Незакрытый гештальт

                1
Двадцать пятое декабря. Среда. Суетливое рождественское утро в середине недели. Я со своей девушкой Жанной гуляю по парку Долина Муринского ручья. Со всех сторон от нас движутся нескончаемые потоки машин. Все спешат куда-то в предновогодней кутерьме. Кто-то мчится за подарками для близких. Или не слишком близких, но достаточно важных. Нужно подарить что-нибудь учительнице ребёнка в школе или проверяющему на работе. Важному заказчику, от которого ты весь год получал оплату за сделанную для него работу. Не для того, чтобы сделать им приятное, а чтобы просто не оказаться единственным, от кого они ждут и не получат презента.
Для многих эта обязанность вошла в привычку и приносит чувство удовлетворения от исполненного долга. Но у меня нет ни детей, ни проверяющих на работе, и никто ничего мне не заказывает. И потому это всеобщее мельтешение мне непонятно и напоминает бессмысленный хаос броуновского движения.
А ещё эта предновогодняя неделя хлопотна потому, что если ты в начале осени отдал кому-то в починку свой велосипед, и названивал первое время каждый день с единственным вопросом: «когда?», надеясь, что успеешь ещё покататься на нём в этом году, а в ответ только слышал, что сейчас завал и очень много работы, потом мастер заболел или куда-то уехал. Потом всё это стало неважно, потому что наступила зима и все улицы, и дорожки завалило снегом. И вдруг именно сейчас велик чудесным образом починили, и ты должен немедленно бросить все дела, принять работу и рассчитаться. Потому что деньги за выполненный заказ именно теперь нужны как воздух.
Или же летом, перед отъездом в отпуск нанимаешь подрядчика, чтобы пока ты в отъезде, тебе положили в санузле новую кафельную плитку. Ведь в другое время это так неудобно пользоваться ванной комнатой, в которой производятся грязные процессы. Ты месяц как вернулся, а работа не сделана. Звонить и уговаривать бесполезно. От тебя отбиваются как от назойливой мухи, придумывая на ходу разные отговорки. И вот уже давно зима, а ты всё ещё должен выходя после умывания, вытирать ноги о мокрую тряпку, чтобы не оставлять характерных следов по всей квартире.  Зато перед самым Новым Годом твой телефон взрывается требованием немедленно принять работу. Ну, и что, что затирка не сделана? Неужели нельзя войти в положение? Ведь дело к Новому Году и мани-мани и тити-мити необходимы сейчас даже больше, чем шампанское и оливье.
Газоны в парке ещё покрыты зелёной травой, что не редкость для Петербурга в середине зимы. Идёт снег. Пушистые снежинки медленно спускаются с небес на землю и хочется думать только о хорошем. Но взгляд упирается в здание медсанчасти, за которым комплекс областной клинической больницы и в голову лезут мысли, что в этих огромных из красного кирпича строениях кто-то сейчас встречает Рождество и будет встречать Новый Год. А некоторые из них вообще никогда не выйдут на улицу. Разве что через здание морга с той стороны больничного городка, которая выходит на улицу Сантьяго де Куба. И все мы как эти снежинки падаем так же неспешно и так же неумолимо, чтобы соприкоснуться однажды с дорожным покрытием и растаять.
Через перекрёсток проспекта Культуры с проспектом имени первого наркома её же родимой, стоит высоченный дом с квадратной башней наверху. Его построили здесь, когда я был ещё маленьким. И для меня всегда было загадкой, - кто живёт в этой башне? Один мой ровесник на детской площадке уверил меня, что там живёт Карлсон из сказки про Малыша. И мне тогда пришлось поверить ему, потому что контраргументов у меня не нашлось и своей более правдоподобной версии в наличии не оказалось. Я посмотрел на неё сейчас и подумал: «Надо же, я до сих пор не знаю, кто в ней живёт».
А прямо через дорогу от меня стоит длиннющая девятиэтажка. В ней на первом этаже находится квартира моего отца. Ему сегодня исполняется пятьдесят лет, и мы с Жанной пришли его поздравить. Он вчера поздно вечером вернулся из рейса и рано утром уехал на разгрузку. Обещал вернуться к одиннадцати. Времени ещё больше часа. Можно многое успеть в жизни сделать за это время. Ключи от квартиры у меня есть. А мне ещё ни разу не довелось затащить Жанну в постель.
                2
Мой отец с детства мечтал стать пилотом гражданского авиалайнера. Ведь перемещение в пространстве на большие расстояния это то, что доктор прописал для тех, кому никогда не сидится на одном месте. Представь себе – ты командир корабля. В кабину входит старшая стюардесса и подаёт тебе на подносике стаканчик кофе со сливками. Ты отставляешь его в сторону, кладёшь руку на талию девушки и мысленно восхищаешься стройностью её фигуры. Хотя другой она в принципе быть и не может. Ведь политика компании – брать на работу только восхитительно худеньких женщин. Ибо перевозка одного килограмма живого или любого другого веса на тысячу километров имеет себестоимость пятнадцать долларов. Следовательно каждый лишний килограмм массы их тела ляжет тяжким бременем на рентабельность предприятия.
- Светик, - обращаешься ты к ней ласковым голосом – принеси-ка ты мне чего-нибудь покрепче.
- Виски и колу? – уточняет она приветливо.
- Да. Всё как обычно, умничка моя.
А сам, тем временем, подмигиваешь второму пилоту, чтобы закрыл на замок пуленепробиваемую дверь кабины, как только она войдёт и взял управление на себя. Разве может быть в жизни мужчины что-нибудь более высокое, чем эта мечта о небе?
Но не у всех нас наши самые светлые желания сбываются. Одним не хватает трудолюбия и терпения. Другим – смелости или природных данных.  Уж не знаю, чего не доставало моему родителю, но он стал водителем-дальнобойщиком. Точно также перемещаешься на дальние расстояния. Также сидишь в кабине высоко над дорогой. Где-то внизу проплывают мимо крыши легковушек. Тебя все побаиваются и уважают. Стюардесс своих нет, это так.  Зато время от времени попадаются голосующие на обочине девушки. Их много, ведь что-то нужно делать всем тем, кому не сидится дома. Кому судьбой предназначено место в пилотской кабине, а в стюардессы не взяли. То ли пары сантиметров длины ног не хватило до норматива, то ли несколько килограммов массы тела оказались критически лишними. А что тебе эти несколько килограммов, когда у тебя двадцать тонн груза за спиной, крепкие рессоры и упругие амортизаторы? Такие, что «лежачего полицейского», которого ты случайно прозевал, проглатывают легче, чем ты незамеченную арбузную семечку?
Моя мама – учительница в школе. Может быть, поступая в университет, она мечтала о другом поприще? Не знаю. Но разве может быть что-то благороднее и прекрасней учительской стези, если разобраться? Конечно же не может. Но, если не разбираться, а просто, сказать по правде, то большинство девушек мечтают тоже о высоком, но совсем о другом. Она не была в восторге как от своей работы, так и от трудовой деятельности отца и, в сердцах, иногда называла его «шоферюгой проклятым».
