Крестос

КРЕСТОС, или Непокоренный Дух  (CRESTOS, sive Invictus Animus)
Трагедия в пяти актах с прологом и эпилогом


Действующие лица:

КРЕСТОС
Главный герой. Не богочеловек, а мудрец-бунтарь, философ-стоик, бросивший вызов тирании и суевериям. Говорит возвышенно, с достоинством, как Геракл или стоический мудрец. Его сила – в разуме и непоколебимости духа.

ПИЛАТ
Римский наместник. Усталый, циничный прагматик. Видит в Крестосе угрозу порядку, но и испытывает смутное уважение/страх. Олицетворение мирской власти, запутавшейся в собственных сетях.

КАИАФА
Первосвященник. Воплощение религиозной гордыни, лицемерия и страха перед правдой. Движим политическим расчетом и ревностью. Его аргументы – софизмы.

ИУДА
Трагический предатель, движимый разочарованием, завистью и, возможно, ложным представлением, что спровоцирует восстание. Его мучает совесть до предательства. Олицетворение слабости и падения.

ПЕТРУС
Самый преданный ученик, но слабовольный и подверженный страху. Его отречение – ключевая сцена человеческой слабости.

МАРИЯ
Мать Крестоса. Воплощение страдания, стоического молчаливого принятия судьбы сына. Как Гекуба или Андромаха.

МАРИЯ МАГДАЛИНА
Последовательница Крестоса, мироносица.

КНИЖНИК первый

КНИЖНИК второй

НАЧАЛЬНИК стражи

МАЛХ

РОДСТВЕННИК Малха

СТРАЖНИК

СЛУЖАНКА

ХОР иудеев
Выражает страх, суеверия, ярость толпы, легко управляемой первосвященниками. Иногда – голос сомнения или жалости.

ХОР старейшин
Выражает преклонение перед волей Рока, беспрекословное подчинение ей.

ХОР римских солдат
Циничный, грубый, бездушный. Олицетворение механической жестокости империи.

СВИДЕТЕЛЬ первый

СВИДЕТЕЛЬ второй

СТАРЕЙШИНА

ЧЛЕН Синедриона

ФАРИСЕЙ

ПРИЗРАК Ирода Великого (в Прологе)
Предвещает рок, кровь и тщету сопротивления тирании и судьбе. Как Тень Тантала у Сенеки.

ГОЛОС пустыни (в Прологе)

ГОЛОС искушения

ХОР (в Эпилоге)


ПРОЛОГ

Сцена 1: Мрачная пустыня. Ночь. Буря. Песок хлещет, как стрелы, ветер воет среди скал, словно голоса проклятых. Мерцающий свет луны, разорванный тучами, бросает зыбкие тени.

Призрак Ирода:
(Появляется внезапно, будто вырванный из самой тьмы, в кровавых, истлевших одеждах. Его фигура мерцает)
О, тени Аида, внемлите! Снова Иудея рождает мятежника! Я, Ирод, строитель и убийца, знаю: всякая истина, бросающая вызов трону или алтарю, кончает в крови. Вижу я его – Крестоса! Он несет не меч, но слово – острее стали! Он зовет к свободе духа, презрев кесаря и левитов! Безумец! Судьба сплела ему саван из звезд. Его путь – к Голгофе. Слушайте, правители: страх – ваш трон, жестокость – ваш скипетр. Уничтожьте его! Но... и его кровь станет семенем вашего страха! Рок смеется! Я знаю! Я знаю!
(Его хохот сливается с воем ветра. Фигура Призрака Ирода тает, растворяясь в песчаном вихре, оставляя после себя лишь запах крови и праха).

Голос пустыни:
(Звучит из самой толщи бури, низкий, гулкий, древний, как сами камни. Это не один голос, а множество – шепот песков, стон ветра в ущельях, эхо давних битв)
Умолк Царь-Кровь. Но прав ли он в страхе своем?
Слова... лишь слова? Иль семя иное?
Острое Слово режет покров лжи,
Что скрывает под золотом злое!
Оно не умрет под топором палачa,
Не сгинет в темнице, в кромешной ночи.
Кровь, что прольется – не страх, не удача...
Ржавчиной съест она ваши мечи.
Вижу я путь: за ним – толпа глухая,
Суд неправедный, терний венец...
Голгофа ждет. Судьба – не иная.
Но в этой гибели – Вечности Творец!
Песня его, оборвавшись так скоро,
Прорастет сквозь камни, сквозь страх и запрет.
Внемлите, владыки: кончается спор?
Нет! Он лишь начинается... Смертью!

Ветер на мгновение стихает, вычерчивая в воздухе вихрем песка гигантский, мимолетный крест. Затем буря снова набирает силу, завывая еще яростнее, сметает следы. Сцена погружается в почти непроглядную тьму и грохот.


АКТ I. Искушение властью и Словом

Сцена 1: Пустыня. Ночь после бури. Воздух горячий и неподвижный, как перед новым ударом стихии. Песок, взметенный ветром, лег причудливыми барханами. Над головой – бездонное, усыпанное холодными звездами небо. Крестос стоит на вершине одного из барханов. Он изможден постом и путями, но взгляд его ясен, осанка – спокойная и твердая, как у скалы, пережившей бурю. В его глазах – не истощение, а глубина, вобравшая в себя и мрак, и свет звезд.

Крестос:
(Обращаясь к усмиренной, но все еще дышащей жаром пустыне, голос тихий, но отчеканивающий каждое слово)
Утихла ты?.. Не обманешь. Знаю я твой нрав, мать-пустыня. Под пеплом спокойствия – жар тлеющий. Так и в душах людских. (Поднимает лицо к звездам) Рвались вы, ветры! Лились, воды гнева небесного! Мой дух – крепче скалы, что век ваш ярость терпит. Вы, страсти: голод, жажда власти, страх смерти – вы лишь тени, пляшущие на стене пещеры невежества. Я познал Логос – Разум вселенной, Огонь, что движет мирами! Он во мне, я в Нем. Истина – моя пища, Свобода – моя единственная держава!

