5. На волнах воспоминаний

     Расскажу по ходу немного о себе. Рос я впечатлительным пацаном, был любопытен, жаден до впечатлений и приключений. 
     Трудное детство, смерть мамы в десятилетнем возрасте, детский дом. Со сверстниками в раннем детстве и в детдоме познавал этот мир порой с риском для жизни.
     Куда только не заносила меня фантазия и неуемная энергия.
     В тринадцать лет, благодаря запойному чтению приключенческой литературы, сочинил первый стишок про индейцев:
Льёт сильный дождь,
в земле промоины.
Шагает вождь,
а следом – воины.
Украшен перьями
индейский вождь –
в себе уверенный,
хоть краснокож.

     В шестнадцать лет из детдома меня забрал в свою семью старший брат,  я стал зарабатывать физическим трудом, освоив профессию токаря на механическом заводе.
     Сложности жизни требовали самостоятельности в принятии решений, я рано повзрослел.
     Через пару лет ссора с женой брата по причине моего «неверного» выбора девушки, с которой я понакомился в вечерней школе и начал встречаться.
Через месяц она уехала в Оренбург, продолжить учебу после практики в нашем поселке.
      Она не понравилась снохе уже тем, что мне приходилось ездить к ней по выходным. Это подтолкнуло меня сделать решительный шаг. Я перебрался к отцу с мачехой.
     Мачеха запросила с меня за квартиру сумму в три раза меньшую, чем я отдавал брату. А отдавал я ему все до копейки, таково было условие, когда он, не спросив меня, решил, что я в детдоме уже вырос достаточно и могу работать.
     Я по наивности обрадовался, когда он приехал забрать меня, заранее оформив опекунство. Как же, я ведь убегал даже из детдома, чтобы заявиться к нему.
     Наверно судьбе так было угодно, чтобы я не доехал "зайцем" на товарнике, перевозившем армейские машины на платформах, в обну из которых я, нарушив пломбу, забрался.
     Меня обнаружили за каких-то полста километров от моей станции назначения. Где, по иронии той же судьбы, жила моя будущая подружка, потом жена…
     Я даже обрадовался тому, что стал свободным и могу сам распоряжаться своим временем, зароботком. 
     Действительно, теперь можно было не только ездить к девушке, но и приодеться, покупая вещи, откладывать копейку на «черный» день.
     Купил электробритву, походный чемоданчик, куда сложил белье и свой нехитрый скарб.
     Сначала житье у отца складывалось нормально, я работал, ходил в вечернюю школу.
   Лена была серьезной девушкой, училась на «хорошо» и отлично». Помню, как всех ребят в нашем классе заворожило то, как она эффектно отвечала у доски.
     А привлекло и её милое личико, ичто-то неуловимое, я тогда сразу не понял, что это симпатия, переросшая очень быстро в нечто большее...
     Дорога к нашим домам оказалась по пути. И в первый же вечер, после занятий, я догнал её на аллее глухого, не освещаемого сквера. Она сначала испугалась, но я назвал себя, сказав, что потрясен, как она бойко отвечала у доски. 
     На дворе стоял теплый осенний вечер, дорожка была устлана опавшими листьями, приятно шуршавшими под нашими ногами.
     Мы шли почти в кромешной темноте. Нужно было о чем-то говорить, и я поведал о своем нынешнем житье-бытье у брата. О детдоме, о жизни на Дальнем востоке.
   В дальнейшем, во время наших вечерних возвращений из школы, она тоже рассказала свою нехитрую историю жизни.
     Лена была деревенской девчонкой, жила с младшей сестрой и пожилыми родителями в другом поселке, отстоявшем от нашего на 125 километров. Почему я так точно называю километраж? Да просто потому, что раньше по нашей области пролегал почтовый тракт Самара-Оренбург, по которому ездил и А. Пушкин, собираф материал для будущей своей книги про пугачевский бунт.
   После восьмилетки Лена поступила в фармучилище.
   Когда мы познакомились, она училась на втором курсе. Через два года предстояли защита дипломой работы, и распределение в какой-нибудь Урюпинск (мало ли городов по России?)
   Первый раз, кода мы шли по аллее домой, рассказывая о себе, я почти сознательно затягивал время, у меня было необычно на душе, я чувствовал необыкновенный подъем, и я бессознательно затягивал нашу прогулку...