Через несколько лет, когда я был ещё маленьким, отец со своими «стюардессами» спалился - ведь это же надо так постараться - аж несколько раз подряд. Тогда мать от него ушла. С тех пор он живёт один в небольшой квартире на первом этаже. Опрятный солидный холостяк, которого, встретив на улице, не сложно принять за пилота самолёта.
Нереализованная мечта не давала покоя отцу всю его неугомонную жизнь. И, хотя я жил отдельно от него, я чувствовал нашу с ним общую природу, и он продолжал оставаться для меня авторитетом. С самого детства он внушал мне, что я непременно должен стать лётчиком.  А я любил в свободные от школы дни увязываться за ним хвостиком, и много времени проводил в ремонтной зоне на автобазе. Возможно поэтому, когда я подрос, то стал автомехаником. Хотя в своих собственных мечтах я видел себя совсем в другом амплуа.
Ещё мальчишкой я научился играть на гитаре и до поздней ночи пел песни Высоцкого и Розенбаума сидящим вокруг меня с открытыми ртами соседским пацанам. Потом я стал серьёзно заниматься музыкой, хотя меня никто не заставлял. Я освоил ударные и клавишные и сам стал писать песни. В старших классах создал свою собственную группу и стал её лидером. А после началось топтание на месте. Словно реактивный самолёт, разогнавшись, упирается в звуковой барьер. И, чтобы прорвать его, нужна особенная сила, чья-то поддержка или чудесное стечение обстоятельств. У меня же ничего этого не было.
В мире популярной музыки, чтобы о тебе узнали, недостаточно писать яркие талантливые песни. Мало даже иметь, при этом, влиятельного продюсера и солидного спонсора. Ни один музыкальный телеканал или радиопрограмма не выпустит в эфир новую яркую вещь даже если заплатить им за это большие деньги. Почему-то у них считается законом крутить без конца бездарные с музыкальной точки зрения творения с глупейшими текстами, которые навязли у всех в зубах и в ушах. Так я со своим коллективом и прозябал в безвестности, перебиваясь фестивалями и конкурсами, на которых мы занимались самоопылением вкупе с себе подобными, как и мы мечтающими о славе.
                3
В двадцать лет ума нет – и не будет. Я надеялся, что это не про меня. Но мне скоро тридцать. И, чтобы доказать себе, что вся эта поговорка в целом ко мне неприменима, я решил жениться. Теперь я смотрю на девушек более пристальным взглядом, чем раньше. А всё же… Не в кино же мне Жанну вести? Что нового я узнаю о ней во время киносеанса? Сейчас мы пойдём в квартиру. Поставим на плиту чайник. Достанем из холодильника заранее приготовленный торт и будем ждать именинника. И времени в запасе останется почти час. Мне приходилось уже приводить сюда кое-кого из своих фанаток, чтобы проверить их на профпригодность к должности жены не вполне состоявшегося рок-музыканта.
Впрочем, ни одна из них должным образом эту проверку не прошла. Вот Жанна – другое дело. Она зубной врач. Я познакомился с ней, полулёжа в специальном кресле с широко раскрытым ртом, глядя сквозь защитные очки на её серьёзные глаза. У меня никогда ещё не было девушки с таким серьёзным взглядом. Может именно таким он и должен быть у нормальной жены? Вдруг как раз сейчас всё и случится? Я узнаю что-нибудь, чего не знал о женщинах раньше и, возможно, она станет спутницей моей жизни. Тогда я брошу музыку и буду жить, наконец, как все обычные люди.
Мы вошли. Я отправил Жанну на кухню, а сам пошёл в спальню, чтобы приготовить кровать на случай, если всё пойдёт по моему плану. К своему удивлению, я обнаружил, что на кровати кто-то лежит. Это была молодая девушка. То, что она была молодая, можно было разглядеть даже через толстый как грим слой размазанного по лицу макияжа. «Вот тебе на!» - подумалось мне – «Седина в бороду – бес в ребро. Хорош же мой батяня. Всё ему неймётся. Ну, сажаешь ты девочек на дороге, а домой-то зачем их привозить? Что, тебе просторной кабины с удобной лежанкой мало? Ладно, будем пить на кухне чай. А отец, когда вернётся, пусть сам думает, что ему делать со своей гостьей».
Прошуршал в замочной скважине ключ. Я вышел в прихожую, обнял отца за крепкие плечи, поздравил с юбилеем.
- Что за тело, скажи мне, родитель, лежит на твоей постели? Ты до сих пор живёшь со своим незакрытым гештальтом и в каждой девушке, голосующей на дороге, видишь свою сокровенную стюардессу?
- Нет, сынок. У меня теперь только одна цель в жизни – чтобы ты реализовал свою главную мечту. Сделай это для меня, и у меня не останется в душе никаких незаживших ран. А девушек я уже давно не подвожу.
- А эта? – я показал рукой в сторону спальни.
— Это другое, сын. Не подумай плохого. Только отъехал я вчера ночью от Москвы, вижу стоит на обочине девушка. Замерзает. Притормозил. «Тебе куда?» - спрашиваю. «Не знаю. Пустите погреться» – отвечает. И бормочет всё время – «Только не уезжайте». А сама такая пьяная, что даже говорит с трудом. И что ты мне прикажешь делать? Человека оставить погибать? Пусть даже это пьяная девица?
- Ну, допустим… Ты, конечно, посадил её в кабину, уложил на лежанку, согрел своим теплом…
- Напрасно иронизируешь. Если бы так, разве повёз бы я её к себе домой? Высадил бы на первой заправке, где тепло, и оставил.
- Кстати, а зачем ты привёз её домой? Не жениться же ты на ней собираешься?
- Опять ты за своё… Когда я уложил её на кушетку и врубил на полную печку, - она тут же отключилась. Но бормотала поочерёдно то «Не уезжайте», то что-то бессвязное по-английски. Иностранка, стало быть. Как её бросишь?
- Откуда ты знаешь, что по-английски, если бессвязно?
- Когда я ещё в школе учился, мечтал работать на международных авиалиниях. Английский был единственным предметом, по которому у меня была пятёрка.
Мы сидели на кухне и пили чай. Вдруг тихим привидением в проёме двери появилась девушка.
- Вы кто? – спросила она настороженно?
Отец привстал из-за стола.
- Меня зовут Михаил Иванович. Я хозяин этой квартиры. Но ты можешь называть меня просто – дядя Миша.
- Меня похитили? – спросила незнакомка.
- Тебя, дорогуша, скорее спасли. – вмешался я, не испытывая к этой особе никакого почтения. Ведь она своим существованием спутала мои планы на ближайшую часть жизни.
- Где я? И что это за город? – продолжала допытываться она, подойдя к окну.
- Мы находимся сейчас в самом красивом городе на Земле – без тени иронии продолжил я.
- Неправда. Это не Централ-Парк. И вообще это не Нью-Йорк.
– Конечно же это не Нью-Йорк. Потому что к счастью, это Санкт-Петербург.
- Враньё! Я же вижу, что это никакая не Флорида. – ответила она. – Значит, вы меня не удерживаете, и я могу уйти?
- Не просто уйти, а катиться на все четыре стороны. – мне хотелось выплеснуть на неё ту неприязнь, которую она во мне вызывала.
