Наследие Арна. Время Вдов Гл. Первая. Ч. Первая

    ВРЕМЯ ВДОВ
                I
               
    Великая победа при Гестилрене в Нёденсе в 1210 году досталась слишком дорогой ценой.  После себя она оставила  много вдов и еще больше сирот. Год траура закончился скоро, но скорбь затянулась надолго.

   Горе юного Биргера сына Магнуса было глубже и острее, чем скорбь его братьев, хотя они, как и он, остались сиротами,  как и он потеряв  горячо любимого и почитаемого дедушку Арна.

  Однако сам Биргер побывал в Гестилрене, где, несмотря на юный возраст, нес штандарт с гербом королевства и скакал между конунгом Эриком сыном Кнута и маршалом Арном сыном Магнуса.  Биргер собственными глазами видел, как его отец Магнус Манескёльд, а с ним множество взрослых Фолькунгов, выехали  навстречу смерти. Должно быть, случившееся несчастье произошло очень быстро, но в его памяти оно осталось тяжелым сном, где все старшие родичи медленно двигались  к гибели на своих закованных в железо конях.

   Конунг и маршал, их знаменосцы и курьеры, а с ними эскадрон легкой кавалерии, расположились высоко на холме, откуда видели поле битвы как на ладони. Эти мужчины знали, что сейчас произойдет, и были бессильны что-либо сделать, кроме как тихо перекреститься.

   Старшие Фолькунги, посчитав для себя унизительным учиться, как их сыновья, в школе Форсвика, пошли в атаку, не дождавшись сигнала синего флага на холме. Возможно, им не терпелось вступить в бой, и уж точно никто из них не осознавал опасности преждевременной атаки.

 Те, кто яростно и решительно мчались навстречу наступающим датским всадникам, не могли видеть, как позади них поднялась большая черная туча, предвестница смерти. В назначенное время две тысячи их собственных лучников дали первый залп, а следом второй и третий. Более половины всадников Фолькунгов, оказавшихся далеко впереди, пали, словно скошенные косой ангела-убийцы,  в тот самый миг, когда  собирались ударить по  датчан. Собственная гордость и безрассудство погубили их.

  Горе от этого меньше не стало.  В тот момент юный Биргер, ожидавший на холме среди военачальников, был далеко не единственным мальчиком Фолькунгом, оставшимся без отца.


                *   *   *
    Год траура закончился незадолго до сбора урожая, обещавшего в этом году быть на редкость обильным, и юный Биргер вернулся в Форсвик, несмотря на протесты матери Ингрид Ильвы, которой не осмеливался перечить ни стар ни млад.  Она пыталась убедить его, а  потом и вовсе приказала остаться в Ульвосе с братьями. Она считала, что духовные знания, которые он мог получить дома, поскольку незадолго до этого  наняла еще одного учителя из Скённинге,  более ценны для ее сыновей и их будущего, чем военное дело и искусство финансов, которым обучали в Форсвике.

    Биргер  не собирался  отступать от своего ни в какую. Он защищался, говоря, что монахи надоели ему с пятилетнего возраста, и что он  хорошо говорит и пишет как на языке церкви, так и на франкском, и о Священном Писании знает более чем достаточно. Но он еще не посвящен в рыцари, а меньшим в своей жизни он довольствоваться не согласен. Он отмахнулся от заверений матери, что ему уже предначертано в будущем стать чем-то большим, чем просто рыцарем, заявив, что никто не может знать будущее, чтобы люди не говорили и не шептали о способностях его собственной матери. И даже если бы это было так, высшая власть в королевстве требовала познаний в военном искусстве так же, как и в духовном.

  Позже, когда с пирса Ульвосы он сел на одно из грузовых судов, постоянно курсировавших между Линчёпингом и Лёдёсе, он, вероятно, подумал, что его мать уступила легче, чем он ожидал. И все же он плыл в Форсвик, он тосковал по этому месту больше, чем по любому другому, особенно после года траура, времени похорон павших родичей.


   Стоял теплый душный вечер позднего лета, когда лодка, подгоняемая слабым западным бризом, едва рябившим поверхности воды, причалила к Форсвику. Задолго до того, как бросили якорь, ветер принес с собой специфические ароматы Форсвика, которых не могло быть ни в Западном, ни из Восточном Гёталанде. Ароматы из сказок о дальних странах: древесного угля кузниц и стекольных заводов,  свежеиспеченного хлеба из глиняных печей, похожих на пчелиные ульи, закопанных в землю, аппетитный запах раскаленных грилей с жарящейся рубленой бараниной, приправленной тмином и перцем, которые найдешь нигде кроме  Форсвика, и пьянящий аромат буйно разросшихся розовых кустов его бабушки Сесилии Россы. И к этому добавлялись звуки, собственная песня Форсвика: звон кузницы, пыхтение кузнечных мехов и высокий, резкий визг вращающихся пил. Это мог быть только Форвик. Пятилетним малышом его впервые привезли сюда и здесь провел большую часть своей юной жизни. Форсвик был для него домом больше, чем Ульваса на другом берегу озера Вёттерн.

    Он спрыгнул на берег прежде, чем лодка успела причалить, прикрыл меч плащом и взбежал по длинной широкой лестнице, сделанной теперь больше чем на половину из камня.