Голос искушения:
(Возникает не как фигура, а как искажение пространства перед Крестосом. Воздух мерцает, словно над раскаленными камнями. Голос звучит извне и изнутри одновременно – сладкий, убедительный, властный. Он не просто предлагает, он рисует картины прямо в сознании)
Поклонись мне! Зачем довольствоваться крохами духа? Я дам тебе царства мира сего – не призрачные, а настоящие! Видишь ли ты их? (В мерцающем воздухе возникают и гаснут, как мираж, образы: пышные дворцы, горы золота, толпы, падающие ниц, легионы в блестящих доспехах, склоняющие знамена.) Свергни тиранов железом! Разве не справедливо? Отомсти за угнетенных! Заставь толпу трепетать пред твоей справедливостью! Они жаждут сильной руки – дай им ее! Стань Цезарем Духа и Меча!

Крестос:
(Не моргнув, смотрит сквозь мерцающие видения. В его глазах – не гнев, а глубокая печаль и понимание)
Жалкий призрак старой лжи... Ты говоришь языком того самого зла, с которым будто бы зовешь бороться. Царства мира? (Легкое движение руки, разгоняющее мираж) Прах на весах слепой Фортуны. Сегодня – пурпур, завтра – плаха. Истинная власть – власть над собой. Над своей похотью, гневом, страхом. Идолопоклонство власти внешней – рабство куда хуже цепей, ибо раб не ведает своих оков. Прочь, искуситель! (Его голос крепнет, становится подобен звону чистой меди) Только дух, свободный от страха и алчного желания, – подлинный царь. Царство мое – не от мира сего. Оно – здесь (Касается груди) и везде (Обводит рукой звездное небо), где свет Логоса пробивается сквозь тьму.

Голос искушения:
(Мерцание становится яростным, голос теряет сладость, в нем появляются металлические нотки гнева и презрения)
Высокопарный глупец! Ты говоришь о духе, а народ гибнет под ярмом! Они не поймут твоих тонкостей! Им нужен знак! Яркий! Сильный! (Видение меняется: Крестос, стоящий на пороге храма, осененный славой; толпа в экстазе; камни под его ногами превращаются в хлеба; могучие воины признают его своим вождем) Дай им знак! Утоли их голод чудом! Покажи силу – и они поверят! Будь не просто учителем – будь Царь-Пророк! Объедини мечту и меч!

Крестос:
(Смотрит на видение "Царя-Пророка" с горькой усмешкой)
Знак?.. Чудо для сытости брюха? Сила, чтобы заставить верить? (Качает головой) Это путь к новому идолу. К идолу – мне. Вера, купленная хлебом или страхом – ложь. Истина не нуждается в ярких фейерверках. Она говорит тихим голосом совести, стучится в сердце – и тот, у кого есть уши, услышит. А меч... (Его взгляд становится непримиримо твердым) Меч, даже в руках "справедливого", сеет лишь новый страх и новую кровь. Он не строит Царства Духа – он возводит тюрьму. Нет. Я пришел не мечом разить, но Словом – сеять. Прорастет ли зерно? Взойдет ли вовремя?.. Не мне судить. Сеять – мой долг. Иди же! Твое место – в тени пирамид, возведенных на костях, у тронов, дрожащих за свою власть. Ты – дух рабства. Я же – глас Свободы. Исчезни!

Голос искушения:
(Издает пронзительный, бессильный вопль, похожий на свист рассекаемого ветра. Мерцающее видение корчится, дробится на тысячи искр и рассыпается как песок сквозь пальцы. Воздух очищается)
Безумец!.. Ты обрекаешь себя... и их... на гибель!.. Голгофа... помни... Гол...
(Голос обрывается. Наступает глубокая тишина, нарушаемая лишь далеким, едва слышным шелестом песка. Звезды кажутся ярче. Крестос стоит неподвижно, его лицо обращено к востоку, где чуть бледнеет небосклон. В его спокойствии – не только победа, но и предвидение грядущей боли, принятое и осознанное. Он знает цену своего выбора)

Крестос:
(Тихо, почти шепотом, но с непоколебимой ясностью)
Да. Голгофа. Путь Слова... часто ведет на Голгофу. Но даже с Голгофы – Слово не умрет. Оно... прорастет. (Смотрит на зарождающийся свет). Пора. Пора идти к ним. К тем, кто жаждет... и боится... и ждет.
(Крестос делает твердый шаг вперед, сходя с бархана, и начинает путь навстречу рассвету и людям. Сцена медленно погружается в свет утренней зари.)


Занавес

АКТ II. Столкновение с гордыней

Сцена 1: Внутренний двор Храма в Иерусалиме. Высокий полдень. Солнце бьет в белый камень, слепит золотом отделки. Толпа народа – паломники, торговцы, менялы. На возвышении, под сенью колоннады, восседает Первосвященник Каиафа, окруженный книжниками и фарисеями. Их лица – маски учености и праведности, но глаза остры, как бритва. Крестос стоит перед ними в простой одежде путника. Он спокоен, но в его осанке – энергия только что проявленного гнева. За его спиной – опрокинутая лавка менялы, рассыпанные монеты.

Хор Иудеев:
(Голоса сливаются и спорят, создавая ощущение растерянности и раскола)
Голос 1 (Страх): Кто этот бродяга? Смотрите – святыню осквернил! Храм – дом молитвы – превратил в вертеп!
Голос 2 (Недовольство): Нарушил субботу! Лечил! Работал! Попрал закон!
Голос 3 (Сомнение): Но больных исцелял... Слепым давал зреть... Слова его... странно жгут сердце...
Голос 4 (Ярость): Смущает народ! Сеет сомнение! Ведет к мятежу! Римляне придут!
Голос 5 (Надежда): А вдруг... он Мессия? Пророк обещанный? Сила в нем есть...
Голос 6 (Апатия): Богохульник! Наш закон свят! Традиции отцов нерушимы! Он – угроза всему!

