Длинная ночь

— Спасительница ты наша драгоценная! Молодая какая! Господи, что же творится-то… — бодро поприветствовала меня хозяйка особняка. Она точно соответствовала своему дому: такая же прилизанная, припудренная и посыпанная блёстками — чтобы скрыть угнетающий гнильный смрад глубоко внутри и тень обречённости в неспособных ни на чём конкретном зафиксироваться глазах.

— От чего же ты их спасаешь? — Стас привычно брякнул руку мне на плечи — его личная смесь обнимашек с опирашками.
— От тебя, придурок! — я подмигнула ему и многообещающе улыбнулась, потёрлась бедром о молнию его брюк и тут же отпрянула. Пригладила волосы, виновато посмотрела на хозяйку. Та милостиво отвела взгляд.
— Маришааа… — взвыл Стас. — Ты знаешь, кто ты?
— Вот ключ. Паспорта оставьте, я всё оформлю! В холодильнике и нарезки есть, и продукты, и вино, и водка. Хорошо вам отпраздновать! — выпалила хозяйка и схватила тёмно-красные книжечки.
— Стойте! — я вцепилась в её руку. Она вздрогнула и вскинулась на меня. — А в интернете правду пишут, что у вас тут военные эксперименты проводят и люди пропадают?
— Чего только в ваших интернетах не пишут. Из моих друзей не пропал никто! Мне пора!

В окно было видно, как она старалась удержать равновесие на заледеневшей дорожке.
— Ай-яй-яй! — Стас покачал головой. И куда делся тот самый одурманенный тестостероном оболтус? — Песочком посыпа;ть надо! Не хватало ещё на весь генштаб опозориться: попой кверху да носом в сугроб!
— Деревня — не генштаб.

Стас горько хмыкнул и глазами показал на вазу. В пыльных пластиковых цветах мигнул огонёк онлайн-трансляции.
— Те самые…? — я не решилась сказать слово «военные» вслух, но он меня понял. Их присутствие оговаривалось с заказчиком отдельно — была версия, что злой дух — их «питомец».
— Не бойся, Маришка, я разберусь, — заверил меня Стас и взялся за наши чемоданы.

Гулко упало на паркет что-то деревянное, сразу же последовал выстрел разбитой керамики. Мы переглянулись. Рано, слишком рано. Ещё даже не стемнело.

В спальню мы ворвались одновременно. Через колышущиеся занавески открытого окна в комнату задувало крупные хлопья снега. Они огибали деревянный шкаф, приземляясь на модную кровать с якобы кованым изголовьем и маняще мягкии пуховыми одеялами. Рядом — опрокинутый столик и разбитая китайская ваза с пластиковыми белыми лилиями. А ещё невероятно худая девочка в лыжном комбинезоне и вязаной шапке. Кукольно-розовая ткань удачно оттеняла серовато-зелёную бледность кожи.
— Это нечестно. Вас обманули, срочно уезжайте! — удивительно громко и чётко сказала она.
— Кыш, кринжота;! — топнул ногой Стас и картинно замахнулся. Девочка сжалась, вздёрнула руки, чтобы прикрыть голову, но с места не сдвинулась.
— Беги, а то дядя рассердится, — я постаралась добавить мягкости интонации, одновременно открывая ей путь к двери. С громким топотом, девочка убежала в коридор, попутно сбив со стены картину, Входная дверь громыхнула так, что вздрогнул весь дом.

Я закрыла окно. Стас разворошил ногой осколки вазы.
— Клише на клише! — пробормотал он. — Впрочем, кринжота нам помогла. — В его руках мелькнул чёрный цилиндрик беспроводной скрытой камеры.
— В картине тоже, — после окна я обследовала разбитую раму.

Стас внезапно оказался совсем близко.
— Предлагаю этим воспользоваться! — он  приподнял мои волосы, прикусил мочку уха, обхватил рукой талию. Самоуверенный гад.
— Мы не за этим…
— Ты слишком меня раздразнила.
— Это непрофессионально!
— Победителей не судят! Демон придёт после заката, у нас достаточно времени перед охотой. — Слишком самоуверенный!
— Он не демон, Стас.
— Не придирайся. И вообще, ты слишком много болтаешь!

Толчок — и я упала на кровать. Бельё пахло лавандой. Стас опустился рядом. Его запах вытеснил аромат лаванды, окружил, слишком близко, слишком пьяняще. Он пристально посмотрел на меня — в романах такое называют «раздевая глазами». В сумерках казалось, что они светятся.

«Расслабься!» — тёплый шёпот. Горячее дыхание. Обжигающие прикосновения. На щеке, на шее, на боку.