    Это было похоже на прибытие в маленький городок, где никто не обращал внимания на новичка, даже если он носил синий плащ Фолькунгов, и все потому, что почти все молодые люди в Форсвике были одеты именно так. И, как в городе, каждый был чем-то занят. Одни возили на телегах в кузницы уголь, таскали песок в стекольные мастерские, другие выставляли медные миски и глиняные кувшины на верхних причалах, чтобы освободить место для груза, привезенного последним судном, пересекшим Вётерн. Служанки носились с большими деревянными подносами свежеиспеченного хлеба, мясники, сгибаясь под тяжестью туш, таскали мясо со скотобойни на поварню, и среди всей суету слышалось жужжание  иностранных языков, на которых говорили только в Форсвике. Он постоял немного, прислонившись к стене дома, которая едва заметно сотрясалась от скрипа и визга больших мельничных колес, скрипевших внутри. Он дышал  и прислушивался к Форсвику, ему казалось, что он отсутствовал всего ничего.  С другой стороны поместья, со стороны тренировочного поля, доносился топот конских копыт.

   Йоханнес Якобян, его друг и ровесник, первым заметил Биргера, подбежал и крепко обнял его. И когда они, оживленно беседуя, направились к бухгалтерии госпожи Сесилии Россы, стало ясно, что за последний год в Форсвике ничего ужасного не произошло. Казалось, время  здесь остановилось, а войны и вовсе не было.

   Йоханнес, сын мастера Якоба Вахтиана, волнуясь, имел привычку, говорить на смеси многих языков. Эта смесь, язык, придуманный детьми  Форсвика,  был неудобен и непонятен для чужаков. На  пути к каморке госпожи Сесилии Россы Биргеру пришлось дважды или трижды переспросить объяснение то франкского, то  латинского слова. Проводив друга до двери, Йоханнесу неожиданно пришла в голову  мысль рассказать что-то, наверно, важное, но все же малопонятное — как они усовершенствовали лесопилки в Форшвике, так что теперь за один день работы выполнялись вдвое быстрее. Но когда Биргер начал нетерпеливо одергивать плащ и продемонстрировал меч из-под согнутой левой руки, Йоханнес быстро понял намек и попрощался, пообещав непременно показать ему новые пилы завтра.

  Оставшись один, Биргер на мгновение замер и опустил голову, словно в молитве. В следующий миг он глубоко вздохнул, толкнул низкую деревянную дверь и вошел в кабинет бабушки.

   Она сидела  спиной к нему, с пером в руке склонясь над своими бухгалтерскими книгами. Ее свисавшая  на спину густая коса, когда-то ярко-рыжая, была теперь серебристо-седой.  Она не торопясь  отложила перо, потянувшись  за своей черной вдовьей вуалью, прежде чем  обернуться с выражением лица, в котором не было недружелюбия, но и дружелюбным назвать его тоже было нельзя, поскольку ей не нравилось, когда ее отвлекали от работы.

  Но узнав внука, ее лицо изменилось.  Побледнев, она встала и поднесла руку ко рту, словно пытаясь сдержать крик. Он шагнул вперед и обняв ее обеими руками, стал покачивать взад-вперед, не произнося ни слова.

— Тебе  следовало послать мне весточку заранее, мой любимый внук, — наконец сказала она, мягко отстранив его и указав на обитый кожей табурет для посетителей, и несколько неуверенно вернулась на место.

— Я не хотел беспокоить или неприятно удивлять мою дорогую бабушку, — Биргер, смущенно сел и начал оправлять плащ.

— Биргер...ты не сделал ничего дурного, — прошептала она. — Когда я обернулся, мои глаза затуманились от расчетов, но заметив твой темный силуэт на фоне света,  я увидела не тебя, а моего любимого Арна. Я узнала плащ и меч, свет отразился от золотого гладкого креста, и тогда на мгновение я увидела того, чей меч ты носишь.

— Я ношу его с гордостью, — пробормотал Биргер, глядя в пол. — Ничто на земле не может быть для меня дороже этого меча, и ты, бабушка, я уверен, понимаешь это.

— Не сомневаюсь, — ответила она своим обычным тоном, в равной степени перемешивая смех с серьезностью. — И все же, по-моему, тебе следует беречь этот меч, носить его в трудные времена, но не в каждое маленькое путешествие. Если ты его потеряешь, нам неоткуда будет взять новый.

— Я скорее умру, чем потеряю этот меч, — с жаром ответил он.

— О да, —  улыбнулась она. — Этот меч слишком велик для тебя, и если я правильно понимаю, тебе нужен размером в раз пять меньше. До конца завтрашнего дня я позабочусь об этом, обещаю. И все же, было бы лучше дать знать мне заранее, ведь я должна предложить приветственный эль моему самому любимому внуку.

— Дорогая бабушка, тебе не о чем беспокоиться, я приехал в Форсвик не для того, чтобы пить пиво. Я хочу без промедления поступить к тебе на службу, — ответил Биргер с высоко поднятой головой и вновь обретенной уверенностью.

— На службу ко мне! — рассмеялась Сесилия Росса, но взгляд ее был исполнен любовью. — Звучит заманчиво. Позволь-ка я угадаю, какое ремесло ты выбрал?  Кузнеца, лесоруба или пильщика дров? Мельника, ткача, плотника или стеклодува? Может быть, медника или охотника? Неужто рыбака? Из тебя получился бы превосходный конюх или кузнец, хотя, возможно, ты пригодился бы и на поварне. Ну, ответь мне, пока я не умерла от любопытства, какая служба тебе по душе!

