О нём

— Бабушка, ты почему плачешь?
Внук осторожно гладит меня по руке, заглядывает в глаза. Его пальцы тёплые, гладкие — совсем как у тебя, Серёжа.
— Она по дедушке скучает, — отвечает за меня Машенька.

Говорить не могу. Слёзы текут сами, беззвучно, неудержимо, будто дождь по оконному стеклу. Я оплакиваю тебя, моего мужа, которого проводила в последний путь несколько дней назад. Шестьдесят семь лет… Так мало. И почти пятьдесят из них ты, мой муж был рядом со мной. В следующем году 3 декабря мы бы отмечали золотую свадьбу.

— Не плачь, бабушка, дед ушёл к Богу, — утешает меня четырёхлетняя внучка. Говорит серьёзно, по-взрослому складывая пухлые губки. — Он теперь с бабой Ниной и бабой Клавой.
— А ты откуда знаешь?
— Мама рассказывала. И батюшка в… в хламе.
Она путает буквы, и вместо «храма» получается трогательное детское «хлам». Старший, Влад, тут же подхватывает:
— Бабушка, а как вы с дедом познакомились?
Понимаю — отвлекает. Но память уже оживает, и я начинаю рассказывать. О тебе. О нас.
________________________________________
1975 год. Весна.
                Мы встретились случайно — на танцах во Дворце завода имени Баранова. Ему было семнадцать, мне восемнадцать. Он — коренной омич, я — деревенская, три года назад приехавшая из области. Разные миры, но тогда это не имело значения.
                В семидесятые все были равны — одинаково бедны, одинаково беспечны. Партия решала за нас, во что верить и о чём мечтать. Мы не знали слова «депрессия», зато знали — завтра будет так же, как вчера: стабильно, надёжно, скудно.
                Сергей только окончил школу, готовился поступать в Автодор. Работал токарем на «Полёте» — крёстный устроил, говорил: «Закалишь характер». Я училась в педучилище, жила у сестры в Чкаловском посёлке. Он — в трёхкомнатной квартире на Романенко, с родителями, бабушкой Ефросиньей и братом Юркой.

Голодные, но счастливые

                В магазинах — пустые полки. Колбасу «просвечивали» на свет, как рентген. По четвергам мы морщились от "рыбного дня" — пахнущий тиной минтай плавал в мутном рассоле. Зато продукты были натуральные. До сих пор помню вкус ацидофилина и молока из треугольных пакетов. Цены не росли вообще. Да и стоило всё копейки.
                Мой обычный обед —"бутерброд-призрак" — хлеб с прозрачным срезом докторской (8 копеек) и стакан томатного сока (10 копеек) из кулинарки на берегу Иртышской набережной. А у тебя мама умела из ничего сотворить пир! Картошка, творог, субпродукты — в её руках превращались в шедевры кулинарного искусства.
                Мы не голодали, но вечно хотели есть. Зато в кино — за 10 копеек, на танцы — за 20.  И никто не боялся гулять ночью.

Мир без дверей

                Стальных дверей в подъездах, да и в квартирах не было. Телефоны — роскошь. Твой родители получили стационарный номер только в девяностые. У моих в районном центре его и вовсе не было.
                Соседи заходили без звонка — просто «на огонёк». Знакомые, незнакомые — все были своими. Воров боялись меньше, чем сейчас бюрократов.

Ты — стиляга, я — провинциалка

                Дом Филюковых стоял рядом с «Чкаловской барахолкой» — рассадником фарцы. Сергей носил джинсы-клёш, батник, волосы до плеч — точь-в-точь хиппи. А ещё обожал рок: Led Zeppelin, Pink Floyd, Queen. Я впервые услышала их у  него — на бобинах, которые он коллекционировал, как святыни.  Музыка гремела "Песнярами", а он рассказывал мне про AC/DC и Eagles, которых "вот-вот запретят". Его глаза блестели, как обёртки от запретных "жвачек", что он доставал у фарцовщиков и угощал меня.

                Автомобили были редкостью. Наши отцы гоняли на «Уралах» с колясками до самой смерти. Улицы — пустые, машин — раз-два и обчёлся.
                А ещё он играл в футбол за «Юность». Мяч у Филюкова отобрать было невозможно — он носился по полю, как ураган.

Но рай ли это был?

