Старик

В жаркие летние дни старик любил сидеть в раскладном кресле на веранде, что служила одновременно и крыльцом. Когда-то это было двустороннее крыльцо, лестницы которого вели по обе стороны: одна к калитке, другая – в сад, где изумрудным ковром раскинулся газон. В далёком прошлом здесь цвели грядки и плодоносили яблони, а теперь лишь одинокая яблоня, словно забытая, тянулась к солнцу, да величаво возвышался дуб.

Дуб вырос сам по себе, из случайного жёлудя, неведомо как попавшего в эту землю. Его заметили, когда из земли пробился робкий росток, и решили: пусть живёт, раз уж сам выбрал это место. Теперь он, раскидистый и могучий, перерос дом, хотя тот был старше его лет на двадцать.
Дед помнил, как его строили, каждый дощатый гвоздь.

Внезапно хлынул ливень. Хоть и Яндекс предупреждал о дожде, он всё равно обрушился неожиданно, яростно. Дед наблюдал, как косые струи хлещут по крыше соседского дома, как трепещут под их натиском ветви дуба, как с веранды льётся бурный поток. В памяти всплыл вчерашний день.

С самого утра трезвонил Ватсапп: младшая дочь из Софии, старшая из Лондона, внуки, сваты, знакомые. Все звонили, писали, поздравляли. Даже мэр прислал в Госуслугах поздравление. Вчера деду исполнилось восемдесят два. Не юбилей, конечно, но чертовски приятно. Но в тоже время и грустно. Ватсапп - не то.

Дождь стих так же внезапно, как и налетел, оставив после себя влажный блеск на листьях и тихий шепот стекающих капель. И деда вновь накрыла волна воспоминаний о доме. Больше сорока лет минуло с тех пор, как выделили ему шесть соток в садовом товариществе. Потом оно обернулось в СНТ, а со временем и вовсе стало дачным поселком. Грядки почти повсеместно уступили место изумрудным газонам. Лишь изредка, словно призраки прошлого, встречались теплицы, где зрели налитые солнцем огурцы, румяные помидоры да мясистый болгарский перец. У деда на участке остался лишь бархатный ковер газона.

Участки нарезали на выгоревшей прогалине, словно вырванной из объятий старого смешанного леса. Когда-то, поговаривали, здесь были охотничьи угодья. Но земля оказалась болотистой, капризной, и немало сил пришлось приложить, чтобы усмирить ее нрав и придать ей хоть сколько-нибудь пристойный вид.

Дом возводили из того немногого, что удавалось раздобыть. Ни денег, ни стройматериалов в достатке не было. Но счастливый случай благоволил – удалось выцепить брусья, доски, кирпичи и всякую прочую всячину. Дорог почти не было. Но дом вырос, словно из самой земли, – плод любви и упорного труда.

Дверь приоткрылась, и в проёме возникло лицо его жены. "Ну что, есть пойдёшь? А то всё остынет".

Что бы он без неё делал? Да ничегошеньки. За полстолетие они словно срослись корнями, сплелись судьбами. Познакомились на работе, юные, дерзкие. Он – подающий надежды аспирант, она – робкий, но пытливый молодой специалист. Искры от рабочих споров раздули пламя страсти, страсть переросла в любовь, а любовь – в крепкую семью. Начинали с нуля, как Адам и Ева в новом Эдеме. У неё – чемодан, набитый мечтами, да старенькое одеяло, у него – чемодан, такой же потрепанный жизнью, одеяло да видавший виды приёмник "Спидола", ловивший обрывки чужих историй. Вместе корпели над его диссертацией, вместе радовались рождению двух дочерей, вместе мечтали о собственном гнезде.
Потом купили квартиру, а после выстроили этот дом, ставший символом их любви и упорства. Они с ней – как сиамские близнецы, навек связанные невидимыми нитями.

– Попозже, – пробормотал дед, словно вязь слов давалась ему с трудом. Неохота ворочалась в нём неподъёмной глыбой, не пуская с насиженного кресла. То ли лень опутала тело своими сонными нитями, то ли воспоминания давили, пригвождая к месту.

В памяти вдруг всплыло: мама везёт его на тележке, словно драгоценную ношу, от поликлиники. После операции… наркозный дурман ещё витал в воздухе. Тогда, после переезда в новую комнату на втором этаже брусчатого дома (до этого ютились в бараке, чьи стены, словно раны, были замазаны глиной), случилась эта беда. Разбил ногу, заражение, и вот – выкачивают гной, словно вытягивают саму жизнь. А ведь через неделю – первое сентября, первый класс. Как сейчас он помнил, как стыд обжигал щёки, когда везли его, беспомощного, перед глазами незнакомых ребят.

И вот, спустя неделю, выкарабкался во двор, а там – стайка местных сорванцов. Среди них – рыжий, как осенний лист, мальчишка. Верховодит, видать. Подошёл, исподлобья глянул, и без предисловий – кулаком в лицо. Покачнулся, едва устоял на ногах. А потом… протянул руку, улыбнулся щербатой улыбкой: «Привет. Я Шурка. Давай дружить?»
– Давай, – выдохнул, словно давая клятву.

Вдруг перед его внутренним взором возникла тропинка, а по ней – они: мама, маленький брат и он сам. Старик не испытал удивления, хотя мамы уже два десятилетия как не было в живых. Брат, ушедший еще раньше, сраженный циррозом, расплатой за вредное производство, здесь, словно мальчик лет пяти, доверчиво держал его за руку. Другую его руку сжимала мама. Лица ее не было видно, но от нее веяло молодостью, той самой, что он помнил. Место было незнакомым, ускользающим от памяти. И внезапно раздался скрип, и мама обернулась. Молодая, как тогда, когда везла его, мальчишку, на тележке из поликлиники, и с той же укоризной в голосе произнесла: "Иди есть. Сколько тебя будут ждать". Дед открыл глаза. Перед ним стояла жена.

"Ещё немного…" Он цеплялся за ускользающие нити сна, не желая возвращаться в явь. Сон был обманчиво реален, соткан из тех же нитей, что и сама жизнь. Похожее уже случалось с ним несколько лет назад. Тогда, пробудившись среди ночи, он вышел на крыльцо. Знакомый пейзаж: бетонный столб у дорожки, обвитый чёрными проводами, и тусклый фонарь, разгоняющий ночную мглу. Под крыльцом, обычно, стоял его верный "Форд", приобретенный три года назад и ставший любимцем семьи. После неказистых "Жигулей" он казался воплощением мечты. Но сейчас на привычном месте зияла пустота. "Форда" не было.
Фонарь высвечивал лишь тёмный провал, где должен был стоять автомобиль, словно прожектор, акцентирующий потерю. Свет тонул в окружающем мраке, и всё вокруг напоминало театральную сцену с декорациями из ночи. Дом казался одиноким кораблём, плывущим в безбрежном космическом океане. И всё же страха не было.
В голове мелькнула мысль: "Чтобы понять, спишь ты или нет, нужно себя ущипнуть". Он резко ущипнул себя за бок, острая боль пронзила тело. Неужели это происходит на самом деле? Волна напряжения прокатилась по всему телу, он собрал волю в кулак и с усилием открыл глаза, окончательно проснувшись.

Краткий сон, в котором он вновь увидел маму и брата, был таким же живым и настоящим. Впервые после их смерти они пришли к нему во сне. Побродив ещё несколько минут в лабиринте пробуждения, он поднялся и пошёл есть.