— Я  думал начать с рыцарского зала в Форсвике, — пробормотал с пылающими щеками Биргер.

— Ах,  рыцарский зал, как же мне не пришло это в голову! Да, места там действительно много, сейчас там  живут постоянно только рыцарь Сигурд и рыцарь Оддвард. Конечно, ты можешь там жить, я знаю, что твой дедушка Арн открыл тебе доступ в рыцарский зал. Но что ты собираешься там делать, кроме как жить?

— Дорогая бабушка, ты же все понимаешь, — пробормотал Биргер. — С пятилетнего возраста я десять лет учился в Форсвике. Я не так силен, как рыцарь Бенгт, но в королевстве не найти рыцаря сильнее его. Я не такой ловкий, как рыцарь Сигурд и рыцарь Оддвард. Но я могу обучать самых младших, а Сигурд и Оддвард могут учить меня. Я рассчитывал на это, когда умолял свою мать отпустить меня в Форсвик.

— Ты говоришь очень хорошо, дорогой Биргер, — задумчиво ответила Сесилия Росса. — И напомнил мне сейчас одного твоего родича: ты не обращаешь внимания на насмешки, и это меня радует. Но ты должен знать, что здесь кое-что изменилось. В довоенные годы здесь одновременно обучалось около сотни детей, от мальчиков до юношей. Однако сейчас их осталось чуть меньше половины, и у нас всего шесть или семь новых, слабеньких малышей, которым нет и пяти.  Я обязана сказать тебе, что большинство этих детей даже не Фолькунги.

— Тогда кто они? — Биргер удивленно вскинул брови.

— Это сыновья вольноотпущенников из Форсвика и чужеземцев, и ты вряд ли захочешь обучать таких детей.

— Конечно захочу, — возразил Биргер. — Многие вольноотпущенники и чужеземцы ничуть не хуже Фолькунгов, кроме того, мой дорогой дедушка делал Фолькунгов из вольноотпущенников, приняв их в совет. Я поступил бы так же.

 — В таком случае я горжусь тобой, Биргер.  Завтра ты начнешь службу и будешь жить в рыцарском зале. Завтра же ты получишь все необходимое, а кроме того, новый меч для тренировок и один для боя, а тот, что носишь сейчас, ты повесишь на стену рядом с захваченными знаменами и вражескими щитами. Сегодня вечером мы устроим приветственный ужин. Иди ко мне, дай я еще разок обниму тебя!
                *   *   *
   Первая неделя в качестве учителя в Форвике оказалась намного сложнее, чем ожидал Биргер, и он поначалу засомневался, не совершил ли ошибку. На него легла обязанность следить за выполнением самых простых упражнений, которые начинались на восходе солнца после молитвы и продолжались до полудня. Днем хрупкая детвора занималась с монахом в ризнице маленькой деревянной церкви, а Биргеру предстояло продолжить гораздо более сложные упражнения под руководством рыцаря Оддварда и юношей его возраста, проходивших последний год обучения в Форсвике.

   Занимаясь с малышами, он старался набраться терпения и спокойно относиться к их плачу и нытью, когда им причиняли боль. После полудня он оказывался среди своих сверстников, в худшем случае несколько отяжелевший после обильного обеда, который всегда подавались в Форсвике, а аппетит  у Биргера был отменный,  и ему приходилось тренироваться значительно серьезнее. Никто не относился к Биргеру с опаской, несмотря на то, что он выходец из знатного рода, его мать королевских кровей, а сам он - внук Арна сына Магнуса, состоящий в близком родстве с ярлами из Бьёльбо. Напротив, юноши словно гордились тем, что могли встретиться с Биргером с мечом или копьем, предварительно выбив его из седла на конном поле, но с таким же удовольствием делали что-нибудь забавное, например, смазывали его по подбородку краем собственного щита.

   Он получил удобное жилье в зале Рыцарей, но не смог, как рассчитывал, прочесть ни строчки ни в одной из двух римских книг по военному искусству, оставленных его дедом Арном, потому что каждый вечер падал на ложе и мгновенно засыпал, несмотря на боли в конечностях. По той же причине он не мог поговорить о войне с рыцарями Оддвардом и Сигурдом, командовавшими в Форсвике. Биргер подозревал, что за этой невыносимой суровостью стояла его мать Ингрид Ильва, которая поговорила со своей свекровью и подругой Сесилией Россой, а его дорогая бабушка, в свою очередь, потолковала с двумя рыцарями. Однако это подозрение лишь подстегивало его решимость. Каждое утро, стиснув зубы, он предпринимал новые попытки.

  Тем не менее, Биргер вознес в своем духе краткую благодарственную молитву, когда на второй неделе появилась возможность сделать перерыв. Однажды из Имсиборга прискакал рыцарь Бенгт сын Элины в сопровождении десятка своих воинов. Он не только обучался в Форсвике, пройдя путь от слабого и одинокого мальчишки до знаменитого рыцаря, но считался самым  сильным и выносливым воином во всем королевстве.  У него было дело на тинге в Аскаберге, и для этого он хотел сначала улучшить оружие и снаряжение своих людей, а также взять в сопровождение шестерых юношей, желательно как можно более знатного происхождения, а значит, Биргера в первую очередь. Рыцарю Бенгту требовался полный отряд, а согласно правилам Форсвика, эскадрон состоял из шестнадцати человек, что было как раз тем числом, которое требовалось для принятия полной присяги тингу. Дело касалось земельного спора между рыцарем Бенгтом и одним из его соседей, и он заявил, что предпочел бы решить этот вопрос на тинге, а не с мечом в руке. Он сказал это не из страха перед мечом, ибо не было в королевстве воина сильнее Бенгта. Все знали, что сам Арн сын  Магнуса считал Бенгта сына Элины своим лучшим бойцом.