Он прочертил лёгкую линию по внутренней стороне руки от подмышки вверх. Я дёрнулась — щекотно. Виновато улыбнулась. Стас усмехнулся, но продолжил движение к кисти руки и вплоть до пальцев. Вздох получился предательски громким. Он улыбнулся ещё шире.

По запястью скользнуло что-то холодное, раздался щелчок. В следующую секунду вторая пара наручников зафиксировала другую руку. Никогда бы не подумала, что Стас любитель такого.

Он резко отпрянул, включил свет, привёл одежду в порядок, пригладил волосы перед зеркалом и стал копаться в своём чемодане. В мою сторону он даже не смотрел.
— Стас? — реакция ограничилась горькой усмешкой. — Ста-а-ас?
— Не ори, Маришка, мне тоже нелегко.
— Что ты задумал?
— Мы сюда приехали охотиться на демона.
— Вместе, Стас, вместе!
— Мы и будем. Я решил, что тебе лучше быть приманкой.
— Карачун не так работает, Стас!
— Цыц, всезнайка!

Он достал два штатива и наладил камеры: цифровую и старинную аналоговую — чтобы были доказательства «победы» для заказчика. Выложил несколько железных цепей и даже контейнер со старыми ржавыми гвоздями — не иначе как на кладбище выкапывал. Всё верно: современная нержавейка, ещё и с оцинковкой, навьим навредить не способна — нужно чистое, сырое, живое. Случайно ли его так сложно стало найти!
— Маришка, а ты соль прихватила?
— Освободи меня, придурок!
— Ладно, сам посмотрю.

Он бесцеремонно принялся копаться в моём чемодане, и всеоре достал упаковку с розовато-оранжевыми кристаллами.
— Крымская живая! — Стас с восторгом вцепился в упаковку. — А ты и правда всезнайка: даже настоящую соль вместо мёртвого хлористого натрия из магазинов купила! Жаль тебя будет демону скармливать.

Скармливать?! Я не просто приманка, избавляющая его от лишней беготни, я — корм?!

— Ста-а-асик, ты решил не делиться гонораром?
— Согласись, на единицу делятся любые суммы, — беспечно пожал плечами Стас.
— Лучше б сначала тр**нул… — пробормотала я.
— Согласен. Неувязочка получилась… — он поморщился и хмуро потёр переносицу, сцепил руки на животе. А потом одобрительно расхохотался: — А ты та ещё психопатка! — Я отвернулась к окну.

Снаружи уже стемнело. В свете уличных фонарей виднелась сильная метель. На улице не было ни души. Навье время.

В это время все кучковались по домам, у печей и каминов — огонь тоже должен быть непременно живым. Самые продвинутые сжигали там соломенные фигурки злого духа.

«Гори, Карачун, в огне, смерть — во тьме, день — ко мне!»

Окна и форточки завешивали плотной тканью, чтобы навий не понял, что здесь можно попытаться проникнуть вовнутрь. Отцы семейств до полуночи рассказывали сказки и былины, балагурили и пели песни. Спать в это время нельзя — вдруг Карачун во сне душу похитит! То и дело кто-то шептал обережный заговор:

«Сиди, Карачун, на бугре, не гляди ко мне, не ходи ко дворе, знай тропу, где тьма да лёд, а здесь тебе нет ворот!»

И все надеялись, что и в этом году Карачун выберет особняк на окраине. Без защиты, без затемнения, с беззаботными туристами. И насытится ими на полный солнечный круг. Нас со Стасом нанял отец девушки, сгинувшей здесь три круга назад.

Порыв ветра ударил в стеклопакет. Самый дальний фонарь замерцал и погас. Будто его и не было. Следующий гулкий удар сердца — фонарь поближе. Потом ещё ближе.

Это не сбой в подаче энергии. Это неотвратимость тьмы, ночи, Нави.

Стас посмотрел в окно, которое теперь отражало только спальню. Покосился на меня, вздохнул. Он нарисовал мелом круг и обсыпал его той самой крымской солью — выпаренной в настоящих солончаках и впитавшей в себя столько солнца, что мелкие упыри должны были бы от одного её вида упаковки шарахаться.

В другом конце коридора порыв ветра распахнул форточку. Звякнуло разбившееся от удара стекло. В доме будто бы стало холоднее. Я поёжилась, подгибая пальцы ног в тонких носках. Свет погас сначала в коридоре, потом в спальне.

Он пришёл.