 А она стала оглядываться, соображая, где её вещи и пытаясь вспомнить, что у неё было с собой. Наконец, она нашла свою сумочку. Вдруг её осенило:
- Меня обокрали?
Она стала проверять содержимое сумки. Достала айфон, попробовала включить его, но он был безальтернативно мёртв. Потом она извлекла косметичку и кошелёк. Вынула из него кредитные карты. Нахмурилась. Посмотрела, прищурившись, на отца и презрительно заявила:
- Ну, вы, фетишист… Где мои трусики? Здесь была упаковка с дизайнерскими трусами из чистого шёлка с кружевами ручной работы. Это очень дорогая вещь. Она необходима мне... для моей работы. Верните мне её сейчас же!
- Я не могу… - растерянно начал оправдываться отец. – У меня их нет.
- А где же они?
- Они… на тебе. Но я к ним не притрагивался.
Рука девушки непроизвольно скользнула вниз по бедру. Проверить достоверность сказанного при всех было невозможно. Глаза её округлились от ужаса:
- Меня… меня изнасиловали?
- Да нет же, нет! – оправдывался отец.
- А что же тогда?
- Я не могу рассказать об этом при всех – он опустил глаза.
Я взял отца за руку и потянул в прихожую.
- Слушай, батя, нам перед Новым Годом совсем ни к чему разборки с полицией. Ведь так? Ну-ка, вываливай, что там случилось на самом деле. Она по некоторым приметам иностранка. Если с ней что-то случилось, то нужно придумывать как мы теперь выкручиваться будем.
- Да не было ничего! Она сама достала из сумочки упаковку с трусиками, и сама их переодела.
- Зачем?
- Когда я помог ей забраться в кабину, она была не только промёрзшей до костей, но и пьяной до безобразия. Я уложил её на лежанку и врубил печку на полную. А боковое стекло опустил, чтобы было чем дышать самому. Она согрелась и тут же выключилась.  Когда я выехал на магистраль и набрал скорость, она... обмочилась. Описала мне и лежанку, и одеяло. Проснулась, сняла с себя мокрые трусы и швырнула их в открытое окошко. Чуть по лицу мне ими не заехала, злодейка. Сама же достала из сумочки новые и сама одела.
- Я тебе верю. Но, согласись, звучит как-то не совсем убедительно. То она пьяна до невменяемого состояния, то совершает вполне осмысленные действия. Да ещё такие, для которых не всякому трезвому ловкости хватит.
- А у меня есть вещественное доказательство…
У меня от удивления брови, должно быть, встали домиком:
- Интересно…
- Когда она выбросила вот это самое в окно, порывом встречного воздуха их чуть не закинуло обратно в кабину. Но, в итоге, только хлестнуло по ней снаружи, они упали на бензобак и зацепились за его горловину.
- Ты хочешь сказать, что они и сейчас там?
- А где же им быть?
- А почему же ты их не выбросил?
Он только грустно усмехнулся.
- Несколько раз с того момента я выходил из кабины и возвращался назад. И каждый раз, возвращаясь, натыкался взглядом на них и думал – не в кабину же их тащить. Вот, пойду в сторону мусорки, тогда и выброшу. А выхожу – они, как назло, на глаза мне не попадаются.
- Что делать-то теперь с ней будем?
- А пусть убирается куда хочет. Хоть в Нью-Йорк, хоть во Флориду.
И всё же я не был уверен, что она иностранка. Уж больно она похожа на нашу распутницу. А то, что дорогие вещи на ней? Очень просто – она эскортница, которая спьяну отбилась от своих.
- Тебя как звать-то, горе ты луковое? – спросил я её, вернувшись на кухню.
- Саманта. – ответила девушка.
— Это кличка?
- Псевдоним. Впрочем, и имя тоже.
- Псевдоним… - мне показалось, что она насмехается надо мной. - Погоняло, а не псевдоним.  – съязвил я в ответ. – Собирайся и проваливай.
- Мне к вечеру обязательно нужно быть в Москве. Вы даже не представляете, как это важно для меня. Помогите мне, пожалуйста купить билет. И я сразу же уйду. Все мои вещи и документы в Москве. Там меня ждут друзья и важные дела.
- Ой, ой... Сами мы не местные, украли чемодан. – подыграла мне Жанна. А отец засуетился:
– Да, ребята, вы уж помогите девушке с билетом, а мне пора. Мне снова в рейс.
- Чего-о-о? Это в день рождения - в рейс? В юбилей? – попробовал возмутиться я.
- Да, Костя. Работа такая, сынок.
- А ты не через Москву, случайно, едешь?
- Нет, в этот раз я в Белоруссию.
- Так может ты подбросишь Саманту хотя бы на Московский вокзал? А мы с Жанной здесь задержимся на полчасика? Очень надо, пап...
- Прости, Костик, но мне под погрузку на РЦ нужно успеть строго по времени.
Мы обнялись с отцом, и он ушёл.
Я предложил купить билет через интернет и отправить Саманту на вокзал на такси, но Жанна запротестовала. Завелась и её понесло. Злилась на незваную гостью, а срывала досаду на мне. Я оказался наказан и «лишён сладкого». Она заявила, что мы всё равно собирались ехать гулять в центр, так что сами и отвезём девушку на вокзал и посадим на поезд. Тем самым она ещё больше распаляла себя, ведь общество хорошенькой «конкурентки» не доставляло ей большого удовольствия.
В кассе вокзала выяснилось, что у Саманты нет с собой совершенно никаких документов, пригодных для покупки билета. Меня возмущала её безалаберность. Как можно отправляться из Москвы в Петербург, не имея с собой паспорта?
- Ну, сколько можно возиться с этой смазливой потаскушкой? – вскипела Жанна. – Если ты не можешь от неё оторваться, то оставайся. А я пошла...
- Нет, нет, нет! – запротестовала Саманта. – Я сейчас же оставлю вас в покое...
И она зацокала каблучками по каменным плитам вокзального пола.
- Ты молодец… - я с укоризной посмотрел на свою подругу – И что с ней теперь будет? Без документов, без денег, в чужом городе, а может быть даже в чужой стране?
- Да она же просто бесцеремонная нахалка. Такая нигде не пропадёт. Подумать только: «Меня что, изнасиловали?». Ага, щас! Кому ты нужна – пачкаться об тебя? Ты видел, у неё все кредитки сплошь иностранных банков? Что это значит?
- Что?
- А то, что у неё «папик» - либо олигарх, либо иностранец. Сейчас она найдёт, где зарядить свой айфон, позвонит ему и – все! И нет проблем.
- Ну, знаешь… До того, как она найдёт, где зарядить свой смартфон, с ней может случиться что-нибудь серьёзное.  Загремит в полицию и будет сидеть в «обезьяннике» вместе с незаконными мигрантами.
- Давай... Беги. Догоняй и выручай. Может это и к лучшему. Ты ведь точная копия своего отца. – И она ушла в сторону метро.
Я вышел с вокзала на площадь. Куда идти? В две стороны простирается Лиговка. В две другие – Невский и Староневский. Да ещё Гончарная улица приблудилась откуда-то сбоку. Выбрал Невский. Почему? А какая разница? Всё равно я не найду Саманту в этом столпотворении. Это было бы чудо. А чудес не бывает. В моём случае, это скорее хорошо, ибо совесть моя чиста, ведь это не я её бросил в трудную минуту – сама ушла.