    Когда на следующий день, прогромыхав копытами, отряд из Форсвика приблизился к тингу  Аскеберги и с плеском пересек вброд бурлящую воду реки  Тидан, все присутствовавшие там онемели и на мгновение совершенно забыли о ворах, которых должны были вот-вот повесить. Эскадрон из Форсвика представлял собой впечатляющее зрелище. Все форсвикеры, одетые в синие плащи Фолькунгов и кольчуги серебристого оттенка, сидели на вороных конях, чья сбруя сверкала, а сами скакуны были резвыми и сильными, как все лошади Форсвика. И хотя в прошлом находились те, кто фыркал и плевался при виде этих странных животных, сейчас никому и в голову не пришла бы подобная мысль. Молодой жеребец из Форсвика стоил как ферма среднего размера, и хотя многие желали бы купить его, позволить это себе могли лишь единицы.

   Биргер, скакавший впереди рядом с рыцарем Бенгтом, поскольку они единственные в отряде имели право носить на своих плащах герб Фолькунгов, страдал от того, что краснел и смущался под взглядами восторженной толпы и не мог держаться столь же хладнокровно и непринужденно, как рыцарь Бенгт.  Было нетрудно догадаться, что прибытие эскадрона во всем своем блеске, служило определенной цели. Но в тот момент мальчик не понимал, какие именно цели преследует рыцарь Бенгт, демонстрируя силу.

   Пока форсвикеры спешивались, отстегивая подпруги,  и отправились поприветствовать родичей и знакомых, дела тинга постепенно пошли своим чередом. Двое воров, пихавших и поносящих друг друга,  были, наконец,  повешены. И хотя для повешенных это было делом обычным, один из них, обделавшись перед смертью, вызвал всеобщее ликование.

    Биргер никого не знал на этом тинге, потому ни на шаг не отходил от рыцаря Бенгта и вежливо, но кратко и холодно приветствовал всех, подходивших к рыцарю Бенгту, чтобы поклониться и выразить свое уважение. Сам лагман* Рудрик из Аскеберги выступил вперед, чтобы побеседовать с рыцарем Бенгтом, и извинился за то, что не может немедленно заняться делом господина Бенгта, поскольку железо уже раскалилось. Но тот лишь улыбнулся и махнул рукой, давая понять, что дела тинга  могут продолжаться заведенным порядком, его это мало беспокоит. Лагман угодливо поклонился и поспешил вернуться к камню верховного судьи, откуда продолжил начатое дело, прерванное всадниками Форсвика.

*Лагман — законодатель; лицо, которому поручено быть выразителем закона и толковать его.

   Биргера удивили некоторые вещи, например, зачем железо стоит накаливать и почему лагман заискивает и ведет себя  как подчиненный в том месте, где нет никого выше его по рангу. Он осторожно посмотрел на рыцаря Бенгта, но на его суровом лице не нашел ответов на свои вопросы.

  Какое-то время  они молчали, и Биргер постарался подражать рыцарю Бенгту, скрестив руки на груди и казаться таким же непроницаемо суровым, но не смог сдержать любопытства и, наконец, спросил:

— Прости меня, рыцарь Бенгт, если я покажусь тебе глупым, — начал он осторожно, — но даже несмотря на то, что я форсвикер и узнал много такого, чего не дано этим людям, есть еще вещи, которых я вообще не понимаю.

— Форсвик — это царство небесное, а сейчас ты спустился на землю, — с горечью ответил рыцарь Бенгт. — Здесь мы среди блевотины и несправедливости, а твой дорогой дедушка и мой наставник воспитывал тебя вдали от всего этого. Ну, спрашивай, я все тебе объясню!

— Как может лагман Рудрик так унижаться, стоял перед  нами? — с жаром начал Биргер.

— Потому что он кусок дерьма, — презрительно усмехнулся Бенгт. — Его  почтение к шестнадцати форсвикским мечам и шестнадцати нашим копьям гораздо сильнее, чем его уважение к закону.

— А при чем здесь раскаленное железо?

— Какого-то человека унизят дважды: будут пытать, потом повесят. Это величайшая из всех несправедливостей, происходящих на тинге, — ответил рыцарь Бенгт, стиснув зубы. — Это не так забавно, как вешать воров, и я не подумаю о тебе плохого, если вдруг ты захочешь отлить, когда это начнется.

— Я Фолькунг и не буду выказывать страха, — спокойно ответил Биргер.

— Мы оба Фолькунги и не боимся ничего человеческого, дело не в этом! — резанул рыцарь Бенгт, повернулся к Биргеру и, взяв мальчика за плечи,  посмотрел ему прямо в глаза. — Но мы  можем уйти отсюда, выразив презрение тингу, нарушающему закон. Или мы можем остаться и ты узнаешь то, что не забудешь никогда в жизни: что есть закон и что есть беззаконие.

    Решение Биргер принимал с трудом. Он сказал себе, что ему нужно учиться привыкать к тому, что сейчас произойдет, и поэтому он должен остаться на месте. Но если бы сам рыцарь Бенгт  с презрением отвернулся, он, безусловно, оказался бы в отличной компании, сделав то же самое.

