02 11. Санги-Даулатхан

       Утро на нас навалилось ни свет, ни заря всей своей тушей стылого, промозглого горного воздуха. Радиостанция возле моей башки хрипела и матюгалась голосом «Сальдо», я понёс её к Рогачёву, пусть бы он убаюкал эту сволочь и дал нам поспать ещё полчасика. На дворе стояла ночь голимая, а она разоралась, как в рабочий полдень.
       Рогачев приголубил радиостанцию, пошептался с ней, изменился в лице и сказал, - всё, что раньше было, это фигня. Прямо сейчас мы сделаем то, чего никогда не делали и покажем чудеса скоростного передвижения по горному бездорожью. Ночью в ущелье Пини душманы зажали Шестую роту, поэтому нам и разведчикам Комбат поставил задачу её «разжать». С этой целью разведчики побегут вниз, в ущелье Пини, Третий взвод Старцева скинет вещмешки на нас, на Второй взвод, и побежит в темпе вальса мочить ДШК, стреляющий по Шестой роте со ската ущелья.
       В общем, разведчики и Третий взвод побегут вниз, а мы с двойным грузом должны будем прикрывать их действия с горного массива Санги-Даулатхан, обойдём по хребтам Пини с севера и перекроем душманам возможность уйти в горы. Зашибись! Как пел Крошка Енот в старинной детской песенке: - «Ну а утро начинается с улыбки»! Шикарно у нас утро началось!
       Разведчики подскочили, замечательную пёструю дерюгу кинули на дне СПСа, пожелали мне удачи и ломанулись с горы вниз. Третий взвод Старцева тоже подскочил, бойцы быстро прикрутили к вещмешкам бушлаты и плащ-палатки, кинули упакованное и обвязанное имущество нам под ноги и растаяли в предрассветном тумане налегке, только с оружием в руках и магазинами в «лифчиках».   
«Очень сильно зашибись», - подумал я в своей ватной от недосыпа голове, - «чем дальше в лес, тем толще партизаны». Чем дальше двигалась операция, тем больше и больше веса наваливалось на горб каждому солдату. Сегодня, на высоте 4 000 метров, мне приказали нацепить один вещмешок на спину, второй на пузо, туда же повесить пулемёт, и прошвырнуться по пересеченной, мягко сказать, горной, нахрен, местности.
 - Мать, мать-перемать! – только и смог подумать я. Поставленная боевая задача показалась сказкой из области запредельной фантастики, я точно знал – выполнить подобное невозможно физически. За время Абдуллахейльской операции мы провели в горах две ночевки. Допустим, пацаны Третьего взвода за это время выпили всю воду и выжрали все консервы, пусть они унесли с собой на задание все ручные гранаты и сигнальные ракеты, хрен с ним, предположим, что это так. Автоматы, ясен пень, тоже с собой унесли. Но всё равно, в вещмешках должно было остаться под тридцатку килограммов железа и шмоток. И мои пожитки тоже имели кое-какой вес. Пусть я взял в горы не 2,5 БК патронов, как было сказано на строевом смотре, а всего 800 штук, пусть выпил всю воду и выжрал сухпай. Но как не крути, по семьдесят килограммчиков в двух вещмешках на каждого из нас приходилось. 
       Пока мы с разведчиками лезли из Абдуллахейля на Санги-Даулатхан, я думал - смертушка вот она, уже где-то совсем рядом. Один из разведчиков, задыхаясь успел сказануть мне пару слов про то, как однажды в их роте на подъёме рядовой Лихошерст сказал: - «Передайте командыру роти, щё я вмэр», - и упал на тропу, я не стал уточнять без сознания он упал или вообще без признаков жизни. От напряжения я тяжело дышал, кряхтел и был сильно занят тем, чтобы не сдохнуть. Некогда мне было спрашивать в такой нелепой позе. А сегодня мне самому предложили нагрузить два вещмешка на мой тощий организм и повторить подвиг рядового Лихошерста.
       Бойцы Второго взвода с угрюмыми от досады рожами помогли друг другу обвешаться вещмешками, затем левой ножкой – топ, правой ножкой – шлёп. Как-то потопали, пошлёпали, где-то бочком, где-то рачком (на подъёме как правило). Поматюгались в полголоса, но двинулись мало по малу в сторону ущелья Пини, огибая отметку 4 005. Сначала наш путь шел по склону под вершиной, мы почти выдерживали горизонт. Вершина над нами поднималась каким-то лысым бугром, почти без скал, только кое-где торчали округлые валуны. Если в таком пейзаже система «Охота» выплюнет вверх ОЗМ (осколочную мину заградительную), то выкосит осколками всё живое на том бугре. Поэтому на саму вершину мы не поднимались, не дошли метров 50 или 70, чуть волоклись по горизонту.