                Нет. Квартиру мы получили, только когда Денис пошёл в шестой класс. Очереди, дефицит, партбилеты… Но тогда мы верили, что живём в самой прекрасной стране.
________________________________________
Рассказываю, а внуки слушают, раскрыв рот. Им кажется, что это сказка.
Но это просто наша жизнь, Серёжа. Та, что закончилась несколько дней назад.

А слёзы всё текут…

                1976 год. Испытание любовью

                Он стал студентом Автодора, я — заочницей физмата. Когда получила распределение в Называевск, мы оба поняли: это пытка. Расставаться даже на день было невыносимо - будто отрывали кусок души.
               
                Мы метались между городами, как одержимые: я приезжала в Омск, он мчался ко мне в Называевск.  Каждая разлука оставляла в душе кровавые царапины. Наши родители объявили войну этому "мезальянсу". Его - кричали, что ты губишь будущее, мои - что связываюсь с "маменькиным сынком".
               
                Однажды, после особенно жаркого скандала, мы украдкой подали заявление в Называевский ЗАГС. Когда его родители узнали - случился скандал. Мать и отец пытались отобрать паспорт, обе матери рыдали у моих родных на пороге.
Мы сбежали. Нашли полуразрушенный саманный домик в Называевске - с печным отоплением и сквозняками, но зато свой. Он бросил институт и поехал за мной. Родители с обеих сторон торжественно "отреклись" от нас.

                3 декабря 1976 года, вопреки всему, мы стали мужем и женой. Мои родители, скрепя сердце, купили мне белое платье и фату за 45 рублей — целую зарплату! На свадьбе родня с обеих сторон, как на линии фронта, бросали вместо тостов колкие замечания друг другу.  Его родственники сидели, как на партсобрании, испепеляя презрительными взглядами моих "деревенщин".! А мои,не стесняясь показывали своё невежество; пили, матерились и пели песни. Когда тётя Аля крикнула: "Он сломает себе жизнь!", Сергей разбил бокал об пол и закричал: "Зато свою!"
               
                Мы танцевали под "Битлз", переписанную на бобину, а под утро сбежали в наш саманный "дворец" — с дырявой крышей, но с целым миром внутри. И нам было всё равно. Мы держались за руки и смеялись, словно двое сумасшедших, нашедших свой остров среди бушующего океана. В тот момент счастье перевесило все обиды, все упрёки - мы были вместе, и этого было достаточно.
               
                Сейчас внуки слушают, затаив дыхание. Для них это — сказка про "древние времена". Для меня — запах твоего одеколона "Саша", хруст бобин с "Deep Purple" и твои руки, обнимающие меня, когда родители грозились "отречься".
*Слёзы? Пусть текут. Они — как те весенние ручьи в 76-м, что несли последний лёд нашего детства...*

 1976 год. Испытание бытом

                Дальше всё было не так радужно, особенно для Сергея, урбаниста. Городской мальчик в джинсах «Одра» и с хипповыми волосами до плеч — как же он нелепо выглядел в этом новом, жестоком мире. Мире, где:
• Туалет — зияющая дыра в полу досчатого короба в огороде, откуда зимой тянуло ледяным сквозняком, а летом стояло зловоние, от которого щипало глаза;
• Ванная — битый эмалированный тазик, в котором вода остывала быстрее, чем успевала смыть с тебя заводскую пыль;
• Общественная баня - ещё одно испытание для его природной брезгливости.
• Вода — ледяная струя из колонки, обжигающая пальцы даже в июльский зной;
• Отопление — капризная печь, требовавшая постоянного внимания, как больной ребёнок.

                Я видела, как он сжимал зубы, когда после 12-часовой смены приходилось колоть дрова. Как прятал дрожь в пальцах, замерзая без перчаток в тридцатиградусный мороз. Как смущённо отворачивался, когда соседки обсуждали его «девчачьи» волосы.

                Он устроился токарем в автоколонну, забыл про институт. Я тоже сдала лишь первые две сессии. Мы доучивались потом через шесть лет уже в Казахстане. Нам пришлось снова поступать в ВУЗы. И мы осилили их. А тогда я уже носила под сердцем нашего сына. Много позднее начала понимать, чем он пожертвовал  ради меня, и чего ему стоил  демарш - уход из дома.  Он не смалодушничал, не струсил  и не сбежал в Омск к маме с её вкусными, его любимыми пирожками с повидлом. Он не бросил, не оставил меня, как приказывали родители, когда они ставили тебя перед выбором "она или мы". Бог с ними, мы никого не винили и даже не замечали этого.

