анжелика маркиза ангелов на субботу

Глава 41

Продажа Куасси-Ба немного отвлекла Анжелику от мыслей о делах мужа. Теперь, когда его судьба зависела не только от ее усилий, она поддалась какому-то фатализму, что в ее состоянии, впрочем, было вполне объяснимо. Несмотря на все ее опасения, беременность протекала нормально. Ребенок, которого она носила под сердцем, был жив.

***
Гонтран пришел проститься с сестрой. Он отправлялся путешествовать по Франции и купил мула, правда, по его словам, «не такого красивого, как у нас». В городах он будет пользоваться гостеприимством тайного братства подмастерьев. Страдал ли он оттого, что порвал со своей средой? Похоже было, что нет.

Провожая его, Анжелика с грустью посмотрела ему вслед.

Однажды утром она возвращалась с Флоримоном с прогулки к большой башне, куда пастух из Бельвилля часто пригонял стадо коз и ослиц. Он пас их на пустыре, рядом с башней, и продавал молоко, тут же надаивая его при покупателе. Он утверждал, что козье молоко очень полезно кормилицам, а молоко ослицы – «тем, у кого темперамент ослаблен невоздержанностью и распутством». Хотя последнее никак нельзя было отнести к Анжелике, она нередко покупала у него кувшинчик молока ослицы. Анжелика шла, держа за ручку Флоримона, который семенил рядом, как вдруг, подходя к дому, услышала крики и увидела сына своей хозяйки, который убегал, прикрывая руками голову, а за ним мчались дети и бросали в него камнями.

– Кордо! Висельник! Иди-ка сюда! Высунь-ка язык, как висельник!

Мальчишка, даже не пытаясь сопротивляться, вбежал в дом.

Немного погодя, в час обеда, она увидела его на кухне – он спокойно ел свою порцию гороха.

Сын вдовы Кордо не вызывал особого интереса у Анжелики. Это был крепкий, коренастый пятнадцатилетний подросток, молчаливый и, судя по низкому лбу, не отличающийся большим умом. Но он был услужлив с матерью и жильцами.

Единственным его развлечением по воскресеньям, по-видимому, была игра с Флоримоном, который командовал им, как хотел.

– Что случилось, бедный мой Кордо? – спросила Анжелика, садясь перед глиняной миской, куда хозяйка положила ей горох с китовым мясом. – У тебя же такие крепкие кулаки, почему ты не проучил бездельников, которые бросали в тебя камнями?

Подросток пожал плечами, а его мать сказала:

– Знаете, за столько времени он уже привык. Я и сама, случается, обмолвлюсь и назову его Висельником. А камнями-то в него всегда кидали, даже когда он был совсем маленький. Это на него не действует. Главное, чтобы он стал мастером своего дела, вот что! Тогда его будут уважать. В этом я не сомневаюсь!

И старуха усмехнулась, что сделало ее еще более похожей на колдунью.

Анжелика вспомнила, с каким отвращением Франсуаза Скаррон говорила о сыне и о матери, и удивленно посмотрела на колдунью.

– Так это, значит, правда? Вы ничего не знаете? – спросила вдова Кордо, снова ставя сковороду на огонь. – Ну что ж, я не собираюсь этого скрывать: мой сын работает у мэтра Обена.

И так как Анжелика ничего не поняла, старуха пояснила:

– Мэтр Обен – палач! Вот так-то!

У Анжелики по всей спине, сверху донизу, побежали мурашки. Она молча принялась за свой немудреный обед. Было время поста, предшествующего рождественским праздникам, и к столу ежедневно подавали одно и то же блюдо: кусок вареного китового мяса и горох – постный обед бедняков.

– Да, он подмастерье палача, – продолжала старуха, садясь за стол. – Что поделаешь, чтобы мир существовал, нужны разные профессии. Мэтр Обен – родной брат моего покойного мужа, и у него одни дочери. Так вот, когда умер мой муж, мэтр Обен написал мне в деревню, где мы жили, что он займется моим сыном и обучит его ремеслу, а позже, может быть, передаст ему свою должность. А ведь вы сами понимаете, быть парижским палачом – это что-нибудь да значит! Хотелось бы мне дожить до того времени и увидеть сына в красных штанах и куртке.

Она почти с нежностью взглянула на круглую голову своего ужасного отпрыска, который продолжал пожирать горох.

«А ведь, может быть, даже сегодня утром он набросил веревку на шею какого-нибудь осужденного, – в ужасе подумала Анжелика. – Мальчишки с площади Карро правы: кто занимается подобным ремеслом, только так и должен называться».