   Теперь вывели юную Ирсу, девушку с обнаженными руками, завязанными за спиной. Ее волосы были бы блестящими, как шелк, если бы не спутались от шлепков, крови и грязи, а лицо, одно из самых красивых, было вымазано коровьим навозом.

   Лагман Рудрик громко выкрикнул дело, и прошелестел радостный и выжидательный ропот. Монотонным голосом служитель закона принялся излагать о том, что тинг примет решение в соответствии с законами предков, Западного Гётланда и суда Господа Бога.

   Отец Ирсы отдал себя в рабство за долг, который был не в состоянии выплатить, и девушка тоже стала рабыней. На ферму Йевстагорд, где ее держали, приехали гости, и среди них молодой господин Сванте, истец по делу. В то самое время, как юнкер {дворянин} Сванте гостил на ферме, пропали три золотые монеты. Рабыня Ирса назвала вором Сванте и действительно, три золотые монеты нашли в его седельной сумке. Сванте защищался, аргументируя тем, что, он высокородный юнкер и не может быть заподозрен в столь гнусном деянии, как воровство, зато рабыня, оклеветавшая его честь, коварно пыталась ввергнуть его в беду. Но слава Богу, по закону слово раба нельзя принимать на веру, если оно направлено против свободного человека. Поскольку честь его была запятнана, Сванте потребовал Божьего суда и предложил повесить его на тинге как вор, если вердикт окажется не в его пользу. Не принять столь благородного предложения было бы невозможно.

   Если Ирса невиновна, а юнгер Сванте окажется преступником и вором, в предстоящем  суде Бог, несомненно, поддержит Ирсу. Если рабыня сможет пройти десять шагов и пронести в голых руках четыре раскаленных железных прута, не получив ни признака ожога, Господь Бог докажет ее невиновность. В этом случае юнгера Сванте  немедля повесят, как вора.

   Однако если Бог покажет, что виновна Ирса, повешена, как воровка, будет она,  а ее отец и брат достанутся юнгеру Сванте в качестве небольшой компенсации за причиненные ему неприятности, и он будет оправдан от ложных обвинений во веки веков.

   Биргер не смел сдвинуться с места. Он ошеломленно  стоял и слушал, как представитель закона излагал дело, которое, по здравому разумению, могло закончиться только ранами.

— Говорят, — прошептал рыцарь Бенгт. — что в прошлом некоторые обвиняемые проходили это испытание, но сейчас перед нами все равно невиновный человек, и всем известно, как обстоит дело. Посмотри на этого Сванте, он дрожит, бедняга. Похоже, он сильно робеет перед доброй волей Господа.

— Он преступник, это и так понятно, а теперь и воообще ясно, — прошептал в ответ Биргер. — Если Господь Бог, или Его Пречистая Матерь, или архангелы, или святые вообще милосердны к невинным, то этот час настал. Помолимся за нее!

   Закрыв глаза, Биргер начал молиться Божьей Матери, умоляя смилостивиться и одним из Своих чудес свершить правосудие там, где земной закон бессилен. Закончив молитву, он открыл глаза и посмотрел на рыцаря Бенгта, стоявшего неподвижно и, казалось, вовсе не думавшего последовать призыву Биргера молиться за невиновных.

   Теперь девушка и сама с молилась жарким рвением. Когда ее обнаженные руки освободили от пут и повели к раскаленным прутьям, все взляды, кроме Биргера, были направлены на нее. Мальчик внимательно наблюдал за вором Сванте, который, оставшись один, упал на колени и молился так же истово, как и Ирса. Биргер подумал, что ему никогда не забыть этого зрелища: вор, умоляющий Бога, чтобы невиновный человек пострадал от чудовищной несправедливости, а виновный спасся.

   Девушку подвели к мехам, к приходскому священнику, бормочущему молитвы, и к двум кузнецам, нагревшим тяжелые железные прутья столь сильно, что они начали светиться. Поначалу Ирса опустилась на колени и вновь помолилась, и все это время в ее адрес сыпались оскорбления, а из задних рядов зрителей доносились шутки и хихиканья.

   Наконец она встала с пылающим взглядом и уверенной улыбкой на лице, бесстрашно протянув нежные обнаженные руки, чтобы принять свое Божественное бремя.

   Кузнецы схватили большие щипцы и с натугой положили все четыре светящихся бруска на ее вытянутые руки. Она улыбнулась и посмотрела на небо, поначалу, казалось, железо  не причиняло ей ни малейшей боли.

   Сделав шаг, она пошла, сначала прямо, но вскоре пошатнулась, и послышался шипящий звук жарящегося мяса ее рук. Вскоре она споткнулась и упала с диким криком боли, а потом закричала еще сильнее, проклиная Бога, который позволил ей умереть вместо простого вора, и другие вещи, которые уже никто не слушал. Четверо ухмыляющихся мужчин, держа в руках тонкую полоску бычьей кожи, смоченную рассолом, поспешили к ней  и  обвязав  этой веревкой ее шею,  потащили, плачущую и вопящую от боли, к виселице, где двое воров  уже болтались на ветру. Они перекинули веревку через ветку и начали медленно подтягивать девушку вверх. Она извивалась и кричала, что еще больше веселило зевак. Она отчаянно пыталась просунуть пальцы между кожаным ремнем и шеей, расцарапав себя в кровь, в то время как веревка натягивалась все сильнее, так что вскоре ей пришлось балансировать на цыпочках. Ее ноги были грязны и босы. Мужчины позволили ей постоять так какое-то время, а затем потянули и она повисла.