Некоторое время я шёл неспеша без всякой цели. Потом зачем-то свернул налево. Зачем? Ах, да… Это же улица Рубинштейна. Сюда, в один из баров, я пригласил Жанну, когда мы только познакомились с ней. В который? Уже и не помню. Может в этот? Потянул ручку двери. Открыто. Вошёл. Заведение работает. У барной стойки я увидел Саманту. Вот чёрт! Бывает же такое? Я подошёл и, как оказалось, очень вовремя.
- Попробуй вот эту… - она протянула бармену карту «Америкэн Экспресс».
- Нет. Не проходит.
— Вот ещё. «Ситибанк».
- К чёрту твой «Ситибанк»! У тебя что, карты «Мир» нет?
Девушка отрицательно покачала головой.
- Я могла бы заплатить биткойнами, но у меня умер айфон. Нет ли у тебя зарядки для него?
Парень за стойкой пригрозил ей в ответ, что если она не перестанет морочить ему голову, то он сейчас же вызовет полицию. Я терпеливо выждал паузу в разговоре, чтобы сказать своё «веское» слово:
- Сколько она должна?
- Тысячу восемьсот за два шота текилы.
Я положил на стойку две тысячных бумажки и повёл Саманту к выходу. Уже на улице я спросил у неё:
- Во сколько тебе нужно быть в Москве?
- Самое позднее – в девять вечера. Иначе, я опоздаю на самолёт.
- Ладно. Поехали.
- Куда?
- В Москву. На машине. Всё равно на сегодня у меня дел уже никаких нет.
                4
Как только мы выехали из города на простор скоростной платной автодороги, я предложил Саманте позвонить с моего телефона:
- Ты говорила, что в Москве тебя ждут друзья. Позвони им с моего номера, если хочешь. Успокой их и скажи, где ты, и что уже едешь к ним.
- Ну, уж нет! Они сойдут с ума от ужаса, если узнают, где я сейчас. Я позвоню им позже, когда будем подъезжать.
Я только пожал плечами: как знаешь, дело твоё. Целый час мы ехали молча. Я гнал сто пятьдесят и мне было не до разговоров. Но я думал. Думал о том, что она совсем не похожа на ту, за кого мы её приняли поначалу. В ней совсем нет жеманства. Держится с достоинством. Не шутит по пустякам и не кривляется. В то же время, если бы у неё был богатый покровитель, из неё бы просто пёрло высокомерие и самодовольство. Так хочется спросить у неё – кто она такая, но… Что-то сдерживает меня. Может, боюсь разочароваться?
Но она сама вдруг спросила?
- Костя, расскажи что-нибудь о себе.
И я вдруг понял, что мне о себе совершенно нечего рассказать. Неужели ей будет интересно узнать, что я работаю слесарем на автобазе? Но она такая милая, непосредственная и простая, что любая стеснительность кажется неуместной. К тому же дорога длинная, и чтобы не стало клонить в сон, разговор необходим как воздух. А что, если… Ну, припудрю чуток свой имидж, зато она будет гордиться тем, кто вёз её в Москву.
- Я рок-музыкант – важно сказал я. И я почти не слукавил.
- Правда? – искренне удивилась она – Ты только музыкант или вокалист тоже? Может ты ещё и пишешь сам? Музыку или тексты?
- Да. Я пишу и музыку, и тексты. И сам исполняю свои песни. Я – лидер своей собственной группы. Правда… я решил бросить это занятие. Не вижу перспективы для себя.
- Как интересно! А можно что-нибудь послушать? Альбом какой-нибудь или хотя бы сингл? Времени-то у нас много.
- Не стоит. – заартачился я.
- Ну, хотя бы одну песню. Тогда мне многое станет понятно, и я честно скажу тебе – стоит бросать или нет.
Я немного сбросил газ и передал ей свой смартфон.
– Возьми в рундучке провод и подключи его к аудиосистеме. Потом в папке «Новые» найди песню «Золушка» и включи.
Она запустила трек. Слушала очень внимательно. Несколько раз возвращалась «бегунком» назад и прослушивала по отдельности разные фрагменты.
- Да. Песенка так себе. – вынесла она вердикт. - Но тут есть один кусочек…
Мне было досадно и больно слышать это. Тем более, что это была песня, которую я совсем не считал «так себе». Приятно хоть, что она сказала то, что думает. А она продолжила:
— Вот послушай сам этот проигрыш. Он звучит очень ритмично. И гитары тут хороши. Но он у тебя в самой середине песни и всего лишь один раз. Почему?
- Потому что он не является главной темой, а всего лишь отделяет первую половину песни от второй. – с досадой я разъяснил ей свой замысел.
– Этот фрагмент надо сделать главной темой. С него песня должна начинаться и им же заканчиваться. И после каждого куплета он должен повторяться. Из этого можно сделать хит.
- Но тогда нужно будет переписать всю песню. Всю вообще! – начал злиться я. Мне жаль было перечёркивать всю сделанную работу.
- Отчего же? Текст можно почти не трогать. Он, вроде бы, совсем не плох.
Меня что-то «торкнуло» - да, это будет уже не рок-баллада, а какая-то совершенно танцевальная вещь, но… Я мысленно представил её целиком – эта штука способна будет «завирусить» сеть.
- Слушай, а ты случайно не музыкант? – поинтересовался я.
- Случайно, да. – грустно улыбнулась она.
- А можно с этого места – чуть поподробнее?
- Ну, если ты хочешь… Я – американка. Родилась в Нью-Йорке. И в то же время я чистокровная русская. Мой папа эмигрант в третьем поколении. А мама родилась и выросла в Москве и училась в московской консерватории. Вечерами подрабатывала тем, что пела в ресторане. Там мой отец увидел её, когда приезжал по делам бизнеса, и сразу влюбился. Устоять перед его напором было невозможно, и он увёз её в Америку, не дав даже закончить учёбу. Работать у неё больше возможности не было. Учиться тоже. Мама, конечно, счастлива с отцом, но она не реализовала главную мечту своей жизни, и это всегда не давало ей покоя. Когда у них появилась я, мама решила, что я должна стать выдающимся музыкантом, выступающим на классической сцене. С раннего детства у меня были лучшие педагоги и лучшие инструменты. Но когда я стала подрастать, вдруг что-то пошло не так…
- Что именно?
- Слушай… меня что-то укачало. Меня мутит. Давай остановимся.
Я остановил машину. Она посидела с открытым окном и задремала. Я смотрел на неё и не мог оторвать взгляд. Я мог бы любоваться часами на её милый и до боли притягательный образ, но нужно было торопиться. Я закрыл окно кнопкой на водительской двери и тронулся.