Вдова, приняв молчание Анжелики за сочувствие и внимание, продолжала:

– Муж мой тоже был палачом. Но в деревне это совсем иное дело, ведь на смертную казнь везут в город. Поэтому если не считать того, что он пытал воров, он скорее был живодером, сдирал шкуры с убитого скота да еще зарывал в землю падаль…

Вдова все говорила и говорила, обрадованная, что ее в кои-то веки не прерывают с ужасом.

– Напрасно думают, что работа палача простая. Чтобы вырвать признание, надо знать много сложных приемов. Так что у мальчишки дел хватает! Он должен научиться одним ударом меча или топора отрубать голову, уметь орудовать раскаленным железом, прокалывать язык, вешать, топить, колесовать и, наконец, четвертовать, знать пытку водой, «испанскими сапогами», дыбой.

В тот день обед Анжелики так и остался в тарелке, а сама она поторопилась уйти в свою комнату.

Знал ли Раймон о ремесле сына вдовы Кордо, когда посылал к ней свою сестру? Нет, конечно, не знал. Правда, Анжелике даже на мгновение не приходила в голову мысль, что ее муж, хотя он и заключен в тюрьму, может когда-нибудь попасть в руки палача. Ведь Жоффрей де Пейрак – дворянин! Наверняка есть закон, дающий привилегии людям знатного происхождения, закон, запрещающий применять к ним пытки. Но надо спросить у Дегре… Палачи – это для бедняков, для тех, кого, пригвоздив к позорному столбу, выставляют напоказ на площади, кого голыми секут плетьми на перекрестках и вешают на Гревской площади, для всех этих «висельников», которые доставляют такое развлечение черни. Но не для Жоффрея де Пейрака, последнего из графов Тулузских!..Продажа Куасси-Ба немного отвлекла Анжелику от мыслей о делах мужа. Теперь, когда его судьба зависела не только от ее усилий, она поддалась какому-то фатализму, что в ее состоянии, впрочем, было вполне объяснимо. Несмотря на все ее опасения, беременность протекала нормально. Ребенок, которого она носила под сердцем, был жив.

***
Гонтран пришел проститься с сестрой. Он отправлялся путешествовать по Франции и купил мула, правда, по его словам, «не такого красивого, как у нас». В городах он будет пользоваться гостеприимством тайного братства подмастерьев. Страдал ли он оттого, что порвал со своей средой? Похоже было, что нет.

Провожая его, Анжелика с грустью посмотрела ему вслед.

Однажды утром она возвращалась с Флоримоном с прогулки к большой башне, куда пастух из Бельвилля часто пригонял стадо коз и ослиц. Он пас их на пустыре, рядом с башней, и продавал молоко, тут же надаивая его при покупателе. Он утверждал, что козье молоко очень полезно кормилицам, а молоко ослицы – «тем, у кого темперамент ослаблен невоздержанностью и распутством». Хотя последнее никак нельзя было отнести к Анжелике, она нередко покупала у него кувшинчик молока ослицы. Анжелика шла, держа за ручку Флоримона, который семенил рядом, как вдруг, подходя к дому, услышала крики и увидела сына своей хозяйки, который убегал, прикрывая руками голову, а за ним мчались дети и бросали в него камнями.

– Кордо! Висельник! Иди-ка сюда! Высунь-ка язык, как висельник!

Мальчишка, даже не пытаясь сопротивляться, вбежал в дом.

Немного погодя, в час обеда, она увидела его на кухне – он спокойно ел свою порцию гороха.

Сын вдовы Кордо не вызывал особого интереса у Анжелики. Это был крепкий, коренастый пятнадцатилетний подросток, молчаливый и, судя по низкому лбу, не отличающийся большим умом. Но он был услужлив с матерью и жильцами.

Единственным его развлечением по воскресеньям, по-видимому, была игра с Флоримоном, который командовал им, как хотел.

– Что случилось, бедный мой Кордо? – спросила Анжелика, садясь перед глиняной миской, куда хозяйка положила ей горох с китовым мясом. – У тебя же такие крепкие кулаки, почему ты не проучил бездельников, которые бросали в тебя камнями?

Подросток пожал плечами, а его мать сказала:

– Знаете, за столько времени он уже привык. Я и сама, случается, обмолвлюсь и назову его Висельником. А камнями-то в него всегда кидали, даже когда он был совсем маленький. Это на него не действует. Главное, чтобы он стал мастером своего дела, вот что! Тогда его будут уважать. В этом я не сомневаюсь!

И старуха усмехнулась, что сделало ее еще более похожей на колдунью.

Анжелика вспомнила, с каким отвращением Франсуаза Скаррон говорила о сыне и о матери, и удивленно посмотрела на колдунью.

– Так это, значит, правда? Вы ничего не знаете? – спросила вдова Кордо, снова ставя сковороду на огонь. – Ну что ж, я не собираюсь этого скрывать: мой сын работает у мэтра Обена.

И так как Анжелика ничего не поняла, старуха пояснила:

– Мэтр Обен – палач! Вот так-то!