Он не торопился. Растягивал удовольствие. Играл с едой. Скрежет когтей по штукатурке. Грузные шаги, медленные, вальяжные: тум… тум… тум! От него нельзя сбежать. От него невозможно спрятаться. Он могучий. Ему неведома жалость. Он — истинное воплощение этого времени года.

Тум!

Глаза приспособились к темноте ровно настолько, чтобы различать смутные тени. За изгибом кресла — Стас. Ровный контур — шкаф. Непроглядная чёрная полоска бездны — дверь. И оттуда очередной:

Тум!

Частое, прерывистое дыхание Стаса разнообразилось едким запахом пота.

Тум!

Стук сердца в ушах, глухой лязг наручников об изголовье.

Тум!

Высвободиться не получается при всём желании. В каком-то фильме женщина разодрала руки в кровь — и это сработало как смазка. Не успею!

Тум!

Мягкий писк аналоговой камеры сигнализирует о начале записи.

Тум-тум!

Воздух кажется ледяным и впивается в кожу крохотными морозными зубами. За дверью слышно хрипящее дыхание и мягкий утробный рык. Дверь медленно, скрипуче открывается. Руки и лицо жалят меткие снежинки — его верные спутницы.

Я слышу, как он втягивает воздух. Шагов больше нет. Теперь он — шорох падающего с крыши снега.

Шшурх — он перетекает ближе к Стасу. Стас замирает и старается не дышать. Атаковать сейчас — лишить себя преимущества. Живая соль — надёжная защита.

Шшурх — он приближается ко мне. Непроницаемо тёмный. Леденящий. Продавливает матрас. Заполняет собой всё. Снежный вихрь почти рассекает кожу. Он снова принюхивается. Он тёмный, будто питается светом и теплом. Только в огромных глазах мерцают холодные звёзды. Это зрелище завораживает. Кровать натужно скрипит. Он снова рычит. Почти нежно. С узнаванием.

Бздынь!

Одним замахом когти будто сквозь масло прошли сквозь натянутые цепи от наручников. Я с наслаждением села на кровати и стала сгибать и разгибать руки, разгоняя кровь.
— Спасибо, малыш! — шепнула я ему. Карачун зарокотал и прильнул поближе. Я ласково обняла его.

— Вы там совсем берега попутали? — взвыл Стас. Он выскочил из соляного круга, сдёрнул с Карачуна шапку и заскочил обратно. — У меня твоя вещь! Теперь ты по законам Нави обязан мне подчиняться! Убей её!

Мы с Карачуном переглянулись и оба непонимающе уставились на Стаса.
— Убей её! Разорви! Высоси! Я — твой хозяин! — верещал он.
— Ты не можешь стать хозяином того, кто уже в неволе, — устало пояснила я, достала из своей сумки пистолет и пристрелила его. Надоел. Как там он говорил? «Клише на клише». — Держи шапку, Малыш, и пойдём искать твой посох!

До полуночи времени было достаточно.

Девочка в розовом лыжном комбинезоне ждала нас у крыльца. При виде меня она не смогла сдержать улыбки. Подбежала, замерла в паре метров, испуганно глядя то на меня, то на Малыша.
— Не трогайте, пожалуйста, деревню, — попросила она. — Если надо, возьмите меня.
— Не надо, — мы снова переглянулись с Малышом. — В каком доме в этом году прячут его посох? — делая из Малыша Деда мороза, сказочники много где наврали, но про волшебный посох — всё правда.

Указанный девочкой дом был образцово затемнён: на входе красовались почему-то скандинавские руны, а на пороге под подошвами скрипела зола. Сам Малыш бы сюда не пробрался.

Больше не было нужды в маскировке — я уже нашла Малыша, а военные уже увидели, что в этот раз Карачун пошёл не по плану. Мне, конечно, понравилось играть напарницу великого охотника на нечисть, но всему своё время.

Сейчас было время наводить порядок.

Щелчком пальцев я сотворила небольшой ураган, который смёл купальскую золу с порога. На замо;к я предпочла израсходовать пулю. Малыш расчистил мне путь, а я забрала посох. Он лежал в железном ящике, засыпанный солью. Вокруг ящика был тройной круг из мела, соли и золы. Защита от духов и простых навьих — но не от богинь.
— Больше не теряй его, Малыш, — нежно улыбнулась я. Карачун выпрямился, глубоко вздохнул и клыкасто улыбнулся мне в ответ.

Когда мы вышли, перед домом выстроились снегоходы, пара невесть как пробившихся через пургу вертолётов и множество оперативников. Я ободряюще похлопала Карачуна по спине.
— Давай, Сынок. Они это заслужили. Сделай так, чтобы Марена могла тобой гордиться!