Я старался не гнать больше ста пятидесяти, чтобы не нарваться на штрафы. Поэтому время от времени приходилось уступать левый ряд тем водителям, которые боятся камер гораздо меньше, чем я. Я повернул салонное зеркало так, чтобы хотя бы мельком видеть лицо девушки. У меня щемило сердце оттого, что оно стало так дорого мне. Когда она проснётся, мы продолжим наш разговор. Но пока я хочу, чтобы девушка поспала как можно дольше и дорога была бы менее утомительной для неё. А я, тем временем, буду думать о чём-нибудь хорошем. А чтобы наверняка не захотелось спать, можно начать переписывать мысленно мою новую песню.
Проснувшись, моя спутница спросила, где мы сейчас. Если бы я сообщил ей, что мы только что проехали Тверь, это мало прибавило бы ей ясности. Я сказал, что уже больше половины дороги позади. Она попросила разрешения позвонить.
- Привет, Мэт, это я, Саманта – услышал я американский вариант английского. Но я сносно понимал эту языковую разновидность, так как сам порой писал на этом наречии тексты своих песен.
             - Нет, Мэт, со мной всё в порядке и меня никто не похитил. Я еду сейчас из Петербурга в сторону Москвы по платной магистрали и, похоже, скоро буду. Не психуй. Так получилось. Из-за переутомления и стресса у меня случился жуткий депрессняк. Я выпила целый стакан виски и меня унесло. Помню, что надела парик и чьё-то пальто прямо на куртку и так убежала от вас. Помню, как на остановке я всё это выбросила, а потом уснула в автобусе. Больше ничего не помню. Остальное расскажу, когда приеду. Ну, хочешь, по видео позвоню, чтобы ты убедился, что я говорю не под дулом пистолета? Просто поверь, что со мной всё в порядке. Навстречу мне ехать не нужно. Сидите на базе и ждите меня там. Скоро приеду.
              Она повесила трубку. Через минуту телефон стал звонить не умолкая. Звонили из Америки и из каких-то других стран. Я понимал далеко не всё, а только общий контекст. Никто не хотел верить, что в России можно потеряться и, при этом, остаться невредимым.


                5
              Километров за сто до Москвы, я вдруг увидел, что машины впереди включают «аварийку» и резко тормозят. Дорога оказалась перекрыта машинами ДПС с включёнными маячками. Всех досматривают, после чего пропускают. Всех. Кроме нас. Меня сразу же посадили в машину патрульной службы для проверки документов и удостоверения факта, что я – это и есть я.
               Большое количество народа окружило Саманту и, перебивая друг друга, и радостно жестикулируя, её повели к роскошному лимузину. Но она вырвалась и подбежала к машине, в которой сидел я. Я открыл дверь и вышел ей навстречу.
              - Спасибо тебе, Костя, за всё. Но мы ведь не закончили наш разговор, верно? Пожалуйста, поехали с нами. Я очень тебя прошу...
             Она чмокнула меня в щёку и убежала.
             Капитан патрульной службы несколько раз проверял мои документы и связывался с кем-то по рации. При этом он внимательно вглядывался в моё лицо, словно пытался вспомнить, где видел меня раньше. После того, как меня «пробили» по всем базам, он предложил проследовать с ним в мою машину. Только сесть я должен не на водительское место, а на пассажирское сиденье, которое ещё хранило тепло тела Саманты.
              Машину повёл он. Мы тронулись в хвосте кортежа. За нами прилепился гелик с охраной. Замыкала кортеж машина капитана с мигалкой. Внезапно мой сопровождающий стал очень разговорчив. Он сообщил, что я сейчас еду с ними не столько потому, что так хочет Саманта, сколько для проведения расследования, и что меня никуда не отпустят, пока оно не будет завершено.
               – Да ты не бойся! – успокоил кэп – Если ты не сделал ей ничего плохого, тебе не о чем волноваться. А, судя по всему, так оно и было...
                Он улыбнулся лукаво, намекая на её поцелуй.
               – А кто будет проводить это расследование? – поинтересовался я.
                – Сам Мэтью Линдстрём, ясное дело.
                – А кто это?
                – Начальник службы безопасности Саманты.
                – Саманты? – оторопел я.
                – Да. Только не делай вид, что не знаешь кто она.
                – Не знаю...
                – Вот чудак...  Да ты с луны свалился, что ли? Это поп-звезда первой величины. Её ещё называют новой Мадонной.
                – Это она? – я что есть силы хлопнул ладонью себя по лбу – Как я мог не узнать её?
                Мне выпало счастье ехать в машине с самой Самантой, а я не только не выразил ей и капли своего обожания, но не проявил и малейшего уважения. Мне хотелось растерзать себя за отсутствие проницательности и даже простой догадливости. Но, с другой стороны, будь я сверхпроницательным человеком, разве могло бы хватить у меня воображения, чтобы увидеть в девочке, подобранной на промозглой подмосковной обочине моим отцом-дальнобойщиком своего кумира и икону для всей молодёжи мира?
- Ты же, капитан, законный представитель власти, так? – обратился к нему я.
              Он кивнул, соглашаясь.
       - Так почему бы тебе самому не провести это долбаное расследование? Разве тебе не совестно отдавать решение судьбы православного человека в лапы заезжих америкашек в своей собственной стране?
       - Да не могу я! Заявления нет. Дело о проверке не открыто. Какие у меня могут быть основания?
- Замечательно! А у него?
             Капитан сплюнул от раздражения:
- Я делаю свою работу, а он – свою.
             Я тоже сплюнул. А что мне оставалось?
             Вскоре он стал приветливей:
             -  Я и сам фанат Саманты. Вчера был с дочкой на её концерте в Олимпийском. А билет свой не выбросил. Оставил на память. И, ты только представь, - сейчас мне удалось взять у неё автограф прямо на этом билете! Лучшего подарка дочурке на Новый Год и представить нельзя.
              Я прикрыл глаза и задумался. В голове была путаница из обрывков мыслей. Неужели мне предстоит продолжение разговора с Самантой? Нет! Этого не может быть. Просто потому, что этого не может быть никогда. Да мне никто и не поверит, если расскажу об этом кому-нибудь.
              Вместе с колонной машин мы въехали в ворота на какую-то огороженную территорию. По виду, похоже на нашу автобазу, только примыкает к высотке отеля. Здесь ко мне прикрепили нового сопровождающего. Саманта, невзирая на спешку, суету и неразбериху, подбежала к нам и, обращаясь к охраннику, сказала:
- Стив, вот это – Костя. Он очень важен для меня. Я хочу, чтобы он летел со мной в самолёте в Нижний. Я сейчас сбегаю в отель, чтобы привести себя в порядок, а ты передай Мэту моё распоряжение, что Костя должен быть в машине, которая заедет за мной через полчаса.
               И Саманта запрыгнула в машину, которая только что скрипнула тормозами рядом с ней. Если на лице Стива и отпечатывалось когда-нибудь что-то кроме татуировок на щеках, то это точно был не отпечаток интеллекта. Он вызвал по рации своего начальника, который только что уехал на машине сопровождения вслед за Самантой.
- Слушай, Мэт, Саманта распорядилась, чтобы этот перец ехал с ней в аэропорт в её автомобиле. Мои действия?
- Я отменяю это распоряжение. – продребезжала рация в ответ – Он поедет с вами на грузовиках с оборудованием. Ты лично за него отвечаешь до тех пор, пока я не выпотрошу его как индюшку ко дню Благодарения. А если он сбежит или потеряется, – я лично сделаю тебе хирургическую операцию по смене пола. Без наркоза.  Понял? Но, при этом, ни один волосок с его головы упасть не должен. Это ясно?
