Вампиры в горах

Самое неприятное здесь, в горах, это солнце. Оно тут действительно близко. Или, скорее, сами люди к нему ближе. А солнце там же, где и всегда.
Местные ко мне привыкли. Думают, ну русский, наверное, так ему положено. Бейсболка, очки, крем защитный. Всегда.
Посмотрите, вы уже обгорели. С другой стороны. Там зеркало, у рукомойника.
Не так, как на севере.
Я – детдомовский. Вернее, интернатовский. Как-то давно всё это было. Ну и хорошо, что давно. Не о чем вспоминать. Кормили, иногда били. Всё.
Мне, в общем-то, повезло, я смог поступить в институт после интерната. Пусть педвуз, не самый престижный. Но институт, настоящий, со студентами, преподами, своей кафешкой, зачётами, семинарами...
В тот год программа какая-то открылась, квота для сирот.
Весь первый курс я чувствовал себя самым тупым студентом в потоке. Да так оно и было, на самом-то деле. Но уже к середине второго курса я подтянулся. Мне нравилось – учишься чему-то, живёшь в общаге, стипендию дают. Человеком себя ощутил, жизнь какая-то началась. Нормальная. Как у всех.
Я вам крем дам, жечь будет намного меньше. Прошу, садитесь здесь, сейчас солнце зайдет за гору, вообще начнется благодать. Я люблю эти часы. А потом даже холодно. Но это ведь не страшно.
Потом… Потом я заболел. Это уже на четвертом курсе, весной, перед каникулами. Помню, сижу на последней паре, а голова начинает звенеть, так, что слепнешь. Как будто в мозг насыпали ведро горячей соли, да с каким-то скрипучим песком. И ещё, ещё сыплют. Досидел как-то до конца пары, не помню, и побрел к себе.
Наглотался таблеток разных, лёг спать. Думал, может высплюсь, отдохну. Пройдет.
А ночью стало так плохо. Кроме головы, стала гореть рука, гореть в груди. Проснулся часа в три. И чувство такое, что всё, самолет твой взлетел, а топливо вытекло, браток. Только падать. Больше ничего. Помню, думал, что проститься бы надо.
Хоть с кем-то.
Не с кем.
А потом вроде бы и отпустило. Ненадолго.
Через день – опять те же симптомы. И ещё, противное самое, ощущение странное добавилось. Психиатрическое что-то. Как будто жил-жил, планировал, семью там, детей, отпуски, поступки красивые, мужественные, а потом – дзынь – как будто провода перерезали. Не то, чтобы смысла не видишь, а вот просто в мозге перестали лампочки нужные зажигаться. Начинаешь вспоминать, что тебя в жизни держит, о чем мечтал, что важно. И тут пустота. Не зажигаются лампы. Проваливаешься словно. Лучше и не думать. Думаешь – хуже.
Я и есть не мог, только проглочу что-нибудь, яблоко, бутербродик, хоть суп, – через три минуты все лезет назад. Причем, как будто так и положено, ни боли, ни позывов. Вроде эскалатора в метро, вниз, потом вверх.
Страшно мне стало. Поехал в поликлинику, нашу, институтскую. Врач, нормальный, посмотрел, анализы назначил – ничего нет, мелочи какие-то несущественные. Говорит надо катэ. Сделали, и катэ, и томографию, и ещё что-то. Головы, спинного мозга, всего, что можно. Всю стипендию отдал, ещё и у сокурсника занял. Тоже ничего не нашли. Доктор успокаивает, перенервничал, говорит, авитаминоз, паническая атака. А как мне питаться – спрашиваю. Он говорит: верь медицине и своему организму, раз анализы и исследования ничего не показали, значит, организм скоро придет в норму и начнет нормально усваивать пищу.
Но он не пришел в норму.
Там у меня ежевика. Не знаю, зачем посадил. Я ее не ем. Это сарай моего домашнего козла. Он где-то пасется, я выпустил. Не вернулся ещё, надеюсь, не украли.
На следующий день меня снова накрыло. Сильнее, чем в прежние разы. Мне казалось, что моя лампочка гаснет. Но нет, к утру полегчало. На учебу даже пошел. Одному сидеть, ждать конца? Лучше к людям. Но там, как меня с моей иссохшей рожей увидели, сразу отправили домой, лечиться.
Я был в своей комнате, ждал, когда опять начнётся приступ. Прошло часа два, посидел, полежал, надо хотя бы воды попить. Вышел на кухню.
А там Константин.
Я знал его раньше, он всегда там жил, рядом. Но близко мы не общались, он старше на два курса.