   Она тоже не спешила. В снятом домике жила старушка, а ее ждала лишь кровать. Мы присели на скамейку.
     В этот же вечер я признался, что у меня никого нет, и что она мне нравится...
     Со стороны, наверно, это звучало наивно, но я говорил серьезно, она не отстранилась, не дала мне отповедь, хотя я и не услышал в этот вечер заветное «да».
     Мы оба были юны и доверчивы...
   В другие вечера, идя со школы, мы еще больше не спешили под крышу своих жилищ, с каждым разом всё дольше задерживаясь то у скамьи, то уходя вглубь сквера, и там давали волю чувствам...
     Первые поцелуи, объятья, признания в вечной любви у заветного вяза.
   Когда у Лены закончилась практика, она уехала в город для продолжения учебы.
   В разлуке, скучая, я часто приходил к "нашему" вязу и мысленно разговаривал с ним. В тоске по любимой вырезал ножичком ее имя на коре дерева...
   Конечно, в разлуке писали друг другу письма.
   Тоска по любимой, вероятно, подтолкнули во мне тягу к самовыражению в письмах. В них я изъяснялся преимущественно стихотворным слогом.
   Конечно, это были еще не стихи, а восторженные рифмованные излияния.
     Словно потрясение, от того, что я теперь я не один, со мной загадочное существо другого пола, это, казалось, нереальным, удивительным. Разве такое возможно: встретились двое, случайно или нет? Я потерял мать, самое дорогое, что бывет у человека, тосковал по ней. А тут тоже родное существо, которое тебя понимает, сочувствует, жалеет, любит!
     Лене нравились мои откровения в письмах, по крайней мере, она никогда не критиковала их.
   Расставшись, мы с нетерпением ждали новой встречи, но на свиданиях постоянно ссорились...
     И я уезжал подавленным, разбитым, виня больше себя за свою несостоятельность, непрактичность, незнание жизни: как себя вести, брать ответственность как мужчина в трудных ситуациях.
     Она была, как мне казалось, чрезмерно практичной в жизни, и неуступала мне ни в чём, даже в мелочах.
    Я же часто витал где-то в иных сферах, она пыталась меня вернуть на грешную землю, я спорил, не соглашался.
     Любовь в итоге побеждала, и мы тянулись друг к другу, находясь в разлуке.
     Встречаясь через какое-то время, к концу дня снова ссорились, а расставшись, считали дни до следующего свидания...
   Лене после восьмого класса тоже пришлось стать самостоятельной. Выбирая будущую профессию по справочнику, подобрала то, что для нее показалось наиболее подходящим – фармучилище, хотя до этого понятия не имела, что это за профессия. Белые халаты, пробирки, бензольные формулы, специфический аптечный запах. И это оказалось – на всю жизнь.
    Дома у нее оставались родители: парализованный отец, инвалид, участник Великой Отечественной войны и мама, тоже участница войны.
     Как только началась война, она отправилась в Ташкент и там окончила медицинские курсы, после чего была отправлена на фронт.
     Там, пробыв около года, пришлось с эшелоном эвакуировать раненых на Кавказ, спешно размещая их по пути до самой Грузии уже на подводах, пешком по Военно-Грузинской дороге, буквально рассовывая раненых среди жителей. А сама – на последних сроках беременности. И едва управившись с этим, возвращаться домой, гре благополучно родила первенца по большой любви от советского офицера.
     Но замуж ее взял местный крестьянин по имени Макар, долго добивавшийся и, наконец, сточив, как подошвы сапогов, не одну пару колес от брички, наведываясь из соседнего села, склонил Настю сочетаться с ним законным браком.
      Завели хозяйство – корову, домашнюю птицу, огород, родились две дочки...
     Когда батя был в состоянии трудиться, он один в селе позволил себе держать лошадь, что в хрущевскую пору категорически не приветствовалось. Районое начальство открыто призывало, чтобы сдал животину на колбасу.
     Имея крестьянскую жилку, он не шел ни на какие компромиссы, пока его не парализовало. 
   Лена с малых лет познала крестьянский труд, помогая матери по дому, поливала огород, таскала воду из речки Лебяжки, что протекала у них на задворках огорода. Жили бедно, как большинство людей в деревнях того периода, выращивали овощи, мать вязала оренбургские пуховые шали и платки. Лена любила ездить с отцом на сенокос, помогая заготавливать скотине сено.