- Угу.
- Повтори как понял.
- Всё понял. Без наркоза. Но, чтобы ни один волосок не упал.
- Правильно. Конец связи.
Стив был явно огорчён непредвиденными хлопотами. Теперь вместо того, чтобы спокойно потягивать пиво и дремать в комфортной кабине грузовика «интерконтиненталь», ему придётся все бесконечные часы пути провести пристёгнутым, как собака на цепи. И он тренированным движением защёлкнул наручники на своей левой и на моей правой руке.
Дизели машин негромко урчали, готовые к выезду. Мы как сиамские близнецы подошли к кабине.
- Не хочешь отлить? – спросил Стив – дорога-то длинная.
Я отрицательно покачал головой.
- Как знаешь. А я схожу. Пиво, понимаешь, на свободу просится. Пойдём.
- Куда?
- Сейчас увидишь.
И он потянул меня за цепочку к двери трейлера.
- Залезай.- скомандовал Стив.
- Зачем? – заволновался я.
- Давай, лезь. Ненадолго ведь. Только пока я в туалет хожу.
Мы закарабкались, поочерёдно помогая друг другу. Он перестегнул свой наручник к рейлингу для «найтовки» оборудования и ушёл. Прошло не менее десяти минут, а он не возвращался. Торопливыми шагами подошёл водитель нашей фуры. Было очень темно, и он меня не заметил. Он так быстро закрыл дверь на задвижку, что я не успел сообразить, что неплохо бы дать знать о себе.
  Через минуту мы тронулись. Я сразу же ощутил себя на месте заживо похороненного человека. Что могло случиться? Почему Стив не вернулся за мной? Ведь он получил такие строгие указания быть со мной неотлучно? Когда машина набрала ход, я потерял надежду, что сейчас кто-то спохватится о моём отсутствии. Я попробовал оценить свои шансы продержаться хоть сколько-то. Рука моя пристёгнута где-то вверху так, что я не только не могу согнуть хоть немного ноги в коленях, но даже встать на полную ступню не получается. А ноги очень быстро устали и замёрзли. Кисть руки затекла от острой стали браслета и потеряла чувствительность. Я не смогу выдержать этой пытки даже час. А если нам ехать до Нижнего всю ночь? Тогда туда доедет лишь мой окоченевший труп. Интересно, что сказал бы об этом товарищ капитан? Что убийство с особой жестокостью гражданина России у себя на родине, это внутреннее дело шайки американских любителей пива? Вот бы как-нибудь продержаться. Но как?
Вскоре я совсем перестал чувствовать свои ноги. Они больше не слушались и подкосились. Я повис на наручнике, но руки не чувствовал. Только тупая изнуряющая боль по всему телу. Мне показалось, что я впал в забытьё. Но пришёл в себя, как только ощутил, что руке вдруг стало тепло. Это потекла кровь, спускаясь от запястья к локтю. Потом – от локтя к плечу. Вот, я чувствую её уже на груди и спине. Надо как-то держаться. Но как?
Очень захотелось в туалет по-маленькому. Хотя я не пил пива. Может быть это от холода? Или из-за того, что сил совсем не осталось, и мышцы живота больше не могут держать напряжение? Есть ли в моей жизни хоть что-то, мысли о чём способны поднять из глубин организма неприкосновенный запас, последний резерв энергии, если другой уже не осталось? Пожалуй, нет ничего такого. Только Саманта. Сама Саманта поцеловала меня. Разве может быть после этого жаль умирать?
Я очнулся лежащим на снегу и долго не мог понять, где я. Меня приводили в чувство несколько человек. Посиневшую кисть с кровоточащей раной на запястье поливали виски прямо из бутылки. Айболиты, мать их! Пытались засучить рукав рубашки, чтобы осмотреть остальную часть руки, но кровь запеклась как козеиновый клей, и ткань от кожи было не отодрать. Штаны мои были насквозь мокрыми, и от меня воняло мочой даже на морозе. Но, – делать нечего, пришлось Стиву затаскивать меня в кабину.
Оказалось, что Стив, стоя у писсуара, «зацепился» языком со своим приятелем и, увлечённый разговором, забыл про меня и уселся в машину к товарищу, чтобы спокойно и обстоятельно завершить начатую беседу. Саманта ещё по дороге в аэропорт узнала от Мэта, что я уже уехал со Стивом и оборудованием на фуре. Она же своим звонком Стиву с требованием дать мне трубку, напомнила ему обо мне. Теперь она звонила беспрестанно и мне в левую руку совали телефон с настойчивой просьбой ответить ей, что у меня всё окей. Но я не мог этого сделать при всём своём желании – у меня страшно болела голова и я на время утратил способность к членораздельной речи. Возможно, меня уронили, когда в тесноте гружёного прицепа снимали с рейлинга.
Когда мы припарковались у концертного комплекса для разгрузки, я чувствовал себя по-прежнему ужасно. И, хотя способность говорить уже вернулась ко мне, встать со своей лежанки в машине я всё ещё не мог. Не прошло и десяти минут, как в кабину с одной стороны впорхнула Саманта, а с другой – со стоном на выдохе, тяжело ввалился Стив. Я судорожным движением левой руки набросил на себя одеяло. Это всё, что я мог сделать, чтобы уменьшить запах от моих вонючих, не совсем ещё просохших штанов. Девушка посмотрела на моё измождённое бледное лицо, огромный валенок забинтованной руки, верх куртки, перепачканный кровью, и спросила:
- Что случилось, Костя? Только честно.
- Вылил случайно стаканчик горячего кофе на руку – ответил я. И это не было ни издёвкой, ни сарказмом с моей стороны. Просто Стив очень настойчиво просил меня придерживаться этой версии.
- Стив! Сукин сын, ты уволен! – крикнула Саманта, посмотрев на охранника испепеляющим взглядом. Говорят, что ругаться по-матушке и выражаться по-русски – это одно и то же. Но определение, применённое сейчас Самантой, было таким же исконным для их языка, как и для нашего.
- Не хочешь, не говори. Всё равно я всё узнаю, когда проведу собственное расследование. Скажи мне только, как ты чувствуешь себя сейчас? Как настроение?
- Всё отлично. – с трудом попытался улыбнуться я. Ведь на работу мне спешить не нужно. Я взял отпуск на две последние недели года. Сейчас пора корпоративов, и мы собираемся заработать кучу денег.
  Мне хотелось, чтобы в моих словах прозвучало немного лёгкой иронии, но получилось плохо – как раз в этот момент я думал о том, что если мне ампутируют мою посиневшую кисть, то я больше никогда не смогу играть на гитаре.
- Тебе нужно срочно в больницу. Я всё сейчас организую. Только скажи, ты согласен пройти обследование здесь, в Нижнем? Или ты хочешь сделать это в своём городе?
- Конечно лучше в Питере.
- Тогда тебя сейчас же отвезут в аэропорт и отправят домой. И машину твою перегонят из Москвы туда же.
- Спасибо тебе, Саманта.
