Шаги. Сюжет последний. Часть вторая

Грех. Сюжет последний, в двух частях, жестокий и безысходный.

Часть вторая. День рождения.

*****

Ване Шумову сегодня десять лет, и это – радостный день: с утра его поздравили мама и бабушка, с которыми он живет, вечером приедут дедушка, который не живет с ними, а еще «другие» бабушка и дедушка – те, что тоже c ними не живут, но у них он часто бывает. Подарок уже сделали – ото всех сразу – и какой! Трясущимися от нетерпения руками, уже по форме упаковки угадывая, что это может быть, но боясь ошибиться, Ваня срывает зачем-то накрученную сверху бумагу – а там он самый: iPod Touch!

С трудом веря своему частью (откуда такое? ведь мама говорит: и на еду не всегда хватает), Ваня держит в руках красивую прозрачную коробочку и никак не решается вскрыть еще одну обертку: полиэтиленовую, – боится упустить ощущение безраздельной радости от сбывшейся мечты. Такие ощущения с ним случаются нечасто. Обычно – ему тоскливо, грустно, страшно; и кажется: он все делает не так. Мама и бабушка – они почти никогда не радуются и все время произносят слово «тяжело»; понятно: им тяжело с ним, из-за него.

Ване уже десять, взрослые говорят: возраст. Будто бы это слово может что-то объяснить! То, что нужно объяснить, никак не связано с его возрастом – ведь уже очень давно Ваня чувствует: вокруг него что-то происходит не так.

У Вани хорошо с математикой, но такое посчитать нетрудно – посчитать и заметить: в их семью прокралась нечетность. Кажется, ему было пять, самое большее – шесть, когда он это понял: правильно – когда четно. Правильно так – потому что взрослые люди ходят попарно; в их же семье попарно ходят только бабушки и дедушки. Это странно, а что же с мамой? Мама тоже взрослая, но где ее пара? Или ее пара – это он, Ваня? Только вот он еще не совсем взрослый. Все говорят: уже большой; и вправду: он и выше, и больше ровесников; но ведь это еще не значит, что он взрослый. Да и мама все равно намного взрослее. Может быть, когда-нибудь в будущем… может, он и станет ей парой (вот и мама говорит: когда вырастешь…); может быть, а пока еще рано – стало быть, на этом месте должен быть кто-то другой…

Есть и другая нестыковка в расчетах – и в ту же самую сторону. Это Ваня тоже понял давно – но позже, чем первое. Не по математике задачка – по рисованию. Во втором классе – урок изо: «Дети, сегодня мы рисуем семью!». Ваня рисует: вот он, посредине, вот слева мама, вот за ней бабушка, с которой он живет, а за ней дедушка, который с ними не живет… Бабушка – это мама мамы, дедушка – мамин папа; хоть он здесь и не живет, с ним-то самим все понятно – и с ним, и с бабушкой, которая живет с Ваней и мамой. Понятно, откуда они все взялись: сначала были бабушка и дедушка, то есть пара, потом мама, потом Ваня…

Теперь Ваня рисует справа – и тут… Тут тоже бабушка с дедушкой – «другие», те, что с ними не живут, но Ваня у них часто бывает. Тоже бабушка с дедушкой – но что-то не так. С одной стороны, слева, бабушка с дедушкой стоят после мамы, а с другой – они прямо рядом с Ваней. Не родители мамы, не родители Вани; чьи же они родители? Быть может, нужен еще кто-то, между, но кто? Учительница смотрит на рисунок, а после смотрит на Ваню, а после опять на рисунок. Она открывает рот, будто хочет что-то спросить… Что не так с рисунком? Учительница молчит, потом говорит: «Ладно», и кладет лист в общую стопку. Ваня садится за парту. Все ясно: рисунок плох, будет двойка, а все потому, что он не знает, кто должен быть справа: там точно кто-то должен быть, но никто не говорит ему кто. Ваня вспоминает свой прошлый день рождения: ему семь, и вся семья в сборе, чтобы его поздравить; и взрослые говорят о чем-то, а он их, как обычно, не слушает; он думает об уроках на завтра и о том, что еще выкинет в следующей главе Карлсон, который живет на крыше…(1) Он слышит свое имя – это мама. «Ваня, - спрашивает она, - как ты думаешь: откуда взялись у тебя бабушка Рита и дедушка Сережа?» «О чем это она?» – думает он и жмет плечами: понятно, мол, откуда – вот они, и все тут.
Бабушки и дедушки странно улыбаются – так, будто он время пытается умножить на длину, а расстояние на высоту; и мама улыбается - но только поначалу; потом она почему-то плачет. Чем расстроил он маму – этого Ваня не знает.

Нечетность, пустое место… Со временем, еще попозже он выяснил: есть семьи с мужчиной, есть семьи, где его нет. Мужчину называют папой. Чтобы не было мамы – это редко, чтобы не было папы – такое сплошь и рядом. Бывает, что папа есть, но тоже не живет вместе – как дедушка, который мамин папа; бывает, что папы нет вовсе – как у него, у Вани. Вот только все равно тогда непонятно: откуда же бабушка Рита и дедушка Сережа? Обычно – если нет папы, нет и «других»…

Теперь ему уже десять, теперь он почти взрослый и точно знает то, о чем остальные молчат. Он знает, кто должен быть маминой парой и знает, откуда взялись бабушка Рита и дедушка Сережа. От сверстников он слышал всякое: папа в командировке и скоро приедет, папа умер и уже не приедет… Ему никто никогда не говорил такого, и даже при нем никто не упоминал; но никто не говорил и обратного. И Ваня знает наверняка: папа у него есть, но по какой-то причине он не хочет с ним видеться. По какой же? И почему все молчат об этом?

Ваня хочет себе все объяснить – но «возраст» ему не помогает.

Спросить взрослых? Нет-нет, им и так тяжело.

Быть может, «тяжело» и ему? Быть может, ему тоже тяжело из-за него, и-за Вани?

Что же делает Ваня такого, что с ним всем тяжело?

Что нужно ему сделать иначе?

*****

Ваня старается быть послушным – он никого не хочет расстраивать. Поэтому он почти всегда поступает так, как ему скажут, и редко знает, чего хочет он сам. Ваня безошибочно угадывает, что нужно от него другим: маме, бабушке, одноклассникам – он, как робот Эндрю, «рад услужить всем»(2).

Больше всех Ваня, конечно, боится расстроить маму. Мама говорит, что он только и есть «ее радость» - и ему очень страшно от одной мысли, что он чем-нибудь может ее этой радости лишить. К счастью, она рядом, она с ним, ближе ее никого нет, и она изучена с ног до головы – Ваня всегда знает, что ей требуется; определяет это мгновенно и по таким деталям, которые никто другой не заметит: наклон головы, частота шагов, как держит сумочку, как часто курит – в общем, много-много всего. И всегда знает, что не делать ему, чтобы маму не беспокоить: не шуметь, не играть, ничего не трогать. Не испачкаться, не пораниться, не испортить одежду…

С бабушками и дедушками – с ними немножко сложнее. Бабушка, с которой он живет, тоже достаточно близка и неплохо изучена – но все равно очень не предсказуема; дедушка, который с ними не живет, более предсказуем, но хуже изучен; «другие» дедушка и бабушка и хуже изучены, и непредсказуемы. И все же Ваня старается – всем им показывать, какой он хороший: учится почти на одни пятерки, ест, что дают, не возражает, не злится, не задает ненужных вопросов. И даже наоборот – задает нужные.

Еще сложнее с одноклассниками и прочими сверстниками – потому что они изучены хуже всех. Впрочем, они очень предсказуемы – если не сказать, примитивны: как правило, все их действия можно предугадать, взглянув на каждого всего-то один раз. Кроме того, абсолютно все любят, чтобы их хвалили; просто хвалить нужно за разное: кто-то крут на «физ-ре» и на перемене, кто-то у доски и за компом, но все хотят одного: чтобы их крутизну признавали; девчонки – так вообще круты в основном перед зеркалом, вот только хвалить их за это как-то всегда неудобно…

Сложнее всех с ним – его Ваня вообще не знает. Очевидно: чтобы он появился, открылся, нужно как-то узнать, угадать его желания – но как это сделать вслепую? Как сделать так, чтобы он увидел (или хотя бы услышал), что Ваня делает всё хорошо? Ведь если о нем все молчат, значит, и передать ему, наверное, они ничего не могут…

Получается: нужно стать не только хорошим, но и заметным. Ваня пытается понять: можно ли быть и таким, и таким одновременно? Стать заметным – означает: и возражать, и злиться, и задавать ненужные вопросы. Не молчать – а это точно многим не понравится. Главное – это расстроит маму, а маме – ей и так тяжело…

Сегодня Ване десять, и… нет, он не надеется, хотя того, что это может произойти, он вовсе не боится. Не боится, но чувствует так: быть хорошим сейчас как раз и есть: не мучить ни себя, ни других. Не ждать, не верить.