   Большая часть из выращенной продукции сдавалось в колхоз в качестве налогов.      
   Если бы не кормилица-корова, домашняя птица, козы, оренбургские платки для себя и дочерей, многочисленных родственников, туго пришлось бы им в деревне, не имея работы и стабильного заработка.
     Мать хоть и работала на местном заводе уборщицей, этих копеек не хватало ни на школьную форму дочерям, ни на другие нужды.
    И всё же Лена росла, как все тогда, была неприхотливой, питаясь домашней сметанкой, мамиными шанежками, всем натуральным, что выращивали на дворе и в огороде.
    Красавицей она себя не считала, выглядела сбитой, пышущей здоровьем девушкой.
     Что не красавица – не важно, видимо, она зацепила меня своим характером и деревенской свежестью, каким-то особым шармом.
    В отличие от нее, я чувствовал себя в этой жизни перекати-поле и подсознательно тянулся к ней.
   В памяти подростка, тяжело пережившего раннюю потерю матери, разлуку с отцом, со старшими братьями, закрепилось чувство неполноценности, некоей ущербности. Мне хотелось домашнего уюта, тепла, что и веяло от моей избранницы.
   Во время учёбы в городе Лена жила на квартире, платила за койку, деля ее с еще одной, такой же бедной студенткой. Хозяйка без стеснения выжимала свою прибыль с бесправных девчат, а они рады были тому, что койка на двоих обходилась дешевле.
     Лена, конечно, не могла встречать на вокзале, рано утром я появлялся у ее квартиры в Оренбурге, приехав на "дачном" поезде. Его всее у нас называли "барыгой", поскольку он "кланялся" большим и малым станциям, собирая по ходу крестьян, ехавших утром на городской рынок, а вечером на нем же народ возвращался обратно.
    От вокзала было несколько минут пешком до ее места проживания. Утром я стучал в дверь, выходила хозяйка, недовольно ворча, я извинялся, она, все так же ворча, звала Лену.
   Выбегала моя любимая, полуодетая, пахнущая сном, вела меня в свою комнатку, поила чаем с шанешками.
     Забыв о недавней размолвке, мы обнимались, как в первый раз…
   В выходные Лена оставалась одна, поскольку ее сокойница – подруга по общей койке, каждый раз уезжала к родителям. Позавтракав, мы уходили на целый день гулять, бродить по улицам. Летом купались в реке Урал, посещали театр, музкомедию, цирк.
     Иногда на выходные Лена (заранее сообщив мне на предыдущей встрече или в письме), уезжала в свой поселок – Новосергиевку, чтобы пироведать родителей, запастись продуктами.
   И снова я мчался к ней, но в обратную сторону. В её поселке мы так же гуляли на природе, ходили на танцы.
   Родители Лены вскоре узнали о наших встречах.
   Отец изначально был категорически против меня, как потенциального жениха, узнав, что я еще совсем зеленый, детдомовец, и не имею за душой ни гроша.
   Моя будущая теща наоборот как-то сразу примирилась с моими "недостатками", по крайней мере, не препятствовала нашим тайным встречам. Наоборот, по-женски сочувствовала и подкармливала через дочь своего будущего зятя. Ведь я приезжал на сутки, порой без копейки денег, даже не думая о том, где мне удастся подкрепиться.
     В сущности, я был еще подростком и по возрасту и по сознанию. Имея лишь детдомовский опыт, жизнь толком не знал жизнь.
     Нас в детдоме вовремя кормили, как-то одевали, но не учили главному – этой самой жизни, не было в школьной программе таких предметов. После детдома каждый доходил до всего сам, набивая шишки, а то и совершая непоправимые ошибки, стоящие порой лишения свободы за то, что подпадали под дурное влияние улицы и шпаны.
   Мне в этом смысле повезло, меня приютил брат, а потом я встретился с Леной. Она медленно, терпеливо выводила меня на путь истинный. С ней мне некогдв было заниматься глупостями, искать сомнительные развлечения.
   Но нам, как правило, в таком возрасте никто не указ. И с родственниками я пытался отстаивать свое право на призрачное счастье. 
     Теперь я понимаю, за время моих отлучек по выходным сноха тоже переживала, но тогда я принимал это не как заботу о моей безопасности, а как злонамеренное противодействие. К тому же открыто она упрекала меня, что зря трачу "лишние" деньги на эти поездки.
