Последний день матерого

В летний полдень на возвышенности степного оврага, вытянув морду и щурясь встречному ветру, лежал старый волк. Ему крупнее повезло, чем кому-нибудь из его серых собратьев – прожить более полутора десятка, преклонных для волка, лет. Вот уже не первый год, как он вне стаи и с трудом в одиночку перенес эту последнюю степную зиму. И теперь держал путь туда, где впервые несмышленым волчонком, выбравшимся из логова, находящегося в заросшем бурьяном и лопухом овраге, вдохнул в себя вольный степной ветер. Много прошло времени с тех пор, так много, что он с трудом расплывчато производил в своей памяти начало своей долгой и трудной жизни. Его меньше всего волновал теперь желудок, который раньше делал из него жадного кровавого хищника, но дрожью по одряхлевшей его шкуре приходила к нему мысль забывчивости того, как он вступил в эту жизнь молодым, полным жизненных сил и энергии волком.  Старческая слабость одолевала, и он часто на вершине воспоминаний впадал в забытье и, очнувшись, не мог найти порядка в своих мыслях: следовать ли инстинкту зверя и рыскать в поисках какой-нибудь  добычи или опять сосредоточиться на где-то глубоко вкравшихся в него сладостных воспоминаниях  своей прожитой жизни. При этом он вставал, безразлично оглядывался вокруг и, ничего не решив для себя, опять ложился, погружаясь в воспоминания того, что давно безвозвратно ушло и никогда почему-то ему об этом раньше не напоминало. Он не знал, что такое смерть, но чувствовал в себе приближение конца всего того , чем он жил эти долгие годы, чувствовал в себе перемены, не свойственные сильному хищному зверю: слабость и немощность, неосторожность и безразличие ко всему окружающему.
Жаркое июльское солнце припекало в лоб, и вот уже в сознании поплыли синевой те далекие летние дни из беззаботного детства…. Он был непослушным волчонком и волки – родители часто наказывали его, в особенности мать, на ходу ловя его, убегающего далеко, за шиворот, трепля в зубах за непослушность, бросала к логову, сильно оскаля пасть и рыча. Затем принималась ласкать и успокаивать, облизывая свое дитя, которое, скуля, тянулось к ней своей мордочкой.  Их было четверо – один к одному. Время шло. Свора быстро росла и требовала много пищи. И их родителям, не дожидаясь сумерек, приходилось часто уходить средь белого дня в поисках добычи, чтобы прокормить свое семейство. В один из таких дней разыгравшаяся малышня увлекшаяся свободой, разбрелась по всему степному простору. Пьянящий запах разнотравья, несмолкающая трель в зените порхающего жаворонка, жужжание у самого носа шмеля, низкий поклон волнующегося на ветру ковыля все это стояло в горле несмышленыша радостным удушьем, и он, впервые принимая все это в свой внутренний мир, отрывисто скуля, забыв обо всем, бежал наперекор встречному ветру.
С каждой минутой, мгновеньем он открывал для себя что-то новое, до этого неведомое ему, пока не отозвалось во внутренностях тошнотой чувство голода. И уже поскуливая не от восторга восприятия всего окружающего, так поразившего своим многообразием форм, а от пробуждения в нем вызванного чувством голода инстинкта выживания дикого зверя, впервые столкнувшегося с природой один на один, вынудило прибегнуть к поиску пищи. В беге пытался уловить хоть малейшие запахи, напоминающие ему что-нибудь съестное из того, что всегда приносили к логову родители. Петляя не так быстро, наткнулся на убегающую змейкой степную дорогу. Утомленно затрусил по ней, часто поскуливая от сосавших внутренностей, внюхиваясь в бегущую неведомо куда рыжеватую полосу, быстро уходящую из-под ног.  