У Анжелики по всей спине, сверху донизу, побежали мурашки. Она молча принялась за свой немудреный обед. Было время поста, предшествующего рождественским праздникам, и к столу ежедневно подавали одно и то же блюдо: кусок вареного китового мяса и горох – постный обед бедняков.

– Да, он подмастерье палача, – продолжала старуха, садясь за стол. – Что поделаешь, чтобы мир существовал, нужны разные профессии. Мэтр Обен – родной брат моего покойного мужа, и у него одни дочери. Так вот, когда умер мой муж, мэтр Обен написал мне в деревню, где мы жили, что он займется моим сыном и обучит его ремеслу, а позже, может быть, передаст ему свою должность. А ведь вы сами понимаете, быть парижским палачом – это что-нибудь да значит! Хотелось бы мне дожить до того времени и увидеть сына в красных штанах и куртке.

Она почти с нежностью взглянула на круглую голову своего ужасного отпрыска, который продолжал пожирать горох.

«А ведь, может быть, даже сегодня утром он набросил веревку на шею какого-нибудь осужденного, – в ужасе подумала Анжелика. – Мальчишки с площади Карро правы: кто занимается подобным ремеслом, только так и должен называться».

Вдова, приняв молчание Анжелики за сочувствие и внимание, продолжала:

– Муж мой тоже был палачом. Но в деревне это совсем иное дело, ведь на смертную казнь везут в город. Поэтому если не считать того, что он пытал воров, он скорее был живодером, сдирал шкуры с убитого скота да еще зарывал в землю падаль…

Вдова все говорила и говорила, обрадованная, что ее в кои-то веки не прерывают с ужасом.

– Напрасно думают, что работа палача простая. Чтобы вырвать признание, надо знать много сложных приемов. Так что у мальчишки дел хватает! Он должен научиться одним ударом меча или топора отрубать голову, уметь орудовать раскаленным железом, прокалывать язык, вешать, топить, колесовать и, наконец, четвертовать, знать пытку водой, «испанскими сапогами», дыбой.

В тот день обед Анжелики так и остался в тарелке, а сама она поторопилась уйти в свою комнату.

Знал ли Раймон о ремесле сына вдовы Кордо, когда посылал к ней свою сестру? Нет, конечно, не знал. Правда, Анжелике даже на мгновение не приходила в голову мысль, что ее муж, хотя он и заключен в тюрьму, может когда-нибудь попасть в руки палача. Ведь Жоффрей де Пейрак – дворянин! Наверняка есть закон, дающий привилегии людям знатного происхождения, закон, запрещающий применять к ним пытки. Но надо спросить у Дегре… Палачи – это для бедняков, для тех, кого, пригвоздив к позорному столбу, выставляют напоказ на площади, кого голыми секут плетьми на перекрестках и вешают на Гревской площади, для всех этих «висельников», которые доставляют такое развлечение черни. Но не для Жоффрея де Пейрака, последнего из графов Тулузских!..– Это все же лучше, чем просто обвинение, ведь правда? – спросила Анжелика, ища в глазах Дегре поддержку. Но лицо адвоката не выражало ничего.

– Всегда лучше знать, какая судьба тебя ожидает, чем долгие годы пребывать в неведении, – сказал он.

– Не будем растравлять свои раны этой неудачей, – снова заговорил Раймон.

– Сейчас нам надо обдумать, как можем мы повлиять на ход процесса. Король сам назначит судей. Наша задача – дать ему понять, что он должен проявить беспристрастие и справедливость. Влиять на совесть короля – дело щекотливое…

Эти слова напомнили Анжелике фразу, сказанную некогда маркизом дю Плесси о господине Венсане де Поле: «Венсан де Поль – совесть королевства».

– О! – воскликнула она. – Как же мы не подумали об атом раньше! Господин Венсан де Поль – вот кто мог бы поговорить с королевой или королем о Жоффрее, и я уверена, он бы их переубедил.

– Увы! Господин Венсан де Поль месяц назад скончался в своем доме в Сен-Лазаре.

– Боже мой! – вздохнула Анжелика, и от огорчения глаза ее наполнились слезами. – О, почему мы не вспомнили о нем, когда он был жив! Он сумел бы их убедить! Он бы настоял на церковном суде!

– Неужели ты думаешь, что мы не пустили в ход все средства, чтобы добиться этого? – довольно резко спросил иезуит.

Глаза Анжелики блестели.

– Да, конечно, – прошептала она. – Но господин Венсан де Поль – святой.

Наступило молчание. Его нарушил отец де Сансе.