    Умирала она медленно, и когда она, наконец, перестала дергаться и затихла, свесив одну обожженную руку вдоль тела, с пальцем другой, застрявшим между кожаной петлей и шеей, зрители начали расходиться.  Родичи  Сванте кинулись к нему  с объятьями, а он лишь улыбался,  и вскоре сам засмеялся над забавными выходками повешенной вороватой рабыни.
Но когда лагман собирался объявить следующее дело, кто-то громко вскрикнул, указав пальцем на дерево, на котором висела Ирса.  Повешенная начала двигаться, словно к ней возвращалась жизнь. Ее тело дернулось, и она начала извиваться, как змея, прежде чем замереть навсегда. Несколько мужчины побледнели, но другие сказали, что с повешенными такое  случается и что в этом нет ничего особенного. Дело тинга вновь пошли своим чередом.

    Биргер стоял в слезах рядом с рыцарем Бенгтом, по каменному лицу которого нельзя было ничего разобрать. Слезы Биргера не имели отношения к повешенной рабыне, он не мог понять, как Бог допускает такую несправедливость.  Неважно, что невинная Ирса теперь наверняка  в раю и наслаждается наивысшей справедливостью, что вряд ли ожидало хитрого вора Сванте. С этой идеей было легко смириться. Но почему Бог не был более милостив к людям, почему Он позволил им продолжать жить во тьме и заблуждении?

— Говорят, мы, Фолькунги, теперь обладаем властью в королевстве, — внезапно  прошептал рыцарь Бенгт, прервав размышления Биргер  о нежелании Бога карать зло. — Но если это и есть власть,  мне она не по вкусу.

   Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, рыцарь Бенгт смело шагнул на середину площади, чтобы лучше слышать, возможно, считая, что теперь пришло время для его дела. Биргер нерешительно последовал за рыцарем Бенгтом и встал рядом с ним, вновь скрестив, как и он, руки на груди.

   Лагман Рудрик казался настолько оживленным и воодушевленным от веселого представления  воровки Ирсы, что, возможно, именно поэтому  продолжил дело, не имевшее отношения к скромному спору о земле рыцаря Бенгта, но, вероятно, обещавшее быть столь же занимательным. По крайней мере, он так объяснил.

   Теперь речь шла о споре между двумя свободными фермерами, в котором ни один не имел преимуществ перед другим. Первого звали Гутторм с фермы Хёгеста,  другого — Хярье Лусинг с фермы Ахадана. Они поссорились из-за участка земли на границе двух ферм, и не смогли договориться полюбовно. Теперь их родичи должны были принести присягу.

   В то время как крестьяне и свободные люди с трудом продирались сквозь толпу, рыцарь Бенгт, заметив человека, стоящего в дальнем круге зевак, внезапно и сердито указал  на него Биргеру.

— Вот тот, — произнес он тихо, но с явным негодованием, — парень в потертом синем плаще, он нам известен, по крайней мере, его знаю я. Его зовут Эрик сын Стена и он такой же Фолькунг как и мы, только он беден и безземелен.  И что хуже всего, он из Форсвика!

— Почему же он не ищет помощи у своих родичей и братьев? — удивился Биргер.

— Потому что он явился  сюда продавать свою честь, — пробормотал рыцарь Бенгт. — Я хорошо его помню, именно я научил его большей части того, что он сейчас умеет. Он постарше тебя, так что, возможно, вы не помните друг друга. И теперь он намерен навлечь позор на свой меч!

— Мы ни в коем случае не должны этого допустить — воскликнул Биргер с внезапной горячностью, заставив рыцаря Бенгта рассмеяться, что случалось с ним не часто.

— Сейчас поглядим, что можно сделать, —  сказал он, все еще улыбаясь, и покровительственно обнял своего высокородного молодого друга.

   Казалось, вопрос имущественного спора между фермерами зашел в тупик, но после того, как обе стороны принесли присягу, стало ясно, что тинг выиграет Харье Лузинг. Тут его соперник Гутторм из Хёгесты поднял руку и толпа выжидательно притихла. Он заговорил, утверждая, что человек, называемый Вша, намеренно исказив слово вошь, не обладает достаточным мужеством, чтобы заслуживать уважение тинга. Ибо он подобен гниде или, что еще хуже, сукину сыну, лишенному отваги, ничтожеству, не заслуживающему выиграть на тинге дело у человека лучше его.

   После этих слов раздался радостный смех и веселые перешептывания, ибо дело обещало закончиться не воплем представителей закона, а кровью. Любой, отказавшийся после подобных слов защитить свою честь, считался посрамленным и не имел права на суд тинга. Он больше не мог стать ни свидетелем,  ни желанным гостем не в одном доме, и любое дело, которое он попытался бы впоследствии вынести на суд, наверняка было бы проиграно еще до того, как он успевал что-либо объяснить.

   Харье Лузинг с фермы Альвадана побелел от гнева и проскрежетал зубами, пытаясь взять себя в руки, прежде чем ответить то, что от него требовалось: теперь должна пролиться кровь. Поскольку он был человеком чести, пришло время меча.