   Однажды в сердцах пообещала найти мне невесту в родном поселке, но меня это не устраивало, наоборот, я возмущался до глубины души: зачем мне другая?!
     Поселок Переволоцк, где я жил, находился в семидесяти пяти километрах от Оренбурга, ияяяя. Как я уже говорил, в ста двадцати пяти километрах от поселка Лены.
   Когда у меня не было денег на билет, во время движения поезда, при появлении кондуктора я быстренько ретировался в тамбур. Двери не закрывались,  из тамбура я перелезал на сцепку между вагонами, а затем на крышу.
   Ехал с ветерком, летними ночами это было даже приятно, потом я  снова спускался и ехал до конца в вагоне.
   Поездка дллилась почти всю ночь, всё время я был начеку, но контролёры редко появлялись снова.
   Зимой с Леной мы встречались реже.
   Ппомню, как  в первый раз теплой осенью приехал к ней в Новосергиевку, забыв название улицы и номер дома. Думал, легко найду по её описанию, когда она рассказывала о своем посёлке, о детстве...
   Рассказывала, что живет на той улице, где по обеим сторонам – почти все родственники с такой же фамилией, что ее легко найти, стоит назвать фамилию первому встречному.
   Будучи очень беспеченым, приехав на станцию, я спросил в привокзальном буфете у женщины, назвав фамилию Лены. Буфетчица, недолго думая,  отправила меня… в противоположную сторону, в деревню, давшую название станции и пристанционному поселку, где как раз и проживала моя любимая.   
     Позже я узнал, что с такой фамилией родственники Лены жили по обе стороны железной дороги…
     На путях широкого разъезда, поскольку это была узловая станция, и здесь формировались составы, надо было очень внимательно смотреть по сторонам, переходя пути, поскольку то и дело по ним шныряли тепловозы.
     На сотни метров растянулись грузовые составы, загораживающие проход. Нужно было подныривать под стоящие вагоны, ежесекундно опасаясь, что состав дернется и задавит тебя, как мышонка.
   Недалеко был навесной мост, но все привыкли ходить напрямую.
   Перейдя на противоположную сторону разъезда, я отправился в село. Долго плутал, спрашивая у людей: "где моя любимая", как в песне…
   Одни пожимали плечами, смотрели на меня, как на ненормального, другие сочувственно пытались узнать больше сведений о ней, но я толком не мог ничего рассказать и они махали рукой, оправляя в глубину села.
   Наконец мне показали дом, в котором жила девушка с такой фамилией.
   Оказалась, что это дальняя родственница моей подруги. Посмеявшись над непрактичностью ухажера, направила меня обратно и по нужному адресу...

    То было счастливое время. В дни наших встреч мы с Леной ходили по укромным местам – у речушки с романтичным названием Лебяжка, недалеко от ее дома, купались, загорали, а вечером отправлялись на танцы – на огороженную площадку возле железнодорожного вокзала.
     Однажды, когда я, как мне казалось, уже примелькался на танцплощадке, местным парням не понравилось моё неместное происхождение.
     Сговорившись с дружками, они решили проучить чужака – отвадить от местной девчонки, о чем, естественно, меня не предупредили.
     По дороге к дому Лены, куда поздним вечером я провожал ее, в полутемном участке улицы один из парней, отделившись от остальных, подкрался сзади, ударил меня чем-то тупым по голове.
     Как ни странно, перед этим я почувствовал спиной его приближение, но стоически держался, не поворычивался, боясь показать  свою трусость перед  Леной.
     К счастью, удар был не сильным, он прошелся вскользь по голове и по уху. Я обернулся, тут же встав в стойку, чтобы защищаться. 
     Подбежали дружки налетчика и, оттесняя Лену, стали окружать меня и пытаться повалить на землю.      
     Кончилось бы это все печально, но на моё счастье, эту сценку из дома напротив, увидел взрослый мужчина. Он узнал Лену, поняв ситуацию,  тут же выбежал, на ходу громко матерясь и грозя хулиганам, что свернет им шею.
   Обидчиков как ветром сдуло.
   Сосед был родственником Лены по отцовской линии, имя которого я не запомнил.
   Мы поблагодарили заступника.
   Поинтересовавшись здоровьем родителей Лены, он посоветовал, чтобы в следующий раз мы были осторожней.
   До дома Лены оставалось совсем недалеко.