Каиафа:
(Медленно поднимается. Его голос – холодный, острый, как ритуальный нож. Он говорит не только Крестосу, но и толпе, утверждая свою власть. Каждое слово – удар)
Молчите! (Тишина наступает мгновенно) Ты! (Указывает на Крестоса пальцем, дрожащим не от страха, а от сдержанной ярости) Плотницкий сын из глухой Галилеи. По какому праву? По какому сану ты восстал здесь, в сердце Израиля, в доме Бога нашего, и учишь? Твои речи – не мудрость, а яд! Яд для простых умов! (Делает шаг вперед, голос становится опасным шепотом, слышимым везде). Ты подрываешь веру отцов. Ты глумишься над законом, данным Моисею на Синае! Ты зовешь к какой-то... свободе духа? (Слово "свобода" звучит как ругательство). Это – анархия! Безумие! И знаешь ли ты, плотник, куда ведет твое безумие? Прямо к римским легионам! Ты сеешь ветер смуты – пожнешь бурю возмездия! Ты ведешь весь народ к гибели! К восстанию! И за что? За твою гордыню, назвавшую себя... истиной?

Крестос:
(Его спокойствие контрастирует с накаленной атмосферой. Он не кричит, но каждое его слово падает, как молот, разбивая тишину. Его гнев – не личный, а пророческий, обличающий саму суть системы)
Горе вам!.. (Он обводит взглядом Каиафу и всех книжников. Взгляд его – как луч света, выхватывающий тлен) Горе вам, лицемеры! Вы воздвигли алтари не Богу – а собственной значимости! Вы – как гробницы побеленные! (Указывает на сияющие стены храма) Снаружи – красота, благочестие, точность закона! А внутри?.. (Его голос дрожит от отвращения) Внутри – тлен! И мертвые кости! Вы забыли дух закона, что выше мертвой буквы! Вы забыли дух милосердия, справедливости, веры! Вы связали людей бременем невыносимым – тысячью правил, обрядов, запретов! А сами? (Резкий жест в сторону первосвященника) Сами пальцем не пошевелите, чтобы помочь страждущему, если это нарушит вашу субботнюю праздность! Где милосердие к вдове? Где справедливость для сироты? Где любовь к ближнему? Вы променяли их на десятины с мяты и аниса!

Первый книжник:
(Вскакивая)
Как смеешь?! Мы хранители Завета! Мы…

Крестос:
(Перебивая, голос гремит)
Ваша вера – не живой родник, а заброшенный колодец! Ритуал, лишенный души! Обряд, убивший совесть! Вы молитесь долго, напоказ, но сердца ваши далеки от Бога! Вы очищаете чашу снаружи, а внутри она полна хищения и неправды! (Обращается уже ко всем, его голос звучит как набат). Истина! Она не в этих камнях (ударяет кулаком по колонне), как бы ни был велик Храм! Не в свитках закона, которые вы используете как оружие! Истина – здесь! (Прижимает руку к груди). В сердце человека, который слышит голос Разума вселенной – Логос! В душе, живущей по Добродетели, – не по страху наказания, а по любви к правде! Царство Божие – не там! (Машет рукой в сторону алтаря) Оно – среди вас! Внутри тех, кто способен видеть и чувствовать!

Каиафа:
(Его лицо побелело, как мрамор. В его глазах мелькает не просто гнев, а животный страх – страх за власть, за стабильность, за свою жизнь и положение. Он понимает: этот человек не просто безумец – он идеологическая угроза, способная развалить все здание. Он шипит, как змея, обращаясь не к Крестосу, а к заговорщикам, стоящим рядом)
Видите?.. (Дыхание прерывисто) Видите эту гордыню? Он вознес себя выше Моисея! Выше Пророков! Выше... Храма! Он не просто нарушитель – он богохульник! Он ставит свой нищий "дух" выше Закона и Жертвы! Он безумен! (Слово "безумен" звучит как приговор). Но его безумие – заразительно! Оно – искра, которая ведет к пожару! Если его оставить... если его слова упадут на благодатную почву... (Глаза Каиафы сужаются, в них расчет холодного политика) Тогда – конец. Конец нашему народу. Рим не потерпит смуты. Они сотрут Иерусалим с лица земли. (Пауза, тяжелая, как свинец) Закон ясен. Благо народа – высший закон. Иногда... (голос становится ледяным) ...иногда одна овца должна погибнуть, чтобы спасти все стадо. Лучше... лучше одному человеку умереть... (Взгляд пристально впивается в Крестоса) ...чем всему народу погибнуть. Это не жестокость. Это... необходимость. Такова воля... (он делает едва заметную паузу, избегая прямого имени Бога, подразумевая высшую государственную целесообразность) ...наших богов. Судьба его решена.

Второй книжник:
(Вскакивая)
Правду говорит Каиафа! Смерть сыну плотника!

Каиафа отворачивается от Крестоса. Его фигура, облаченная в первосвященнические одежды, кажется вдруг не величественной, а тяжелой и обреченной. Книжники перешептываются, кивая. Некоторые в толпе, уловив смысл, отшатываются в ужасе. Другие, фанатичные, кивают с мрачным удовлетворением. Крестос стоит неподвижно. Он слышал приговор. В его глазах – не страх, а глубокая скорбь и ясное понимание будущего. Он видит не только свою судьбу, но и слепоту тех, кто ее решает. Солнце продолжает безжалостно освещать ослепительно-белый двор Храма – символ системы, готовящейся поглотить своего обличителя. Занавес медленно опускается под нарастающий гул толпы – смесь страха, ненависти и непонимания.

АКТ III. Тени предательства и слабости

Сцена 1: Гефсиманский сад. Глубокая ночь. Лунный свет, пробиваясь сквозь густую листву старых олив, рисует на земле тревожные, дрожащие узоры. Воздух напоен терпким ароматом маслин и... предчувствием. Тишина кажется хрупкой, звенящей. Крестос отходит чуть в сторону от учеников (Петруса, Иоанна, Иакова), которые, измученные страхом и ожиданием, сидят, прислонившись к деревьям, и... спят. Их позы неестественны, дыхание прерывисто. Лица в тенях выглядят изможденными и беззащитными. Сам Крестос стоит на коленях у огромного, корявого ствола. Его фигура сгорблена не от тяжести тела, а от невыносимой тяжести грядущего. Он не молится вслух – он борется.

