг без друга. И вот, в назначенный день я к ней не приехал и не позвонил. Была для этого веская причина.
Племянник Вадька, будучи в неведении о наших с Сусанной отношениях, сообщил мне между делом, что у Сабуровой появился «новый хахаль». Внутри у меня всё оборвалось.
На следующий день позвонила Сусанна.
- Куда пропал? В чём причина? - интересовалась она.
- Я думаю, о причинах ты догадываешься сама.
- Совершенно в неведении. Подскажи.
- Вадька сказал, что у тебя новый воздыхатель.
– Ах, вот оно что. А знаешь что, миленький... Ты мне противен! - закричала в трубку Сабурова. - И ты, и твой косоглазый племянник. Ты как шпион, - живёшь не своей жизнью. Только и знаешь, что ходишь, вынюхиваешь, подслушиваешь, высматриваешь, как там другие люди живут, какие слова говорят, о чём думают. И человек для тебя ничто, материал. Губка, которую нужно выжать и выбросить. Ты и со мной так поступишь, я знаю. Как только я тебе надоем, как только перестану будоражить твоё воображение, - так сразу и бросишь. Для тебя нет таких понятий, как долг, честь. Любовь ты тоже не признаёшь и не понимаешь. Ты кичишься тем, что ты православный, что ты христианин, но это тоже ложь! Какой ты православный? Какой ты христианин? Они другие, не такие, как ты. Они умеют прощать, не бросают и не предают. Они подают руку утопающему, они верят в лучшее, верят в Бога. А ты? Ты же ни во что не веришь! Ты мерзкий, противный лжец! Я тебя никогда не любила и не могла любить. Ты мне не нужен и не интересен. Давай, иди к своей белобрысой соседке докторше, пусть она тебя подлечит. У неё и мама доктор, и папа, и брат. От всех болезней тебя вылечат. И от зазнайства, и от скупости, и от самомнения. Иди, иди! Ты мне не нужен!
- Хорошо, - воспользовавшись паузой, сказал я, - если станешь завтра звонить, то звони не слишком рано. Хочу выспаться.
- Ты меня не понял? - продолжала она, - Я же тебе объяснила, что всё кончено!
- Повторяю, не слишком рано. Ни в шесть, ни в пять.
Сабурова грязно, по-мужски выругавшись, бросила трубку.
«Однако ж, Вадька трепач, интриган, дубина стоеросовая», - ругался я про себя. - «Сначала созвонился с Сусанной, сообщил ей, что видел меня мило беседующим с новой соседкой. Видимо, высказал ей своё предположение, что я ухлёстываю за ней. А затем позвонил мне и доложил, что Сабурову сопроводил домой настоящий щёголь и ловелас. И в кого только пошёл такой. Откуда у балбеса такой длинный язык. Скорее всего, после рассказа про соседку, с которой я якобы мило беседовал, Сусанна и пустилась во все тяжкие».
В четыре часа утра зазвонил телефон. Я машинально поднял трубку, а потом уже было неловко класть её на рычаги. Я сел на край кровати, закурил, так как знал, что разговор затянется.
Сабурова плакала в трубку и извинялась за вчерашнее, валила всё на выпитое вино. Разговор продолжался около трёх часов. Сообщив, что опоздаю на работу, я прервал разговор и пошёл бриться.
Вечером раздался звонок в дверь, на пороге стояла Сусанна. Пришла наобум, без предупреждения. Красивая, решительная, желанная. Я сидел с ней рядом на диване и не мог на неё насмотреться. Какую же им силу над мужчинами даёт Господь Бог. «В раба мужчину превращает красота». Но это сладкое рабство, добровольное, взаимное.
- Прощать тебя не стану, - опустив глаза, нерешительно сказал я, - И ты меня не заболтаешь.
- Не торопись. Ведь я ж люблю тебя, ты это знаешь. Послушай, хочешь почувствовать себя королём?
- Не прощу, - упорствовал я.
- Прощать не надо, - помилуй. Ощущение, я тебе доложу, неописуемое.
- Так ты хочешь, чтобы я тебя помиловал или простил?
- Мне без разницы. Прости дуру, помилуй в последний раз. Королём станешь.
- В твоих глазах? - смеясь, уточнил я.
- И в моих, и в своих. И окружающие это, конечно же, отметят. Только Господь и его святые угодники способны простить человеку всё. И только король может помиловать за такое, что простому смертному и в голову не придёт.
- Ну и болтушка же ты, Сусанна, - примирительно произнёс я.
Она кинулась мне на шею, чмокнула в губы и спросила:
- Будешь королём или тебе нравится быть рабом слепой ревности? Ты кому больше веришь, мне или сплетникам, завидующим нашей любви?
Почувствовав себя королём, я окончательно растаял.
27.09.2024 год
Правда без ошибки
Два старика оказались в парке на одной скамейке и разговорились.
- В этот день, десять лет назад, жена у меня умерла, - сказал невысокий толстяк в малиновом женском берете. - А ваша супруга, если будет прилично поинтересоваться, как поживает?
- У меня нет жены, и никогда не было, - ответил худощавый в фетровой шляпе и с вызовом глянул на собеседника. - Вы имеете что-то против холостяцкой жизни?
- Что такое холостая жизнь? - неспешно заговорил толстяк, - Вот вам правда, без ошибки. В четверг с друзьями в баню сходишь, в субботу в футбол поиграешь. В воскресенье, если на дворе лето, - съездишь на спортивную арену, поболеешь за железнодорожников. Это правда, без ошибки. Раньше свадьбы, дни рождения, праздники. Был говорлив, любил посмеяться. Теперь годы уже не те. Всё больше похороны, поминки. Лишнюю рюмку стараешься не выпить. Дети зовут стариком. Я не обижаюсь. Это правда, без ошибки. Сам сколько раз ловил себя на мысли, что всё стоящее давно уже случилось и ушло от меня далеко и безвозвратно. Хотите верьте, хотите нет, но это правда без ошибки. А вы почему холостой? Не встретили своей единственной?
- Из-за принципов.
- Это как же?
- В подростковом возрасте, не скрою, мне нравились женщины. Любой праздник воспринимался, как повод для мужской охоты. Перед этим, само собой, дешёвое вино со сверстниками пил. Ни ума, ни смелости от этого не прибавлялось. Дерзости хватало только на разговоры, в лучшем случае на танцы со слабым полом. Что говорить про взрослых женщин, даже сверстницы на меня, подростка, внимания не обращали. Обидно было до слёз, но я терпел. Старшие ребята, более успешные в амурных делах, говорили в утешение, что всё у меня ещё впереди. В это, при моей заурядной внешности, верилось с трудом. Но я взрослел, ставил перед собой трудные задачи и шёл к их решению. Это самый верный путь к совершенству и развитию личности, кто бы что ни говорил. Наконец приобрёл я уверенность в себе. И не только смазливые сверстницы, но даже и красивые женщины, стали поглядывать на меня с интересом. Да так, что мне, прежнему аутсайдеру, представилась возможность выбирать. Я как человек современный и развитой, мог многое простить слабому полу. Но у меня есть принципы. Воровок - терпеть не могу. Лежал я в больнице. Молодой был, влюбчивый. Обратил внимание на медсестру. Она мне улыбалась, согласна была на всё. И я ей улыбался, обещая взглядами наложить свои грешные руки на её, так сказать, прелести.
- Всего-то?
- Не перебивайте. Так вот. Как заметил я свою зазнобу, беззастенчиво вылавливающую кусок варёного мяса из больничного котла, - так вся любовь у меня к ней и закончилась. Обкрадывала больных. Представляете? Разве можно такое простить? Потребность в правде и честности, она у меня в крови.
- У всех правда в крови.
- Значит, вы меня поймёте. Надо же любить человека не столько за внешнюю, сколько за внутреннюю красоту. А если твоя возлюбленная воровка, - то какая уж тут красота? Сплошное безобразие.
- Понятно. А других попыток влюбиться и жениться не делали?
- Нет.
- Почему?
- Боялся разочароваться в предмете обожания. Уж сильно та медсестра меня расстроила. Сказать по правде, потерял я веру в женскую честность. Влюбляться-то я, влюблялся. И, признаюсь, много блудил. Но вот, как без веры жениться?
- Без веры нельзя, - согласился толстяк и подумав, добавил, - Это правда без ошибки.
Против правил
Лето. Алушта. Жаркий пляж. Два немолодых отдыхающих москвича познакомились и, воспользовавшись тем, что их жёны плавали в море, затеяли неспешный разговор.
- Какая у вас красивая, серьёзная, жена, - сказал низкорослый, пузатый мужчина, высокому, сухощавому собеседнику. - Осанка королевы, взгляд императрицы. Я по профессии психолог и хороший физиономист. Позвольте, угадаю, кто она такая и как вам удалось её завоёвывать.
- Что ж, попытайте счастье.
- Уверен, на сто процентов, что ваша жена - дочь маршала или академика. Это женщина из семьи известных, высокопоставленных, родителей. Вы - провинциал, приехали в Москву из глуши, откуда-нибудь из Саратова. Благодаря уму и упорству, а скорее всего, чудом, без всякого блата поступили в университет, где преподавал её папенька и где, разумеется, училась она. Первое время вокруг неё вертелись столичные франты, не давая вам возможности к ней приблизиться. Но постепенно вы их оттёрли и обратили на себя её внимание. Возможно, стали первым учеником на курсе, и её папаша указал дочке на вас, как на целеустремлённого и многообещающего студента. Вы сделались частым гостем в профессорском доме. Но она серьёзно к вам не относилась, держала на расстоянии. Затем у вас в жизни случилась перемена. То ли дядя разбогател и подбросил деньжат, то ли произошло что-то похожее. У вас в кармане зашуршали купюры. Имея средства, вы прилично оделись, стали пользоваться дорогим парфюмом. Появилась возможность купить букет роз, покатать девушку на такси, пригласить её в ресторан. Почувствовав себя уверенно, вы осмелели. Я думаю, перемена произошла на третьем курсе. Вы в первый раз, так сказать с налёта, сделали ей предложение руки и сердца. Она над вами жестоко посмеялась. Дала понять, что вы человек не их круга и надеяться вам не на что. И как бы в подтверждение своих слов выскочила замуж за студента-красавца, учившегося на курс старше, у которого отец был в ранге министра. Но жизнь у неё с ним не задалась. Он и до свадьбы попивал «горькую», а женившись, и вовсе стал зашибать так, что перестал выходить из запоев. При этом, напиваясь, давал волю рукам. Не прожив с ним и года, она расторгла брак. Тут у вас появился шанс. Но на этот раз вы не торопились, вам нельзя было во второй раз ошибиться. Вы, как человек разумный, решили действовать наверняка. Ни на что не претендуя, вы стали её слугой, её, так сказать, тенью. Сопровождали из дома в университет, из университета домой. На чашку чая не напрашивались, были, что называется, сама деликатность. Но этого мало, вы сделались её конфидентом, наперсником всех её мыслей. Она поверяла вам душу. Вы терпели и ждали. Не выдали себя ни словом, ни жестом даже тогда, когда она открыла вам тайну своего сердца, сказав, что до сих пор любит бывшего мужа и мечтает вернуться к нему и родить от него ребёнка. Более того, вы предложили себя в посредники для примирения и добились в этой любовной дипломатии большого успеха. Её бывший муж остепенился, у них снова наладились отношения, как тут вдруг вмешался случай. Этот красавец, сын министра внезапно, трагически погибает. Его, как стёклышко трезвого, с букетом алых роз, предназначенных для неё, на пешеходном переходе сбивает насмерть пьяный водитель-лихач. Она слегла и врачи оказались бессильны, не знали, что с ней произошло и как ей помочь. Девушка угасала на глазах. И тут-то вы не упустили своего шанса. Вы забросили учёбу, сидели с ней денно и нощно, и вам удалось то, что не удалось Орфею, - вытащили её с того света. Вы не просили её руки, но этого и не требовалось. Ваше чувство было написано у вас на лице. Она согласилась стать вашей женой, с условием, что первые два года, вы не станете настаивать на физической близости. Она наложила на себя обет, в память о трагически ушедшем возлюбленном. Любовью, нежностью и терпением, вы все эти два года пытались растопить лёд, сковавший её сердце. И у вас получилось. Она снова расцвела, как майская роза под тёплым дождём, сделалась ещё прекрасней и стала целиком принадлежать вам. Да, мой друг, досталась она вам дорогой ценой. По вашему мужскому самолюбию всё это время гусеницами «ездил бульдозер». Но всё это в прошлом. Теперь уже ничто не омрачает вашего супружества. Разве что, иной раз она вспомнит о той, далёкой, ушедшей первой любви и проронит слезинку. Ну, что, угадал? Мне кажется, процентов на восемьдесят, а то и девяносто я попал в точку.
- Насчёт процентов не берусь судить. Давайте расскажу, как было на самом деле. А вы уж подобьёте дебит и кредит.
- Весь внимание, - сказал пузатый, с плавками, задранными до груди.
- Сам я коренной москвич, а жена - приезжая из Кишинёва. В университете я не учился. Учился в ГИТИСе восемь лет. Сначала четыре года на актёра, потом столько же на режиссёра. Какое-то время работал в театре Гоголя, затем в Московском областном театре. Ничего путного не сыграл, не поставил. Было время, читал со сцены Зелёного театра в ЦПКиО имени Горького стихи Николая Некрасова: «Идёт, гудёт зелёный шум», - рассказчик горько усмехнулся и продолжил. - Жена, приехав в Москву, торговала в магазине «Копейка» сырами и оливками, пирожками с лотка у станции метро «Смоленская». Продавала свитера на вещевом рынке в Лужниках. Есть мнение, что в транспорте знакомиться не следует. Ничего путного из этих знакомств не выходит. А с Катей, своей женой, я познакомился в автобусе. И это случайное знакомство вылилось в сильное чувство и привело нас к крепкому и нерушимому союзу. До Кати я дважды был женат. Сначала на сокурснице, затем на искусствоведке. Оба брака были неудачными. Теперь о том, как я с ней познакомился и добился её расположения. Я возвращался домой, после смены. Жил я на Проспекте Мира, а работал тогда охранником в магазине «Магнолия», на улице Артамонова. А случилось всё в девяносто первом автобусе, на конечной остановке. Людей в салон набилось много, лето, духота, а водитель задерживался в автобусной конторе. Пассажиры стали потихоньку роптать.
- Что это вы меня всё локтем пихаете? - возмутилась красивая девушка, стоявшая рядом со мной.
- Пионерская привычка, - очень вежливо, воркующим голосом пояснил я, - привык в строю локтём соседа ощущать.
- Так вы уже лет двадцать, как вышли из пионерского возраста, - распекала она меня.
- Я-то, - говорю, - вышел, а вот привычка из меня выходить не хочет.
Всё это спокойно, почти благостно произнёс.
Девушка рассмеялась, отдавая должное моей находчивости, и посмотрела на меня тёплым взглядом.
- Кто вы такой? - был задан с её стороны не праздный вопрос.
Я ей рассказал всё тоже, что и вам. И про ГИТИС и про «Зелёный шум».
- Давайте выйдем на воздух, - сказала она и, взяв меня за руку, вывела из продолжавшего стоять автобуса.
На улице мы хорошенько рассмотрели друг друга, и как бы сказать это поделикатнее, друг другу понравились.
Затем было вино, если не ошибаюсь, портвейн розовый, за номером семьдесят два. Сосед Юрка дал ключи от своей голубятни. Поскольку я тогда был ещё женат на искусствоведке и пригласить к себе в квартиру Катю не мог. В голубятне, прямо на полу, густо усыпанном свежими опилками, мы с ней и провели свою первую ночь.
- Как-то это несерьёзно, - краснея, как барышня, отреагировал толстяк, - На таких, как правило, не женятся.
- На каких, таких?
- На случайных знакомых. С которыми в голубятне, после портвейна. Протрезвеет обычно такой сорви-голова, и образумится.
- А я вот не образумился. Наоборот, голову потерял. Взял да и записался с ней. И живём уже не первый год в любви, уважении и согласии. А правила в любви только для дураков написаны. Любовь выше правил, шире схем. Она не укладывается в привычные рамки. Нам повезло, мы, как в яблочко, оба попали в любовь. Возможно, у девяти из десяти пар, всё это закончилось бы так, как вы говорите. Но у нас, против правил, всё сложилось хорошо. И я этому рад.
11.02.2025 год
Пять запендю
К театроведу Игорю Бертольдову в два часа ночи заявился сокурсник по ГИТИСу, Денис Лампадкин, сын известного в советское время драматурга, Кирилла Корнеевича Крикливого.
- С женой разругался, можно у тебя поживу? - после третьего стакана чая поинтересовался гость.
- У меня тесновато. Да и соседи, как выпьют, сходят с ума, - попробовал в завуалированной форме отказать Бертольдов.
- Можешь мне постелить на полу. Всё лучше, чем у жены, - настаивал Лампадкин.
- А чего не поехал к отцу? У Кирилла Корнеевича огромная двухкомнатная квартира в фешенебельном доме в центре Москвы. К тому же ты там прописан.
- У Крикливого, по его же выражению, там «пять запендю».
- Что за пять запендю?
- Начнём с туалета. Там проходят две трубы с холодной и горячей водой. Стояк с холодной водой не герметичен, с него вода подкапывает. Он взял кастрюльку, алюминиевую, маленькую и на верёвочках её подвесил. И сделал так, чтобы вода точно в эту кастрюльку капала. Чтобы спокойно в магазин ходить, не опасаясь оставлять квартиру. Кастрюлька не очень быстро наполняется, но надолго, например, к матери съездить в Пушкино, он не рискует. Зато у него есть отговорка, почему он не может навестить престарелую родительницу. «Нахожусь на передовой. Всех вас прикрываю», - говорит он и, возможно, вполне серьёзно так думает. Итак. Первое запендю - текущий стояк. Из туалета не выходим. Второе запендю - унитаз. В своё время я привёл к Кириллу Корнеевичу мастера, Вадима Павловича. Он поменял отцу унитаз. Был белый, стал голубой. Но там надо было его как-то укрепить. Или дощечкой как-то прижать, привинтить или раствором зацементировать, чтобы не двигался. Люди плитку дополнительно кладут. Специалисты знают, как делать. Тут ничего не было. Вадим Павлович сказал отцу: «потом сделаешь, пока так». Как говорится, нет ничего постояннее временных сооружений. И унитаз этот голубой хоть и функционировал в отличие от прежнего, но шатался. Был шатким-валким. К тому же у него скоро сломался механизм в сливном бачке и приходилось наливать воду в таз и им сливать нечистоты. Но это не главная беда, а главная в том, что унитаз стал качаться. На него не сядешь, потому, что можно было упасть. Что-то там произошло. Может, часть основания отломилась, и он стал неустойчив. Не могу точно сказать, не знаю. И что сделал отец? Починить же невозможно.
- Почему?
- Ты что. Надо снова какого-то мастера вызывать. Это целое дело. В деревне люди как-то же живут без унитаза. Ведро в сени ставят. Ночью на ведро «сходили», утром вынесли. И что сделал Крикливый. Купил два пластиковых ведра. Одно себе, другое мне из соображений гигиены. Налил туда чуть-чуть холодной воды. Писай, потом выливай в унитаз. Далее идём в ванну. Ну, то, что там плитка везде отлетела - это ладно. Повесил верёвку под потолок, а на неё плёнку в виде защиты от воды. Это не самое страшное. Третье запендю. Проблемы с водой. Помыться совершенно невозможно. Такое понятие, как душ, в квартире отца не существует. Лейка давно оторвана от шланга. Хотя и сама лейка и вместе со шлангом легко меняются, но это не для него. То есть, лейки нет. Поливаешь на себя воду, словно из игрушечной детской леечки. Это у отца называлось «принять душ». Более того, он постоянно отключал воду, на всякий случай. «Чтобы напором не прорвало трубу и не испортить систему водоснабжения». Случалось, я вечером приходил с учёбы и стоял ещё час у окна на этаже, рядом с мусоропроводом, ждал, пока он меня пустит в квартиру. Потому что он «работает». Мешки и коробки с написанным ставит у двери, в мою комнату, на мою кровать. То есть мне в квартиру не зайти. Разнесёт мешки и коробки, сделает проход, тогда только пускает. Четвёртое запендю - свет. Пришёл я как-то домой, - тьма египетская. Спрашиваю: «Что случилось?», - «Знаешь, я почувствовал какой-то запах в квартире. Кажется, наша проводка стала гореть». В результате он вывернул в квартире все лампочки, а выключатели заклеил скотчем, чтобы случайно не включить. Без света вечером тоже не посидишь, включали настольную лампу. Естественно, сидели в полутьме. Яркий свет только в дневное время можно было увидеть. Пятое запендю - газовая плита на кухне. Конфорки на ней уже старые. Когда надо было их менять, он не поменял. Из всех работает только одна, самая маленькая. И то в полсилы. Честно говоря, я не представляю, как он всем этим пользуется. В основном питается гречневой и овсяной кашами, консервами и капустой. Холодильник на кухне стоит, но он не работает. Используется, как шкаф. И весь в наклеенных бумажках-памятках. «Закрывая, придерживать дверцу». К кому эти памятки обращены? Всё пространство двух комнат и кухни заставлено старой мебелью-рухлядью и мешками с одеждой от покойной родни и его записями. Дело в том, что он до сих пор много пишет. Слушает радиоприёмник днём и ночью и все свои мысли об услышанном заносит на бумагу. Листы складывает в «картофельные» мешки и тут же забывает, где что лежит.
Ты думаешь, почему я женился на первом курсе? Только для того, чтобы вырваться из этого ада в малогабаритную, но чистую и уютную квартиру жены. Причём, я тогда уже объяснял Кириллу Корнеевичу, что мы достойны того, чтобы не мучиться, от нищеты и всех этих запендю, а жить в комфорте и достатке. Отец надо мной только подсмеивался и вспоминал, как его сначала ограбили коммунисты Горбачёв с Павловым, а потом демократы Ельцин с Черномырдиным. Когда я ему говорил, что каменный дом, о котором он мечтает, совсем не мираж, а реальность, которую надо только захотеть. Он смеялся в голос. Я ему напоминал, что у нас есть в Подмосковье участок в СНТ, заросший бурьяном. Там можно построить каменный дом со всеми коммуникациями. С водой, электричеством и газом. При этом останутся ещё огромные деньги и на однокомнатную квартиру в Москве и на хорошее житьё-бытьё. Как только я его не убеждал. Говорил: «Хорошо. Не хочешь дом, можно разменять наше жильё на две приличные квартиры в Москве. И опять же, ещё останется куча денег». Ведь платит за две комнаты, а живёт в невыносимых условиях, хуже бомжа. Спит на кухне, сидя на сломанном стуле, облокотясь спиной на неработающий холодильник. Или прямо на холодном полу, умножая хронические болезни.
- Может, ты с ним не убедительно говорил? - предположил Бертольдов.
- Убедительно. Он заслушивался меня. Вспоминал молодость, первую любовь. Красавицу Таисию Погонову, молодую жену старого генерала. Размечтался: «Вставлю зубы, обновлю гардеробчик и пойду с красавицей в ресторан. А что? Ведь я ещё ничего, только надо будет седую бороду сбрить, а волосы на голове покрасить». Я обрадовался, что сдвинулась гора с места. Вторю ему: «Конечно! Чего ты себя заживо похоронил. Ведь молодой ещё, тебе ещё наслаждаться жизнью лет десять, а то и двадцать». Увлёкся. Глаза закатил, бормочет: «Да, да». И вдруг в лице переменился, и зло так шепчет: «Ан, нет. Я им дам деньги, блудницам этим. А они потом мне изменять с молодыми кобелями станут. Я сам молодым был, знаю, что говорю. Не смогу пережить второй раз измену! Убью! Не позволю такому случиться!». Я задрожал всем телом, ведь вот, совсем чуть-чуть оставалось дожать, вернуть старика к здравому смыслу. Не теряя надежды, жалобно стал умолять: «В твоём возрасте можно хорошо жить и без Таисий Погоновых. Спокойно, размеренно», - «Точно. Заведу кота, а то и двух. Если буду жить в своём доме, то можно и голубятню устроить на чердаке. Вон, граф Григорий Орлов, на старости лет, когда уже шея его голову не держала, через таз с водой наблюдал за голубями, парящими в небе. В детстве на своей голубятне я сорок минут стоял и смотрел на голубей парящих в небе. И шея не затекала, не болела. С котами и голубями все болезни от меня уйдут». И всё-таки деньги у него неразрывно связаны со слабым полом. От котов и голубей, в рассуждениях вернулся к женщинам. Поведал, размечтавшись, что небезответно влюблён в кассиршу из магазина «Перекрёсток», точную копию Таисии Погоновой. И вдруг снова заорал: «Как попробует вкус больших денег, тоже будет мне изменять! Я их породу знаю!». И на этом замкнулся, разговор о размене квартиры закончился. Я в слёзы. В отчаянии ему говорю: «Давай, тогда хоть мусор в квартире уберём», - «Какой мусор? Где мусор? Это всё нужные вещи! Что же это такое делается? Коммунисты меня ограбили, демократы ограбили. Теперь сын родной пытается с меня последнюю рубашку снять». Его не переубедить. Сидит в своей «помойке», днём и ночью слушает радио. Вся квартира от пола до потолка завалена коробками и мешками. Из дома выходит только в магазин за продуктами, да в Сбербанк, платить за квартиру. Иногда доходит до «Библио-Глобуса», на Мясницкой. Если деньги от пенсии, после покупки продуктов, остаются, он их не копит, уверен, что украдут. Покупает на них какие-нибудь ненужные лекарства, о которых мошенники ему рассказывают по радио. Вот вся его жизнь. Живёт, как отшельник, но только пользы от этого никому. И признаюсь, меня уже не раз посещали мысли о том, что было бы неплохо, если бы отец вдруг взял, да и скоропостижно скончался.
- Ну, это уж ты хватил. У него, что, и мечты никакой нет?
- Мечты у него есть, они сравнимы с мечтами фараона. Но при этом совершенная неспособность пошевелить для этого хотя бы пальцем. Я по злобе, когда он был в «Библио-Глобусе», вынес из квартиры на помойку шесть или семь его мешков, лежавших в коридоре, и мешавших ходить. Так он этого даже не заметил.
- Надо было и все остальные вынести.
- Надо было. Чего теперь говорить. Стережёт квартиру, чтобы не затопить соседей. Всего боится, делать ничего не хочет. И я, признаюсь, прилип навязчивыми мыслями к разделу его квартиры. Ни о чём другом уже и думать не могу. С женой на этой почве поругался. Я от неё скрываю, что у отца настолько плохо с головой. Думает, я сам не желаю квартиру разменивать. Не могу же я ей сообщить всё то, что изложил тебе.
- Почему? - удивился Игорь, - Не любишь? Не веришь в силу её любви?
- Именно потому, что люблю и боюсь потерять. Ведь это ж позор какой, отец, сошедший с ума.