* * *
     Из той далекой поры еще вспоминаются мои ночи на вокзалах, долгое коротание в ожидании поезда, чтобы возвратиться в свой поселок после наших встреч.
     В переполненном вокзале Оренбурга, и в вокзальчике Лениного поселка, порой приходилось стоять по несколько часов, ожидая "барыгу". Все сиденья были заняты с вечера, а поезд по расписанию приходил глубокой ночью. Люди, с баулами лежали, сидели, спали вповалку. Некоторые устраивались даже на полу, подстелив какой-нибудь плед, а чаще верхнюю одежду или газету.
     Летом бывало душно в вокзальном помещении, и я подолгу гулял на улице у вокзала, чтобы развеять сон.
     В холодное время года я пристраивался где-нибудь в помещении у кассы или у стенки, пытаясь скоротать время.   
     Помню, как однажды в  Новосергиевке, прислонившись к стене вокзала, от усталости провалился в сон и, потеряв равновесие, стал падать...
   Наверно шестым чувством все же уловил момент падения, судорожно схватившись за стоящее рядом сиденье, при этом всем телом навалился на спящую в кресле женщину.
   Шум, крики, извинения...
   В городе, гуляя с девушкой, у меня частенько не было денег в кармане, чтобы купить хотя бы пару пирожков, воду или мороженое. Лена понимала моё положение и ни разу не упрекнула за это. Подкармливала несостоятельного ухажёра домашней стряпней или тратила на двоих свою небольшую стипендию.
     Газировка без сиропа в автомате стоила всего копейку, мы запивали ею пирожки с картошкой или капустой, ничуть не переживая за скудную трапезу.
   Мне часто приходилось стоически переносить голод и дорожные трудности, но это меня совершенно не смущало, я принимал всё как должное рядом с любимой в предвкушении встречи...
   В городе, как я уже сказал,  мы ходили в кино или в цирк (куда можно было достать дешевые билетики по студенческой книжке Лены). Посещали театр музыкальной комедии или драмтеатр, приобщаясь к искусству.
   С удовольствием впитывали новые впечатления. Город для нас обоих был новым миром и воплощением бесконечных соблазнов!
   Мы бродили по скверам, иногда позволяя себе даже мороженое. Большего в нашем меню мы могли себе позволить тогда, когда я ушел от брата. Теперь же почти половину я отдавал за проживание у мачехи, часть клал на книжку, немного оставлял на расходы.
     В разлуках я придумывал себе неземной образ,  меня вдохновляла сама музыка слов, поражали и восхищали, например, женские окончания на "ла": "сказаЛА", "пошЛА", "принесЛА", "обняЛА", "ждаЛА" в её ответных письмах. Все, что связывало с образом любимой, меня удивляло как явление из противоположного мира, способное дать мне то, ято никто дать не может...
    Письма были как послания пушкинской Татьяны Онегину – полны любви и надежды на новую встречу. В письмах мы мирились, и с нетерпением ожидали новой встречи.
     Так пролетело два года.    
     Мне к тому времени пришлось уйти и от отца с мачехой, она вдруг возжелала большей оплаты за проживание.
     У нас состоялся разговор. Отца не было дома. Мачеха без обиняков заявила, что пора добавить за проживание, ведь, живя у брата, я отдавал ему все до копейки...
     - И сейчас, - продолжила она, - вместо того, чтобы мотаться к своей… (тут она сделала паузу, видимо, помня как зовут мою подругу, продолжила, - лучше бы отдавал все престарелому и больному отцу.
     Я  возразил, что у них я в основном только ночую. Днем – на работе, а в выходные уезжаю, почти не питаюсь у них, поэтому считаю, что тех денег, а это вдвое больше отцовской пенсии, вполне достаточно.
     В сврих фантазиях она не учла, что мне, молодому человеку нужно одеваться, и как-то подстраховаться на черный день, откладывая на сберкнижку.
     Отец и мачеха были уже далеко не молоды и, случись что с отцом, я останусь совершенно без какой-либо подушки безопасности.
     Старуха стала торговаться и, что больше всего меня возмутило, оскорблять Лену. Дело дошло до того, что назвала ее проституткой, на которую мне, якобы, не жалко тратить денег, а вот своему родному отцу я жалею лишнюю копейку...
    Это было уже крайней точкой, возмутившей меня до глубины души.    