Крестос:
(Тихий, прерывистый шепот, обращенный скорее в бездну ночи и в самого себя, чем к небесам. Голос полон человеческого ужаса, далекого от спокойной уверенности прежних речей)
Разум вселенной... Логос... Слышишь ли?.. Чаша сия... (Судорожный вдох). Она переполнена горечью до краев. Смерть. Не абстракция... не путь... а тьма, холодная, липкая, неминуемая. Она дышит мне в затылок. Я знал этот путь. Знаю его необходимость... Но знание и чувство... (Сжимает кулаки, костяшки белеют). Страх... как холодный, скользкий гад... ползет по жилам. Сковывает. Душит. Остановить бы время! Повернуть вспять!.. (Внезапно резко выпрямляется, как будто от внутреннего удара. Голос крепнет, в нем появляются стальные нотки воли, побеждающей плоть)  Нет! Разум, восстань! Добродетель – не слово, а стержень! – укрепи меня! Дрогнуть? Ужель я, звавший других к мужеству, дрогну у последней черты? (Пауза. Голос становится ясным, почти спокойным, но с невероятной внутренней силой) Принять то, чего избежать нельзя – вот истинная победа! Победа над страхом, над инстинктом! Смерть... она лишь врата. Тело изотрут в прах... но дух мой? Он свободен! Не сковать его гвоздями, не сломить могильным камнем! Пусть плоть изойдет мукой – дух не сломить! Да свершится!.. (Он поднимается, вытирая со лба не росу, а холодный пот. Его взгляд падает на спящих учеников. В нем – не гнев, а глубокая, бесконечно усталая печаль и понимание человеческой хрупкости) Спите?.. (Тихо, с горечью) Не можете и одного часа бодрствовать... духом? (Подходит ближе, смотрит на Петруса, чей меч беспомощно лежит на земле) Человек... как он слаб. Даже лучшие... даже те, кто клялся идти до конца... Слабее травы под ветром рока.

Внезапно в тишину сада врываются шум шагов, лязг оружия, приглушенные команды. Ученики Крестоса просыпаются. Из-за деревьев вываливается толпа: храмовая стража с факелами и дубинками, несколько римских солдат для острастки, книжники – свидетели. Во главе – Иуда. Его лицо искажено невыносимой мукой, глаза бегают, не находя покоя. Он выглядит так, будто его рвут изнутри.

Иуда:
(Бросается вперед, опережая стражу. Его движения резкие, порывистые. Он пытается схватить руку Крестоса, но не решается. Голос – хриплый шепот, полный отчаяния и самооправдания)
Рабби!.. (В его глазах – мольба о прощении, которую он сам себе не позволяет). Поцелуй... Знак. Так договорились… (Говорит быстро, словно боится, что его остановят). Прости, я думал... я хотел... заставить тебя... показать силу! Сокрушить их! Стать Царем! Я не хотел... не это... Я ошибся!.. Я... Прости…

Его лепет прерывает начальник стражи, грубо отталкивающий Иуду в сторону.

Начальник стражи:
Который тут Крестос? Именем закона и первосвященника!

Стражники смыкают кольцо. Ученики, проснувшиеся от шума, в ужасе вскакивают. Петр, ошеломленный, охваченный адреналином слепой ярости и желанием защитить Учителя физически, выхватывает меч.

Петрус:
(Кричит, замахиваясь мечом)
Прочь! Не троньте его!

Он наносит неловкий удар в сторону ближайшего к нему человека – Малха, раба первосвященника. Удар пришелся по голове, но скользнул. Малх вскрикивает от боли и ужаса, хватаясь за окровавленную рану. Хаос нарастает, стража готова броситься на Петруса.

Малх:
Ой! За что?!

Крестос:
(Его голос гремит, разрезая сумятицу. Не крик, а повелительный приказ, полный абсолютного спокойствия и власти)
Петрус! (Петр замирает, как вкопанный) Вложи меч в ножны! (Крестос делает шаг вперед, между Петрусом и стражей. Его взгляд устремлен на Петруса, но слова – для всех) Кто берется за меч – от меча и погибнет. Разве ты не слышал моих слов? Или думаешь, Отец Небесный, видящий все, не мог бы выслать легионы ангелов на защиту мою? (В его голосе – не упрек, а горькая констатация непонимания) Но не в этом путь. Не в насилии. Принять судьбу – вот оружие мудреца. Вот крепость духа. (Он поворачивается к корчащемуся от боли Малху. Взгляд его смягчается. Он прикладывает ухо к ране Малха. Ужас и боль сменяются на лице Малха изумлением и тихим миром) Исцелен будь. Иди с миром.

Стража, потрясенная этим актом и абсолютным спокойствием Крестоса, на мгновение замирает. Затем начальник подает знак. Крестоса берут под руки. Он не сопротивляется. Ученики в панике. Иуда, увидев кровь и поняв окончательный ужас своего поступка, с диким воплем бросает к ногам стражи мешочек с серебрениками и исчезает в темноте сада с рыданием, которое долго еще слышно. Петрус, ошеломленный, сжимает в руке ненужный меч. Он видит, как Крестоса уводят.

Сцена 2. Двор первосвященника (позже)
Ночь. Жар от костра, разведенного во дворе дома Каиафы, где идет "допрос" Крестоса. Петрус робко прибился к толпе слуг и стражников, греющихся у огня. Он старается быть незаметным, втянув голову в плечи. Лицо его бледно, глаза бегают.

Служанка первая:
(Присматриваясь к Петрусу, указывает на него пальцем)
Эй! И ты был с тем Галилеянином! С этим Крестосом! Я видела тебя в саду!

Петрус:
(Вздрагивает, как ужаленный. Голос дрожит, он отчаянно лжет)
Женщина... я... я не знаю! Не знаю, о чем ты! Не знаю этого человека!

Он отодвигается в тень. К нему подходит стражник.

Стражник:
(Твердо)
Точно! Ты один из них! Речь у тебя галилейская! Ты ученик его!