И все же магия первой круглой цифры тревожит Ваню: ведь даже если он этого теперь не хочет, все может произойти само собой, помимо его желания. С ним часто происходит так: он
думает о чужих желаниях все время, а о его желаниях вспоминают разве что ко дню рождения. Хорошо, если они – его желания – вообще существуют; хорошо, если разрешают чего-то желать, а не просто говорят, что ему нужно. Вот и здесь: кто спросит у Вани, желает ли он его появления? Быть может, это тот желает: стать неожиданным, уже нежеланным сюрпризом? И что же тогда делать Ване? Известно что: этому сюрпризу обрадоваться. Обрадоваться и сделать вид, что так и должно было быть: десять лет нечетности и полупустоты. Десять лет терпеливого ожидания, когда же пустота вдруг возьмет и сама собой заполнится.

Ване нужно идти в школу, и, пожалуй, сегодня он не станет брать с собой туда новый iPod Touch. Там все будут недовольны, если увидят, что ему подарили: и учителя, и одноклассники; а старшие – так и вовсе могут отнять его подарок на перемене или после уроков; и что же – маме потом разбираться? Да, ей, а кому же еще? Ведь больше-то, она говорит, некому…

*****

С Антоном Щегловым Вика Шумова познакомилась на работе: в редакторском отделе молодой, амбициозно претендующей на медийное лидерство и, конечно, щедро финансируемой из олигархического кармана газеты они переводили новости именитых западных информагентств и заполняли ими (обычно без ссылки на первоисточник) перманентные дыры на полосе международной политики.

Попала сюда Вика не от хорошей жизни: вообще-то она закончила педагогический и даже успела несколько лет поработать в школе; но нищенская зарплата учителя и отсутствие каких-либо перспектив при наличии неработающей и больной матери на шее довольно быстро заставили ее свернуть с этого ей вроде бы во всем подходящего пути. Редакторское место – тоже не Бог весть: и низшая каста, и зарплата из олигархического кармана не ах; но все же что-то тут платили и делали это регулярно – какая-никакая, но жизнь, у многих и такой не было.
Потосковав с годик по «балбесам», Вика свыклась, ни о чем не жалела и думала так, что не желает большего.

Личная жизнь Вики протекала со скрипом – хоть ей и было что предъявить противоположному полу: среднего роста, фактурная, лицом удалась – огонь-девка, коня на скаку… Мужики, однако, попадались ей сплошь малахольные – ни туда, ни сюда. Конечно, от отношений с ней сильно отпугивала многих ее матушка – Вика это понимала, но куда деваться? У матери она была поздняя, отец, сколько помнила, с ними не жил, мать вечно болела, с трудом дотянула до пенсии и пуще всего боялась всегда остаться одна (зато не боялась это артикулировать); от страха и от ревности кликушествовала («Не хочу, чтобы и тебе попался такой, как твой папаша!»), да и возможности с ней разъехаться все равно никакой не было. Деваться некуда – вот Вика и говорила себе, что и замуж она не стремится, и детей заводить не спешит.

Щеглов появился в газете на год позже ее. Моложе на пять лет, женатый, только родилась дочь, собою не шибко видный – первое время Вика вообще воспринимала его примерно как мебель. Он и вел себя почти как мебель – молчаливый, от монитора не оторвешь, покурить лишний раз не вытянешь. По делу, правда, оказался хваткий: и грамотный, и с головой.

У Вики тогда – а было ей двадцать девять лет – имелось два одновременно «бой-френда» – как говорится, и для души, и для тела; однако, по большому счету, проку было мало от обоих: первый – банковский служащий, до того интеллигентный, что совсем нерешительный, второй – автомеханик, попроще и тем надоедливее, к тому же, как водится, опасно склонный к спиртному.
И от них обоих, и от тех, что были до них, Вика быстро уставала – а иных не подворачивалось.

Не только от неудачных мужчин устала к тому моменту Вика. Устала каждый день таскаться из Лобни в центр Москвы и обратно на работу. Устала собственно от работы – не от конкретной, а от однообразия. Устала от депрессий, болезней, капризов и претензий матери – у той сколько уже лет ни мужика, ни подруги даже; и всю эту тяжесть Вике приходилось тащить одной, толкаясь с матерью вдвоем в маленькой квартирке. Устала от недостатка денег, от долгих зим, от короткого лета, от серого неба над головой… в целом – от тупой безысходности: жизнь, казалось ей, как в песне, катится по глубокой чужой колее(3), и изменить в ней что-либо не в ее силах.

Изменения в итоге случились – и самые неожиданные, самые, можно сказать, нелепые. Как вляпалась она в такое – того до сих пор не могла Вика вполне себе уяснить. Сидел себе этот тюфяк в уголке, вздыхал да помалкивал – ей-то что? От него-то – точно толку никакого не будет, какие сомнения? А вот как-то так вышло – совпали… Сначала покурить, потом вместе пообедать. И повздыхать, и за жизнь за нелегкую: и она от всего устала, и он…

И побежал – электрический ток.

После Вика недоумевала: ну ладно она, под тридцать уже, перспективы туманные, но он-то, он! Нахрена он во все это полез?! Семья, ребенок, весь вроде такой положительный... Какие-то там непонятки с женой – ну с кем не бывает? Да ведь, как выяснилось позже, не такие уж и непонятки, ежели лебедкой его от нее не оторвешь…

Нет, думала Вика, такого мужа себе она бы совсем не хотела – уж лучше одной, чем с таким.

Но все это было позже – а тогда закрутило так, что прочь любой разум: и пораньше с работы, и прятались по дешевым гостиницам, и снимали на последние гроши какую-то халупу… Рвалось сердце, саднила каждой минутой разлука. Все прочее, кроме только одного, текло мимо туманным, бессмысленным фоном. Дозрел до предложения ее интеллигент – Вика послала его, не задумываясь. Назойливо надоедал, чувствуя охлаждение, автомеханик – ему просто перестала отвечать на звонки. Матери – и той пригрозила, что съедет, если будет много вопросов.

Ни до, ни после – никогда с ней подобного не было; и потом не хотелось, чтобы было.

Что забеременела – Вика поверила не сразу. До этого сколько не получалось – а тут враз, не успели опомниться.

*****

Оставлять ребенка или нет, Вика сомневалась. Обреченная в образовавшемся треугольнике занимать позицию и сильной, и старшей, она с самого начала не слишком верила в то, что из охватившего ее надрыва способно вырасти что-то бо;льшее. Несколько месяцев – просто жила очертя голову, презрев все: косые взгляды коллег, ревнивое нытье матери, собственную тревогу; но когда за колеблющимися языками пламени замаячила перспектива повесить себе на шею еще и новорожденного, Вика, конечно, испугалась.

Оставить – убедил Антон. Она боялась – он обещал. Не золотые горы, нет, просто поддержку; хватило и этого. Определенно сказать, объяснить, почему так легко, почему без приличествующего даже сопротивления дала она себя уговорить – даже для самой себя у Вики впоследствии это не получалось. Хотела ли она тогда ребенка? Страх и неготовность явно были сильнее. Рассчитывала этим привязать к себе Антона, увести его из семьи? Сама мысль о подобном была ей противна. Принимала за чистую монету звучащие словно бы из иной реальности, не имеющие ни малейшей связи с происходящим сентенции Антона о том, что «есть вещи, которые нельзя делать»? Нет – потому что не могла не думать о том, сумеет ли сдюжить одна. Верила ли она в то, что этот человек, которому, единственному, каким-то странным, непостижимым образом удалось не только растопить ее защитную оболочку, но и раскалить добела самую сердцевину, окажется способен для нее не только на это, но еще и на что-то совершенно прозаическое, практическое? Вообще-то не верила – и как раз потому, что и ей самой то и другое не казалось совместимым.