Взял я стакан, присел в углу, на пол, и пью. Маленькими глотками, чтобы все обратно не пошло. Очень маленькими.
А он глядит на меня, улыбается. Долго смотрел. «Чего, – спрашивает, – заболел?» Я киваю. Смотрит все. Мне как-то все равно, да и сил нет никаких разговаривать.
Он пошёл за мной в комнату.
Я даже подумал, ограбить хочет.
Да, была мысль.
А он. Нет, не ограбил.
Не знаю. Конечно, он спас мне жизнь. Это факт. Сделал бы я сам то же самое на его месте? Сделал бы, без сомнений. Скорее всего, я просто неблагодарный. Детдомовская шпана.
Знаете, я тогда так сладко выспался. Как будто все хорошо, как будто в детстве, у речки в шалаше, в тишине. Как-то сразу понял, что приступов больше не будет.
Через неделю я был здоров.
Доучился спокойно. Выпускаться было, конечно, грустно. Ну что же, детство заканчивается.
С Константином с тех пор мы почти всегда вместе. Он меня всему практически научил – как диету соблюдать, где продукт находить. Как отдыхать правильно, как беречь себя. Вообще, как жить.
Но после института у меня была проблема.
Где жить?
У меня никогда своего жилья не было. Интернат, потом общага институтская. Константин меня к себе не мог взять – у него жена, мама.
Оставалась одна возможность. По закону, нам, интернатовским, положена после выпуска от государства квартира. Я, конечно, не надеялся прям на квартиру, но, думал, может быть общежитие, может коммуналка. А там видно будет.
Вам не прохладно? В дом, или здесь посидим? Я могу одеяло принести... Здесь ночью красиво. Никакой грязи не видно, мусора. Только звезды и горы. Ну да, да, сегодня облака. Пойдёмте в дом.
Пошёл я значит в интернат, хотел разузнать, как и что, на очередь встать или... Родной мой интернат №3.
Директриса, да… Я встретил её прямо у входа. Ждала, наверное, кого-то. Как меня увидела, узнала, давай сразу улыбаться, глаза округлила, руками меня по плечам гладит. Спрашивала чего-то, типа как дела, в общем. Я говорю, Мария Вениаминовна, вот учёбу закончил, а жилья никакого нет, оказался практически на улице, нельзя ли как-то от государства нашего получить свое жилье законное. Она тут берет меня под руку и в кабинет свой ведет. И ласково так, по-доброму, объяснять начинает, что государство и весь педсостав тебя и кормили, и воспитывали, и жизни учили, и образование дали, а ты ещё и квартиру хочешь, а другие воспитанники и без высшего образования, без квартиры, вон, работают и благодарны, благодарны, и все у них есть, сами, своими руками зарабатывают. Даже нам помогают. И вообще, полагается либо квартира, либо обучение в вузе, и все воспитанники, которые не пошли в вуз, уже пять лет как в собственных квартирах живут, думать надо было головой раньше, а не права теперь качать.
Я, конечно, ожидал и такого поворота, облом может случиться в любой момент. Это же родной интернат. Спасибо, говорю, тогда, Мария Вениаминовна, извините.
Мне бы уйти. А я задержался.
Фотография стояла у нее на столе. Светлая, улыбающаяся девушка, голубая машина и море сзади. Красиво. Я ведь тогда не знал.
«Это дочь ваша, наверное? А сколько ей?» Просто спросил.
А она у меня фотографию из рук вырвала и воткнула между книг.
Смотрит на меня и говорит: «Я твою квартиру ещё три года назад продала. Уже и забыла, куда дела деньги. Ты что думаешь, институт закончил, так человеком стал? Давай, дурачок убогонький, иди отсюда и никогда не возвращайся. Жалуйся, если хочешь. Давай, давай, чего смотришь. А ну…»
Я не могу, когда так. Не надо меня гнать. Я сам уйду.
Меня как морозом обожгло. Это такая… случайность. Нервы. Не помню в деталях, туманно все. А я до этого никого, крыс бывало, собаку дикую. Людей нет. Я же не убийца. Нет. Помню, сердце стучало, минут 40, как машина... Перфоратор. А потом успокоилось. Вроде бы и делать что-то надо, а что делать.
Она, неплохая была.
Туманно.
Константин говорил, что поначалу так. 
Но мне жаль.
- Ничего. Ничего не сделать.
Я пол там протер. Умылся в кабинете и ушёл. Никто меня не видел.