Петрус:
(Еще громче, почти кричит, с нарастающей паникой)
Клянусь жизнью! Клянусь Богом! Не знаю я этого человека! Отстаньте!

Проходит еще немного времени. Родственник Малха, того самого раба, узнает Петруса.

Родственник Малха:
(Злобно)
Да ведь это он! Я видел его в саду! Это он мечом махал! Ударил Малха!

Петрус:
(Окончательно теряет самообладание. Начинает горячо клясться и божиться, голос срывается на визг)
Клянусь! Не я! Не знаю его! Не понимаю, о чем вы! Пусть меня покарает Бог, если я лгу! Не знаю этого человека!

В этот момент где-то за стеной, во внутренних покоях, раздается голос Крестоса, отвечающий на вопросы Каиафы – спокойный и ясный.

Голос Крестоса:
(За сценой)
Нет. Я не Бог… (Пауза) Я не говорил этого… Мы все – Божьи дети… Я ни в чем не виноват.

Все краски сходят с лица Петруса. Он смотрит на руки – те самые руки, что держали меч, пытаясь защитить... и теперь отреклись. Горе, острее любого меча, пронзает его. Он не плачет громко. Он отворачивается от костра, от людей, и беззвучные рыдания сотрясают его могучую фигуру. Слезы текут ручьями по обветренному лицу, смешиваясь с сажей и пылью. Он выбегает со двора в темноту, и только его тихий, надрывный стон еще долго слышен в проулке.

Занавес

АКТ IV. Тень необходимости

Сцена 1: Зал в доме первосвященника Каиафы. Глубокая ночь. Воздух спертый, насыщенный запахом ладана, воска и пота. Стены, увешанные коврами и символами власти, поглощают свет трех масляных светильников и факелов, которые держат стражники. Каиафа восседает на возвышении в парадном облачении. Рядом с ним – члены Синедриона: старейшины, фарисеи, саддукеи. Их лица – маски праведного гнева, но в глазах читается страх и усталость. В центре зала, со связанными руками, стоит Крестос. Его одежда запачкана пылью и следами недавней стычки. Его взгляд не бегает, а спокойно окидывает собравшихся, видя не их величие, а их тревогу.

Свидетель первый:
(Книжник, нервно обращаясь к Синедриону)
Слышали мы, как он говорил: "Разрушу Храм сей рукотворный, и через три дня воздвигну иной, нерукотворный!" (Бросает испуганный взгляд на Крестоса). Сие есть прямая угроза святыне! Богохульство!

Свидетель второй:
(Торговец, подобострастно кланяясь Каиафе)
Да, владыка! Я сам это слышал! Он говорил о каком-то... "Царстве Духа", которое придет на смену нашему Храму! Он сеет смуту! Народ волнует!

Каиафа:
(Холодно, поднимая руку для тишины)
Довольно. (Обращается к Крестосу. Голос ледяной, но в нем – напряжение). Ты слышишь, что они свидетельствуют против тебя? Что скажешь? (Пауза. Крестос молчит. Его молчание – не трусость, а глубокая невозмутимость, контрастирующая с нервозностью суда). Отвечай! Неужели смолчишь? (Голос Каиафы дрожит от раздражения и скрытого страха). Говори же! Мы слушаем.

Крестос:
(Спокойно, глядя прямо на Каиафу)
Я говорил открыто миру. (Голос ясен и тих, но слышен во всем зале). Учил в синагогах и в Храме, где все иудеи сходятся. Не говорил ничего тайного. (Пауза. Он оглядывает членов Синедриона). Что ты спрашиваешь меня? Спроси слышавших меня; они знают, что я говорил. (Он указывает на лжесвидетелей, чьи показания противоречат друг другу).

Старейшина:
(Вскакивая, яростно)
Как смеешь ты?! Мы – суд! Ты обязан отвечать первосвященнику!

Кто-то из толпы судей плюет в сторону Крестоса. Другой замахивается, но его останавливает жест Каиафы.

Каиафа:
(Встает. Его фигура кажется выше в мерцающем свете. Он делает шаг к Крестосу. Голос звучит громко, театрально, обращаясь ко всем)
Заклинаю тебя всем святым!. Скажи нам: ты ли Мессия? Ты ли сын Бога? (Вопрос – ловушка. Признание – "богохульство" по их закону; отрицание – отречение от сути).

Крестос:
(Смотрит Каиафе прямо в глаза. В его взгляде – не вызов, а глубокая печаль и ясное понимание того, что последует. Его голос звучит с неизменной твердостью и достоинством)
Ты сказал. (Коротко, как удар гонга) Я – никогда не говорил! (Голос становится пророчески мощным, заполняя зал). Отныне узрите: дух – не в силе земной, не в тронах и храмах из камня!  Узрите его восседающим в силе Логоса! Грядущего на облаках Разума и Свободы!

Гробовая тишина. Затем взрыв негодования.

Член Синедриона:
(В ужасе)
Богохульство! Чудовищное богохульство!

Старейшина:
(К Каиафе)
Какие нужны еще свидетели?! Он сам осудил себя!

Фарисей:
(Истерично)
Смерть! Смееерть! Он достоин смерти!

Каиафа:
(Совершает резкий, театральный жест – разрывает свои роскошные одежды сверху донизу. Это не искренняя скорбь, а ритуальный акт, знак высшего негодования и приговор)
Все слышали богохульство! (Кричит, обращаясь ко всем. В его глазах – не святость, а торжество политика, добившегося цели). Что вам еще нужно?! (Пауза. Он медленно обводит взглядом Синедрион, его голос опускается до опасного, убедительного шепота, полного "мудрости" властителя). Вы слышали его? Он ставит свой дух выше Закона! Выше Храма! Выше... нас! (Делает паузу, давая страху нарасти). Если оставим его... (Голос становится леденяще-спокойным). Римляне придут. И отнимут и место наше, и народ. (Поднимает голову, его слова звучат как окончательный приговор и оправдание). Внемлите же, мужи Израилевы! Разве не ясно? Лучше одному человеку умереть за народ...(Пауза. Слово "умереть" звучит как удар топора). ...чем всему народу погибнуть! (Он выпрямляется, его взгляд становится жестким, как сталь). Такова жестокая воля Рока, коего мы... слуги! (Он произносит слова "воля Рока" с циничной торжественностью, извращая стоическую идею Судьбы, превращая ее в оправдание убийства). Решение принято.