Вика боялась – но ее голова и ее тело существовали тогда отдельно друг от друга…

Беременность протекала тяжело – и вдвойне тяжелее оттого, что чем дальше, тем становилось ей страшнее: со всех буквально сторон сыпались на нее подтверждения самых пугающих опасений. С Антоном стали видеться реже – уже и отсутствие «доступа к телу» заметно снизило градус его интереса к ней (говорил: не хочет провоцировать усилившиеся подозрения жены).
Неприятно поразила мать: ее осуждение не знало пределов; и каждый день Вика видела в ее взглядах, читала в словах: я предвидела, я знала, я предупреждала; нет, общим это испытание для них явно не становилось…

Все чаще и все дольше задерживались зарплаты, и вновь, после недолгого перерыва, подозрительно быстро начали подрастать цены, и словно бы в самом воздухе тоже повисло что-то пугающее: не просто так ведь устроили вдруг «сильную рокировочку»(4); и все это при том, что Вике скоро в декрет, и дай Бог, чтобы сохранили хотя бы половину содержания…

Еще более тошно стало, когда сил таскаться на работу и сидеть в душном офисе совсем у нее не осталось. Дотянула почти до восьмого месяца, дольше – не выдержала. Целыми днями с матерью, Антон – в лучшем случае раз в неделю. Денег оставили треть – едва не умереть от голода...

Ну а когда подошло непосредственно к родам, Антон вообще улетел на месячную стажировку в Штаты (кадры осваивали бюджет; он: «Не упускать же такой шанс – другого, может, и не будет»).

В родильном отделении городской больницы Дмитрова, с холодными, безразличными врачами и злобными, нагло хамящими медсестрами, среди таких же измученных рожениц, как и она, Вика неделю провела совершенно одна. Для матери – добраться оказалось не по здоровью; обещала, но так и не сумела вырваться к ней с работы в урочные часы институтская подруга. Хорошо хоть забрать ее сподобился отец – на такси у Вики просто не было денег.

Слава Богу, мальчик родился – большой, здоровый, серьезный; как назвать его, заранее Вика не задумывалась, но как увидела, сразу поняла: Ванечка! Как увидела – захлестнуло тяжкой виной, и потом никогда не отпускало: и как? как могла сомневаться? Большими, мутными, непробудившимися еще глазами Ванечка смотрел в никуда, а ей казалось – он глядит на нее, только на нее, глядит и верит ей – безгранично. Он верит в нее – да вот напасть: нет молока; а смеси – те только что, как и все остальное, взлетели втрое…

Из Штатов Антон звонил: в трубке был слышен шум другого, чужого города, и его голос звучал тоже совсем как чужой, непонимающе, далеко, безучастно.

Вернувшись, приехал; Ванечке тогда пошла третья неделя. Дурацкие, облезлые, ненужные цветы – и ничего более; на сына поглядывал опасливо, вид у него был жалкий; злиться – не было у нее сил. Сочиться желчью Вика оставила матери; Антона та, понятное дело, встретила неласково; этого оказалось достаточно, чтобы отбить у него желание бывать почаще. Или чтобы дать ему повод не считать себя здесь желанным гостем…

Из газеты Антон вскоре уволился. Вроде бы все понятно: с зарплатой после кризиса стало совсем худо, а ему – тянуть одну семью, помогать другой. Так говорил он – это выглядело стройно, но для Вики совсем не убедительно; выглядело так: снова сбываются все опасения, снова впереди только мрак, отчаяние, безысходность.

*****

Однажды – Ванечке пошел уже третий месяц – Вике позвонила женщина; представилась «мамой Антона Маргаритой Викторовной» и попросила разрешения приехать в гости, познакомиться.

Поначалу Вика испугалась: мало ли чего от нее хотят? Из слов Антона было понятно: с его женой отношения у матери непростые; это, с одной стороны, усиливало страх, с другой – будило любопытство; и Вика решила, что в обмен на свое молчание (в моменты отчаяния мысли о том, чтобы, презрев категорический императив, устроить большой-большой скандал, ее, конечно, посещали) уж на это: показать Ванечку бабушке, она точно имеет право, все-таки не чужие…

Антону не сказала тогда ничего – со своей матерью пусть и разбирается сам. Да и не было почти возможности сказать: связь у них – ввиду его семейных обстоятельств – была односторонняя, а звонил он редко.

Маргарита Викторовна приехала через два дня, в воскресенье, и очаровала Вику с первого буквально на нее взгляда. Никакой предубежденности, никакого напряжения, ничего такого, чего бы стоило опасаться; только безмерное сочувствие. Осчастливила подарками, Ванечку увидев, заплакала; гладила его, нежно прижимала к себе. Сразу захотелось ей верить. Долго гуляли вместе с коляской, и Вика, не в силах более сдерживаться, рассказывала вдруг обретенной свекрови, как сильно любила (и все еще любит) она ее сына, как обожает своего, как хотела бы, конечно (что уж тут скрывать?), быть вместе с Антоном, как наверняка и для него было бы лучше быть с ней, а не с той… Про законную свою невестку Маргарита Викторовна помалкивала – и в этом Вике виделось лишь отсутствие необходимости говорить о том, что и безо всяких слов очевидно: достойным выбор своего сына она не считает, но вмешиваться не вправе; оттого, вероятно, и случившееся между ним и Викой вовсе не является для нее чем-то из ряда вон…

Проведя вместе весь тот день, расстались друзьями – и даже, как несколько пафосно (но это, понятно, от избытка чувств) объявила Маргарита Викторовна, «новыми родственниками».
Впервые за долгие месяцы Вике снова стало тогда хорошо – правда, ненадолго: у ее собственной матери насчет «новой родственницы» сложилось, конечно, свое, отличное от Викиного, мнение.

Вскоре Ванечку познакомили и с дедушкой. Сергей Львович при виде внука не прослезился, но и предвзятости не проявил: на свою вторую невестку он смотрел без обожания, но и без презрения, как, впрочем, на все и на всех вокруг; ему до формальностей вообще не было никакого дела: есть внук – значит есть, требуется что-то – скажи;те что, и, как говорится, всем, чем можем... Вике тоже было не до сантиментов – пусть и в роли свекра, мужик, похожий на мужика, был им с Ванечкой просто необходим.

Антон между тем появлялся все реже. С работой у него вскоре наладилось, но на объемах поддержки это никак не отразилось; зато отразилось на оправдывающей все занятости. Видя, что дела его идут, по внешним признакам, неплохо (собственно, не столько уже видя, сколько зная по рассказам), Вика ни на что не претендовала: теперь от этого ее прочно удерживало наличие «новых родственников». Помощь от них поступала в размерах довольно скромных, по большей части, не помощь даже, а выражающаяся в различных вариациях сочувствия моральная поддержка; Вика, однако, была им благодарна уже и за то, что они есть, что им можно позвонить самой, а не ждать звонка, что они ее понимают и, сколько могут, приносят в их с Ванечкой жизнь хоть какой-то да свет.

Больше всего теперь боялась Вика, что пропадут и они.

*****

И потекли годы.

Газета с трудом пережила кризис, но потихоньку дела поправились; выйдя из декрета, Вика выпросила себе сначала полторы, а потом и две ставки. Работала много, с Ванечкой оставляла мать; та постанывала, но худо-бедно справлялась.

Еще через пару лет удачным стечением обстоятельств им удалось переехать из Лобни в Москву: мать получила квартиру по очереди, две обменяли на одну, в пределах кольцевой. Добираться до работы стало заметно легче.

Отношения с Антоном заглохли полностью. Сын его не интересовал, и повлиять на это ни у кого не получалось. К ее контактам со своими родителями он относился без восторга, но им и не противодействовал, предпочитая держаться подальше, - лишь бы ничего не предлагать взамен. Единственное, чем утешала себя Вика (во многом с подачи Маргариты Викторовны), так это тем, что и в своей основной семье присутствовал Антон тоже скорее номинально. Резко стал большой шишкой – не до чего! Злило, конечно, что ей с этого совсем ничего не перепадает, но тут уж приходилось выбирать между синицей в руках и журавлем в небе: по мере того как их история разрасталась вглубь семьи, шансов мирно обрести легальные права у Вики становилось все меньше. Открыться перед женой, признаться ей в существовании Вики и Вани Антон боялся с самого начала; утверждал: из-за Насти, но никто ему, конечно, не верил: Настя еще маленькая, что она поймет? Все соглашались: только из-за самого себя и уже не ждали, что завеса молчания будет когда-либо прорвана. Не сказать, чтобы Вике все это нравилось: временами она чувствовала так, что стала частью какой-то семейной игры – бо;льшей, чем ее роман с Антоном и его последствия; но сделать с этим она все равно ничего уже не могла. Да в общем-то она ничего и не хотела менять: в этой игре ей волею судьбы отвели одну из ключевых ролей и, пусть это и была игра в объединяющую всех тайну, именно это позволило Вике наконец ощутить себя в новом: устойчивом и нужном, качестве.