Его слух стал воспринимать какие-то слабые отрывистые звуки. Наконец, едва уловимые звуки стали переходить в монотонную постоянную дробь, с каждой секундой все усиливаясь в такте. Остановился. Насторожившись, мгновенно узрел что-то большое, бегущее от горизонта ему навстречу по той же рыжеватой полосе, на которой стоял он, оставляя за собой шлейф поднятой пыли. Страхом в груди забарабанило сердце, и подкосившиеся ноги, с пружинившие не по воле сознания, понесли его прочь от этого места. Страх не исчезал, и все вокруг, буквально миг назад так радовавшее его, вдруг обернулось в безразличную серость. Преследовавшее его непонятное чудовище с нарастающим звенящим грохотом, казалось, вот-вот раздавит и поглотит его. И когда уже не было сил, не чувствовал собственных ног и лишен был всякого страха с облаком налетевшей пыли, исчез свет, и вместе с наступившей темнотой он почувствовал легший на него груз. Что-то живое и теплое, давящее за хребет, схватило больно за шиворот, оторвав его от земли. Он не понимал происходящего, но, чувствуя невольность, зарычал, широко открыв пасть. И щурясь слепившим лучам солнца, увидел смеющиеся глаза тоже живого существа, трясшего его за шиворот. Это была его первая встреча с человеком. Волчонок огрызался, тщетно стараясь вырваться, но сильные руки человека, обхватив его, прижали к себе, и он, устав сопротивляться, жалобно скуля, почувствовав тепло этих рук, успокоился. В едва удерживаемом другим человеком тарантасе плясала на месте и фыркала лошадь. Люди громко смеялись и говорили. Глядя на них испуганными глазами, волчонок тыкался мордочкой о ноги сидящих в тарантасе людей. Наконец, лошадь успокоилась и пошла мерным шагом. Один из них достал небольшой мешочек, завязанный красной тряпицей. Они бантом повязали ему на шею этот красный лоскут, и всякий раз, как только он, запрокинув назад голову, пытался достать его зубами, кувыркаясь на спину, люди громко смеялись. Принялись есть и пить. Ему тоже бросали косточки, кусочки хлеба и мяса. Он моментально глотал их, почти не разжевывая. Не чувствуя вражды со стороны людей, осмелевший волчонок смотрел на них просящими сверкающими глазками. Вставая на задние лапы, тянулся к вкусно пахнущей разложенной пище. Ему кое-что еще перепало из остатков пищи, окончательно утолив его голод. Люди по-прежнему продолжали говорить, перестав обращать на него какое-либо внимание. Чувствуя, что к нему больше не проявляют никакого интереса, волчонок лег бочком, пребывая также к ним в полном равнодушии.
          Жару слегка ослабляли часто набегающие потоки ветра. Из- под тарантаса выпорхнула большая бабочка. Когда  она приблизилась почти к самому носу волчонка, он, радостно повизгивая и виляя хвостом, пытался ее схватить, но она в порыве ветра моментально удалялась и, наконец,  в сопровождении его пристального взгляда, исчезла совсем. Он, было, чуть не рванулся вслед за ней, но подкравшийся там где-то глубоко внутри страх остановил его и, вырвавшись наружу, прошел по шкуре слабой дрожью….
           Наконец, любопытство и инстинкт звереныша взяли верх, страх отступил, и волчонок, спрыгнув с тарантаса,  кувыркнувшись через голову, прижав уши, пустился во весь дух. Комом к горлу подступало удушье от неистового бега, и в ту секунду, когда получил сильный толчок в бок, еще не видя, запахом услышал свою мать-волчицу, подхватившую его за шиворот…. очнулся. Сначала воспринял шум порыва ветра, затем  исчезающее в глазах синевой сознание возвратило его из детства. Встал и двинулся шагом. Небольшой овраг все сужался, и, наконец, образовался с небольшими залысинами равнинный солончак. Отдавало сыростью от бледно - бордовой поросли, пробившейся через грязно-серое покрывало солонца. Вышел к полю. От небольшого валка соломы, оставленного у края поля, сильно разило гнилью, и все же, услышав мышь, буквально несколько рывков лапой, и она оказалась в его зубах. В пересохшем горле отдалось слабым удушьем. Ему давно уже приходилось питаться мелкотой  и еще чаще падалью. От мерного шага перешел на рысь, часто останавливаясь, принимая стойку, прислушивался к доносившимся непонятным звукам. Нет, все не то. Не радует больше глаз этот одноликий степной простор, но все же тянула неведомая внутренняя сила куда-то вперед за горизонт. Иногда ему было трудно разобраться в том, что на самом деле сейчас было явью, а что приходило на память из прожитых лет.
        Палящее солнце закрыла большая дымчатая туча, и светло- зеленый фон посева поля, куда был устремлен его потупевший взгляд, потускнев в окраске покачивающимися верхушками стеблей, напомнил ему снежный простор и перенес во времени в морозную сумеречную зиму….