– Ты права, – со вздохом сказал он. – Только святой способен сломить гордыню короля. Даже самые приближенные к нему люди плохо знают истинную душу этого юноши, у которого под внешней сдержанностью кроется неудержимая жажда власти. О, я не сомневаюсь, он будет великим королем, но…

Он осекся, решив, по-видимому, что рассуждать на подобные темы опасно.

– Мы узнали, – заговорил он после паузы, – что несколько ученых, живущих в Риме, причем двое из них входят в нашу конгрегацию, обеспокоены арестом графа Жоффрея де Пейрака, и они протестовали, но пока что тайно, поскольку сам арест графа до сих пор тоже держали в .секрете. Можно было бы, заручившись их свидетельствами, обратиться к папе с просьбой направить послание королю. Если августейший голос папы укажет королю, какую ответственность он берет на себя, и попросит с вниманием отнестись к делу человека, обвинение которого в колдовстве величайшие умы считают необоснованным, король может изменить свое решение.

– И ты думаешь, такое послание удастся получить? – недоверчиво спросила Анжелика. – Церковь не любит ученых.

– Мне кажется, что не женщине твоего образа жизни судить об ошибках и заблуждениях церкви, – мягко ответил Раймон.

Анжелику не обманул его ласковый тон. Она ничего не ответила.

– Мне кажется, что сегодня между Раймоном и мной чувствовалась какая-то отчужденность, – сказала она адвокату немного погодя, провожая его до потерны. – Почему он заговорил о моем образе жизни? По-моему, я веду не менее примерную жизнь, чем вдова палача, у которой я квартирую.

Дегре улыбнулся.

– Подозреваю, что ваш брат уже получил кое-какие из тех листков, что сегодня с утра ходят по Парижу. Клод Ле Пти, знаменитый поэт с Нового моста, который вот уже шесть лет как портит аппетит многим вельможам, прослышал о процессе над вашим мужем и пустил в ход свое ядовитое перо.

– Что же он мог написать? Вы читали его памфлеты?

Адвокат знаком подозвал к себе идущего сзади Клопо и, взяв плюшевый мешок, который тот нес, достал оттуда пачку неряшливо отпечатанных листков.

Это были песенки, написанные остро и легко, но чувствовалось, что автор нарочно подбирал самые вульгарные слова, самую гнусную брань, называя заключенного в Бастилию Жоффрея де Пейрака «Великим хромым, Косматым, Прославленным рогоносцем из Лангедока»…

Всласть поиздевавшись над внешностью графа, он заканчивал один из своих пасквилей такими строками:

А красавица графиня де Пейрак Молит бога, чтобы этот граф-дурак Там остался заточенным до конца, А она б любила в Лувре подлеца.

Анжелике казалось, что она зальется краской стыда, но она, напротив, побледнела как смерть.

– Ах проклятый грязный стихоплет! – вскричала она, бросая листки в грязь.

– Впрочем, нет, грязный – это для него даже слишком хорошо!

– Тише, сударыня, не надо так браниться, – остановил ее Дегре, делая вид, будто возмущен, а клерк перекрестился. – Господин Клопо, будьте любезны, подберите эту мерзость и спрячьте в мешок.

– Хотела бы я знать, почему, вместо того чтобы сажать честных людей, не упрячут в тюрьму этих паршивых писак, – продолжала Анжелика, вся дрожа от гнева. – Я слышала даже, что этих щелкоперов сажают в Бастилию, словно они люди, достойные уважения. Почему не в Шатле, ведь они настоящие разбойники?

– Не так-то легко их сцапать. Они неуловимы. Они всюду и нигде. Клода Ле Пти уже десять раз должны были повесить, но он снова появляется со своими язвительными песенками, да там, где его меньше всего ждут. Клод Ле Пти – недремлющее око Парижа. Он видит все, знает все, а его не видит и не знает никто. Вот и я никогда не встречал его, но думаю, что уши у него не меньше, чем поднос цирюльника, так как они вбирают в себя все столичные сплетни. Его бы надо не преследовать, а нанять на должность осведомителя.

– Его надо повесить, вот и все!

– Правда, наша дорогая и бездействующая полиция относит этих газетчиков к неблагонамеренным лицам, но ей никогда не удастся схватить поэта с Нового моста, если в это дело не вмешаемся мы – я и моя собака.

– Сделайте это, умоляю вас! – Анжелика обеими руками схватила Дегре за его брыжи из грубого холста. – Пусть Сорбонна притащит мне его живым или мертвым!

– Нет, уж лучше я преподнесу его кардиналу Мазарини, потому что, поверьте мне, он самый главный его враг.

– Как же могли допустить, что этот лжец так долго и безнаказанно распространяет свою стряпню?

– К сожалению, сила Клода Ле Пти заключается в том, что он никогда не лжет и очень редко ошибается.

Анжелика хотела возразить, но вспомнив о маркизе де Варде, прикусила язык, подавив свою ярость и стыд.

ан и серж голон