В этом качестве, несмотря на очевидную двусмысленность подобного положения, семья, родственники и весь круг их знакомых приняли Вику и Ваню к себе, что называется, безо всяких условий. Они стали часто бывать у родителей Антона: дома, на даче, на семейных событиях, просто в гостях. Везде и всегда было весело, везде – много людей, и ни у кого, казалось, не вызывало удивления их присутствие; со временем в этой семье стали они совсем своими – Маргарита Викторовна (Вика была убеждена – это ее заслуга) поставила все так, что никто не задавал никаких вопросов. Более того: Вику понимали, Вике сочувствовали; конечно, в семье любили Антона, но именно здесь знали про него все – потому и считали уместной негласно принимаемую на себя коллективную ответственность. По сути, единственным, что мешало обрести полноценные комфорт и спокойствие, оставалась лишь необходимость никак не пересекаться с Антоном, его женой и дочерью; но и это, как показала практика, было вовсе не сложно: своих родителей вниманием сын удостаивал нечасто, что, в свою очередь, отзывалось в Вике горьким откровением: получалось,

Антон всегда отсутствует там, где он нужен и где любят его по-настоящему. Уже поэтому считать себя неуместным объектом сострадания у Вики оснований не было; занятое место странным ей не казалось, а ту меру внимания, которая ей доставалась в новой семье, она считала принадлежащей себе по праву.

Что ж, вся любовь за Антона теперь доставалась Ванечке – и это было по-своему справедливо. Не только со стороны матери – со стороны всей семьи, в отсутствие отца, в два, в три раза больше любви; а чтобы не рос слишком уж положительным – для этого существовал дедушка Сергей Львович. С двухлетнего уже возраста Ваня регулярно поступал в его распоряжение – тот радовался не слишком, но и не отказывался; Вика же, не желая искушать судьбу, в секреты мужского воспитания предпочитала не лезть.

Не просто свекровью и бабушкой сына стала для нее и Маргарита Викторовна – стала своего рода ментором, стала, можно сказать, второй матерью. Ей Вика поверяла все – и неизменно находила поддержку. Всегда и во всем сходились в оценках – и, конечно, не хотелось думать так, что в их отношениях есть что-то, кроме личной симпатии, даже если эта симпатия и возникла изначально на почве общей боли и общей обиды…

*****

Вопрос, как обеспечить ребенку наличие отца или хотя бы непротиворечиво объяснить его отсутствие, тем не менее всегда беспокоил Вику. Устраивать личную жизнь – на это она вовсе плюнула; ее и без того хрупкое доверие к мужскому полу после истории с Антоном было подорвано полностью, и на что-то большее, чем случайные легкие интрижки, она больше не шла (да и это случалось крайне редко – ни сил, ни времени). Мыслей о том, чтобы кем-то заменить Ване настоящего отца, Вика никогда не вынашивала; а с функцией мужской руки худо-бедно справлялись, в ее понимании, дедушки.

В присутствии Вани об отце молчали (просто не знали, что сказать), но Вика предвидела: каким бы герметичным ни был тот мир, в котором растет ее сын, как бы строго ни блюли вокруг ребенка эмбарго на эту тему, когда-нибудь, рано или поздно, вопрос этот все равно возникнет и на него придется что-то ответить. Нечасто, но все же предпринимались попытки обсудить данную проблему непосредственно с искомым субъектом – предпринимались, по ее словам, Маргаритой Викторовной, но безуспешно: и отцовские чувства, и совесть Антона, очевидно, молчали.
Обсуждать Ваню со своей матерью он просто отказывался, предъявляя ей нелепые и обидные претензии: доходило даже до того, что обвинял ее в личной заинтересованности (в том, чтобы сохранять вторую семью в тайне). С Викой же Антон общался редко и крайне неохотно, всегда отговариваясь делами; однако проявить самой больше настойчивости мешало ей даже не это – стоило только завести разговор об этом с кем-либо, все разом начинали ее отговаривать и пугать последствиями. Мать говорила: чем раз в полгода (а чаще не будет), лучше вовсе без отца, зачем травмировать ребенка? С ней соглашались дедушки, а Маргарита Викторовна уверял: силой ее сына все равно не заставишь; кроме того, призывала подумать о другом ребенке: о Насте. Все сходились на том, что спешить некуда.

В общем, Ване об отце не говорили, а отец от Вани упрямо прятался. Как жил он с этим – Бог весть; такого Вика даже не могла себе толком представить.

И вот – лет прошло уже десять, и дело подошло к первому юбилею.

Ваня по-прежнему не проявлял к теме отцовства ни малейшего интереса, и внешне все выглядело так, будто мир вокруг себя в существующем виде он ощущает вполне естественным. Конкретных поводов для беспокойства не возникало, но Вика не была бы собой, если бы ее не терзали опасения; а в своих опасениях (к исходу четвертого десятка она была в этом твердо уверена) она почти никогда не ошибалась.

Опасений у нее было много, и связаны почти все они были теперь с будущим сына – о себе Вика старалась не думать. Взросление, подростковый возраст, личная жизнь; школа, институт, работа – куда ни глянь, везде что-нибудь да тревожило; куда ни глянь, везде решения принимать одной (ответственность не поддержка, ее с бабушками и дедушками не разделишь). В конечном счете все и всегда упиралось в материальный аспект – и здесь все на ней. Да и неправильно просто, что мальчик не знает отца; да и отец этот, быть может, думала Вика, увидев как две капли воды похожего на себя парнишку, все-таки поймет наконец, что теряет…

Никому ничего не сказав (чтобы в очередной раз не разубедили), за неделю до дня рождения Ванечки Вика отправила Антону эсэмэску: в ней попросила перезвонить. Объявился он быстро, буквально через пару часов. Вика попросила о встрече: «надо поговорить». Неохотно, но согласился (делами уже не прикроешься) – назначили на следующий день.

*****

На встречу Вика шла, внутренне содрогаясь: Антона не видела уже года три, да и слышала-то за это время всего несколько раз. Что с ним сейчас происходит, как идут дела, толком она не знала – и не потому, что Маргарита Викторовна и Сергей Львович свято блюли конфиденциальность: своего сына они обсуждали много и охотно, однако, похоже, дело обстояло так, что и им ничего о нем не было толком известно. Единственное, что знали все, – это то, что Антон «больше не начальник»; и почему-то – она и сама не объяснила бы почему – именно с этим Вика связывала определенные надежды на успех своего предприятия. К собственному удивлению особого злорадства она не испытывала, а вот бояться – все равно боялась: того, что Антон явится ей совсем озлобленным, того, что, даже не вникая, воспримет все в штыки, того, что, если первого и второго не произойдет, он станет, по своему обыкновению, говорить много пустого, того, что после будет снова до невозможности обидно, до слез горько, до безысходности пусто…

Вопросов, которые Вика хотела обсудить, было, собственно, два: намерен ли Антон признавать отцовство официально и намерен ли брать на себя хоть какую-то долю ответственности за подрастающего сына, в первую очередь, конечно, моральную, но и материальную тоже – ведь со временем потребуются деньги на репетиторов, обучение, обеспечение жильем… То есть на самом деле она вовсе не думала спрашивать именно так: намерен ли; скорее Вика собиралась просить – и, пожалуй, больше всего она боялась сорваться на чрезмерно требовательный тон или, того хуже, выйти из себя и этим все запороть.

Встретились в большом торговом центре, сели в кофейню. Вид у Антона был напряженный, но при этом неожиданно нелощеный, даже помятый. Сильных изменений во внешности, по сравнению с тем последним разом, когда она его видела, Вика не заметила, лишь слегка углубилась характерная косая складка на лбу; вот только она совсем уже не помнила, как выглядит он без официального панциря: костюма, галстука, ярко начищенных туфель, а тут вдруг он предстал именно таким: в джинсах, в кроссовках, в неотглаженной, бесформенной футболке – и этим больше напомнил себя прежнего, такого, каким он был, когда у них все случилось.

Долго разглядывал, пряча глаза, меню; исчерпав рамки приличия, отложил его и, опасливо посмотрев в сторону Вики, спросил:

- Ну что? Как дела?

- Да ничего, - она пожала плечами, судорожно глотая ком тревоги. – Ничего выдающегося.

- Закажем?

- Давай.

Подозвали официанта. Как в прежние времена, Вика взяла себе эспрессо, Антон – американо.

- О чем хотела поговорить? – хрипло выдохнул он.

Слегка дрогнули губы – Вика заметила это. Замешкалась. Не знай она Антона, подумала бы: наигрывает, чтоб вызвать жалость. Но знала: наигрывать он не умеет. В который раз поймала себя на том, что накопленная на него злость уходит, как только он оказывается у нее перед глазами. Не помнить, что этот мужчина обидел ее, Вика не могла, но помнить – ей будто бы становилось стыдно. Все, что было к нему, ушло – как и не было; но ожесточение все равно разбивалось – о былую близость.