- Да брось ты сцены закатывать. Мы ведь театроведы, а не актёры. Я тебе не верю, здесь что-то другое.
- Боюсь, подумает, что женился на ней из корысти. Только для того, чтобы из сумасшедшего дома убежать. А это только отчасти правда.
- Так и скажи.
- Шутишь?
- Правда всегда лучше недомолвок.
- Ох, не знаешь ты женщин.
- Это слова твоего отца. Ты мне ответь - любишь жену?
- Люблю.
- Доверься ей.
- Попробую.
Утром Денис позвонил жене и помирился с ней.
9.04.2025 год
Слова и жизнь
Владимир Пафнутьевич Выхухолев шагал по осенним лужам и в уме прокручивал вчерашний разговор жены с тёщей: «Шёлковая блузка, рукав летучая мышь, круглый вырез и всего пять тысяч», - раскладывая перед матерью наряды, хвасталась покупками супруга, - «Льняная блузка-туника. Ну как было не взять. Всего три тысячи. В сезон она все шесть стоит. И ещё две блузки взяла, хлопок, вискоза, по две тысячи каждая», - «Молодец, умничка, правильно сделала, что купила», - хвалила дочку тёща.
Выхухолев шагал к сестре Марье занять денег до зарплаты и не мог удержаться от того, чтобы не ругать жену. «В доме ни копейки. Хлеба не на что купить, а она осенью покупает себе вещи на лето. Ладно, ей на меня плевать. Но она ни о матери больной, ни о детях не думает».
Раздираемый подобными размышлениями, он вошёл в подъезд пятиэтажного кирпичного дома и поднялся на третий этаж. Знакомую обитую дерматином дверь открыл Александр, старший сын сестры.
Узнав в чём дело, племянник объяснил дяде, что мать на свадьбе у соседей с четвёртого этажа, что и сам он туда направляется. Пригласил Владимира Пафнутьевича с собой.
- Удобно ли, - колебался Выхухолев, - может, я её здесь подожду?
- Конечно, удобно, - убеждал его Александр, - У нас тут всё запросто. Людка Горюнова выходит замуж за Пашку Панфилова, моего одноклассника. Пойдёмте, они будут рады.
Заперли дерматиновую дверь, стали неспешно подниматься по лестнице. Вдруг племянник не в силах сдерживать волнения, заговорил:
- Дядя Володя, поздравь меня, я тоже скоро женюсь. Надя Федорчук мне такие восхитительные слова сегодня говорила.
Выхухолев остановился и взял Александра за руку выше локтя.
- Сашка, послушай меня, не торопись, - тяжело дыша, заговорил Владимир Пафнутьевич, - Моя жена Вера, будучи в невестах, тоже красивые слова говорила. Но слова одно, а жизнь другое. Супруга обещала напечатать диссертацию, освободить меня от хозяйственных дел, зарабатывать деньги и содержать семью. А на деле что вышло? Родила детей, обленилась. В результате я и диссертацию не защитил, и сам всё делаю по дому. Стираю бельё на ребристой оцинкованной доске. Спросишь, почему на доске? Потому что из-за капризов больной тёщи, за которой я тоже хожу, не могу купить стиральную машину. Готовлю, убираюсь. Жена поест, встанет из-за стола и уйдёт, даже грязную тарелку в раковину лень ей поставить. Пойдёт сплетничать с матерью о спортсменах и артистах, или к соседу на растление. Дети тоже на мне, она к ним не подходит. По её милости я бросил институт, научную деятельность, растерял знакомых, друзей. В зной, дождь и мороз, охраняю автостоянку. Да разве ж о такой жизни я мечтал? А ты мне о том, что слова красивые тебе говорят. Не верь словам. Моя жена всё сделала для того, чтобы я «похоронил» диссертацию. А затем меня же и обвинила в том, что я не нашёл в себе сил «защититься». Называет ничтожеством. То есть слова она не перестала говорить. Вот только слова-то стали другие. А когда я ей напоминаю о словах, говоренных ею перед замужеством, приходит в бешенство, кричит не своим голосом и бьёт посуду. Или того хуже, улыбается и спрашивает: «Правда? Ну, надо же. Я совершенно этого не помню». И что в итоге? Два несчастных человека, связанных детьми. Ненавидим друг друга, но обстоятельства сложились так, что уже ничего не изменишь. Не верь словам. Ты совсем молодой. Сначала встань прочно на ноги, «оперись», доделай все свои дела до конца и только после этого женись. Надежда, если любит, пусть ждёт, помогает. В ЗАГСе всегда успеете записаться.
Племянник погрустнел, не таких слов ждал он от дяди.
Поднялись на четвёртый этаж, вошли в квартиру. Сразу попали в водоворот шумного веселья. В коридоре толпились нарядные, подвыпившие люди. Видимо, только что вставшие из-за стола и освободившие место другим. Выхухолев с племянником протиснулись к комнате. Во главе длинного, праздничного стола сидели жених с невестой, на первый взгляд совсем ещё дети. Рядом с ними, с бокалом в руках, стояла невысокая, сухощавая, коротко стриженая женщина лет пятидесяти и произносила тост, напутствуя молодых.
- Два слова о моей семье, - вдохновенно говорила она, - Мы были семьёй, пессимистически настроенной, деструктивно мыслящей. Настолько привыкли ругать всё и вся, что это вошло у нас в привычку. Ворчать начинали с утра, были недовольны жизнью и друг другом. Муж кричал на меня: «Что ты опять заняла ванную, когда мне надо быстро умыться и бежать на работу!». А я ему в ответ, перекрикивая шум бегущей из крана воды, отвечала: «А ты вчера опять забыл закрутить крышку у тюбика зубной пасты!». На работе сплетни, злословие. Возвращаясь домой, мы продолжали делиться отрицательной информацией. Для нас все окружающие были дураками и дурочками. Нас никогда не радовали погода, цены в магазинах, решения правительства. И в какой-то момент я сказала себе: «Хватит!». И взглянула на нашу семью со стороны. Мы были ужасны. Мы были зациклены на таких мелочах, на которые в нормальных семьях и внимания не обращают. И как матери, мне не было оправдания, из-за того, что я кричала на своего ребёнка, била его и растила человеконенавистником. А как жене, мне не было оправдания за то, что я бранилась с мужем из-за таких пустяков, как незакрытый тюбик с зубной пастой. Грозя ему при этом чуть ли не разводом. Мы были вечно обиженные эгоисты, вообразившие себе, что весь мир создан только для нас, и он нам не додаёт должное. Ужасно вспоминать это. И я решила всё разом изменить. Поинтересовалась у мужа: «А чем ты был сегодня доволен?». Муж молчал, он не ожидал от меня такого вопроса. И сначала воспринял его, как очередную придирку, повод для скандала. Но сообразив, что у меня другие мотивы и интересуюсь я не из пустого любопытства, стал вспоминать прошедший день. И сын стал вспоминать, сказал: «Мам, я получил зачёт по сольфеджио». «Вот», - говорю, - «оказывается, не всё так плохо. И что-то хорошее в нашей жизни тоже происходит. А мы этого хорошего не замечаем, так как сконцентрированы только на негативе». И постепенно я, муж и сын, стали меняться. Перестали сообщать друг другу гадости, ругать всё и вся. Стали жить на позитиве. И традиция спрашивать: «что сегодня было хорошего?» закрепилась в нашей семье. Оказалось, жить и не ругать тоже можно. Мы перестали высказывать претензии и недовольства по отношению друг к другу и сразу стало легче. Семья стала крепче, дружней. Желаю, чтобы вы, строя вашу молодую семью, избежали наших ошибок и были счастливы сто лет и три месяца. Горько!
Уставшие слушать долгую речь молодожёны, под общий гул и аплодисменты, поцеловались.
Марья Пафнутьевна заметила брата и, выйдя из-за стола, подошла к нему.
- Привет, Машунь. Что это за удивительная женщина? - поинтересовался взволнованный Выхухолев. - Я слушал её, и у меня ком подкатывал к горлу, слёзы катились по щекам. Она словно вскрыла нарыв на моём больном сердце. Описала трагедию нашей с Веркой семейной жизни. Вот только боюсь, не получится из той ямы, в которую я свалился, так легко выбраться, как это сделала она. Тем более вытащить своих.
- И она не выбралась, - смеясь над навернувшимися слезами брата, сказала Марья Пафнутьевна, - Это Нона Карповна Пешеходова с первого подъезда. Психолог, сектантка, из сумасшедшего дома не вылезает. Кто-то додумался, на свадьбу её пригласил. На самом деле сын её, Эмиль, «непризнанный гений», одурев от наркотиков, повесился. А муж, Даниил Ионович, «тонкая натура» ушёл жить к «легкомысленной девице» Любе Сойкиной. А тот текст, что ты слушал, им в секте дают для распространения. Слова и в самом деле замечательные. Вот только в жизни по написанному редко выходит. Не так, чтобы вдруг, «по-щучьему велению». В этом и скрывается главный обман.
- Ах, вот оно что, - зашептал Выхухолев. - Хорошо, что ты мне на это глаза открыла. А то я, как дитё малое, на её историю купился. Хочется позитива, что ни говори. Я до сих пор верю в сказку, хотя и взрослый уже дядя.
За праздничным столом стоял гул и веселье, с рюмкой водки в руке, поднялась грузная старуха годов восьмидесяти и сильным, грудным, голосом произнесла:
- Я тут ела, пила и мне стало тошно.
- Горько! Горько! - поправляя ёё, кричали со всех сторон.
- Горько, - исправилась старуха.
Молодые принялись целоваться. А Выхухолев, которому от всего слышанного и пережитого в самом деле сделалось тошно, развернулся и стал пробираться к выходу.
11.08.2024 год.
Слова старика
Коммунальная квартира. На общей кухне тускло горит лампочка под потолком. Лена протирает тряпкой стол. За другим столом сидят и ужинают молодые люди, Константин и Вадим.
На кухню с чайником в руке вышел их пожилой сосед, Алексей Михайлович Буц. Поставив чайник на плиту, старый греховодник подкрался к девушке и на ушко ей озорно шепнул:
- Кто-то должен быть немедленно обнят.
С этими словами Буц по-хозяйски обхватил обеими руками Лену за талию.
Девушка поддалась, но при этом недовольно пропищала:
- Деда Лёша, я уже не маленькая, мне двадцать лет.
- Для меня ты всегда останешься крохой.
Красная от смущения, Лена высвободилась и убежала. А Константин обратился к соседу за советом.
- Михалыч, ты большую жизнь прожил, всё видел, всё испытал. Подскажи, как жить, чтобы не плакать на старости лет?
- Жить в согласии с собственной совестью, - не задумываясь, ответил Буц.
- Ну, вот, посоветовал. Если тебя послушать, то не то, что на старости, а уже сейчас плакать станешь. Если с собственной совестью поступки соизмерять, через день положишь зубы на полку. Сейчас все обманывают, воруют. А ты говоришь...
- Было во мне много мирского, чем я гордился, - перебил Константина Алексей Михайлович, - государственные награды, звания. Хороший костюм, серебряный портсигар, золотые запонки, красивые женщины. Сейчас смешно всё это вспоминать. С годами понимаешь, что хвастаться-то нечем. Всё ругают СССР. Говорят, что секса в Советском союзе не было. А я вспоминаю Первомайскую демонстрацию. Красная площадь, алые знамёна на фоне синего неба, сладкий весенний воздух. После демонстрации, прямо на набережной Москвы-реки стакан водки залудишь. Чужой подъезд, горячие губы. А вы говорите, мы были скопцами. Нет, друзья мои, скопцами мы не были.
Буц с интересом посмотрел на сковороду, из которой ел его собеседник.
- Алексей Михайлович, может, картошки с мясом? - с готовностью предложил ему Вадим.
- Спасибо, не надо. Я ведь как Дон Кихот, уже лет десять, на ужин ем только винегрет.
- Мы тут, без вас, про преимущества холостой жизни толковали, - признался Костя.
- Какие же у ней преимущества? Жизнь холостяка - это жизнь ущербного человека.
- С какой стороны посмотреть.
- С какой ни смотри. И для государства холостяк - враг, и для природы самого человека это вредно. Не выполняет свою божественную функцию плодиться и размножаться.
- Плодиться можно и без женитьбы.
- Можно, но всё это чревато эксцессами. Я ведь на Таньке как женился? Стоял на ковровой дорожке в центре зала Дворца бракосочетания и в голову лезли всякие мысли. «А что, если по дороге домой из ЗАГСа мы с женой застрянем в лифте, и у меня начнётся паническая атака? А если прямо сегодня, в день свадьбы мне Татьяна изменит с водителем лимузина или хуже того, со свидетелем с моей стороны, с моим лучшим другом Серёгой Пострамковым? А что, если её вообще украдут и увезут в Тбилиси?». «А сколько случаев, когда тёща соблазняет зятя», - атаковали меня новые страхи, - «Я не готов спать с Антониной Ивановной. Она сильно потеет и у неё варикоз на ногах. А потом у Таньки дурная наследственность, отец и брат алкоголики. А что, как наш будущий сын, имея такие плохие гены, тоже пристраститься выпивать? А вдруг она вследствие такой дурной наследственности совсем не сможет рожать? Потом если будем жить у нас, мой отец-сладострастник, видя её красоту, приставать к ней начнёт. Я этому ничего не смогу противопоставить, так как пока учусь, живу исключительно на его средства. Буду помалкивать и плакать по ночам. А если станем жить у неё, то её отец и брат, алкоголики, напившись пьяными, примутся избивать меня. Поскольку знают, что я их презираю и ненавижу». Тут прозвучал строгий голос женщины-регистратора брака: «Алексей Михайлович Буц, вы согласны взять в жёны Татьяну Флорентьевну Блошкину?», - «Да!», - испугавшись своих мыслей, выкрикнул я, и подумал, что всё теперь кончено, надо переставать бояться и приниматься жить.
И я не ошибся. Человеку, чтобы быть счастливым, нужно кому-то что-то отдавать. Ну, а если даже и берёшь, то должен оправдание иметь: «Для дома, для семьи стараюсь. Не для себя». Такая позиция всем понятна. А если человек один, то ему очень мало нужно. Он съест сухарь с чаем и уснёт. Суп он себе одному никогда варить не станет. Вы только на миг представьте себе семейную жизнь. Дом полная чаша. Вечером соберутся гости, родня, друзья. Тут и водочка, и заливное, и холодное, и горячее. Разговоры, музыка, песни и танцы. А ночью, когда все разойдутся и помоешь посуду, в постели к тебе прижмётся жена. Родная, близкая, любящая, ласковая. Вот оно счастье, а не то, как вы живёте, не зная, зачем и для чего.
- Вот ты, Михалыч, красиво расписал семейную жизнь. А что, как жена изменять начнёт?
- Всякое может быть. Ты ей это прости. Это, пожалуй, первый и самый главный секрет семейного счастья - научиться прощать. Жена потом тебе за это в сто раз больше воздаст и отблагодарит. Я сам рано женился. Даже отец, примерный семьянин, пенял мне за это. В шутку мне говорил: «Куда торопишься, погулял бы на воле». Вот мои друзья гуляли на воле, оба переболели дурной болезнью и после доступных женщин уже и к нравственным относились с настороженностью, с недоверием. У меня на дому друзья столовались. Поначалу, как и отец, они подсмеивались надо мной. Говорили, что я загубил жизнь молодую. А потом завидовать стали.
- Ты прямо, Алексей Михайлович, какую-то идиллию нарисовал.
- Идиллией и не пахло. Ранняя женитьба имеет не только плюсы, но и минусы. Один из них - соблазны. Ну, и я не удержался в рамках приличия, с соседкой «снюхался», чего делать не следовало. Хорошо, что она в другой город уехала, и интрижка не перешла в проблему. А потом и отдыхать друг от друга надо. А как же. Жену на юг с детьми, а сам с друзьями отрываешься. Целый месяц пьёшь водку-пиво. Жена возвращается с юга, ты выходишь из запоя. Начинается снова размеренная семейная жизнь. Жена на юге погуляла, от меня отдохнула. Я с друзьями покутил, от неё отдохнул. До следующего отпуска можно друг друга и потерпеть.
- Получается, любовь закончилась?
- Любовь закончилась, а жизнь-то продолжается. Вдвоём жить легче и в любви и в ненависти. А живя один, ты до старости не доживёшь. Судьба одинокого холостяка-эгоиста - сумасшедший дом и сырая могила. Это не я, а Лев Толстой сказал. Он ходил в сумасшедший дом, хотел понять, кто туда попадает. Ему хватило двух посещений. Говорит: «Там находятся одни эгоисты». Так что, пока не поздно, задумайтесь над жизнью своей. Никаких преимуществ у холостяцкой жизни нет. Запомните слова старика.
8.04.2025 год
Со своей колокольни
У подъезда стояли двое. Иван Митрофанович, старичок, опирающийся двумя руками на клюку. И Виктор, молодой человек, поджидающий брата Николая, чуть поодаль беседовавшего с девушкой.
- Какая прелестная штука - детство, - завёл непринуждённую беседу Иван Митрофанович, - Бывало, играем в прятки, я «вожу», стою с закрытыми глазами, опираясь лбом на щит с объявлениями. Громко произношу всем известные слова: «кто не спрятался, я не виноват». А вместе с тем вдыхаю в себя свежий вечерний, летний воздух, смешанный с запахом краски, исходящий от доски объявлений. И такое полное, такое естественное ощущение счастья, такая лёгкость, что хоть оттолкнись от земли и лети. Голубчик, куда всё это уходит?
- Мне кажется, вы и сейчас такой же счастливый мальчишка с крыльями за спиной. Несмотря на все ваши седины, бороду и палочку от хромоты, - подольстил старичку Виктор. - Я не прав?
- Поглядите, стоят мамы с колясочками, - уклонившись от ответа, продолжал Иван Митрофанович. - Какие они беззаботные. Никто из них и не думает о том, что через пять-семь лет, те, кто лежат сейчас в колясочках, будут драться друг с другом или дружить. А через двадцать лет, которые пролетят незаметно, пойдут вместе в загс или в армию. И знаете, всё такие странные мысли в голову лезут. Кто кем станет? Или не станет. Я этих мыслей боюсь. Я их гоню. Глядите. Это какое-то колдовство. Аня в присутствии этого типа Коли-Николая не может даже слова сказать, дрожит, как осиновый лист.
- По всей видимости, она его любит. Вот вам и всё объяснение.
- Поосторожнее, молодой человек, это моя внучка, а я её дедушка. Анюта не может его любить, он ветреный человек, бабник.
- Это вы так думаете. А она, по всей видимости, думает иначе. И вам с этим придётся считаться.
- Дожди проклятые, - сменил тему Иван Митрофанович, - у мамочки моей давление скачет. А я, болван, на ночь глядя ей бутерброд с маслом сделал. У неё давление и подскочило. Я уж мазями-бальзамами ей виски, темя и лоб растирал. На ноги, на икры, приклеил горчичники, таблетку проглотила. Ох, тяжело человеку с болезнями в старости. Лучше уж умереть молодым.
- Нет. По мне лучше поскрипеть, помучаться, годиков до ста двадцати, - сказал молодой человек и весело рассмеялся.
5.03.2018 г.
Совестливое поколение
Посреди широкого длинного коридора коммунальной квартиры стояли двое и беседовали. Почтальон, молодой парень Ларион Ларчиков и пенсионер, старик-инвалид Павел Власович Морсов. Ларчиков выдал инвалиду пенсию, но Морсов не спешил его отпускать, учил жизни.
Мимо общающихся пробежал и скрылся в уборной полный лысый мужчина. По дороге он нервно приговаривал:
- Быстро-быстро, п;сать-п;сать.
- Учитель пения, Клёцкин, - понизив голос, пояснил Морсов, - К нему, дураку, в коммунальную квартиру ходят заниматься дети. А по выходным он в своей комнате собирает целый хор, и они поют. Детское хоровое пение - вещь прекрасная, но только тогда, когда ты хочешь его слушать. А если без твоего ведома херувимы поют весь день напролёт, то это превращается в сущий ад.
За спиной Павла Власовича прошла молодая женщина в бежевом платье и фартуке, скрылась на кухне.
- Какая прелестная малютка, - заметил Морсов, сладострастно причмокнув губами.
- Вы видели её мельком, когда успели разглядеть?
- Глаз мой быстр и объемлющ, - широко улыбаясь и демонстрируя белые вставные зубы, ответил старик.
- С одной ногой и двумя костылями Вам трудно будет угнаться за ней.
- Деньги помогут. Деньги - моя вторая нога. Впрочем, всё это шутка. Человек растёт, пристрастия его меняются. В детстве я любил стоять у кабины автобуса и наблюдать за тем, как водитель крутит «баранку», объявляет остановки, открывает двери простым переключением тумблера. Подрос, стал завидовать тем, кто во дворе играл на гитаре, пил водку и курил «Беломор». Сейчас смешно об этом вспоминать. Удивительная штука - жизнь. Раньше как было? В юности встречаешь сверстника и спрашиваешь: «Иванов ещё не женился? Петрова замуж не вышла?». В старости: «Иванов ещё живой? Петрову не схоронили?». И эти вопросы естественны для юности и для старости. А теперь всё с ног на голову поставили. Юноша спрашивает сверстника: «Иванов ещё не женился?». И слышит в ответ: «Да нет, умер от водки». Старик спрашивает у сверстника: «Петрову не схоронили?», - «Какой там. Вышла замуж за молодого». Мир сошёл с ума.
Людку Журавлёву знаешь? Это я её жить научил. Она же детдомовская, всё у нашего магазина тёрлась. Говорю, пить ты, Людка, горазда. Запишись с алкоголиком из седьмой квартиры, Сашкой Игрушкиным, пропишись к нему и пей вместе с ним до его посинения. И выпивать станешь за его счёт, а не побираться тут на морозе и когда он околеет, жильё его себе заберёшь. Вообще про девок я так, к слову. У меня с женой полная гармония. Жена любит меня, с глазу на глаз с гордостью называет старым хреном. Намекая, что я ещё силён в интимном смысле.
- Ну и обращения у вас, - удивился почтальон.
- Когда мы впервые встретились, она была честная, а у меня была бравая гвардейская выправка. Я тогда служил офицером в Советской армии, делал воинскую карьеру. Что-то тогда не заладилось, мы поругались, разошлись. При нашей второй встрече у Любки уже чести не было, а у меня выправки. Но мы поладили. Говоря по-русски, Ельцин меня из армии выгнал, а Любка трудилась проституткой. И лет пять я сидел на её шее, пока в себя не пришёл.
- И как ваша жизнь с ней выглядела? - смущаясь от услышанного, поинтересовался Ларчиков.
- Любка детей накормит, больной свекрови даст таблетки, мне задание, чего купить, что сделать по дому. Сама помоет голову, нарядится, накрасит глазки, губки и на работу. Я сделаю покупки, иду в гараж, чинить машину. Случалось, что и напивался там с горя с соседом по гаражу. А Любке что? Она была довольна жизнью. Муж есть, дети есть, острых ощущений хватает. Это я душевно страдал. Скороходова знаешь из второй квартиры? Он мать свою похоронил на собачьем кладбище. Говорит, у неё было желание лежать в одной могиле с кошкой Лунькой. Луньку захоронили на кладбище домашних животных, а мать он сжёг в крематории, а пепел разделил надвое. Половину замуровал на человеческом кладбище, урну в колумбарий поставил. А вторую половину пепла пересыпал в банку из-под бразильского кофе и закопал на могиле Луньки. Что можешь сказать о Скороходове?
- Ну, что ж. Ответственный человек. Выполнил наполовину желание матери.
- Не ответственный, а сумасшедший. Слышал я, что и ты за больной матерью ухаживаешь? Смотри, не переборщи.
- Это, в каком смысле? - возмутился Ларион и лицо его залила краска.
- Штука в том, что всё должно идти своим чередом. Так, как природой задумано. Старики должны умирать, а молодые жить. А то, вон, Любка Заборова с третьего этажа где-то вычитала, узнала, что от полипов в матке помогает мужская сперма, она якобы уничтожает полипы. Пригласила к бабке, своей матери, солдата. Сговорилась с ним по сходной цене, сеанс - бутылка. Солдат разохотился, стал регулярно бабку «лечить». В результате той действительно стало легче, исчезли не только полипы, но и хандра. Стала наряжаться, красить губы красной помадой. В результате она вышла замуж за неразборчивого солдата и переписала завещание. Вычеркнула из наследников дочь родную, а вписала туда мужа. Осталась Заборова на улице без наследства и накоплений. Так и говорит: «Моё время прошло, сплю теперь в обнимку с соколом». Спрашиваю: «Как сокола зовут?». Смеётся, объясняет: «С приёмником ;Соколом;, советской сборки». Такая же история и с Гусевым, купившим старому отцу проститутку. Дед с ней записался, а сына вон из дома прогнал, сказал: «Живи на помойке». Так что перед тем, как своих стариков воскрешать, тысячу раз подумай.
В коридоре воцарилось напряжённое молчание.
Учитель пения Клёцкин, выйдя из туалета, шагал по коридору и в зловещей тишине напевал:
- Еле-еле донёс. Я ж компота напился... Я счастливый такой, «освободился».
Как только он вошёл в свою комнату и дверь за ним закрылась в коридоре грянул гром.
- Чёрт хромой! Да пошёл ты, знаешь куда? - крикнул негодующий почтальон и махнув на Морсова рукой, ушёл не прощаясь.
- Это что ж получается? - говорил сам с собой Павел Власович, - Напрасно ругаем молодёжь? Скороходов, Ларчиков, Заборова, Гусев, мои оболтусы. Выходит, нам на смену идёт совестливое поколение?
6.03.2024 год
Соседи
1
Олег и Лена Овсянниковы вернулись с прогулки. Не успели разуться, в дверь позвонил сосед, литератор Леонтий Лодырев.
- Ночью двери скрипели, - входя и потирая руки, пожаловался литератор.
- У нас тоже скрипят, - без энтузиазма ответила Лена и скрылась в комнате.
- После дождей пришла сырость, - стал объяснять этот эффект Олег, - двери потяжелели, петли заскрипели.
- У тебя в холодильнике блины остались? - приглушённым голосом поинтересовался Леонтий.
- Не блины, а мясные бризоли. Да ты проходи на кухню.
- Можно их съесть?
- В микроволновке полторы минуты грей и сметану возьми.
- Хватит ли полторы минуты?
- Хватит. Будешь сильно разогревать, развалятся.
Лодырев достал из холодильника бризоли и, состроив недовольную гримасу, заявил:
- Что-то они позеленели. Не отравиться бы.
- Кто позеленел? – не понял Овсянников.
- Вон, бризоли твои зелёными пятнами покрылись.
- Там кинза. Это мясо с зеленью. Не обращай внимания. Говядина нежирная, без зелени они будут суховаты.
- Убедил, - развеселился литератор, - полторы минуты, говоришь?
Давно были съедены бризоли, Лена спала мирным сном. На кухне сидели Олег, Леонтий и чуть позже к ним присоединившийся второй сосед по лестничной площадке, майор милиции на пенсии Семён Семёнович Куцерда.