     Я закричал, чтобы мачеха замолчала, сказав, чтобы несмела оскоблять мою девушку, не зная ее. И это мои деньги и я буду решать, куда их тратить!
   Неожиданно сухонькая, маленькая старушка кинулась на меня с кулачками, подняв вверх, злобно тряся ими, как двумя гранатами. Налетела, пытаясь ударить, чего я не ожидал.
     Оттолкнув ее, но не рассчитал силы и, словно кукла, она закатилась вдруг под заправленную постелью панцирную кровать…
   Не утратив запала, она пыталась выбраться, при этом потряла полностью контроль над собой, громко матерясь.
     Схватив свой чемоданчик, в чем был, я выскочил прочь. Не думая, что дальше, весь взъерошенный, я быстро зашагал по улице, куда глаза глядят.
     Вспомнил об отце. Хотя его в этот момент не было дома, вряд ли он встал бы на мою сторону, поскольку был полностью зависим от мачехи, живя у нее на птичьих правах.
     Он и после не искал со мной встречи, не счел нужным как-то уладить ситуацию...
     Идя по улице, я забрел в какой-то сквер и, присев на лавочку, стал размышлять о своей горькой участи. Куда теперь? Может на квартиру? Но у меня не было знакомых, кто мог бы помочь на первое время.
      Мимо шла женщина и неожиданно заговорила со мной, кивнув на чемодан:
     - Приезжий? А что тут сидишь, ждешь кого?
     Я ответил, что здешний, но на данный момент вынужден искать крышу над головой.
     Поинтересовался, не знает ли она, где сдают квартиру?
     Она спрсила: работаю ли я, могу заплатить за комнату? И на утвердительный ответ, предложила комнату в своем доме.
     Поначалу у нас все было нормально, как у брата и у отца, но месяца через три, хозяйка тоже потребовала добавить оплату...   
     История поразительным образом повторялась, но теперь это была чужая тетка.
   Я парировал, что она сама назначила цену. И у меня нет лишних денег. Объяснил, что мне надо в зиму приодеться, у меня не было приличного пальто, обуви.
   Действительно, по сути, после детдома я в одной и той же одежке ходил уже больше года. Брюки поизносились, рубашка тоже, старое пальтишко и обувь – на все случаи жизни. Что-то осталось у брата, что-то у мачехи, я принципиально не пошел за вещами, и они не побеспокоились, с глаз долой – из сердца вон…
   На этом разговор с хозяйкой квартиры о повышении оплаты вроде закончился, но вскоре я столкнулся с неприятным фактом. То ли из желания проучить меня, когда я был на работе, она обшарила мой чемоданчик, забрав деньги на текущие расходы. Позарилась даже на электробритву, которую практично присмотрела, о чем я узнал позже, для взрослого сына, что жил  с  семьей отдельно…
   Оскорбленный такой беспардонностью, я ушел к Николаю, старшему брату по матери. Он давно скромно намекал мне на то, что я обхожу его, вроде обижаясь, что ушел на квартиру, а не к нему.
     Зная неуживчивый характер его жены Валентины, у меня даже не возникало желания придти к ним. Это значило бы, что я снова стану зависимым и мне придется ходить у них, условно говоря, по одной дощечке. Вновь оправдываться за поездки, и слушать упреки через какой-то промежуток времени за "нерациональную" трату денег.
   Но выхода не было. Хотя бы на время нужно было куда-то устроиться в преддверии наступающего осенне-зимнего периода.
     Сноха приняла меня нормально, сказав, вроде с обидой, что вместо того, чтобы шататься по квартирам, давно пришел бы к старшему брату.
   Мы сговорились о цене. Она знала сколько я платил Виктору и на квартире, сказав, что эта сумма её вполне устроит.
   И снова три месяца были нормальными, а дальше - по известному сценарию.
     Пришлось снова искать квартиру... 
     Тем временем пролетела вторая зима после детдома. Следом – весна. В начале лета Лена получила диплом, и ей надо было ехать по месту отработки. Она выбрала Кемеровскую область, там вроде жили её дальние родственники.
   Меня ничто не держало в родном поселке, и я с радостью и облегчением отправился за ней, как когда-то декабристки отправились за своими любимыми в сибирские края, хотя мы официально не были связаны узами брака. Нас вела только любовь, беззаботной юности всё по плечу...

Продолжение...