- Хотела поговорить… - выигрывая паузу, повторила она и, собравшись духом, сообщила: - Хотела поговорить о том, что парню на днях, считай, десять. Это просто дата, понятно, но… Когда-нибудь ведь придется определяться, не думаешь же ты… То есть… хочу сказать: он сам – не то чтобы как-то...

Антон слегка нахмурился. Как это всегда и бывало, по его лицу, по спрятанным за очками глазам трудно было понять, что с ним происходит: злится на услышанное или просто не улавливает суть. Вика заторопилась:

- Я имею в виду, что он не задает по поводу тебя вопросов. Но мне лично кажется, что ситуация, когда отца нет… при том, что он есть… она не совсем нормальная. Ты согласен со мной?

Все так же хмурясь, он кивнул.

- Ну вот. Тут моментов много разных. И личное влияние, конечно. И…

Антон насупился еще сильнее, и Вика поняла: в первую очередь он и ждал именно того, что она собиралась сейчас сказать; оттого, заволновавшись, слегка вскинулась:

- Да-да, ну а что?! Спасибо, конечно, всем за поддержку, твоим родителям, в первую очередь; но думаю, ты прекрасно понимаешь, что все это, в общем, на мне. А я в себе не настолько вообще-то уверена. Даже и в плане здоровья – нагрузка-то…

Сказала – и стало так жаль себя, что перехватило дыхание. Поспешно взяла со стола салфетку, промокнула глаза. Сейчас со здоровьем было уже ничего, а чуть больше года назад и впрямь казалось: силы на исходе. На больничном провалялась месяц, и с матерью еле свели концы с концами. Случилось это, слава Богу, летом: Ванечка – на даче с Сергеем Львовичем, на один рот меньше…

Антон молчал, глядел в сторону.

- Школу закончит, институт… - продолжила Вика. – За обучение платить – откуда такие деньги? Потом…

- Ну это ты, конечно, махнула! – с кривой усмешкой, несколько оживившись, перебил ее Антон. – Так далеко – и я за себя не поручусь. Может, о пенсии его сразу задумаемся? До тех пор-то уж наверняка не дотянем…

Смешной его реплика Вике вовсе не показалась, но от этого мрачного, совершенно защитного, конечно, сарказма, как и от внешнего вида, повеяло прежним Щегловым, и она не смогла не улыбнуться.

- Ладно, это не главное. Думаю, ты и сам понимаешь…

- Тогда что все-таки главное? – не дослушав, перебил Антон.

Этот вопрос показался Вике нарочито, издевательски тупым, и она уже сейчас почти наверняка взвилась бы по-настоящему, если бы в тот же момент не принесли кофе. Официант расставил чашки, ушел. Положили сахар, повозили ложками. Вика выдохнула.

- Главное: не хочешь ты с ним наконец познакомиться, а? Это первое.

- Первое? – зримо насторожился Антон. – А второе?

Изначально Вика готовилась наступать последовательно, но сразу, конечно, сбилась. Не таясь, выложила все карты:

- Второе: запись в метрике.

- А что там? – словно не понимая, еще больше нахмурился он.

- Что там?! – взвизгнула-таки, не сдержавшись, Вика. - Там – прочерк!

- Ах да…- тут же разгладившись и даже как-то вдруг сникнув, поспешно прервал ее Антон, и стало понятно: вряд ли он злит нарочно. – Извини, дурацкий правда задал вопрос, не сообразил, о чем это…

Вика мгновенно сдулась, ей сделалось неудобно. Вдруг поняла: последствий этой встречи он боится гораздо больше, чем она.

- Это же нигде более не отразится. Только для него, исключительно - примирительно сказала она, но, почувствовав, что слишком уж откровенно оправдывается, не удержалась тут же и слегка нажать: - Ты же не собираешься отрицать, что…

Антон сделал большой глоток из чашки и с досадой, словно бы это относилось к кофе, мотнул головой.

- Разве я когда-нибудь…

И впрямь – отрицать он никогда пытался. Ответить было нечего, Вика тоже схватилась за чашку.

Он глотнул кофе еще раз. Вздохнул; по-прежнему глядя в сторону, сказал:

- Что касается второго вопроса, то особых препятствий к этому я не вижу. Это – формальность; если считаешь, что нужно, я не против.

У Вики екнуло сердце. Чего она совсем не ожидала, так это как раз того, что Антон так легко согласится на установление отцовства.

- Да, я бы этого хотела, - задохнувшись, с трудом выговорила она и, чуть помолчав, зачем-то повторила: - Это же нигде… Так что я вовсе не собираюсь против тебя это как-то использовать.

Антон вроде бы кивнул – но это не выглядело так, что ее слова вызвали у него полное доверие. Желая лишь – не более того – достичь большей убедительности, Вика добавила еще:

- Если бы я хотела…

И тут же пожалела об этом. До этого глаза у Антона блуждали, а тут он впервые за сегодня посмотрел прямо на нее – посмотрел так, что она осеклась. Поджал губы, косая складка на лбу, показалось, стала вдвое глубже.

- Понятное дело! - не повышая, впрочем, голоса, сказал он. – Если бы ты хотела, ты могла бы потребовать всего, что причитается, и без моего добровольного признания. Но ты ведь выбрала другой вариант, не так ли? И это вообще-то как раз к тому, о чем ты заговорила сначала…

Вика сообразила: потому он и начал со второго, что хочет отказаться от первого.

- Что я выбрала? – заняла она оборонительную позицию. – Что ты имеешь в виду?

Антон отвел взгляд, опять вздохнул, глотнул из чашки.

- Да все это… - продолжил он – к ее удивлению, без выраженного негативного окраса, словно бы тоже сразу сдувшись. – То, что вы делаете у меня за спиной.

- У тебя за спиной?

- Ну да… Эта ваша идеальная семейная жизнь… с моими родителями. Ты же выбрала это…

- А что мне еще оставалось? – возмутилась Вика. – Ты меня бросил одну, а они…

- Можно я договорю, а? - Антон поднял руку, показывая, что не закончил. – Тут ведь проблема в том… Если честно, я не вполне понимаю, как это можно теперь тебе объяснить. Наши позиции… какие-то они не очень совместимые в результате. То есть твои мотивы – они ведь мне понятны, поверь. Действительно оставил одну, действительно хотела, чтобы у ребенка была семья. Хоть такая… Вопрос только: что в итоге?

- А что в итоге?

- В итоге и получается как бы, что ты выбрала отношения не со мной, а с ними, понимаешь? С ними и со всеми, кто вокруг них…

Вика почувствовала себя так, как чувствовала всегда, когда кто-либо в ее присутствии (а Антон любил делать так более всех остальных) начинал сталкивать разговор в сторону не отягощенного достижением конкретных целей словоблудия: то есть готовой вскипеть.

- Разве одно исключает другое? – пытаясь хотя бы внешне оставаться спокойной, задала она вопрос, который, как ей казалось, подразумевал совершенно очевидный ответ.
Антон неопределенно качнул головой. Отозвался не сразу:

- Вик, ну… Что говорить – я смалодушничал тогда, десять лет назад, спорить не буду. Но вообще-то я был с тобой честен. Уходить из семьи не собирался и не обещал тебе этого. А иначе решить: так, чтобы и нашим, и вашим, - ну да, проблема не по зубам мне оказалась. Понимаю опять же, как это сейчас прозвучит: если бы ты тогда потерпела, все бы, возможно, пошло по-другому…

- Бессмысленно! – не получив очевидного ответа, потерявшись в словах и потеряв терпение, воскликнула Вика. – Прозвучит бессмысленно! Не знаю, что ты там понимаешь, но в той ситуации…

Продолжить не смогла: снова почувствовала, что подступают слезы.

Антон потер лоб. Поставив локти на стол, он положил ладонь одной руки на кулак другой и на этот домик оперся на них подбородком. Вздохнув, сказал мягко:

- Да я правда понимаю все, Вик. Можешь не верить. Просто попробуй и ты меня понять: вы же мне задачу стократ усложнили.

- Это как? – колко прошипела Вика.