                Слава Богу, Денис родился в апреле, правда, недоношенным, хилым ребёнком — 2,6 кг, 48 см. Если бы он родился осенью, то не выжил бы, настолько нечеловеческими были условия проживания в нашей хибаре. Появление сына и предшествующие рождению часы, помню поминутно. И как соседка помогала, и как мы с тобой решали — идти или не идти в больницу. Может, ещё подождать, ведь не время, суббота на носу. Как за сутки отошли воды, и даже редкие схватки помню. Я не стояла на учёте — там, где стояли беременные. Я просто не знала, что нужно вставать на учёт. Это сейчас родители, и я бы проконтролировала беременность дочери, а моей маме было всё равно. И когда родился Денис, твои родители даже не приехали посмотреть на внука.

                Когда в нашем «дворце» зимой замерзала вода в ведре, а летом в щели заползали тарантулы, мы с тобой смеялись сквозь слёзы. Он называл это «экстремальным туризмом», а я — «испытанием любовью». И музыка! С нами всегда был его любимый убойный рок.

                Прожив  лето 77-го, мы понимали, что зиму не выживем  в нашем саманном замке, что надо выбираться в цивилизацию. Но куда? Мы решили, что поедем в Казахстан, в город Кокчетав, к моему дяде Ване. Прошлым летом мы были у него в гостях, и нам очень понравился этот город. Мы взяли на руки Дениса, пару сумок с пелёнками и одеждой, сели в самолёт, и просто улетели в новую жизнь.

                Сейчас, глядя на внуков, я понимаю: именно тогда, в той дырявой хибаре, он стал настоящим мужчиной. Несмотря на джинсы "Одра", длинные волосы и городские привычки.
               
                А наш Дениска... Он выжил. Выжил, чтобы подарить нам этих озорных малышей, которые сейчас носятся по комнате. Разве это не чудо?

Кокчетав. Испытание одиночеством

                Мы прилетели в Кокчетав на маленьком самолёте Як-40. Я спускалась по трапу с ребёнком на руках, даже не подозревая, какие испытания ждут  впереди. Дядя Ваня, увидев нас на пороге, не стал журить или упрекать — просто молча впустил в свою квартиру, позволив жить там с постоянно плачущим младенцем больше месяца. До сих пор благодарна ему и его жене Валентине за этот тихий подвиг милосердия. Царствие им небесное!

                Казахстан встретил нас изобилием. В магазинах — дефицитные промышленные товары, мясо, колбасы, бакалея. Всего 400 километров от Омска — а будто другой мир.

                В сентябре меня взяли учителем начальных классов, шестимесячного Дениса устроили в ясли рядом со школой. Сергей устроился токарем на завод. Мы съехали от дяди к двоюродной бабушке Моте — она сдала нам комнату за копейки. Но мы не знали, что она уже страдала от болезни Альцгеймера, а старая контузия делала её поведение невыносимым. Она прятала посуду, подглядывала за нами, а самое страшное — закрывала заслонку печи, жалея уголь. Несколько раз мы едва не задохнулись от угара.

Армия. Разлука

                А в октябре, как гром среди ясного неба, Сергею пришла повестка. Справка о заочном обучении в Автодоре не помогла — через месяц его, уже с бритой головой, забрали на службу.

Что творилось в душе — не описать. Он ушёл, а я осталась одна.

70 рублей зарплаты в месяц:

20 — за ясли

20 — за квартиру

20 — за молоко (Дениса перевели на искусственное вскармливание)

10 — мне на еду

На 10 рублей я не каждый день могла позволить себе хлеб.

Больница. Год в аду

                С первых дней в яслях Денис начал болеть. Простуда, дизентерия, патогенный стафилококк в крови… Мы попали в больницу на целый год.

Как он выжил — до сих пор не понимаю.

На Новый год я позвонила родителям Сергея. Унижалась, умоляла, рыдала в трубку:

— Ваш внук умирает.

Они разрешили прилететь в Омск.

