Диалог о пушкинском Анчаре

Диалог о пушкинском «Анчаре». 

(Комната, заставленная книгами. Трое друзей-пушкинистов оживленно беседуют. Один из них только что процитировал «Анчар».) 

Алексей:
«В пустыне чахлой и скупой…»— ну разве не гениально? Весь ужас, вся мощь природы в нескольких строчках. Анчар — это же символ абсолютного зла! 
Михаил (перебивая, с ухмылкой):
Слушай, а ведь Пушкин-то ошибался. 

Алексей (нахмурившись): 
Что? 

Михаил: 
Ну, не то чтобы ошибался… но он явно опирался на мифы. Анчар — да, ядовит, но не так, как у него. Яд только в млечном соке, а листья, ветви — безвредны. И уж точно он не отравляет воздух вокруг!  Мифы о его «смертоносной ауре» — европейские преувеличения XIX века.

Сергей (задумчиво): 
 Но Пушкину это только на руку — его анчар вечнее ботаники.Он создавал образ. Анчар у него — демоническое древо, воплощение рока. 

Михаил:  Путешественники тогда толком не разбирались — увидели, что туземцы мажут стрелы соком, и решили, что само дерево убивает все вокруг. 


Алексей: 
Но ведь это поэзия. Если б он написал «анчар выделяет токсичные пары в пределах 5 метров», это был бы учебник химии, а не стихи. 

Сергей (смеется): 
Представь: «Стоит анчар, ПДК яда превышено втрое, OSHA рекомендует эвакуацию». 

Михаил (вдохновленно):
А вот представь, если бы Пушкин знал правду! Все равно бы написал про «древо смерти», но добавил бы намек на человеческую жестокость — ведь яд используют люди. 

Алексей: 
Так он и добавил! «Но человека человек…» — раб посылает раба за ядом. Не дерево страшно, а то, как мы его применяем. 

Сергей: 
Вот и ответ. Пушкин взял легенду, но вложил в нее куда более глубокий смысл. Анчар — не просто дерево, а зеркало человеческой природы. 

Михаил (после паузы): 
Ладно, убедили. Но все равно любопытно — сколько еще таких «ошибок» в классике, которые на самом деле — гениальные метафоры? 
Сергей: 
— Ну вот например Лермонтов в «Демоне»! «Терек прыгает, как львица с косматой гривой на хребте» — ну какая, скажите на милость, грива у львицы?! Да никакой! Но ведь написал же, и никто не поправляет. 
Михаил (смеется): 
— Так это же не ошибка, а чистая поэзия! Лермонтову нужен был образ дикой, неукротимой силы — вот он и сделал львицу «гривастой». Это же не учебник зоологии, а романтическая поэма. 
Алексей (подхватывает): 
— Точно! И потом, может, это не про саму львицу, а про ее движение — прыжок такой яростный, что шерсть на загривке встает дыбом, будто грива. Поэты ведь часто гиперболизируют. 
Сергей (задумчиво):
— А может, Лермонтов и знал, что у львиц нет гривы, но намеренно нарушил правду ради красоты. В конце концов, у него же Демон летает над Кавказом — тоже не слишком научно.   
— Все просто: классики брали «кривду» не от незнания, а чтобы ударить по нервам. Грива у львицы — чтобы было страшнее, степь — шире, а стон — громче. Поэзия — не про факты, а про правду чувств. 
Все смеются. За окном, как назло, гремит гром.   
 Гоголь, кстати, в ранних редакциях «Вия» писал «совершенно голый» вместо «совершенно нагой» — цензура вычеркнула, сочтя слишком вольным. Вот вам и «ошибки»…

Алексей (ухмыляясь): 
Добро пожаловать в мир литературы.