Он

Он всегда и ко всем обращался на «вы». И эта нехитрая процедура была такой бережной, такой ценящей, как будто обволакивающей всего собеседника огромными мягкими ладонями.

И когда у подъезда слышалось глуховатое «Здравствуйте, Андрюша. Рад вас видеть», дети восхищённо слетались со всех сторон, чтобы получить это уважительное «вы» в свой адрес, а взрослые улыбались и понимающе кивали друг другу. Они помнили это обращение с тех самых пор, когда ещё не были ни родителями, ни даже взрослыми.

Он никогда не торопился закончить разговор. После приветствия он внимательно и ожидающе смотрел на собеседника добрыми близорукими глазами, как будто говорил: «Ну расскажите же мне что-нибудь необычное, молодой человек».

И ещё шляпа. Как только весна полновесно захватывала власть, на его голове обязательно появлялась фетровая шляпа. Невнимательные считали, что одна и та же, но те, кто дал себе труд присмотреться, понимали, что шляп, как минимум, три: белая с шоколадной тесьмой, желтоватая с белой отстрочкой и цвета слоновой кости с причудливым узором. Любая из этих шляп при встрече аккуратно приподнималась над головой, а голова намечала поклон. Это выглядело волшебно.

Про жену его никто никогда не слышал, а вот сын служил на Балтике, во флоте, и фотография с улыбчивым моряком, очень похожим на него самого, всегда лежала в обьемном, солидном портмоне.

А ещё у него была собачка неизвестной породы с незатейливой кличкой Жулька. Из тех собак, которые до старости щенок. Жулька была очень старой и очень щенком. Наивная, доверчивая, маленькая, пушистая, с меховым шарообразным хвостом, она привычно сопровождала хозяина на прогулках, радуясь любому, кто хотел её погладить. Ни одной охранной, служебной или охотничьей черты в Жульке не было, зато доброта и чистейшая любовь были видны каждому.

А вот сейчас будет грустно. Тёплым осенним утром, когда солнце уже не печёт, не греет, но даёт много света и прозрачности, он, не замечая никого, припадая на левую ногу, в распахнутом сером плаще, шёл с маленькой коробкой под мышкой и лопатой в руке. Шёл в место, хорошо известное только ему и Жульке. Вернулся уже без коробки, долго сидел на зелёной лавочке с облупленной краской возле подъезда и пытался зажечь спичку трясущимися пальцами. Но так и остался сидеть с незажжённой папиросой в углу рта, а взгляд растерянно перемещался от куста к кусту.

Через три дня его увезли на скорой. Молчаливого, белого, осунувшегося. Но спасти не смогли. Когда выставили у подъезда гроб, прощаться пришли все: дети, взрослые, когда-то бывшие детьми, генералы с прямыми спинами и влажными глазами, капитан сторожевика, срочно взявший увольнительную, очень похожий на него, администрация небольшого городка в полном составе...

И всем казалось, что плотно сомкнутые веки сейчас распахнутся, он обведёт всех улыбчивым взглядом и скажет: «Здравствуйте. А что же вы тут в такой тесноте стоите»? Но он не сказал.