Каиафа отворачивается от Крестоса. Синедрион, сначала ошеломленный, начинает кивать, бормоча согласие. Стража смыкается вокруг Крестоса. Некоторые из судей, поддаваясь стадному чувству и страху, начинают плевать в него и бить кулаками. Крестос не сопротивляется. Он принимает удары с тем же спокойным достоинством.

Хор старейшин:
(Тихо, нараспев, как заклинание):
О, слепой Рок! Ты требуешь жертвы!
Не Праведника ль избрал?
Чтоб целым осталось стадо,
Одну овцу ты отдал на закланье!
Такова ли правда твоя, о, Мойра?
Иль лишь извратим мы твой суд,
Прикрыв "необходимостью" страх свой,
И трусость, что гложет сердца?
Виновен ли он? Не виновен?
Не важно! Система должна устоять!
Так пади же, дух, пред Законом лицемеров!
Склони выю под топор "спасения"!
Рок изрек? Мы – его жрецы!

Стража грубо выводит Крестоса из зала. Каиафа стоит неподвижно, глядя на разорванные одежды. На его лице – не раскаяние, а тяжелое удовлетворение от выполненного "долга". Со двора доносится дикий вопль отречения: "Не знаю этого человека! Клянусь! Не знаю!". Его крик сливается с последними аккордами Хора. Занавес.

АКТ V. Цена спокойствия

Сцена 1: Преторий Пилата. Прохладный, строгий зал, выложенный мрамором. Высокие окна пропускают слепящий полуденный свет, выхватывая пылинки в воздухе. На возвышении – простое, но массивное кресло римского префекта Иудеи. Понтий Пилат сидит, откинувшись, в белоснежной тунике с пурпурной каймой. Лицо его – маска усталой рассудительности, но в глазах – глубокая усталость от бесконечных провинциальных дрязг и цинизма, закаленного годами службы. Перед ним, в простой, пыльной одежде, со связанными руками, но с непоколебимым спокойствием во всей осанке, стоит Крестос. По стенам – неподвижные статуи. Где-то за тяжелыми дверями – глухой, нарастающий рокот толпы.

Пилат:
(Голос ровный, безразличный, как у человека, читающего скучный отчет. Он даже не смотрит сначала на Крестоса, перебирая свиток с обвинениями)
Итак... (Вздох, больше похожий на стон) "Царь Иудейский"... Опять… Каждый месяц по "царю". (Поднимает глаза, оценивающе, без особого интереса, окидывает Крестоса). Иудеи привели тебя. Обвиняют: мятежник. Запрещаешь платить подать кесарю... (Легкая усмешка) Очень оригинально. И называешь себя... вот этим самым Царем. Так ли это? (Пилат делает паузу, ожидая стандартных либо отречений, либо фанатичных речей. Его взгляд скользит по мраморному полу, где играют солнечные блики – символ мимолетности всего).

Голос искушения:
(Воздух мерцает)
Откажись… Откажись… Отрекись! Пусть кровь падёт на руки первосвященника...

Крестос:
(Его голос тих, но обладает странной несокрушимой ясностью, заполняющей зал. Он смотрит Пилату прямо в глаза, но не вызовом, а с пониманием его положения)
Царство мое... (слово звучит непривычно, лишено земного величия) не от мира сего. (Пауза, давая словам вес). Если бы от мира сего оно было – служители мои подвизались бы мечом. (Легкий жест связанными руками, отрицающий насилие). Я пришел в мир сей... чтобы свидетельствовать об Истине. (Голос становится сильнее, как набат). Всякий, кто от Истины, чье ухо не завалено прахом суеты, чей разум не ослеплен блеском Фортуны – слышит голос мой.

Пилат:
(Слово "истина" заставляет его вздрогнуть, как от прикосновения к чему-то забытому, запретному. Он медленно поднимает голову, в его глазах впервые за этот день вспыхивает не цинизм, а горькая, старческая усмешка над самим собой и всем миром. Он откидывается в кресле, его взгляд теряется где-то в пустоте над головой Крестоса, будто ища ответа на стенах или в самой вечности)
Истина?.. (Слово произнесено с растяжкой, с горьким привкусом). Что есть Истина?.. (Это не вопрос к Крестосу. Это вопль души, утонувшей в болоте политики, компромиссов и бесконечных, противоречивых "истин" провинций, судов, доносов. Он видел слишком много "истин", сменявших друг друга как декорации). (Пауза тянется, наполненная только звуком водяных часов где-то в углу. Пилат опускает взгляд на свои руки – руки правителя, привыкшие подписывать приговоры). Я не знаю никакой Истины. (голос становится официальным, но в нем слышится странная тяжесть) Я... не нахожу в нем вины. Ни мятежа, ни призыва к бунту против кесаря... (Он встает, подходит к балкону, выходящему на площадь. Шум толпы врывается в зал – дикий, неистовый). Но... (Он поворачивается к дверям, его голос, усиленный акустикой зала, звучит громко, обращаясь к хаосу за стенами). Вам угодно его крови? Хорошо! (В его интонации – вызов и глумление над варварским обычаем). Ваш обычай – отпустить одного на Пасху. (Пауза для драматизма). Хотите ли, чтобы я отпустил вам "царя иудейского"?

Хор иудеев:
(За сценой, яростный, сливающийся в единый рев)
НЕ ЕГО! НЕ ЕГО! ВАРАВВУ! ОТПУСТИ ВАРАВВУ!

Пилат:
Хорошо! Хотите ли, чтобы я распял философа?

Хор иудеев:
(Оголтело)
РАСПНИ! РАСПНИ ЭТОГО! Кровь его на нас и на детях наших! НЕТ У НАС ЦАРЯ, КРОМЕ КЕСАРЯ! Одному кесарю – ЦАРСТВО! РАСПНИ!