          То была его первая зима, когда он сильный, молодой трехлеток, мог постоять за себя и не был особо обременен какими-либо заботами за ближайших своих собратьев по стае. С наступлением зимы зачастили снегопады, заканчивающиеся сильными метелями. Стало трудно в одиночку подбирать мелкоту, хоронившуюся под снегом в укромных местах, и серая братия, собравшись по-родственному в небольшую стаю, дожидалась полуночи для нападения на стабунившихся в степи лошадей.  Вожак, старый волк, лежал на сугробе, за которым сразу же начинался небольшой овраг, поросший сплошь камышом и тянувшийся до самого озера. Внизу в овраге суетился нетерпеливый молодняк, поглядывая вверх на неподвижного вожака и слегка поскуливая от голода.  К полночи искрившимися от полнолуния снежинками начала подниматься слабая метель. Мирный покой стаи нарушил протяжный вой вожака, который затем, рыча, начал вытягивать ее в живую цепочку. С мерного шага стая след в след переходила на рысь, часто останавливаемая вожаком, нарушавшим стоящую в морозе тишину протяжным воем. Где-то далеко  глуховато отозвался вой другого фаворита, и он на этот отклик, оскалясь, пастью «хватанул» резким движением морды морозный воздух. От встречного ветра стал доходить запах и ржание встревоженных в степи лошадей, почуявших опасность. Стая бросилась врассыпную, и он, подгоняемый голодом, пустился в бег, какой только мог позволить ему молодой организм. У самого горизонта, стоявшего темной стеной, назревал лошадиный хаос, вызванный тревогой и приведший табун к беспорядочному бегству. В степной дали, опутанной лунной синевой и снежной поднятой пылью, все смешалось: и лошади, и волки… Преследуемая им  молодая лошадь, хрипло заржав, дернулась назад, и одним его прыжком крепкие зубы раскрыли ей горло. Хлынувшая кровь брызгами кропила снег у сраженной, пытавшейся еще встать на ноги лошади. Но сбежавшаяся серая свора беспорядочно рвала на куски изнемогающее в последних судорогах ее тело. Он жадно отрывал куски мяса и также жадно их глотал. Рядом с ним тыкалась мордой в парившую тушу молодая волчица из семейства, фаворит которого оповещал их вожака своим присутствием на протяжение всего пути, рыча, пытался отогнать ее, но она всякий раз, опережая его резкий рывок, ускользала, не проявляя ответной агрессивности. Наконец, отяжелевшее брюхо не вмещало больше ни кусочка, и он, неохотно вырвав последний кусок, оскалясь, отошел в сторону. Прошло немного времени, и насытившиеся волки тяжело двинулись на место дневки в ближайший ракитник.  Когда есть пища, все особи стаи предпочитают держаться порознь от ее остатков.
К полудню вылежав бока, он стал рыскать по ракитнику, стоявшему стеной посреди степи, внюхиваясь в чей-то след, прошел к краю на противоположную сторону, где лежала та самая молодая волчица. Подойдя к ней и выдерживая стойку, из оскалившейся его пасти, из горла дробью посыпалось бурлящее рычанье. Но волчица все так же по-прежнему продолжала лежать и при его приближении потянулась к нему мордой.  Они были так рядом, что волчица, вытянув шею, мордой уткнулась ему в грудь и лизнула несколько раз его в шею. Он был не отступен. Хладнокровие и выходка волчицы подтолкнули его на следующий шаг. Запахи и поведение волчицы, стали вызывать у него естественные к противоположному полу инстинкты, и он неохотно провел по ее шее мордой. Оскаля пасть, ткнулся ей в брюхо, но постепенно затих, водя мордой по ее хребту. Наконец, волчица встала. Они прошли бок о бок, и она замерла в ожидании его ответных действий. Он продолжал кружить вокруг нее, пытаясь завладеть ею…  Вылюбившись телами, они не покидали друг друга до самых сумерек.  Молодая пара держалась всегда в стороне от своих сородичей, пока не были обглоданы последние кости лошадиных туш. Спустя три дня после пиршества, волки, опять обеспокоенные поиском пищи, бродя по ракитнику не дожидаясь сумерек, двинулись бороздить степной простор. Они направились к озеру, к камышам, откуда гнали табун лошадей. На полпути со стороны покинутого ими места постепенно возникал непривычный усиливающийся гул. Встревоженным волкам был виден катившийся за ними гремящий и оставлявший за собой снежную пыль смерч (аэросани). Стая бросилась к озеру, но звенящая машина настигала их… Молодая пара достигла уже камышей, когда глухо стукнул выстрел, и впереди бежавшая его подруга мордой забороздила по рыхлому снегу.  Он на полном ходу влетел в камышовую чащу, но, не слыша больше рядом волчицы, остановившись,… очнулся…
   В его старческих слезившихся глазах рябило, напоминая то зимнюю камышовую чащу из прошлого, то стоявший наяву волнующийся на ветру зеленый посев поля. Наконец, его взгляд как бы застыл в ожидании чего-то, что он мог бы осмыслить и понять, но сознание уже не возвращало его ни в прошлое, ни в настоящее.