- У меня тоже есть одна просьба к тебе. Обещаешь выполнить?
Я даже задохнулся от желания выразить свою готовность так, что воздуха для этого было необходимо больше, чем могли вместить лёгкие.
- Я сделаю всё, о чём бы ты ни попросила.
- Обещай, что перепишешь песню «Золушка» так, как я подсказала тебе. И сделай её на два голоса. А я обещаю, что где бы я ни была, и что бы ни случилось со мной, я приеду к тебе, и мы споём её дуэтом.
- Обещаю. Только зачем это – «что бы ни случилось...». Тебя ведь так охраняют. Что может случиться?
- Не бери в голову. Просто с языка сорвалось...
- А можно задать тебе один нескромный вопрос?
Её молчание было знаком согласия.
- Зачем ты возишь в сумочке упаковку с запасными трусиками?
- Костик! Что за глупые мысли у тебя в голове? Мы с тобой коллеги, а не любовники, пока что.  Да, ладно...  расскажу, как музыкант музыканту. Один из моих главных спонсоров – производитель дорогого женского белья. Я, по контракту с ним, обязана всегда иметь при себе образец их продукции в брендованной упаковке. И в любом видеоинтервью он должен лежать где-нибудь на видном месте. Ну, что, ответ принят?
- Ага... – согласился я.
- Сейчас мне надо бежать. Номер твоего телефона есть теперь у всех моих друзей. Закончу гастроли и напишу тебе. Только ты, пожалуйста, не пропадай, ладно?
- Я-то не пропаду... И песню перепишу. Обещаю, тебе понравится. Только и ты не пропадай, хорошо?
                6
Следующие десять дней я провёл в одноместной платной палате в Медсанчасти номер 122. Из всех моих травм и недугов самым серьёзным оказалось воспаление лёгких. После трёх дней под капельницами, я стал ужасно ругать себя за то, что всего несколько дней назад, глядя на это здание, я с лёгкой щемящей тоской думал о том, что многие встретят здесь свой Новый Год прямо в больничной палате. Вот же накаркал, идиот! А, почему, – накаркал? Я же это не вслух произнёс, а только про себя подумал. Вот именно, что про себя, балда ты этакий!
Тачку мою перегнал лично тот самый товарищ капитан. Он порывался навестить меня, но его не пустили, потому что я был в реанимации в тот день. Только передали ключи и записку о местонахождении машины. А перед православным Рождеством меня выписали из больницы. И не через морг, выходящий на улицу Сантьяго Де Куба, а как все – через главный вестибюль. И даже обе мои руки были в полном комплекте. Только огромный рубец на запястье.
В праздники меня навещали. И отец, и Жанна, и друзья-музыканты. А мои мысли были заняты лишь одним – томительным ожиданием сообщения от Саманты. Песню «Золушка» я переписал. Получилось неплохо. Настолько, что Саманте, пожалуй, должно понравиться. Новогодние корпоративы ребята «отстреляли» без меня. Следующая большая волна спроса на нас – Восьмое марта. Наш с Самантой сингл стал таким популярным, что засветился в чартах, а по музыкальным радиоканалам стали крутить и некоторые старые наши вещи.
Я уволился с работы и стал мучить своих парней репетициями с утра до ночи. Они не скрывали ностальгии по тем временам, когда я работал автомехаником. Я не щадил их. Ведь теперь у меня был эталон. Пример высочайшего уровня, к которому хотелось тянуться. Но более всего я не жалел себя - ночами я ещё писал для нас новые песни. И на каждую следующую я старался взглянуть глазами Саманты – что же в поп-музыке есть такого, что для неё лежит на поверхности, а для меня - тайна за семью печатями? Я изводил себя до полного истощения сил. Так мне было легче переносить недели и месяцы мучительного ожидания сообщения от неё.
Однажды на репетиции, после удачного прогона «Золушки», Коля-клавишник не удержался и похвалил:
- Клёвая у тебя получилась вещица. И как тебе это удалось? Она как будто бы не совсем в твоём стиле...
- Конечно не в моём. Потому что это мы с Самантой написали.
- С какой ещё Самантой? – удивился Николай.
- С самой знаменитой, самой красивой и самой талантливой поп-звездой.
- Ты что, с дуба рухнул? Ты вообще в последнее время стал какой-то странный. Саманты давно нет.  Она погибла.
- Что ты сказал? - Я рванул клавишника за рубашку. Я готов был выбить своему другу зубы, через которые вылетели эти отвратительные для меня слова.
- Ты разве не знал? По всем каналам крутили эту новость, когда она разбилась на машине на Бали перед самым Новым Годом.
У меня не подкосились ноги только потому, что я не поверил ему. Он вечно что-то путает. Может это другая певица разбилась или просто девушка, которая случайно оказалась тёзкой Саманты? Я перелопатил все новости об этом, перечитал иностранные газеты и журналы тех дней. Но это, действительно, была моя Саманта. Она мчалась на большой скорости на машине одна без сопровождения и охраны ночью и, не вписавшись в поворот, улетела со скалы в море. Кабриолет нашли только утром на глубине нескольких метров. Но тела водителя в нём не было. И это не удивительно – Саманта была не из тех, кто пристёгивается ремнём безопасности. А в этом месте моря всегда сильное течение.
С этого дня моя жизнь потеряла всякий смысл. Пытаясь заполнить зияющую пустоту, я стал работать ещё напряженнее – до полного изнеможения. Оставшись один в арендованной студии, я почти до утра искал ритмы и подбирал аккорды, пока не засыпал, не раздеваясь, прямо в кресле. В то время я очень много пил. После репетиции мы с ребятами выпивали вместе под разговоры и закуску, а после, оставшись один, я в тишине и одиночестве «ушатывал» целую бутылку виски.
Но даже после такой дозы спал я не слишком крепко, постоянно просыпаясь, то от рваных снов, то от потери равновесия почти свалившись на пол. Этой ночью я так же скорее мучил себя попыткой отдыха, чем восстанавливал силы. Один светильник на треноге оставался включённым. Однажды ночью, идя в туалет в кромешной темноте, я споткнулся о кабель и что-то из оборудования полетело кувырком. С тех пор я не выключал его.
Раздался тихий стук в дверь. Кто бы это мог быть посреди ночи? Может показалось? Звук повторился. Я попытался встать, но понял, что самостоятельно держаться на ногах я не могу. Сел, с трудом перебарывая тяжёлую одышку от попытки встать, и борясь с извергаемым изо рта зловонием перегара. Стало тихо, но не покидало ощущение, что за дверью кто-то есть. Он не уходит, чёрт бы его побрал. Я снова напряг все силы и, падая поочерёдно то на одну стену, то на другую, стал в рваном ритме продвигаться к выходу. Добрался до двери. Открыл и не поверил своим глазам:
- Саманта! - вырвалось у меня.
- Привет, Костик... – тихо поздоровалась она, входя в студию.
- Почему ты не написала мне? Всё это время я жил одним только ожиданием сообщения от тебя.
- Я не могла. Прости.
- Но... как? Ты не погибла?
- Нет. Я всё подстроила.
- Зачем?