Рев толпы катится волной, бьется о мраморные стены. Пилат отступает от балкона, как от удара. Его лицо бледнеет. В глазах – смесь брезгливости, страха перед бунтом и глубокого отвращения).

Пилат:
(Отдает приказ центуриону резким, срывающимся голосом, указывая на Крестоса)
Уведи... философа. (Слово "философ" произнесено с невольным, горьким уважением). Исполни их... требование. Варавву – отпустить. Этого... (Он не может назвать имени) ...к кресту.

Центурион отдает команду, стража берет Крестоса. Тот идет спокойно, не оглядываясь. Его взгляд на мгновение встречается с Пилатовым – в нем нет осуждения, только принятие и глубокая грусть.
Пилат стоит несколько секунд, глядя вслед. Затем резким жестом требует воды для омовения. Раб льет воду из кувшина над серебряным тазом. Пилат тщательно, почти болезненно моет руки, смотря, как вода смывает невидимую грязь в таз.

Пилат:
(Громко, обращаясь в сторону, откуда доносится еще рев толпы, но глядя в пустоту перед собой)
Неповинен я в крови праведника сего... (Голос звучит странно формально, как заклинание). Смотрите, вы! (Он вытирает руки белым полотенцем, движения медленные, усталые).

Раб забирает таз и уходит. Пилат остается один в центре огромного, внезапно оглушительно тихого зала. Солнечный луч падает на его фигуру. Он смотрит на свои чистые, белые, бесполезные руки. Начинается его тихий монолог, обращенный скорее к самому себе, к Фортуне или к безмолвным богам Рима.

Пилат:
Праведник... (Слово обжигает). Истина... (Горькая усмешка). О, Фортуна! Богиня-насмешница! (Он подходит к окну, смотрит на пыльную площадь, где уже готовят кресты). Ты возносишь ничтожества на щит и низвергаешь мудрецов в прах. Ты дала мне власть – скипетр из тростника! (Сжимает кулак). Я повелеваю легионами? Нет!.. Я – раб. Раб донесений, раб страха перед бунтом, раб грязных интриг этих... (машет рукой в сторону храма) святош-лицемеров! Раб Императора, который требует лишь одного: порядка. Любой ценой. (Пауза. Он поворачивается, его взгляд падает на бюст Сенеки в нише – символ той философии, которая не спасла его сейчас). Порядок... (слово звучит как проклятие). Он требует жертв. Чистых – грязным. Тихих – крикливым. Истинных – лживым. (Подходит к своему креслу, проводит рукой по холодному мрамору). Тщета... (шепотом) Вся эта власть – тщета… Я судил его? Нет. Он судил меня. Судил мою трусость, мое рабство перед "необходимостью". Он стоял там, спокойный, как скала посреди моря безумия, и в его глазах... была свобода. (Взгляд Пилата становится отрешенным). Свобода, которой у меня... никогда не было. (Пауза. Голос опускается до шепота, полного горечи). Fata volentem ducunt, nolentem trahunt. Судьба ведет того, кто согласен, и тащит того, кто сопротивляется. (Он садится в кресло, его фигура кажется внезапно ссутулившейся, постаревшей). Такова воля Рока. Такова цена... спокойствия провинции.

Он закрывает глаза, отгораживаясь от мира и от собственных мыслей. Солнечный луч смещается, оставляя его в тени. Гул толпы за стенами стихает, сменяясь зловещей тишиной перед казнью. Занавес медленно опускается.

АКТ VI. Дух непокоренный

Сцена 1: Голгофа. Безрадостный холм под свинцовым небом. Три креста режут небо кривыми силуэтами. Воздух тяжел от пыли, запаха крови и пота. Хор римских солдат (4-6 голосов, грубых, циничных, привыкших к смерти), пьющих дешевое вино у подножия центрального креста. Их смех – резкий, как скрежет железа.

Хор солдат:
(Насмешливо, с издевкой, обращаясь к центральному кресту)
Эй, "Царь Иудейский"! (Саркастический смешок). Слышишь? Сойди-ка! Слезь с этой дыбы! (Один солдат берет губку, пропитанную уксусом, на трость, подносит к губам Крестоса). На, освежись! Силен же ты был – исцелял других! Исцели себя! (Другой тычет копьем в воздух). Где твой Логос? А? Где легионы ангелов? Пусть явятся! Мы посмеемся! (Хор подхватывает глумливый рефрен). Мы хотим посмеяться! Спаси Себя! Сойди! Сойди, Царь! Где Бог твой, "сын Божий"?!

Тем временем, в стороне, у подножия холма, мечется Иуда. Его одежды разорваны, лицо исцарапано, в глазах – невыносимая агония осознания. Его монолог – невнятный, прерывистый стон, сливающийся с воем ветра.

Иуда:
(Обращаясь к небу, к земле, к пустоте)
Кровь... Праведная кровь... (Плачет). Зачем? Зачем я...? Ошибка! Безумие! (Бьет себя кулаком в грудь). Суд! Суд на себя! Он... чист... а я... (Взгляд безумный). Фортуна! Зачем ты дала мне выбор?! Зачем искусила ложной надеждой?! (Рвет на себе волосы). Его крест – из дерева. Мой... (Хватается за горло) ...из огня! Из камня! Он вечен! (С диким воплем рвет на себе одежду). Возьмите меня! Возьмите цену крови! Цену моей... погибели!

Центурион:
(К Иуде)
Ты кто такой? Что здесь делаешь?!

Иуда:
Я? Я… никто. Я… (Кричит) ничего не делаю!
Бросается в пропасть. Один из солдат подходит к краю пропасти и плюет вниз.

Крестос:
(Дыхание прерывистое, но голос, когда он находит в себе силы, поразительно ясен и тверд. Он не кричит, а говори, превозмогая боль)
Отче... Логос вселенной... (Глубокий вдох). Прости им. (Сила в слове "прости"). Ибо не ведают, что творят. (Его взгляд падает на разбойника на соседнем кресте. Взгляд полон понимания и неожиданного света). Слышишь? (Разбойник кивает, с трудом). Истинно... истинно говорю тебе... покайся и… ныне же будешь со мной... (Голос крепнет). В царстве духа. Где нет... боли. Нет... страха. Где свобода... вечна.