   Все в напряженном ожидании смотрели на Гуттурма из Хогесты, который  издевательски рассмеялся, прежде чем объяснить, что он тоже хочет разрешить спор  немедленно. Однако, поскольку закон позволяет,  вместо себя Гуттрум выставит бойца по имени Эрик сын Стена, человека честного и свободного.

    По толпе пронеслась волна предвкушения, и взгляды обшарили все вокруг, пока не наткнулись на Эрика сына Стена. Уверенно шагнув во внутренний круг тинга, ограниченного белыми камнями, он откинул плащ в сторону, готовый обнажить меч. Лагман попросил его назвать себя, хотя все и так знали, как его зовут, и ответить, готов ли он сражаться за Гуттурма. Эрик сын Стена сообщил свое имя, говоря,  что он, человек чести, взявший на себя обязанности поединщика Гуттурма на тинге. Лагман тут же объявил его заместителем фермера их Хёдеста.

     Наклонившись к к Биргеру и перекрикивая поднявшийся гомон, рыцарь Бенгт заявил, что отныне закон таков. Теперь, когда дело доходило до драки, место поединщика может занять кто угодно. В прошлом заменить человека мог лишь ближайший родич, отец, сын или брат.

— Но я все равно ничего не понимаю, — прошептал Биргер. — Почему наш родич должен защищать этого трусливого негодяя? И ведь ни один фермер не сможет соперничать с форсвикером, ведь так?

— Так же несомненно, как восход солнца, — кивнул рыцарь Бенгт. — Если фермер Харье поднимет меч на кого-нибудь из нас, он умрет в то же мгновенье.

— В таком случае честь нашего родича Эрика сына Стена будет поругана, — сказал  Биргер. — Что заставляет его пасть так низко?

— Я бы сказал, оплата в половину стоимости спорной земли в серебре, — ответил рыцарь Бенгт. — Его брат унаследовал все, а сам он беден. Теперь он продает свой меч.

— И для этого от столько лет учился в нашем в Форсвике? — Биргер пытался говорить тихо и учтиво. — Убивая крестьян на тинге,  он втаптывает в грязь нашу честь!

— Ты совершенно прав, мой юный друг — пробормотал рыцарь Бенгт. — Он издевается над законом точно так же, как этот Гуттрум из Хёгеста. Но, уверяю, тебя, страх в груди нашего бесчестного родича сейчас так же велик, как и у того фермера, который скоро умрет.

— Почему?  Чего ему бояться?

— Он видел нас. Больше мне нечего прибавить.  Думай сам, мой юный родич, смотри и учись тому, что произойдет через мгновение.

 В этот момент фермер Харье обходил всех с вопросом, не хочет ли кто-нибудь взять на себя его дело. Он с радостью обнажил бы меч против соседе и считал это правильным. Но кто теперь сможет защитить его? И он предложил половину своей фермы. Его никто не хотел слушать и тогда он поставил за меч поединщика всю свою ферму. Но на тинге не нашлось смельчака, настолько глупого, чтобы сражаться с форсвикером за десять ярдов земли. После смерти деньги особой радости не принесут.
 
   Харье Лусинг, мужчиной в расцвете сил, в меру упитанный и, вероятно,  сильный и мужественный,  пристегнул меч поверх  широких кожаных штанов красного цвета. Но теперь, когда он перебегал от одного отвернувшегося от него к другому, смерть уже смотрела на него своими пустыми глазницами. Внезапно он оказался лицом к лицу с двумя новоприбывшим форсвикерами, в одним из которых узнал рыцаря Бенгта, величайшего воина королевства.

   Отчаявшийся фермер пал на колени перед Бенгтом и Биргером, умоляя сжалиться над ним, говоря, что он не может предложить им ничего, кроме своей жалкой фермы, но что его дело правое, Бог тому свидетель и поэтому он заслуживает жизни.

— На тинге призывать в свидетели Бога обычно не самая лучшая идея, только что мы в этом убедились, — громко, но без насмешки ответил рыцарь Бенгт.

Казалось, он хотел добавить что-то еще, но юный Биргер опередил его.

— Я позабочусь о твоем деле! Я буду биться за тебя! — воскликнул Биргер, выхватывая меч и ударяя его плоской стороной по обоим плечам отчаявшегося крестьянина, словно посвящая его в более высокое звание.

Прежде чем рыцарь Бенгт успел вмешаться или остановить мальчишку, тот шагнул в центр круга белых камней, где ждал Эрик сын Стена.
  Лагману Рудрику ничего не оставалось, как спросить имя бойца, и когда тот ответил: Биргер из Ульвосы, сын Магнуса Монескёльда и Ингрид Ильвы, человек чести - по толпе зевак пронесся шепот удивления. Ибо произошедшее принимало великий и неожиданный оборот. Зрители ожидали короткого, но забавного танца, в котором  форсвикер быстро лишит головы отчаявшегося крестьянина. Но никто не решился бы дать прогноз, что произойдет, если двух форсвикеров столкнуть друг с другом. Кроме того, второй поединщик, совсем мальчишка,  казавшийся значительно слабее, был одет в плащ с вышитым на спине золотым львом Фолькунгов. Убить такого было бы небезопасно. Ни один человек, убивший благородного Фолькунга, не прожил бы после этого более трех закатов.

   Возможно, именно поэтому Эрик сын Стена, форсвикер, предлагавший свой меч любому, кто  больше заплатил, стоял без кровинки в лице.