- Сегодня были с Ленкой у Членова, её женского врача, - рассказывал Олег, отхлёбывая из чашки остывший чай, - Хороший доктор, неравнодушный. Редко встретишь теперь такого. Заверил, что жена здорова и ничто ей не мешает иметь детей. Гуляли по центру. Перейдя Красную площадь, дошли до «Новокузнецкой». Весь фасад станции упрятан за высокий железный забор. Оказывается, закрыта на ремонт. Стали смеяться, что-то тут не то, это какой-то знак. Говорю: «Вечер тёплый, пойдём пешком до «Добрынинской». Шли не спеша, разговаривали. Толкнув массивную дверь станции метро, я оглянулся. И тут, словно ударили меня по темени. В глазах потемнело. Всё это были знакомые места. Весь этот район я знал, как свои пять пальцев. Дома, дороги, - всё, всё, всё. Пять лет кряду исправно ездил сюда к однокласснице, Светке Жёсан. Им дали квартиру в этом районе. К тому же она потом поступила и училась в Плехановском на экономическом. После армии я катался в «Плешку» через день. А иногда ехал прямо к ней домой. Мы бродили по старинному некрополю Донского монастыря, смотрели фильмы в кинотеатрах «Правда» и «Алмаз». Я ловил сачком для бабочек её волнистого попугая, улетевшего из дома в форточку и примкнувшего к воробьиной семье. Светка жаловалась на сокурсницу, которая будучи замужем за хорошим парнем с их курса, спит с деканом. А я ревновал её и к декану, и к рогатому «хорошему парню». А поссорились на Новый год. Нарядились, я в Деда мороза, она в Снегурочку и отправились поздравлять соседей. Я выпил лишнего. Короче, поздравляя жильцов, я их целовал. Это-то Светке и не понравилось, высказала мне неудовольствие. А я нет, чтобы извиниться или промолчать, психанул. Ушёл, хлопнув дверью. В молодости совершаешь непростительные глупости, о которых потом жалеешь всю жизнь. Были бы у меня уже дети-подростки. Хочется детей. Дети - это радость, надежда на будущее.
- Что ты такое говоришь, - возвысил голос Куцерда. - Нет у тебя потомства и радуйся. Вон, у меня взрослые сыновья по тюрьмам сидят, а несовершеннолетние дочери живут, не знаю с кем и где. Дети сознательно губят себя, и ты никак не можешь это исправить и смириться с этим тоже не в состоянии. Одно расстройство от них. Сам не знаешь, чего хочешь. Готовишь еду у себя в ресторане, в этом и находи утешение и радость.
- Нахожу. Но этого мало. Готовлю я вкусно, приглашали в Париж на стажировку. С профессией я угадал. А вот с жёнами не везло. Первая берегла фигуру. Была кожа да кости. И это жена повара. Коллеги поднимали на смех. Клизмы себе каждый день делала. Но это ещё полбеды. Бывало, с аппетитом съест всё, что я приготовлю, и бегом в туалет. Два пальца в рот и желудок чист. При этом уверяла, что моя стряпня ей нравится, иначе б не ела. А из-за очистительных процедур я не должен на неё обижаться. Пусть бы оно и так, человек я покладистый, мирный. Но представь, Семён Семёнович, себе праздничный стол, за которым сидят уважаемые люди, дорогие гости. И вот они слышат, как мою супругу после употребления пищи, в туалете выворачивает наизнанку. Близкие люди, конечно, были осведомлены про её бзик. Но не будешь же посвящать в её дурь каждого нового гостя. Случались эксцессы. Человек хвалит кушанье, наворачивает за обе щеки и то, и сё. Вдруг обращает внимание на странные характерные звуки. Планировка-то у нас в квартирах какая? Туалет располагается рядом с кухней. Всё слышно. Только для бывшей жены такая планировка была удобна, всё под рукой. Ты смеёшься, а смешного тут мало. При этом я терпел её и развёлся только из-за её измены. Решил гостям фотографии жены показать. Достал чёрный конвертик, в котором продаётся фотобумага, вынул снимки. Глянул на них и ужаснулся. На всех супруга была голая. Собственно, на снимках была красивая, свободная женщина, ничем не похожая на мою закрепощённую, забитую, молчаливую жёнушку. Оказывается, у неё была другая, скрытая от меня, интересная жизнь. Понадобилась же такая ещё кому-то, кроме меня. Вторая жена - полная противоположность первой. Ей было всё равно, что у неё в тарелке. Смешает остатки грибного супа с рассольником и, не подогревая, всё это без хлеба навернёт. Честное слово, хуже, чем поросёнок. На мой взгляд, такая же сумасшедшая, как и первая. Не везло мне с жёнами.
И вот на исходе третьего десятка встретил я Лену. Как говорят в таких случаях, вторую половину. Полагал, что сразу начнём плодиться и размножаться. Очень для этого старался. В первый год супружеской жизни не пропускал ни одной ночи, «бросал в поле семя». Но ничего не взрастало. Обратился к врачу, тот посоветовал заниматься «посевами» реже, дескать, зерно не успевает набрать силу. Стал я два раза в неделю трудиться на супружеской ниве. Ничего не получается. Сегодня проверились ещё раз у Членова. За себя, надо признаться, я спокоен. Но и жена, после сегодняшнего медосмотра оказалась здоровым человеком, годным к деторождению. Ты должен меня понять, старик. Устал я жить только для себя. Это губительно для организма.
- Живи для жены, - возразил ему Куцерда.
- Жена и я, - одно целое. Нужен ещё кто-то, о ком следует заботиться. Иначе смысла у жизни нет.
- Собаку заведи или кота.
- Какую, к чёрту собаку! Какого кота! Ты, Семён Семёнович, всё не то говоришь.
- Не надо ругаться. Давайте все вместе мне книгу сочиним, - предложил литератор.
- Пойду, засиделся, - вставая, отрезал Куцерда, - бризоли кончились, чай остыл.
Семён Семёнович взял «лимонную дольку» из вазы с конфетами и, лениво пережёвывая мармелад, удалился.
После ухода Куцерды Лодырев пожаловался:
- Жаль, майор ушёл, надо было по милицейской теме ему вопрос задать. Понимаешь, взялся сочинять детектив и споткнулся на первом шагу. Не смог придумать, как находят труп в заброшенном здании.
- Легче простого. Школьники любят играть в заброшенках, парочки бесквартирные, в основном студенты, там уединяются. Или ещё проще, зашёл человек по нужде.
- По какой нужде?
- По большой. По маленькой может и под деревце сходить. В молодые годы трудился я в заводской столовке, и хлебнул с голодухи то, чем мы заводчан кормили. У рабочих желудки лужёные, политуру с денатуратом выдерживали, не то, что наше варево. А я после смены вышел с завода и чувствую, до дома не доеду. Свернул в такой, как тебе нужно, заброшенный дом. Присел в полумраке. А когда глаза привыкли к темноте, вижу, - в этой же комнате, рядом со мной, сидит Валентина Ульяновна, наш шеф-повар. Видимо, тоже пригубила из общего котла. Смеху-то было. После этого она меня уволила.
- За профнепригодность?
- За длинный язык.
- Ну, хорошо. Допустим, я с этой задачей справлюсь. А вдруг сейчас детективы не читают. Узнать бы, какой жанр сейчас в фаворе, - сокрушался Леонтий.
- Не в жанре дело. Если умеешь хорошо писать, то в любом жанре будешь иметь успех. А если ты ещё откроешь новый мир… Дело в том, что когда бездарный человек, плохой писатель, открывает новый мир, то его, этот мир, никто не замечает.
- Бездарный человек, плохой писатель, как ты говоришь, не откроет новый мир.
- Нет, он его откроет, - убеждал хозяин гостя, - но потом будет жаловаться, кричать на всех углах: «У меня идеи украли!». Взять того же Шекспира. Его обвиняли в том, что он крал сюжеты писателей, живших двести лет до него. Да, книжка издана, но её невозможно читать, - паршиво написана. Да, главные герои взяты оттуда, сюжет тоже позаимствован, но совершенно другая картина разворачивается. Это примерно так же, как разные режиссёры берут одну и ту же пьесу и по-разному ставят её в театре. В зависимости от умения, таланта и восприятия мира. Именно поэтому в одном театре спектакль по этой пьесе смотрится, как что-то невероятное, как абсолютный шедевр, а в другом как что-то заурядное или даже позорное.
- Ты своими примерами взбудоражил во мне воспоминания. Что-то у кого-то я хотел украсть, именно по той причине, что тема не раскрыта, - забеспокоился Лодырев, - А вот у кого и что – забыл. Помню только, что хотел украсть.
- Шекспир крал и Александр Дюма.
- А почему я хотел украсть? Видел, что о важном, касающемся всех нас, написано вскользь, небрежно. И только я сообразил, что это важно, как в моём воображении всё это стало расцветать и приобретать свои огромные, настоящие размеры. Решил, что надо стащить без затей.
- И хорошо, и правильно, не стесняйся.
- Дело за малым. Осталось только вспомнить, у кого и что я хотел утащить. Это, как в моём рассказе о воре.
- Что за рассказ?
- Даже не рассказ, скорее, задумка. Вор приходит к врачу и жалуется: «Доктор, пикантная ситуация. Дело в том, что я по профессии вор и выхожу на дело со склерозом в голове. Иду по улице, вижу – луна, звёзды светят. И совершенно забываю, куда иду, чего хочу украсть. Так что неровён час, скоро с голода умру. Жена из дома выгонит».
- Кстати говоря, я этого склеротика понимаю, - засмеялся Овсянников, - Потому что иной раз прихожу утром на работу и начинаю думать: «А что мне готовить?». Но включаю кофемолку, подтягиваются другие повара. Они-то и сообщают, что я предполагал замутить.
- Вот, как тебе такое развитие событий. Врач поздно вечером сидит дома, смотрит телевизор. Слышит, кто-то ключ подбирает к его квартире. Он открывает дверь и видит, что на пороге стоит его сегодняшний пациент. Вор врачу плачется: «Доктор, простите, ради бога, но я забыл, кого хочу обокрасть. И чтобы завести механизм памяти, стал совать отмычку в первую попавшуюся дверь. К счастью, она оказалась вашей», - «К счастью для кого?», - «Для меня, конечно. Будь на вашем месте другой человек, я бы рисковал оказаться в тюрьме».
- А представь, вор взял большой куш, огромную добычу, золото-бриллианты, спрятал и забыл куда.
- То есть он ограбил банк, утащил мешок с деньгами, - подключился Леонтий, - А где спрятал, не помнит. И об этом на приёме он рассказал врачу. Говорит: «Была погоня, надо было заметать следы. Я забежал в новый дом, скинул мешок в одну из ещё непроданных квартир, а в какую именно, забыл». Врач, честный человек, смотрит на номер своей квартиры - «шестьдесят девять» - и понимает, что деньги находятся в ещё незаселённой «девяносто шестой». Где днём идёт ремонт, а ночью в ней никого. Доктор опаивает вора, укладывает его в кровать, берёт его отмычки и лезет в девяносто шестую. Там полицейская засада. Врача хватают и сажают в тюрьму. А вор остаётся жить в его квартире. Жена врача сказала вору, что он её муж, и тот ей поверил. Доктор-то с ней в последнее время не спал, а ей хотелось. А этот несчастный исполнял супружеский долг как солдат, вырвавшийся в увольнение на короткое время, и всё у него по мужской части работало хорошо. И что интересно. Она всю ночь могла от него требовать исполнения супружеского долга, так как он забывал о том, что только что «расплатился». Сделал дело и тотчас забыл об этом. То есть жена пользовалась его слабоумием для удовлетворения своих физиологических потребностей. Что называется, «отрывалась». Решила, что именно такой муж ей и подойдет. Мы с тобой практически целый рассказ сочинили.
- Ты его сам сочинил.
- А главное, все, кроме оступившегося врача, счастливы. Полиция схватила вора, ограбившего банк. Вор, которого выгнали из дома, обрёл крышу над головой и кусок мяса на ужин. И жена врача удовлетворилась, после долгих лет мучительного ожидания. А почему схватили-то? В мешке с деньгами был спрятан маячок. Сыщики очень скоро нашли деньги, но надо было и грабителя взять. Сидели в засаде - ждали, когда вор вернётся за добычей. Там, в «девяносто шестой» квартире, вместе с полицией сидели в засаде и телевизионщики с канала «Столичный криминал». И сразу при поимке включили свет, камеры. Снимали, фотографировали, как на человека с отмычками надевали наручники. А врач взял ещё и маску вора, чтобы в своём доме его никто не узнал. Переоделся в одежду гостя, приподнял воротник. Следователь на пресс-конференции скажет: «Почему мы так долго не могли поймать злоумышленника? Потому что он маскировался под порядочного, всеми уважаемого человека». Кстати, тот, кого поймали, вполне может быть не врачом, а дознавателем. Следователь это тот, кто расследует преступление. А кто такой дознаватель? Чем дознаватель от следователя отличается? Надо было у Куцерды спросить. Дознаватель в переводе – «добраться до знаний». Знаешь, мне кажется, такой человек раньше попросту назывался палачом. Возможно, дознаватель при пытках отшиб вору память. А тот, забравшись к нему в квартиру, видит, - знакомый, но не может вспомнить, кто это и всё ему рассказывает. Можно сделать по-другому. Дознаватель работает ещё и психотерапевтом в районной поликлинике. То есть, имея диплом юриста, втайне от полицейского начальства ещё и подрабатывает врачом. Вор к нему приходит, жалуется: «У меня проблемы с памятью». А тот сам же ему память и отбил, используя при пытках всякие наркотические вещества. Дознаватель же может быть психиатром, два дня на одной работе трудится, два дня на другой.
- Всё возможно. Выучился на психолога, устроился дознавателем. Денег не платят. А с учётом того, что завёл знакомства, работая в полиции, устроили по совместительству в поликлинику психотерапевтом.
- Да-да. Сидит он в кабинете и плачет: «На двух работах тружусь, но денег на жизнь не хватает. Мне бы банк грабануть». Кстати, у американцев полно фильмов, где полицейские грабят банки. Дознаватель получает экстаз и удовлетворение во время дознания, жена ему малоинтересна. А женился он на ней в своё время из-за карьеры, была дочка профессора или из-за прописки. Или же, допустим, его поймали на преступлении, но в тюрьму не посадили, начальник прикрыл, женив его на своей распутной дочери.
- Первый вариант лучше. А то бедный вор-склеротик окажется в постели с какой-то шалавой, вместо несчастной женщины. Где тут подвиг? И ты мне объясни, что ты всё про воров стараешься сочинять?
- Так теперь иначе нельзя. Раньше главным героем в литературном и кинематографическом творчестве был молодой коммунист, сейчас старый «вор в законе». Он надёжа и опора населения, растерявшегося в наше смутное время.
- Да -а, - только и смог сказать Олег и попросился спать.
2
До того Лодырев увлёкся темой вора-склеротика, что стал звонить Овсянниковым среди ночи.
- Олег, будешь смеяться, - говорил он в трубку, - В девяностые я работал в охране автобусного парка и со мной бок о бок трудился профессиональный вор, который в молодости специализировался на вскрытии сейфов. Он своё отсидел, зажил мирной жизнью, завёл козу. К чему его вспомнил? Начальство охраны мало того, что знало, что в штате охраны бывший вор, так они его ещё как-то попросили вспомнить молодость и открыть сейф с бумагами. Начальник охраны ключи от сейфа куда-то задевал, а бумаги срочно понадобились. Сейф громоздкий, металлический, но простой, не банковский, без затей. И хозяин козы этот сейф запросто и с удовольствием открыл. И сразу заблестели у него глаза, помолодел. Лет двадцать этим не занимался, а руки-то помнят, - такое было настроение. Всё равно, как старик женился на молодой и после двадцати лет простоя у него получилось. Руководство охраны поблагодарило бывшего вора за то, что он их выручил. А потом стало поглядывать на него с опаской. Как только он сорвался и выпил на смене, его сразу же уволили. Другим прощали длительные запои, «зашивали-кодировали», а его держать не стали. Видишь, какие замечательные люди со мной в охране работали.
- Леонтий, дай поспать, завтра поговорим.
Не прошло и минуты, снова звонок. Овсянников поднял трубку и сказал:
- У тебя совесть есть? Ты не только меня, но и жену будишь. Ну, чего тебе ещё? Чего молчишь?
- Простите за поздний звонок, - после долгого молчания, ответил ему незнакомый молодой голос, - Вас беспокоит ваш сын Зденек.
- Да-а, - растерялся Олег, - Зденек? Очень приятно. А ты как, где?
- Не беспокойтесь. Я приехал в Москву, остановился у приятеля, буду поступать в институт, - в трубке повисла пауза. - Увидимся ли когда? У меня день рождения через два дня, я хотел бы вас пригласить в кафе. Удобно ли это?
У Овсянникова защемило сердце.
- Зденек, продиктуй свой телефон, я завтра позвоню, и мы договоримся о месте и времени встречи, - сказал он.
Олег записал номер и положил трубку. И тут же к нему с расспросами пристала жена.
- Что за новость? Какой ещё Зденек?
- У меня есть сын. Взрослый. Я совсем забыл о нём. Из моего дальнейшего рассказа поймёшь, почему. Служил я срочную службу во внутренних войсках. И на втором году службы, ближе к дембелю, ходили мы целой ватагой к девушкам в общежитие. Колька Шлак, сослуживец, учил меня, говорил: «Представляться нужно чужим именем, каким-нибудь Зденеком Засодимским. А то ещё будут неприятности». Короче, всех девушек приличных ребята разобрали, а мне досталась самая страшная. У неё подбородка совсем не было, как у нерпы. Делать нечего. Я всё не решался до неё дотронуться, а она мне с упрёком в голосе эдак говорит: «Ты же Зденек, а не бзденек, - залезай».
- На неё? - морщась, как от съеденного лимона, поинтересовалась Лена.
- Нет. Сначала, под одеяло, - виноватым голосом, стал оправдываться Олег, - Ну, а затем, разумеется...
- Не стошнило?
- Ты права. Сначала было гадко. А потом темнота её уродство скрыла, а во-вторых, в постели я представлял себе другую, Светку Жёсан, одноклассницу, в которую был влюблён. Ты не сбрасывай со счетов, что всё это было давным-давно, при «царе Горохе». Молодость, дефицит женского внимания. Лена, ты должна меня понять.
- Рассказывай дальше, Зденек. Что было после?
- Сослуживцы, что призвались позже меня, сообщили, что она родила мальчика и записала его в ЗАГСе Зденеком, так же, как и отца. Вот поэтому у моего сына такое имя. А адрес мой ей те же сослуживцы дали, они же продолжали в женское общежитие ходить. Всё это время она мне не писала. Ни слуху, ни духу, а тут - сын приехал. Видимо, в адресном бюро дали мой телефон, он и позвонил. Вот и весь секрет.
- Имя странное, не говоря уже про обстоятельства, при которых оно ему досталось. Фактически вымышленное.
- Так и есть, вымышленное. Меня же не Зденеком зовут.
- Теперь я ничему не удивлюсь. Может, ты и Зденек. Или это не твой сын, а настоящего Зденека, а ты беспутного отца зачем-то покрываешь.
- Послушай, заяц. С его матерью ни до, ни после меня никто не спал. Говорю же, страшная была, как смерть. А после родов стала ещё страшней.
- Откуда ты всё это знаешь?
- Да всё те же сослуживцы писали.
- Какие чуткие и внимательные люди, твои сослуживцы.
- Грехи молодости, ты обязана меня простить. Видишь, нет у меня от тебя тайн, я пред тобой прозрачный, как пред Господом Богом.
Жена заплакала и, вытирая слёзы, стала причитать:
- Я слышала, что у каждого человека имеются «скелеты в шкафу», но что они у тебя такие...
- Не убивайся ты так, - пробовал Олег успокоить жену.
- Да как же мне не убиваться, когда самый близкий и дорогой мне человек открывается с совершенно неожиданной стороны. Оказывается, я всё это время жила не с шеф-поваром, примерным семьянином, а с каким-то оборотнем, сексуально распущенным человеком, бегавшим в общежитие к публичным женщинам. Со Зденеком Засодимским! Какая всё это гадость.
- Ты тоже от меня что-то скрываешь, - робко защищался Овсянников, - Я же не ковыряюсь в твоём прошлом. Объясни, почему ты до тридцати пяти лет оставалась девственницей? При свободе нынешних нравов и твоей ослепительной красоте? И только не говори, что ты из религиозной семьи, я хорошо знаю и твою мать, и твоего отца.
- Секрета нет. У меня было родимое пятно. Красная клякса во всю левую щёку. Все ухажеры от меня шарахались, как от прокажённой. В тридцать пять лет появилась возможность это пятно убрать в Институте красоты. И я сразу же вышла за тебя замуж.
Лена пристально посмотрела на мужа и снова безутешно заплакала.
3
Овсянников не спал остаток ночи. На работе был рассеянным, путал соль с сахарным песком и несколько раз чуть не испортил блюдо. После работы домой ноги не несли, зашёл к Куцерде.
Молодая жена Семёна Семёновича, Наталья Харина, открыла дверь и сразу же убежала на кухню. Олег направился было в комнату, но остановился в коридоре. Хозяин квартиры, как парализованный, лежал на диване, «стеклянными» глазами уставившись в телевизор. В этом состоянии, знакомом Овсянникову, Куцерда никого не желал видеть. «Видимо, с Наташкой поругался», - решил Олег.
Харина на кухне разделывала селёдку. Овсянников сел на табурет у плиты и спросил:
- Почему людям так трудно понять друг друга?
Вместо ответа Наталья попросила подтянуть ей спадавшие тренировочные штаны, а заодно и трусы.
- Почему они с тебя сваливаются?
- Похудела, да и резинки слабые.
При этом она смеялась тихим колокольчиком. И Овсянникову ничего не осталось, как подтянуть ей сначала трусы, а затем и штаны. Никакого эротического чувства по отношению к соседке он не испытывал.
- Снимал с женщин трусы. Но надевать, подтягивать, не приходилось, - сделав дело, сказал он.
- В жизни всё надо попробовать, - равнодушно парировала Харина.
Отведав чай с блинами и селёдкой, Олег снова заглянул в комнату. Куцерда продолжал лежать на диване, уставившись в телевизор. А его супруга, принявшая душ за то время, пока Овсянников полдничал, не смущаясь присутствием гостя, разгуливала по комнате в прозрачных трусиках и таком же прозрачном бюстгальтере. Достала из шкафа и надела на себя чулки на резинках. Накрасила губы, явно собираясь к любовнику.
«Как только люди ни живут», - мелькнуло в голове у Олега, и он вспомнил, как был свидетелем такой картины.
Семён Семёнович, похожий на бухгалтера, сидел в очках за письменным столом, и в общую тетрадь аккуратно записывал очередные измены жены. А Наталья с равнодушием, словно речь шла о крупе и сахаре, подправляя пилочкой ноготки, называла ему фамилии партнёров по амурным делам.
- С Гудовичем? - уточнял Куцерда.
- Чуть-чуть. У него же с напёрсток и практически не работает.
- Но было?
- Было.
- Когда?
- В понедельник.
- Денег дал?
- Какие там деньги - сто рублей. Мужики - они ведь жадные.
Семён Семёнович подумал, мысленно согласился и продолжил:
- Дальше.
- Братья Блудовы.
- Опять! - вознегодовал супруг.
- Ты же сказал, без комментариев, только фамилии.
- Я запрещаю тебе с ними встречаться. К тому же денег они не дают. Сколько они с тебя выцыганили?
- Господи, «выцыганили», скажешь тоже. Бутылку водки купила одну на двоих.
- Мне никогда даже чекушки не поставишь, а этим - целую бутылку.
- Зачем тебе водка? У тебя после неё голова болит.
- Дальше.
- Сашка Когтев. Схватил, гад, прямо в подъезде, денег не дал.
- Дальше.
- Шишаков Денис, электромеханик. На крыше лифта катал, а потом в машинном помещении я его отблагодарила.
- Где и кого ты только не благодарила. Ну, ладно. Денег дал?
- Коробку лампочек на шестьдесят ватт у него взяла. В коробке сто штук, теперь надолго хватит. Но я ему за это пообещала ещё две встречи.
- Вот это молодец. Я про лампочки. Всё с чужими людьми возишься, а про мужа законного забыла.
- Я тебе не кукла резиновая, - вспылила Наталья, - дай отдохнуть от домогательств, тогда и до тебя очередь дойдёт.
- Кому сказать, - обращаясь к Овсянникову, жаловался Куцерда. - К родной жене за супружеским долгом вынужден занимать очередь. А ведь брал за себя девственницу.
Жили супруги мирно, но время от времени случались скандалы. Дело в том, что Харина, несмотря на то, что предохранялась, время от времени умудрялась забеременеть. А что было самое обидное для Семёна Семёновича, сообщала об этом ему. Тут его терпение лопалось. Он пускал в ход кулаки и кричал: «Главное, рассказывает об этом, как о чём-то для меня приятном! Язык так же несдержан, как и п...да». Наталья оправдывалась: «Да разве я виновата? На меня мужик только посмотрит, я уже беременна».
Овсянников пришёл к Куцерде за поддержкой, но скоро понял, что в этом доме он её не найдёт.
«Да. В каждой избушке свои погремушки», - прощаясь с закрывавшей за ним дверь Натальей, думал он.
От Семёна Семёновича Олег направился к Лодыреву. Входя, сказал:
- Помнишь, я открыл тебе банковскую карту? Сегодня перевёл на неё пять тысяч рублей. Теперь с голода не умрёшь. Можешь картой расплачиваться в «Перекрёстке» и «Пятёрочке».
- Спасибо, - Леонтий картинно поклонился. - Признаюсь, хотел у тебя сегодня пятьсот рублей просить, но получил в десять раз больше. Да не оскудеет рука дающего.
Прошли на кухню. Оказывается, литератор до прихода приятеля пил пиво.
- Для того тебе деньги даю, чтобы ты пьянствовал? - отругал товарища Олег.
- Да, как-то всё..., - Лодырев повертел рукой в воздухе, что должно было означать «плохо мне». Затем забрался в холодильник и нехотя передал приятелю коробку с куриными яйцами. Дело в том, что у Леонтия на кухне, под раковиной, взаперти, жила курица, несшая в день по яйцу. Бабка литератора, перед смертью переезжая из деревни в город, всех кур зарезала, а эту пожалела, отдала внуку.
- Я тебе вчера докладывал, как на свидание ходил? - рассеянно поинтересовался Лодырев.
- Не успел.
- Хотел по горячим следам, да ты сам развязал язык. А потом увлеклись сочинением книги и я об этом забыл. Сейчас отрапортую.
- Девушку прислали из той фирмы, о которой ты мне говорил?
- Да. Они себя называют «Академия неслучайных знакомств». Прислали фотографию женщины. Зовут Виолой Авоськиной.