Крестос собирает силы. Его фигура на кресте, несмотря на мучения, кажется величавой. Начинается его кульминационный монолог, обращенный не только к присутствующим, но к Фортуне, Року, вечности.

Крестос:
Вот он... венец человеческий! (Горькая усмешка). Тернии... плевки... гвозди! (Каждое слово – как удар молота). Видишь ли, Фортуна?! (Голос звенит вызовом). Как ты бессильна! Ты бьешь по плоти? Терзаешь нервы? (Голос становится мощнее, торжествующе). Боль – это тело. Страх – это ум, сбитый с толку твоими играми! Но я – больше тела! Больше ума! Я – дух… Animus! Искра Логоса! Вечный! Несокрушимый! (Порыв ветра, как отклик). Ты победила, Смерть? (Презрительно). Нет! Ты – лишь ворота! Ты лишь освобождаешь меня от этой темницы из плоти и костей! (Обращаясь к солдатам, книжникам в толпе, всем людям). Смотрите же, люди! Вот как умирает свободный Человек! Не с проклятием на устах – но с прощением на сердце! Не со страхом в глазах – но с непоколебимым достоинством в душе! (Пауза. Взгляд становится пронзительным, как меч). Каиафа! Твоя "победа"? (Презрительный смешок). Она – лишь прах! Ты сохранил храм из камня – но потерял храм в душах! Пилат! Твоя "прагматичность"… Пятно на совести! Ты спас свой пост – но продал свою честь! Иуда! (Тише, с грустью). Твое раскаяние... оно и есть твой крест. И он... тяжелее моего... (Снова набирает силы для последнего мощного возгласа). Отец! Разум Вселенной! В руки Твои... предаю Дух мой!
Голова Крестоса склоняется. Дыхание прерывается и затихает. Наступает ТЯЖЕЛАЯ, ДАВЯЩАЯ ТИШИНА, нарушаемая лишь шелестом ветра да далеким карканьем ворона. Эта тишина – значимее любого землетрясения, это тишина потрясенного Космоса, внемлющего подвигу Духа. Солдаты перестают смеяться. Толпа затихает. Все смотрят на мертвое тело с непроизвольным трепетом.

Центурион:
(Стоит у подножия креста. Смотрит в лицо мертвого Крестоса. Он видел сотни смертей – но такой никогда. Голос его, обычно командный, звучит тихо, сдавленно, с невольным благоговением)
Vere... Vere... Истинно.... Hic homo... Человек этот.... Был...Сыном благородного Духа...

Занавес медленно опускается на фоне зловещей тишины и неподвижной фигуры Центуриона, застывшего перед победившим смерть духом.

ЭПИЛОГ

Сцена 1: У каменной гробницы (или просто у места погребения). Предрассветные сумерки. Воздух чист и прохладен после вчерашней грозы. Мария, мать Крестоса, стоит одна. Ее поза пряма, лицо бледно, следы слез на щеках, но глаза сухи и полны не скорби, а глубокой, трагической гордости. Рядом – Мария Магдалина и еще одна-две женщины, их лица также выражают достоинство и тихую силу.

Мария:
(Тихим, ровным, необычайно сильным голосом, обращаясь к запечатанному входу в гробницу или просто к месту захоронения)
Сын мой... (Пауза. Голос не дрожит). Мой мальчик... Ты выбрал свой путь. Ты знал его цену. И ты... выстоял. До конца. (Ее рука слегка сжимается в кулак – жест решимости). Ты был... непокоренным. (Слово звучит как высшая награда). Фортуна сломила твое тело... сломила бы любого другого... Но не твой дух... Никогда. (Она поднимает голову, смотрит на светлеющее небо). Твой пример... твой стоический пример... Он будет жить. В сердцах тех, кто понял… В сердцах тех, кто предпочтет свободу духа – рабству страха. Ты победил, сын мой. Победил смерть – достоинством своей Жизни и Смерти.
Тишина. Первый луч солнца касается края гробницы. И тогда звучит Голос Крестоса – не сверхъестественный, а как внутренний голос в душах присутствующих, как эхо его учения в вечности, чистый и ясный.

Мария Магдалина
(Со скорбью)
Крестос! Мы ждем твоего возвращения... мы нуждаемся в твоей мудрости и любви!.. А до этого твой голос будет звучать внутри каждого, обещая свет во тьме сомнений и страхов.

Голос Крестоса (За сценой):
Не ищите живого... среди мертвых. Не ждите воскрешения плоти, ищите силу Духа! Дух не умирает. Истина, которую я нес... вечна. Живите по разуму. Боритесь со страстями. Будьте свободны внутри. Я... с вами. В силе Духа. В силе... примера.

Голос стихает, растворяясь в щебете первых птиц. Светает.

Хор:
(Звучит не мрачно, а величаво и сурово, как гимн торжеству духа. Голоса низкие, размеренные, как шаги легиона)
О, жалкий род людской! Рока слепая игрушка!
К чему надежды тщетные? К чему борьба?
Восстал ли мудрец на троне сверкающем,
Иль в хижине убогой дух взрастил –
Одинаков финал: дорога в мрак Аида.
Но смотри! И в прахе, и на кресте позорном,
Сияет Дух непокоренный! Свободный!
Лишь он – Победа! Над судьбой слепой!
Учитесь же, о смертные:
Страшись не смерти – страшись души раба,
Что гнет спину пред бичом Фортуны!
Восстань, о Дух! Борись! И, пав…
Умри... как Крестос –
(Пауза перед финальным аккордом)
НЕПОБЕЖДЕННЫМ!

Последний аккорд хора затихает. Солнце полностью восходит, заливая светом место действия. Занавес закрывается на образе Марии, стоящей неподвижно, лицом к свету, воплощающей ту же непокоренную силу духа, что и ее сын. Трагедия завершается не отчаянием, а торжеством стоического идеала перед лицом абсолютной катастрофы.