Такое - только раз...

Она сидит на порожке крыльца, я – на перевёрнутом ведре напротив, перебирая только что собранные ягоды красной смородины, и она отвечает на мой вопрос:
- Да сватать меня стали лет с пятнадцати. И приехали на Мясоед, как раз тогда на деревне женются, надо к весне работницу в дом взять. А я девчонка была работящая, достатком бедная… самая подходящая. Вот и начали сватать.
То один посватается, то другой. Мне, конечно, все это интересно было, - разговоров потом!.. Но как жить буду, если просватають, и не думала. Любить-то ишшо никого не любила, а когда полюбила...

Замолкает. Молчу и я, боясь спугнуть её воспоминание. Но продолжит ли? И она, коротко взглянув на меня, всё же продолжает:

- И так дело было. Жил в другой деревне гармонист модный и звали его Рыжий. Иногда приходил он с гармошкой к нам на сходбишша, и все девки влюблялися в этого Рыжего. Бывало, как придёшь на фабрику, так только и турчать о нём.
А раз ребяты наши говорять: приходите, мол, нонча на сходбишше обязательно, Рыжий играть будить. Ну хорошо, хоть погляжу на этого Рыжего. Собралися с девками, пошли... И правда, сидить, играить этот Кузя. Посмотрела я на него так-то и думаю: да какой же он рыжий? Волосы-то хоть и светлые, но не рыжие. И такой красивый! Глаз не отвести. А играить как!..

И снова – пауза, а я, взяв очередную горсть ягод, не тороплю её.   

- Ну, стали мы танцевать, он все играл, играл, а потом приходить наш гармонист, который кое-как пиликал, а Кузя сов ему гармошку: на-ка, мол, поиграй, отдохну я. Сел тот, а Кузя и подходить ко мне, просить танцевать.
И вот ты знаешь... как же сердце у меня заколотилося от радости! Аж дышать нечем стало.

Ах, эти паузы!.. И что, какие обрывки воспоминаний проносятся сейчас перед ней? И какие оставит, чтобы рассказать мне?

- Ну, станцевали мы с ним раз, станцевали другой, сел Кузя снова играть, а потом вечер еще не кончился, а он:
- Всё. Хватит вам! Натанцевалися. Не буду я больше играть.
Девки просить, упрашивать, а он: не буду и всё! А сам всё-ё так-то на меня поглядываить. Потом берёть гармошку да ко мне:
- Можно с вами пойти? Проводить вас можно?
- Пожалуйста, - говорю: - веселей идти будить.
Я-то хоть и не одна шла, с девчонками, но пошёл и он. Довел до дому, распрощалися мы. А у него недалеко от нас тётка жила, так что ж? Смотрю, и зачастил к этой тётке. Как что, и приходить, а потом – к нам.  И было это как раз на Святки. Все Святки он и проходил ко мне, а после праздников иду с работы, гляжу, а Кузя в конце улицы встречаить. Довел до дому, постояли мы... Встретил и на другой вечер, а потом и каждый раз встречать стал. И старалася я с работы уже одна уйти, или впереди девчат выскочу, или отстану. Да они уже и сами всё понимали, скажуть так-то: бяги, мол, бяги, тебя ж Кузя ждёть. И продолжалося у нас с ним так недели три, а в последний раз... Господи, как же давно это было! А будто вчера.

Снова замолкает. Но, словно забыв о рассказе, палкой пододвигает к крыльцу миску, из которой обычно кормятся куры, кивает на ведро, чтобы я из него подсыпать им пшеницы, потом с минуту смотрит в сторону предзакатного неба и, коротко вздохнув, продолжает:   

- Ну, проводил он меня тогда до хаты, постояли мы, а он и говорить:
- Разреши, Мария, я тебя поцелую.
И ты знаешь... не разрешила я. Испугалася. Бывало-то, как какой парень поймаить на сходбишше, станить целовать, а от него либо шшами несёть, либо картошкой толченой или куревом. Вот я и испугалася: ну, помилуй Бог, и от него - так! Разлюблю же сразу! Как же можно было такую любовь убить? И не разрешила. А он сказал:
- Ну, раз не хочешь, так и не надо. Обойдёмся.
Постояли мы, поговорили... Потом мамка вышла:
- Ну, что ж вы мерзнете-то на улице? Заходите в хату.
Зашли мы, посидел он... И до-олго так посидел, а когда уходить собрался, то и сказал прямо при мамке:
- Завтра опять тебя встречу.
Ох, и какая ж радость у меня на душе была! Такая радость, что забилася потом на печку и от счастья разревелася… А, можить, сердце и чувствовало чтой-то? Но только со слезами этими и заснула.

В моих ладонях ягоды смородины в предзакатном освещении потемнели, резче обозначились все оттенки красного. Она взяла их в горсть, посмотрела на них, но в рот не кинула, а бросила назад, в корзину.   

- Ну, на другой день иду с работы, подхожу к назначенному месту, а Кузи и нетути. Прошла немного, оглянулася… Так до самого дома и оглядывалася. Домой пришла грустная, а мамка:
- Ты что такая? Видать, Кузьма не встретил?
- Нет, - говорю: - не встретил.
А вечером приходить к нам его двоюродный брат и говорить:
- Кузьма заболел. И велел передать тебе, Маня, что придти не можить.
Ну, тут у меня и от сердца отлегло: раз заболел, так что ж? Выздоровеить и придёть. Ан по-другому всё обернулося.
Прошло два дня. И опять приходить этот двоюродный:
- Знаешь, - говорить:- Кузьма так заболел, что бредить и все: Мария да Мария. Мать за ним ухаживаить и спрашиваить: «И что за Мария такая?» У них же в деревне таких девчат нет.
И когда он мне всё это рассказал, то сразу подумала: «Ну, всё. Это конец».
Но как же хотелось сходить к нему, как хотелось увидеть!
- Мама, а почему ж ты не сходила к нему? – нарушила я своё молчаливое слушание вопросом.
- Да как же пойдёшь-то! Ведь нельзя было тогда этого делать! Что ж люди скажуть? Засмеють. Во, мол, к Кузе бегала!
Я ничего ей на это не отвила, а она, даже не посмотрев на меня, продолжила:
- И прошло еще сколько-то дней, а потом... Прибегають девчата из его деревни и говорять: «Кузя помер».Так вот и закончилася короткая любовь моя. И казалося, что вовсе и не любовь это была, а рок какой-то. И потому рок, что уж такая сильная была, что и места ей на земле не нашлося. Ну как она могла перейти в семейную жизнь? Нет, не знаю. Кто-то из нас должен был помереть. Ну... значить, он.

Медленно поднялась со ступеньки и, придерживаясь за перильце, ступила на землю, пошла к огороду. Я почему-то не решилась остановить её, и только когда она ложилась спать, я присела на край её кровати, спросила: «Может, прибавишь к рассказанному?.. что еще-то было?» 
 
- А что еще… – повторила она: - Тогда к вечеру пришли подруги, затараторили, заохали о Кузе, а я сидела и только одного ждала: когда ж уйдуть-то? И когда ушли, залезла на печку, опустила занавеску и там-то, тайком от мамки, наплакалася. И ты знаешь... Сколько потом ни влюблялася, а такого чувства ни к кому не было. Никогда. Наверное, такое только раз в жизни.

Фото: Мама, Сафонова Мария Тихоновна в 16 лет.