- Опять какую-нибудь моральную калеку?
- Да, калеку моральную. Ну, а кто ещё будет пользоваться такими услугами. Я моральный калека, она моральная калека. Но я осознаю свою ущербность в этом вопросе, а она не осознаёт.
Леонтий достал и показал фотографию, с которой смотрела довольно миловидная женщина средних лет, с волосами, забранными в пучок, одетая в закрытое платье.
- По первому впечатлению, эта Виола из какого-то старинного города. Приехала в столицу...
- Захватывать?
- Ну, да. Сшила платье, в нём сфотографировалась.
- Нет, на встречу пришла модно одетой. Она, по-моему, москвичка. Преподаёт в институте культуры.
- Что она там преподаёт?
- Менеджмент, если я правильно её понял и без ошибок произнёс это слово.
- А что это?
- Управление культурой.
- Управление культурой? Там ещё и управленцев готовят. Ну, а чем она тебе не показалась? Секту посещает, и это жирный минус, перечеркнувший все её достоинства, даже привлекательность?
- Слишком скромная.
- И умная?
- Относительно.
- Женщине это можно даже в плюс поставить.
- Посмотрим.
Олег рассказал Леонтию о внезапно объявившемся сыне, о ссоре с женой.
- Дело в том, что я ещё ни разу с Леной не ругался, это первая наша ссора. От того, как она разрешится, зависит будущее нашей семьи, - склонив голову, как на исповеди, проникновенным голосом сказал Овсянников.
- Не переживай, - успокоил его Лодырев, - Ленка умная и ей не семнадцать лет. Всё будет хорошо.
После этих слов Олег приободрился, взял коробку с куриными яйцами и пошёл домой.
4
Всё произошло именно так, как и предполагал Леонтий. Лена попросила у Олега прощения за ночную истерику и сама предложила отпраздновать день рождения Зденека у них на квартире.
Овсянников, созвонившись с сыном, передал ему предложение супруги, продиктовал адрес и они условились о времени.
Дело было за малым, - организовать стол и массовку, то есть созвать гостей. Стол Олег накрыл царский, а гости были традиционные. Он с Леной, Куцерда с Хариной и Леонтий должен был прийти с Виолой. Зденек отмечать свой день рождения явился один.
Это был высокий, худощавый юноша с плоской грудью, длинными конечностями и лицом старичка. Волосы короткие, светлые, жидкие, брови и ресницы белёсые, глазки маленькие, бесцветные, прищуренные. Нос кнопочка, подбородка почти нет, узкие губы, сложены в саркастическую улыбку.
Одет он был в чужой старомодный серый костюм и застиранную до неприличия белую рубашку. Обут в изношенные ботинки коричневого цвета.
Первое впечатление от Зденека разнилось у супругов Овсянниковых.
- Твой сын похож на уголовника, только что освободившегося зека, - шепнула мужу Лена, усаживаясь за стол.
- Ну, что ты. Не на лицо смотри, а в душу, - пристыдил её Олег. - Какая-то неоскудевающая радость исходит от Зденека. Словно жизненной энергии в нём на сто человек. Он радуется всему. Стулу, на котором сидит, людям, окружающим его. Будь к нему снисходительна.
- Ты думаешь, он дурачок?
- Наоборот. Человек, нашедший себя, своё место во времени и пространстве и ощущающий таким образом гармонию всего и вся.
Застолье началось с поздравлений именинника, а продолжилось лекцией Куцерды. Семён Семёнович рассказал о том, что Вселенная погибнет от перенаселения. Приводил факты и цифры. Закончил фразой:
- К шести тысячам сто семидесятому году мы заполним Вселенную народом от края и до края. Каждая звезда в каждой галактике будет иметь по десять планет, населенных с такой плотностью, какая сейчас наблюдается в Московском метро в час пик. К восьми тысячам семисотому году возможности Вселенной иссякнут и надежд больше не останется, человечество погибнет.
- Всё это глупость несусветная, - спокойно прокомментировал услышанное Лодырев, - Человечество болеет, дряхлеет, воюет. И только приходится удивляться, как мы ещё не уничтожили сами себя. Такое впечатление, что у сильных мира сего нет других задач, как только погубить человечество вместе с планетой, на которой живём. А ты - перенаселение, захват Вселенной. Откуда у тебя все эти цифры?
- Это Айзек Азимов подсчитал и в своей книге описал.
- Вот-вот, и над ним посмеёшься. Ещё ни один прогноз не сбылся.
- Никакого перенаселения не будет, - успокоила всех Виола, - над этим давно уже работают «лучшие» умы человечества.
- Над чем работают? - не понял Леонтий.
- Над сокращением населения.
- И как решат? Под видом вируса потравят миллионы?
- Кого-то действительно ждут вакцины. Кого-то превратят в бесплодных. Устроят войны, голод. Не будет никакого перенаселения. И полётов к далёким планетам не будет.
- А сами-то инженеры сокращения человеческой массы размножатся?
- А как же. Кто-то должен же будет жить на освободившемся пространстве.
- Избранная раса?
- Избранные. Я про расы ничего не говорила.
- Давайте будем ближе к нашему празднику, - вернул Олег гостей в конструктивное русло, - а на отвлечённые темы поговорим в следующий раз.
- А я с ней согласен, - поддержал Авоськину Куцерда, - Виола... Как вас по батюшке?
- Зовите Виолой.
- Ну, хорошо. Я что хочу сказать. Всё к этому идёт. Взять хотя бы правоохранительную сферу, которая мне близка. Первого марта одиннадцатого года сотрудников правопорядка обозвали полицаями. Я тогда уже подумал, что что-то не так в государстве, которого по сути-то давно уже и нет. Сорок процентов сотрудников сразу уволилось после этого.
- Может, их «вычистили»? - поддел его Леонтий, - Уволили за то, что у пьяных по карманам слишком усердно шарили?
- Нет, сами ушли. Уволились не только старые кадры, такие как я. Но и молодые сотрудники, лейтенанты и капитаны. В своих заявлениях они писали: «не желаю служить полицаем».
Заражаясь обличительной риторикой, наперебой с Куцердой принялись говорить и Лодырев с Авоськиной. Леонтий ругал культурную политику страны, а Виола школьную реформу. Один Овсянников молчал. У него в семье и на работе всё было хорошо. А теперь вот и взрослый сын нашёлся.
- Ну, что вы все разом принялись бесов кормить? - капризно крикнула захмелевшая Наташка и в её руках оказалась гитара. Харина взяла несколько аккордов и запела.
«Мне хочется друга и друга такого
Чтоб сердце пылало при мысли о нём,
Чтоб встречи случайные огнём обжигали
Чудесным и нежным, стыдливым огнём...».
После песни хорошенько выпили, закусили и сделали перерыв. Мужчины перебазировались на кухню и, открыв окно настежь, дружно закурили.
Из комнаты доносился громкий голос опьяневшей Хариной.
- Я что, от хорошей жизни по рукам пошла? Майор, когда мы только встретились, был полон сил, молод душой. Всё по блошиным рынкам, по барахолкам мотался. Скупал антиквариат, всё это перепродавал, на жизнь хватало. А потом у него «завод» кончился. Лежит на диване, уставившись в телевизор и месяцами со мной не разговаривает. Не знаешь, жив он или мёртв. А хлеб покупать на что-то надо. Вот я и взялась, как могла зарабатывать. От хорошей жизни я что ли, стала бл...ю. А Денис Шишаков при всех меня обозвал проституткой, позорил. За что? Разве я это заслужила?
Лена принялась учить Наташку, как разговаривать с обидчиками.
- У каждого человека есть право доброго имени, - учила Овсянникова. - Можешь на этого Шишакова в суд подать. Скажешь: «Я с тобой спала?». А ты, к слову, с ним спала?
- Спала, - подтвердила Наташка.
- Ну, вот, скажешь: «Если я с тобой спала, то это ещё не значит, что можно меня называть проституткой. Проститутка деньги за это получает, а я с тебя денег за это не брала». Ты же не брала с него денег?
- Нет, только ящик с лампочками.
- Ну, вот, так что смело можешь подавать на него в суд.
Харина сменила тему, принялась жаловаться на мужа.
- Семён, конечно, человек с познаниями, с жизненным опытом, но не имеющий понятия, как пить так, чтобы не напиваться до свинского состояния. А напившись, этот милый человек становится буен, затевает ссору на ровном месте, устраивает драку. Находиться с ним в обществе - настоящая беда. Уж сколько я из-за него вытерпела, со сколькими друзьями и подругами пришлось распрощаться. А сколько раз он на аборты меня посылал. Я и сейчас беременна, не знаю, что делать.
- Рожать, - посоветовала Виола, - частые аборты ведут к бесплодию. И всё это может кончиться тем, что когда захочешь иметь детей, уже не сможешь.
Наталья, на какой-то миг протрезвев, задумалась и сказала:
- Живя со стариком, я детей иметь не желаю. А вообще я детей хочу. Очень хочу. Мне майор не разрешает. Но я эту проблему решу.
- А я своего мужа уважаю и изменять ему считаю делом постыдным, - ни с того ни с сего заявила Лена.
- И я уважаю, но изменяю и не стыжусь этого, - отстаивала свою точку зрения Харина.
«Совсем девчонки пьяные», - мелькнуло в голове у Овсянникова, слышавшего их разговор. Жалобы жены не ускользнули и от ушей Куцерды.
Семён Семёнович, подобно супруге, тоже «поплыл» и принялся жаловаться.
- Веришь ли, друг. Семейная жизнь приводит меня к неврозам. Чувствую себя потерянным.
- Я давно собирался поговорить с тобой об этом, - начал Олег.
- О чём? - насторожился пенсионер.
- О том, что нельзя так жить, как ты живёшь с женой. Всё это не нормально.
- Постой, не горячись. Дело в том, что я не готов рубить с плеча, - принялся оправдываться Семён Семёнович, - Это же не маленькую ошибку признать. Ты предлагаешь считать просчётом всю мою жизнь с Хариной? Это не так. Или ты хочешь разрушить мою самооценку? Хочешь, чтобы я признал себя неудачником? Этого не будет. Я предпочту оставаться несчастным.
- Да ничего я не хочу, - рассердился Овсянников, - Живи, как знаешь. Я уже жалею, что завёл этот разговор.
- Не кипятись. Ты же не знаешь, как я с Наташкой познакомился. Она торговала крадеными лезвиями «Жилет» у станции метро. Мои орлы её «свинтили» и привели в отделение. Я принялся её стыдить. Она в слёзы, говорит: «Что вы кровь из меня пьёте». Действительно, приезжая, деваться ей некуда. Поставили девчонку к ящику, велели лезвия продавать, чем она виновата. Привёл её к себе, сказал, чтобы жила у меня и ничего не боялась. Через неделю она обвыклась. Это сейчас она бой-баба, смелая, красивая. А тогда не на что было смотреть, я называл её «червячком». Была маленькая, худенькая. Одни глаза у неё были и бесконечная преданность мне. Наташка обожала меня и трезвого, и пьяного, любила и в горе, и в радости. Любовалась даже моими вещами. Я как-то застал её сидящей в коридоре с моим ботинком в руках. Она им восхищалась. Короче, она меня боготворила. А для меня была действительно маленьким, незаметным, любимым червячком. И я не заметил, как этот червячок постепенно переродился в прекрасную бабочку-махаона. Стала женщиной-богиней, при свете которой тускнеют самые яркие красавицы. Она всех затмевает. Вот какой случился с ней метаморфоз.
Тем временем Зденек, тоже изрядно захмелевший, хвастался Леонтию своими победами над женщинами.
- Я посмотрел на часы, получается, я её сорок минут «оттопыривал», а затем соскочил с неё, побежал в ванную и под холодный душ встал. Снял напряжение. Так как семя терять - здоровью вредить.
- Это в первую встречу ты так себя повёл? - спросил подошедший к ним Олег.
- Нет. В первую встречу «кинул ей палку», - она и успокоилась, на бочок повернулась. Привыкла, что у женатиков второго раза не бывает. А я её развернул и показал всё, на что способен. Четыре раза за ночь, а она аж шестнадцать.
- Что «шестнадцать»? - не понял Куцерда, так же подтянувшийся к компании.
- Шестнадцать раз кончила, - громче обычного объявил Зденек.
- Сынок, тише. Ты с такой гордостью об этом говоришь… Но ведь женщинам не только это от нас надо. Совершенно другое они ставят во главу отношений, - стал поучать Овсянников, - Если ты этого не поймёшь, то твоя подруга очень скоро потеряет к тебе интерес.
- А что им надо? Деньги?
- Деньгами тоже всё не купишь. Давай, становись поскорее личностью. Только с такими женщинам интересно. Оперяйся, оформляйся, читай книги, думай, задавай себе и другим неудобные вопросы, ищи смысл жизни. Такой вот тебе мой отцовский совет. Станешь интересным, эрудированным, и беспокоиться насчёт женщин не придётся. Сами к тебе косяком пойдут.
- Твоя жена - блондинка, длинноволосая. Волосы ниже попы. Я выпил коньячку и у меня на неё «встал», - ни с того ни с сего признался Зденек, - Думаю: «Господи, я хочу жену отца». Надо выйти из-за стола и уйти, куда глаза глядят, забиться в тёмный угол.
- Ты молод, влюбчив. Эта физиологическая реакция в твоём возрасте вполне объяснима. Нет в этом влечении ничего преступного и постыдного, - постарался успокоить отец сына и неожиданно для себя принялся рассказывать про свою вторую жену, врача по профессии.
- Есть такая фраза, - говорил Олег, - «Совместное распитие спиртного с успехом заменяет предварительные ласки». Так вот алкоголь у нас с ней заменял не только предварительные ласки, но и сам секс. Вместе пили, ругались, дрались. Помню, боремся мы с Нинкой, катаемся по полу, а мать, она тогда ещё жива была, глядя на нас, говорит: «Вот это любовь». На самом деле жена-алкоголичка - это беда. Когда я с ней развёлся, вздохнул полной грудью.
Овсянников решил дать сыну денег, отлучился на какое-то время. Вернувшись, застал Куцерду за поучениями. Пенсионер считал своим долгом поделиться с молодым человеком житейской мудростью.
- Когда заходишь в уборную, прежде всего, спусти воду, - учил Зденека Семён Семёнович. - Всегда так делай. Проверяй, работает ли слив. Если не послушаешься меня, можешь попасть в щекотливую ситуацию. Навалишь кучу, а в сливном бачке воды не окажется. Не морщись. Когда приходишь в гости к одиноким бабам, сплошь и рядом такое случается. Скажут: «Забыли предупредить, что сливной бачок не работает». Не смейся, в квартирах у одиноких женщин всегда так. Я-то на собственном опыте всему этому учился, не повторяй моих ошибок.
Вернулись за стол, выпили. Зденек, осмелев и освоившись, принялся рассказывать небылицы.
- Я выучился у мастера двум-трём секретным приёмам и надел маску, так что тренер меня не узнал, - повествовал молодой человек. - И я его в присутствии Аньки Зверевой перефехтовал. К тому же у меня и рапира была длинней.
- Так и должно быть, - смеялась пьяная Наташка, поощряя лгунишку бесстыжими комментариями. - У молодого рапира и должна быть длиннее и толще, чем у старика.
- Обидел меня тренер перед любимой, а я подучился и его наказал. Рапирой рассёк на нём одежды, а у него там, на груди, татуировка - Ленин со Сталиным. Он же позиционировал себя демократом и либералом. Ругал, где ни попадя, вождей революции. Я его разоблачил и в прямом, и в переносном смысле. А тренера моя тётка любила. Пригласила к себе на день рождения. Пирогов напекла, гостей созвала, таких же подхалимов, как этот тренер. А меня она ненавидела за то, что я ей всегда правду в глаза говорил, не лицемерил. Так вот, наготовила она пирожков с повидлом, устала и отдохнуть прилегла. А я всю начинку из пирожков съел, а туда наклал... Сами догадываетесь, чего. А тётка-то у меня в районе высокий пост занимала. Созвала она к себе своих прихлебателей-подчиненных и давай потчевать их своей стряпней с моей начинкой. Тренер и подчинённые, кривятся, но кушают. Да ещё и нахваливают. Эх, вы думаю, подхалимы какие. Говорю: «Тётушка, гости так бойко едят пирожки, что боюсь, тебе ни одного не оставят. На, возьми, сама съешь». Откусила тётка, да как её на скатерть вытошнит. Сообразила, кто во всём виноват и на меня с кулаками. Насилу я тогда от неё убежал.
- Так ведь запах, наверное, шёл? - вытирая от смеха слёзы, попробовала усомниться Лена в искренности рассказчика.
- А я разве не сказал? - тотчас нашёлся Зденек, - У тётки, во-первых, насморк был на две ноздри, то есть врождённый геморрой.
- Гайморит, - поправила Лена, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
- Ну да, гайморит. Чуйка у неё не работала с детских лет. А во-вторых, я подстраховался. В пирожки ваниль и корицу добавил, чтобы вонь отшибить. Так что пока не откусишь, не догадаешься, что там внутри.
- Сразу видно сына повара, - уже не скрываясь, хохотала Овсянникова.
- Так это он фильм «Скарамуш» вам пересказывает, - пытался Леонтий разоблачить рассказчика.
- Сам ты Скарамуш, - выкрикнул Зденек и вдруг накинулся на Лодырева с кулаками.
Пришлось разнимать.
5
Через неделю Овсянников вспомнил, что забыл извиниться перед Леонтием за безобразное поведение сына. Заглянул к Лодыреву вечерком и снова застал его за распитием бутылочки пива.
- Писатель, я лишу вас финансирования, - шутливым тоном пригрозил Олег, - Что не так на этот раз?
- Был вчера у Виолы. Открыла ящик с бельём, а там на видном месте лежат фаллоимитаторы. Она перехватила мой недоумённый взгляд и стала объяснять. «Это предметы медицинской профилактики женских заболеваний. Например, таких, как цистит. Это вот мамин дружок, а этот мой». Меня покоробило от такой откровенности. Несовременный я человек. После увиденного не смог я к ней прикоснуться. Хотя пришли именно за этим. За чаем узнал, что у неё любимый композитор Губайдулина, а любимый художник Малевич. Что ежедневно «для расслабухи», она по бутылочке шампанского принимает. Тут со своим алкоголизмом никак не развяжусь, ещё и её лечи. Меня называет чужими именами. Я у неё то Лео, то Леон. Отвыкли мы от русского, оскотинились.
- Я думаю, не в фаллоимитаторах дело, не в её взглядах на современное искусство. И даже, не в том, что она пьёт. Ты просто её не любишь.
- Я такими категориями, «любишь - не любишь», давно уже не мыслю.
- Вот и сейчас в разговоре со мной, продолжаешь обманывать себя. Любовь для тебя всё ещё остаётся главным во взаимоотношениях с женщинами. Поэтому ты такой разборчивый. Не унывай. С голоду благодаря мне, не помрёшь. А там путём проб и ошибок найдёшь свою даму сердца.
- А как ваши дела? - лениво поинтересовался Леонтий.
- Жена раскритиковала гардероб Зденека и взялась его одеть-обуть, показать Москву. Купила ему сапоги «казаки» и туфли «оксфорды». Две пары джинсов, - кожаные и хлопковые, две рубашки - синюю джинсовую и вишнёвую шёлковую, атласную. Две куртки, - джинсовую и «косуху» из кожи буйвола. Посетили Парк Культуры имени Горького, ВДНХ, зоопарк и цирк. Ленка жаловалась, говорит: «Очень уж Зденек прожорлив. Зашли в ресторан перекусить, съел и свою, и мою порцию, да ещё и попросил добавки». Говорит, в зоопарке Зденек минут сорок простоял у клетки с выдрой. Чего там рассматривать? Морж ему очень понравился, ожиревший белый тигр и конечно, медведь, вымогавший конфеты. А цирковое представление одно и то же, они аж три раза смотрели. Когда я с сыном ходил в бильярдную, он всё интересовался, чем Ленка занимается. Я ему рассказал, что шьёт дамские головные уборы, платья модельные, на дому. Но он всё допытывался: «А работает-то она кем?». Не понимает, что шить дамские шляпки, моделировать платья это большой, тяжёлый труд.
Вернувшись от Лодырева, Овсянников поужинал. Собрался идти спать, как вдруг заглянул всклокоченный Куцерда и ошарашил новостью:
- Олег, ты знаешь, от меня ушла жена.
- Теперь знаю.
- Я её не раз предупреждал, чтобы пользовалась резинкой, - стал кричать Семён Семёнович, - Обещала, клялась. А тут опять залетела. Терпение моё не безгранично. Бить её на этот раз не стал. Взял да и выгнал к такой-то матери. Пусть катится теперь на все четыре стороны.
Не дожидаясь реакции Овсянникова, пенсионер развернулся и убежал. А через день, подвыпив, признался:
- Сбежала, подлая, с Шишаковым. Взяла с собой телевизор-плазму. Ключи от квартиры в почтовый ящик бросила. Ни тебе «спасибо» за то, что я всё это время для неё делал. Ни телефона, ни адреса не оставила. Так вот отблагодарила.
Олег привык к тому, что у соседей постоянно случаются неприятности и относился к этому спокойно. Но он не мог предположить, что скоро и в его дверь постучатся беда.
Началось всё с того, что Зденек принялся дарить Лене роскошные букеты цветов. Что не вызывало со стороны Овсянникова беспокойства. Про себя он поругивал сына: «Тоже мне кавалер. Сорит моими деньгами». Но вот, случайно, он подслушал телефонный разговор жены с тёщей. Из которого узнал, что Зденек изнасиловал его супругу.
От услышанного у Олега потемнело в глазах. На лице выступили крупные капли пота. Он не знал, как быть. Говорить ли об этом с женой или лучше промолчать. Выпив один за другим три стакана холодной воды, он пришёл в себя и позвал Лену на серьёзный разговор. Она подтвердила, что всё это правда. В подробностях рассказала, как всё было. Показала разорванное бельё, ссадины и синяки. Призналась, что сразу не сказала ему об этом по той причине, что он в объявившемся «отпрыске» души не чает. Испугалась, что он неправильно всё поймёт, да и мало ли какие из этого сделает выводы. Вдруг решит, что она сама во всём виновата.
Олег, как мог, успокоил жену, попросил у неё прощения и поклялся, что ноги его сына в их доме больше не будет.
На следующий день Зденек заявился в гости, как ни в чём ни бывало. Весёлый, счастливый. Начал с того, что с порога принялся просить денег. Как будто ему были обязаны. «Может, действительно, идиот?», - мелькнуло в голове у Овсянникова.
- Зденек, ты зачем себя так ведёшь? - спросил он у сына, сдерживая гнев.
- Как?
- Лена мне всё рассказала.
- Ах, ты об этом. Так ты сам мне выдал карт-бланш, сказал, что это нормально.
- Насиловать нормально?
- Добиваться женщины, которая тебе нравится.
- Да. Но не силою же брать и не законную же супругу отца. К тому же она говорила тебе, что ты ей не нравишься.
Хотел сказать «омерзителен», но сдержался.
- Бабам верить нельзя.
- Оставь этот тон. Ты хоть понимаешь, что совершил уголовное преступление и тебя можно в тюрьму посадить? В общем так, денег больше не получишь и забудь дорогу в мой дом.
- Да пошли вы! - выкрикнул Зденек, развернулся и ушёл.
Через два месяца, среди ночи позвонили из близлежащего полицейского отделения и сообщили, что у них находится его сын. Сказали: «Пьян, неодекватен, пугает связями и грозится всех посадить. Ссылается на Вас». Просили подъехать. Овсянников разбудил Семёна Семёновича и они вместе отправились в участок.
Привезли Зденека домой, одежда на нём была прежняя, серый костюм с чужого плеча и коричневые ботинки с разбитыми мысами.
Заметив, что отец с вопросом смотрит на испорченную обувь, сын объяснил, что бил ботинками по стене, из-за чего обувь и приняла безобразный вид.
- Зачем бил?
- От отчаяния. Ничего у меня здесь, в Москве не получилось.
- А где новая одежда?
- Модный прикид я продал за треть цены приятелю, у которого жил. Ты ж мне денег не дал. Подскажи, отец, что мне делать?
- В институт поступать. Ты забыл, зачем в Москву приехал?
- Теперь уже только на следующий год.
- Вот и езжай домой, готовься. Я куплю тебе билет, дам в дорогу поесть-попить и посажу на поезд.
Когда вагон, в котором сидел Зденек, тронулся с места, сын высунулся в окно и закричал:
- Папа, хорошо, что ты у меня есть.
«Точно, идиот», - стирая скупую мужскую слезу, подумал Олег.
6
Прошла ещё неделя. С утра пораньше заявился к Овсянниковым Лодырев и сообщил Олегу, что ночью не спал, много думал и решил всё же жениться на Виоле. Просил, чтобы сосед забрал курицу к себе, так как Авоськина собиралась жить в его квартире, а у неё аллергия на птичье перо.
Не успел уйти Леонтий, прибежал счастливый Семён Семёнович и сообщил:
- Звонила Харина, разругалась с Шишаковым, и он выгнал её прямо среди ночи из дома. Я поклялся Наташке, что приму её с чужим ребёнком и никогда за это не попрекну. Возвращается, я помчался её встречать.
Олег закрыл за Куцердой дверь и сказал жене:
- Ну, а нам с тобой и вдвоём неплохо. Правда, заяц? Дети - это клей для непрочных семей. Мы и без этого клея проживём в любви и согласии двести лет.
Он сделал попытку обнять жену, но она уклонилась и крикнула:
- Отстань!
- Что с тобой? - Олег поднял брови, пытаясь понять, в чём дело. - Лена, что за тон?
- Не кричи на меня, нельзя на меня кричать. Я уже согласна на всё.
- На что, на всё? - продолжал находиться в недоумении Овсянников.
- На развод. На то, что ты меня побьёшь. На всё, что угодно, только не кричи. У меня от твоего голоса голова болит. Ты всё грезил о ребёнке. Теперь сын у тебя есть, а я не нужна, - в исступлении вопила Лена, и слёзы градом катились у неё из глаз.
- Да что произошло? Что такое ты говоришь? Ты мой самый дорогой, самый близкий и любимый человек. Даже без детей мы с тобой проживём долгую, замечательную, счастливую жизнь. Прав был Куцерда, я с ним полностью теперь согласен. От детей одни неприятности. К чёрту детей.
Лена заплакала ещё сильней.
- Ну, что опять?
- Я беременна.
- Беременна? - переспросил ошарашенный известием Олег, поднимая трубку не вовремя зазвонившего телефона.
- Беспокоит врач Членов, - сказала трубка, - Как у вас дела? Я хочу предложить вашей жене пройти курс реабилитации.
- У нас всё хорошо, - не своим, «деревянным». голосом произнёс Овсянников, - Лена уже реабилитировалась.
- В каком смысле?
- Она беременна.
- Поздравляю, - сказал доктор и положил трубку.
Овсянников повернулся к жене и спросил:
- Кому ж теперь отдать курицу?