       Мы топали по горам, как притыренные, солдаты почти ничего не соображали от усталости. В моём взводе начал падать Хасан Данаев. Он был высокий и накачанный борец-вольник, мастер спорта, однако, на высоте, без надлежащей акклиматизации, не имеет значения какой толщины у тебя мускулы, без достаточного количества кислорода мозг отключится и ку-ку. Даже наоборот, накачанные мышцы выжрут больше кислорода из крови, чем тощие, лампочки в башке погаснут, и ты даже мявкнуть не успеешь, даже «передайте командиру роты, щё я вмэр» не промычишь. Так и произошло с Хасаном, он не жаловался, ничего не говорил, просто шел и просто упал, ноги его подломились, он шлёпнулся на тропу, коленки были направлены куда-то вбок, ступни оказались под попой. Он сидел, бессознательно смотрел пустым взглядом вперёд, в сторону поставленной задачи. К нему подошел Сайфулла Суванов, снял один из вещмешков, надел на себя, коротко сказал сквозь тяжелое дыхание:
 – Это мая землак.
       Вот тут я и офигел. Сайфулла Суванов выглядел как крепкий пацан, но он скорее был толстый, а не накачанный. По-моему, в нём не было ничего выдающегося, кроме силы духа, ему нечем было козырнуть, чтобы загрузить на себя третий вещмешок с патронами и тащить груз, рассчитанный на троих человек на высоте почти 4000 метров. Высотомера у меня не было, точных цифр я не измерял, не могу утверждать с уверенностью «крест на пузо», четыре тысячи была высота или три девятьсот. Как я шел на той высоте, пояснить не могу, это был не я, а «зомбик» какой-то, полубессознательное существо, едва переставляющее ноги. После того, как Суванов напялил на себя третий вещмешок, я проникся его поступком, попытался взять у Хасана снайперку. Тот не отдал, шепотом выдохнул:
 - Я сам. - Он тяжело дышал, с трудом поднялся и пошел вперёд, покачиваясь из стороны в сторону.
       Сколько времени мы так шли - не знаю. В моей голове всё перемешалось, сил хватало только на то, чтобы вдыхать разреженный воздух и смотреть где можно найти укрытие. Благо, вокруг имелись набросанные природой большие булыжники, достаточно было просто опуститься на карачки и пропасть из поля зрения противника, если таковой объявится.
       В какой-то момент этого бесконечного марша мы обошли весь гребень Санги-Даулатхан. Слева, далеко внизу, показались какие-то хилые домики, редко налепленные по дну ущелья. Это был н/п Пини. У нас появилась возможность начать движение вниз, в сторону Пини, и мы пошли на спуск.
       Вокруг начали появляться нагромождения скал. Чем ниже мы спускались, тем крупнее становились булыганы, они как будто толстели прямо на глазах. Через несколько сотен метров спуска мы оказались сжаты со всех сторон базальтовыми громадинами. Там, среди скал, под ноги подвернулась духовская тропа. Как проложены здесь тропы, мы уже имели представление, решили сэкономить силы, двинулись по тропе. Вряд ли духи могли додуматься, что притыренные на всю голову советские солдаты залезут в эту глухомань. Вероятность минирования тропы была ноль целых, хрен десятых, плотные заграждения душманы устраивали на входах в ущелья, а в горах, в хрен пойми каких дальних краях, на офигенной высоте, минировать скалы и тропы нет смысла. Да ещё попробуй притащи сюда мины, а потом душман Вася мину поставит, а на следующий день тут пойдёт гулять душман Петя и что будет? Короче, вряд ли духи заминировали эту тропу, мы вышли на неё и поковыляли вниз. Гадский, ублюдочный, подлый и отвратительный Санги-Даулатхан остался у нас за спиной.
       В юности, когда я был вьюношей, мне периодически поступала информация, будто спускаться с горы сложней, чем подниматься на неё. Однажды меня вообще занесло на лекцию в минский ИФК (институт физической культуры) к моему однокласснику Олегу Иванову. Там я почерпнул сведения о том, что человеческие мышцы предназначены работать на преодоление нагрузки, а не «на уступку». Во время спуска с окаянного четырёхтысячника я в полной мере ощутил на себе данную научную мудрость. Ноги мои предательски подгибались, голова старалась потерять сознание, два поганых вещмешка чуть не убили меня насмерть, я непременно сдох бы на том спуске, но мне в тот день повезло – чем ниже мы слезали с хребта, тем более живительным становился воздух. Только это обстоятельство позволило мне немного прийти в себя, я слегка ожил и принял решенье купить в аптеке не три килограмма гипса, как задумал вчера, а весь, какой у них найдётся. На спуске с Санги-Даулатхан я понял, как должен выглядеть памятник всем горным стрелкам. Это должна быть скульптура человека, с эпическим грузом на горбе, руки его должны быть упёрты в собственные колени, лицо перекошено гримасой вдыхания бесполезного, разреженного воздуха, а сверху обязательно должна маячить следующая «вершина», на которую он поползёт на карачках, в попытке выполнить приказ.