- Как? Да подумай просто: что я теперь скажу Тане? Что она десять лет общается с кучей народу, которые знают об этой истории и на нее, стало быть, смотрят как на идиотку? Что хороводят всем этим тайным действом за ее спиной любимые свекровь со свекром? Что по каким-то причинам я молчал столько времени – а в ее понимании это будет так, что я не молчал, а врал ей? Что она потеряла второго ребенка, а у меня-то, оказывается, он уже есть? Уже тогда был, вернее… Он есть, и он прекрасно проводит время с бабушкой и дедушкой – тогда как Настя, как они выглядят-то, не очень помнит? И сколько еще такого… Как – через это все пролезть? Это ведь даже не игольное ушко…

Он говорил тихо, без нажима, явно стараясь и сейчас, по возможности, не злить ее, но Вику именно это его стремление «быть хорошим» раздражало едва ли не больше, чем сами произносимые фразы. Если бы он еще знал, сколько раз она сама задавала себе все эти вопросы! Да уж, без потерь ему теперь не выпутаться – когда-то частенько думала она так и даже честно признавалась себе: она хочет, чтобы эти потери были; но так было ровно до тех пор, пока она не узнала о мертворожденном ребенке Тани; а когда узнала (от Маргариты Викторовны, конечно), тогда испугалась себя самой так, что до сих пор вполне не оправилась. Ни разу еще и ни единым словом не обмолвилась Вика об этом с Антоном: хотела бы сказать ему, что никогда больше никому не пожелает зла, но не знала, как признаться, что желала…

- Это не мои проблемы! – только и нашлась сейчас она.

Выкрикнула это так, что обернулись и официанты за стойкой, и посетители за соседними столиками. Антон повел глазами туда-сюда – от этого Вика ощутила себя истеричкой и разозлилась еще сильнее.

- Не мои! – повторила она тише, но злее. – Тебе, в конце концов, ничего не мешало все это прекратить на ранней стадии. И объясниться со всеми. Возможно, я чего-то и не понимала, но ты, в свою очередь, до сего момента объяснить ничего и не пытался. Предпочитал в конторе в своей ото всего прятаться…

Словно поставив все-таки себе целью довести ее до ручки именно своей рафинированностью, он, позволив ей выплеснуться, еще и усмехнулся. Ответил так:

- Прятался – с этим согласен полностью. Увы, не только от этого. А вот то, что это не твои проблемы – с этим согласен только отчасти. Поскольку именно эти проблемы мешают мне решать другие проблемы – те самые, насчет которых ты позвала меня… позвала пообщаться. Кроме того, эти проблемы, которые, как ты говоришь, не твои, в значительной степени тобой – конечно, совместно с предками моими ненаглядными – и созданы. То есть, получается, проблему вы создали, а решить ее в созданном вами виде предлагаете мне, моих проблем при этом не принимая во внимания. Я больше скажу: вы ее не только создали, но и продолжаете, не желая ничем поступиться, усугублять, так что я, признаться, вообще не уверен, что вы и вправду хотите, чтобы что-то изменилось.

- Как это я не хочу?! – совершенно запутавшись в многословье Антона и потому запомнив только последнее, снова взвилась Вика. - Что это вообще за бред? Я как раз хочу! Хочу изменить то, что ты не общаешься со своим сыном! Ведь это, блин, не только для него нужно, но и для тебя, разве нет? Мне это все зачем, а? В неизменном-то виде?

Показывая, вероятно, что не знает точного ответа, Антон пожал плечами, но вслух произнес:

- Да вот хотя бы затем, чтобы иметь такую возможность: упрекать меня…

Подобного – от Антона она еще ни разу еще не слышала. Свою не слишком приглядную роль во всей этой истории он никогда не оспаривал, предпочитая во всех без исключения ситуациях отделываться «завтраками». Оторванность прозвучавшей претензии от реальности казалась Вике настолько очевидной, несправедливость – настолько вопиющей, что бешенство доверху захлестнуло ее; вот только бешенство это неожиданным образом оказалось безмолвным, лишенным аргументов: впервые столкнувшись с наличием иной трактовки событий, чем крыть, она не знала. Никаких убедительных возражений, вообще ничего вразумительного не приходило Вике в голову.

- Больно надо! – только и сумела в итоге выкрикнуть она.

- Вообще говоря, зачем это нужно тебе, я не знаю, - тем же издевательски-занудным тоном добавил Антон. - Боюсь, что ты просто плывешь по течению. Потому и получается так, что мне ты предлагаешь проблему только углубить. Транслируя, так сказать, пожелания ряда заинтересованных лиц.

- В смысле? – потребовала уточнить Вика – она и впрямь ничего не поняла.

- В смысле: предлагаешь… как бы это сказать? Предлагаешь мне активизироваться здесь, не раскрывшись перед этим там. Чтобы, получается, ко всему ранее перечисленному добавилось еще и это: что я, оказывается, продолжаю с тобой…

Вика, вздрогнув, перебила:

- Я не предлагаю тебе продолжать со мной!

- Да я и не имею это в виду... – Антон брезгливо поморщился, но, спохватившись, превратил мину отвращения в мрачную усмешку. – Но объяснить разницу Тане мне все равно не удастся…

Услышав имя Тани вторично, Вика все же решила, что он бесит ее намеренно.

- Знаешь что?! – опять закричала она. - Я сюда пришла точно не для того, чтобы выслушивать, как ты будешь разбираться со своей женой! Десять лет назад меня, может, это и интересовало, но сейчас – Боже упаси: в твои дела лезть не желаю, меня это вообще не касается, что бы ты там ни говорил… А уж эти намеки на мою несамостоятельность – можешь их засунуть себе… сам знаешь куда!

Антон ответил не сразу: по всей видимости, и ему понадобилось время для того, чтобы сформировать ответные позиции по всем прозвучавшим смысловым ответвлениям. Потер лоб, подвигал очки, сказал:

- Начнем с того, что ты сюда пришла, потому что сама этого захотела. Ты ведь меня позвала, разве нет? Возможно, этот разговор действительно должен был инициировать я – и уже давно, но вот зачем-то щадил твои чувства…

- Может, свои?

- Допустим, и свои тоже. В любом случае – ты меня на разговор позвала? Или как безответного слушателя?

Вика промолчала – вопрос показался ей риторическим.

- Будем считать, что это «да», - продолжил он. – Тогда вот еще: как это ты не лезешь в мои дела? Что, правда? Создаешь мне нерешаемую проблему, а после требуешь ее решить…

Вика запуталась окончательно: забыла, какие проблемы решаются, а какие – нет, какие из них – ее, какие – не ее… Отбрыкнулась, как упало на язык:

- Да я не требую ничего решить, я говорила только про тебя и про Ванечку…

Антон несколько картинно развел руками.

- Вик, ну ты всерьез мне предлагаешь это: снова включиться в двойную жизнь? Нет уж, спасибо, мне такого хватило…

Вика вспомнила – и нашлась:

- А ты, можно подумать, ее не ведешь? Типа все вокруг в грязи, а ты весь в белом, что ли? Может, пора уже избавиться от иллюзий, а?

- Ой, да какие иллюзии… – Антон махнул рукой. - Веду – вашими в том числе стараниями. Вопрос в объемах. Будешь еще кофе?

- Буду, - буркнула Вика.

Сделав официанту знак повторить, он попытался закончить начатое ранее:

- Теперь что касается несамостоятельности. Знаешь, это настолько очевидно… Но тут ведь… опять не понимаю толком, как тебе это объяснить. Просто ты… точнее, к тебе… У меня ведь к тебе-то особых претензий и нет. Просто тебя используют, а ты… И это моя вина – я создал, как говорится, все условия. Черт, я на самом деле не знаю, как это сказать так, чтобы было понятно…

Вика почувствовала: в голове начинает шуметь. Разговор слишком сильно отклонился в сторону от заданной темы, и она вдруг испугалась, что окончательно забудет, с чем пришла.
Обсуждать с Антоном его родителей, вернее даже, конкретно Маргариту Викторовну, так как все наверняка свелось бы именно к ней – этого ей совсем не хотелось.

Антон тоже замолчал – стало быть, не хотелось и ему.

Принесли еще по чашке.

- В общем, я поняла, - мешая сахар, сказала Вика. - К неформальным отцовским функциям ты пока не готов. Ладно, давай начнем хотя с формальных.

- Да почему не готов? – Антон, показалось, искренне удивился. – Об этом ведь и твержу. Как раз готов… Ну то есть вроде готов, пусть так… Вот только совсем не понимаю, как это теперь сделать. И так все через одно… А тут еще это…

Вика вдруг сообразила: она даже не спросила, как у него дела, сразу перешла к делу. Поспешно попыталась исправиться.

- Как у тебя-то вообще? С работой как? Я слышала…

- Вот-вот! - закатив глаза, проворчал Антон. – Хоть бы кто-то с этого начал, а не этим закончил. Впрочем, и на том спасибо…

Злость вмиг ушла, Вике опять стало неловко. Вдруг снова увидела перед собой того, прежнего: неказистого, жалкого, но такого теплого.

- Что, есть проблемы? С таким-то багажом?

- Да какое там… - он махнул рукой. - Вот именно – с таким багажом. Еще и кризис на носу: того и гляди сокращаться все начнут, не говоря уже про зарплаты. Печально все, короче.