Однако, после этого случая, мы с Константином решили, что мне надо куда-то исчезнуть, хотя бы на время. Он сказал, узнал откуда-то – он же госслужащий – что есть такая программа, если учитель едет работать в село, в глушь какую-нибудь, тогда ему дают дом и миллион денег в придачу.
Он ещё сказал, что постарается всё подчистить за мной.
Чиновник.
Я обрадовался. В село, так ну и что. Какая мне-то разница. Тогда меня уже сильно мое положение напрягать начинало. Ни жилья, ни работы, ни денег. Константин, правда, меня подселял иногда к своим знакомым, но каждый раз только на несколько дней, не больше.
Мне показалось, что все мои проблемы решатся разом. 
Единственное, что ехать надо было на Кавказ, в горы. Других вакансий не было.
Вот я и приехал в Большие Закаталы.
Хм. Большие...
Я преподаю русский язык и химию. Да вообще, все преподаю, когда надо. С руководством проблем нет. Школа очень старая, говорят, что это самая старая школа в этих местах. У них даже какие-то свои школьные традиции есть.
Дети хорошие. Пока их взрослые не начнут портить. Я уже знаю. А так. Смышленые, нормальные дети.
Вначале было тяжеловато. Из-за питания, в основном.
Людей я не трогал, естественно. В таком маленьком селе...
Сразу вычислят.
С животными тоже не все просто.
Но ничего. Тем более, сейчас у меня есть домашний козёл, мне в принципе хватает.
Хотя. Иногда бывает, зовёт что-то. Хочется по-настоящему жить. Как Константин, как другие.
Ну ладно. Было. Расскажу.
Но один только раз, один…
Приезжали примерно год назад три узбека, строители. Мечеть они тут решили новую строить. Не знаю, денег им мало дали, или, может, решили ещё подзаработать, только пришли они ко мне и говорят, давай тебе, дорогой, построим что-нибудь, хочешь беседку, хочешь камин, хочешь двор плиткой выложим, только скажи. Я говорю им, спасибо, уважаемые, мне ничего не надо, денег нет. Тогда один, постарше, говорит, хорошо, понимаем, тогда давай, мы тебе построим что-нибудь, а ты нам хотя бы из своего козла шашлык сделай и все, будем в расчете.
Я представил себе, как они вонзают свои треугольные зубы в живот моего козла. В бока, в шею, в ляжку. Он кричит, зовёт меня. А они рвут и рвут его. Горло.
Козел падает, дёргается и хрипит, и глаза его стекленеют. Он двигает шеей, в последний раз, а строители быстро и деловито разрывают его внутренности, каркая на своем языке.
Мне стало очень плохо. Я даже подумал, что болезнь вернулась.
Другой узбек – молоденький, светленький – уставился на меня, побледнел, стал губу свою толстую кусать, пальцем показывать своим длинным, шептал что-то. Мне показалось «шайтан, шайтан». Они все начали что-то лопотать, быстро-быстро, по-своему. Скривили личики и стали вдруг собираться уходить.
Я не мог их отпустить, этих строителей. Они опасны.
Да, с ними история странная случилась, позже. Я и забыл.
Ночью я решил трупы отнести куда-нибудь, спрятать. Оттащил – вон на ту гору. Видите, какая она крутая. Человеку там без снаряжения трудно пройти. Я подумал, хорошее место, кто их здесь найдёт? В горах можно спрятать всё.
А там есть такие могильники, вы могли видеть. Они в ясную погоду хорошо заметны на склоне. Домики такие, каменные. Туда чумных отвозили, давно, триста лет назад была эпидемия. Мне старик рассказывал, сосед мой. Который козла мне продал.
Я всех трёх туда и сложил, прямо в могильник. Никогда так не делайте.
Короче, они ожили. Не знаю, что их так вдохновило, горный воздух, или могильники какие-то непростые. Старик говорил, там «святое место». Я не знаю, может быть. Теперь я верю.
Они  приползли той же дорогой, по которой вы приехали сверху. Там ниже по улице мечеть. Старая. Эти идиоты направились туда. Может денег хотели добрать.
Хорошо, что я не спал и учуял их. Ну, собственно, из-за них и не спал.
Люди тут рано ложатся и по ночам не ходят. Это же село, не город.
Я пошёл за ними. Они разговаривали с муллой. Как он не понял, что это покойники, ума не приложу. Ночью приползают к тебе три дохлых узбека с мухами, а ты с ними разговариваешь.
Он спортивным парнем оказался, побежал куда-то. Но куда там от меня. Слабая шея.