21.07.2024 год.
Спугнул
Посещение лекций для родителей учеников было добровольно-принудительным. Поэтому Семён Савельевич Шустриков в свой выходной день шагал в школу неохотно. Но тема оказалась интересной. Докладчик - седой старик, глядя поверх очков на слушателей, убеждённо твердил о вреде алкоголя и табака. Говорил о том, о чём Шустриков, употреблявший и то и другое в больших количествах, давно уже не задумывался.
Поражённый услышанным, Семён Савельевич, выйдя из школы, остановился, достал из пачки сигарету и закурил. Через несколько мгновений из школьных дверей выпорхнула Зоя Владимировна Ольховская, учительница его пасынка Виталика. Стоя на каменных ступенях крыльца, они обменялись любезностями и вместе зашагали по направлению к ближайшей станции метро.
Шустриков, не замечая своей навязчивости, стал комментировать слова лектора. Признался, что сам много думал о вреде алкоголя и табака. И в конце концов пришёл к выводу, что пришло время бросить вредные привычки.
Рассуждая об этом, Семён Савельевич поймал себя на том, что то и дело с нескрываемым вожделением поглядывает на грудь и ножки смазливой учительницы. И решил, что всё это тоже неправильно. Неожиданно для себя, он пригласил Ольховскую зайти в кафе, мимо которого они шли.
Зоя Владимировна робела перед высоким, широкоплечим интересным мужчиной. Во всём с ним соглашалась и охотно приняла приглашение.
После того, как они распили бутылку шампанского, Семён Савельевич закурил и поделился с учительницей сокровенным.
- Меня особенно резанула одна фраза докладчика, - говорил Шустриков, - Лектор сказал: «бросьте пить и курить хотя бы из-за любви к Родине». Я считал себя сильным человеком, думал, что люблю Родину, а на поверку выясняется, что я и не сильный, и Родину не люблю. Обманываю себя во всём, давно уже превратившись в раба бутылки и сигареты. Эти слова старика-докладчика, доложу я вам, отрезвили меня лучше всякого холодного душа. Конечно, в жизни много существует неправильных вещей. И это не только алкоголь и табак. Есть просроченные лекарства, лживые фильмы и пустые книги, губящие неокрепшие умы и души. Неискренность в отношениях между мужчиной и женщиной. Да чего далеко за примером ходить. Взять хотя бы мой случай. Я звал Нину Васильевну, мать Виталика в жёны сразу после того, как мы с ней познакомились. Но она отказалась и попросилась, грубо говоря, в наложницы. Ну, что ж. Я не стал настаивать, переубеждать. Есть у неё какая-то тайна, которой она со мной не делится, - пусть. От Виталика узнаю, что она замужем, муж в тюрьме, живёт с сыном у свекрови. Нине Васильевне о том, что всё это узнал, не говорю. Зачем? Прошло какое-то время, её муж вышел из тюрьмы, через две недели умер. То есть она стала свободна. Узнав об этом, опять же стороной, из того же источника, я ещё раз ей сделал предложение руки и сердца. Она и во второй раз мне отказала. Ей, видите ли, удобнее было, как говорит отец Дмитрий Смирнов, быть «бесплатной проституткой» чем законной женой. Меня это сильно задело, но я как мог, сдерживался. Признаюсь, были мысли послать её куда подальше. Но задружился уже с пасынком. Да и к белому телу её привык, не в состоянии был без него обходиться. Напросилась в рабыни, а на деле-то я стал её рабом, а она как была, так и оставалась свободным человеком. И вот только совсем недавно без видимых причин дала согласие на брак, и мы с ней расписались.
- Поздравляю, - с раздражением в голосе резко сказала Зоя Владимировна, - мне пора.
Она встала и, не прощаясь, ушла.
Старая обида
Мою жену зовут Мария Макаровна Сажина, она сейчас солидный человек, главный агроном тепличного хозяйства. А двадцать лет назад, когда я с ней познакомился, была... Как бы помягче выразиться, девушкой своеобразной, говоря на чистоту - легкомысленной, не искренней. Через что чуть было не расстроилось, едва начавшись, наше с ней знакомство.
Много нервных клеток я тогда потерял, мог даже умереть.
Расскажу всё по порядку. Дело в том, что каждой весной, в мае месяце, я брал отпуск и ехал к деду Афанасию Карповичу, в деревню Александровка. Помогал сажать картошку, наслаждался видом пробуждающейся природы. Так было и в тот год.
В автобусе, что вёз меня от железнодорожной станции, заметил девушку в бежевом плащике. Узкая талия, широкие бёдра. Волосы цвета льна. Коса ниже пояса, брови вразлёт, глаза синие, как небо, с озорной искоркой. Одним словом, красавица. Опять же, отметил про себя, что и она на меня поглядывала с интересом. Сошла она вместе со мной в селе Отрадное. Робея перед её красотой и понимая, что сделался красным, как рак, я всё же подошёл к ней и поздоровался. Она ответила на моё приветствие и ждала, что за ним последует. Пересиливая смущение, я процедил что-то, в том смысле, что хочу с ней познакомиться. Она хмыкнула, назвалась Марьей. Сказала, что живёт в селе, работает на ферме дояркой и убежала. Больше ничего не удалось узнать. Но у меня в Отрадном жила родственница, тётя Галя, и я у ней надеялся навести справки.
От села до деревни Александровка три километра. Я надел рюкзачок, взял в обе руки сумки и зашагал по скользкой после дождя глинистой дороге.
Афанасию Карповичу, по его просьбе, я привёз московскую выпивку и закуску. У него на старости лет началась вторая молодость, проснулась тяга к спиртному и женскому полу. И пока я нанимал тракториста, да следил за вспашкой, дед взял бутылочку беленькой, две бутылки креплёного вина. Балычок, селёдку и зашагал к знакомой старушке в Отрадное. Его «невесту» звали баба Дуся, я её хорошо знал. Проживала Евдокия Ивановна в ближайшем доме от остановки автобуса.
Весь световой день я провёл за посадкой картошки, умаялся. Время спать ложиться, а Афанасия Карповича моего нет. Загулял добрый молодец. Поздно вечером поплёлся я за дедом. По дороге подобрал меня грузовик. В кабине развалясь, сидели двое подвыпивших москвичей. Они строили дачникам дорогу, на самосвале возили песок и гравий. Сами имели участки на дачах, но жили в Отрадном. А водитель, Максим, как выяснилось за разговором, квартировал в доме у бабы Дуси. Подвёз прямо к крыльцу.
Афанасия Карповича я нашёл пьяным и расслабленным. Оставив его отсыпаться, отправился в обратный путь.
Тот же грузовик догнал меня по дороге в деревню и шофёр Максим снова предложил подбросить. В кабине у него сидел всё тот же хмельной приятель, у которого в ногах располагался огромный бидон браги.
Бидон закинули в кузов, долго усаживались, освобождая мне место, оба курили, матерились и дышали перегаром. Когда я в Александровке выбрался из кабины на свежий воздух, то показалось, что вырвался из ада и попал сразу в рай. Свежий ветер, пение соловья.
Утром объявился дома дед. Он жадно пил простоквашу, много говорил. Среди прочего рассказал и о шофёре. С его слов я узнал, что у Максима в Москве жена и дочь, а здесь, в Отрадном, он живёт с дояркой Марьей.
- Как с Марьей! - вырвалось у меня, - Молодая, с косой?
- Да, молодая и коса у неё имеется, - безразлично подтвердил дед.
Меня словно обухом по голове ударили. Я чуть не умер от этого известия. Хотя никаких далеко идущих планов на девушку ещё не имел. А может, обманываю себя? Но я точно знал, что не хочу, чтобы такое небесное создание сожительствовало с известным мне доброжелательным водилой.
После откровений Афанасия Карповича я всю ночь не спал, думал о Марии. Возвышенная, светлая и связалась с хмырём. Рушилось моё представление о мире. Я и плакал, и проклинал её. Обзывал про себя всяческими ругательными словами. В конце концов сильно затосковал.
Кругом красота, но насладиться ею в полной мере я не мог. Впал в такое состояние, что не замечал, как пролетали дни, а то и целые недели. Опомнюсь от тягостных мыслей, гляну на календарь. Ба! Уже четырнадцатое мая.
Выйду вечером на крыльцо. Ветер холодный, запад розовый. Соловьи, словно соревнуясь, во все колена поют, заходятся. А вдалеке, за деревней, в лесу слышен глухариный ток. И всё это в звенящей тишине. И листочки и травка уже появились, но духа жизни ещё нет. Всё в природе ещё как бы искусственное, не одухотворённое. Пришла в гости соседская кошка Мурка. Раньше не брала дохлых мышей из мышеловки, брезговала. А тут посмотрела на мышь голодными глазами, затем испытующими на меня. Дескать: «Закон я знаю. Кто мышь поймал, тот и ест». Опять на мышь кинула взгляд и снова на меня, уже по-другому посмотрела, как бы спрашивая: «А сам-то, что, точно не будешь? Ну, как знаешь». Схватила добычу и проворно, по-воровски, в чём раньше замечена не была, убежала, опасаясь, что я передумаю и мышью придётся делится.
Вскоре Мурка стала ходить за мной, как привязанная. Дрова рублю, она отойдёт на безопасное расстояние. Сядет и смотрит, как я это делаю. Куда ни пойду, она всё со мной. И всё преданно в глаза глядит. Мне даже смешно было. Я как младший сын мельника, которому кот достался. До того дошло, что пришёл сосед и стал мне выговаривать.
– Мурка теперь у нас богатая стала, - говорил Сергей Михайлович, - такого друга заимела. На хозяев уже и не смотрит. Ты и в самом деле её тушёнкой и парным молоком потчуешь, как твой дед говорит?
- Да нет. Даю дохлых мышей из мышеловки. Вот и всё угощение.
- Надо же. И за это такая любовь. Смотрю я иной раз на свою Мурку и думаю, куда до неё Иову Многострадальному. Она каждый год теряет своих детей, то слепых крох, то подростков, не переживших зиму. И всё мне прощает. Она неисправимая оптимистка, жизнь свою кошачью каждую весну начинает с белого листа. Красива, терпелива, любвеобильна и бессловесна. Была бы она человеком, женщиной, женился бы на ней, не задумываясь.
На календаре пятнадцатое мая. Соловей с кукушкой на пару стараются. Тишина, похолодание. Вишня цветёт с девятого мая, всё ещё цветы держатся. Черёмуха только расцвела. Дожди, сильные ветры. Кукушка так громко кукует, словно топорищем по ушам бьёт: «Гу-ку! Гу-ку!».
Время летело, на календаре уже было двадцать девятое мая. Яблоневый сад весь в белых и розовых цветах. Небо синее, как на картине, ни облачка. И стоит гудение от миллиона пчёл, перелетающих с цветка на цветок. Такая благодать, что не передать словами. Цветы повсюду - и на земле, и на ветках яблонь, рядом с головой, но пчёлы мирно собирают нектар, не кусают, не трогают. На этих же ветвях сладкоголосые птицы, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Сидят и поют. Но разве это не красота, не рай земной? А на душе у меня тоска. Хожу, сутулясь, как старик, так, словно меня бетонной плитой придавили.
Сосед вечно или косит траву, или стучит, отбивая косу. Словно других дел у него нет. Когда сил уже не осталось сносить своё мучение, собрался я в Отрадное, якобы за молоком. А на деле хотел поговорить с тётей Галей, расспросить про Марью.
Узнав, что я иду в село, сосед попросил и ему взять три литра молока.
Я шёл в Отрадное по глинистой дороге. После дождя дорога сделалась скользкой, ноги в сапогах разъезжались, как у начинающего фигуриста коньки на льду. Пока ждал дойки, долго говорил с внуком тёти Гали, маленьким мальчиком Андреем. Он мне показывал газетные вырезки, на которых были изображены автомобили, демонстрировал дробь, которую резал на грузила. Мне дали молоко, а соседу отказали. Тётя Галя сказала: «Надо на утро внуку оставить». Хотел спросить её про Марью, но язык к нёбу прилип. Банку с молоком взял, а вопросы, столько мучавшие меня, так и не задал. Но всё выяснилось само собой.
Я возвращался в деревню, и тут со мной поравнялся «ЗИЛ». Грузовик остановился, из открытого окошка кабины выглянул Максим и крикнул:
- Привет, пешеходам! Опять по грязи ноги топчешь. Садись, подвезу.
В кабине, рядом с водителем, сидела худосочная рябая девица с косичкой не толще крысиного хвоста. Максим её мне представил:
- Краля моя, Марья - искусница. На самом деле она доярка, коров на ферме за титьки дёргает, а мне всё не разрешает подёргать за свои.
- Дурак, - сделав вид, что обиделась, прикрикнула Марья и ударила Максима кулачком.
С меня в этот миг «бетонная плита» свалилась. Никого в эту минуту я не любил сильнее, чем этого подвыпившего Максима и его рябую Марью.
Мне снова стали снится светлые, лёгкие сны, в которых много воздуха и жизни. Я спал и чувствовал, что улыбаюсь. Спал, как в детстве. Когда нет смерти, нет ничего дурного ни в тебе, ни вокруг.
А что же моя Марья? Расспросив тётю Галю, разыскал девушку. Радости моей не было предела. Мария, видя это, легко пошла на контакт. Призналась, что дояркой не работала, является студенткой третьего курса Тимирязевской Академии. А солгала потому, что в транспорте ни с кем не знакомится. Мало ли, кто я такой. Знала бы, дурёха, что я через её наивное враньё чуть было жизни не лишился. Но я о своих переживаниях благоразумно умолчал. Простил ей всё, любил уж очень.
Год мы с ней хороводились, потом, как положено, расписались. Двадцать лет прошло, живём душа в душу. Но чего греха таить, заноза в сердце осталась, временами саднит. Вот вам всё это рассказал, может, легче станет.
Старый Новый год
Позвонила сестра.
- Поздравляю, со Старым Новым годом, - сказала она.
- Спасибо, - ответил я.
- Ты будешь отмечать?
- Нет.
- А то приезжай к нам. У нас все свои. Буду я с мужем, да овдовевший свёкр с молодой пассией. Ты будешь пятым. Чего дома сидеть в праздник-то?
Устал я, если честно, от праздников. Вспомнил другой Старый Новый год, тот, что отмечал в поезде Санкт-Петербург-Москва пять лет назад и решил остаться дома.
- Если надумаю, позвоню, - сказал я сестре и, попрощавшись, положил трубку.
Тогда, пять лет назад, я гостил в Питере у тёти Кати. Провожала она меня в Москву, как министра. Не поскупилась на билет в купе. Соседями по купе оказалась супружеская чета с ребёнком. Глава семейства - мужчина за сорок, жгучий брюнет с римским профилем, соколиным взглядом, с выступающим подбородком. Костюм строгий, тёмно-синий, белая водолазка. Спутница его жизни - миниатюрная смазливая женщина лет двадцати пяти. Курносая, круглолицая. С золотыми волосами и зелёными глазами в пол-лица. В темно-зеленых жакете и юбке, фисташковой блузке. Их семилетняя дочка, как и мать, огненно рыжая, была в форме элитного учебного заведения, с эмблемой на жакетке. Отчего-то в голову мне пришла мысль, что люди эти принадлежали к «высшему обществу». Высокомерные, сразу дали понять, что я им не ровня. Представились, но о себе ничего не рассказывали, беседы не поддержали. Думал, намаюсь я с этими чванливыми молчунами, но вскоре выяснилось, что я ошибся.
Отчаявшись было наладить контакт, я на удачу, больше для очистки совести, предложил сходить вместе в вагон-ресторан. Всё же какой-никакой праздник, Старый Новый год. Супруги Надувные, такая была у них фамилия, неожиданно согласились. Перво-наперво «загорелась» Амалия Ивановна, а следом за ней и её супруг Николай. Амалия Ивановна была женщина молодая, но представилась мне по имени отчеству, так я её и звал. К тому же и супруг называл её так же.
В вагоне-ресторане сначала всё выглядело благопристойно. Ели жаркое, пили минералку. Дёрнул меня чёрт заказать бутылку шампанского. Глава семейства отказался пить «шипучее», сославшись на больную печень. А вот его жена, в одно мгновенье преобразившись из чванливой и заносчивой в смиренную и дружелюбную, составила мне компанию.
Когда закончилась первая бутылка, Надувная подмигнула мне и попросила вторую. Затем, через какое-то непродолжительное время, потребовала третью. Её супруг, отчаявшись образумить разошедшуюся вторую половину, ушёл с дочерью в купе. А мы с попутчицей продолжили «дуть» шампанское.
Видимо, сидели в вагоне-ресторане долго, задержались. Сначала пришёл за Надувной Николай, затем Наташа. В третий раз они пришли вместе. Всё это время муж с дочерью просили развеселившуюся жену и мать прекратить застолье и вернуться в купе. Амалия Ивановна не обращала на них внимания. Мне нарочито громко говорила:
- Ну, чего сидишь, улыбаешься? Давай, наливай.
После того, как супруг с дочкой ушли, она, осушив очередной бокал, пустилась в откровения.
- Муж мой хоть и похож на генерала, на деле оказался рядовым из слабосильной команды. Ему бы под лавкой на четвереньках сидеть, прятаться, а он решил на такую бабу, как я, залезть. Ну и результат оказался предсказуем. Потерпел фиаско, а второй попытки уже и не делал, опасаясь окончательно оконфузиться в своих и моих глазах. Так и живём яко иноки, не прикасаясь друг к другу. Не радуясь телесным общением.
- Откуда же дочка? - поинтересовался я.
- Даже толком и не знаю, от кого её родила, - откровенно призналась Амалия Ивановна, - столько мужиков тогда было. Кабы не они, родимые, так и умерла бы, находясь в неведении о рае земном.
Мне сделалось не по себе. Я поднялся из-за столика, объявил собутыльнице, что иду в купе, и предложил ей отправиться со мной. Но Надувная уходить из ресторана не собиралась. Состроив гримасу, она мне ответила:
- Проваливай. Только, знаешь что? Купи мне ещё бутылку шампанского.
В купе, в отличие от вагона-ресторана, было тихо. Наташа спала на верхней полке ангельским сном. Николай смотрел в окно, находясь в глубокой задумчивости. Я чувствовал себя перед ним виноватым, и долго не решался смотреть ему в глаза. Он оценил это и приглушённо, чтобы не разбудить дочь, с подкупающей искренностью заговорил со мной. Признался, что супруга его постоянно и незаслуженно обижает.
Я не удержался и пустился в нравоучение:
- Мне кажется, - сказал я, - что исполнительным быть выгоднее, чем не исполнительным. Особенно в супружеской жизни. Неисполнительных мужей жёны жестоко наказывают.
Надувной посмотрел на меня изучающе, как бы стараясь понять, что мне известно о его супружестве и вдруг стал исповедоваться.
- Признаюсь, - сказал Николай громким шёпотом, - что я персонаж «Комедии дель арте». Тот самый Пьеро, что постоянно получает пощёчины от Арлекина. Верный муж неверной жены. Из-за чего и страдаю. Всякий раз, после того, как Амалия Ивановна мне изменяет, она награждает меня увесистой, звонкой оплеухой. И даёт пощёчину на людях, чтобы посильнее осрамить, опозорить.
- А что же вы? - с негодованием спросил я.
- Что я? Я наказываю её своим великодушием и жду, когда она перебесится.
- Но послушайте, это же не нормально! Нельзя так жить. Какое может быть великодушие, когда вся голова в рогах? Вы должны её хотя бы... Ну, не знаю... Забодать, что ли.
- Она именно эти слова мне и говорит. Ты меня хотя бы забодал, рогоносец.
- Ну а вы ей в ответ - «Никогда»?
- Почему? Бодаю. Она смеётся, прощает меня, гладит по «рогатой» голове. И мы снова какое-то время живём в мире и согласии.
- То есть это она вас прощает, а не вы её?
- Ну, а как же иначе. Кто же виноват в том, что жену тянет на сторону? Конечно, её муж. Я это понимаю. И потом, учтите. У меня интересная научная работа, дела по хозяйству. Дочку, опять же, воспитывать надо. На жену не хватает внимания и сил. Не может же она терпеть такое отношение к себе бесконечно. Срывается.
- Да-а, как только люди не живут, - вырвалось у меня, - А припугнуть её не хотели? Сказать: «разведусь»?
- Как я могу такое ей сказать. Я её люблю. Люблю! Понимаете вы это?
- Вот она из вас верёвки и вьёт. Что же это за любовь, когда она, извините за выражение, по чужим койкам скачет?
- Эх, молодой человек. Жизни вы не знаете. Говорят: «Любовь зла - полюбишь и козла». Я и полюбил козлиху.
- Вы сказали «козлиху»? Я не ослышался? Я просто ушам своим не верю. Что это бунт на корабле?
- Хотите, верьте, хотите, нет, но у неё девичья фамилия - Козлиха. Не Козлова, а именно Козлиха.
- А-а. Ну, так это всё меняет, - сказал я, ёрничая, и свернул разговор, неприятный моему собеседнику.
Какое-то время ехали молча, глядя в окно. А потом проснулась Наташа и я предложил поиграть в карты.
Мы с Николаем и Наташей «дулись» в «дурака», когда в купе заглянула Амалия Ивановна и вызвала меня в тамбур покурить.
Я пошёл с тем настроем, чтобы серьёзно с ней поговорить, как-то увещевать. Сказать, что она плохой пример подаёт дочери. Объяснить ей, что так жить нельзя.
И всё это я ей в тамбуре говорил. Но сам не заметил, как постепенно поддался её чарам. Мы допили шампанское из бутылки, которую она принесла с собой, и принялись целоваться.
Лобызались мы не меньше часа. Страстно, жарко, до того, что губы у неё посинели и болели, о чём она, смеясь, мне и поведала. Прерывали наши объятия и поцелуи только приходы её мужа и дочери. Николай и Наташенька звали «заблудшую овцу» в купе, Надувная не шла.
Когда они в очередной раз ушли, она сказала:
- Слушай, ты. У меня нет больше сил терпеть. Мужик ты или тряпка, придумай что-нибудь.
Тут хотелось бы сказать, что в этот момент совесть у меня проснулась. На самом деле было не так. Если бы это предложение от Амалии Ивановны поступило на час раньше, после первого поцелуя, я, возможно, и сделал бы попытку что-то предпринять. Заплатил бы проводнику за возможность уединиться. У того в распоряжении два купе. На час пустил бы, я думаю, в одно из них. Не пустил бы, заперлись бы в туалете. Но поскольку целовались мы с ней долго, да ещё я и шампанского напился, - а оно, как известно, потенцию не усиливает, - то и случилось то, что случилось.
Как раз вышли в тамбур покурить два молодых паренька. И она, угостившись у них сигареткой, принялась кокетничать, щебетать, на глазах возбуждаясь. Воспользовавшись случаем, я разыграл сценку ревности и ретировался.
Ночью я плохо спал, переживал из-за того, что Надувная не пришла в купе. Уговаривал свою совесть тем, что я ей не муж, не отец. «Вон, Николай и Наташа спят безмятежно, не переживают», - говорил я себе, - «Видимо, знают Амалию Ивановну лучше меня». Успокоившись этим, поворочавшись, я всё же заснул.
Вернулась «лягушка-путешественница» утром, когда мы подъезжали уже к Москве. Пришла бодрая, весёлая. Когда я с ней поздоровался, она дала мне звонкую пощёчину. Я принял это как должное.
После этого словно глаза у меня открылись, я стал лучше понимать её мужа.
16.01.2025 год
Трезвенник
В четверг у меня выходной. Я выспался, сходил в магазин за пивом и возвращаясь, шагал какое-то время за школьницами, у которых закончились уроки. Обогнать их не получалось, они выстроились в шеренгу и заняли весь тротуар. Моих просьб уступить дорогу девицы не слышали, так как у каждой в ушах торчали наушники, да при этом они, перекрикивая друг дружку, громко беседовали между собой. Причём из четырёх слов сказанных ими три были матерные.
Только я собрался сделать им замечание, сказать что-нибудь вроде: «Будете матом ругаться - не вырастите и зубы выпадут», как прямо перед ними, что называется на ровном месте, упал пожилой человек. Они его обошли и стали над ним смеяться. Кто-то из школьниц, не оборачиваясь, крикнул: «Меньше пить надо, дядя».
Я помог мужчине подняться и довёл его до ближайшей скамейки. Отдышавшись, он сказал:
- Не обращайте внимания. Пусть смеются.
Видно было, что человек совершенно трезв, только сильно ушибся. Глядя на его сильную ссадину, протянувшуюся ото лба через всю щёку до самого подбородка и не зная, как его утешить, я предложил ему глоток пива.
- Ни капли спиртного! - замахал руками пострадавший. Все беды в моей жизни от него. Ваше право верить мне или не верить. Но за всю жизнь я выпил только дважды. И всякий раз был за это жестоко наказан. В первый раз это случилось, когда я работал во Дворце бракосочетания регистратором. Вносил запись о браке в Единый государственный реестр актов гражданского состояния. Мне сообщили, что следующая пара брачующихся - дети высокопоставленных родителей. Были названы громкие фамилии, известные всей стране. Предупредили, чтобы я отнёсся к своим обязанностям особенно серьёзно. Чтобы не робел, поднесли крохотную рюмку коньяка. После неё в голове моей стало твориться чёрт знает что. Зашли молодые. Тут я сделаю отступление. Я до сих пор не знаю, на самом ли деле они были уродами или выпитый коньяк настолько исказил моё зрение, что я воспринял их за таковых. Итак, зашли брачующиеся. Я смотрю на них и глазам не верю. Вижу перед собой двух уродов. Жених практически без носа, голова у него сплюснутая, на вытянутом лице застыла маска плачущего человека. Невеста того хуже. Лба нет, волосы растут прямо от бровей. Глаз за этими густыми бровями не видно. Стоит-качается с вытянутыми вперёд губами, сложенными в куриную гузку, словно дуя в воображаемую трубу. Это были самые смешные лица из тех, что я видел на своём веку. И вот они пришли во Дворец бракосочетания. Это дети уважаемых, высокопоставленных родителей. «Какие же у них должны народиться дети?», - мелькнуло в моей голове, и я принялся хохотать. Смеялся так, что не мог остановиться, со мной началась истерика. По-моему, фразу, что промелькнула в моей голове вопросом, я выкрикивал вслух, в те отрезки времени, что не смеялся. Хохотал и выкрикивал: «Уродов плодить собираетесь?». Вёл я себя безобразно, каюсь. Ну и поплатился за это - лишился работы.
Второй раз я выпил находясь в отпуске.
В Доме отдыха под названием «Радуйся» радоваться отдыхающим помогало бесплатное вино, выданное администрацией в честь заезда новой смены. С тем, чтобы вновь прибывшие как можно скорее установили между собой дружеские связи. Попойка и в самом деле облегчила знакомство.