 Биргер сын Магнуса  выглядел далеко не бледным. Напротив, его щеки пылали, когда он с обнаженным мечом встал в центр круга, который покинули все, кроме него и наемника Эрика сына Стена.

— Теперь, Эрик сын Стена, приказываю тебе отозвать свой иск против меня, Биргера сын Магнуса — громко выкрикнул Биргер, выждал время, когда наступит полная тишина и продолжил. — Ты форсвикер, Эрик. Я тоже. Ты давал клятву не поднимать меча против другого форсвикера. Если ты нарушишь клятву, то не доживешь до третьего заката, и тебе это известно не хуже, чем мне.

    Эрик сын Стена, сильный опытный боец, долго стоял неподвижно, опустив голову и не отвечая. Наконец, он поднял глаза и громко твердо произнес:

— Я, Эрик сын Стена, отказываюсь от поединка. Это не делает мне чести, и все же я не буду вступать в этот бой. Дело возвращается к тебе, Гутторм в Хёгеста, тому, хотел нанять меня!

 С этими словами Эрик сын Стена резко повернулся, вставил меч в ножны, застегнул плащ под шеей и, не отрывая взгляда от тинга, широко зашагал к своей лошади, привязанной неподалеку.

  Биргер  стоя  с обнаженным мечом, остался в круге один.
   В эту минуту Гуттурм из Хёгеста познал невыносимое страдание. Если он сам не войдет  в белое кольцо камней, он проиграет дело и навеки потеряет честь, чтобы никогда больше не вернуться на тинг честным человеком. Каждый будет иметь право безнаказанно называть его вошью и сукиным сыном, теми же словами, которыми он сам бросался в адрес других. Соседи больше не заговорят с ним, никто не захочет брать его дочерей в жены.  Никогда больше он не будет гостем на свадебном эле или даже на похоронах, и никто не заглянет к нему домой на кружку пива. Это лишь одна сторона монеты.

С другой стороны — войти в круг, как того требовала честь, и упасть в яму, которую он вырыл для другого — обнажить меч против форсвикера. Да, против мальчонки  довольно хилого на вид, но которому, похоже, меч держать не впервой.  И тогда его ждет смерть. Если же победит он, то в любом случае погибнет в течение трех заходов солнца.

   Он помолился и, вынув меч,  вошел в круг белых камней. Биргер сын Магнуса мрачно улыбнулся рыцарю Бенгту и не долго думая, отсек фермеру голову, словно дикому кабану.

   Обтерев кровь с меча об одежду павшего, что было его правом, он развернулся, забрал у рыцаря Бенгта свой плащ и широкими шагами покинул тинг, чтобы побыть одному.

   И когда родичи Гуттурма забрали тело фермера и его отрубленную голову, наконец, началось рассмотрение дела Бенгта сына Элины. Вскоре шестнадцать воинов Форсвика встали плечом к плечу и мужественно, без малейшего колебания, произнесли клятву. Теперь  уже никто не ждал, что другая сторона попытается переломить ход дела требованием поединка, это стало бы величайшей глупостью по отношению к рыцарю Бенгту и шестнадцати форсвикерам. Лагман и двое его помощников немедленно вынесли окончательное решение в пользу Бенгта сына  Элины, и молодые люди, не минуты не медля, умчались, не оборачиваясь на толпу, заполнившую площадь.

   Горячая решимость, пылавшая в Биргере, когда он с обнаженным мечом вошел в судейский круг, теперь превратилась в ледяную холодность. Он скакал в стороне от всех,  одной рукой держась за поводья, а другую положив на бедро, и смотрел в землю пустым взглядом. Его рука, сжимавшая поводья, слегка дрожала.

    Рыцарь Бенгт, знавший лучше многих, что чувствует юный Биргер, подъехал к нему и тихо заговорил. То, что произошло сегодня, рано или поздно ожидает любого форсвикера. Убить человека легко, если попрактиковаться. Они проделывали это сотни тысяч раз, начиная с самых маленьких деревянных мечей и дойдя до тяжелых стальных, появившихся несколько лет спустя. Но придет день и смерть с косой в первый раз навестит того, кто учится быть воином, и этот день тяжелым воспоминанием ляжет на каждого. Мужчина, потрясенный случившимся, становится лучше и мудрее того, кто хвастается и утверждает, что ему это все безразлично.

   Биргер молча кивал, упрямо уставившись в землю, иного рыцарь Бенгт и не ждал от него сейчас.
    Однако рыцарь Бенгт не ожидал и того, что чуть позже Биргер  сам подъехал к нему и попросит о пощаде и снисхождении к форсвикеру Эрику сыну Стена, опозорившему свой меч. Он попросил послать всадников за Эриком и привести его к ним,  а потом предложить почетную службу либо в Форвике, либо в свите рыцаря Бенгта в Имсеборге.

   На несколько минут рыцарь Бенгт задумался, сохраняя невозмутимость в  лице. Затем, окликнув двух  всадников на самых резвых скакунах, он приказал им вернуться назад, найти следы Эрика сына Стена и доставить его в отряд. Когда оба спросили, что они должны сделать, если Эрик сын Стена откажется ехать с ними  и начнет сопротивляться, рыцарь Бенгт ответил, что пусть они объяснят — его ждут не смерть и наказание, а всего лишь предложение, от которого он вряд ли сможет отказаться.

   Два всадника из Имсиберги, пришпорив своих скакунов, умчались прочь на поиски брата, более походившего на блудного сына.