Я украла Дениса из больницы и привезла его. Нас никто не встретил. с аэропорта на маршрутном автобусе с сумками, как в тумане добиралась сама.  Никто не обрадовался.

Врачи тут же положили нас в детское отделение. Мне разрешили быть с сыном — без койки, без еды и даже сидеть было не на чем. Весь день на ногах в детском боксе, на ночь выдавали раскладушку.

Там работала двоюродная тётя Эрна — она делала всё, чтобы мое пребывание в больнице стало пыткой.

Денег не было. Еды не было.

Раз в неделю приезжала моя мама с передачкой: булка, молоко, кусок мяса. Я растягивала это на семь дней.

Родители Сергея иногда через Эрну передавали  для Дениса парочку печеньиц, стакан сливок, яблоко.

Догадывались ли они, как я голодаю? Наверное, да.

Из больницы я вышла весом 41 кг — почти на 30 меньше, чем до неё.

Письма

Мы с Сергеем каждый день писали друг другу письма.

Много лет спустя я нашла в его столе записную книжку — он от руки переписал все мои послания.

— Зачем? — спросила.

— Боялся потерять, — ответил он.

А впереди уже надвигался Афганистан.

Армия

              Сергей начал службу в учебке под Самаркандом, среди выжженных солнцем равнин, где даже воздух дрожал от зноя. Думаю, что многие знают, что такое чилля в Узбекистане, но не многие ходили в солдатских гимнастёрках в такую жару.   

             Потом — перевод в 40-ю армию, в крошечный Джаркурган, где рота туркменов и узбеков встречала «русского» настороженно, а то и враждебно. От дедовщины его спасла только учебка — те первые полгода, где все были одинаково серыми, одинаково бесправными.

            Он писал мне своим мелким убористым почерком длинные письма, пахнущие пылью и дымом костров: «Ты должна увидеть Регистан — он как золотой мираж! А плов здесь… Никогда не ела ничего вкуснее. И арбузы — сладкие, как мёд, их тут едят с лепёшками из тандыра».

            Но 27 апреля 1979 года всё изменилось. В Афганистане вспыхнула война, и наши самолёты потянулись за границу. Сергея задержали больше, чем полгода — он остался один на секретной точке в пустыне, с рацией, которая «слушала весь мир» и обеспечивала безопасность полётов самолётам. Еду привозили раз в сутки, воду экономили по глоткам. Местные земледельцы, смуглые и молчаливые, иногда звали его на бахчу — там он впервые за месяцы наедался арбузов и дынь до боли в животе.

          А потом — желтуха. Ею болеют почти все солдаты - славяне. Гепатит, высокая температура, и наконец — дембель. Он успел уехать до декабря, до того рокового решения о вводе войск. Повезло? Не знаю.

         Мне он не сообщил о приезде. Я встретила его у школы. Он, очень худой и высокий стоял в гражданском — странно узком, будто чужом — и сжимал в руках пакет с узбекской хурмой. Плоды были липкими, оранжевыми, как закат над Термезом. Мы чмокнулись в щёки, обнялись быстро, неловко — и замолчали. Молчали целый день. Может, дольше.

        Денису было уже три с половиной. Год в больнице, год в Омске у бабушки — мой мальчик выучил буквы,  и  знал отца только по моим рассказам и редким фотографиям. Сергей вернулся другим: в его глазах теперь была жёсткость, в голосе — приказные нотки. Он отвык от нас. Отвык, вообще, от людей. Я тоже уже не была той юной, наивной девочкой, верящей в чудеса и счастье. К этой встрече оба хапнули горя,  или вернее суровой действительности  жизни.

        Мы ютились в шестиметровой комнате барака — кровать, стол, этажерка. Соседи — воры и алкаши с кирпичного завода. Их дети ходили ко мне в 8-летку №12, а я стиснув зубы учила их таблице умножения.

        Поездка в Омск стала новым ударом. Его родители смотрели сквозь меня, будто я пустое место. Но я глотала обиду — они спасли Дениса, когда казахстанские больницы отказывались даже смотреть на него. Лишь перед самой смертью они разглядели меня. Поздно? Да. Но я храню добрую память о них, как хранила хурму из того пакета — косточки в платке, завязанные узлом.

Восьмидесятые наступали тяжело, как жаркий ветер с пустыни.