Я тогда был не таким полным, как теперь. Наоборот, был сухощавым, сутулым, желчным, с прожигающим насквозь человеконенавистническим взглядом. Одним словом, походил на кардинала времён инквизиции, как нам его описывали в книгах. Я уже говорил и повторю. Был я человеком трезвого поведения, отличным семьянином, великим тружеником, молчуном, моралистом. До сих пор не могу понять, каким образом я не смог уклониться от угощения и напился, как последняя свинья. А напившись, не пошёл спать, а сделался душою компании. Вокруг меня собралась почти что вся слабая половина нового заезда. Настолько занимал их мой чопорный, строгий вид, чёрная пара, белая рубашка, галстук-бабочка и неподобающее этому виду шальное веселье.
Во-первых, я всем объявил, что я либерал. Наврал неизвестно зачем, что в молодости был депутатом районного собрания, народным заседателем и большим охотником до слабого пола. Я смеялся и во весь голос кричал: «Знаете, какой я ходок? Я и актрис, и стюардесс, всех под себя подминал. В Москве, в Сандуновских банях с балеринами, лавровыми вениками парился». Рассказывал комические истории. Придумал пить с каждой девушкой на брудершафт и целоваться. И все смеялись от души, кроме одной женщины, которую я тогда не замечал.
На следующее утро сосед по номеру, выйдя на улицу, застал меня плачущим.
- В чём дело? – поинтересовался он.
- Слушай, приятель, - кинулся я к нему, - Я совсем забыл, что приехал в Дом отдыха с женой.
- Ну и что? - не понял меня он, - Теперь вспомнил и огорчился? Раньше надо было думать. Кто же в Тулу едет со своим самоваром.
- Тут другое, - я вытер сопли и понизил голос, - Понимаешь, застукал свою ненаглядную в хищных объятиях чужого мужика.
Тут на улицу вышла моя неверная супруга, слышавшая наш разговор.
- Я думала, ты либерал, - оправдываясь, сказала она, - Ты так громко вчера об этом говорил.
У меня от её нахальства даже в горле пересохло. Я еле-еле смог прошептать:
- Я либерал где угодно, только не в своей семье. В семье я консерватор.
- Ну, что ты всех и себя самого обманываешь? - улыбаясь и подмигивая соседу, говорила жена. - Короче! Детей я тебе родила, суп готовлю. Хоть на курорте отстань от меня. Дай отдохнуть, узнать прелести жизни. Сам во всём виноват, не следовало так напиваться.
Я с ней развёлся. Так, в первый раз рюмка коньяка отняла у меня любимую работу. А во второй раз несколько стаканов вина разлучили с женой и детьми.
Боже, упаси меня выпить ещё хоть раз, даже вашего пива.
31.01.2025 год.
Удобный случай
1
Военный городок в Подмосковье, старая пятиэтажка. На маленькой кухне сидели два пожилых человека, хозяин квартиры Евгений Евстигнеевич Матрёшкин, семидесяти одного года и его зять, муж младшей сестры Марьи, Александр Демьянович Бакин, шестидесяти лет. Они выпивали, закусывали и вели размеренную беседу.
- Ты меня, Саша, извини, - наливая гостю водку, сказал Матрёшкин, - вылетело из головы, забыл поздравить тебя с юбилеем.
- Это ты нас, Женя, прости, - поднимая рюмку, наполненную до краёв, ответил Бакин, - Машка могла бы позвонить тебе, позвать.
- Она же знает, что я не смог бы приехать. Так что правильно сделала, что не позвонила. Как отметили?
- В ресторан жена потащила, пригласила гостей. Кроме её подруги, Маринки Чекалдыкиной с мужем, были ещё две незнакомых мне пары с её работы. Всего восемь человек. Да всё было, как всегда. Тоска зелёная. В ресторане я заказал пирожное «Анна Павлова». Это известное в высших кругах пирожное, не только у нас, но и в Америке, Англии, Франции тоже котируется. Все его едят.
- Почему пирожное?
- Да потому что нечего было заказывать, одна какая-то... В-общем, ты понял. А это пирожное бизе. Вещь знакомая. Бизе я люблю, ну, думаю, пускай будет.
- Так что Марья тебя с гостями в кафе-мороженое завела?
- Нет, крутой ресторан, всё там по-взрослому. Пил я там чачу. Но, честно говоря, неоправданно дорогой и Машка всё это организовала с оглядкой на Маринку. Помнишь её подругу?
- Помню.
- Посидели на сорок шесть тысяч.
- Немного на восьмерых.
- Так мы и не заказывали ничего дорогого. Там были напитки, которые сами по себе сорок шесть тысяч стоили. Я был против ресторана. На пятьдесят тысяч можно было бы столько всего накупить и дома с успехом отпраздновать. Цыгане бы пели и плясали. Не хотела у нас, можно было бы на даче или у той же Маринки отпраздновать. Ладно, жили бы по коммуналкам. А так у всех отдельные квартиры, дачи и попёрлись сидеть целый день за столом в ресторане. Ну, жрёшь, пьёшь, всё одно и тоже. Четыре часа сидели за столом. Ничего хорошего. А дома бы встали, размялись, погуляли и снова за стол.
- Всё правильно говоришь, но видимо статус заставляет. Марья на работе расскажет, что ходила в ресторан, оставила там пятьдесят тысяч.
- Это не Машка, а Маринка, воду мутит.
- Как Маринка сейчас выглядит? Была красавицей.
- И сейчас недурно выглядит, только слишком худощава.
- У её мужа, помнится, фамилия заковыристая.
- Сифакис. Юра Сифакис. Он же грек, у них такие фамилии, для русского слуха необычные. Понятно, почему она её не взяла. На двери её рабочего кабинета висела бы табличка: «Врач-венеролог Сифакис М.И.». Зощенко от смеха в гробу бы перевернулся. Оставила свою - Чекалдыкина. И правильно сделала.
- Она всё там же работает?
- Ну да. Машка же с ней вместе в кожно-венерологическом диспансере начинала, пока в элитный салон красоты не перешла.
- Как ощущения от юбилея? Доволен?
- Если ты про ресторан, то ощущение такое, - вернулся в глухие девяностые. Маринка принялась хвастаться мебелью, шмотками, серьгами, драгоценными камнями, что в ушах и на пальцах. С Машкой стали меняться серёжками. Смотрю на них, как будто и правда, девяностые годы, когда мы только-только из нищеты выбрались. Ну, а сейчас-то кого ты чем удивишь? Кому всё это нужно? У всех всё есть. Маринка стала хвалиться: «Мы с мужем ездили в Китай, потратили сто тысяч долларов на мебель. И всё оттуда привезли». Стала фотографии этой мебели показывать. Рассказывать, какой мягкий диван, какие полированные у него ручки. Ну, просто, глядя на неё, смеяться хотелось.
- Весело живёте, - снисходительно улыбаясь, подытожил Матрёшкин.
- Весело, - без энтузиазма согласился с ним Бакин, - Ну, рассказала бы об этом в двух словах. Ездили в Китай, купили мебель. Мне неинтересно, сколько они потратили, во сколько им обошёлся диван с лакированными ручками. Когда у врача на уме одни только меркантильные интересы, то он обязательно тебя в могилу уложит, только попадись.
- Тут к Сусанне Митрофановне приезжал врач скорой помощи. На безымянном пальце огромный золотой перстень. Сначала, глядя на наш интерьер, он возмутился, сказал: «Почему, так бедно живёте?». А потом принялся взятку вымогать.
- Они сейчас почти все хапуги. Я ходил к урологу. Он хоть и без перстня, но такой же. Говорит: «Я вам всё сделаю». Открыл ящик и стал предлагать лекарства. Я про себя: «Да, пошёл ты. Я не болею ничем». Пришёл на консультацию, побаливал низ живота. А он уже приготовился лекарства мне продавать.
- Не слушай их, на груши налегай.
- У меня уже ничего не болит. Зря пошёл, всё само прошло. А он сразу мне курс лечения назначил. Говорит: «Пять тысяч всего», - «Ага, пять тысяч. А пятьдесят тебе не надо? Давай, сразу десять курсов пройду». Я сказал: «Спасибо за совет, я подумаю».
На кухню вышла тётка Матрёшкина, Сусанна Митрофановна, в байковом халате.
- Здравствуй Сашенька, - обратилась она к гостю, - Извини, что в затрапезном виде. Я, как говорится, по-домашнему. Значит, так. Желаю Марье, тебе и детишкам вашим здоровья, успехов и благоденствия.
- Спасибо. И вам Сусанна Митрофановна здоровья и всего самого хорошего, - вставая из-за стола и с почтением кланяясь, ответно пожелал Бакин.
- Женя так хорошо за мной ухаживает. Лечит меня. Всё, что надо делать, он делает. Анекдоты мне рассказывает, развлекает меня. Ну, ладно, не буду вам мешать. В другой раз приезжай вместе с Марьей, забыла тётку совсем.
Сусанна Митрофановна, не став слушать оправданий Александра Демьяновича, ушла.
- Что-то она не в настроении. Плохо себя чувствует? - поинтересовался Бакин, садясь.
- Потом расскажу. А если продолжать про недуги, признаюсь тебе как на духу - у меня самого пятки потрескались. Тётка говорит, витамина «А» не хватает. Теперь ем морковку каждый день, чтобы трещины заросли.
- Это тебе надо будет скушать тонну моркови, чтобы витамин «А» подействовал. Я у жены спрошу, она что-нибудь посоветует.
- Я грешил на сахарный диабет, но сахар нормальный.
- Тебе нужен крем от трещин на ногах. У Машки есть такой, за одно применение все трещины затягиваются. Не смейся, точно тебе говорю, на основе мочевины она сама его готовит.
- Верю, но денег на крем у нас нет.
- Не возьмём с тебя денег, ты чего. Приеду в следующий раз, привезу.
- Сами-то живы-здоровы?
- Относительно. Тут ногу мне оперировали, коленка отекать стала.
- А чего так? Без видимых причин или ударился?
- В том-то и дело. Вроде особой и не было причины. Коленка жидкостью наполняться стала. Наш местный врач из поликлиники эту жидкость откачал раза три. В гипс ногу завернул, всё бесполезно. Нога под гипсом слабеет, жидкость накапливается. Пошёл к врачу, у которого до этого операцию делал. Он удалил там что-то. Всё с кости счистил, стало легче. Сейчас болеть перестала, но остались проблемы со сгибанием в колене. На девяносто градусов могу только ногу согнуть, а дальше уже проблематично.
- У тебя мениск удаляли?
- Да.
- Массаж какой-нибудь делай.
- Массаж делать нельзя, нужно ходить в реабилитационный центр. Хряща-то в коленке не осталось. Дело подошло чуть ли не к замене сустава.
- Почему бы и в самом деле тебе сустав не заменить, какой-нибудь капроновый поставят.
- Они и ставят капроновые.
- Плохо?
- Ну как? Всё равно это ж не твой сустав. Говорят с капроновым суставом и плавать можно и на велосипеде кататься. Но может у меня до этого и не дойдёт. Сам представь.
- Да, всё это ужасно. Ты лучше уж то, что есть береги, разминай.
- Для этого нужно укреплять, накачивать мышцы, снять нагрузку с сустава.
- Так ты чем сейчас занимаешься? Всё мази для Машкиного салона крутишь?
- Ну, в основном - да. Мы не каждый день их крутим. Так, периодически. Дети приезжали, помогали. В основном не мази, а бальзамы идут. Бальзамы для ухода за оставшимися на облысевших головах волосами. Они основные деньги приносят. А мази - побочный доход к основному бизнесу.
- Ну, а ещё какие новости?
- Мы же восемь месяцев назад собачку себе взяли, щенка, двухмесячную овчарку, кобелька. Потешный, классный пёсик. Весёлый. Может играть с утра до вечера. Кусается, конечно, все руки мне искусал. Игрушек ему накупили, детям столько в своё время не покупали. Нажрётся, как начнёт носиться, скакать. Привезла его из Керчи сама хозяйка.
- А чего с Керчи, поближе не нашлось?
- Мы прошерстили все питомники. Изучили всех производителей. Ну и на неё наткнулись. Приглянулась эта женщина. Хотя её питомник не особо афишируется, но хороший. Во-первых, я папашу нашего щенка видел. Сразу заприметил, красивый пёс. А потом стал смотреть, кто его дети. И увидел как раз нашего щенка. Договорились с хозяйкой и купили. Привезла в Москву. Ну, в общем, отличный пёс.
- Сколько заплатили?
- Пятьдесят тысяч.
- Ух, ты!
- Такие теперь цены. Собака выросла, на вид уже как взрослая. Только вчера ездили с ней на очередную выставку. Уже третью по счёту. В Ярославле проходила. Из дома выехали на машине в шесть часов утра, четыре с лишним часа ехали. Пока Рэкс проходит у них всё ещё по классу щенков. Мы не хотели ехать, но все говорят надо. Заводчица, у которой Рэкса купили, сказала, что обязательно надо на выставке быть. Познакомиться с судьёй, который будет судить затем и на главной выставке. Надо, чтобы судья посмотрел Рэкса, своё отношение к нему высказал и нас запомнил. Делать нечего, поехали. В нашем классе было семь собак. Ну, а соревнование как проводится? Собакам выдают номера. У нас был пятый. И судья их расставляет по экстерьеру, по внешнему виду. Та, которая больше понравилась, - вперёд. Нас поставил сразу на первое место. А затем собаки должны ходить по кругу. Такой круг, каждая сторона метров тридцать. И вот собаки ходят, а судья смотрит, как собака себя ведёт. Какие движения делает, как управляется.
- Это зачем?
- Движения должны быть ровные, не то, что как захочешь. Наш Рэкс, конечно, не был готов. В конце концов, его сместили на второе место. Второе место дали. Кубок тоже получили за второе место.
- А тётка-заводчица ездила с вами?
- Да. Она каждый раз с нами ездит. Мало того, что ездила, она Рэкса как раз по кругу и водила. А я бегал вокруг ринга. Десять кругов, наверное, намотал. Я признаться, чуть не сдох, бегая. Дыхалка уже не ахти, да и нога больная. Круга четыре пробежал, чувствую, что бежать уже не могу, а бежать надо. Вспомнились первые месяцы службы в армии. Собаки с поводырями бегут по малому кругу, а я бегу за кругом. Должен опережать их, бежать по большому кругу.
- Для чего хозяину надо бегать?
- Для того, чтобы твоя собака не смотрела себе под ноги или там по сторонам, а видя тебя впереди, бежала, ни на что не отвлекаясь, навострив уши. Бежала и гарцевала, как беговая лошадь. Рэкс должен был всегда меня видеть и за мной стремиться.
- Как за зайцем?
- Да-да, как за зайцем. И чтобы ни на что другое не отвлекался. Короче, я должен был его внимание всё время привлекать. Но Рэкс тоже так вымотался, что в конце уже без всякого энтузиазма, по инерции бежал из последних сил. Кричишь ему - Рэкс! Машешь руками, а он не реагирует. Переставляет ноги, как попало. Только из-за этого, из-за слабой подготовки нам второе место дали. И потом, как отбегали, Рэкс пришёл, брякнулся под дерево. Столько воды выпил. Заводчица ему и на живот воду поливала, чтобы остудить его. Вчера жаркий день был, на солнце бегали. Но второе место - это хороший результат. Мы довольны.
- Что же ты с больной ногой круги наматываешь? Так недолго и калекой стать. Я к тому говорю, может тебе эту бабу-заводчицу прогнать? Сказать: «Хватит собаку мучить, меня калечить. Деньги получила и проваливай, отстань от нас».
- Да нет. Если б не хотели ездить по выставкам, мы бы не ездили. Нам интересно посмотреть на других собак и вообще развлечение неплохое.
- Ну, ладно, Саша, поговорили о том, о сём. Признавайся, зачем на самом деле пожаловал. Не зря же ты столько всяких деликатесов привёз, кормишь меня, поишь и водкой и коньяком.
- Не зря. Ты прав. Хочу поговорить с тобой насчёт своей пенсии.
- Так тебе нужен не я, а Пенсионный фонд.
- Погоди, не смейся, я сейчас всё объясню. Тут дело такое. Надо оформить задним числом документ, бумагу, что я за тёткой твоей, Сусанной Митрофановной осуществлял уход.
- Соседи мне что-то об этом говорили. Дескать, будем дополнительно получать по тысяче рублей в месяц. По-моему, всё это чепуха.
- Не чепуха. Тысячу двести она действительно будет дополнительно получать к пенсии. Но речь идёт о другом, о моей пенсии. У меня не хватает баллов. Я сходил в пенсионный фонд и знаешь, что мне там сказали? Что мне пенсия не положена.
- То есть, посулили слишком маленькую?
- Никакой не посулили. Сказали, что ничего не положено. Ни карточки москвича, ни социальной пенсии. Только если баллов будет достаточно, а так соси лапу, как медведь в берлоге.
- Да такого быть не может.
- Я тебе говорю. Мне в самом пенсионном фонде это в глаза сказали. И научили: «Найдите какую-нибудь старенькую соседку или там ещё кого, чтобы оформить задним числом за ней уход». Понимаешь? Это как работа, стаж.
- Ты, наверное, ходишь к жуликам, у которых одна задача, чтобы ты им деньги заплатил. Вот как вы с Машкой фальшивыми бальзамами лысых людей дурите, так и они...
- Смотри. Только мне исполнилось шестьдесят лет, я подал в пенсионный фонд прошение о пенсии. Там же у предпенсионного возраста все льготы сохраняются, кроме денежных выплат, - социальная карта, бесплатный проезд. Но для этого у меня должны быть в наличии какие-то там баллы. А баллы складываются из стажа трудовой деятельности. Если стажа нет, то ничего и не получишь.
- Но ты же учился в техникуме, в Советской Армии служил, работал на заводе токарем. Последние годы в нашем институте охранником, разве это не считается?
- Считается, но очень по-хитрому. Счёт начинают с двухтысяч первого года. У них на это время в компьютере данные есть. А всё остальное придётся доказывать. Но если не набрать определённые баллы, то не получишь пенсию.
- Я предполагал, что наши чиновники не склонны к излишнему милосердию, но сомневаюсь, что там царит такое уж беззаконие.
- Ты сомневаешься, а я там был, в пенсионном фонде. Сам лично. Маринкин муж, зубной техник Юра Сифакис, тоже сомневался. И ему от ворот поворот по той же причине, - стажа нет. Он же всё в частной клинике зубы лечил, а они все полученные деньги в карман клали, отчислений не делали. Получается, что стажа нет, не работал. И сейчас он поедет туда снова, будет узнавать новые правила.
- Хорошие правила.
- Вот я тебя и прошу об одолжении. У тебя же тётка в преклонном возрасте. Сколько ей стукнуло?
- Девяносто два исполнилось.
- Уговори её, чтобы она написала.
- Что?
- Ну, как что. Что я все эти годы осуществлял за ней уход, с восьмидесяти лет включительно.
- Это ты ради будущей пенсии хлопочешь?
- Ну, конечно. Потому что деньги будут платить только с шестидесяти пяти. Я, разумеется, как и девяносто процентов нашего населения, не доживу. Но всё же.
- Аферисты какие-то там сидят, в пенсионном фонде. От государства, конечно, подарков ждать нечего, но чтоб чиновники так уж лютовали. А что делать тем, кто всё это время музыку сочинял или книги писал? Ведь композитор и литератор теперь вычеркнуты из перечня профессий. Им что, вышел на пенсию и подыхай?
- Да. Конечно. Ты здесь сидишь, зарывшись в своём медвежьем углу, а в стране-то творится чёрт знает что.
- Не по своей воле сижу я в медвежьем углу.
- Неважно. Вон, мой одноклассник, Сеня «Кровопивец», купил себе за деньги пенсию по инвалидности. Ему регулярно выплачивают деньги, да ещё и каждый год бесплатную путёвку в санаторий дают. А у кого нет одной ноги, почки или глаза, уже не считаются инвалидами. Нравится тебе такое?
- Ну, это какое-то безумие. Признаться, у нас тут тоже... Капитан в отставке стоял на бирже труда, шесть тысяч ему платили, а алименты к выплате суд ему назначил девятнадцать тысяч. Представляешь себе? Он выпьет, бывало, и жалуется, говорит: «выход у меня один, - судью ограбить, что к таким алиментам присудил. А где ещё такие деньги достать?» В Подмосковье, действительно, нет зарплат, чтобы по девятнадцать тысяч алименты платить.
- В Советском Союзе не всё было хорошо, но, по крайней мере, пенсию платили, пожилые люди с голода не подыхали. А тут, нет баллов, - иди, гуляй.
- Я постараюсь уговорить Сусанну Митрофановну. Не буду заранее тебе обещать. Её тоже обидели. К Девятому мая всем пожилым людям, кому исполнилось девяносто два года, дали по десять тысяч рублей. А ей девяносто два исполнилось только первого июня. Прокатили. Получается, молодая ещё.
- Видимо, статистику глянули. Тех, кому девяносто один, сто человек, а тех, кому девяносто два, трое. Вот им и дали. Экономят на том, на чём экономить нельзя.
- Утешайся тем, что до пенсии тебе пять лет, сто раз ещё всё изменится. Мне одиннадцать лет назад назначили не то пять, не то семь тысяч пенсию, считай, что совсем не дали. Что ж теперь, убиваться? Живём с тёткой как-то, преимущественно на её пенсию.
- За Советский Союз считают мало баллов, словно мстят, что люди в то время жили и работали. У меня большой стаж, но это для них неважно. Считают не года, а баллы. Нужно набрать тридцать баллов. А у меня, по их подсчётам, то ли четыре, то ли одиннадцать.
- Ну и сколько с тебя там спросили за справку, что ты за кем-то ухаживаешь?
- Ты не понял. Если Сусанна Митрофановна согласится написать бумагу, что я за ней ухаживал, то я готов ей сам выплатить двести тысяч рублей в качестве родственной поддержки. Мы же в конце концов, одна семья и должны друг другу помогать.
- Ничего себе, - Матрёшкин счастливо засмеялся.
- Говорю серьёзно. Поэтому, не валяй дурака, поговори с ней.
- Ну, а как это? Ты мне дай образец, что она должна писать. Значит, вам надо вместе ехать в её пенсионный фонд?
- Там будет видно. Главное, сначала она должна написать заявление. А уж с этим заявлением... Даже думаю без неё можно. Сам поеду в её пенсионный фонд и скажу: «Так и так, я за ней ухаживал двенадцать лет. Хочу это дело оформить. Сейчас моей тёте девяносто два, а я за ней осуществляю уход с восьмидесяти».
- Она до восьмидесяти четырёх лет ещё в школе преподавала.
- Это не важно. Кто будет разбираться, где и до каких лет она преподавала. Там смотрят на возраст.
- А если спросят: «Что же это, вы в Москве живёте, а в Подмосковье ездите ухаживать? Как-то это подозрительно».
- Отвечу: «Да езжу, потому, что пенсию хочу получать. Даже больше скажу. Я в Москве только прописан, а живу постоянно с ней в Подмосковье».
- Спросят: «Не боитесь лишиться повышенной московской пенсии вследствие этого?».
- Они же не дураки. Скажу: «В Москве родился, там прописан. Что же мне переписываться сюда? Зачем? Это же глупо. Так же? Какой дурак так будет делать?».
- Этот дурак я, твой шурин. Но это моя история.
- А то, видишь, этот... Сенька Комаров заплатил сто тысяч и ему пенсию раньше срока дали, как фальшивому инвалиду. И каждый год бесплатная путёвка. Вот в какие времена живём. Надо было и мне не спать. Но мы же с тобой честные, советские люди. У меня много знакомых, которые сделали себе инвалидность. И мне предлагали.
- Да. Мы честные люди.
- А на самом деле просто трусливые. Откуда честность берётся? Из трусости. Я честный, потому что трус.
- Давай, не будем об этом много говорить. Ты про Семёна мне уже два раза сказал. Кто не трус, тот грызёт сухарь на нарах. В шестьдесят лет зачем тебе это нужно?
- Ну, тогда что? Антракт закончен, начинаем второе отделение? - взяв в руки вторую бутылку, поинтересовался Бакин.
- Давай, - обрадованный перспективой получить двести тысяч от зятя, согласился Матрёшкин.
Когда выпили и закусили, Александр Демьянович спросил:
- А что за фемина шепталась с тобой на лестничной площадке, когда ты мне дверь открывал? Меня заметила, покраснела, как маков цвет. Замкнулась и шасть, вниз по лестнице.
- Это не фемина, а Раечка. История нашего знакомства длинная. А началось всё так. Как говорится, никуда не денешься, надо было ставить железную дверь. И то сказать, последними в подъезде на это решились. У тётки пенсия хорошая, расщедрилась, дала денег. Приехали мастера, дверь с собой привезли и, не убирая нашу, ветхую деревянную, установили вторую, железную. Радовались мы радовались, но это продолжалось недолго. Не прошло и полгода, разболталась ручка на железной двери. Конечно, сами виноваты. На прогулку выходим, я дверь запираю на ключ. Сусанна Митрофановна и видит это, но глазам своим уже не вполне доверяет, мнительная до ужаса. Ухватится двумя руками за ручку и тянет с силой на себя, проверяя, точно ли дверь заперта. Да и я хорош, дурной пример заразителен, тоже, признаться, глядя на тётку, стал лишний раз дёргать за ручку. Вот она и расшаталась. А это ведь беда настоящая. Что с ручкой делать? Оторвётся, как домой попадёшь? На соплях держалась ручка, даже тётка на это обратила внимание. А что я, косорукий, кандидат в доктора наук, сделать могу? Посмотрел, какие-то штырьки торчат, надо мастеров вызывать, а они ведь бесплатно работать не станут. Скажут, надо менять ручку, а то и всю дверь. В общем, стала эта ручка настоящим моим «больным зубом». Спать ложусь, думаю о ней, лежу в ночи, бессонница мучает, все мысли о ручке. Просыпаюсь утром с больной от бессонной ночи головой, всё ручка на уме.
И надо же было такому случиться, что спасла меня от этой беды Рая. Она моет лестницу в нашем подъезде. Молодая, красивая, работящая, умная, весёлая русская девушка. Знает три языка, английский, немецкий, французский. В Казахстане, откуда приехала, работала учительницей. Ну, ты видел её. Зубы белые, всё время смеётся, никогда не унывает. Вот только российского гражданства ей не дают.
- Зовут соотечественников домой, - «приезжайте, люди русские», - с полуоборота завёлся Александр Демьянович, - и по телевизору зовут, и по радио, а как приедут, - гражданства не дают, ни на какую работу не берут. Дело известное, даже Никита Михалков в своём «Бесогоне» эту тему поднимал. Да, что толку, воз и ныне там.
- Да, Рая призналась, что для того, чтобы устроиться лестницу мыть в подъезде, ей пришлось на такие унижения пойти, о которых не то, что рассказывать, даже и вспоминать ей тошно.