- Кризис? Какой кризис? – испугалась Вика.

Он посмотрел на нее, как усталый доцент на глупенькую студентку.

- Да ты, что, Вик, с Луны свалилась? Международница же! Или уже нет?

- Да все еще…

- Надеешься, что до нас не докатится?

Вика и сама ощутила себя студенткой на экзамене.

- О чем это ты?

- О чем? В Штатах рынок вовсю валится, банкротства начались, и нешуточные. Нефть – девяносто, с начала месяца – двадцать баксов минус. А в абсолютном – минус пятьдесят, даже больше.

Конечно, подобного рода «новости» Вика читала и даже переводила. Однако, по старой еще, видимо, памяти, воспринимала описываемое больше как «их нравы». Как минимум, как нечто очень далекое от окружающей реальности.

- А-а-а… - выдохнула она. - Так ты об этом… А нам-то?

- У нас общий корпоративный долг – такой же, как золотовалютные, - с видимым удовольствием, то ли гордясь своим глубоким пониманием экономических процессов, то ли получая кайф от случившейся возможности «покошмарить», сообщил Антон. - И почти весь он – внешний, всеми обожаемым иностранным инвесторам. Рефинансирование прекратят. Нефть – вниз. Рубль повалится. Думаешь, его будут спасать? Или народу денежки раздадут? Нет, спасать будут Топливную компанию, Газовую компанию, еще какую-нибудь там Банановую(5)… От западных банков спасать – которые немедля возьмут их за глотку…

Теперь Вика почувствовала: ее обволакивает ужас, на шее проступает холодный пот. Воспоминания о событиях десятилетней давности обрывочно, но ярко, калейдоскопом, завертелись перед глазами.

- Вас-то, не думаю, что прям капитально в этот раз коснется, - вероятно, отследив изменения на ее лице и оперативно заставив себя справиться с внутренним нарциссо-садистом, поспешно добавил Антон, - но на увеличение зарплат в ближайшей перспективе я бы не рассчитывал. Со мной же куда как сложнее…

- И как же ты… - с трудом выдавила из себя полфразы Вика: как правильно закончить вопрос, она, еще не совладав с нахлынувшей тревогой, не сообразила.

- Пока есть кое-что, слава Богу, - быстро скользнув в сторону взглядом, отозвался он. – Но и это, кстати… В материальном плане не в том я сейчас положении, чтобы что-то обещать.

Настала и Викина очередь усмехнуться, пусть и про себя, но весьма язвительно: будучи «в том положении», Антон всегда отговаривался делами; а встретились, значит, когда он опять оказался «не в том»? Два раза – совпадение, три – закономерность, так, кажется? Что ж, понятно, зачем пугает он ее якобы приближающимся кризисом…

- Вообще-то я не отказываюсь, нет, - вдруг, и, похоже, снова реагируя на ее мимику, добавил Антон. – Все, что ты сказала… Все, что сказала про Ваню – вообще-то я с этим согласен. Просто… Не хочу я больше обещать зазря, понимаешь? Обещать и не сделать потом – такое ведь уже было… Потому предлагаю так: пока обещаю подумать, как с этим быть… Это в целом, конечно; а с метрикой – тут просто скажи, что мне нужно сделать, и я сделаю.

Он посмотрел на нее с выразительной готовностью – и Вика поняла еще: вовсе не чтобы ей досадить, а совершенно искренне он хочет быть хорошим. Именно быть, не казаться. Поняла потому, что выражение лица у Антона было точь-в точь, как у Ванечки, когда тот слушал ее; неважно, что она говорила: жаловалась или делала ему наставление, на лице у него всегда читалось такое же желание «быть хорошим»…

И Вика подумала: что ж, если есть желание… Подумала – и удивилась сама себе: одного лишь этого оказалось достаточно, чтобы поверить в то, что, быть может, уже очень скоро Ванечка
наконец перестанет недоуменно пожимать плечами на придуманный ее матушкой дебильный вопрос: откуда взялись бабушка Рита и дедушка Сережа?

Подумала еще: на этой ноте лучше и закончить – чтобы не смазывать впечатление.

- Ладно! - сказала она почти радостно. – В целом я довольна тем, как мы поговорили. Все оказалось не так даже страшно, как думала. Давно такого не было.

- А должно было быть страшно? – не слишком радостно вздохнул Антон. - Что на это указывало?

Вика пожала плечами.

- Сама не знаю…

На этом оба они словно бы исчерпались. Быстро допили кофе, Антон расплатился, засобирались.

- Тебя подвезти? – спросил он.

Услышать еще и такое – это было приятно. Согласиться ей бы, может, и хотелось, но отказалась.

- Слушай! – повинуясь внезапно накатившему порыву, сказала она, когда уже шли к выходу. - День рождения в пятницу, отмечать будем вечером. Может, заедешь, а? Мне кажется, для первого раза так было бы неплохо…

Антон вздрогнул, метнул на нее быстрый взгляд, отвел его, замялся.

- Там все будут, да? – ответил он вопросом после небольшой паузы.

- Бабушки, дедушки, я, - сказала Вика. – Твои обещались, да, если ты об этом.

Чтобы подняться на пролет вверх, встали на эскалатор. Пропустив Вику вперед, Антон оказался ниже сразу на три ступеньки. Смотреть на него сверху вниз было непривычно, но это позволило Вике заглянуть за стекла очков и лучше различить, как растерянно забегали под ними его глаза. Она поняла: отказаться ему неудобно, но приехать вечером сложно. Еще подумала: наверное, раньше, когда он отговаривался делами, сделать это было бы легче: жене ведь тоже можно сказать, что страшно занят на службе…

- М-м-м… – неуверенно промычал Антон. – Ну-у-у… м-м-м… постараюсь…

Опомнившись, он подобрался, заставил себя посмотреть Вике прямо в глаза и добавил – с характерным своим сарказмом:

- Вообще-то с моими вместе – не очень мне это улыбается! Но ради такого дела придется над собой поработать! Давай так: позвоню накануне. Позвоню и скажу, что получается.

- Хорошо! – с трудом, но натянула улыбку Вика (потому что снова захотелось заплакать). – Договорились!

Сойдя с эскалатора, они попрощались и разошлись в разные стороны.

Что подарить сыну, Антон не спросил. Вика это отметила, но все же убедила себя пока, что выводы делать рано.

По дороге домой она позвонила Маргарите Викторовне и во всех подробностях рассказала ей о встрече. Конкретной цели у нее не было; просто чувствовала: если не сделает этого, будет нехорошо, неудобно.

*****

Одноклассники поздравили Ваню: с подачи учительницы прокричали «С днем рождения!», охотно съели принесенные конфеты. На английском ответил домашнее, получил «пять». Хорошо, порадовать маму. На «физре» те, кто крут в раздевалке, его слегка позадирали; не страшно, ничего не порвали и не испортили. Очки забрали, потом отдали. Правильно, что не взял в школу iPod Touch.

Дома бабушка покормила обедом: суп есть не хотелось, но пришлось; на второе курица и рис – ладно; бабушкин компот «кушать» он не стал, несмотря на упреки, - просто уже не смог. Отправился за уроки – и ждать вечера.

Мама пришла с работы пораньше – как и обещала. Вид все равно усталый и, главное, очень расстроенный. Неужели из-за его дня рождения? Да ведь вроде он не дал никакого повода…

*****

Несколько минут мама отдыхает в комнате – Ваня не трогает ее, позволяя «прийти в себя». Потом она идет на кухню. Говорит: по-быстрому перекусить, после – накрывать на стол. Все уроки уже сделаны: Ваня готов ей помочь. Он берет в руки iPod Touch, идет с ним на кухню, крутит его в руках – так чтобы маме было видно.

- Мама, - говорит Ваня, - мне так нравится мой новый iPod Touch!

- Я рада, Ванечка! – откликается мама и обнимает его. – Мы все рады!

Она быстро глотает суп, немного второго. Компот тоже не берет, вместо этого варит себе кофе, пьет его и курит в окно: «скоро придут, нужно спешить».

Ваня сидит на кухне, ждет распоряжений. Наконец они поступают: с бабушкой разложить в большой комнате стол, постелить на него скатерть. Он относит iPod Touch к себе, аккуратно складывает в коробочку, чтобы позже еще раз, как будто впервые, достать его оттуда; после идет в комнату, но к столу его бабушка не подпускает: боится, что он «что-нибудь прищемит», ворчит, все делает сама. Ваня возвращается на кухню, к маме; бабушка идет за ним; у нее «все болит», но она все равно берет нож и доску, вытаскивает из холодильника сыр, колбасу, рыбу, овощи, строгает все это, раскладывает заранее заготовленные салаты – Ване и маме остается только носить в комнату наполняемые ею блюда и тарелки.