- Я не могла больше так жить. Словно ты не человек, а чей-то финансовый актив. Ты не можешь жить как ты хочешь и делать что хочешь. Одеваться ты можешь только так, как тебе скажут и даже есть обязан только то, что прикажут. А эта охрана... Она стала просто невыносима.
- Но ведь ты можешь в любое время их всех уволить?
- Как бы не так! Охрану нанял фонд, вложивший в меня деньги. И только ему она подчиняется. Если мой обман раскроют и меня поймают, я буду должна им столько денег, что мне жизни не хватит, чтобы расплатиться.
— Значит, ты рискуешь, приехав ко мне?
- Не беспокойся, мне помогают друзья. Так мы споём с тобой дуэтом?
 Я бросился включать свет и аппаратуру, постепенно трезвея на ходу.
Сначала я включил запись песни, чтобы она послушала её и дал листочек с текстом слов. После первого прогона она спросила, почему все слова, и мужские, и женские, пою я один.
- А как ты себе это представляешь? Кому я могу доверить петь то, что написано исключительно для тебя?
После нескольких повторов, когда Саманта пела вполголоса одна, я включил трек с одной только музыкой, и мы начали петь. Сейчас я услышал её чистый голос в полную силу, мне захотелось выключить свой микрофон и заткнуться навсегда. Качество вокала и уровни нашего мастерства отличались разительно. Но я взял себя в руки. Ведь настал момент, о котором я так долго мечтал. И я не мог позволить себе своим малодушием всё испортить. Я попытался превзойти самого себя.
- Ничего, что я записал этот трек? – спросил я.
- Конечно. Если у нас их будет ещё много, эта запись нам будет особенно дорога. А сейчас прости, человек, который привёз меня сюда, ждёт в машине. У него очень мало времени и я не могу его подводить.
Она ушла, чмокнув меня в щёку, как в прошлый раз. А я долго не мог успокоиться. Меня трясло от возбуждения, хотя я не мог понять, было все это на самом деле или же померещилось мне спьяну? Виски больше не было. Я допил остаток водки прямо из горлышка и упал на диван в прихожей.
                7
По мере того, как росла моя популярность, у меня развивалось расстройство личности. Мне каждую минуту необходимо было видеть Саманту и слышать её голос. Я научился вызывать её в своём воображении и подолгу наслаждался общением с ней. Меня не раз заставали друзья в студии одного, обсуждающего с Самантой ту или иную новую композицию. Сначала они жалели меня и делали вид, что ничего не замечают. Но когда я на концертах всему зрительному залу стал рассказывать, что ту или иную песню мы написали с Самантой совместно, это стало тревожить моих коллег.
Вскоре и многие мои поклонники стали считать меня слегка сумасшедшим. А мне этот имидж нравился, и я не пытался его разрушить. Пусть называют меня Крэзи Кос. Есть в этом образе что-то творчески-безудержное. Но потом наступал вдруг период, когда я и сам не верил, что видел лично когда-то эту поп-звезду живой. Тогда я заявлял всем, что даже в нашей с ней песне, её голос я сгенерировал при помощи искусственного интеллекта.
Последним аргументом в пользу того, что всё произошедшее со мной правда, оставался шрам на моей руке. Я смотрел на него, пытаясь вспомнить, откуда он у меня. Но вспомнить не мог. Пришлось придумать собственную версию его происхождения. Потом этот период проходил, и я снова «встречался» с Самантой ежедневно. Однажды я спросил у отца:
- Батя, у тебя случайно не сохранились те трусики, что выбросила из твоей кабины девушка по имени Саманта?
- Нет, сын, я выкинул их ещё перед отъездом в Белоруссию.
- Жаль...
- Зачем они тебе? Ты же не фетишист?
- Нет. Но они нужны мне как вещественное доказательство...
- А что и кому ты собрался доказывать?
- То, что она действительно была. Кому доказывать? Себе, конечно.
Отношения с Жанной у нас ещё сохранились. Но мы были с ней уже не женихом и невестой. И даже не друзьями. Так, приятелями. И всё же она испытывала ревность к той девушке, которая была, по её мнению, сумасшедшей фанаткой Саманты. Которая и причёской, и манерами хотела походить на звезду, и даже называла себя её именем. Эта девчонка и сейчас представляет для неё угрозу, ведь это она довела её бывшего парня до безумия. А значит, они продолжают встречаться.
  Надо же, как много людей было вокруг меня во время этих событий! И нет никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть версию произошедшего. Ни одного человека!
                8
Уже месяц, как я лежу в жёлтом старинном здании больницы на набережной реки Пряжки. Сколько раз в юности я прогуливался мимо него, но никогда и представить не мог, что это место однажды станет моим домом. Я лежу в общей палате вместе с такими же обычными на первый взгляд людьми как я сам, и кажется странным, зачем здесь на всех окнах решётки?
Я строго-настрого запретил всем родным и знакомым навещать меня и даже приносить мне передачи, так как хотел, чтобы все они поскорее забыли обо мне. По большей части, я чувствую себя нормально. Лишь иногда случаются обострения – я ложусь на кровать и, словно в бреду, начинаю звать Саманту. Я кричу не громко, чтобы не беспокоить других постояльцев. Но я не могу не звать её, так мне её не хватает. Порой мне кажется, что я мог бы научиться бороться с этими приступами и тогда я смогу обмануть врачей. Тогда меня выпишут. Но я не хочу этого. Зачем? Что мне делать там, если её там нет?
Я не пишу музыку. И, кажется, уже привык не скучать, прозябая в бездействии. Хотя от этого может сойти с ума даже вполне здоровый человек. Но нам помогают держаться наши таблетки. Много таблеток. Однажды во внеурочное для посещения время, в палату вошла медсестра и, обращаясь ко мне сказала:
- Слышь, Джон Леннон, к тебе посетитель...
- Какой ещё посетитель? Я никого не жду.
- Зато он тебя ждёт в вестибюле. Вставай, лежебока.
Она не вышла из палаты, пока я не проследовал за ней. Спустились на первый этаж.
Полиция. Сердце ёкнуло. Что мог я натворить такого, что из психушки меня собираются увезти на воронке?
- Ничего я такого не делал, ни в чём не замешан. Скажите им, пусть отстанут от меня, а я пойду в палату – обратился я к младшему медработнику и хотел улизнуть, но она ловко ухватила меня за рукав больничной пижамы.
- Давай, давай, не отлынивай. Начудесил, так отвечай.
Я спустился по лестнице и увидел, что офицер полиции – это знакомый мне товарищ капитан.
- Здравствуй, Костя. А я за тобой.
- А кто меня отпустит?
- Тебя уже оформляют. Я договорился.
- И, стало быть, куда?
- Недалеко совсем. В соседнее здание.
- Соседнее? А что там?
- Гостиница «Матисов домик». Очень уютная. Саманта там остановилась, чтобы быть поближе к тебе, пока я решаю вопросы с твоей выпиской.
- Пожалуй, кэп, я никуда не пойду.
- Почему?
- Зачем ей это всё нужно? Она, наверное, и не знает, что я болею.
- Знает. Она сказала, что у неё есть отличное лекарство.
- Любопытно, что это может быть за лекарство?
- Музыка...