- Известное дело, под игом доллара живём, пресмыкаемся перед американцами. Они нам и бескультурье своё навязали, и унижают беспрестанно. В Третьяковской галерее, в зале, где висит картина Иванова «Явление Христа народу», поставили щит, а на него повесили корягу-рогатину. Дескать, на рога смотрите, а не на Христа. В центре Москвы тринадцатиметровый памятник экскрементам водрузили, чтобы знали москвичи и жители России своё место в мировом сообществе. И все молчат.
- Я с возрастом стал терпимее. Тут, в своём доме, чтобы с родной тёткой о чём-то договориться, бывает семь потов сойдёт. Кран горячей воды визжал на весь дом, а она его не разрешала заменять. Её капли для глаз хранили в холодильнике у соседки, а соседка - инвалид-колясочник. Полгода уговаривал тётку купить нам свой, хотя бы маленький холодильник. И так, по мелочам проблем не перечесть. И это в семье из двух человек, а ты хочешь, чтобы всё быстро решалось в огромном государстве. Так не бывает.
- Да говорю тебе, мешает нам жить и развиваться так называемое «глубинное государство», а если совсем просто, то «голубиное». «Голубцы» вредят.
- Вредят, значит, стоят на пути у прогресса. А прогресс не остановить, будут смяты. Ты мне не даёшь досказать. Суть в том, что Рая починила мне ручку на железной двери. Сам не знаю, как у неё это получилось. Пришла, как обычно, в понедельник с пустыми вёдрами, попросила налить в них горячей воды. Я ей пожаловался, дескать, такая вот у меня беда, ума не приложу, что делать. Отвалится скоро ручка, а денег нет, чтобы нанять мастера, её починить. Она меня выслушала, помыла лестницу и снова мне в дверь звонит. Спросила, есть ли у меня крестовая отвёртка. Я пошуровал в дядькиных инструментах, нашёл три отвёртки разных размеров. Рая выбрала подходящую, раскрутила кольца у ручки и давай, подтягивать винты. Всего делов-то, оказывается было. Хорошенько подтянула их, вернула кольца на место. Ручка стала как новая. Чудеса! Говорю: «с меня шоколадка». Она смеётся, краснеет и отвечает: «ловлю на слове». Так мы с ней и познакомились. Дальше - больше. Стали мы с ней на моей кухне чаи распивать. Стихи любимых поэтов друг дружке читать. Она наизусть знает всего «Онегина».
- Слушай, Женя, вам не дождаться милости от чиновников. Ты же можешь расписаться с ней в ЗАГСе и решить её проблему, одним росчерком пера.
- В самое чувствительное место, Саша, ты меня ударил. Нравится она мне, даже больше тебе скажу, влюблён я в Раю и по-моему, она отвечает мне взаимностью. Люблю её, но не решаюсь сделать ей предложение руки и сердца. Боюсь, как бы не подумала, что я намерен воспользоваться её безвыходным положением.
- И она, должно быть, так же боится тебя к этому подтолкнуть, чтобы ты не подумал, что она хочет выйти за тебя замуж исключительно из меркантильных интересов. Беда с вами, интеллигентами. Наберись мужества и признайся ей в своей любви. Психологи утверждают, что лишь тот брак по-настоящему крепок, в котором муж зависит от жены, а жена от мужа.
- И тётка меня грызёт, толкает, чтобы я быстрее с Раей объяснился. Говорит: «Умру, останешься один, как перст - с ума сойдёшь». Я с ней согласен. Для объяснения жду удобного случая, а его всё нет.
- Смотри не затягивай, а то уведут у тебя девку. А мне пора и честь знать. Ещё два слова скажу и поеду домой. Есть у американцев мультфильм многосерийный, называется Симпсоны. Главный герой похож на нашего соседа Мишу Кацнельбогена. В мультфильме зовут его Гомер, и он там жёлтый, как лимон. Видимо, пил много, посадил печень или у него гепатит разгулялся. Собственно, там все в мультфильме жёлтые, больные. Суть не в этом. Главное, этими мультфильмами распространяются пророчества. «Старшие братья человечества», знающие, какое будущее нам предстоит, через мультфильм предупреждают нас. Они предсказали пожар Собора Парижской Богоматери, взрыв американских башен-близнецов, приход к власти Трампа. Сто тысяч предсказаний, всего не перечесть. Но главное, они обещают восстановление Советского Союза в прежних границах. Да к тому же ещё и Норвегия, Швеция с Финляндией к нам присосутся, как голодные младенцы к кормящей груди. И всё это случится не когда-нибудь там, в следующем веке, а буквально сегодня-завтра, в сентябре двадцать четвёртого года. Я кумекаю, такое может случиться только в том случае, если Америка крякнется. Вот тогда они все к нам побегут наперегонки, и бывшие республики, якобы ставшие самостоятельными государствами, и скандинавы. А иначе, с чего бы им к нам присоединяться? Встанешь однажды поутру, а вместо твоей Раи подъезд уже моет американец Том Сойер. Так что гони уныние прочь. Хорошие времена на подходе.
На этой высокой ноте родственники расстались. Бакин не стал напиваться в дорогу, оставив допивать вторую бутылку шурину, он вызвал по телефону такси и уехал в Москву.
2
В следующий понедельник утром раздался привычный звонок в дверь. Евгений Евстигнеевич пошёл открывать в полной уверенности, что увидит Раю, но на пороге с двумя пустыми вёдрами вместо его возлюбленной стоял незнакомый человек с угреватым лицом и подобострастной улыбкой. На ломанном русском он поинтересовался:
- Могу ли я у вас горячей воды набрать.
- Американец?
- Да.
- Том Сойер?
- Нет. Том Саседж. Томас Саседж. По-русски Фома Сосиска.
«Знать не соврал зять, случилось», - не без удивления подумал Матрёшкин, но опомнившись, поинтересовался:
- Что, на дворе уже двадцать четвёртый год?
- Нет, двадцать третий.
- Вона, как. Что-то вы ускорились.
- Да, ускорились, - подумав о чём-то своём, согласился американец.
- Да ты не кручинься, Томас. Сейчас налью тебе и горячую воду и холодную водку, - стал успокаивать Саседжа Матрёшкин.
Он, пригласил американца в квартиру, посадил на кухне за стол. Достал из холодильника деликатесы, что остались от Бакина. Налил водки себе и гостю.
За горячую воду Томас поблагодарил, а от водки отказался. Мотивировав это тем, что ему ещё предстоит лестницу мыть. Выходя из квартиры с полными вёдрами горячей воды, пообещал:
- Может быть, выпью после работы.
Через два часа в дверь снова позвонили. Евгений Евстигнеевич решил, что Томас, потрудившись, изъявил желание пригубить водочки. Открыл, на пороге стояла Рая.
- Можно войти? - поинтересовалась она.
- Конечно, проходи на кухню.
Когда уселись за стол с закуской и выпивкой, Рая предположила, что у Матрёшкина в гостях был снова тот самый гость, которого она видела мельком, неделю назад.
Евгений Евстигнеевич отрицательно покачал головой и принялся подробно рассказывать про щедрого родственника.
Был Матрёшкин счастлив, открыт к диалогу, совсем не такой, каким привыкла его видеть Рая.
- Всё, что видишь на столе, Рая, действительно, тот самый гость привёз, - начал хозяин квартиры, - Это зять мой, Александр Бакин, муж сестры Маши. Он работал в нашем институте охранником, в своё время я его с сестрой и познакомил. Вся эта богатая закуска и выпивка - вроде как его извинение за то, что не пригласил меня на свой шестидесятилетний юбилей. Да ты же мою ситуацию знаешь, я бы и так не смог тётку одну оставить. Но сестра из вежливости могла бы позвонить и пригласить. Не позвонила. От тебя секретов нет, накопилось у меня на сестру много обид.
Жили мы с ней в Москве, с отцом и матерью. Хорошо жили, душа в душу. Сначала в коммунальной трёхкомнатной квартире, затем соседи потихоньку разъехались, мы заняли всю площадь. Отец рано умер, мать долго жила, но в последние годы слегла, и я вынужден был за ней ухаживать. Сестра в это время вышла замуж, родила двух детей и мне на шею их посадила. Я же научным работником был, всё больше дома статьи писал, она этим и пользовалась. Ты, дескать, один живёшь, всё одно ничего не делаешь, сам Бог велел тебе нам помогать. Бегал я для её детишек, Ваньки и Светки, по утрам на молочную кухню. Как подросли, в детский сад их водил с утра пораньше, а по вечерам забирал. И до зрелого возраста их кормил, сколько средств хватало, с расходами не считаясь. Помогал в школе учиться, уроки за них делал, готовил в институт. Всё было на мне. Муж сестры, этот самый зять Бакин, палец о палец не ударял, не прикасался ни к чему. И случилось так, что в военном городке под Москвой, где сейчас живу, умер тёткин муж, Владимир Николаевич Сабуров. А тётка, Сусанна Митрофановна на тот момент сама сильно болела. И сестра испугалась, что они могут потерять тёткину жилплощадь. Сказала: «Женя, выручай, больше положиться не на кого. Выпишись из Москвы и пропишись в тёткину квартиру. А как оформишь все документы на права собственности, я тебя обратно в Москве пропишу». Так и сделали. Квартира, в которой мы сейчас сидим, через какое-то время сделалась приватизированной, и решил я снова прописаться в Москве. Куда там. Сестра и слышать об этом не захотела. Дальше - больше. Позвонила по телефону и отругала постфактум за то, что я не подъехал, не помог выбросить ей из моей комнаты хлам. Хламом она называла родительские вещи. Старинный лакированный шкаф, буфет девятнадцатого века, пианино с бронзовыми подсвечниками, на котором я в юности играл, приёмник «Фестиваль» пятьдесят восьмого года, раритет. То есть, вещи всё ценные, по крайней мере, для меня. Ну, что с ней поделать? Выбросила, не воротишь, скандалить бессмысленно, она свои цели преследовала. Приехал я тогда в Москву, посмотрел, в моей комнате только кровать осталась, да письменный стол. Не успел уехать, сестра звонит и сообщает: «Светка с подругой прыгали на твоей кровати и сломали её. Если кровать тебе нужна, приезжай, забирай. Не приедешь, выброшу». Ну, куда мне сломанная кровать? Смирился. В общем, как могла, выживала Маша меня из родного гнёздышка и страшно признаться в том, что уже выжила. Тётка Сусанна Митрофановна, узнав о таком вероломстве сестры, против моего ожидания обрадовалась. Сказала: «Вот и хорошо. Незачем тебе в Москву ездить, живи у меня». Её понять можно. Она боится без помощника остаться. Но, а Машу я понять не могу. Конечно, дети выросли, им требуется свободное пространство. Но они и так в моей комнате жили, я же не препятствовал. И откуда у скромной, доброй и бескорыстной сестры обнаружилась вдруг такая жадность, такая неуёмная страсть к накопительству? Накупила несуразной современной мебели из клея и щепок, ею всю комнату мою заставила, чтобы ничего обо мне не напоминало. А как заколет у неё в боку, даром, что сама врач, звонит среди ночи, жалуется: «Женечка, располнела, как ромовая баба, зрения нет, зубы болят, на ногах вены вылезли». Ну, что ей на это скажешь? Будь добрее, думай не только о себе, но и о других? И зять вот приезжал не просто так. А чтобы я уговорил Сусанну Митрофановну записать его в «ухажёры». Одна корысть у людей на уме. Сами грызёмся, как собаки, без всякого там глубинного государства, - заключил свои жалобы Евгений Евстигнеевич и, не выдержав, налил себе водку в рюмку и выпил.
- Кстати, насчёт ухажёров, - взволнованно заговорила Рая, - Ведь я Евгений Евстигнеевич, пришла к вам совета спросить. Американца Томаса видели? Он зовёт меня замуж, хочет забрать в Америку.
Услышав такие слова от любимой женщины, слёзы сами брызнули из глаз Матрёшкина. Взяв руки Раи в свои, Евгений Евстигнеевич стал её умолять:
- Раечка, не уезжай. Скоро Америка развалится.
- Если развалится, вернусь. Может, тогда ко мне, как к американке, наши чиновники станут более благосклонны. А сейчас, что мне делать, на что надеяться? Никуда не берут, паспорта не дают. Томасу, американцу, тысячу раз предлагали получить российское гражданство, а мне русской в России никто не рад. Я не хочу в Америку! Подскажите, как быть, что мне делать?
- Рая, не уезжай. Найди себе русского нормального мужика, не позорься сама и не позорь отечество. Через него и гражданство, и работу получишь.
- А где его взять? Вы, Евгений Евстигнеевич, хорошо ко мне относитесь, но замуж не зовёте, брезгуете.
- Что ты! Что ты такое говоришь! Кто же тобой побрезгует. Ты только слово скажи, не только я, очередь к тебе выстроится.
- Эх, Евгений Евстигнеевич, не этих слов я от вас ждала. Я так не хочу, воспитание не позволяет. Хочу семью, как у людей. А Томас жениться предлагает, зовёт в Пенсильванию. Эх, судьба моя разнесчастная, придётся ехать в Америку.
Рая встала.
- Постой! Погоди!
Матрёшкин выбрался из-за стола, пал перед девушкой на колени и залепетал:
- Ты заставляешь меня разомкнуть уста и высказаться, хотя мне это очень тяжело. Дело в том, что я давно и безнадёжно влюблён в тебя. Я прошу твоей руки и твоего сердца. Скажи, ты составишь счастье всей моей жизни?
- Да. Я согласна, - подумав, ответила Рая и заплакала, - Я люблю вас и давно ждала этих слов.
- Правда? Так, ты выйдешь за меня замуж?
- Выйду.
- Что же теперь?
- Теперь с вашего разрешения, я скажу Саседжу, что ни в какую Америку не поеду.
- А после?
- Побегу за вещами в общежитие. А то меня, узнав про Томаса, и с работы уволили, и из общежития выгнали.
- Жду.
Рая, перед тем как выйти из квартиры, помогла Матрёшкину подняться. Он не пошёл закрывать за ней дверь, ведь совсем скоро она должна была вернуться.
Евгений Евстигнеевич уселся за накрытый стол, сидел и плакал, ощущая на губах солёный вкус своих слёз. А в голове вертелось: «Есть всё-таки Бог на небе и счастье на земле».
23.09.2023 год
Цветы для брата
С остатками коньяка в бутылке Николай Казаков направился прогуляться. Не заметил, как оказался у павильона «Цветы», где с восьми вечера до восьми утра торговал гвоздиками и розами Сергей Стрельченко, его одноклассник и муж местной «мессалины» Веры Веселовой.
Вместе с Сергеем они прикончили остатки коньяка и Казаков подумал: «Какой сегодня был длинный и насыщенный событиями день».
День начался рано. В два часа после полуночи в дверь позвонили. Николай нехотя поднялся из тёплой постели и, не найдя в темноте тапочек, босиком выбежав в коридор, осведомился:
- Кто?
- Милиция, - ответили ему.
Сразу стало ясно, что это алкоголики с четвёртого этажа, опять квартиру перепутали и шутят таким неподобающим образом.
- Пошёл на.., - ответил Казаков.
За дверью потоптались и неуверенный голос спросил:
- Это квартира Поповых?
- Поповы в соседнем доме, - пробурчал Николай.
Он прошёл на кухню, выглянул в окно. По пустому двору, в сторону соседнего дома, брёл, сгорбившись, милиционер. Видимо, стражу порядка и самому было неудобно из-за того, что побеспокоил людей в поздний час. Казакову стало стыдно за свою несдержанность.
«Значит, преставилась Попова, - мелькнуло у него в голове, - родила двух сыновей, двух дочерей, а последние годы коротала в одиночестве».
Попова, сколько помнил её Николай, за долгую жизнь внешне почти не менялась. Это была полная, энергичная женщина, в роговых очках на мясистом носу, вечно на кого-то кричащая громким, неприятным голосом.
Непосредственно с ней у Казакова было три встречи. В детстве, зная, что в среднем подъезде соседнего дома люк на чердаке не заперт, они с братом решили посмотреть, как голуби сидят на яйцах. Были пойманы Поповой, когда поднимались по металлической лестнице к тому самому люку и подверглись с её стороны моральному истязанию. Она принялась запугивать их тюрьмой и милицией. Брат Валера, хоть и был старше, воспринимал её угрозы всерьёз, не на шутку перетрусил, плакал, просил прощения и умолял не вызывать милицию. А Николай, слыша в её словах фальшь, не испугался, наблюдал за происходящим. Поповой доставляло наслаждение видеть ужас в глазах малыша, смотреть на его слёзы. Она словно питалась его страхом.
Вторая встреча состоялась двадцать лет спустя после этого случая. Николай, возвращаясь с работы, подошёл к своему подъезду и заметил Попову, жалующуюся старушкам на то, что с ней случился микроинсульт. И вдруг, обратившись к Николаю, она стала причитать:
- За что? Ведь никогда ничего плохого никому не сделала.
Казаков не удержался и сказал:
- Ну, как не сделала. А над малыми детьми, которые хотели залезть на чердак, на голубей посмотреть, кто издевался?
Попова пристально всмотрелась в него. Видимо, припомнила ту неприглядную сцену. Ахнула и спешно ушла.
В последний раз он видел её месяц назад. Она попросила его купить в магазине батон белого хлеба. Он купил ей хлеб и бутылку молока. Попова всё не могла поверить в такую щедрость с его стороны и, уже держа покупки в руках, всё повторяла:
- Это мне? Неужели всё это мне?
«А теперь, стало быть, умерла. К живым милиционера среди ночи не погонят».
Поскольку из-за бронхита Смирнов не работал, жена попросила его сходить в магазин, купить продуктов и приготовить ужин. А так же не забыть к трём часам заглянуть с дочкой в детскую поликлинику, выписать ребёнка.
Утром Смирнов побежал было за продуктами, но выйдя из подъезда, наткнулся на гроб с телом тёти Моти, стоявший на табуретах. Тут же, у гроба теснились дворовые старушки и вдовец Матрёны Михайловны, старичок Иван Иванович Сукмановский. Благодаря Ване, как звала его покойная, Матрёна Михайловна прожила лишние десять лет. В конце девяностых к ней в однокомнатную квартиру попросились пожить родственники, седьмая вода на киселе. Свою жилплощадь на Арбате они благополучно утратили. Ели, пили, веселились, не заметили, как их обжулили и выселили в никуда, на улицу. Тётя Мотя, добрая душа, пустила их. Чем же они её за это отблагодарили? Отогревшись и сообразив, что опасность холодной и голодной смерти миновала, они принялись жить прежней, привычной жизнью. Стали пить, не работали, жили на пенсию приютившей их пожилой женщины. Мало того. Мужик привёл в чужой дом ещё и сожительницу, а женщина, соответственно, сожителя. Таких же спившихся и опустившихся людей, какими они были и сами. Матрёна Михайловна безропотно всех приняла. Убиралась за ними, покупала продукты, готовила еду на всех, они без зазрения совести ели, не забывая пить. После чего, помыв за жильцами посуду, хозяйка стелила на полу в коридоре зимнее пальто и ложилась на него спать. Так как в комнате на кровати спала одна пара её неблагодарных жильцов, а в кухне на кушетке, вторая пара. Так бы и жить бездельникам, как у Христа за пазухой. Но вот решили они, что старуха заедает их жизнь молодую. Стали в глаза говорить ей: «Когда уж ты старая сдохнешь». И принялись ей подыскивать дом для престарелых. Довели несчастную до такого плачевного состояния, что её положили в больницу. Врачи сказали: «Не отходит ни кал, ни моча, - долго не протянет». Обрадовались родственники, стали уже покупателей искать на её квартиру. Как вдруг в больнице к тёте Моте подошёл пожилой врач, Иван Иванович Сукмановский. Послушал её и предложил выпить пива. Тётя Мотя выпила пива, расслабилась, после чего её кишечник и мочевой пузырь стали функционировать. А главное, выйдя из больницы, пошла не домой, а в ЗАГС с врачом, вернувшим её к жизни. На квартиру они явились втроём, «молодожёны» и участковый милиционер. Оказалось, что у родственников давно уже отсутствуют паспорта. Где-то, в каком-то магазине заложили их за бутылку водки и забыли забрать. Участковый милиционер попросил родственников вон из квартиры. Сукмановский поставил дополнительную входную железную дверь. И тётя Мотя прожила после того случая безбедно ещё десять лет.
Не успел Казаков отойти от гроба, как к нему подошёл мужчина.
- Коля, здравствуй. Не узнаёшь? Я, твой одногоршечник, Дима Каштанов.
Казаков хорошо помнил товарища по детскому саду, пухленького, забитого мальчика с робкими, напуганными глазами. Но совершенно не узнавал его в мужчине, стоявшем перед ним.
Этот Дима Каштанов в четыре года умел уже читать. Воспитательница детского сада дала ему книгу, и ребёнок, водя по строчкам пухленьким, белым пальчиком, на удивление другим детям, стал читать написанное вслух. Крупные капли пота выступили на его верхней губе. Казаков смотрел на сверстника, как на бога. А вернувшись из детского сада домой, рассказал родителям о Диме и попросил мать научить его чтению. В семье книги не пользовались уважением. И мать ему резонно заметила: «Не торопись. В школу пойдёшь, там тебя читать и научат». Он с этим ответом согласился и успокоился. Действительно, куда спешить? Что за надобность до школы учиться грамоте. Но восхищение перед способностями Каштанова осталось. Нет, он совсем не узнавал в худосочном, скуластом, помятом жизнью мужчине одногоршечника Диму. Что не помешало сказать ему: «Припоминаю». И согласиться по этому поводу выпить «граммульку».
Они купили бутылку водки и решили распить её в дворовой беседке.
- Постой, - сказал, вдруг Каштанов, заметив Веселову, идущую навстречу, - Пойдём, зайдём к ней на минутку.
Вера Веселова несла на руках безмятежно спящего двухлетнего сына Володьку. Казаков взял у неё из рук ребёнка и донёс его до четвёртого этажа. Как только взял его, было тяжело. Но потом, как ни странно, с каждым этажом становилось всё легче и легче. Почувствовал себя снова в роли молодого отца. Неповторимое ощущение. Володька устал и спал в чужих руках, как убитый.
В коммунальной квартире у Веры было, как в сумасшедшем доме. Шум, гам, вопли, музыка. Кто-то мылся и во весь голос горланил песню: «Мы кузнецы и дух наш молод, куём мы счастия ключи». На всю катушку работало радио, стоящее на кухне. Жильцы, как серые мыши, сновали по длинному тёмному коридору, туда-сюда, переговариваясь друг с другом на ходу. Причём говорили все одновременно, ни радио, ни друг друга не слушая. Дима стал представлять Николаю жильцов квартиры, обзывая их обидными прозвищами.
- Знакомься Коля. Этот хмырь с впалой грудью и животом, как у девятимесячной беременной бабы, бывший врач-гинеколог, Яша Крошкин.
Врач в штанах от пижамы и женских тапочках, подошёл вплотную к Каштанову и, пристально вглядываясь в него, болезненной скороговоркой спросил:
- Вы знаете? Знаете, что я хочу жить в другом мире?
- Знаем. Мы и сами не против. Давай, медицина, проходи, - командовал Дмитрий, словно был у себя дома.
Каштанов кулаком постучал в дверь ванной комнаты и крикнул:
- Эй, Шаляпин! Не один живёшь, а ну-ка выходи!
Поймал пробегавшего мимо улыбающегося мальчика и, погладив его по голове, сказал:
- Это Веркин сын, Антошка. Крошкин ему отцовскую вставную челюсть подарил, чтобы в старости было чем мясо жевать. Смотри, как он счастлив.
Мальчик вырвался из рук Дмитрия и убежал.
- Серёга Верку поколачивает, а она, дура, терпит. Говорит, мы с ним венчанные. Я возложила на себя обязательства, буду все обиды сносить.
Прежде чем войти в свою комнату, Веселова прошла на кухню. Там в зелёной кастрюльке с отбитой эмалью варились яйца, на маленьком огне. Вода выкипела и яйца полопались. Вера отключила газ и сняла кастрюльку с плиты.
Вошли в комнату и Казаков положил ребёнка в кроватку.
За огромным, овальным столом, занимавшим чуть не половину комнаты, сидели знакомые Николаю люди. Это были местные алкоголики. Сергей Стрельченко. Виталий Песоцкий по прозвищу «Майонез» и старуха Идея Герасимовна Шуприган, которую за кожу да кости, бросавшиеся в глаза, все называли «Геркулес». Стрельченко, по ночам торговал в павильоне «Цветы». «Майонез», пока не спился, был продавцом в универмаге «Минск». Старуха «Геркулес» уверяла, что в своё время являлась одной из первых красавиц Москвы, работала манекенщицей в Доме моделей на Кузнецком Мосту. Если правда то, что Шуприган говорила, она была наглядным примером того, как быстротечна людская слава и красота. Беззубая, с хриплым голосом, с розовой ленточкой и бантом на лысой голове, она больше походила на сумасшедшего старика.
Каштанов хохотнул, глядя на честную компанию и сказал:
- С вас, братцы, хоть картину пиши: «В мире отверженных».
Тотчас, чтобы «отверженные» не возмутились, он с грохотом поставил на стол бутылку. Все сразу дружески заулыбались.
Дмитрий и Николай сели за стол. Каштанов разлил принесённую водку по стопкам.
Стрельченко выпил и сказал:
- Думаешь, не знаю, зачем ты пришёл?
- Не бузи, - резко ответил ему Каштанов и нахально засмеялся хозяину дома прямо в лицо. Тот, вместо того, чтобы за этот развязный смех дать наглецу по зубам, опустил глаза и потянулся к бутылке. Выпили ещё по одной, после чего Каштанов, перемигнувшись с Верой, удалились.
- Так вот, - стал продолжать прерванный появлением гостей рассказ «Майонез», - Отец у Оли был импресарио. Концерты, билеты. Я забыл, как его должность правильно называется. Такое иностранное слово. В-общем, он занимался артистами, у него здесь, в России, очень хорошо дела шли. А ещё у него был свой бизнес в Израиле. А у его брата в Москве был параллельный бизнес. Очень хороший, но банковский. Он постоянно в Германию ездил, по поводу банковских дел. Сотрудничество такое. В-общем, девушка была очень богатая.
- Это ты про новые времена рассказываешь? - поинтересовалась старуха-«Геркулес».
- Это вот сейчас было. Пять, десять лет назад. Я сижу на даче, она мне звонит. «Виталик, привет», - «Привет», - «А я на мойке», - «На какой мойке?». Она такая, не от мира сего. Спрашиваю: «Чего ты делаешь на мойке?», - «Машину мою». Я говорю: «Да, ладно. Откуда у тебя машина?», - «Мне папа машину подарил», - «Какую?», - «Она тёмно-синяя», - «Как хоть называется? Что на ней написано?», - «Я не пойду смотреть», - «Ладно. Что сейчас ты делаешь?», - «Я стою там, где мотор у неё», - «И чего делаешь?», - «Кисю протираю». Я говорю: «Какую кисю?», - «Блестящую. На капоте кисю». Ягуар! Думаю, ничего себе, «кисю» она протирает. И короче, у неё папа умирает от рака. Ей нужно ехать в Израиль, вступать в отцовский бизнес.