Все уже готово, осталось дождаться гостей. Ваня снова достает из коробки iPod Touch. Разглядывает со всех сторон. Он еще ни разу не включал его и включать не торопится: все равно мама не разрешит ему прямо сейчас сесть за их общий компьютер; да он и сам знает: установить iTunes (да, в плеере есть Wi-Fi, но у них дома нет роутера) закачать музыку, видео – за этим он «зависнет», не оторвешь; а сейчас «зависать» нельзя, потому что придут гости. Может быть, позже, когда все уйдут, может быть, даже завтра; ну а пока iPod Touch лучше положить обратно в коробочку.

Ваня ждет и думает: будут ли еще подарки? Сказали, что iPod дорогой, поэтому он – ото всех: от мамы, от бабушек и дедушек. Ваня вовсе не считает, что этого мало; просто – а вдруг?

Вдруг кто-нибудь придет еще?

Первым приходит дедушка – тот, что с ними не живет (он еще – дедушка Гриша).

- Привет, внучок! – и поспешно лезет в сумку.

Неужели еще подарок? И впрямь – дедушка Гриша достает коробку, на которой написано: «Выжигательный аппарат «Узор-1».

- Ну, с первым тебя юбилеем, внучок! Подумал: не только ж ваш Интернет; руками – этого тоже никто не отменял…

С таким прибором Ваня уже знаком: выжигали на изо в школе – и водить по дереву раскаленным докрасна жалом ему нравилось гораздо больше, чем пачкаться в акварели или гуаши.

Бабушка, которая… короче, бабушка Катя – смотрит сурово, качает головой.

- Все то же опять, все то же… Деревяшки-то принес, художник?

- Ах, не сообразил! - ахает дедушка Гриша. – Фанеры-то этой в гараже… Привезу, что ж…

Он разувается, жмется к дочери. Бабушки сторонится. Боится ее – и Ваня его понимает. Он и сам боится: бабушка Катя непредсказуема.

Коробку Ваня несет к себе. Открывает, достает прибор. Выглядит он некрасиво (совсем не как iPod Touch), но Ваня уже знает: все, что создает красоту, само обычно выглядит некрасиво.
Прикольно было бы включить и где-нибудь сразу поставить им метку: хотя бы вот на столе… Что выжечь? Ха, круче всего, конечно, тот мужской признак, что в школе нарисован чуть не на каждой парте…

Прикольно – да! но все же не сто;ит; запахнет горелым – сбегутся, загалдят; и мама расстроится – увидев, где он выжег и что.

«Узор-1» тоже возвращается в коробку. Фанерку достать – разве проблема? Вовсе незачем ждать, пока дедушка Гриша довезет ее из своего загадочного «гаража»…

*****

За стол они не садятся, ждут. Бабушка Катя в большой комнате – смотрит телевизор; Ваня у себя на кровати, за книжкой; мама и дедушка на кухне – курят, о чем-то разговаривают, о чем – из комнаты не слышно.

И вот снова звонит домофон, снова оживление. В предвкушении встречи все выходят в коридор, даже бабушка Катя изо всех сил старается не выглядеть недовольной, даже нелюдимый их кот Барсик спешит вылезти из своего укрытия, чтобы встретить дорогих гостей.

Входную дверь мама открывает заранее – нараспашку. Слышно, как поднимается лифт. Вот он останавливается – из него появляется бабушка Рита; в руках у нее – плоская картонная коробка.
Следом идет дедушка Сережа с букетом цветов. Больше никого – но Ваню это уже не интересует. Он не верит своим глазам: эта коробка… неужели тоже для него? Что в ней – объяснять ему не нужно, ведь там – мечта! Совсем недостижимая, невероятная – просто мечта о том, что случится когда-нибудь, но совсем не сейчас…

- Здравствуй, Ванечка! Здравствуй, мой милый! – звонко восклицает бабушка Рита. – Здравствуйте все!

Ваня бросается к ней, она, поспешно отдав коробку дедушке Сереже, прижимает внука к себе, держит крепко, надежно, но, к несчастью, немножко дольше, чем ему этого хочется. Понятное дело: освободиться поскорее он желает вовсе не потому, что он не любит обниматься с бабушкой, а из-за того, что она только что передала дедушке. Едва не задыхаясь от окутавшего его аромата бабушкиных духов, прижатый к ее груди стальной хваткой обеих рук, Ваня осторожно, сколько получается, косится на коробку: да-да, сомнений нет, и размеры, и надпись, и яблочко… Вот только – ему ли эта коробка?

Чтобы выяснить это, придется чуть-чуть потерпеть. Ваня тоже обнимает бабушку, обхватывает, сколько может, тоже прижимает к себе; благодаря этому, через несколько секунд он обретает свободу.

- С днем рождения, Ванечка! – восклицает бабушка Рита.

Ей вторит дедушка Сережа. Он протягивает букет цветов маме, а Ване… коробку!

- Сюрприз! – кричит бабушка Рита.

- Сюрприз! – рукоплещет мама.

Ваня берет коробку, оглядывает ее со всех сторон. Он все еще в шоке.

- Не урони! – не так строго как обычно, но все же предупреждает его бабушка Катя.

- Что нужно сказать? – добавляет мама.

- Спасибо… - бормочет Ваня, переводя восторженный взгляд с коробки на бабушку Риту и обратно.

Все радуются, улыбаются, и даже молчаливый сибиряк Барсик, заразившись общим настроением, троекратно кричит: «Мяу!»

Ваня несет коробку в комнату, аккуратно кладет ее к себе на стол, подальше от края. На нее сверху – другую коробочку: ту, в которой iPod Touch.

Вот как, значит, бывает, когда все сделаешь правильно. Не приставать к маме «с компьютером», потерпеть – и вот результат! Завтра суббота, выходной, и сделаны уже все уроки. Завтра ему точно все разрешат; завтра возись хоть весь день, только взрослым «дай отдохнуть»; завтра он включит все сразу: и MacBook Pro, и iPod Touch…

Скорее бы уже завтра!

«Узор-1» Ваня ставит под стол – чтобы не портил вид; и возвращается к гостям.

Бабушка Катя – снова к большой комнате, дедушки курят на кухне, а в коридоре бабушка Рита обнимается с мамой. Ваню они не видят.

- Не звонил? – спрашивает бабушка.

- Нет, - всхлипывая, отвечает мама.

- А ты звонила?

- Звонила.

- И как?

- Никак.

- Не берет?

- Не берет.

О ком речь, Ваня почти понимает, и это тоже радует его. Какой день: одни сюрпризы! Раз о нем наконец заговорили, раз уже не молчат – значит, и эта мечта обязательно сбудется!

Вот только почему снова плачет мама? Чем же он, Ваня, сегодня расстроил ее?

- Ну, ничего, детка! – похлопывая маму по спине, утешает ее бабушка Рита. – Ничего, не расстраивайся. Хотя бы так пока, хотя бы это – уже неплохо. Ничего-ничего! Будет и на твоей улице… Даром-то такое не проходит, уж поверь моему опыту! Да и сама уже знаешь: возмездие – оно ведь неизбежно…

Мама, вздрогнув, отстраняется и начинает судорожно вытирать слезы.

Что значит слово «возмездие», Ваня не знает, но думает: наверное, оно тоже о том, что все будет хорошо.

1.Главный герой сказочной книги «Три повести о Малыше и Карлсоне» шведской писательницы Астрид Линдгрен.

2.«Этот рад услужить всем» (в оригинале: “One is glad to be on service”) – фраза, произносимая главным героем (постепенно очеловечивающимся роботом) опубликованной в 1976-м году повести «Двухсотлетний человек» (в оригинале: The Bicentennial Man) американского писателя-фантаста Айзека Азимова. В 1999 году режиссером Крисом Коламбусом был также снят получивший широкую известность одноименный фильм.

3.«Чужая колея» - песня В.Высоцкого.

4."Вот мы и сделали такую рокировочку сильную. И тут поставили на место, и тут на место…" – одна из многих трагикомически корявых фраз президента РФ (1991-1999 гг.) Б.Н.Ельцина. Сказанное относилось к отставке председателя правительства В.С.Черномырдина и внесении в Государственную думу в качестве претендента на освободившийся пост кандидатуры С.В.Кириенко. Решение о смене премьер-министра было принято в преддверии неминуемого коллапса созданной государством финансовой пирамиды внутренних заимствований (ГКО) и наступления в связи с этим полномасштабного финансового кризиса (что в итоге и произошло в августе 1998-го года).

5.Отсылка к роману Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Банановая компания – символ дикого капитализма, характерного для стран третьего мира.