А воскресшим пришлось размозжить камнем головы.
Этого я очень не люблю. Но, если умер, так уж и иди себе, не правда ли?
Я не потащил их снова в те могильники.
Загрузил в уазик, он там стоял, муллы, наверное, и отвёз за село, в сторону границы. Там место такое есть, дорога между ущельем идёт и скалой. Машину поджёг и сбросил вниз.
По-моему все решили, что это горные сделали. Террористы.
Когда человека не знаешь, легче. В любом случае.
А в остальном, тут довольно спокойно. Я привык, мне сейчас уже всё нравится. Учитель, учу детей в школе. Это так. Они мне доверяют, считают, что я даю им что-то хорошее, светлое. Родители уважают. Это приятно. Я стараюсь.
Знаете, я хотел усыновить одного мальчика. Его зовут Ахмед, он племянник того муллы. Мы с ним дружили раньше. Я спросил, у дальних родственников – родителей у него во время войны убило, а дядю я, – спросил, можно ли его усыновить? Они нормально, в принципе, отнеслись. Сказали, если примешь ислам, женишься на местной девушке, тогда – можно.
Я стал размышлять, что же мне делать. Думал, может взять Ахмеда и бежать. Тогда, помню, так хотелось, чтобы со мной был кто-то. Такая была идея.
Но потом позвонил Константин. Он попросил, чтобы я не делал ничего безрассудного. Только в случае смертельной опасности.
Прочистил мне мозги.
Да, конечно, он прав. Меня бы поймали. На первом же блок-посту. А в тюрьму мне нельзя.
Это подвал. Можете открыть. Иногда я сплю там, когда душно.
Как там Константин? Знаете, я понял, что меня тянет к нему. Он мне все-таки как отец...
Хотя это другое.
Просто, наверное, потому, что он знает обо мне все.
Он говорит, что мы должны уехать в Европу. Там легче. Там свои. Большие города, большие возможности. Легче спрятаться.
Скажите, вы хорошо его знаете?
- Думаю, да. Он заботился обо мне, как и о вас.
Я хочу быть с ним, но не хочу зависеть от него всё время, понимаете? Не знаю, что он думает. Я ему благодарен, я люблю его. Насколько возможно. Но теперь у меня есть дом, работа, дети. Привык к какой-то свободе. Надеюсь, он чувствует, он очень умный.
Если бы не он, я хотел бы остаться. Какое-то время. Здесь трудновато, я даже бываю голоден иногда. Да, вот так.
Но можно же завести ещё корову, в конце концов.
Я могу усыновить Ахмеда.
Жениться. Ну женился бы. Жену потом можно убить. Делов-то. Ахмед меня поймет, обязательно поймёт.
Но раз вы тут, значит… Значит, мне пора собираться в дорогу.
Завтра утром я покажу вам школу, класс. Думаю, детям вы понравитесь.
- Мне бы хотелось сейчас.
- Сейчас?
- Да, мне не терпится. Хочу прокатиться, просто взглянуть. Скажите, а Константин ничего не рассказывал о вашей школе?
- О школе? Нет. Это что-то значит?
- Не знаю. У него, видимо, были причины. Спр;сите сами.
- Хорошо. Я провожу?
- Пожалуйста, только до калитки.
- Как называется этот цвет?
Как все-таки хорошо, что солнце иногда заходит.
- Цвет? Я думаю, голубой. Разве нет?
- Производители обычно придумывают интересные названия для цветов. Типа, «аквамарин», или «адриатика». Не знаете?
- Не знаю.
- Простите. Позволено ли мне считать, что вы меня простили?
«Можете.
Все равно. Мы одна семья. Природа изменчива».
Ответом мне был слабый кивок.
Я не мог этого видеть, однако в моём уме каким-то образом осталась эта картинка. Ночь, туман, спустившийся вниз с тёмных, нависающих с двух сторон, скал. Новый учитель, светловолосая, совсем юная девушка, сидит на ступеньках нашей старой маленькой школы. Она смотрит куда-то с закрытыми глазами, – а я, кажется, знаю, куда, – туда, где Луна в этот самый момент выходит из моря. Её бледные, светящиеся в темноте руки в это время нежно касаются старой медной таблички, висящей слева от входной двери.
Я думаю, мы встретимся ещё не раз.
«Здесь, в этом здании, в мае-июне 1841 года, перед своим отъездом из России, поэт М. Ю. Лермонтов учил рисованию и грамоте детей из близлежащих сел».
Кто бы что ни говорил, – традиции, даже в наше время,  – значат довольно много.