- Тут-то ты и принял иудаизм, - вставил своё слово Стрельченко, - Давай дальше. Все мы внимательно слушаем рассказ о том, как православный христианин стал иудеем.
- Она мне говорит, - не обращая внимания на шутку Сергея, «Майонез» продолжал, - «Виталик, поехали в Израиль. Нужно срочно вступать в права». Я говорю: «У меня нет загранпаспорта», - «В три секунды. Моментально тебе сделаем». Свои дела. Везде братья - евреи, везде помогут. Слушайте дальше. Она говорит: «Но чтобы мы туда поехали, нам нужно срочно пойти в ЗАГС и сделаться мужем и женой. Чтобы бизнес этот перешёл на нас».
- Это ты ей должен был всё это говорить, - острил хозяин дома, - Ты, а не она.
- Я ей: «А если мы не муж и жена?».
- Родня отберёт? - забеспокоилась старуха-«Геркулес».
- Нет, - продолжал «Майонез», - Она говорит: «Так нельзя». Спрашиваю: «Ну, и как там, в Израиле?». - «Там очень хорошо. И Сталина там все почитают».
- Потому что Сталин создал Израиль, - блеснула познаниями «Геркулес» и добавила, - Вот после звонков о протирании киски, люди, которые никогда не хотели жениться и записываются с барышнями. Самое интересное и не рассказал. Как ты пошёл с ней в ЗАГС.
- Нет. Я не хотел идти в ЗАГС. Не хотел на ней жениться. По одной простой причине.
- Причина должна быть очень веской. Твоя Оля должна оказаться либо мужиком, либо...
- Каким мужиком? У неё грудь больше, чем у Верки.
- Разве это плохо?
- Она когда ко мне приезжала, у неё шуба такая, декольте такое вот. В зюзю пьяная, машина стоит у подъезда, не запертая. Мне звонят консьержи: «Виталь, к тебе девушка», - «Какая девушка?». Они прям шёпотом: «Такая, в охрененной шубе. Сиськи, не то шестой, не то девятый. Одним словом, страшный номер». И короче, это самое. Я выхожу, говорю: «Оль, а ты поскромнее не можешь одеться?». Там не только шуба и сиськи. У неё сапоги-чулки сногсшибательные.
- Как же ты отказался от такого сокровища, - возмутился Стрельченко.
- Слушай меня. Во-первых, она тогда уже очень употребляла. Во-вторых, к тому моменту, когда подошло, она перестала пить. Но очень часто, когда я приходил - приезжал к ней домой, она была в неадеквате, то есть под наркотой.
- Так это же облегчает, - смеялся Сергей.
- Конечно, Виталик, - советовала «Геркулес», - Тебе надо было на ней жениться и сразу в хорошую клинику её положить.
- Чтоб она оттуда не вышла? - огрызнулся «Майонез».
- Ты опережаешь события, - смеялся Стрельченко. - Так что, она поехала в Израиль с другим?
- Она не поехала в Израиль.
- Родня бизьнес забрала? - догадалась старуха.
- Ни хрена родня не забрала. Она написала документ на дядю, брата отца. Короче, ей ещё лучше стало. Она сидит дома, а дядя привозит ей деньги.
- Я думаю, она сделала брата отца своим управляющим, - предположила «Геркулес».
- Совершенно ты права. Например, написала: «Васильев Василий Васильевич, чтобы занимался моим бизнесом. Только управлением». А там, в документе всё оговаривается. Какой процент он берёт себе за услугу, а какой ей. На тот момент она жила одна в двухкомнатной квартире в Тушино. А после того, как всё это оформили, дядя купил ей ещё одну квартиру. Дядя и за машиной её следил, и за гаражом. По-моему, новая квартира оплачивалась так - со счёта автоматически деньги снимались. Она постоянно сидела дома, никуда не выходила. Я приезжаю, спрашиваю: «Что делать будем?». Она: «У меня денег нет», - «Как такое может быть?», - «Нету. Кончились. У меня была тысяча долларов. Я пошла в магазин. Купила то, сё, и денег нет», - «И когда они будут?», - «Ну у меня есть ещё деньги, которые я трогать не хочу», - «А где они?», - «В коробке из-под сапог». Говорит: «Я такси вызову, меня в магазин и отвезут». А пешком она боялась ходить. Боялась, что её ограбят. Там действительно, райончик такой, столько всякой шушеры.
- А чего она богатая в таком плохом месте жила? - озаботилась «Геркулес».
- Просто папка первоначально квартиру там купил.
- Ну, продать, купить квартиру в центре.
- Не самостоятельная была. Но когда мы с ней познакомились, она даже ещё работала в магазине «Свет». Я подъезжаю к этому магазину. Мне всего-то надо было две лампочки купить. Смотрю, деваха такая стоит. Думаю: «Ничего себе». Говорю: «Здрасьте-здрасьте. А мне две лампочки надо». Она знаете, такая «хи-хи, ха-ха». И это... Ля-ля-ля и в лоб ей говорю: «Вы до скольких работаете?». Она туда-сюда. Я говорю: «Тогда я за вами заеду». Действительно. Я вечером взял, как сейчас помню, вино было «Монастырская изба». Взял две бутылки, за ней заехал. А там место такое в Тушино, глухомань, как у нас Козловка. Но она знала это место. Она же оттуда. Короче мы с ней хорошенько заправились. Поснашались. Такая любовь пошла. Вот. И потом уже это самое... Долго я с ней встречался.
- Но от банка отказался?
- Банк-то мне не светил. А какой-то бизнес в Израиле - это да.
Вернувшийся в комнату Каштанов Казакову сказал:
- Иди.
- Куда?
- В ванную комнату. Надо Вере помочь бельё отжать.
- Прямо сейчас?
- Да-да, сходи, помоги.
Николай заметил озорно блестевшие глаза товарища, но не придал этому значения. Пошёл в ванную комнату. Пока шёл, вспомнил, как не далее как третьего дня он защитил Веселову на улице от какого-то пьяного громилы, схватившего её за руку и тащившего куда-то. Он без раздумий сцепился с рослым, здоровым мужиком. Тут вовремя подоспел сосед Сёма Воронов и вдвоём они с успехом хулигана «отоварили». Семён так же быстро, как и появился, ретировался. Он работал во вторую смену, опаздывал на завод. Веселова подошла тогда к Казакову, вытерла платком кровь, шедшую у него из носа, и сказала:
- Напрасно ты за меня вступился. Я пропащая.
- И что? Нравится тебе такая жизнь?
- Нравится, не нравится, - выбора нет. Защитить меня некому. Муж-алкоголик плохая защита. Нельзя так говорить, но признаюсь, жду, когда он наконец напьётся и умрёт.
- Хочешь, я стану твоей защитой? - вырвалось у него, - Всем говори, что я твой сводный брат.
Вера тепло посмотрела на него и улыбнулась, слабо веря в услышанное.
Всё это промелькнуло в голове Николая, пока он шагал по длинному грязному коридору коммунальной квартиры. В ванной его дожидалась Вера в ярком, можно сказать праздничном халате с китайскими драконами. Не успел он узнать, где бельё, которое нужно выжимать, как она заперла вполне привычно и даже как-то по-будничному дверь на допотопный, массивный крючок, обняла его и стала жарко целовать. При этом приговаривала:
- Защитник мой, любовь моя. Все меня обижают, один ты пожалел. Я с тобой в огонь и воду, на Луну и на край света. Что скажешь, то и сделаю. Буду верной тебе одному.
Казаков еле вырвался из её объятий и, не заходя в комнату, где «Майонез» рассказывал уже новую историю, ушёл.
В половине третьего Николай с дочкой отправился в детскую поликлинику. Настя выздоровела, нужно было показаться лечащему врачу и получить справку для детского сада. Фасад поликлиники отремонтировали, но внутри ничего не изменилось. Казалось, и врачи, и отношение к больным, всё осталось прежним.
В очереди к педиатру они были первыми. В кабинет постучались ровно в три часа. Но у врача с медсестрой рабочий день начинался с чаепития. Казаковых попросили подождать.
Пришла молодая женщина с младенцем и своей матерью в качестве поддержки. Сказала, что пройдёт к врачу без очереди. Так как имеет на это право. Следом прибежала всклокоченная женщина со справкой, что является многодетной матерью и так же предъявила права на вход без очереди.
Предоставив льготникам разбираться, у кого больше прав на внеочередное посещение доктора, Николай достал бумагу и ручку. Предложил дочке порисовать на столике для пеленания младенцев. Подошли и другие пациенты, стали стучаться в дверь кабинета, скандалить, указывая на время. Медсестра им ответила, что врач занят и начнёт приём сразу же, как освободится. Когда Насте надоело рисовать, Казаков предложил ей побегать по коридору с другими детьми.
Вдоволь набегавшись, Настя почитала собравшимся у кабинета стихи. После чего отказала в дружбе пленённому её смелостью и красотой мальчику, её сверстнику. И когда уже совсем не знала чем занять себя, их пригласили в кабинет.
- Это ты там бегала по коридору? - не сдерживая раздражения, поинтересовалась полная, стриженая женщина - врач.
- А что ещё делать здоровому ребёнку, - вступился за дочку Николай, - В кабинет битый час не пускают, на улице солнце. Вот и бегала.
Врач задала с десяток ненужных, но обязательных вопросов, осмотрела горло у Насти и с большой неохотой дала выписку.
Когда они уже выходили из кабинета, педиатр не выдержала и сказала, что неплохо бы девочке удалить аденоиды.
- А как же, обязательно, - засмеявшись, пообещал Казаков, а про себя подумал: «Всё детство своё только это от них и слышал. Теперь за дочку взялись. Не любят здоровых детей».
Вернувшись из поликлиники, Николай принялся готовить ужин, а Настя села за кухонный стол и стала рисовать. Через какое-то время отец посмотрел на рисунок и у них с дочкой получился такой разговор.
- Сапоги мне рисуешь? - поинтересовался Казаков.
- Да. Э-э-э. Не смотри.
- Ну, ладно. Не смотрю. А до этого хотела меня лысым, на женских туфлях. Это за что же?
- Нет. Женские туфли… Получалось так.
- А теперь ты из них сапоги делаешь?
- Да. Я уже сделала. Ой, куда… Не туда уши нарисовала.
- Давай, рисуй красивого. И старайся, чтобы я симпатичным получился.
- И как раз ты улыбаешься.
- Это неплохо.
- И рядом с тобой радуга.
- И солнце встаёт над радугой?
- Нет. Это ты под радугой. Радуга будет – новинка. Не какая обычно.
- То есть другие цвета?
- Да.
- Такие, какие у тебя карандаши?
- Нет. Какие я захочу.
- Понятно, - Казаков потянулся и предложил, - Нарисуй кошку Люсю со мной рядом.
- Кошка бежит к тебе и рядом с ней бежит парень.
- Мой друг?
- Э-э, парень кошки.
- Как парень? Ухаживает за ней?
- Да. А она такая…
- Возвышенная, романтичная?
- Да.
- Ну, что ж, неплохо. Значит, кошка главная на картине, а не я?
- Ты.
- А почему у меня крылья, как у бабочки?
- Ты родственник бабочки. Ты любишь потому что бабочек.
- Природу люблю?
- Да.
-А почему крылья дырявые?
- Это не дырочки. Потом я буду разукрашивать эти пятнышки.
- Хорошо получится.
- Нет. Ты не под радугой. А то ты умрёшь от этой радуги. Эта радуга тебя чуть не зарезала. Это смертельная радуга.
- «Смертельная радуга» может и зарезать.
- Если докаснуться.
- «Докоснуться»?
- Да. А ты знаешь, что так бывает? Если докоснуться, - то можно умереть.
- От восторга?
- Нет. Эта радуга тебя электрошокером – чик. И – всё. Ты умер.
- Понятно.
- Радуга-убийца, - весело прокомментировала Настя, довольная своим изобретением.
- Нам такая радуга не нужна.
- Кошка с парнем будут по этой радуге бежать.
- Вот это – да!
- Это супер-радуга!
- Места не хватает на переднем плане, поэтому они у тебя и бегут по радуге? За колбаской?
- Нет. О! Колбаска какого цвета?
- Колбаска красного цвета.
- Колбаски падают с неба, - смеялась девочка, - Две маленькие, одна огромная. Смотри, какая огромная.
- Теперь все кошки сыты будут. Если такие колбаски с неба падают.
- Это такая одна сосиска. А колбаски для Люськи, парня и для котят. Ну, короче они женаты, как ты говорил. Помнишь, когда Люська просилась?
- Куда?
- Родить. Парня она просила! Помнишь? «Мяу-мяу», - стала показывать Настя, как кошка просила парня. – Люська нас подслушивает, я знаю её.
- Ты же её не ругаешь. Правду говоришь. Это ругать за глаза не хорошо, а правду говорить можно.
Вдруг в дверь позвонили. Казаков пошёл открывать. На лестничной площадке стояла незнакомая женщина в домашнем халате. Лампочка на лестнице тускло горела, были открыты соседские двери, основной свет струился оттуда.
- Деньги на похороны собираем. Дадите? - спросила женщина.
Николай пошёл за деньгами. Вернулся, на площадке никого, но вскоре женщина появилась. Вышла из соседней квартиры. Он отдал деньги и, уже закрывая дверь, для приличия поинтересовался:
- Поповой?
- Нет. Нина - почтальон. Сахарный диабет. Сахар у неё был тридцать шесть процентов, - с готовностью объяснила женщина и не спеша стала спускаться вниз по лестнице.
«Да, сахарный диабет у Нины был», - стал вспоминать Казаков, - «Нина не лечилась, говорила, что жить не хочет. Муж у неё с сыном пил. Сын умер от водки. Вот после этого она и говорила, что жить не хочет».
Почтальона Нину он хорошо знал. Она каждый месяц, пока жива была матушка, приносила ей пенсию. От подарков и чаевых не отказывалась. Брала и продуктами. Огромные сумки со свеклой и картошкой с собой волочила. Брала всё, что давали. «А жила в девятом доме, - размышлял Николай, - там, где почта. Четыре дома от нас. И не поленились, пришли деньги на похороны собирать».
Не в силах отделаться от тревожного предчувствия, Казаков стал набирать номер телефона брата. В ответ звучали длинные гудки.
Неделю назад, испытав сильный приступ бронхиальной астмы, Николай попросил у брата Фёдора денег взаймы на дорогостоящие лекарства. Старший брат с годами сделался богат и прижимист, одни деньги на уме. Молодая жена его Зина была ему под стать.
Фёдор согласился дать взаймы, но поставил условие. Младший брат, его жена и усыновлённые им совершеннолетние дети, должны были открыть в Сбербанке счета и положить на них по миллиону. Деньги, разумеется, давал он и делал всё это исключительно для себя. Фёдор рассчитывал получить через полгода большие проценты.
В том, что Николай деньги не присвоит, старший брат не сомневался. Во-первых, «младшой» был верующим, а во-вторых, человеком без царя в голове. Женился на вдове, усыновил трёх её сыновей, на старости лет «родил» ещё и дочку. Разве нормальные люди так поступают? В чувства Фёдор не верил. На молодой супруге своей он женился без любви. О вкладах жене Зине просил не говорить.
Открыли счета, положили на них по миллиону. Фёдор дал денег взаймы на лекарства, но с тем ещё условием, чтобы младший брат забрал к себе их общую родственницу, тётю Глашу, приехавшую из деревни на обследование.
Старушка, перебравшись к Николаю, призналась, что подслушала разговор жены Фёдора с подругой. Из разговора выходило, что Зина собиралась отравить мужа.
- Говорит, - докладывала тётя Глаша, - надоели его бесконечные бани с девками. Я уже третий раз от него заразу подхватываю. А он на все мои упрёки смеётся и говорит: «Издержки бизнеса. Хотела стать бизнеследи - терпи». Ну и ей, кто-то хороший яд за тысячу долларов обещался достать.
Об этом разговоре младший брат поставил в известность старшего. Тот воспринял всё это с усмешкой, ответил:
- Зинка, конечно, молодая, глупая и жадная, но не до такой же степени. Скорее, вам меня надо травить. Если «ласты» склею, мои пять «лямов» с процентами вам достанутся.
- Не доверяешь? - воспринял его слова как упрёк младший брат.
- Дураком ты был, Коля, дураком и остался, - рассердился старший и, посерьёзнев, сказал, - Если и впрямь со мной что-то случится, купишь мне на могилку пару гвоздик. А если говорить серьёзно, не вздумай в таком случае эти деньги Зинке отдать. Даже не упоминай ей о них, а иначе она их у тебя выцарапает. Но это я так, гипотетически. Всё же думаю, на криминал она не решится. Я с ней сегодня же, по этому поводу, профилактическую беседу проведу.
Брат угрожающе помахал в воздухе увесистым кулаком.
Такой вот был последний разговор с Фёдором. А теперь трубка брата не отвечала.
Вдруг позвонила Зина. Обрадованный Николай сказал:
- Здравствуй. Что-то Фёдор трубку не берёт. Мне бы с ним поговорить.
- Нет больше нашего Феденьки, - притворно всхлипнув, запричитала Зинаида, - Скоропостижно скончался, три дня назад. Только-только вернулась я с кладбища. Вся в раздрае. Видишь, даже позабыла вам позвонить.
- Как? - вырвалось у Николая, - Так ты, всё же его отравила?
- Да, ты... Да ты, что такое говоришь? - изменившимся злым голосом, ответила вдова, - У меня на руках есть действительное медицинское свидетельство с заключением врача. Где написано, что Казаков Фёдор Корнеевич скончался от внезапной остановки сердца. Чтобы мне такие обвинения кидать... Ты пойди, попробуй, ещё докажи.
- И докажу, - горячился Николай, - Заявлю в милицию, произведём эксгумацию тела. Всё сразу станет ясно.
- Дурачок, какого тела? - фальшиво засмеялась Зинаида, - я труп только что в крематории сожгла, один пепел остался.
- Ах, вот как... Ну, ты и сволочь. Убийца! Не боишься ты Бога.
- Ругайся-ругайся, легче станет. Лучше за собой следи, а с Богом я как-нибудь и без тебя разберусь, - выкрикнула в трубку вдова брата и прекратила разговор.
Казаков почувствовал, что от услышанного у него ноги подкашиваются. Он побежал к соседке со второго этажа.
- Алла Ивановна, давайте пять минут вместе покурим на лестничной площадке, - умоляюще попросил он. - Мне что-то важное нужно вам сказать.
- Мы с Иваном Петровичем собрались идти прогуляться, - стала объяснять ему ситуацию соседка.
- Умоляю. Это очень важно. Я только что узнал о смерти брата.
В поведении Аллы Ивановны что-то изменилась. Она сказала:
- Я сейчас, подождите.
Она вышла на лестничную площадку, неся в руках бутылку коньяка и гранёный стакан.
- Выпейте, - налив стакан до краёв, предложила она.
Николай выпил. Стало чуть легче.
- У меня пять минут, - предупредила Алла Ивановна.
- Да-да. Я два слова. Дело в том, что, когда у брата была первая жена, Наталья, он был другим человеком. За праздничным столом у него всегда собиралось много гостей. Родня, коллеги по работе, друзья, соседи, одноклассники. А когда он женился на Зинке, всё изменилось. Для него не стало ни родни, ни друзей, ни коллег по работе. Грустно. В детстве я боялся собак. Как-то взял огромную ледышку, в оттепель вылетевшую из водосточной трубы и положил её в тряпочную сумку. Думал, если с сумкой буду идти, то собаки не пристанут. Да и в случае чего можно будет этой сумкой закрыться. Вернулся домой, а про льдину в сумке забыл. За ночь лёд в сумке растаял, и образовалась лужа. А сегодня в два часа ночи разбудил милиционер. После этого лёг спать, приснился кошмарный сон. Представьте, приснилось, что в нашем московском дворике совершенно как в африканской саванне появилось много диких зверей. Бродят огромные буйволы, бегают чёрные и пятнистые пантеры. Собственно, в этом весь ужас и заключался. Звери на меня не нападали, но бегали рядом, реалистичные и мне было страшно. И тут, в этом кошмарном сне рядом со мной появились вы. Я привлёк вас к себе, и мы стали делать вид, что целуемся. Чтобы обмануть зверей. Стали демонстрировать, что их не боимся. Но не целовались, только демонстрировали.
- Мы с вами не только в ваших кошмарах, но и в жизни не целуемся. Только себе и всем остальным чего-то демонстрируем, - перебила Николая Алла Ивановна, - Я в вашем сне, как сумка с ледышкой. Только затем чтобы заслонить вас от ваших же страхов.
- Да нет же, нет.
- Пока вы будете себя обманывать, вам постоянно будут сниться кошмары. И во сне и наяву. Мне пора с Иван Петровичем гулять. Пойду. Не обижайтесь. И не делайте удивлённое лицо. Вы прекрасно знаете, что я с мужем каждый вечер совершаю часовую прогулку перед сном.
С остатками коньяка в бутылке, Казаков направился прогуляться и сам не заметил, как оказался в павильоне «Цветы», в котором уже сидел Стрельченко.
«Смешно и ужасно, - размышлял он, - дарить покойному брату гвоздики». Они вместе с Сергеем прикончили остатки коньяка, и заварили крепкий чай.
- Скажи, почему у «Майонеза» такое прозвище? - спросил Николай, чтобы отстать от гнетущих мыслей о смерти брата.
- Это просто. Во-первых, из всех изысканных закусок он предпочитает этот соус. И о богатых людях он философствует так: «Они каждый день майонез едят. Им до простого народа дела нет». Когда были вдвоём, я с ним как-то разговорился, поинтересовался: «Почему ты так любишь майонез?». Он ответил: «Эта любовь с детства. Жили вдвоём с матерью, без отца. Она мне давала деньги на еду. С утра я шёл в Кулинарию и покупал яйцо под майонезом. Оно дорогое было, майонеза на нём кот наплакал, так и не смог им в детстве наестся».
- Понятно. А откуда вдруг Каштанов взялся? Я что-то после детского сада его и не видел совсем.
- Так он месяц как освободился из тюрьмы. Он пятый или шестой раз сидел за мелкое воровство.
- Но не сразу же после детского сада его посадили. Где же он был?
- Чего не знаю, того не знаю. Он не в нашей школе учился, вот ты его и не видел. А воровать он рано начал. Сначала обокрал киоск «Союзпечать», затем школу, в которой учился. Не то семнадцать, не то тридцать рублей украл. Его, к слову сказать, опять «повязали». Магнитофон у Крошкина украл и уже успел пропить. Поедет снова к себе домой, на зону.
- То-то я его не видел и не помню. А в четыре года книги уже читал. Не впрок ему пошла ранняя учёность. Какой, однако, сегодня длинный, насыщенный событиями день.
- Какие наши годы. Будут у нас ещё длинные, насыщенные событиями, дни, - не зная подоплёки сказанного, весело пообещал ему Стрельченко.
11.11.2024 год.
Чай-лимон
С Сазонтом Зотовичем Шляхтеровым случилась беда, заболел. У подъезда собрались старушки. Доклад по поводу его недуга взяла на себя Лукьяновна.
- Я же пять лет, как соседка этого сверхчеловека, - смеясь и злорадствуя, говорила она. - Всё о нём расскажу. Всё, как на духу, выложу. Забрали его утром с инсультом, увезла неотложка. Я сопровождала его в больницу. Близкие люди довели. Дожил наш Сазонт Зотович до старости, разбогател, решил жениться на молоденькой, обзавестись семьёй, детей нарожать. Взял за себя на вид порядочную, тихую, ласковую, - оказалась чёртом в юбке. Заразила его через студента-любовника сифилисом. Сделала неудачный аборт, опосля которого детей иметь больше не могла. Ну, что делать? Взяли малышей из приюта. Прежнее её он всё забыл. Говорит, когда женился, тогда уже заранее решил, что будет ей всё прощать. А она это как почувствовала. Словно бесы в её снах тревожных ей об этом докладывали. Он-то думал, возьмёт во всём себе обязанную, которая до конца его дней станет ноги ему мыть, а грязную воду пить. Так всё наоборот получилось. Сам ей ноги мыл, каждый пальчик на ногах перецеловывал. А той всё мало, вечно пяткой ему в подбородок целила, чтобы последних зубов лишить. Ну, так вот. Взяли приютских, а они дикие, рук родительских с колыбели не знали, росли, как волчата, в злобе, в холоде. К новым родителям ничего, кроме ненависти, не питали. Им бы ремня хорошего, «да разве можно, дети натерпелись». И давай их конфетой баловать. Те на шею и забрались. Да ещё до того, как подросли, сколько мучили. Они же сами-то «безрукие», Сазонт Зотович и девка-сифилитичка. Они бабку из деревни вызвали, чтобы та за детьми ходила. А та возьми, да заболей. Слегла, за ней самой пришлось ухаживать. Вот у Шляхтерова какая весёлая жизнь пошла, а хотел дни коротать за чаем с лимоном. Вот тебе и чай-лимон. Детей-то приютских назад в детский дом отдали, а бабку-то больную куда девать. Она лежачая, всю квартиру им протушила вонью своей. А он же у себя на дому платные уроки давал, дураков астрологии учил, представляясь магистром. С болезнью старухи уроки перенесли в подвал, в «красный уголок». Полученными деньгами пришлось делиться с домоуправом. А как ноне самого в больницу взяли, умом тронулся. Тех санитаров, что его на носилках несли, стал поучать жизни. Говорит: «Мы являемся тем, что о себе думаем».
Санитары, глядя на парализованного Сазонта Зотовича, лежащего в своих испражнениях, стали смеяться. Молодой, белобрысый глумился. Спрашивает: «Так позвать нянечку, или вы силой мысли сможете убрать из-под себя?».
Вот я и говорю, весь тебе чай-лимон.
Чуткость
В кабинет к майору полиции Фомину постучавшись, вошёл лейтенант.
- Что у тебя, Колесов? - лениво поинтересовался Фомин.
- Я пришёл сказать вам, что вы - двурушник, прохвост и законченный мерзавец, - срывающимся от гнева голосом выпалил лейтенант.
- Ты даже не представляешь, какой, - согласился с обвинениями майор, сочувственно глядя на подчинённого, - А иначе бы я в этом кресле не сидел. У тебя что-нибудь ещё?
- Нет, - смешался Колесов, - Разрешите идти?
- Свободен.
Как только за лейтенантом закрылась дверь, майор поднял телефонную трубку и набрал номер.
- Дежурный? - сказал Фомин в трубку, спокойным голосом, - кто у нас сжигает конфискованную коноплю? Колесов? Освободить его от этого занятия. Перетрудился. В чём выражается? Начал руководству правду в глаза говорить. Да, поставь вместо него Мамаева. А этот пусть идёт домой, выпьет водочки и поспит.
Общая тетрадь
© Copyright: Алексей Дьяченко 2, 2025
Свидетельство о публикации №225071001740
Свидетельство о публикации №225071001740
Рецензии